Такая жизнь продолжение 3

Львовский «десант»
Начался новый учебный год. Нашу кафедру не узнать, столько там перемен. В прошлом, первом моём году, в АН Кирг.ССР появился новый академик, крупный учёный-теоретик, создатель новой теории «Механики деформируемого твёрдого тела» Михаил Яковлевич (МЯ) Леонов, обиженный на украинскую Академию, не проголосовавшую за его избрание академиком на родине. Он приехал из Львова, и теперь, по его рекомендации и приглашению, во Фрунзе высаживается мощный львовский «десант» учёных. Нашу кафедру возглавил доцент, кандидат технических наук (к.т.н.) С.А. Грач, а в АН будут работать ученики МЯ, молодые, но уже авторитетные, учёные Швайко и Русинко.
 
Энергичный академик с учениками и нашим новым «завом» сразу объявляют приём в аспирантуру по нашей специальности, и первыми туда поступают «Балапан» и Слава-велосипедист. Такая же позиция предложена и мне, и это очень соблазнительно-сразу «нырнуть» в гущу нашей науки, но я отказался, чувствуя, что ещё не разобрался в структуре и хитросплетениях науки о прочности материалов, а нырять куда-то «вслепую» не приучен с детства. К нам на кафедру переходят два моих бывших однокашника, знаток оперной классики Саид и мужественный сын кавказских гор Алибек, которые первый год преподавали «Машиностроительное черчение», а МП уходит на родственную кафедру в ФСХИ.

С первых дней наш новый «зав» занялся коренной реконструкцией кафедрального хозяйства. Опытный в прошлом снабженец, всю войну прошедший в армейских органах снабжения действующих боевых дивизий, он досконально знает советскую систему снабжения-знает куда, кому и что написать, подать «заявку», где что можно «достать» и «выбить» через плановые организации МВССО  СССР, что в расшифровке означает Министерство Высшего и Среднего Специального Образования СССР. Это «союзное» министерство в Москве, но у нашего «зава» там обширные  «личные связи», а его «пробивной» характер сказывается моментально-на кафедру хлынул поток испытательной техники, учебного и исследовательского лабораторного оборудования и приборов, учебных плакатов и кинофильмов.
Многие, из пока пустующих огромных, высоких, помещений первого, или, как его называют, «цокольного» этажа нового корпуса Политеха полностью переходят под контроль нашей кафедры, что вызывает некоторую зависть со стороны других, менее расторопных, кафедр.

Мне эта реконструкция очень нравится, и, кроме расписанных учебных часов, я с удовольствием участвую в размещении и установке этого хлынувшего к нам богатства. Экспериментальные методы нашей науки составляют мощное направление в научных исследованиях, а неугомонный и напористый «зав» уже расставил каждого из нас ответственными за новые учебно-исследовательские лаборатории кафедры. Мне была предписана в «изучение и управление» лаборатория фотоупругости, одного из направлений оптических методов исследования деформаций и напряжений инженерных конструкций и материалов с использованием поляризованного света. Очень интересно и увлекательно, чувствую, что здесь может что-то получиться, но надо много работать, а я давно этого и жду, и готов, и лишь бы была перспектива, а она, я уверен, есть.

Чёрный праздник
Прошла зимняя сессия, а на нашем дне тоже ожидаются перемены. Неведомо откуда появившийся «слух» прошёл среди «жильцов»-летом нашу пожарку будут «сносить», то есть разрушат все эти саманные постройки, так нелепо раскинувшиеся в самом центре столицы. Все обитатели дна получат, в случае сноса, отдельные благоустроенные квартиры, но надо подтвердить своё право на эти квартиры, будучи «законно прописанным» на дне, то есть, будучи его постоянным обитателем, что должно быть подтверждено официальным документом. Моя семья имеет эту прописку, но по настоянию осторожного отца надо перебираться в нашу большую комнату, потому что ожидается официальная «перепись» всех имеющихся в наличии «жильцов». В самом конце зимы мы возвращаемся, уже втроём, с доченькой, на дно, ещё не подозревая, какое горе скоро обрушится на всех нас. 7 марта 1964 года, накануне всенародного праздника «Международный женский день 8 марта», отец с матерью уезжают в Беловодское по приглашению своих новых родственников, родителей жены моего среднего брата, а 8 марта вечером отец скоропостижно скончался прямо в машине при возвращении из этой поездки.
 
На похороны отца пришли бывшие бойцы его караула, и столько  народу было в похоронной процессии, что вдоль улицы Первомайской
выстроились цепочкой милиционеры. Последние прощальные речи его соратников, и я узнаю о нём такое, о чём никогда ни от него, ни от кого другого не слыхал.
Шестнадцатилетним неграмотным деревенским пареньком из пермской деревни Чернушка он ушел работать на железную дорогу «обходчиком», а когда грянула революция, вступил в Красную Армию и в 1920 году стал членом РКП(б), то есть Российской Коммунистической Партии (большевиков). После курсов «ликбеза», то есть курсов ликвидации безграмотности, был направлен на учёбу в чекистскую школу в Барнаул, после которой до 1937 года работал в органах зловещего алтайского НКВД, откуда прямиком, исключённый из партии, отправился в тюремную кратковременную «отсидку», будучи репрессированным по «семейным связям» -молодая жена принадлежала к известному на Алтае купеческому роду. С самого начала войны он в действующей армии, с которой прошёл солдатскими дорогами от осаждённого Ленинграда до восточной Пруссии. Там, в обстановке непрерывных боёв, и восстановили его в партии. Многие из выступавших вспоминали его изобретательные действия на пожарах, особенно, на том, когда горел городской деревообделочный комбинат, и задыхающиеся в дыму и пламени люди, прижатые к зарешечённым окнам, протягивали руки через эти решётки в надежде на спасение. И спасение пришло! Начальник пожарного караула, мой отец, приказал подогнать  две пожарные полуторки к окну,  которые, зацепив тросом замурованную в стене решётку,  вырвали её, освободив погибающих людей. Впереди похоронной процессии несли несколько подушечек с его боевыми медалями и единственным орденом Красной Звезды.
 
Ушёл отец, и так горько было мне, что мало я общался с ним, мало разговаривал, но всегда сопровождал его, когда мог, молчаливого и сосредоточенного, отягощённого повседневными заботами о выживании своей семьи. И видел я его, пришедшего пешком в мой пионерский лагерь с узелком и спелыми грушами, и те же слёзы из детства закипали в душе, но, непривычные, так и не пролились, ни одной. Вглядываясь в свою душу, чувствовал, как мало она была раскрыта навстречу моим родным, ну, может, и не мало, но какая-то невидимая оболочка ранней самостоятельности отделяла её от них, раскрываясь в редкие мгновения жизни, а всё остальное были улица, лагерь, школа, пожаркин клуб, библиотека, театр, спорт. И только яркая вспышка внутри этой оболочки той школьной осенью, когда увидел её силуэт в расплывающемся тумане, и «вся кровь во мне остановилась», не гасла никогда, а всё больше разгоралась, прорезав оболочку и навсегда раскрыв эту душу навстречу им, моим дорогим девочкам. И я вспоминал, с какой гордостью отец приходил на заключительные родительские собрания в школу, где меня первого называли лучшим среди всех учеников класса, и он спокойно, с достоинством поднимался и шёл в неизменных своих тяжёлых солдатских сапогах через весь класс, и принимал мою очередную Похвальную Грамоту. Наверное, мне, всё-таки, удавалось иногда хоть чем-то порадовать его и дать проблеск надежды. Конечно, он надеялся на меня, и я должен был сделать всё, чтобы оправдать эти надежды. 8 марта навсегда осталось в нашей семье «чёрным праздником», траурным днём.

«Конец осиного гнезда»
Летом этого года все ждали близкого переселения со дна, но мы втроём рискнули провести небольшую часть отпуска на Иссык Куле в большой и дружной компании молодых преподавателей и аспирантов Политеха, большинство из которых были моими бывшими однокашниками. Доченьке нашей исполнилось полных 11 месяцев, и это был первый в её жизни выезд на озеро. Ректору Политеха удалось арендовать кусок обширного и мало благоустроенного пляжа на чолпон-атинском берегу, где был развёрнут временный палаточный городок, летняя кухня с газобаллонными плитами, и даже проложена водопроводная линия. Пляж оказался не из приятных-нагромождения камней с неширокими полосами песка и редкий колючий кустарник не походили на песчаное раздолье  «дикого» пляжа. В палатке нас собралось 12 человек, включая четыре семейные  пары, из которых две прибыли с детьми. Это была семья «Балапана» с трёхлетним сыном и наша с маленькой Наточкой. Две остальные семейные пары  были пока бездетными, а двое друзей-преподавателей, Саид и  Алибек, перешедшие на наш «сопромат» с «графики», были холостыми.

Знаток оперной классики сразу встал во главе кухонного хозяйства в качестве шеф-повара и руководителя дежурных «Захарок», которые, сменяя друг друга, обеспечивали его необходимыми продуктами и выполняли всю «черновую» кухонную работу. Стол наш, на зависть остальным обитателям палаточного городка, благоухал соблазнительными ароматами восточной кухни и всегда был заставлен «отпускными» магазинными бутылками с крепкими напитками. Отдыхать, так отдыхать, и когда ещё удастся собраться вместе? И прозрачный Иссык Куль в нашем полном распоряжении, и доченька наша, пробалансировав некоторое время в тёплом мягком песочке, уже бесстрашно начала самостоятельно делать первые шаги по этой земле.
Друг наш Алибек, или «Караян» по давней студенческой кликухе, отправился как-то раз во Фрунзе по своим неотложным делам, и, спустя ;несколько дней, в наступающих сумерках, мы услышали со стороны озера его боевой характерный свист. Через несколько минут к нашему каменистому пляжу с противоположного берега чолпон-атинского залива причалила лодка, и, вернувшийся из Фрунзе со свежими новостями, он сразу сказал, чтобы мы немедленно возвращались, потому, что завтра с утра наше дно пойдёт под «снос» и все его обитатели получат «ордера» на отдельные квартиры в городских, вновь отстроенных, жилых кварталах.

Быстро свернув свои «пожитки», мы усадили нашу малышку в походную сумку, подхватили сумку с двух сторон и ушли в темноту, в сторону пригородного шоссе, со слабой надеждой выбраться из ночного Чолпон Ата. Терпеливая наша дочь мирно уснула в своей импровизированной кроватке, а мы с тоской вглядывались в темнеющее пустое шоссе. Безнадёжно прошло около часа, и вдруг темноту прорезал свет приближающихся автомобильных фар. Я взял спящую нашу девочку на руки, мы вышли к обочине шоссе, и Лёля протянула призывно руку. Это был верный расчёт, потому, что едва ли какой водитель отважился бы «тормознуть» перед неизвестными в такой поздний час. Но этот приём сработал безотказно, и вот мы уже в салоне комфортабельной «Волги», которая возвращалась в столицу из правительственного дома отдыха после доставки туда какого-то немалого государственного чиновника. Я предложил водителю целых двадцать рублей, но он улыбнулся и сказал, что ему будет достаточно и половины этой суммы. Мир не без добрых людей. Часа в четыре наступающего утра мы на дне, а малышка наша так ни разу и не проснулась за всю дорогу.

Утром мы становимся обладателями неслыханного богатства-нам вручили «ордер» на право заселения отдельной двухкомнатной квартиры №13 на четвёртом этаже «панельного» дома в отдалённой предгорной городской новостройке под названием «Девятый микрорайон». Такой же ордер, и в той же новостройке, получила моя сестра с мужем и сыном, а семья дяди-радиста с бабушкой вселилась в трёхкомнатную квартиру в том же самом доме. Двухкомнатная квартира и у моего среднего брата, а мама с младшим братом получают однокомнатную, правда, дома их теперь в других районах города. Выросший на дне, я ошеломлён свалившимся на нас никогда невиданным домашним уютом, а моя деловая жена уже присмотрела  подходящую мебель рижской мебельной фабрики, слегка «подержаную», но почти как новую.

Много раз  я приходил на нашу улицу Кирова, наблюдая, как массивные ядра, подвешенные к тросам автокранов, дробили прочные саманные стены пожарки, дна и Приёмной Председателя Президиума, как бульдозеры сгребали обломки стен и крыш, как разобрали на части такую незабываемую пожарную вышку, и, что самое удивительное, как разрушали капитальное здание «Красного Дома». Теперь, на их месте цветёт обширный новый сквер, и Дубовый парк со старым и этим новым скверами, «Звёздочкой», а также исчезнувшими городским спорткомплексом «Трудовые резервы», военкоматом, Домом Офицеров, гостиницей «Киргизия», зданиями КГБ и МВД (Министерства Внутренних Дел), «водхозовской коробкой», Главпочтамтом, хлебозаводом, и другими окрестными капитальными домами и саманными домишками,  образовали огромный парковый комплекс, примыкающий к современному белоснежному «президентскому» дворцу суверенного Киргизстана.
 
К новым берегам
Закончив модернизацию кафедральной учебно-исследовательской лабораторной базы, неугомонный завкафедрой принялся наводить порядок в «кадрах». Это было очень кстати, потому, что лабораториям нужны были грамотные руководители, а где их взять в провинциальной столице далёкой среднеазиатской республики? Два новичка, молодые преподаватели из Львова, были «теоретиками», учениками Швайко и Русинко. Наш энергичный шеф и этот вопрос решил с присущей ему хваткой и знанием дела.  С самого начала учебного года он составил жёсткий график  четырёхмесячных научных  стажировок всех молодых ассистентов  в центральных московских научно-исследовательских организациях и вузах. Вся учебная нагрузка стажёра  распределялась среди тех, кто оставался «тянуть» семестровую лямку.  Каким образом он улаживал организационные вопросы с Москвой и МВССО, для всех оставалось загадкой, но первый стажёр, наш Алибек, в самом начале сентября отправился в столицу Советского Союза для прохождения научной стажировки в ЦНИИТМАШе, одном из ведущих  научно-исследовательских  центров страны, а моя очередь подходила сразу после его возвращения, то есть, в самом начале января нового, 1965 года.
 
Местом моей стажировки была Лаборатория Исследования  Напряжений Московского Инженерно-Строительного Института имени Куйбышева, или просто ЛИН МИСИ. Я уже знал по публикациям в научных журналах, что это одна из лучших в стране лабораторий фотоупругости, где разрабатывались и применялись поляризационно-оптические методы исследования напряжений и деформаций инженерных конструкций и материалов, а именно такая небольшая лаборатория нашей кафедры была отписана мне год назад для «изучения и управления».

Перед самым отъездом в Москву завкафедрой пригласил меня для разговора «с глазу на глаз» и без всяких «церемоний» предложил выставить «зачёт» и «экзамен» студенту Бекетаеву, который полностью провалил прошлую летнюю сессию, не выполнив ни одного из положенных семестровых проектов, и по этой причине не получил нужного «зачёта» и не был мной допущен к финальному летнему экзамену. Оказывается, студент Бекетаев был членом парткома (комитета КПСС) нашего института, где заседал вместе с нашим заведующим, а несданный летний «хвост» по сопромату автоматически не позволял ему участвовать в близкой зимней экзаменационной сессии. Два коммуниста из парткома нашли общий язык, а мне в этой махинации отводилась роль безгласного статиста, который должен был автоматически зафиксировать «липовые» положительные результаты минувшей летней сессии. «Не занимался, не занимаюсь, и никогда не буду этим заниматься», был мой ответ, а миновать меня, ведущего преподавателя прошлогоднего курса, который провалил студент и член парткома, было не во власти даже самого заведующего.

Новогодний праздничный вечер мы с женой встречали в актовом зале нашего Политеха вместе с сотрудниками института и даже с самим ректором и его дородной супругой. Такие вечера ещё не были под запретом, который вскоре положил конец этим милым, искренним «посиделкам» с ёлкой, подарками, танцами, праздничным «столом» и доморощенным «затейником», который будоражил гостей своими неистощимыми играми и шутками. Девочка моя впервые появилась в таком обществе, но нисколько не растерялась, видимо уже прочувствовала своё женское обаяние и нестандартную привлекательную внешность. На ней был в тот вечер кремовый, почти белый, из тонкой шерсти костюм с плиссированной юбкой, который очень «шёл» к её нежному  лицу и карим глазам. В танцах была она «нарасхват», но никаких ревнивых чувств у меня это не вызывало, просто любовался ею, как когда-то на школьном новогоднем балу-маскараде. Где ты, робкая школьница? И как расцвела после рождения дочери! Двадцать пять лет, удивительный возраст! Через пару дней скорый поезд умчал меня в далёкую столицу, к новым берегам, но я уже не очень тревожился за оставленных двух девчонок-они теперь жили в отличной, по тем временам, квартире, с ванной и центральным отоплением, только вот телефона у нас пока не было.

Стажёр
Москва огромна и даже беспорядочна. Меня поселяют на южной окраине столицы, почти в самом конце Варшавского шоссе у развилки с Каширским, в комнатке  на втором этаже старого двухэтажного, пожалуй, ещё дореволюционной постройки, скрипучего дома. В воздухе крепкий незнакомый «аромат», следствие близкого химзавода имени Карпова. Скрипучий этот дом-одно из многочисленных, разбросанных по всей Москве, студенческих общежитий МИСИ.  Однако есть и плюсы, среди которых близкие остановки трамвая и троллейбуса, но главное-отличные Варшавские бани, и тоже недалеко, надо только пешочком у светофора перебраться через Варшавское шоссе и пройти мимо завода. Теперь у меня каждую субботу по вечерам в гостях однокашник по мехфаку Андрюша Флеклер, бывший преподаватель кафедры «Металлорежущие станки и инструмент» Политеха, а ныне аспирант-первогодник московского отраслевого станко-инструментального института.

Мы азартно «режемся» в настольный теннис в просторном вестибюле первого этажа, а потом отправляемся в баню. Каждый раз, возвращаясь из бани, видим, что стол для тенниса разобран и исчез, а в вестибюле крутятся весёлые студенческие танцы. Мы осторожно пробираемся между танцующими в мою комнатку, устраиваем небольшое чаепитие, а в дверь  неизменный стук, и на пороге две подружки-студентки, Марина и Вика. «Ну, что вы, как затворники? Пойдёмте на танцы». Приглашаем их к нашему чаепитию, они никогда не отказываются и всегда внимательно рассматривают фотографии двух моих девочек, которые я прикрепил к стене у изголовья. Холостой, серьёзный, рассудительный Андрюша и был объектом их конкурентного внимания.
 
ЛИН находится в областном городке Мытищи, а это по Северной дороге с Ярославского, иначе Северного, вокзала, откуда регулярно уходят частые пригородные «электрички». С привокзальной площади в Мытищах курсируют автобусы, которыми и можно добраться до ЛИН по Рупасовскому шоссе, но  можно, в случае удачи, воспользоваться и служебным автобусом, который подвозит сотрудников лаборатории, отправляясь в строго фиксированное раннее утреннее время, надо только успеть к нему до отъезда. Задача эта для меня не из простых, поэтому с первым утренним трамваем с пересадками или троллейбусом я еду на Павелецкий вокзал, затем по кольцевой линии метро до станции «Комсомольская», и под площадью «Трёх вокзалов», памятную по ремонтной и преддипломной практикам, перебираюсь на Северный вокзал, где надо успеть перекусить у одного из многочисленных продуктовых «ларьков» или, «на худой конец», у «пирожницы», торгующей «на разнос»  вкуснейшими горячими пирожками с картофельной или капустной начинкой. Усаживаюсь в пятый от «головы» состава вагон-этот вагон используется московскими сотрудниками и аспирантами ЛИН, где они встречаются и обмениваются новостями. Уф, теперь можно передохнуть целых двадцать минут.

Сотрудники и аспиранты лаборатории-сплошь молодёжь, как правило, выпускники МИСИ, и такого  дружного спаянного коллектива я больше не встречал в своей жизни никогда и нигде. Коллектив небольшой, всего человек тридцать, из них только пять девушек-две молоденькие лаборантки и три такого же возраста аспирантки,  и сколько доброжелательности, внимания друг к другу,  искреннего желания помочь, отставив в сторону все свои дела! А сколько шуток, анекдотов, весёлых и грустных историй, личных переживаний и приключений, неприкрытых насмешек над «власть имущими», и даже великим Лениным, новых песен, традиционных вечерних застолий по случаю дней рождений, праздников и просто чтобы «посидеть» вечером после трудовой недели, и с непременной бутылочной поддержкой из близкого рупасовского продмага.

Застольные песни искрились юмором и  новизной, и сколько их было, не перечесть.  До сих пор, нет-нет, да и вспомню: «на параде к тёте Наде молодой комиссар подошёл и сзади, сзади зорко смотрит в небеса. Флот воздушный, флот воздушный в небесах, в небесах, тёте Наде стало душно в тёплых байковых трусах», или «соседи  Соня с Борей отправились в лекторий, жена моя Дуся билет взяла в кино», или «ну чего тут говорить? Чего спрашивать? Вот стою я перед вами словно голенький. Я с племянницей гулял, с тёти Пашиной, и в «Пекин» её водил, и в «Сокольники», или « а у психов жизнь-так бы жил любой. Хочешь-спать ложись, а хочешь-песни пой. Предоставлено им вроде «литера»-кому от Сталина, кому от Гитлера», или «дамы, дамы, помогите Боре, помогите Боре, вам говорят. Он наделал лужу в коридоре шаг вперёд и два назад». Спасибо  судьбе за  «иной» путь, что привёл меня в этот недоступный ранее мир, искривив неожиданной четвёркой по немецкому языку на
вступительном экзамене в Политех такую, как казалось тогда, надёжную и желанную прямолинейную жизненную траекторию в далёком выпускном школьном году. Удивительны виражи людских судеб, и то, что вчера казалось «плохо», сегодня оказывается «хорошо», и наоборот. И только «плохо», или только «хорошо» бывает и редко, и недолго, а всё остальное время катятся озабоченные рутинные дни и ночи. Лишь бы было здоровье!

Последовательно «перебираю» отделы лаборатории, не исключая отдела синтеза оптически-чувствительных материалов-основу поляризационно-оптических экспериментальных методов исследования напряжений и деформаций инженерных конструкций. Именно свойства этих материалов определяют  все приложения   метода, который можно эффективно использовать при оценке напряжённо-деформированного состояния  инженерных конструкций и материалов при действии статических, динамических и температурных нагрузок. Несколько особняком стоит отдел оптически-чувствительных покрытий, который  занимается изучением поведения реальных бетонных и железобетонных строительных конструкций с помощью этих покрытий, жёстко связанных с поверхностью конструкций. Этот отдел значился последним в моей стажёрской программе, и именно здесь я почувствовал, что могу нащупать что-то новое, способное «потянуть» на кандидатскую диссертацию.
 
Отдел этот новый, совсем небольшой, и руководит им вчерашний аспирант Володя  Сахаров, готовящий к защите свою кандидатскую диссертацию. Сразу установил, что именно отсюда идёт основная «продукция» свежих анекдотов и неистребимого московского юмора, а  однажды за общим столом, когда обсуждались «перлы» советской поэзии типа приписываемого Евтушенко его послания Долматовскому:  «Ты Евгений, я Евгений, ты не гений, я не гений, ты говно, и я говно, я недавно, ты давно», руководитель отдела, хитро прищуривая глаза в обрамлении совершенно белых ресниц, мрачным голосом продекламировал: «Ах, у Инбер, ах, у Инбер, что за глазки, что за лоб. Всё глядел бы, любовался на неё б». Слегка шокированная женская часть застолья, однако, так же, как и все, искренне хохотала. Кандидатская степень, которая прочно заняла место в моих планах, в то время открывала реальный путь к безбедному существованию моей семьи и стабильному положению в системе высшей школы Советского Союза. С этой степенью прощай, прощай дно, прощай навсегда!

В самом конце стажировки, уже перед близким отъездом, прихожу к научному руководителю ЛИН доценту Геннадию Львовичу (ГЛ) Хесину с  подробным отчётом о проделанной работе. Этот отчёт он должен просмотреть и «утвердить».  ГЛ рослый, атлетически сложенный, молодцеватый красавец, с внимательным взглядом пронизывающих «насквозь» темнокарих глаз, с хрипловатым баритоном, в отлично «сидящем» на нём костюме, белоснежной рубашке и с галстуком, завязанным эффектным узлом. У нас с ним уже были встречи при составлении моей стажёрской программы, да и приглашал он меня к себе несколько раз, расспрашивал о Киргизии, нашем институте, с уважением отзываясь о нашем завкафедрой, а у меня было такое ощущение, что он присматривается ко мне, изучает. Просмотрев отчёт, он призадумался, а потом вдруг предложил поступать к нему в аспирантуру осенью этого года, причём сразу же озвучил примерную тему исследований. Без колебаний, не помня себя от радости, я сразу же согласился и получил тут же задание подготовить к осени подходящий «реферат», необходимый для поступления и, по возможности, сдать один-два «кандидатских минимума», которые всегда входят в программу первого аспирантского года и в случае их сдачи в «неаспирантский»  отрезок времени могут существенно сократить неэффективно затраченное «аспирантское» время на их подготовку  и сдачу. Кроме того, наличие сданного «кандидатского минимума» автоматически отменяет вступительный экзамен в аспирантуру по этой дисциплине.

Среди трёх обязательных «кандидатских минимумов», конечно же, на первом месте была идеологически выдержанная марксистко-ленинская философия, затем минимумы по выбранной в аспирантуре специальности и иностранному языку. Моя будущая специальность предполагалась как «сопротивление материалов и теория упругости», но ГЛ порекомендовал пока не форсировать сдачу этого минимума, потому что могут быть изменения, связанные со спецификой будущей кандидатской диссертации.

У меня за спиной крылья, правда, уже другой природы, не такой, как в лето её возвращения после непонятной краткой размолвки. Выстраивается трудный, не совсем ещё ясный путь к новой жизни, но скольким надо будет пожертвовать, да и согласится ли она, когда уже налажен быт, хорошая квартира с мебелью, малышка наша в детском садике прямо рядом с нашим домом, и работа у нас престижная, и зачем всё это разрушать? И совсем не успокаивает Гёте: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идёт за них на бой». Стоит ли начинать этот бой, когда столько лжи в этой стране? Но есть мой неистребимый «личный» интерес, интерес, основанный на любви к моим девчонкам, на ответственности за их судьбу. Такой же интерес двигал моим отцом, когда он вышагивал длинные километры туда и обратно, чтобы обрабатывать свой «подхозный» надел, или стоял на заснеженном «базаре» с ворохом связанных накануне веников. И интерес этот личный глубоко заложен в натуру каждого человека, и не надо нам «впарывать» «раньше думай о родине, а потом о себе». Хотя бы постеснялись проповедовать эти бредни, рассчитанные на недалёких, оболваненных официальной идеологией, индивидумов. Вы-то сами, там, «наверху», много ли думаете о родине? Нет, вы, как и все нормальные люди, думаете, прежде всего, о себе. Да и где она, эта родина? Не та ли это песчинка в безбрежном океане материального мира, неведомо как и когда появившийся в этом мире голубой шарик, который несётся, вращаясь, сменяя день ночью и ночь днём, согретый раскалённым нашим светилом? А мой «личный» интерес может погибнуть только с моей собственной гибелью, но этого я не должен допустить. И мой выбор связан не только с возвышенным, просвещённым и неподдельным профессиональным интересом к любимому моему делу, но это ещё в большей мере мой неистребимый «личный» интерес.

«Забота у нас такая»
Выстраивается что-то похожее на озабоченные шахматные комбинации.
Вариант первый: в случае моего поступления в аспирантуру мы переезжаем в Мытищи, где отстроены пятиэтажные корпуса студенческого общежития МИСИ. Аспирантский блок одного корпуса я уже обследовал. Очень даже прилично-две большие изолированные светлые комнаты образуют отдельную «секцию» с нормальной общей кухней, оборудованной газовой плитой, и в «секции» небольшая «душевая», а в каждой комнате туалет. Правда в случае переезда сюда у нас будет только одна из этих комнат, а другую займут два соседа или соседки, а может и такая же семья. Вокруг корпуса стеной стоит сосново-еловый лес, но до испытательного полигона МИСИ, на территории которого стоит двухэтажная ЛИН, совсем недалеко, всего одна остановка автобуса, но лучше всего пробежаться пешочком. Да, тебе-то хорошо, а как же девчонки? Что они будут делать в этом лесу? Вариант не проходит.

Вариант второй:  переезжаем безоговорочно, мы должны быть только все вместе. Хоть это и трудно, но надо попытаться получить комнату в другом, московском общежитии, пусть и не такую удобную, но зато в Москве, где у МИСИ есть студенческие корпуса не только на далёком Варшавском шоссе, но и в «Студгородке», и рядом с метро «Электрозаводская», это намного ближе к Ярославскому вокзалу. А чем займутся девочки? Да ведь это Москва, обязательно что-нибудь найдётся. И вдруг идея-а почему бы Алёнке моей тоже не двинуть в какую-нибудь московскую аспирантуру? Пусть попробует через свою Академию наук, она там уже работает почти три года и уже не старший лаборант, а младший научный сотрудник (м.н.с.), должны помочь. А квартиру нашу можем сдать «в рент», хотя бы тому же «Балапану», который мается с семьёй по съёмным комнатушкам. Вариант отправлен ей телеграммой- начинать, так начинать немедля.

Отец Лиды Ханьшевой, одной из наших лаборанток, работает на полигоне МИСИ, на территории которого находится и ЛИН. Он заведует производственным корпусом испытания железобетонных конструкций. Именно с этими конструкциями мне придётся иметь дело в случае поступления в аспирантуру, и надо узнать, что это за человек. Лида охотно знакомит нас. Алексей Алексеевич (АА),  ветеран Великой Отечественной, коренастый весельчак, неистребимый оптимист, общительный, всегда со свежими анекдотами, сразу же пригласил меня наведаться к ним в гости «при случае». Они жили в старом двухэтажном бревенчатом доме на станции «Перловская», что по той же Северной дороге, которая ведёт в Мытищи. Дом сразу показался мне таким знакомым, будто я уже когда-то видел его и пробирался по этой скрипучей лестнице. Да, это была почти полная копия дома, из  которого мы уехали первой послевоенной осенью в Барнаул из казахстанского посёлка.

У Лиды есть подруга и соседка Тоня, которая занимает комнату тоже на первом этаже, сразу через коридор. Пока женщины готовят обеденный стол, АА уводит меня в свой гараж, где я вижу вездеходик ГАЗ-57, довольно потрёпанный снаружи, но с новой подвеской и двигателем, как говорит АА. Таинственно подмигнув, он достаёт с полки стеллажа упрятанную «заначку»-бутылку «крепкого» самогона, который действительно оказался крепким, и банку домашней засолки белых груздей. Возвращаемся в дом, и я вижу, как жена АА подозрительно поглядывает на него, но, всё-таки, на столе появляется бутылка «Московской особой» между тарелками с квашеной капустой, солёными огурчиками, отварной картошкой, теми же, солёными белыми груздями и дымящимися пельменями. Как давно я не был в домашней обстановке!

После обеда сидим втроём в комнате Тони и слушаем самодельные магнитофонные записи песен актёра театра на Таганке, поэта и певца Высоцкого. «В День Святого отступает зло. В этот день всем бедным повезло-и хозяин, и батрак все вместе шествуют в кабак. В День Святого Никогда тощий пьёт у жирного в гостях»-это из спектакля «Добрый человек из Сезуана» Бертольда Брехта. Я уже видел этот спектакль и Высоцкого на сцене этого театра.  Видел и «10 дней, которые потрясли мир» по Джону Риду.  Спектакль так не походил на театральную классику нашей русской драмы, начинаясь задолго прямо в фойе и зрительном зале, завешанными революционными плакатами, и даже у входа, где худенький красногвардеец, актёр Золотухин, прокалывал штыком своей винтовки входные билеты зрителей, а на открытой сцене и в небольшом зрительном зале прохаживались солдаты и матросы, сидели кучками, и звучали «пламенные» речи ораторов и матросские песни. Я рассказывал двум подругам о нашем городе, об Иссык Куле и палаточном городке Политеха, и вдруг пригласил их приехать летом к нам и отправиться на Иссык Куль. Они в восторге, и сразу начинают расспрашивать о дороге и выяснять лучшие сроки их приезда. Уезжаю поздним вечером электричкой, потом метро и троллейбус, в котором, усталый, заснул и пропустил свою остановку. Пришлось возвращаться безлюдным шоссе пешком от развилки «Варшавки» с «Каширкой».

И уже перед самым отъездом получаю письмо Караяна с просьбой наведаться в ЦНИИТМаш и «позондировать почву» относительно возможности его поступления в аспирантуру. Что за вопрос? Созваниваюсь с секретарем профессора И. В. Кудрявцева, руководителя отдела прочности этого института, прошу о встрече, не более пяти минут, с профессором и сразу же записываю время приёма и номер пропуска на территорию института, который будет выдан  в «Бюро пропусков». Профессор хорошо помнит толкового стажёра из Фрунзе и, заглянув в какую-то бумагу, уверенно называет его «карагаевцем», хотя Алибек «карачаевец», но сейчас не до уточнений, время поджимает. Он настроен благодушно и сразу набрасывает несколько тем реферата, которые могут помочь в выборе предварительной темы кандидатской диссертации моего друга, но, конечно же, надо сдать вступительные экзамены и хорошо бы иметь в «запасе» один-два сданных «кандидатских минимума». Ну, полностью рекомендация ГЛ! Дополнительно сразу предупреждает, что временная московская учебная «прописка» будет «оформлена», но жильём аспиранты этого института обеспечиваются только на третьем, заключительном аспирантском году. Без «прописки», своеобразного «вида на жительство», в Москве устроиться где-то совершенно невозможно-оберегают власти столицу от наплыва нежелательного люда «со стороны».

Смотрю на часы-прошло всего четыре минуты. Благодарю за приём и ухожу, спеша «отбить» телеграмму Караяну. Через несколько дней скорый поезд мчал меня в родные края, куда я прибыл накануне дня рождения жены с целым ворохом московских подарков. Вот они, девчонки мои, а доченька вдруг говорит « А что ты Лёленьке привёз? А что ты мне привёз?» Вот как! Мама у неё теперь Лёленька! Пусть так, если ей это нравится. Теперь и для меня она Лёленька.

Между Харибдой и Сциллой
«Взялся за гуж, не говори, что не дюж». Бабушкина эта поговорка не позволяет отступать от намеченной цели, но мы и без поговорки знаем, что всё решено, и теперь остаётся выполнить намеченный план. К середине июня мой реферат практически готов, помог отчёт,  «утверждённый» моим будущим, в случае удачи на экзаменах, научным руководителем. Кандидатские «минимумы» можно сдавать в сентябре в нашем Политехе на кафедре философии и в Университете на кафедре иностранных языков. Есть время для подготовки, но самое главное происходит в Академии наук, где моей Лёленьке неожиданно предложено «целевое» место в аспирантуре кафедры химии Московского областного педагогического института (МОПИ), с которым у наших местных химиков тесные связи и договоренность о  направлении «перспективных» исследователей-химиков в аспирантуру, а она у них как раз и перспективная. Более того, вступительные экзамены в аспирантуру она может сдавать в своей Академии, а это большая удача, которая может прояснить непростую ситуацию с нашим вторым вариантом.

 В институте сразу обнаружил своего бывшего студента Бекетаева, которому «хвост» по сопромату, зафиксированный мной когда-то, нисколько не помешал «проскочить» на следующий курс. Спаянные одной монопольной партией, два коммуниста быстро решили эту проблему, воспользовавшись моим отсутствием, причём осторожный и опытный заведующий направил своего парткомовского коллегу на ликвидацию «хвоста» к одному из львовских «новичков». Эта процедура предусматривалась Положением о Высшей школе, и, чтобы не «подставить» неопытного новичка, я решил «не возникать».

Весь май и половину июня сидит моя Лёля над книгами, довела себя до нервного истощения, но, упорная, всё-таки сдала все вступительные экзамены и уже зачислена в аспирантуру МОПИ и может приступать к работе в Москве с нового, 1966 года. Всё, мне отступать уже некуда, я между Харибдой и Сциллой, двумя мифическими скалами-вдруг меня не примут? Что же я наделал со своими шахматными вариантами! Теперь мне надо не просто сдать вступительный экзамен по специальности, но сдать его с «блеском», опередив конкурентов, а это не так просто, потому что программа экзамена включает, кроме знакомого «сопромата», ещё и вопросы из малознакомого курса теории упругости. Весь май и июнь разбираюсь с этой теорией, правда, без нервного истощения. А вот и июль, и отпуск, и приехали обе приглашённые «москвички», и надо отправляться на Иссык Куль. Ну, что же, всё что ни делается, всё к лучшему. Едем на отдых в наш палаточный лагерь, жена моя должна хорошо отдохнуть после изнурительной работы, а я всё наверстаю потом.

Почти все прошлогодние друзья, кроме Балапана и Караяна, едут тоже, и я особенно рад, что Саид с нами-восточная кухня обеспечена. Алибеку не до отдыха, он работает над рефератом из списка профессора Кудрявцева, а эта работа практически «белое пятно», отражённая в отдельных журнальных публикациях, которые надо систематизировать и обобщить. Правда, в Москве ему предстоит сдавать только вдоль и поперёк изученный «сопромат». Две недели на Иссык Куле, как нельзя, кстати, можно привести свои мысли в порядок и расставить оставшиеся дни, чтобы избежать осеннего «цейтнота». После возвращения в город сразу начинаю готовиться к сдаче кандидатских «минимумов» вместе со своим другом, который осилил-таки реферат. Готовлюсь урывками, потому, что почти всё время занято «Теорией упругости»-кандидатские минимумы менее актуальная проблема.

Сельхозработ удалось избежать «по уважительной причине», и в середине сентября нам назначен первый кандидатский экзамен-«марксистско-лениниская философия». Сидим вдвоём в учебном кабинете кафедры философии Политеха, на руках экзаменационные вопросы, но, кроме нас, в кабинете ни души. Быстренько находим на книжных полках нужную «литературу», аккуратно списываем всё, что надо ответить, обильно пересыпав эти ответы ленинскими цитатами из его «Философских тетрадей» и монументального труда «Материализм и эмпириокритицизм». Часа через полтора появляются два экзаменатора, доценты этой кафедры, выслушивают нас на полном «серьёзе», и всё-первый кандидатский минимум у нас в «кармане». Через недели две мы в Университете, и второй «минимум» по немецкому языку, так же без особого напряжения, сдан. Университетский преподаватель, чистокровный немец, сразу узнал моего друга, которого встречал вместе с мамой в райотделе милиции города, где репрессированные Сталиным и переселённые в Среднюю Азию поволжские немцы и разнородные обитатели кавказских гор должны были каждый месяц «регистрировать» свой «невыездной» статус. Путь в аспирантуру приоткрывается, хотя ещё остаётся экзамен по специальности, но это уже в Москве в конце октября.

А веретено крутится
В самом начале октября, вечером, звонок в нашу квартиру. На пороге мама моя и с ней молодой, невысокого роста, худенький «востроглазый» киргиз, с первого взгляда видно, что не из простых, здоровается вежливо, русский язык отполирован, без всякого акцента. «Это наш новый театральный художник-декоратор Макен», говорит мама, «он узнал от меня о вашем отъезде в Москву и хочет с вами поговорить». Макен быстро излагает свою историю. Учился в Москве почти пять лет, закончил Строгановское художественно-промышленное училище, женился в Москве на русской девушке Ларисе из подмосковного посёлка Быково, где у неё с мамой комната в коммунальной «ведомственной» квартире, принадлежащей местному быковскому аэропорту. Они с Ларисой и маленьким сыном «бедствуют» во Фрунзе с самой весны, перебираясь с одной съёмной комнатушки в другую, а маму они похоронили в Быково два месяца назад, и комната, им принадлежащая, теперь там стоит пустая. Быково в тридцати километрах от центра Москвы, и пригородные «электрички» идут одна за другой прямо до Казанского вокзала, а это уже на площади «трёх вокзалов».

Я мгновенно «прочитал» его намерения, может шахматы помогли? Мы сразу находим общий язык и составляем «договор» междугородного обмена нашей двухкомнатной квартиры во Фрунзе на комнату в «коммуналке» посёлка Быково Московской области. Жена моя явно расстроена, жалко терять такую, уже обжитую, квартиру, разорять долгожданный семейный очаг. Мне кажется, что и слёзы навернулись, но вижу, что полностью доверяет мне в этом предприятии.
Жаркий фрунзенский полдень, хоть уже и конец октября, и мы с другом в лёгких летних рубашках поднимаемся на борт четырёхмоторного лайнера ИЛ-18, который по расписанию через шесть часов беспосадочного полёта должен приземлиться в московском аэропорту «Домодедово». О нашем прилёте мы известили телеграммой двух «москвичек», которые отдыхали этим летом на Иссык Куле в палаточном городке Политеха. Что-то не стыкуется с этим расписанием, и мы приземляемся в аэропорту «Курумоч» города Куйбышева. Здесь ветрено и холодно, но пока ещё терпимо. Уже поздней ночью вылетаем в «Домодедово», а в Москве снег, холодный ветер, и никто нас, конечно, не встречает. Продрогшие, получаем свои чемоданы.

Моя Лёля снарядила меня, как надо, и я уже в тёплом пальто и шапке, а у друга моего только тонкий свитерок и пиджак. С первой электричкой уезжаем в Москву, и с кольцевой ветки метро выбираемся в знакомый Казанский вокзал. Здесь тепло и можно подождать, когда откроется ближайший универмаг на Комсомольской площади. С первыми посетителями, волоча за собой чемоданы, мы в универмаге, и Алибек покупает меховую шапку и тёплое пальто, или «чапан», как он  говорит. Теперь можно ехать в Перловскую по Северной дороге. Приехали, и нам все рады, и стол, приготовленный вчера к нашей встрече, стоит целёхонек в комнате Тони. «Не имей сто рублей, а имей сто друзей», это опять бабушкино. Подъезжают друзья и подруги наших «москвичек», шум, смех, обстановка такая, как будто все давно друг друга знают. Наверное, так оно и есть, но и мы совершенно не чувствуем себя «чужаками». Вечером Тоня уезжает в Москву к своей подруге, а мы мгновенно засыпаем- завтра надо чуть свет «рассредоточиться» по нашим аспирантским «кустам».
 
Назавтра прибывших на экзамены потенциальных аспирантов разместили «временно» в ведомственных общежитиях в разных концах Москвы. Я живу в старом обшарпанном доме на Второй Мещанской улице, рядом с проспектом Мира. Внезапно потеплело, и вечерами, чтобы передохнуть от размышлений о плоской и объёмной задачах теории упругости, я часто брожу по соседним тихим, и каким-то старозаветным московским улочкам, вдоль которых вытянулись деревянные двухэтажные облупленные дома, обсаженные знакомыми, правда, не пирамидальными, как во Фрунзе, тополями. Неспешный быт этих улиц, со стариками и старушками на лавочках перед домами, так непохожий на ревущие проспекты столицы, наполненные несметными полчищами автомобилей и пешеходов, завораживал, и странное умиротворение от этих мест поселялось во встревоженной душе, натянутой, как тетива в преддверии такого важного экзамена. Не знал я тогда, что на близкой, хоженой в те вечера много раз, Четвёртой Мещанской, в доме семь, вырос Евгений Гангнус, один из самых почитаемых мной русских поэтов, известный как Евгений Евтушенко. Звучало иногда по радио его задумчиво-русское «Бежит река, в тумане тает. Бежит она, меня дразня. Ах, кавалеров мне вполне хватает, но нет любви хорошей у меня». И накатывали невольные мысли-как этот человек с такой нерусской при рождении фамилией так глубоко проникся, прочувствовал, впитал в себя эту странную Россию, этот народ, его дух, его лирику? Но, сразу же, возникал в памяти великий из великих, потомок арапа Петра Великого, но такой русский, что захватывало дух от прикосновения к его бесценным творениям. И всё становилось на свои места-рождает земля русская такие таланты,  что «не под силу нашим мудрецам», как сказал когда-то Гамлет словами Шекспира. Несомненно, именно такие люди земли русской, не зашоренные «квасным» славянофильством, были способны парить над миром, раздвигая границы стран и народов, чётко установив роль и величие своей страны в палитре цивилизованного мира и прославляя эту страну своим искрящимся талантом.

Вступительный экзамен сдаю через неделю в старом корпусе МИСИ на Спартаковской, у площади «Разгуляй», а друг мой уже  заработал экзаменационную «отлично» и зачислен аспирантом ЦНИИТМАШа. Мы «рентуем» надувной матрас, и  друг ночует на полу то в моей комнате на Второй Мещанской, где поселены ещё три кандидата в аспирантуру МИСИ, правда, по другим кафедрам, то в Студгородке в комнате у Андрюши Флеклера. Из трёх моих экзаменационных вопросов два по тематике «сопромата» и один по теории упругости. Всё знакомо, можно вздохнуть с облегчением, и оценивает мой ответ комиссия на «отлично». Теперь я тоже, с 15 ноября, в аспирантуре-два провинциала успешно прошли конкурсный отбор, и теперь самое время заняться своими жилищными проблемами. Харибда и Сцилла промахнулись.

Вдвоём уезжаем с Казанского вокзала в Быково «на разведку». Трёхэтажный кирпичный дом, в котором, в случае удачного обмена, предстоит жить моей семье, на улице Аэропортовской, совсем недалеко от железнодорожной платформы «Быково», да и лётное поле рядом, что сразу заметно по гулу взлетающих и приземляющихся самолётов. Входная дверь открыта, но в просторном коридоре никого, и мы сразу открываем дверь пока ещё не нашей комнаты собственным ключом, который отдал Макен нам в дорогу. Комната Макена и Ларисы на первом этаже, который был первоначально предназначен  для магазина, но теперь это магазинное пространство  переоборудовано в шесть жилых изолированных «коммунальных» комнат.

Магазинный проект причудливо вписался в эти комнаты, каждая из них имеет широченное окно с верхней полукруглой аркой, а потолки такие высокие, что комнаты похожи на параллелепипеды, вытянутые вверх. Окна выходят на «палисадник», аккуратно разделённый на отдельные полосы по габаритам двух соседних комнат. Огромная кухня заставлена индивидуальными столами жильцов. На каждом столе «керогаз», газовых плит нет. Туалет сразу у входа, и рядом просторная «бытовка», которая примыкает к кухне. Здесь можно выстирать и высушить бельё, а между «бытовкой» и шестью комнатами жильцов такой широкий коридор, что можно играть в мини-футбол. Ванной, конечно же, тоже нет, так, что придётся пользоваться общественной поселковой баней, но нам не привыкать. Неужели это будет наше жильё? Какое счастье иметь свой собственный изолированный «угол» недалеко от Москвы! Но надо ещё пройти комиссию поселкового «исполкома», то есть исполнительного комитета местного Совета народных депутатов, да ещё и получить разрешение на обмен у аэропорта «Быково», которому и принадлежит этот дом. Благоприятный исход под большим вопросом, а  мне надо улетать во Фрунзе, где осталась масса нерешённых дел. Давай, дружище Караян, помогай, тебе оставляю все дела, ты пойдёшь и на заседание комиссии, и в аэропортовскую хозчасть. Да и куда тебе деваться-ЦНИИТМаш не обеспечивает своих новых аспирантов общежитием, так, что пока поживёшь здесь, а там видно будет.

Исход и начало
Во Фрунзе тёплая осень, хотя и ноябрь на дворе, но такое случается часто. В спешке «закрываю» кафедральные дела, свои и Алибека, наведываюсь к его маме-они живут в нашем «Девятом микрорайоне». В далёком 1944 году прибыл их переселенческий, и под надёжной «охраной», «пятьсот-весёлый» в Киргизию, оставив на редких азиатских станциях многочисленные трупы погибших от голода, жажды и болезней. Мама просто светится от радости, ещё бы-единственный сын,  и московский аспирант! Может быть, он один такой на весь далёкий кавказский Карачай. Сразу спрашивает, какой «чапан» купили, тёплый ли? И где он теперь живёт там, в Москве? «Да всё, пока, нормально, остановился не в нашей ещё комнате в Быково, а что дальше будет, никто не знает».
«Буду молиться» говорит она, и я знаю, что молитва её обратится к Аллаху, но какая разница? Бог ведь один на все религии, кем его ни окружай, и как ни называй.

Макена обрадовать пока нечем, но он уже направил официальное письмо в Быковский исполком, а на аэропортовскую хозчасть повлиять не может. От Алибека никаких известий, а мне уже надо улетать-15 ноября  начало первого аспирантского года и важная, давно запланированная, встреча с моим научным «шефом». И вот наш городской аэропорт, и тот же рейс, и тот же ИЛ-18, и обе девочки мои провожают меня в дорогу.

Летим, и через два часа мы над Аральским морем, но вдруг вижу в иллюминатор, как правый крайний двигатель внезапно задымил и покрылся густой тёмнокоричневой пеной. Самолёт сразу стал крениться вправо и разворачиваться над Аралом. Вижу, что справа теперь работает только один двигатель, а в салон входит спокойная стюардесса и объявляет, что по техническим причинам мы возвращаемся в аэропорт отправления, то есть летим назад во Фрунзе. Да, это был полёт! Наш лайнер ввинчивался в воздух, непрестанно переваливаясь слева направо и справа налево-два левых двигателя работали исправно, но справа был только один, а перед самой посадкой левый крайний двигатель был остановлен, и самолёт ровнёхонько приземлился на двух «винтах». Нам было объявлено, что прерванный полёт будет продолжен через четыре часа. Выхода у меня не было, и я улетел этим рейсом в практически пустом, свободном от пассажиров самолёте. Разбежался народ, может быть, и я отказался бы от полёта, слишком велико было пережитое испытание, но время-время, время вперёд!

Опять ночь в аэропорту «Домодедово», да и куда ехать-московское метро по ночам отдыхает и нет смысла покидать аэропорт на автобусе. С ранней зарёй, ещё в темноте, уезжаю первой «электричкой», потом метро с «Павелецкой-кольцевой», ещё одна «электричка» по Казанской дороге, вот и платформа «Быково», а вот и наш дом, но наш ли? Ещё рано, едва теплится сырое туманное осеннее утро, и входная дверь с улицы на первый этаж плотно закрыта, а ключа у меня нет. Обхожу дом с фасада и вижу широкое, ярко освещённое окно комнаты, где прохаживается суровый Караян, почти «нагишом», нисколько не заботясь о том, что он прекрасно просматривается снаружи. Стучу в стекло, проникнув в палисадник, и он, просияв, бежит открывать мне входную дверь.

Обнимаемся, как родные братья, и я узнаю, что с аэропортовской хозчастью проблем не было. «Нормальный мужик попался» говорит Алибек. «Да и что было сопротивляться-трое уезжают, а трое въезжают. Сказал только «хрен редьки не слаще» и сразу подписал нужную бумагу. А вот на исполкомовской комиссии пришлось сказать речь, что в случае положительного решения квартиру заселит семья молодого талантливого учёного, надежду советской науки, которая должна сохранить свои ведущие позиции в освоении космоса и развитии ядерной энергетики в условиях враждебного капиталистического окружения. В общем, вспомнил ещё кое-что из нашего экзамена по марксистско-ленинской философии и привёл несколько цитат Ленина из его статьи и речи «Что такое советская власть?»  Никто не прослезился, но слушали внимательно, так, что вот тебе официальный «ордер» на твою квартиру». Какой исход! И что за друг у меня, самый дорогой из всех, с кем судьба свела на этом «ином» пути. Уезжаем одной электричкой-ему в ЦНИИТМАШ, а мне, полусонному, в Мытищи, где сегодня встречаюсь с «шефом», и день этот не что иное, как начало неизведанной тропы, и куда она приведёт?

Встречи и расставания
Вот так тему «подкинул» мне шеф! Даже Сахаров, опытный руководитель отдела оптически-чувствительных покрытий, озадачен, но не спешит выступить с «комментариями»-с непреклонным шефом спорить никто не решается, и только спустя какое-то время, пытаясь ответить на мои «наводящие» вопросы, он признаётся, что в этой проблеме ещё и «конь не валялся», но в том-то её и ценность, что любой результат, даже отрицательный,-это стопроцентная кандидатская диссертация. Но, вообще-то, у нас и без этой темы полно полноценных перспективных направлений-отдел загружен «хоздоговорами» с другими организациями, которые дают выход не только в практику, но и составляют важный источник дополнительного финансирования новых разработок и дополнительной оплаты труда сотрудников отдела. Моя аспирантская стипендия 100 рублей в месяц, но я, сразу же, включаюсь в «хоздоговорную» работу отдела на «полставки» младшего научного сотрудника, что приносит дополнительно 52 рубля 50 копеек каждый месяц. А одна тема «хоздоговорная» не укладывается в рамки обычных, известных научных публикаций, совсем новая тема, надо приглядеться повнимательнее.

Через неделю после приезда подаю заявление в отдел аспирантуры МИСИ с просьбой предоставить новичку-аспиранту законное место в общежитии. Проблем никаких, вселяйтесь хоть сегодня в студенческое общежитие в Рупасово, то самое, среди сосново-елового леса, рядом с полигоном МИСИ. У меня на руках «ордер» на вселение, и неочевидная «шахматная» комбинация в голове, но нужно надёжное «прикрытие». Едем вдвоём с Караяном к нашим «москвичкам» в Перловку, и, не заходя в дом, сразу в гараж к АА. Он рад встрече с «мужиками», «одни бабы вокруг, и так всю жизнь», и следуя когда-то с детства привитому древнему деревенскому обычаю, целует нам руки после рукопожатия. У него жена, да две дочери, да две свояченицы в глухой деревне Кобелево на границе Московской и Калининской областей, откуда родом его жена. Сразу появляется «заначка» и банка солёных груздей, а мы осторожно информируем его о бедственном положении Алибека, которому некуда податься в зимней Москве, даже «угла» ему сейчас не найти. Почти не задумываясь, говорит, что у него есть некоторый «блат» в рупасовском общежитии, пару раз «раздавили» поллитра на двоих с комендантом, и он попробует что-нибудь предпринять, но это трудное дело, и за положительный результат ручаться никак нельзя. Тогда я показываю ему мой «ордер», и он, сразу обрадовавшись, сказал « всё, ребятки, считайте,
что дело «в шляпе». Через неделю мы празднуем вселение аспиранта «Ефремова» в рупасовское общежитие. Теперь у Караяна есть жильё, правда далековато от ЦНИИТМАШа, но разве это главное.

25 декабря 1965 года я на Казанском вокзале с нетерпением вглядываюсь в переплетение привокзальных путей, и вот он, поезд из Фрунзе, и вот они, дорогие мои девчонки. Доченька  меня сразу узнаёт, третий год ей, уже большая. У меня билеты на электричку уже заготовлены. Ну, что же, в путь, пригородные поезда совсем рядом и ждут нас. Теперь и мы будем ждать контейнера с нашими домашними вещами и мебелью, всё было отправлено из Фрунзе по железной дороге.

Мы с женой аспиранты, молодые «перспективные» учёные. Никогда не имели обитатели быковского дома таких соседей. Ещё довольно бодрая одинокая старушка-соседка сразу соглашается быть няней нашей девочке, за хорошее вознаграждение конечно, но это большая удача. Оплату  няне мы «потянем», наш ежемесячный доход-две аспирантские стипендии по 100 рублей каждая плюс мои хоздоговорные «полставки». Как всё славно складывается, но не торопись, жизнь уже не раз показывала, что удача и провал идут рука об руку, «сегодня грудь в крестах, а завтра голова в кустах». Новый год мы встречаем в Перловке с нашими друзьями, и Караян с нами, и народу собралось много, со всеми мы уже знакомы.

А зима московская, такая снежная, сугробистая, с крепкими ветрами, так, что приходится постоянно занавешивать плотной занавеской наше широкое окно, от которого чувствительно несёт холодком, как ни утепляй. Детская кроватка задвинута в самый дальний угол, мы в тёплых свитерах и валенках с обрезанными голенищами, но мы вместе, и что может быть лучше? У Лёли хороший научный руководитель, известный в научном мире и автор популярного учебника «Основы общей химии» профессор Бесков, заведующий кафедрой химии МОПИ, и тема диссертационной работы очень ей нравится, правда, обстановка на кафедре какая-то настораживающая, и надо во всём разобраться, но работа идёт. С утра мы едем с ней вдвоём электричкой в Москву,  и она первая выходит на платформе «Новая», откуда троллейбусом или трамваем приезжает на улицу Радио, где вытянулись корпуса МОПИ. Я еду «до конца», до Казанского вокзала, а дальше, известным уже маршрутом, с близкого Северного вокзала.

Постепенно втянулись в рабочий ритм, время летит, и вот уже весна подмосковная, и лето за ним. Моя лаборатория не подвержена летним отливам, но МОПИ-это ВУЗ, и все преподаватели и аспиранты имеют отпуск от 30 до 48 рабочих дней. Провожаю я своих  девочек из аэропорта «Домодедово» на отдых во Фрунзе, это их первое воздушное путешествие в жизни, и перловские «москвички»  здесь же, и Караян. Девочки мои будут жить всё лето у мамы, в родном домике с садом, а мне отпуск не положен, надо отчитываться по хоздоговорам и готовить первые пробные эксперименты, которые напрямую должны войти  в будущую диссертацию. Из «Домодедово» мы едем на пляж Москва-реки в Серебряном бору. Жаркий летний день, и мы с Тоней лихо переплываем на противоположный берег реки, уворачиваясь от лодок и катеров, но на обратный заплыв уже не решаемся и возвращаемся с «попутной» лодкой, где нашлись для нас два свободных места и двое милостивых добровольных перевозчиков.

Как-то утром звонок по внутренней телефонной линии-шеф здоровается и просит зайти к нему на несколько минут. Прихожу, а навстречу мне поднимается из гостевого кресла смуглый, невысокого роста, подтянутый и приветливо улыбающийся человек очень приятной наружности, можно сказать, просто красавец, но с заметным азиатским оттенком. «Знакомьтесь, - говорит шеф,- это земляк ваш Ильгиз Торекулович Айтматов заглянул к нам в гости и хочет с вами пообщаться». «Я рад землякам, хоть и никогда никто из них не появлялся в нашей ЛИН, а не родственник ли вы нашему знаменитому писателю Чингизу Айтматову?» Да, едва ли, подумал я, ведь Чингиза я столько раз видел, работая осветителем  в Киргизской драме, где готовили спектакль «Бетме бет» («Лицом к лицу») по мотивам его повести. Ничего общего с моим новым знакомым между ними, но тот вдруг говорит «Чингиз мой  старший брат, а я собираюсь открыть лабораторию моделирования горных пород и шахтных конструкций на основе метода фотоупругости при Институте физики и механики горных пород в нашей киргизской Академии Наук».

Отличная идея, нет сомнений, применение этого эффективного метода позволит просто и надёжно решить многие задачи горного дела, да и стоить будет совсем немного сравнительно с натурными экспериментами. Аккуратно расспрашивает, кто я, где работал во Фрунзе, что планирую на будущее. Что мне планировать, только начал свой аспирантский марафон, а шеф замечает, что у меня очень перспективное направление исследований. Прощаемся, а Ильгиз, улыбаясь, говорит, что может быть сведёт нас ещё судьба во Фрунзе, и я у него поработаю в новой лаборатории, так нужны специалисты такого профиля.

Холодная осень 1966 года
Подмосковный август пахнул внезапной ранней осенью, серое низкое небо задождило, плотные утренние туманы подолгу стоят в низинах, но и солнышко, хоть и редкое, проглядывает иногда. По воскресеньям брожу по окрестным быковским лесам, иногда даже уезжаю на электричке подальше, за Раменское, или через Люберцы по шатурской ветке до платформы «Донино», в бескрайние пришатурские грибные леса. Грибы уже научился распознавать, помог Солоухин и его «Третья охота». Вторым в жизни воздушным рейсом прилетают мои девочки, и из «Домодедово» летим на рейсовом пассажирском вертолёте прямо в наш аэропорт «Быково»-всего не более получаса полёта, и мы дома, не то что вкруговую через электрички и метро с чемоданом и сумками, да ещё, как удобно и интересно полетать на вертолёте. Доченька наша за лето выросла, четвёртый год ей пошёл. Везут с собой домашнее варенье, моё любимое, из мелких сладких яблочек «ранеток», что растут в саду, в котором мне ещё  не скоро придётся побывать.

Наша подмосковная комната очень популярна у родни и друзей. Кого только не встречали мы! За эту осень у нас побывал Слава-велосипедист с семьёй, моя сестра, несколько фрунзенских коллег, «зондирующих» почву под аспирантуру, «Балапан» и Саид, а однажды неожиданно появился совершенно незнакомый человек, который оказался моим барнаульским дядей, у которого наша семья зимовала первую послевоенную зиму. Он здесь в командировке и без труда узнал наш адрес в московском справочном бюро, где аккуратно были зарегистрированы все законно «прописанные» на территории Москвы и Московской области.

Утверждённая шефом моя тема практически не сдвинулась с места-невозможно её осилить с таким несовершенным, отечественного производства, экспериментальным оборудованием и приборами, и я с завистью вчитываюсь в «переводные» статьи зарубежных, в основном американских, авторов, которые уже вплотную подобрались к регистрации переменных во времени, то есть «динамических», деформаций разнообразных, порой даже «экзотических» конструкций. Особенно большое впечатление произвела американская  статья, где описывались эксперименты по регистрации динамических деформаций криволинейной плоскости крыла самолёта с тонким слоем оптически-чувствительного материала, зафиксированные в полёте с борта другого самолёта, оснащённого новейшей оптической аппаратурой. Как далеко ушла западная техника эксперимента, за горизонтом уже, а в других направлениях и подавно, и едва ли теперь можно догнать, ведь «какая-то в державе датской гниль».

Пытаюсь осилить английский, чтобы разбирать «оригинальные» научные тексты, и скоро обнаруживаю, что это совсем нетрудно,-профессиональная терминология мгновенно «застревает» в памяти, только как всё это произносится мне не понять, а разбираться с транскрипциями нет времени, так что мой английский закоренело пассивный, понимаю только то, что написано, но и сам пробую писать по-английски.

Своими силами и с помощью оптики производства отечественных Ленинградского и  Красногорского заводов смонтировали небольшую экспериментальную установку, оснастив её подъёмным массивным, из стального толстого листа, «столом» и деталями, изготовленными по нашим чертежам в механических мастерских полигона. Это совершенно новая конструкция, и можно бы подавать отечественную заявку на «изобретение», но на это нет времени. К сожалению, мы можем пока фиксировать только «статические» деформации, что не укладывается в мою диссертационную тему, но какое широкое поле открывается теперь в других инженерных приложениях. Тщательные литературные поиски и «хоздоговорной» опыт чётко обозначают мне неисследованную до сих пор проблему-изучение процесса
перераспределения деформаций железобетонных конструкций при возникновении в них трещин.

Иду к шефу «на разговор», знакомлю с зарубежными публикациями, многие из которых для него в новинку, и это можно понять-как уследишь за всеми направлениями руководимой им лаборатории, да и на что тогда мы, его ученики? Осторожно «рекламирую» проблему трещинообразования в железобетоне. Призадумался шеф,но менять пока ничего не собирается, хотя и отпускает меня в «свободное плавание», временно освободив от обязательной полугодовой аспирантской «аттестации». Теперь всё зависит только от меня, и я просто обязан представить хотя бы минимальный положительный экспериментальный материал, чтобы «скорректировать» тему моей диссертации. Отрицательный результат ни к чему не приведёт, а потерянное время уже не вернёшь, но упрямо решаю рисковать, чувствуя, что на верном пути,- таких работ ещё никто не выполнял, и не только в нашей стране.

Неожиданной дополнительной нагрузкой стала для меня «авральная» учебная работа. Вечно занятый шеф начал частенько перекладывать свои учебные занятия на своего аспиранта, в преподавательских навыках которого он нисколько не сомневался. Когда на исходе рабочего дня в нашем отделе раздавался звонок по внутренней телефонной линии, я почти всегда безошибочно догадывался, что сейчас «шеф» скажет: «Анатолий Иванович, пожалуйста, заскочите сегодня на Спартаковскую, там у меня практика с «вечерниками» по «Теории упругости», точно не помню, но вроде бы надо будет что-нибудь прокрутить с функцией напряжений, ну и пару задач решите с ними». Я понимал, что такие просьбы, похожие на приказ, были абсолютно в стиле, традиционном для российской высшей школы на протяжении всего времени её существования, то есть никак не меньше двухсот лет, и сразу же, не теряя времени, начинал верстать план предстоящего занятия-необходимые учебные материалы всегда были в моём аспирантском портфеле. Подобная нагрузка по курсу «Сопротивление материалов» включала не только практические занятия с решением задач, но и лекции в довольно многолюдных лекционных аудиториях, но встречал я такую нагрузку с большим облегчением-трёхлетний опыт работы с этим курсом был надёжной гарантией избежать ошибок и растерянности. Совет МП исключить любые «шпаргалки» неукоснительно выполнялся, несмотря на желание как-то облегчить свою работу, особенно на занятиях по «Теории упругости».

Отражаем удары
Случилось что-то ужасное-няня оставила  в нашей комнате на полу чайник с кипятком, а бойкая наша малышка случайно опрокинула его и обварила себе ножку. Мы идём с электрички домой, а подружка нашей девочки встретила нас у входа страшными словами: «А вашу Наташу увозили в больницу, потому что она обварила ногу кипятком». Мы в ужасе бросаемся к себе, а девочка наша лежит и встречает встревоженную маму:  « Мамочка, не волнуйся, мне теперь совсем не больно». Ничего себе не больно! Нога вся в бинтах! Жена прекращает поездки в свой институт, няня обошлась без наших упрёков, но получает «расчёт», а я наведываюсь в поселковый Совет и оставляю заявление с просьбой помочь в устройстве нашего ребёнка в любой поселковый детский сад. Исполкомовская «дама» внезапно уважительно ведёт беседу, наверное, вспомнила, что она та самая «советская власть» из цитат Ленина, которые мой друг излагал в прошлом году на комиссии исполкома.

В начале зимы получаем мы «место» в «круглосуточном» детском садике, который на самой окраине посёлка, уже среди быковского соснового леса. Круглосуточный он потому, что дети находятся там безвыездно с понедельника по пятницу, но выбора у нас нет, и доченька наша со слезами остаётся там на всю неделю на попечении нянек, а мы бредём лесной тропой, увязая в  сугробах, и жена моя плачет, а мне нельзя, да и не умею. Каждый вечер, вернувшись из Москвы, мы оба, даже не поужинав, уходим этой лесной тропинкой к детскому саду. Это уютный просторный одноэтажный бревенчатый дом среди леса, и нянечки такие добрые и внимательные, но всё равно, тревога за нашу девочку ведёт нас через сугробы к этому дому. В ночной темноте, сугробами, мы осторожно подкрадываемся к светящемуся окну детской спальни и через тонкую прозрачную занавеску видим её, стоящую в кроватке и что-то рассказывающую своим детсадовским друзьям. У Лёли слёзы, но надо терпеть.

И вот они, очередные испытания на прочность нашей судьбы! В конце зимы скоропостижно скончался профессор Бесков, и на кафедре МОПИ идёт невидимая борьба за освободившееся место заведующего. Все аспиранты покойного профессора брошены «на произвол судьбы», нет никому дела до них, и весной моей Лёле новый её научный руководитель меняет уже так хорошо продуманную и частично наработанную диссертационную тему. Неужели надо начинать с «нуля», когда уже почти половина аспирантского срока позади? Да, новый её шеф неумолим, и что же теперь делать? За полтора оставшихся года совершенно немыслимо приступать к новой теме и завершить её, ведь у неё целевое место в аспирантуре и через полтора года надо возвращаться во Фрунзе, где диссертацию не завершить. Да нам совсем и не хочется оставлять с таким трудом достигнутого законного статуса жителей Подмосковья, которое мы уже так полюбили и привыкли к своим новым друзьям и такой ласковой русской природе и климату. Прошлой весной наш МИСИ начал строительство многоэтажного жилого дома в Мытищах, где получат квартиры сотрудники рупасовского полигона МИСИ и ЛИН, и у меня есть шансы после аспирантуры получить рабочую позицию в нашей лаборатории, значит, и возможность получить такую квартиру.

Для начала решаем выждать и попробовать оформить для неё академический отпуск, воспользовавшись неразберихой на кафедре МОПИ, но для этого необходимо получить «добро» и в Институте неорганической химии АН Кирг. ССР. В конце марта 1967 года улетают мои девочки во Фрунзе. А перед этим, в январе того же года, я случайно стал свидетелем стихийной антикоммунистической демонстрации на Пушкинской площади и видел, как нескольких молодых ребят с грохотом упаковали в милицейские машины и увезли. Мало кто из прохожих, и я в том числе, разобрался в происходящем, и только, спустя несколько лет,  статья в газете «Правда» помогла мне связать виденную когда-то московскую январскую «зачистку» с именами Вадима Делоне и Владимира Буковского, и этот второй, названный в статье «хулиганом», стал впоследствии широко известен, и во многом благодаря меткой частушке первого: «Обменяли Корвалана на Володьку-хулигана. Где б найти такую б...ь, чтоб на Брежнева сменять?» И, действительно, будучи уже в Алжире, прочитал во французской «Фигаро», что советский диссидент Владимир Буковский был доставлен в наручниках в Швейцарию, где его обменяли на лидера чилийских коммунистов Луиса Корвалана, который томился в застенках «кровавого» генерала Пиночета. Был ли Корвалан в наручниках, «Фигаро» не уточнила.

Вот и весна грянула во всей красе, но почти не замечаю её-«свободное плавание» отнимает всё время, не поднять головы, встаю в шесть утра, возвращаюсь в одиннадцать вечера. Однако что-то уже сдвинулось, и есть начальные обнадёживающие результаты, и есть над чем подумать, и даже можно представить эти результаты на ближайшей майской научно-технической конференции МИСИ, причём, на профильной «железобетонной» секции. А девочки мои уже под ласковой опекой мамы в маленьком домике с садом, окно которого, наверное, помнит мою зашифрованную дробь по стеклу, и ещё не исчез запах книг и конспектов, которые я ворошил перед первой лекцией в Политехе, а как давно это было! С академическим отпуском пока проблемы, бюрократические ворота никак не поддаются, и приходится оставить нашу доченьку на попечение бабушки и попробовать начать новую дорогу в Москве.

Прилетела  моя Лёля одна, и решено-она уходит из аспирантуры, не выдержит двух аспирантов на разных уровнях наш семейный «Боливар», а дальше, как судьба распорядится. Рассказывает, с какой болью она оставляла нашу девочку, когда уезжала, и та, почувствовав неладное, начала плакать, но бабушка её успокоила, сказав: « не плачь, Наточка, твоя мама «беленькая» скоро вернётся, а ты будешь со мной, ведь я тоже твоя мама,  только «чёрненькая». Сразу успокоилась наша девочка, теперь у неё две мамы! А Лёлю в Москве  сразу принимают на должность инженера во Всесоюзный Институт Авиационных Материалов (ВИАМ) с той же зарплатой, что была у неё до поступления в аспирантуру, 120 рублей, зарплата младшего научного сотрудника Института неорганической химии АН Киргизии, и даже далеко ходить не надо-ВИАМ этот на той же улице Радио и, более того, прямо через эту улицу, напротив корпуса оставленного МОПИ.

ВИАМ-это «закрытое», или «режимное», предприятие, где разрабатываются новые конструкционные материалы для авиационной и космической отраслей, составляющих основу военной мощи Советского Союза. Развитие этих отраслей находится под постоянным вниманием верховной власти, потому, что это позволяет гордо, «на равных», говорить с враждебным Западом, особенно с США, лидером этого Запада. Эта гордость, однако, не мешает стоять «с протянутой рукой», выпрашивая у Запада поставки продуктов питания, чтобы хоть как-то прокормить народ. Наш Алибек улетел во Фрунзе повидаться со своей мамой, и мы передаём с ним подарок для дочери, пушистого игрушечного медвежонка, и до сих пор она уверена, что этого медвежонка подарил ей именно он, так крепко всё это запомнила.

Один из отделов ВИАМа работает над созданием новых видов ракетного топлива для оснащения космических ракет и боевых ракетных частей стратегического назначения Советской Армии, и именно в этом отделе стала работать моя жена. Особое положение ВИАМа сразу же сказалось-у неё приличная по тем временам зарплата плюс еженедельный «паёк»-заказ дефицитных продуктов, но самое главное то, что её ставят «в очередь» на получение для нашей дочери «места» в ведомственном детском саду в близком от «Разгуляя» квартале. Эта очередь и подходит в самом конце года, и я в первых числах нового января с радостью лечу за нашей доченькой во Фрунзе, не было ни минуты, чтобы мы не думали о ней, не тосковали, и хоть и тайные, но слёзы моей жены я замечал каждый день.

Наконец-то мы все вместе, и вроде бы теперь можно сосредоточиться на моей диссертации, которая всё яснее выплывает в «свободном плавании». А накануне, осенью, Москва торжественно празднует пятидесятилетие советской власти-магазины забиты «импортными» товарами с загнивающего Запада, распространяя невиданный «аромат» этого «загнивания», а московские вокзалы забиты «мешочниками», жителями ближних и дальних деревень, посёлков и городов, которые сотнями тысяч приезжают в столицу, где можно что-нибудь купить и привезти своим полуголодным детям. Похоже, что столица «великого» Советского Союза-единственный продуктовый оазис, окружённый голодными пространствами необъятной страны.

Каждое утро электричкой мы втроём отправляемся в Москву, и каждый к своему «кусту». Жена и дочь выходят на «Новой» или «Электрозаводской» и продолжают путь на троллейбусе, чтобы добраться до детского сада на «Разгуляе», а там и ВИАМ рядом. Мой путь прочерчен давно и стабильно не меняется. В комнате нашей быковской частый вечерний гость наш друг Караян. Он, как и я, аспирант третьего года и у него появилось законное место в аспирантском общежитии ЦНИИТМАШа, которое, по непредсказуемой игре случая, на нашей Казанской дороге, в посёлке Ильинское, и платформа с этим названием следующая после Быково. Это близко, всего километра два, так, что можно даже прогуляться пешком по тропинке-с одной стороны лес, с другой рельсы. Доченька наша очень любит его визиты и  сразу начинает с ним нескончаемую игру, в которой он фигурирует под именем «Витечка», но обычно зовёт она его «дядя Аля». Он терпеливо сидит на стуле, а она завязывает у него на шее платок и старательно пытается поправить его высунувшийся язык-имитацию удушения, и видя, что это не удается сделать, догадывается несколько ослабить крепенько затянутый на шее «Витечки» тугой узел. Язык «Витечки» моментально исчезает, занимая законное место, но ослабленный узел не нравится дочери, и она, поколебавшись, опять осторожно затягивает узел, после чего вся процедура повторяется, и так несколько раз. Как же втолковать этому бестолковому «Витечке», что надо потерпеть?

Она наполнена любопытством, ей всё надо знать, и на каждый вопрос должен последовать немедленный ответ. Особенно она любит перебирать пластиковые буквы детской азбуки и уже давно безошибочно называет любую из них, даже загадочные  «мягкий» и «твёрдый» знаки, и уже совершенно немыслимую букву «Ы». Однажды в электричке на пути в Москву она разворачивает карамельку и неожиданно говорит: «Фкаим баба Ева». Мы удивлены, что это за «фкаим» и кто такая «баба Ева», а она показывает конфетную обёртку, где крупно значится производитель сладкого продукта:   «Кондитерская  ф-ка им. Бабаева». Вот так сюрприз! Но она на остановке в Малаховке продолжает нас удивлять, прочитав через стекло вагонного окна: «Кафе», потом «Выход». В самом скором времени она уже свободно читает простенькие детские книги, и когда только успела научиться? Приходится начинать учить её и письму, но это уже проще.

Она настороженно прислушивается к нашему «лексикону», где фигурируют «Хохол», то есть её папа, «Караян»-это обожаемый ею «Витечка», и особенно удивляется, что мама у «Караяна» превращается то в «Ефремяниху», то в «хохловскую жёнушку», то в «кусочек золота». А «кусочек золота» постоянно «начеку», и тщательно следит за внешним видом молодых учёных, и наш друг частенько оказывается в длиннополом халате «Хохла», когда его видавшие виды брюки с лохматыми обтрёпанными карманами превращаются во вполне приличного вида объект, в котором можно появиться «на людях».

Наша взаимная помощь в трудные дни проявлялась, вроде бы, незаметно, но ощутимо, и я вспоминаю, как поздним вечером Караян стучал в наше окно, выходящее в палисадник, чтобы передать так необходимые нам «до получки» десять рублей, которые он занял для нас у кого-то из своих друзей. А разве можно забыть, как мы, бывало, по утрам встречались в одной электричке, и я менялся с ним туфлями, потому, что в своих затёртых мне было неудобно появляться на заседаниях кафедры «Сопромат» МИСИ. Как не вспомнить это время, и наши наезды в театр,  цирк, или походы на природу с друзьями, ночёвки у костра в лесу, или грибные «набеги». А незабываемая ночь встречи Нового 1968 года, в которую вся ЛИН в полном составе собралась в просторной студенческой столовой рупасовского общежития? Мы с женой за несколько минут до полуночи едва успели добраться до этой весёлой компании, которая уже успешно «проводила» Старый Год и готовилась встретить Новый. Лёлю сразу увлекли в дальний конец новогоднего длиннющего стола, а неизбежные «штрафные», полным-полнёхонькие рюмки,  почти мгновенно стали наполняться повторно под новогодние тосты за здоровье, за дружбу, за процветание нашей ЛИН. Дальнейшее уже раскручивалось, как в тумане, и помню только, что я всё-таки добрался до своей жены и уже не отпускал её руку, хотя меня уговаривали, что Джулия Варданян, жена нашего старшего научного сотрудника Гумедина Суреновича, сейчас отведёт Лёлю в свою комнату, где они обе будут отдыхать. Помню, что я упорно не соглашался отпустить руку моей жены, и этот случай долго ещё был предметом шуток моих товарищей по ЛИН. «Весёлые годы, счастливые дни-как вешние воды промчались они».

Шаг назад, два шага вперёд
Мой последний аспирантский год, наконец-то, принёс реальные весомые экспериментальные результаты. Оправдался мой риск-из этого огромного вороха новых данных можно бы выстроить стройное произведение, но времени на это уже не остаётся, готов только черновой набросок диссертации по главам и параграфам. Шеф просмотрел весь материал и считает его «диссертабельным». Он уверен, что я останусь работать в ЛИН младшим научным сотрудником на полную ставку с дополнительной  хоздоговорной «полставкой», но сразу предупреждает, что на защиту диссертаций скопилась большая очередь из сотрудников лаборатории, некоторые ждут своей  защиты уже пять лет. Ускорить этот процесс не в его власти, но такое долгое ожидание меня не устраивает. И тут он говорит, что соискатели учёной степени «со стороны», то есть не из Москвы, пользуются правом внеочередного доступа к защите.

После семейного обсуждения ситуации мы решили возвратиться во Фрунзе. «Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме», говорит Лёля. Больше всего известием о нашем отъезде, кажется, огорчён Сахаров, мой руководитель отдела-уезжает подготовленный «профессионал», на которого можно было бы рассчитывать при выполнении перспективных хоздоговорных работ. В отделе, правда, уже появился новый аспирант из Грузии, диссертация которого полностью основана на новой экспериментальной методике, разработанной  уезжающим, но новичка ещё учить и учить. Из Фрунзе печальная весть-на семьдесят шестом году жизни скончалась моя бабушка. Упокой, Господи, светлую её душу!

Золотая подмосковная осень в этот год подарила много тёплых, солнечных дней. Собирается АА посетить свою родную полузаброшенную деревеньку на границе Московской и Калининской областей, куда он каждую осень выезжает на уборку выращенного сёстрами картофеля, и я с удовольствием принимаю его  приглашение отправиться вместе-и помогу, и отдохну «на природе». Вездеходик ГАЗ-57 споро покрывает километры подмосковного Волоколамского шоссе. Вот и Волоколамск, старинный русский городок, «волок на Ламе», а Лама-это довольно широкая чистая река среднерусских равнин, приток Волги. Отсюда наша дорога поворачивает на север,  через Лотошино. Вездеходик бесстрашно ползёт по раскисшей после недавних дождей просёлочной дороге, и на обширном косогоре над речкой Шошей вот и крохотное Кобелево в плотном окружении лесов, перемежающихся просторными полянами.

Нас встречают свояченицы АА, радуются нашему приезду, редкому событию, освежающему их неспешный, скучноватый быт. Бревенчатая крестьянская изба, гостеприимный стол с традиционными солёными грибами, отварной, вкуснейшей картошкой и бутылками знакомого крепчайшего «самогона» оживляют встречу. Теперь понятна эта «скрытая база», поставляющая «заначку» в перловский гараж.

Осматриваю тёмные бревенчатые стены, увешанные семейными фотографиями, и вижу аккуратную прямоугольную «заплатку» в стене, которая отличается более светлыми, по сравнению со стеной, брёвнами. Мне рассказывают, что зимой 1941-42 года отступающие от Москвы фашисты держали здесь оборону, вырубили кусок стены, установили пулемёт и обстреливали пришошинский косогор, сдерживая непрерывные атаки красноармейцев, которые, увязая по пояс в снегу, упорно шли «в лоб» на верную смерть во главе со своим «ротным» командиром, молоденьким лейтенантом. Ночью фашисты внезапно покинули деревню, видимо получив приказ и избегая окружения. Обе сестры, загнанные накануне фашистами в сарай, потом долго переносили с косогора замёрзшие трупы, укладывая их рядком на том самом огороде, где теперь выращен урожай картошки. Но самое удивительное было то, что в этой же самой избе суровый армейский «Трибунал» осудил ротного за самовольное и неправильное ведение боя с огромными потерями «личного состава» роты, и, несмотря на вмешательство сестёр, в один голос заявлявших, что лейтенант первым шёл в цепи наступающих, размахивая пистолетом, ещё один труп появился на огороде, присоединившись к погибшим своим бойцам.

За ночь земля на огороде уже подмерзала, и мы начинали свою работу только после обеда. Эти свободные часы я проводил в окрестных лесах, поражаясь грибному, никем нетронутому, изобилию. Вечером, после работы, мой дневной сбор мирно подсушивался на широких металлических листах, установленных в «поду» русской печи, очень похожей на печи отцовского изготовления. Убрали урожай, высушили «на солнышке» на широких полосах брезента, разместили в продолговатых узких мешках, погрузили часть мешков в наш вездеходик, упаковали высушенные грибы, можно отправляться в обратный путь, но «на закуску», как говорит АА, завтра, чуть свет, идём «на охоту».

Раннее утро, густой туман от Шоши и в лесных сырых низинах снижает видимость до минимума, с трудом различаешь кусты и деревья, приблизившись к ним метров на двадцать-тридцать. Где-то позади неспешно разрастается светлое пятно утренней зари. У меня в руках видавшая виды одностволка двенадцатого калибра, а на душе необыкновенное умиротворение и покой.  Мы выбираемся на вершину лесистого пологого холма, окружённого широкими полянами. АА уходит в сторону, строго приказав не двигаться вперёд с того места, где меня оставил. Передо мной поросшая кустами и высокой травой поляна, а я на самой опушке леса, прислонился к стволу высокой сосны. Тишина, рассвет, туман редеет и сползает всё ниже, и слышу недалёкий первый выстрел справа от себя. Солнце появилось и золотит верхушки сосен, у меня тишина, тишина и вокруг, и нет больше выстрелов. Вдруг замечаю крупного зайца, совсем недалеко присел, уши чутко дрожат. Залюбовался им, забыл и про ружьё, и про охоту, а когда спохватился, зайца и «след простыл»-два-три прыжка, и нет его больше. Слышал ещё несколько выстрелов, но уже на значительном удалении. Птицы гомонят в зарослях, солнце всё выше, и часа через два выбирается на поляну АА. Давний обитатель здешних лесов и опытный охотник, он с крупным, неужели это «мой?», зайцем, которого держит за уши, а к поясу прицеплен тоже немалых размеров глухарь.

Зима, а мы уже во Фрунзе, вернулись с «пустыми руками». Остановились у моей мамы в маленькой однокомнатной квартирке, а мама пока ушла к дочери в «Девятый микрорайон». Младший брат заканчивает Политех, женился и живёт в семье своей жены. Я на той же кафедре, откуда уехал три года назад, но уже не ассистент, а старший преподаватель, а жене пока места в АН не нашлось. Зима выдалась необычно снежной и морозной, а мы заняты поисками «обратного обмена», и подходящий вариант не заставил себя ждать. Малогабаритная двухкомнатная квартира-«распашонка»  на улице Ботанической на втором этаже кирпичного дома, предложенная нам на «обмен», понравилась своей близостью к корпусам Политеха на проспекте Мира. Большой недостаток-отсутствие телефона, но это общая проблема нашего города. Здесь мы весной в кругу многочисленной родни и друзей отпраздновали тридцатилетие моей Лёленьки. «Ау! Где ты, робкая «девочка с русой косой» из школьных лет?» Да вот она, принимает поздравления, улыбается, очаровательная, оживлённая, такая же золотоволосая и такая любимая. Тридцать лет, удивительный возраст!

Отпускное лето, и собираемся, как когда-то, на Иссык Куль, но вдруг заболела наша доченька. И диагноз нехороший- «желтуха», или печёночный гепатит. Мы спешно оповещаем всех её подружек и друзей, с кем она была в контакте, и очень быстро становится известна причина заболевания. Соседка с третьего этажа нашего подъезда зазвала на день рождения своей дочери нашу Нату и там «подсунула» ей (перепутала или нет?) тарелку, с которой только что общался приглашённый на торжество мальчик и которого на другой день увезли в больницу с гепатитом. Соседка сразу же отвезла свою дочь на прививку от гепатита, а нам об этом случае сказать «забыла». Об этом нам доверительно поведала её мама-старушка, к которой мы  сразу пришли сообщить тревожную весть. Наша девочка в инфекционной больнице, случай тяжёлый, и мы ежедневно в этой больнице, в тревоге и недоумении, как же можно было этой соседке сразу  обезопасить свою дочь и ничего не сказать нам? Грамотное лечение и старое народное средство - крепкая водная  настойка распаренного в кипятке неочищенного овса, которую мы ежедневно передаём через приоткрытое окно в её больничную палату, смягчают течение болезни, и в самом конце лета мы привозим выздоровевшую дочь из больницы.

Она очень изменилась, вытянулась, стала серьёзной, и теперь постоянно танцует, подражая балеринам, которых видела по телевизору. Мама моя подарила ей настоящие балетные тапочки, изготовленные в театральной мастерской под размер её маленьких ножек, и мы видим, как она без труда подолгу стоит на «пуантах», изящно взмахивая тонкими ручонками и имитируя «маленького лебедя» из балета Чайковского. Музыка в нашей квартире звучит с утра до вечера, не переставая, а набор пластинок для нашей «Ригонды»-сплошь музыкальная классика с редкими включениями популярных отечественных ВИА, то есть вокально-инструментальных ансамблей, но есть и несколько редких пластинок с песнями «Beatlеs». Музыкальность дочери очевидна, и мы приобретаем «в рассрочку» баснословно дорогое по тем временам пианино чешской фирмы «Рёслер» стоимостью 1200 рублей, а это моя десятимесячная зарплата старшего преподавателя Политеха. Доченька успешно проходит все тесты на определение музыкального «слуха» и начинает посещать одну из детских музыкальных школ города. Многие родственники в недоумении от нашей необдуманно-дорогой покупки, особенно критично настроена Лёлина сестра, профессиональная певица городской филармонии, и Виталик, её муж. Но у нас своё видение жизни, на том и стоим пока.

«Никто не знает, и никто не ответит»
Подготовить защиту уже готовой диссертации, иными словами, «выйти на защиту», ничуть не легче, чем собрать весь многолетний диссертабельный материал. Отпечатать диссертационный, со всеми иллюстрациями, текст в пяти экземплярах, из которых два получат официальные «оппоненты», один будет  отправлен в центральную библиотеку имени Ленина, один останется в МИСИ и один у автора диссертации-это самая лёгкая задача. Гораздо труднее иметь ко дню защиты хотя бы две опубликованные в открытой печати статьи по теме диссертации, отпечатать автореферат и разослать его во все ведущие научные организации страны с близкой тематикой исследований и получить хотя бы пять-шесть благоприятных, то есть с умеренной критикой, отзывов из этих организаций, каждый из которых должен содержать контрольную заключительную фразу: « В целом диссертация содержит новые, полученные соискателем, данные, представляющие определённый интерес для дальнейших исследований, а соискатель заслуживает присуждения ему учёной степени кандидата технических наук». Но никто не знает и не поручится, что такие отзывы в нужном количестве и с нужным заключением будут получены Учёным Советом МИСИ, на заседании которого должна пройти защита.

Перед защитой должна состояться процедура «предзащиты» в той организации, где диссертация выполнена. Кроме того, в идеальном порядке должны быть все необходимые документы, подтверждающие, что соискатель сдал все положенные три кандидатских минимума. Но решающую роль при защите должны сыграть выступления «оппонентов», которым Учёный Совет, составленный из учёных, работающих в разных прикладных технических областях и потому иногда мало компетентных в узкой тематике диссертации, безоговорочно доверяет, поскольку только «оппоненты» могут квалифицированно и профессионально разобраться в сути представленного диссертационного материала. И никто не ответит, что представят «оппоненты» к защите и какой «сюрприз» они могут преподнести соискателю, до тех пор, пока соискатель не получит копию их отзывов и не подготовится дать ответ на поставленные под сомнения положения диссертации. И бывает, что времени на это у соискателя остается слишком мало.

В подготовительный к защите период особенно велика роль шефа. У него огромный опыт и многочисленные тесные контакты со всеми ведущими учёными страны, работающими в близкой тематической «колее». Шеф составляет список организаций, куда надо направить на отзыв автореферат диссертации, шеф «рекомендует» тех или других «оппонентов» в расчёте, что и они тоже обратятся к нему с такими же проблемами, ведь у всех есть свои аспиранты «на выходе». Но гарантировать благоприятные отзывы может только сама диссертация, если она действительно посвящена «актуальным» научно-техническим проблемам и вносит вклад в развитие отечественных отраслей производства. Если бы я хоть немного представлял эти усилия, то, пожалуй, призадумался бы и, возможно, согласился ждать несколько лет до своей защиты, работая в ЛИН и не отрываясь от родных её стен, которые, как известно, всегда помогают. Но шаг был сделан, и теперь  приходилось «на расстоянии» продвигать свою защиту.

Прорыв
С осени 1969 года жена стала преподавать химию в городском торговом техникуме, который разместился в здании бывшего Политеха на улице Фрунзе, рядом со стадионом «Спартак», а я начал компоновать диссертацию, ориентируясь на черновой вариант, который уже обсуждал с шефом. Окончательный вариант диссертации я подготовил  летом следующего года в дальнем совхозе, в деревне Бурулдай, где студенты моей курируемой группы трудились в предгорьях Заилийского Ала Тау на границе с Казахстаном, куда были внезапно, в самом конце экзаменационной сессии, направлены вместе со своим куратором на сенокос. Гремящая стремительными крутыми волнами полноводная река Чу с бешенством вырывалась на равнину из прииссыккульских теснин Боомского ущелья, совсем рядом с совхозными угодьями, и мои студенты и студентки по выходным дням рассыпались вдоль берега и бесстрашно бросались по очереди в эти кипящие волны, которые выбрасывали пловцов на противоположный изогнутый берег реки метрах в ста ниже по течению. Оттуда, пробежав бережком выше по течению, и снова в водовороте, они возвращались на свой, бурулдайский берег. В таких заплывах частенько с удовольствием участвовал и я, окунаясь в никогда неиспытанную ярость водной стихии и ощущая себя маленькой щепкой во власти этой стихии.

Почти завершив уборку сена в Бурулдае, группа внезапно, по просьбе руководства совхоза, и с согласием нашего декана, была разбита на две части, одну из которых, мужскую, увезли в Кенес Анархай, знакомый мне по целинной эпопее. Было обещано, что эта  часть группы пробудет в Кенес Анархае не более пяти, от силы семи, дней и будет работать на погрузке уже заготовленного там сена, которое нужно развезти по ближайшим совхозным кошарам. Прошло пять дней, неделя-ребята мои не возвращаются, а я в ответе за каждого из них. Если что случится, совхозное начальство и декан сумеют остаться в стороне. Тревожная память о далёких целинных приключениях срывает меня с места, и на десятый день, ближайшим рейсом совхозного грузовика, я уезжаю в Кенес Анархай, предварительно, своей властью, отправив бурулдайскую, преимущественно женскую, часть группы во Фрунзе.

В Кенес Анархае я нашёл своих студентов, живущих в  двухэтажном железобетонном   «бункере». Такие же, или очень похожие на него, строения
были в неправильном порядке разбросаны по степи, странно контрастируя с безлюдным степным пространством. Оказалось, что это место представляло собой боевой танковый полигон, где каждую осень проводились учебные стрельбы на поражение неподвижных целей из орудий маневрирующих по степи танков. Тем же грузовичком все мои студенты были вывезены из Кенес Анархая во Фрунзе. Студенты этой группы отлично знали, что я шёл на риск, самовольно решая этот «производственный» вопрос, и видел потом, как они всегда радовались, встречая меня в институте, и рассказывали о своих делах, а спустя три года, на традиционной выпускной групповой фотографии поместили и мой снимок.

Остаток лета мы с дочерью часто проводим на рыбалке, выезжая на пруды в окрестностях «низовой» деревни Гроздь. На прудах  оборудован небольшой пансионат «Рассвет», состоящий из нескольких лёгких фанерных домиков с кроватями и «спальными» принадлежностями. Пансионат редко бывает наполненным отдыхающими, потому что рыбаки предпочитают использовать свои портативные рыбацкие палатки. Прудов в «Рассвете» целых три, глубоких и широких, заросших густым камышом и с чистой проточной водой из ближайшей горной речушки. На мелководье просматриваются небольшие многочисленные «бурунчики» струй от родников, бьющих из-под земли. Вода прохладная, а крупные рыбины бесстрашно проплывают совсем рядом с берегом. Доченька наша очень любит «переплывать» с берега на берег, пристроившись у меня на спине, обхватив за плечи и ритмично «молотя» ногами по воде. На середине пруда она всегда скажет: «А теперь я сама», и, отцепившись от меня, плывёт, ровненько подгребая руками, и с тем же ритмом работающих ног, но через десяток метров кричит: «Папочка, теперь вместе», и она снова «прилипла» к моей спине и мы вдвоём добираемся до противоположного берега. Такие «самостоятельные» её заплывы становятся всё длиннее, и вскоре она уже не просит «вместе», а доплывает до берега сама. В конце лета она уже может вполне самостоятельно переплыть с берега на берег, но я всегда плыву рядом, внимательно наблюдая за её заплывом и радуясь её успехам.

В первый же учебный день 1 сентября меня вызвали в партком института, где «освобождённый», то есть работающий на зарплате райкома и не состоящий в штате института, секретарь парткома, вышедший «на пенсию» полковник Советской Армии Сергиенко,  познакомил меня с «телегой», то есть, с жалобой руководства совхоза Бурулдай на мои самовольные действия, которые «сорвали план сенокосной кампании». «Как минимум, строгий выговор тебе обеспечен, а был бы ты членом партии, я бы тебя «выпер» из её славных рядов», грозно, и даже с какой-то затаённой злобой, предупредил меня партийный институтский «босс», даже не выслушав моих объяснений. Однако, выговора не последовало, потому, что ректор, после беседы со мной,  сумел заблокировать недружелюбные действия Сергиенко.

Вот и доченька наша школьница, и СШ №48 в нашем, безопасном для пешеходов, Ботаническом массиве, и совсем неподалёку её музыкальная школа.
 
В эту осень мне удалось сделать два доклада, похожих на предзащиту,- один на нашей кафедре, а другой в АН Кирг ССР, в отделе, руководимом академиком Леоновым. Академик благожелательно отнёсся к моей работе и обещал дать на неё расширенный отзыв. Кроме того, одна из моих статей по теме диссертации была опубликована в сборнике трудов АН, редактируемом академиком. Ещё одна статья неожиданно появилась в союзном отраслевом журнале «Бетон и железобетон», куда я её сдавал год назад без всякой надежды на скорую публикацию. Для подстраховки, ещё одна статья вышла в трудах ФПИ, так, что необходимые требования к открытой публикации диссертационных материалов были выполнены. На «закуску» встретился с Ильгизом Айтматовым, который обещал дать отзыв на мой автореферат и предложил принять «под свою руку» организованную в его отделе и по его инициативе новую лабораторию фотоупругости. Подумаю, но сейчас самое главное-защита.

Краткая моя командировка в Москву заканчивалась предзащитой в лаборатории и тиражированием автореферата, который был разослан по адресам, рекомендованным шефом. В этот список я включил  академика Леонова и Ильгиза Айтматова,  хотя  отзыв академика уже был у меня «на руках». Два «оппонента» получили экземпляры диссертации, и защита была назначена на середину января 1971 года.

Мой друг Алибек  успешно защитил свою диссертацию в середине декабря 1970 года и ему удалось «зацепиться» за московскую прописку, использовав свой статус холостяка. Этот нелегальный путь широко практиковался среди аспирантской «иногородней» неженатой молодёжи, получавшей лишь трёхлетний временный статус жителя Москвы. «Фиктивные», естественно небезвозмездные, «браки» на москвичках, которых «женихи» зачастую никогда и не видели, устраивались ловкими «менеджерами». А как же иначе? Ведь « с волками жить». Ему сразу крупно «повезло»-полуразвалившийся домишко в Люблино, где он был теперь постоянно «прописан», попал под «снос», и он, переведя заранее маму в Москву, получил однокомнатную квартиру в хорошем пятиэтажном кирпичном доме недалеко от метро «Текстильщики», рядом со стадионом «Локомотив». Слава неутомимым скромным «менеджерам», вносившим неоценимый вклад в развитие отечественной науки, сохраняя талантливейшие молодые научные кадры от прозябания и забвения! Когда пишутся эти строки, мой друг уже академик одной из многочисленных российских академий и лауреат Государственной премии России.

В конце своей декабрьской предзащитной командировки, утром, я торжественно представил в Учёный Совет МИСИ весь набор необходимых диссертационных материалов. Учёный Секретарь Совета доцент Синицин, перебрав всё страница за страницей, вдруг с удовлетворением заявил, что одного кандидатского минимума у меня не хватает, поэтому, если через неделю я его не сдам, защиту придётся перенести на «неопределённый» срок. Я в «шоке!». Как же так, ведь вот мой кандидатский экзамен, сдан ещё в прошлом году и соответствует специальности «Сопротивление материалов и теория упругости». Доцент почти ухмыляется и показывает мне название моей диссертации, где фигурируют железобетонные конструкции. «Согласно Положению», говорит он с явным удовольствием, «вам теперь предстоит сдать дополнительный кандидатский экзамен по специальности «Железобетонные конструкции». Шатаются прочные стены МИСИ, мощного корпуса на Шлюзовой набережной!

Выхожу в вестибюль и сразу звоню шефу. Всегда невозмутимый интеллигентный шеф в сердцах говорит, что этого «*****а» давно пора «кебенезировать», что в переводе с московского вольного сленга означало послать к «е.....й матери», но «повлиять на него никак невозможно, так, что поднапрягись и сдай этот минимум, неделя всё-таки ещё есть в запасе».
 
Начинаю приходить в себя от нокдауна. Намерения доцента высвечиваются на его лбу-притормозить защиту планового «иногороднего» соискателя и в освободившуюся «клетку» графика защит «протолкнуть» своего «блатного» москвича. Осилить за неделю монументальный труд «Железобетонные конструкции» объёмом, сравнимым с «Войной и миром» Льва Толстого, нереально. Давай-ка, подумаем, не торопясь. Ещё в аспирантские времена на научно-технической конференции МИСИ я сделал доклад по теме своей диссертации именно на «железобетонной секции». Профессор Байков, завкафедрой «железобетонки», был явно заинтересован моим докладом и разработанным новым методом «отслеживания» трещин в железобетоне, да и публикация свежая у меня есть в отраслевом союзном журнале. Кроме того, бывшая аспирантка нашей ЛИН Лариса-его дочь, так что будем держать этот «блатной» ход в запасе, а пока решаюсь переговорить с ним и объяснить странную ситуацию, когда из-за одного «неосторожного» слова под угрозой выстраданная в течение пяти лет защита.
Секретарь кафедры говорит, что профессор в зарубежной командировке и будет через неделю, но я могу поговорить с его заместителем, профессором Трифоновым, который уже в дороге и подъедет минут через двадцать. Что за невезение, да и Лариса, скорее всего, теперь отпадает.

Сижу, жду, и вот появляется коренастый лысоватый  угрюмый человек, но это и есть заместитель. Уже без всякой надежды излагаю ему мою ситуацию, и вдруг слышу: «Так вы из Киргизии? А у меня там где-то дружок со студенческих московских лет, с которым маялись «впроголодь» в одной «общаге» на Мясницкой, ещё и девочек иногда «подшибали», и институт вместе закончили, может, слыхали о вашем академике Леонове?» Непослушными руками извлекаю отзыв академика на мою диссертацию, который внимательно изучается уже не угрюмым человеком, слегка улыбается он, задумчивый, вспоминает что-то далёкое, а я уже и статью свою в отраслевом «железобетонном» журнале положил перед ним,  и тезисы моего аспирантского доклада на «железобетонной» секции МИСИ. Внимательно просмотрел и статью, и тезисы.

Невероятно! У меня сданный без всяких с моей стороны усилий кандидатский экзамен по «железобетону» и привет Мишке Леонову от однокашника Ваньки Трифонова! Смотрю на часы-всего 11 утра. Через пару минут я в кабинете доцента Синицина и вижу перекошенное от изумления его лицо-это первый случай в его многолетней карьере Учёного Секретаря, когда безнадёжная, казалось бы, «западня»  менее чем через два часа позади через  сданный «кандидатский минимум». Теперь уже он в «шоке», и нет у него времени отыскать новый  «криминал» в моих документах, и счёт теперь «один-один», но всё равно в мою пользу. Путь к защите открыт!

«Покой нам только снится»
Самое начало нового года, и мы с Лёленькой оба в Москве, остановились у нашего друга Караяна в доме рядом с «Текстильщиками». Он-то уже в положенном отпуске, отдыхает на родине, на Домбае, но мама его здесь, и хлопочет, и не знает, куда посадить, и чем накормить. Любимый наш карачаевский «хычын» с брынзой, смешанной с картофельным пюре, или с мясным фаршем и луком частый гость на столе. Спасибо, мама, у нас столько хлопот сейчас. Помогает мне моя жена, уже отправила пригласительные открытки на мою защиту всем московским друзьям, заарендовала банкетный зал в ресторане «Арбат», где по традиции надо будет отметить возможную успешную защиту в кругу сотрудников лаборатории, официальных «оппонентов» и с шефом во главе. Тщательно просчитала все наши предстоящие затраты и даже составила ресторанное меню с необходимым набором напитков. Я со своим суеверием никогда бы не рискнул сам заняться накануне защиты этим важным делом.

Вечером, 17 января 1971 года Учёный Совет МИСИ,  рассмотрев краткое, строго регламентированное по времени, изложение соискателем его диссертации, выслушав благоприятные выступления «оппонентов» с совсем нежёсткой, но положенной, критикой, мои ответы на эту критику, заключительное слово научного руководителя и, приняв во внимание положительные отзывы на диссертацию, поступившие из «сторонних» организаций, единогласно решает присудить соискателю степень кандидата технических наук. Путь в ресторан «Арбат» открыт!
 
Весёлое дружеское ресторанное застолье в банкетном зале, и как же вы все дороги мне, мои друзья из ЛИН! Как же я теперь буду без вас? Сколько тостов, танцы, песни под гитару, а мне, ошалевшему от радости от успешной защиты, шеф посвятил торжественный тост, и, как истинный джентльмен, отметил, что мужчину ценят по женщине, которую он себе выбрал. Нисколько не покривил душой шеф, вот она, красавица моя, нет никого близко, кто бы мог сравниться с ней. А как себя держит! Кокетливое достоинство, обаяние  и простота рядом с начитанностью, знанием современного искусства, литературы, музыки-с ума сойти  можно! Почти в полночь растворяются гости в засыпанной снегом, но такой тёплой Москве.
Счастливые и радостные возвращаемся на такси к «Текстильщикам» и мы, осторожно открываем дверь квартиры ключом, которым мама предусмотрительно нас снабдила. Нам надо ещё задержаться в Москве на несколько дней, чтобы я смог «вычитать» и выправить стенограмму защиты, а также проверить правильность терминологии во всех документах, которые будут направлены в ВАК, то есть Высшую Аттестационную Комиссию при Совете Министров СССР, которая официально утверждает решения Учёных Советов всех ВУЗов и научно-исследовательских организаций страны и выдаёт «Диплом» кандидата технических наук. Аспирантский «марафон», начатый пять лет назад, практически завершён.

Возвращаемся во Фрунзе, уже не с «пустыми руками». Мой «пробивной» зав сразу же «впрягает» меня в хоздоговорную тематику кафедры, а я и не сопротивляюсь, лишних денег в семье никогда не было, да, наверное, и не будет никогда, и хоздоговорные «полставки» очень кстати в семейном бюджете. Хоздоговор кафедры связан с полигонными стандартными испытаниями железобетонных изделий производства Джалал-Абадского завода железобетонных конструкций. Эта техника мне, недавнему аспиранту МИСИ, хорошо знакома, да и направление это моё-экспериментальная ветка науки о прочности инженерных конструкций и материалов.

Джалал Абад-это небольшой южный городок республики в отрогах южных склонов Киргизского Ала Тоо. Город знаменит своим курортом и дикорастущими ореховыми лесами, которые покрывают склоны близлежащих гор Чаткальского хребта и называются Арсланбоб. Наши хоздоговорные десанты в Джалал Абад регулярны, и в них участвуют многие преподаватели и лаборанты кафедры. Среди них мои старые  однокашники: «Балапан», увязший в своей диссертационной теме, завершению которой пока не видно конца, и Саид.

На Джалал-Абадском заводе мы имеем дело только с руководящими работниками предприятия, которые с тревогой ожидают результатов испытаний заводской продукции, должных дать «зелёный» свет большой партии железобетонных балок, ферм и плит, отправляемых на стройки. Это плановая продукция завода, от реализации которой зависит всё его финансовое благополучие. В самом начале мая я получил из ВАКа долгожданный «Диплом» кандидата технических наук, что сразу же, почти в три раза, увеличило мою зарплату старшего преподавателя.

В нашей семье в последние напряжённые годы отодвигалось рождение второго ребёнка, а когда настало более спокойное время, врачи порекомендовали жене пройти курс курортного лечения как раз на Джалал-Абадском знаменитом курорте. Дефицитная путёвка на курорт была, практически, недосягаемой для нас, но начальник цеха железобетонных изделий  Джалал-Абадского завода, серьёзный, всегда озабоченный и простодушный немец Йоганн Пуль, или просто Ваня, к которому я обратился за содействием, моментально разблокировал  курортную заводскую «бронь», и мы с женой, оставив нашу девочку на попечение родителей, вылетели местным рейсом Аэрофлота в Джалал Абад, совместив это путешествие с моими хоздоговорными делами.

Знойный южный август полыхал в лесных разноцветных предгорьях. Почти каждый вечер, закончив испытания очередной многопролётной балки или плиты, я отправлялся на заводском вездеходике ГАЗ-69  на курорт, который был совсем недалеко от города, и мы подолгу, до полной темноты, бродили с ней по курортным аллеям, или выбирались за территорию курорта,  усаживались на тёплые плоские обломки скал и, обнявшись, слушали, как шумит ветер в арчёвых зарослях и видели далеко внизу светящиеся точки засыпающего города. Неужели всё, что было можно, уже сделано и достигнуто?

Поздней осенью, перед очередным новым годом, которые всегда почему-то отмечались знаменательными для нас событиями, мы начинаем ждать рождение нашего второго малыша. Учебный год неспешно катился по рельсам размеренных, расписанных заранее лекций, практических и лабораторных занятий. Вот и мой летний отпуск, а жена уже в законном «декретном», но у неё появились «проблемы», которые заставляют врачей поместить её досрочно в роддом № 1 на улице Московской (бывшей Пионерской) под постоянное наблюдение, и эта больничная процедура называется «поместить на сохранение». Сколько времени продлится это «сохранение» никому неизвестно, но, вроде бы, рождение ребёнка прогнозируется на конец июля-начало августа, и это так близко ко дню моего и нашей дочери рождения. Где он, покой? Тревога, тревога, и как хочется, чтобы всё закончилось благополучно.

Каждый вечер я в роддоме, и вижу, как она изменилась-опухли ноги и  повышенное артериальное «давление». Что-то неблагополучно с организмом, не зря это «сохранение». 12 июля я с друзьями на рыбалке, которую трудно пропустить,- она «по блату», на полузакрытых «рыбхозовских» дальних прудах, где дядя одного из друзей служит «егерем». Тринадцатого, вечером, с богатым уловом и в рыбацкой одежде, не заезжая домой, я в роддоме, что в самом центре города, где всегда, вот уже три недели в это время мы встречались с ней и прогуливались иногда во дворе, но сейчас я получаю записку, что сегодня она выйти не сможет. Тревога, но никакой другой информации не  добиваюсь, а рано утром соседка из квартиры с телефоном зовёт меня к аппарату: «Вам звонит сестра». Уже чувствую, что будет важное, и действительно-у нас родился сын! Родился в первом часу ночи, то есть 14 июля, и сестре об этом только что позвонила её подруга, которая тоже находилась «на сохранении».

Вот теперь у нас «симметричная» полная семья, и сколько радости, и букет цветов моих уже в её больничной палате, и читаю её записочку: «Не волнуйся, всё обошлось хорошо. Как назовем нашего сыночка?»  У нас, вообще-то, были, несмотря на мои «суеверия», варианты и для девочки, и для мальчика. Мальчика думали назвать Петруша, но вдруг вмешалась наша дочь и сказала: «Только Максим!» Максим Анатольевич? А что, звучит неплохо, да и родился в день французской революции, имя это оттуда.

Ветер странствий
Новый учебный год, и неумолимые «сельхозработы», куда я, как «куратор», должен выехать со своей группой, но у меня в семье маленький ребёнок, и нужна моя помощь и участие. Отчаянно сопротивляюсь и получаю «снисхождение»-вместо дальних картофельных полей Кеминской долины будете руководить студентами-технологами на Токмакском консервном заводе.
 
Токмак-небольшой городишко в пойме реки Чу в шестидесяти километрах от Фрунзе, так, что можно навещать своих-регулярное автобусное сообщение функционирует строго по расписанию с утра до вечера. Студенты-технологи из работающих на заводе набраны по «кооперативному» обмену со среднеазиатскими вузами, в основном узбекскими и таджикскими. Такие же, только «киргизские» группы, обучаются в среднеазиатских вузах, направивших своих студентов в наш Политех. Учебная группа резко делится на две части по принципу «землячества»-узбеки и таджики держатся двумя отдельными группками, хотя контакты между ними на русском, языке «межнационального общения», совершенно дружелюбны. Во главе каждого «землячества» стоит свой «вожак», но лидер узбекского «землячества» является официальным «деканатским» старостой всей группы-следствие более многочисленной узбекской группировки.

С первых же дней я совершенно не понимаю, зачем я здесь оказался, делать мне просто нечего, настолько слаженно и дисциплинированно идёт работа моих студентов в цехах завода. Никаких опозданий или отлучек, никаких ЧП, то есть, чрезвычайных происшествий, всё под контролем лидеров «землячеств», которым все подчиняются беспрекословно. Бесцельно брожу по улочкам Токмака, не зная, чем заняться. Местная библиотека не может меня удивить ничем, а в кинотеатре набор давно виданных кинофильмов.

Часто уезжаю во Фрунзе, где задерживаюсь иногда на два-три дня. Как долго тянулись эти токмакские дни и ночи, но, наконец, иссяк поток свежих помидоров с колхозных полей, остановились цеховые поточные линии, и я дома, а жена моя работящая уже опять преподаёт-и в Политехе на подготовительных курсах, и в торговом техникуме заочникам по вечерам. Последние недели мама её жила у нас, присматривая за двумя детьми. Теперь мы по очереди, отрегулировав наши учебные расписания, остаёмся дома , чтобы быть с детьми. Я часто стою на балконе, до начала моей лекции остаются считанные минуты, а вот и она, бегом бежит, чтобы сменить меня на посту. Хорошо, что дом выбрали близкий к учебным корпусам Политеха.

В октябре я и мой «дос», что в переводе с киргизского означает «друг», Рыспек с кафедры высшей математики выезжали в Алма Ату, где пытались пройти отборочную комиссию для прохождения научной стажировки в Чехословакии. Я рассчитывал попасть на стажировку к известному «прочнисту», профессору Немецу, но, почему-то, мы оба не понравились, как потенциальные кандидаты на стажировку, и в окончательный список стажёров не попали. Список этот, наверняка, был заполнен  «блатными» кадрами казахстанских ВУЗов, а «блат» в нашей стране всегда, вспоминаю бабушку, был «выше Совнаркома».

Перед самым новым годом, (опять перед новым годом, в который уже раз!) на институтской доске объявлений появляется типографски отпечатанная афиша, которая извещает, что  МВССО СССР приглашает всех желающих преподавателей, имеющих учёную степень, присоединиться к одному из «коллективных контрактов» с ВУЗами африканских стран-Мали, Бурунди, Сенегала, Алжира, Туниса, Гвинеи, и другими, чтобы отправиться туда на преподавательскую работу по специальностям, среди которых значится «Техническая механика», включающая теоретическую и строительную механики, детали машин, сопромат и теорию упругости. Преподавание этих дисциплин будет вестись без переводчика на французском языке, который кандидат должен освоить в течение года на спецкурсах в Ленинградском Государственном Университете (ЛГУ). Подробности можно узнать в отделе ВУЗов республиканского Министерства Народного Образования.

Любопытное объявление! Иду в министерство, и сразу попадаю к своему давнему волейбольному соратнику, который теперь заместитель заведующего отделом ВУЗов. Он подробно излагает мне распоряжение союзного министерства о наборе квалифицированных преподавателей ВУЗов с учёными степенями и с опытом преподавания не менее пяти лет для их направления на работу в развивающиеся африканские страны. Зарплата преподавателя по «коллективному» договору 400 «золотых», то есть, «инвалютных», рублей в месяц, плюс ежемесячно 60% текущей вузовской зарплаты в обычных советских рублях, плюс бесплатный перелёт с семьей и багажом массой до 100 килограммов в оба конца, плюс оплаченная по контракту комфортабельная квартира по месту работы, плюс возраст до 45 лет, плюс... Что такое «золотой» рубль я и понятия не имею, но много плюсов набирается, а у меня теперь двое детей, и надо думать об их будущем.

Моих плюсов, вроде бы, тоже достаточно, чтобы подать заявление с просьбой присоединить меня к любому «коллективному» договору с любым вузом любой из означенных в министерском распоряжении стран. Отдельные фотографии всех взрослых членов семьи, включая такие же отдельные жены с детьми,-это элементарно, но основное препятствие-полное незнание французского языка, из которого я только помню «Постой-ка, брат «мусью» из «Бородино» Лермонтова, да еще «месьё» Трике из «Евгения Онегина», которые дополняют друг друга, но ведь будет целый год «языковой» подготовки. А как же жена с двумя ребятишками? А, как нибудь, привыкать нам, что ли? С детства на колёсах, а последнее время и в воздухе, и гонит, гонит ветер странствий из конца в конец, да и мало надежды, что пробьёшься через неистребимый частокол советского «блата»-опыт с чехословацкой стажировкой совсем рядом, так, что вероятность почти нулевая, но попытаться надо, у каждого своя судьба. «Твоё заявление у меня пятое, но от «сопроматчиков» пока ни одного»,  говорит мой соратник, но других я и не ждал, на нашей кафедре всего два кандидата наук-заведующий да я, а диссертация «Балапана» уже одиннадцать лет «висит» в воздухе. Ветер странствий умножается моим врождённым «личным» интересом.

«Партия наш рулевой»
Мое заявление попадает в отдел кадров республиканского Министерства. Начальник, вернее, начальница отдела, своей хваткой, ростом и властным блеском серых глаз  живо напомнила мне энергичную администраторшу русской драмы Зелёную, канувшую в прошлое. Очень скоро выясняется и «личный» интерес начальницы. Её дочь, студентка вечернего факультета Политеха, через год должна окончить институт, а у неё целый ворох «хвостов», то есть несданных в своё время семестровых экзаменов, среди которых и жестокий «сопромат». Я сразу же берусь подготовить дочь к экзамену и гарантирую успешную его сдачу в ближайшие две-три недели, да и с другими «хвостами» помогу справиться, а начальница отдела кадров, как бы мимоходом, говорит, что тоже может гарантировать мне «вызов» на курсы французского языка в ЛГУ, который обязательно поступит в институт из Москвы, из МВССО СССР. Дальнейший путь к «коллективному» договору уже не будет зависеть от неё и целиком ляжет на мои собственные плечи. О моём заявлении знает только жена, для всех остальных мы держим его в «секрете», но что-то уже сдвинулось-в самый разгар летней сессии меня вызывали в Москву, в МинВуз «на собеседование», и я до сих пор не знаю, что это было такое,  «смотрины» что ли? Но «секрет» наш уже не секрет.

Грянуло отпускное долгожданное лето. Как давно мы не отдыхали на нашем Иссык Куле! Политех, уже лет пять, как обзавёлся собственной базой отдыха на обширном песчаном берегу озера в посёлке «Комсомол», километрах в двадцати вдоль берега озера на восток от Чолпон Ата, но там мы ещё не были,  ни разу.

У нас, недалеко от берега, в тенистой рощице небольшой домик, сколоченный из толстых фанерных листов, с деревянным крашеным полом и неширокой  крытой верандой, и целых две кровати в нём по числу взрослых членов нашей семьи. Две другие кровати в домике принадлежат двум взрослым холостым отдыхающим, тоже преподавателям Политеха мужского пола. Жена моя будет очень стеснена их присутствием, но делать нечего, домик должен быть полностью укомплектован, и каждое место в нём всегда  оспаривают несколько претендентов на отдых, ежедневно «обивая пороги» профсоюзного комитета, иначе профкома Политеха, который рассматривает все поступившие многочисленные «заявления» и «выделяет» эти дефицитные места, руководствуясь только профкому известными принципами. Две наши кровати сдвинуты вместе, и середина их принадлежит детям, а мы оба по краям. Присутствие соседей почти не ощущается, они с утра до вечера на пляже, а вечера после ужина и до полуночи, а иногда и позже, проводят в «обходах» соседних пансионатов и баз отдыха, где всегда танцы или кинофильмы.

Наши пляжные соседи по побережью на запад-отгороженный высоким сплошным кирпичным забором правительственный монументальный многоэтажный дом отдыха «Белый пароход», территория которого-сплошной парк, засаженный розами, и с многочисленными фонтанами, а далее скромные базы отдыха ФСХИ  и медицинского института. В восточном направлении-небольшой пионерский лагерь какого-то казахстанского предприятия, а за ним густые заросли барбариса, шиповника и облепихи. Здесь песчаный пляж обрывается, и каменистый берег зарос камышом и тростниковым чием.

После завтрака вся наша семья на песочке пляжа под просторным «грибком», предохраняющим от безжалостного горного киргизского солнца. Первое время на этом «открытом» солнце можно быть всего несколько минут, чтобы избежать болезненых ожогов кожи. Постепенно учащая такие вылазки и удлиняя время пребывания на солнце, можно добиться ровного красивого тёмнокоричневого «загара»,  который в дальнейшем обезопасит кожу от длительного воздействия солнечных лучей.

Каждое утро, где-то после десяти часов, на пляже появлялся вместе со своей женой отдыхающий в нашем «потоке» секретарь парткома Сергиенко с шахматной доской «под мышкой», в широкополой шляпе и «шароварах», то есть спортивных брюках, волочащихся по песку. Они устраивались под соседним «грибком», и к нему сразу же присаживался кто-нибудь из его постоянных шахматных партнёров из числа отдыхающих. Я вижу, как Сергиенко лениво передвигает фигуры и неизменно заканчивает партию выигрышем и, редко, «боевой» ничьёй. Потом, повернувшись в нашу сторону, возглашает: «Доброе утро, Ефремовы. Вы как, Анатолий Иванович, сегодня в форме?», и, как когда-то в «пожарке», я слышу: «Может, сгоняем партейку?» «Утро доброе. Отчего же не сгонять?», сразу соглашаюсь я, а он уже и фигуры расставил, и кулаки свои протягивает с упрятанной в одном из них пешкой, чтобы я определил цвет моих фигур-«чёрные или «белые?» Мои грамотные разнообразные дебюты «за белых» и «за чёрных», навсегда запавшие  в память ещё с далёких лагерных лет и столько раз игранные затем и в «пожарке», и на институтских затяжных турнирах, где мне часто удавалось быть в числе призёров, не оставляли упорному, изворотливому, но делавшему в дебюте непоправимые ошибки, шахматному секретарю парткома никаких шансов, и, получив очередной «мат» или сдавшись в безнадёжной позиции, понеся большие «материальные» потери, он, молча, сгребал шахматные фигуры, но приговаривал иногда «Ну, вы и аккуратист, и почему это вы такой аккуратист?» Не знаю, что он имел в виду, именуя меня аккуратистом, может жёсткий прессинг моих фигур, а может и то, что я «не клевал» на всевозможные «ловушки» и «подставки», видеть которые помогали шахматные задачи, которые я решал, высматривая их в разных журналах, от «Огонька» до «Работницы». Больше, чем одну партию, Сергиенко не играл, и никогда не предлагал сыграть «реваншную».

Мы с женой вспоминали наш прерванный иссыккульский отдых в то лето, когда получили свою первую квартиру в «Девятом микрорайоне». На этот раз, всё было иначе-и пляж другой, роскошный, с широкой полосой чистейшего песка, и столовая с организованным питанием, и первый день рождения сына, который мы отметили в кругу друзей, и даже то, что сынок наш, ещё в апреле, по первым тёплым весенним дням, сам научился ходить, и надо было теперь постоянно быть начеку, чтобы он не очень часто выбирался «на солнце». Доченька наша в одиночку далеко уже заплывает, до самых буёв, ограничивающих максимально возможную разрешающую зону плавания, и долго висит, отдыхая, на одном из буёв. Приглядываю я за ней, но так, на всякий случай, для порядка приглядываю. Голубой Иссык Куль мирно покоился в своей огромной, закрытой со всех сторон горными цепями Терскей и Кунгей, чаше, неторопливо покачиваясь прозрачными, набегавшими на песчаный берег, тёплыми волнами. Какое лето, какое счастье, что мы все вместе!

После обеда целая флотилия лодок с любителями рыбной ловли выплывала с нашего берега и веером рассыпалась по озёрному «взморью». С каждой лодки, с носа и кормы, поочерёдно сбрасывались два самодельных «якоря» в виде крупных валунов, зачаленных длинным тросом. Тросы  аккуратно «выбирали», чтобы они были «врастяжку», что обеспечивало устойчиво-стабильное, без дрейфа, положение лодки на поверхности мерно вздыхающего озера. Экипаж лодки состоял не более, чем из четырёх человек, чтобы не было помех при ловле «донкой», длинной тонкой леской с несколькими крючками и свинцовым «грузилом» на конце. С борта лодки полагалось опускать в воду «прикорм»-пластиковый дырчатый мешок на длинном шнуре, наполненный любыми пищевыми отходами, собранными заранее в столовой, и с тяжёлым камнем для быстрого погружения «до самого дна». Этот мешок надо было периодически «взбадривать», слегка резко приподнимая его со дна и резко сбрасывая вниз. Насадка на крючке не отличалась особым разнообразием-это были мелкие гусеницы, собранные с тополей, растущих вдоль автомобильной трассы, или распаренная перловая крупа, или земляные черви, но самой лучшей насадкой считались «опарыши», мелкие изворотливые личинки крупных иссыккульских мух, заботливо заранее выращиваемые на куске протухшей говядины.

Я в составе спаянного дружного экипажа из трёх человек, энтузиастов рыбной ловли, в котором профессор горно-геологического факультета  Вертунов и преподаватель кафедры «Детали машин» Шульгин. Мерное покачивание лодки, мягкое солнце, медленно склоняющееся к закату, прозрачнейшая иссыккульская вода за бортом и непрерывный, ни на минуту не прекращающийся «клёв», который сразу заметен по взмахам рук рыбаков, перебирающих леску «донки» с пойманными двумя-тремя, редко с одной, рыбами, и полное расслабление всех клеток головного мозга-такого отдыха не найдешь нигде. Рыба, как говорили рыбаки, не ловилась, ее просто «крямзали». Вечером, перед ужином, уже в наступающих сумерках, лодки возвращались с промысла, и каждый рыбак нёс полное ведро крупных, так называемых «шершавых», иссыккульских чебаков.

Эта рыба засоливается, и дня через три, но обязательно поздно вечером,  нанизывается на толстую леску, образуя «снизку» рыб, и «снизка» эта растягивается и прикрепляется к двум стволам близких деревьев. За ночь с рыбы стечёт лишняя жидкость, а утром, обязательно перед восходом солнца, всю «снизку» нужно тщательно закутать в марлевую накидку, что предохранит рыбу от контакта с теми же иссыккульскими мухами, которые обязательно будут пытаться произвести свои личинки на теле рыб. Высушенная на солнце рыба считалась полностью «завяленной», и вкуснее этой рыбы, ароматной, сочащейся жиром, и «тающей во рту, а не в руках», не существует ничего, как самого лучшего приложения к холодному пивку или отварной горячей картошечке.

Конец лета мы провели в городе, почти каждый вечер наезжая в маленький дом с садом, где зрели «ранетки», готовясь превратиться в осеннее варенье, а в сентябре собираюсь, как всегда,  отправиться на неминуемые «сельхозработы», но вдруг вызывают в кабинет  ректора.  ГА на месте нет, но его секретарь говорит, что на имя ректора пришёл письменный «вызов» из МВССО, согласно которому ректор должен направить меня  на курсы французского языка в ЛГУ. Чётко сработала начальница отдела кадров нашего Министерства, видно знает своё дело, но и дочь её уже спокойно готовит дипломную работу, освободившись от всех «хвостов». В письме указан перечень необходимых документов, которые я должен представить в МВССО при следовании в Ленинград, и среди них моя официальная характеристика, подписанная «треугольником» Политеха, включающим ректора, секретаря парткома и председателя профкома. Кроме того, на основании этой характеристики районный комитет КПСС должен рекомендовать меня для работы за границей. Занятия в ЛГУ начинаются с 15 октября 1973 года.

На семейном «совете» решаем, что мы все должны провести этот год в Ленинграде. Да и как иначе? Неужели мы сможем расстаться так надолго? Никогда! Чувствую, что жена моя очень рада этому ветру перемен и активно начинает собираться в дорогу, но мой суеверный характер непроизвольно стопорит динамику развития событий, так, что ей приходится всё время «подгонять» меня. Пока что я лечу один, чтобы осмотреться и подыскать подходящее жильё. Авиабилет до Москвы  знакомым рейсом «Аэрофлота» от 12 октября заказан заранее, характеристика подписана ректором и в профкоме, осталась подпись парткома института, а райкомовская партийная комиссия  соберётся утром 10 октября.

Прихожу в партком и вежливо, как со старым знакомым, здороваюсь с Сергиенко, спрашиваю о здоровье, передаю привет его супруге и подаю ему на подпись мою характеристику, уже имеющую две подписи из трёх. Сергиенко долго рассматривает отпечатанный лист «гербовой» институтской бумаги с двумя подписями и заключительной фразой «рекомендуется для работы за рубежом СССР», и вдруг, всё более воодушевляясь, говорит: «Партия наша против вашего направления за рубеж», а потом, перейдя на «ты», чуть ли не выкрикивает: «Молод ещё, обтесаться тебе надо, чтобы чувствовал, что именно партия наш рулевой. Тебя еще учить да учить! Думаешь, я забыл, как ты сорвал когда-то важнейшее партийное мероприятие, сенокос в Бурулдае! Не буду я подписывать твою характеристику, пока не увижу, что ума у тебя прибавилось!»

Ошеломлённый, молча, выхожу в коридор. Что же теперь делать? Неужели в этот раз ему удалось выиграть эту нешахматную партию? Ведь через два дня мне надо быть на комиссии райкома. Быстро иду за помощью в приёмную ректора, хотя сегодня у него «неприёмный» день. Здесь очередной удар-ГА болен и будет на работе дня через три-четыре, обращайтесь к любому из трёх проректоров. Этот вариант безнадёжный, ни один из проректоров не решит мою проблему, это может сделать только ректор. Ещё одна надежда-мой «дос» Рыспек, который сейчас заместитель «освобождённого» секретаря парткома Сергиенко. Быстренько, на третий этаж, где кафедра высшей математики. Рыспек по расписанию на лекции в корпусе строительного факультета, который стоит особняком, но недалеко, сразу через парк «Дружба» на набережной Ала Арчи. Рыспек с полуслова «врубился» в проблему, но просит простить его, потому что он может подписывать все парткомовские бумаги только при отъездах «освобождённого» секретаря. Вот если бы Сергиенко уехал в командировку, или заболел, но пока что болеет только ректор, и все варианты с подписью абсолютно «глухие». Неужели «занавес» опустился? «Так гибнет предприятие с размаху, вначале обещавшее успех»-ты со мной, принц Гамлет, но выход надо искать!

Дома сразу видят моё подавленное настроение, успокаивает она меня, успокаивает, как может: «Всё, что ни делается, всё-к лучшему». Не похоже, чтобы к лучшему, но что-то предпринять надо. Утром, 10 октября, за два часа до начала работы райкомовской партийной комиссии, я с портфелем, в котором покоятся бутылка армянского коньяка, две гранёные «стопки»,  пара лимонов, двести рублей, упрятанные в конверт, шахматная доска, внушительного вида «тесак» с тяжёлой пластиковой рукоятью и папка с моей неподписанной характеристикой, стою перед дверями институтского парткома. Все эти предметы соответствуют тем вариантам разговора с Сергиенко, которые я в отчаянии разработал двумя прошедшими бессонными ночами. Отступать мне некуда, и «тесак» будет последней угрозой, а потом, «хоть трава не расти».

Медленно открываю дверь, и, как в тумане, вижу Рыспека на месте «сволочи» Сергиенко. Что такое? Почему? «Давай быстрей твою характеристику, вчера райком отстранил Сергиенко от должности за финансовые злоупотребления при подготовке институтской команды КВН», то есть, Клуба Весёлых и Находчивых, медленно соображаю я. Вот оно, «веретено», и  вот она, характеристика, и институтская печать появляется в нужном месте, а я на ватных ногах выбираюсь из института и троллейбусом пятого маршрута приезжаю на улицу Ленина, прямо к зданию Первомайского города Фрунзе районного комитета КПСС. Без всяких проволочек на моей характеристике появляется райкомовская резолюция: «Рекомендуется для работы за рубежом СССР».