Такая жизнь продолжение 5

1.
«С чего начинается Родина»
У меня, одного из двух доцентов кафедры, под «рукой» два сопроматовских потока механического факультета, и в первом потоке шесть учебных групп по специальности «технология машиностроения» и две учебные группы «эксплуатация автотранспорта». Второй поток-две группы «инженеров-педагогов», которые готовят будущих специалистов для профессионально-технических училищ и общеобразовательных школ, поэтому программа нашего предмета там значительно проще, чем у первых названных восьми групп. Эти первые восемь групп и объединены одним лекционным потоком, а лекции я читаю для них в актовом зале, потому что сразу восемь групп-это 200 слушателей, и только актовый зал может принять такое количество. У меня два ассистента, которые проводят все практические занятия и лабораторные работы, а также принимают семестровые домашние проекты и «зачёты», но в моём ведении тоже есть две группы, с которыми я занимаюсь по той же схеме, только без лабораторных работ. Экзамены в этих двух потоках тоже входят в мою нагрузку.

К этой работе подключился только после зимней сессии, и с удивлением замечаю, что русскоязычная лекция как-то непроизвольно и незаметно для меня, сосредоточенного на ней, внезапно прерывается многочисленными длинными франкоязычными «пассажами». Сообразив, что я уже  перед другой аудиторией, извиняюсь, но вижу наполовину удивлённые, наполовину восторженные лица моих студентов. И не скоро ещё отвык от этой привычки, постепенно погружаясь в накатанный ритм родного языка, и до сих пор снятся мне сны, где я перед доской с изложением очередного лекционного сюжета на французском.

С чего начинается Родина для нормальных людей после длительной отлучки? Только не со «старой отцовской будённовки» и неодолимого стремления окунуться в построение «развитого социализма». О будённовке нам уже всё было известно-напрасны были жертвы революции, гражданской войны, коллективизации, индустриализации, и прочих славных дел большевистской партии, брошенные на алтарь мифического всеобщего счастья, которое оказалось доступным только избранной партийной касте «неприкасаемых». Особняком только стоял героизм народа в его схватке с фашизмом.

Вот как было на самом деле-покатились рабочие будни, но квартира наша, хоть и расположенная удобно, близко от учебного корпуса, уже оказалась маловата для нас четверых, да и с горячей водой проблемы, потому, что у нас только встроенный бойлер, который нужно самим отапливать, а это работа не из приятных. Правда, очень скоро к бойлеру нам подводят газовую горелку, а на кухонной стене размещается компактная газовая «колонка» для горячей воды,  но всё равно, не очень-то приятно ощущать потоки горящего и гудящего газа, и мы начинаем поиски вариантов улучшения нашего быта. В конце февраля, наконец-то, появляется приемлемый вариант-мы нашли семью, у которой на улице Чуйкова, бывшей Южной, кооперативная трёхкомнатная, то есть две спальни и общая гостиная, квартира на четвёртом этаже в новом панельном пятиэтажном доме престижной 109 серии, но оплачивать кооперативный взнос эти люди не в состоянии, поэтому готовы произвести обмен на нашу двухкомнатную «распашонку» с выплатой им разницы в стоимости этих квартир по ценам обменного «чёрного» рынка.

Беглый осмотр этой квартиры показал, что многое надо исправить и отремонтировать, да и близкое соседство с железной дорогой, за которой, хоть и слабо, но всё же погромыхивают и посвистывают корпуса завода «Киргизавтомаш», не совсем удобно, но дом в спокойном уголке, задвинутом от всех проезжих дорог, а железнодорожная линия уходит на восток, в сторону иссыккульского Рыбачьего, то есть, фактически, в тупик, и поэтому почти  не загружена транспортными составами. А удобства налицо-на лестничной площадке всего две квартиры, центральное отопление от городской ТЭЦ, просторная лоджия, раздельные туалет и ванная с душем, что было тогда большой редкостью, вместительная кухня-столовая-это все в плюс, но нет телефона, это уже минус, хотя телефон всегда был большой проблемой в нашем городе. Для обмена нужны «деревянные» дензнаки, но у нас их нет, а инвалютные банковские «сертификаты» годятся только для «инвалютных» магазинов, и попытки «конвертировать» их на том же чёрном рынке чреваты непредсказуемыми и опасными последствиями, и, кроме того, это строго преследуется законом. Уголовный Кодекс накручивает за такие операции до десяти лет «отсидки», да ещё и в условиях «строгого режима». Наша давняя знакомая москвичка Тоня, когда-то приезжавшая к нам на Иссык Куль со своей подругой Лидой, совсем недавно получила шесть лет колонии по приговору суда за подобные операции.

Подключаю к проблеме своего однокашника Саида, коренного обитателя Токульдоша, который исстари славится обладателями крупных состояний, неподконтрольных советской власти. Саид быстро нашёл такого «подпольного» богача, своего дальнего родственника, и наша красавица «Волга» была успешно продана ему за «законные» 9300, но «инвалютных», то есть фактически мы получили почти 30000 по курсу чёрного рынка из примерного расчёта  1 «сертификат» за 3 «деревянных». 2000 из них сразу ушли Саиду, как посреднику, а остальных с лихвой хватило не только на кооперативную квартиру, но и на новую импортную дефицитную «гостиную», или, как тогда называли, «стенку», которую моей жене  удалось «вытянуть» у директора мебельного магазина, использовав неизменное «на лапу», да и осталась после всех этих операций  приличная рублёвая «заначка».  Болгарский спальный гарнитур у нас был куплен ещё до поездки в Ленинград, так, что новоселье, которое мы отметили в середине марта, было началом  нашего «вживания» в полузабытую советскую и последовавшую за ней действительность, которая растянулась на долгие 21 год. В мае этого же года моя мама не перенесла тяжелейшего инфаркта и скончалась, и я всю ночь просидел у её гроба, по дням и годам вспоминая минувшее время. Упокой, Господи, её душу, всегда мятущуюся в нищете долгих лет!

2.
Постепенно втягивались в до мелочей знакомую жизнь на родной земле. Дочь последовательно окончила 8 классов общеобразовательной школы, детскую музыкальную школу имени Шубина, музыкальное училище по классу фортепиано и успешно поступила в Институт Искусств, намереваясь стать профессиональной пианисткой. Нашу новую квартиру часто посещали родственники и друзья школьных и студенческих лет, а в юбилейный день рождения жены мы испытывали некоторые трудности при размещении всех прибывших на это торжество гостей. Но как она радовалась встрече с ними, и молодела на глазах, и школьная улыбка, такая давняя и такая знакомая, светилась на лице. Неужели уже сорок ей? Удивительный возраст. Соседка с третьего этажа нашего подъезда как-то поинтересовалась, спросив её,  «а кто это из вас пианистка-вы или ваша сестра? Всё время слышу звуки пианино из вашей квартиры», и была удивлена, что это не сестра, а дочь, которая действительно учится в музыкальном училище. Мои дни рождения всегда падали на отпускное время, и отмечали мы их обычно только в кругу родственников, но иногда и в иссыккульском пансионате Политеха, если отдыхали там в августе, выбравшись под вечер с компанией друзей за пределы пансионата и уютно устроившись среди обширного клеверного поля.

Года через три у нас появился новый автомобиль ВАЗ «Лада» шестой, самой престижной в ту пору, модели, купленный на сохранённую «заначку» и при содействии одной из тётушек жены, у которой «подошла» очередь на покупку автомобиля, а необходимой суммы не накопилось, поэтому она уступила эту очередь нам, но эта услуга была нами щедро оплачена. Новый «член семьи» сразу же получил ласковое имя «Джульетта», и служила нам эта машина верой и правдой почти 20 лет. Теперь ежегодные летние отпускные поездки на Иссык Куль в наш пансионат «Политехник» в посёлке Комсомол  стали традиционными, а собственный автомобиль делал эти путешествия лёгкими, спокойными и удобными, потому, что мы,  разнообразив наш отпуск, в дополнение к пляжу и рыбалке без труда объезжали всё северное иссыккульское побережье от Рыбачьего на западе до Пржевальска, и дальше, на востоке. Эти отпускные иссыккульские сезоны были последними, когда я выходил на волейбольную площадку в составе сборной команды отпускников пансионата Политеха, которая стала грозой всех окрестных пансионатов, имея в наличии двух умелых атакующих в лице ректора и заведующего кафедрой физвоспитания Коли Арзамасцева, одного из лучших баскетболистов республики, и, по необходимости,  волейболиста пансионата.

Запомнились и традиционные осенние «сельхозработы», которые ежегодно проходили в далёком, приграничном с Казахстаном, Кеминском районе, просторные поля которого протянулись в долине, опоясанной киргизскими и казахскими горными хребтами. Колхозы и совхозы этого района специализировались на выращивании картофеля, и наш студенческий институтский десант был основной рабочей силой на уборке выращенного урожая.  Подразделение этого десанта, составленное из студентов мехфака, ежегодно возглавлялось моим давним другом и тёзкой, преподавателем кафедры физвоспитания  Каширским, которого все именовали «Михалычем». Студенты размещались в двух, отдельно стоящих, «бараках», мужском и женском, уже не похожих на хирманные сараи из прошлых лет, а с деревянными полами и рядами кроватей на «панцирных» сетках. Между бараками-аккуратный домик, где поселялись преподаватели, по четыре человека в каждой комнате. В одной из них, каждый раз, я оказывался в компании с другом «Михалычем», Сашей Богомазовым с той же кафедры физвоспитания, и давним моим однокашником из узбекской СШ №24 Колей Андреевым, преподавателем кафедры «Детали машин» и многолетним чемпионом Киргизии по теннису.

В ранних холодных утренних сумерках, на исходе ночи, начинали дымить печи летней кухни, которая находилась в распоряжении кухонной «профессиональной» команды из опытных в этом деле студенток и студентов, освобождённых от полевых работ. Дежурный преподаватель, проникнув в мужской барак, объявлял общий «подъём» и уже не уходил оттуда, пока последний из его обитателей не покидал барак. В  женский барак войти было невозможно, поэтому эту, как правило, очень дисциплинированную часть мехфака отрывали от сна громким и ритмичным стуком в дверь. После завтрака студенты, разделённые по учебным группам, отправлялись в поле, где их уже поджидали длинные ряды выкопанного трактором с картофельной «насадкой» картофеля.

Каждая группа имела в своём распоряжении груду мешков, которые надо было заполнить и отправить по счёту с курсирующим по полю грузовиком, прикреплённым именно к этой группе. Каждому преподавателю полагалась совхозная лошадь, и мы изредка неторопливо объезжали широкие картофельные «делянки», имитируя неусыпный контроль за работой своих студентов. Обед традиционно доставлялся прямо в поле. Помню, как однажды, приехавший «с ревизией» декан факультета доцент Дворников собрал преподавателей на «летучку», то есть на мини-совещание, и предложил включиться в студенческий полевой строй и принять прямое участие в работе учебных групп. Мы недоумённо переглядывались, соображая, не шутка ли это. Молчание затягивалось, и я был вынужден напомнить ретивому декану, что мы свою долю вклада в традиционные «сельхозработы» давно выполнили, а социалистических обязательств по перевыполнению этого плана никто из нас не принимал. После некоторого раздумья, толковый декан снял этот вопрос с повестки совещания и укатил в город.

Каждую субботу, после обеда, к нам обязательно прибывали из города несколько родителей, которых мы называли «купцами» и которые просили отпустить до понедельника своих детей. Опытный и видавший виды «Михалыч» никогда не препятствовал этому, зная, что в понедельник утром отпущенный обязательно будет на своём рабочем месте, а щедрые «дары купцов», которые мы обнаруживали тщательно упакованными  и задвинутыми под наши кровати, существенно украшали наши вечерние, как правило, «небезалкогольные», преподавательские ужины.  Студенческая вольница в это время до упаду крутилась на танцах «под радиолу», распевала песни под гитару, хохотала, и затихала не скоро, хотя все знали, что ранней утренней побудки не избежать.

3.
Весной 1982 года позвонил наш старый друг Караян, оставшийся один-мама его скоропостижно скончалась прошедшей осенью. «Хохол, трудно мне живётся одному, давай помогай. У вас во Фрунзе в Торговой палате работает товароведом карачаевка Айшат, познакомься с ней, приглядись, как она выглядит, и вообще. Да, что тебя учить, ты же нашел себе жёнушку, а мне всё не удаётся, и скоро уже пятьдесят стукнет, должен же я когда-нибудь жениться?» Еду в Торговую палату, быстро нахожу нужную мне Айшат и прошу её, настороженную появлением незнакомого человека, провести небольшую беседу с моими, конечно, выдуманными, выпускниками близкой школы, чтобы рассказать о своей профессии и помочь им сориентироваться в выборе подходящего учебного заведения, если их эта профессия заинтересует. Внимательно приглядываюсь к моей, несколько растерянной, собеседнице. Нормальная, ладно скроенная женщина, достаточно за тридцать по виду. Речь правильная, всё остальное, вроде, без изъянов, но беседу с моими «учениками» проводить сразу отказалась. «У нас в Торговой палате есть более подходящие кандидатки». Это сразу удивило и насторожило-именно «кандидатками» называла мама моего друга несостоявшихся его невест. Вежливо посожалел об её отказе и вежливо откланялся, а Алибеку позвонил, кратко описал «кандидатку» и посоветовал прилететь к нам и произвести личный её осмотр. Через два дня я и дочь, уже опытный автоводитель за рулём «Джульетты», встречали Алибека в аэропорту «Манас».

На другой день, утром, мы с ним затаились «в засаде», запарковавшись неподалёку от главного входа в Торговую палату, и я безошибочно указал на интересующий его объект, который направлялся на своё рабочее место. Объект оставил вполне благоприятное впечатление, и, спустя минут пятнадцать, мой друг, не раздумывая, отправился знакомиться со своей землячкой. Вернулся он к нам только под вечер-оказывается, они весь день провели вместе, посмотрели два фильма и пару раз посидели в кафе. Знакомство состоялось, и мы с нашим однокашником Саидом получили задание подготовить в течение месяца их официальное бракосочетание в каком-нибудь городском ЗАГСе, куда жених должен будет явиться с «украденной» невестой при её полном согласии на эту традиционную кавказскую процедуру.
 
Официальное бракосочетание в те времена начиналось с регистрации заявления, и заканчивалось, спустя, в лучшем случае, два-три месяца-именно такое время требовалось ждать своей очереди, чтобы предстать перед чиновником ЗАГСа. Коренной обитатель Токульдоша, Саид быстро нашёл нужную чиновницу одного из ЗАГСов, который обосновался на улице Токтогула, вблизи Ошского рынка. Чиновница оказалась уйгуркой, проживающей в том же бездонном Токульдоше. Несмотря на близкое знакомство, она запросила «на лапу» за содействие в этом деле совсем немало, но предстоящее мероприятие было настолько важным, что никакие расходы уже не могли его остановить.

Спустя месяц, уже в мае, Караян снова прилетел во Фрунзе, и утром следующего дня мы с Саидом сидели на скамейке в Дубовом парке у входа в новое здание «Русской драмы», ожидая жениха с «украденной» невестой. Моя «Джульетта» была запаркована неподалёку, у нового здания библиотеки имени Чернышевского, но в городе царила непонятная милицейская суматоха-все перекрёстки центральных улиц были под контролем нарядов милиции,  городской транспорт не работал, подъездные пути второстепенных улиц перекрыты грузовиками и автобусами, а по опустевшим дорогам проносились милицейские машины с проблесковыми маячками и сиренами. Оказалось, что транспортный паралич был связан с прибытием в столицу какого-то высокого московского гостя из Президиума ЦК КПСС, и вроде бы это был Черненко. Эта неожиданная ситуация грозила «захлопнуть» нас в глухом «мешке», отрезав выход из центра города. Мы не могли сорвать такую важную официальную предсвадебную церемонию нашего друга, и, оставив Саида дожидаться жениха и невесту, я чудом успел на «Джульетте» пересечь улицу Советскую и запарковаться на безопасной территории вблизи оперного театра, откуда можно было кружным путём выбраться на улицу Токтогула и доехать до ЗАГСа, где нас уже ждала предупреждённая чиновница из Токульдоша.

Вот они, молодожёны, и я вижу изумлённый взгляд невесты, сразу узнавшей во мне недавнего «профориентатора». Конечно, ей сразу стал понятен мой визит в Торговую палату, и мы дружно смеялись, обсуждая мой «хитрый» подход к будущей невесте друга. А в ЗАГСе не было никаких проблем, и официально «обвенчанные» скороспелые муж и жена сразу же отправились к родителям Айшат, с традиционной и обязательной в таких случаях, «повинной». Они жили в отдалённом селе  Чаткуль, где через неделю, среди огромного скопища гостей, в обширном фруктовом саду, была отпразднована весёлая свадьба нашего друга. А через два дня молодые улетели в Москву, и история с «профориентатором» стала непременной весёлой застольной темой при наших многочисленных появлениях в их гостеприимной столичной квартире.

4.
Вторая попытка отправиться в Алжир на работу, пресечённая новым ректором, заставила пересмотреть наше пребывание во Фрунзе, и, несмотря на то, что вся родня обитала в этом городе, мы быстро нашли вариант междугородного обмена нашей квартиры на практически равноценную в подмосковном посёлке Икша. В конце августа 1982 года мы с женой вылетели в Москву «на разведку», чтобы осмотреть места нашего предполагаемого нового обитания. Сырой, холодный в этом году, московский август резко контрастировал с нашим ласковым среднеазиатским концом лета. Ранним утром мы выехали электричкой с Савёловского вокзала. До Икши километров пятьдесят, но время в пути с промежуточными остановками более часа. Затянутые густым туманом лесные низины, окружающие канал «Москва-Волга», неспешно перемещались за окном вагона.  Подъезжая к Икше, заметили над каналом стайки белоснежных чаек и редкие теплоходы и грузовые баржи, неторопливо бороздившие свинцовые воды канала.
 
Икша-небольшой, практически деревянный железнодорожный посёлок в окружении лесных массивов, но до потенциального «нашего» дома надо ещё добираться пешком лесной дорогой километра два. Этот пятиэтажный панельный дом стоял в окружении десятка таких же домов, и совсем непонятно, что занесло эти дома в самую лесную чащобу.  Квартира «на обмен» сразу понравилась, и немудрено-целых четыре комнаты, правда, две из них такие миниатюрные, плюс просторная лоджия. Положительное решение уже созревало, но вдруг хозяйка квартиры, сравнительно молодая ещё женщина, внезапно расплакалась, не сдержав радости от предстоящего обмена. Это сразу насторожило нас обоих, и мы вежливо распрощались, пообещав сообщить своё окончательное решение в ближайшее время.

Начали трезво оценивать ситуацию. От дома до посёлка два километра лесной дороги, а сыну надо каждый день быть в поселковой школе. Дочь-студентка может продолжать учёбу только в Москве, и до места  добираться, в лучшем случае, часа два, а при возвращении надо будет проделать путь от станции до дома ночью по той же лесной дороге. Жена может найти работу в местной поселковой школе, а вот моя работа в родной ЛИН в Мытищах практически исключается, потому что до неё более трёх часов пути, если не больше, да ещё и с пересадками. Слёзы радости у хозяйки квартиры сразу стали понятны, и, прощай Подмосковье! Прощай навсегда! Прошли годы бесшабашной, готовой к любому риску молодости! Прощайте и вы!

5.
Летом 1984 года, в самый разгар учебной сессии, в домике за дощатым забором, где жила тогда уже только наша мама, я красил крышу, крытую «кровельным железом», и внезапно налетевший ураганный порыв ветра обломал огромную ветку у дерева, нависшего над этой крышей. Стараясь избежать опасного удара, я вынужден был уклониться от него в полусидячем положении, перевернуться на спину и прыгать с крыши,  но в момент прыжка вдруг ясно осознал, что внизу стоит высокая металлическая бочка для сбора дождевой воды. Встреча с ней лихого прыгуна могла рассечь его пополам, поэтому мне, в последний момент, удалось сделать немыслимый дополнительный оборот, резко перекатившись вокруг собственной оси на 360 градусов почти на самом краю ската, однако, этот манёвр лишил меня необходимой координации, и при приземлении привычные к прыжкам тренированные ноги бывшего волейболиста смогли уверенно принять на себя едва ли половину положенной нагрузки. Остальную половину принял мой позвоночник, явно не приспособленный к таким нагрузкам.

Лежа после приземления на спине, я установил, что могу пошевелить пальцами ног, и это несколько успокоило, однако подняться самостоятельно уже не смог, а прибежавшая на мой призыв мама, испуганная до бесконечности, бросилась к соседке, у которой был телефон, и вызвала «скорую помощь», дополнительно оповестив и жену о случившемся-домашний телефон у нас уже был установлен.

Лежу неподвижно, пальцы ног, вроде бы, двигаются без усилий, но в спине, выше поясницы, тупая боль  и тугой давящий узел. Вскоре появляется «скорая», и два бравых санитара аккуратно транспортируют пострадавшего в «травматологию», где сразу же меня осматривает и ощупывает дежурный хирург. Пальцы продолжают двигаться, но ноги оторвать от плоскости я не в состоянии, однако, хирург, как мне кажется, всё-таки, осмотром удовлетворён, а тут и жена появляется с нашими детьми, и в таком смятённом состоянии я её никогда ещё не видел, поэтому и запомнил навсегда, хотя, такая жизнь, встречал потом это запомнившееся выражение ужаса на её лице ещё не один раз.

Теперь уже лежу на огромной, регулируемой в разных направлениях, больничной кровати и, во-всю, пользуюсь неистребимым, но случайным, «двойным» советским «блатом». Главный врач «травматологии»-институтский однокашник Маргариты, самой близкой подруги жены, но, самое главное, он отец моего студента. «Двойной блат»-это отдельная, хоть и небольшая, больничная палата, бывшая недавно «сестринским» помещением, с дополнительной узенькой кроватью для «сиделки» и с настенным, подвешенным высоко, телевизором. Жена и становится «сиделкой», и сразу же начинает постоянные ночные дежурства в этой, теперь «семейной», палате, а наши домашние дела переходят «под руку» её маме, которая перебралась в нашу квартиру.

Каждый вечер, после работы, здесь моя подруга, в этой палате, и не только потому, что лечащий врач рекомендовал постоянный уход за мной, неподвижно лежащим, да ещё и «под вытяжкой», а просто не может она оставить меня в таком положении одного, хотя ночной дежурный медперсонал совсем рядом. А «вытяжка»-это прицепленные к ногам через систему регулируемых блоков увесистые грузы, но начальное натяжение совсем небольшое. У меня, спасибо спортивной давней хватке, всего лишь «компрессионный перелом» позвонков-успел всё-таки перед приземлением каким-то немыслимым образом выровнять траекторию прыжка, иначе всё могло бы кончиться «поперечным переломом» и полной неподвижностью парализованных конечностей.

По утрам у нас в палате мой лечащий врач и полный тёзка, за исключением фамилии-А.И.Болоцких. Первый его утренний визит только ко мне, и продолжается это ежедневно целых две недели, после чего он признаётся, что это был критический срок, в течение которого обширная гематома в окрестности сжатых позвонков могла привести к «очень серьезным последствиям», вызвав тяжелейшую инфекцию позвоночника, которая, по статистике, частенько заканчивалась  «летальным» исходом. А мы-то думали, что он приходит просто из желания пообщаться с неординарным пациентом и его женой. Он уже не такой озабоченный, и предлагает ускорить процесс «становления на ноги» при помощи, как он говорит, «элементарной операции»-достаточно обнажить уже «чистые», без гематомы, сплющенные позвонки и наложить «бандаж из нержавейки», стянутый болтами из такого же материала. Видно, что он нетерпеливо, со скрытой надеждой,  ждёт нашего положительного решения,  рассчитывая получить профессиональное удовольствие от такой операции, но жена категорически против такого «оперативного» подхода, с уверенностью надеясь на неспешный, «консервативный» путь лечения. Надо сказать, что мне тоже не хочется ложиться под наркоз и подставлять свою спину под скальпель, а ведь потом ещё раз надо будет проделать обратную операцию, теперь уже по раскручиванию болтов и снятию стального «бандажа». Да и куда торопиться? Пропустим один иссыккульский сезон, и только. Решаем терпеливо ждать, постепенно увеличивая усилие «вытяжки», а всё, что надо, у нас под рукой, включая необходимую «утку».

Через три-четыре недели усилие «вытяжки» начали снижать, и под спину был уложен цилиндрический матерчатый валик, наполненный льняным семенем, количество которого постепенно увеличивали, так, что позвоночник стал постепенно выгибаться, вспоминая свою естественную форму.  Теперь я уже начал осторожно отрывать ноги от плоскости кровати, и мне были предписаны специальные упражнения, укрепляющие спинные мышцы и развивающие «мышечный корсет», необходимый для нормального устойчивого положения позвоночника. Эти упражнения повторялись ежедневно по нескольку раз, и выполнять их мне пришлось в течение всего следующего года, так, что спинные мышцы превратились в необыкновенно жёсткое образование, напоминающее прочную деревянную доску. И, наконец, настал день, когда я осторожно встал на пол на собственные ноги. Фигура моя представляла нечто фантастическое-грудная клетка была плоской, как у камбалы, с растянутыми по сторонам и приплюснутыми рёбрами, а ступни ног были напрочь лишены жёсткого подошвенного покрова, и нежная, как у новорожденного, кожа страдала от непрерывных покалываний от любых, самых ничтожных, неровностей пола. Два месяца, лёжа на спине, провёл я в «травматологии»-это и было «консервативное» лечение.

6.
Распутье-путь
На кафедре после долгого «алжирского» отсутствия оказался я на обочине её научных траекторий, поскольку лаборатория моя «приказала долго жить», а теоретические исследования были не моей специальностью, поэтому надо было искать новые пути применения своим навыкам экспериментатора, полученным в ЛИН МИСИ. Необходимо было восстановить свою экспериментальную базу, но заявка на оборудование должна пройти многочисленные «согласования», как на уровне института, так и на двух министерских уровнях, республиканском и союзном, и без прочного «блата» получить нужное оборудование было делом безнадёжным. Кроме того, оборудование в моей заявке было недоступно дефицитным, ведь надо следить за прогрессом в экспериментальной технике, и я сделал ставку на новые, голографические методы получения и обработки экспериментальных данных. Такая смелость была не беспочвенной-моим терпеливым консультантом был прекрасный специалист в области голографии, доцент Акаев, недавно начавший работать в институте после возвращения из Ленинграда, где он обучался и защищал кандидатскую диссертацию. Ладно сбитый, с безукоризненным русским языком, подвижный и вечно улыбающийся Аскарчик, как мы его называли, всегда приходил на помощь и разъяснял тонкости голографии применительно к методу фотоупругости.

Две эпизодические работы по договору с фрунзенским Особым Конструкторским Бюро Института Космических Исследований (ОКБ ИКИ) Академии Наук СССР, которые я выполнил в лаборатории фотоупругости Ильгиза Айтматова, не составили основы для цельной долговременной научной программы-сказалось отсутствие собственной экспериментальной базы и прикладной характер решённых задач. Ещё две небольшие  работы по договору с двумя местными заводами союзного подчинения внезапно вылились в первую мою заявку на изобретение, которую я составил неопытной рукой, и был удивлён, что она сразу же получила положительное решение патентных экспертов страны. Однако, эти эпизоды нисколько не продвинули формирование действительно актуальной научно-технической проблемы, и такое «распутье» было прервано только через два года.

Но что значило моё научное «распутье» по сравнению с «распутьем», перед которым оказалась вся наша страна, великий Советский Союз! Деградация лидеров коммунистической партии и коммунистической идеологии на глазах народа и всего мира, афганская авантюра, нарастающая международная изоляция, преследование инакомыслящих,  разваливающаяся экономика и бесправие населения были видны «невооружённым» глазом, и всё яснее проступали признаки близких больших событий, которые не минуют никого. Но официальная пропаганда на все голоса трубила о единстве партии и народа, торжестве «развитого социализма», да ещё и «с человеческим лицом». Догадались, наконец-то, что звериный оскал прошлых лет никак не вписывается в реальности нового времени.
 
Вспоминаю одно из первых застолий многочисленной родни по поводу вступления в ряды славной КПСС одного из родственников в лето нашего прибытия из Алжира. Эта родственная «тусовка» состоялась в том самом доме, в окно которого я отбивал когда-то свою дробь, и где жили теперь только бабушка и мама моей жены. Поздравительные речи с традиционным «чоканьем» звучали одна за другой, а когда дошла очередь до меня, то вместо поздравления я кратко информировал родню, что КПСС скоро исчезнет, так же, как и великий Советский Союз, и что новоявленный член этой партии и мой уважаемый родственник не будет знать, что же ему делать с таким желанным сегодня партбилетом. В заключение этой речи я предложил поднять бокалы за достойный выход из назревающих событий, к которым надо готовиться уже сейчас и которые надо будет встретить, не теряя почвы под ногами. Был 1977 год, и опешившее застолье после этой речи притихло, и некоторое время недоумённо молчало, однако содержимое бокалов, на всякий случай, или из вежливости, было выпито, а времена «чёрных воронов» уже прошли, только едва ли дождался их тот исчезнувший «боец» из пожарки, который предсказывал появление дешёвых спичек после безвременной кончины одного из соратников великого Сталина.
   
Наша семья к назревающим событиям стала готовиться ещё в Алжире, а здесь мы много внимания стали уделять нашим детям в их франкоязычном совершенствовании, а сын так и не стал комсомольцем, что позволило ему, впоследствии студенту-медику, бесстрашно игнорировать все традиционные принудительные сельхозработы. Английский, уже немного мне знакомый язык, тоже вскоре появился на нашем небосклоне, хотя мои навыки в этом языке всё-таки оставались «пассивными», ограниченными только грамматическими правилами и прочитанными текстами без фонетического сопровождения. Именно с этой, фонетической ступени, успешно начинался мой французский в Ленинградском Университете.

В английском же непривычным было отсутствие родовых понятий, хотя, например, во французском были чёткие мужской род и женский, а в немецком и русском к ним добавлялся и средний. Странно выглядело и «you», заставляя призадуматься: «Что это? «Тыканье» или «Выканье?» И никаких  падежей и склонений существительных, погребённых под лавиной предложного управления. И практически неспрягаемые глаголы, если не считать слабых попыток при использовании «he, she, it», под которыми прятались также слабые намёки на родовое различие мужского, женского и среднего. А ещё зашифрованное произношение, часто совершенно не соответствующее написанному, так, что приходилось недоумевать,  почему, например, «Carlisle» звучало как «Карлайл». Настораживало и непривычно-широкое толкование слов, когда одно такое слово, к примеру, «pull»,  или  «put», обозначало несколько понятий, относящихся и к разным по смыслу существительным, и к глаголам, и к прилагательным, и доходящих иногда до двух, а то и больше, десятков этих понятий, тогда как, например, в русском языке одно понятие могло выражаться несколькими красочными словами. Поневоле вспоминался Михаил Васильевич Ломоносов и его искромётная характеристика родного языка, который с лёгкостью включал «великолепие испанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языков».

7.
Сейсмика
Не прошли даром мои контакты с фрунзенским ОКБ  ИКИ, и вскоре на кафедру поступило предложение из центрального ИКИ АН СССР о деловом хоздоговорном сотрудничестве в разработке важного узла космического аппарата, включённого в проект под общим названием «Солнечный ветер». Этот узел должен был быть спроектирован и изготовлен в виде опытного прототипа на основе эффекта «памяти формы», который проявляют некоторые сплавы при определённых температурах. На кафедре сразу же организовали исследовательскую группу под руководством заведующего, кандидата физико-математических наук, ученика академика Леонова. Руководитель темы был специалистом в области материалов, обладающих «памятью формы», и большая часть этой работы представляла эксперименты с такими материалами. Экспериментальные методы исследования термо-механических  свойств и прочности материалов и инженерных конструкций-это моя специальность, поэтому я с наслаждением окунулся в любимую работу.

Работа по хоздоговору вне рамок учебного цикла дополнительно оценивалась половиной доцентской зарплаты, а лишних денег в семье не бывает. Это был год, когда наш сын отправился в первый класс в ту самую комбурскую СШ №6, которая после «великой школьной реформы» уже давно была не комбурской, а жена начала работать в Министерстве Народного Образования Кирг. ССР  в отделе повышения квалификации профессорско-преподавательских кадров республики.

Тем временем на кафедру неожиданно пожаловала небольшая делегация из Всесоюзного Научно-Исследовательского Института Атомного Машиностроения (ВНИИАМ) во главе с заведующим отделом сейсмостойкости тяжёлого энергетического оборудования атомных электростанций (АЭС) профессором С.П. Казновским, которая также предложила хоздоговорное сотрудничество в разработке теоретических и экспериментальных методов оценки сейсмической прочности и устойчивости этого оборудования. Отечественные технологии и разработки конструкций оборудования АЭС искали выход  на международный рынок, и лицензию на продажу этих объектов нельзя было получить без обоснования их сейсмической надёжности, поэтому ВНИИАМ, головной отраслевой институт страны, нуждался в дополнительной «рабочей силе», чтобы обеспечить выполнение этой обширной программы.

Оборудование АЭС-это крупномасштабные, многотонные конструкции, относящиеся к классу оболочек, а специалистом по оболочкам был наш Балапан, диссертация которого и посвящалась теории расчетов таких конструкций, но только при статических нагрузках, а сейсмические нагрузки относились к классу динамических. Новые теоретические методы расчётов на «сейсмику» обязательно должны были пройти экспериментальную проверку, а это опять было моё направление, так, что эта новая тема тоже попала в сферу моих научно-исследовательских интересов.

Работа с ИКИ АН СССР была успешно завершена, и наш прототип, изготовленный на одном из фрунзенских машиностроительных заводов, не только достойно прошёл все испытания, но и получил патентную защиту, причём, заявку на изобретение пришлось оформлять именно мне, как наиболее «опытному» в таких делах, хотя мой «опыт» ограничивался всего лишь одним, правда, успешным, изобретением. А «сейсмика», между тем, набирала обороты, обрастая неожиданными ответвлениями, неизбежными в таких ситуациях. Опыт ЛИН МИСИ позволил мне разработать недорогую, по сравнению с натурными экспериментами, методику оценки сейсмонапряжённого состояния оборудования АЭС, основанную на испытаниях маломасштабных моделей этого оборудования, проводимых на специальных сейсмоплатформах. Такая сейсмоплатформа германского производства долгое время пылилась в одной из лабораторий кафедры, не находя достойного применения, и это было большой удачей иметь в своём распоряжении такое оборудование. Правда, это была всего лишь «трёхкомпонентная» сейсмоплатформа  с тремя степенями свободы-двумя линейными  горизонтальными и одним линейным вертикальным перемещениями, и без необходимых остальных трёх компонент, да и мощность её была невысокой, но именно наличие сейсмоплатформы натолкнуло меня на мысль маломасштабного моделирования громоздких многотонных конструкций оборудования АЭС.

Участие в работах, связанных с объектами ядерной энергетики, накладывало свой отпечаток на возможность открытой публикации полученных результатов, поскольку такие работы относились к категории «закрытых», подлежащих строжайшему контролю со стороны «ГЛАВЛИТа», своего рода мощного цензурного государственного органа, который бдительно пресекал любые попытки проникновения в открытую печать нежелательных материалов, будь  то литературные произведения или научные статьи. Все участники таких «закрытых» работ давали «подписку» о неразглашении полученных результатов, и это положение контролировалось специальным отделом вездесущего КГБ (Комитета Государственной Безопасности). Такие отделы были в каждом ВУЗе, НИИ и крупном промышленном предприятии Советского Союза.

Сотрудничество с ВНИИАМом осталось в памяти, как лучшие годы напряжённого творческого поиска, годы совместных совещаний и конференций, которые поочерёдно проходили в институтском пансионате на Иссык Куле и на Кавказе, у подножия Эльбруса, в пансионате Кабардино-Балкарского Университета (КБУ), и годы длительных командировок в Москву, Ленинград, и на строящуюся Южно-Украинскую АЭС. Конференции эти вскоре приобрели статус Всесоюзных, и в них участвовали научная элита Института Машиноведения АН СССР под руководством Н.А.Махутова, будущего члена-корресподента Российской Академии Наук (РАН), научные работники ленинградского Центрального Котлотурбинного Института (ЦКТИ) им. Ползунова, сотрудники  КБУ, и даже мои бывшие коллеги из ЛИН МИСИ. Именно, благодаря этой работе, я установил слабые сейсмоопасные места в протяжённых трубопроводах, которые располагались в стыках этих трубопроводов, связанных болтовыми фланцевыми соединениями, и проблему обеспечения герметичности этих стыков я решал в экспериментах с моделями, используя опыт исследований материалов с «памятью формы» и обобщая результаты в единый стройный узел, который собирался представить в виде докторской диссертации. Основной материал этой диссертации был изложен в некоторых моих научно-технических отчётах, которые имели гриф «Секретно» и не могли быть опубликованы в открытой печати ни под каким видом. Это обстоятельство, конечно, не могло быть препятствием для защиты докторской диссертации, которая уже укладывалась в строгие рамки глав и параграфов, но время двигалось по своим, независимым от людской воли, законам.