Инсективы - проекции из мира насекомых

Бывает полезно убедиться, что в мире и в нас самих обитает черт, который стремится быть невидимым. Если искать в животном мире прообраз черта, я бы обратился к миру насекомых. Уже поздновато сожалеть, когда некто обнаруживает в одно утро, что он превратился в отвратительное гниющее, бессильное насекомое, подобие клопа, и смотрит на мир его глазами, но мир продолжается в своей обыденности, и надо по-прежнему идти на работу, к таким же существам, которые, возможно, еще не заметили подмены сущностей – это художественно обыграл Кафка в повести «Превращение».

Пытались внедрить социализм, который изначально основан на представлении о человеке как потенциально хорошем существе, заедаемом средой. Исправьте среду, говорят социалисты, – и тогда человек преобразится. Но этого, однако, не произойдет, если человек утратит бдительность. Был ли шанс исправить среду? Наверное, в начале 1960-х в это верилось. Но в позднесоветском обществе гуманное отношение к человеку как изначально хорошему созданию постепенно выветривалось, а когда социализм обрушили, ему на смену вышло нечто иное - капитализм или, лучше сказать, «западная демократия», где человек рассматривается как исконно греховная сущность, которую надо подстерегать в ее поползновениях ко злу, но и проявить стандартную толику – не милосердия, а хотя бы уважения к личности, в лучшем случае зачитав перед арестом миранду (осторожнее: ваши слова и поступки могут быть повернуты обществом против вас) – не трепыхайтесь, дескать, попусту, попав в сачок.

Думается, что с отменой социализма многие испытали такое превращение – из человека в насекомое. Одни – в бессильное и гниющее, умирающее создание, как герой Кафки, а другие превратились в наглых, беспощадных членистоногих с острыми челюстями и хищной ненасытностью, с муравьиным национализмом или паучьим индивидуализмом в крови. Но суть одна – сгнила мораль, остался греховный остов. Увидел ли человек проявление черта в себе – это особый вопрос.

Злые кафкианские насекомые лезут с обвинениями друг друга, системы, в которой они живут,- системы, которая, на самом деле, прогибается под их собственными пороками, агрессивностью, есть отражение их собственной чертоподобности и искаженной оптики видения мира глазами злого насекомого, которое никогда не заметит бревна в своем глазу.

Насекомое не рефлексирует, оно выживает по Дарвину – кто первым сделал ядовитый укус, тот и победил; кто искуснее плетет сети, тот и улавливает противника, у кого крепкие жвальца и сплоченный рой клонов за спиной, тот и хозяин муравейника, внутри которого лежит сочная матка, плодящая мириады инсектов, заселяющих все вокруг.

Кафка отобразил приход таких существ в человеческие оболочки в ХХ веке. Но и у Гоголя разве не об этом – все, что он пишет о мире чиновников? Именно чиновничество, в своем вырождении, когда не служение, а статус, «мундир», карьера, деньжата, возможность спрятаться за закон, обрасти связями, - привлекает в свои ряды далеко не лучших представителей рода человеческого, а остальные прогибаются под их звериной мощью и мимикрируют под них - разве это не питательная среда для кафкианских превращений? И никакими полицейскими и судебными методами это не исправить, потому что это потенциально существует внутри всех и каждого. Одинаково нелепо хаять и власть, и народ. Все это мимо черта.

Принято смеяться над «Выбранными местами из переписки с друзьями» Гоголя, но что это как не отчаянная попытка обратного вочеловечения «харь и рож» инсектов единственным доступным тогдашнему обществу нравственным путем, без прибегания к хирургическим методам? Следующую мирную попытку сделал Чернышевский, уже в рамках светского посыла, но и его смяли и высмеяли все эти Тургеневы и Достоевские, в общем-то, неплохие писатели, овладевшие стилем и даром убеждения. Потом пришли совсем другие люди и сделали то, что сделали.

Но выбор и теперь таков: подлинная религиозность и гражданская честность на ней основанная (в т.ч. пресловутое «служение делу, а не лицам») – путь Гоголя, либо социализм (общественное выше личного, социальная романтика, философия общего дела и модернизированный кантовский императив вместо Библии) – путь Чернышевского, либо синтез первого и второго, что проповедовал Лев Толстой.