УДАВКА
повесть
ВЫБОР
Вспыхнув красными огнями, «жигулёнок» резко притормозил и ос¬торожно съехал с опустевшей к ночи автострады на едва примет¬ную боковую дорогу. Он плавно закачался на ухабах бездорожья, уг¬лубляясь в лесную чащобу, из-за чего лучи его фар беспорядочно за¬метались по кронам деревьев, словно пьяные, сполохами отмечая путь машины во мраке заброшенного лесного массива, поглотившего старое кладбище.
Сергей, увлечённый рассказом о своих злоключениях, за дорогой особо не следил, места эти он знал по «выездам на природу» и поезд¬кам в аэропорт. Но, когда в свете фар замелькали покосившиеся мо¬гильные ограды и надгробия, он осёкся на полуслове и запинаясь спросил:
— Зач-чем мы сюда?
Его охватил страх. Страх перед новыми, подозрительными знакомыми, перед этой глухоманью, где под покровом травы и буйного лесняка лежит несметное множество людей. А сверху — тишина и мрак, как будто всех их, при жизни шумных и всегда недовольных, ни¬когда и не было на поверхности земли. Сергей с детства из-за этих мыслей так боялся кладбищ, что обходил их стороной даже днём. Но¬чью же, если случалось проходить мимо, провожая девчонку после тан¬цев, он, проклиная на чём свет стоит и её, и себя, не мог скрыть ми¬стического ужаса, отчего, напряжённый, путался в разговоре, отвечал невпопад, готовый потерять рассудок при любом шорохе за спиной.
— Успокойтесь. Здесь проходит дорога к дому Яна. — Иван Ива¬нович мягко положил руку на плечо Сергея. — И здесь удобно погово¬рить без свидетелей, — продолжал он насмешливо, — покойнички, они, в основном, молчуны-с... которые мемуаров не пишут. Хе-хе-хе... Машина тем временем уверенно петляла в лабиринте заброшен¬ных захоронений, едва различимых в диком лесняке и кустарнике.
Ян вдруг круто заворотил и нажал на тормоз. Прямо перед капо¬том лучи фар выхватили из темноты чёрные провалы свежевырытых могил, гулко зияющие на припорошенной снегом земле. Фары погасли, двигатель заглох. От сомкнувшейся темноты и внезапно наступившей тишины Сергей непроизвольно задержал дыхание...
— Выходи, Костя, — услышал он словно издалека своё вымыш¬ленное имя, которым назвался при знакомстве с «купцами», и не сразу сообразил, что обратились к нему. Он продолжал сидеть в оцепенении, не в силах шевельнуться.
— Ты чего? Испугался, дурачок, выйди на минутку, облегчимся после бара, а заодно и о деле потолкуем. — Ян наклонился над открытой задней дверцей и тянул Сергею руку.
Сергей, сконфуженный, очнулся и, неуверенно выставив ногу из машины, подался вперёд, намереваясь выйти, и тут стеганул его рез¬кий удар в шею!
Ослеплённый, с парализованным дыханием повалился он головой вперё и гулко ударился лбом о застывшую землю...
...Голос Яна, приглушённый, но назойливый, становился всё громче и яснее, и наконец слова его обрели какой-то смысл.
— Да, кажется, очухался он. Костя, отзовись! Слышь? — Ян те¬ребил Сергея за плечо и хлопал здоровенной ладонью по щеке.
Иван Иванович молча стоял напротив, в двух шагах.
— Что вы делаете?.. Отпустите... — прохрипел Сергей, пытаясь рвануться, но ощутил за спиной ствол дерева, к которому, до ломоты в суставах, был привязан за запястья. Мутил сознание туго затя¬нутый на шее шнур удавки. Притянутый им к дереву Сергей дышал так, будто взбирался на высокую гору...
«Читал, когда-то – бандеровцы вот так же... Докрутился — обогатился... Прикончат тут сейчас, и никто не узнает, куда делся». — Сер¬гею припомнились объявления в краевой газете под рубриками «Ушёл и не вернулся» и «Следователь просит помочь», где сообщалось о стран¬ных для обывательского понятия случаях — пропаже не вещей, а жи¬вых, взрослых людей.
Приоткрой ему кислород, — услышал он такой спокойный го¬лос Ивана Ивановича, как будто задушить человека для него вроде обычной работы в третью смену, только-то и неудобств, что в ночную, а так — ничего чрезвычайного. Обидно до слёз было ещё и оттого, что Сергей уже доверился этому человеку, его словам и доброму, обаятельному голосу. Он ошибся и на этот раз, поверив в участие и дружеское расположение. И вот его хладнокровно душат за несколько золотых побрякушек...
- Сейчас, Костя, или как там тебя... делай выбор: жить с нами в мире и дружбе, и тогда будет тебе, всеми гонимому, исстрадавше¬муся в одиночестве, наша поддержка и забота. Тут тебе придётся че¬стно отдавать половинку доли с каждого... ну, назовём его так — мероприятия. Кому отдавать? Отвечу. Это у нас вроде кассы взаимо¬помощи. Ну, знаешь, как в дамских коллективах у совслужей собираются с каждой зарплаты на «чёрную кассу»? Например, откинулся чёрт от «хозяина» — надо его поставить на крыло. Чтоб не сесть — надо «давать», а кто залетел — тоже помочь надо, на «зоне» без денег — одна уха хозяйская. Вот и получается, тебе на одного по¬ловинка, а им, бедолагам, столько же, но на всю шатию. Что ж тут несправедливого? Вот и тебя надо прилатать как лорда и отправить на твою Украину на собственных колёсах! Верно, Ян?
Прямо над ухом, за спиной угукнул Ян, будто стукнули по пустой бочке. Ему уже надоел «базар-вокзал» Хоря, то бишь Ивана.
«И чего он заходит с севера? Прижать маненько, рыжуху — на бочку, и спина об спину — кто дальше! Никуда этот фраерок жалкий не денется, с каждого дела — в зубах принес ёт. Сразу видно: из коз¬лов, говорит же, что сержантом был...»
— Но если откажешься работать с половинки, — продолжал Иван Иванович, — Ян затянет удавку, и ты тихо, без звука отойдёшь... А через пару минут мы сбросим труп в эту могилу. Редкий случай: видеть свою могилу, а? Она чуток глубже, чем все. Притопчем земли¬цей, и ты — исчез! Потому что завтра в эту могилу спустят гроб с нор¬мальным покойником. И поставят памятник тому, кто сверху. А от тебя ничего не останется на земле... И тебя никогда не найдут. Кому придёт в голову потрошить кладбище? Здесь не Сицилия, у нас мафии нет! Ну так что, а?
Иван Иванович ждал ответа, но в тишине были различимы только всхлипывания и хрипы.
- Ну, что скажешь? — не выдержал молчанку Ян.
- Отпустите... — взглотнул слезами и завыл, не разжимая губ, по-бабьи, Сергей. — Заберите даром золото... Я вас не знаю, вы меня... Отпустите, зачем вы так?..
Придя в сознание, он не мог поверить в реальность происходяще¬го. Что вот так, запросто, эти с виду нормальные и вроде даже интел¬лигентные люди без суеты и эмоций лишат его жизни. Ни за что ни про что, ведь он их и знает-то всего лишь час. И нет на них управы. Ни от Бога, ни от милиции. В Бога они не верят, а милиции в тёмных закоулках нет. Да какая ему защита от милиции, если он и на свет¬лых-то улицах при встрече с милиционером переходил на другую сто¬рону...
Как в страшном, душном сне, он жаждал одного — поскорее избавиться от этого кошмара, но отупляющая боль в суставах рук возвращала его к действительности...
- Отпустите...
- Этот «скачошник»* ничего не понял, Иваныч! Или косит под дурака, или «челюскинцем» работать хочет — «один на льдине», без никого! — разозлился Ян.
- Ну тогда кончай его. Милиция нам только спасибо скажет за активную борьбу с преступниками, — услышал Сергей спокойный приговор, и тотчас перед глазами у него пошли круги — удавка врезалась в сонные артерии, и сознание, ярко вспыхнув двумя-тремя картинами, покинуло его...
В эти последние доли секунды он представил, как его посеревшее тело шмякается в холодный провал в земле, а эти двое делают спо¬койно то, для чего его выманили из машины, — облегчаются тут же, садятся в машину, не помыв рук, и уезжают, как будто в мире ничего не произошло... Он ещё успел увидеть всегда выбеленную до боли в глазах родную саманную хатку, утопающую в бело-розовом облаке цветущих вишен-склянок... Увидел себя бравым сержантом — вся грудь в значках — и маманю, провожавшую его до самого шляха, на по¬путку, в далёкую дорогу, на Дальний Восток. Она то машет белой хусткой, то ею же смахивает слёзы с впалых, коричневых щёк, словно чует материнское сердце: не встретиться им больше... И, наконец, уви¬дел Ленку, прилипшую к нему скользким, в синтетике, телом в полу¬мраке гадючника-ресторана «Утёс»... С неё, кажется, всё и началось...
_____________________________
* «Скачошник» – вор-домушник, совершающий кражи без подготовки
НА БИЧЕ
Сергей Колесов вышел в то утро из Ленкиного подъезда так рано, что прохожих ещё не было. Пустынная улица лишь обострила чувст¬во одиночества и жалости к себе.
Так вот сразу оказался бездомным... Когда лишился работы, была Ленка, была опора, дом, тыл. А тут — пустота на душе. Что-то враз сломалось, а он к этому не был готов. Как под лёд провалился.
В кармане уже несколько дней ни копейки. Курить хочется, да и не ел со вчерашнего. А что ел — стыдно сказать, ибо кухня у Ленки, как у той стрекозы, что лето красное пропела. Жевал сухие кисельные брикеты да остатки сморщенной картошки сварил в мундирах. Ссохшийся хлеб размочил в воде. Зато недавно были тысячи в кармане, червонцы вместо рублей кидал пиявкам-таксистам. Со дня опоздания к отходу в рейс Ленка враз переменилась и методично выживала его. А когда у него иссякли деньги, она вообще перестала с ним церемониться: днём отсыпалась, вечером демонстративно уходила «к подруге», возвращалась утром... Ходила надутой, как будто Сергей ей крупно задолжал, не разговаривала. Питалась она на стороне, домой ничего не приносила.
Вначале Сергей растерялся, пытался вызвать её на откровенный разговор, но Ленка увиливала, отвечала односложно, ссылалась на плохое настроение.
По простоте своей и в надежде на далеко идущие совместные пла¬ны — пожениться после рейса — он всё терпел. Считал, что это у Ленки — обычные «чёрные» дни, биологический спад, временная депрес¬сия или что-то в этом роде, чему точного определения он не знал, но интуитивно допускал такое состояние, когда никого видеть не хочется, а есть одно-единственное желание — забиться поглубже в норку и по¬быть наедине с собой. В такие минуты женщины, говорят, могут даже поплакать из жалости к самой себе...
А что он мог о ней знать? Ну, познакомились в прошлую стоянку, повеселились по ресторанам. Ну, провожала в рейс, обещала ждать. Тогда же сделал ей предложение. Обещала подумать, но от денежного аттестата не отказалась — у неё были затруд¬нения с устройством на работу. А теперь провели вместе, можно ска¬зать, «медовый» месяц, заявление не подали лишь потому, что у неё не было развода с первым мужем.
И вдруг она изменилась...
Однако на трезвую голову и пустой желудок стали приходить и трезвые мысли. И всё стало занимать свои места. Сергей пришёл к малоприятному выводу, что рыдания в постели, на его груди, скорбящей о семейном счастье Ленки — это была не более, чем тонкая работа по системе Станиславского. Он клюнул на посулы и содержал Ленку как невесту, потратив на неё весь свой заработок. Она же и не пыталась избавиться от штампа в паспорте, дающего ей право легального и безбедного существования в статусе рыбацкой жены.
Во время ночных бдений, когда Ленка в очередной раз ночевала у «подружки», он вспоминал разговоры в море о портовых шлюхах, ловцах рыбацких алиментов. В идеале — с двоих, а то и троих рыба¬ков. Пожизненная рента! Не нужна жалкая зарплата. Формальное право не работать!
Но до сегодняшнего утра он находил извиняющие Ленку моменты отчасти потому, что она крепко запала ему в душу и он сам себя в этом убедил в долгом рейсе. Отчасти и потому, что с самонадеянностью большинства мужчин считал своё решение «расписаться» с Ленкой великим для неё благом, редким подарком судьбы.
И вот тебе на! Оказалось, что ей глубоко наплевать на длинные шеренги таких благодетелей. Она — метеорит! Она — в безоглядном полёте, а он... — бич, бич, в расхожем понимании этого слова, в отли¬чие от тех гордых морских бичкомеров, которые испытывают за¬труднения в ожидании родного парохода, сильно поиздержавшись где-нибудь в приморских «Сочах» — в Шмаковке или на Шаморе. А ведь это с Ленкой он ухнул все свои денежки за семимесячный рейс! Только на каракулевую шубку ушла половина. А что в ней красивого? Одна стоимость. Из-за Ленки, если разобраться, и тридцать третью статью схлопотал: выходил на вахту после ресторана, а стоило ей приласкать, то и вообще прогуливал под разными предлогами, было такое. Хорошо, что на стоянке суматоха, друзья покрывали, вахты отстаива¬ли. Но вот когда на отход не явился, лопнуло терпение — «штиванули», тут кореша смолчали, не заступились. А комсорг, говорят, больше всех глотку драл: «Таким не место в комсомольско-молодёжном экипа¬же!» Молодой чинодрал! Да на судне комсомольцев-то... раз-два и обчёлся, да и те вспоминают об этом лишь тогда, когда у них силком выколачивают взносы.
Да — море по колено, когда рядом была Ленка! Лёжа в тёплень¬кой постельке, после ванной, он рисовал ей жизненные планы, как они поженятся после рейса, когда Ленка оформит развод, и поедут в глухую деревню, на Украину, в саманный домик, к мамане его, вместе с отгулами месяцев этак на шесть!
Да... Но не тут-то было! Неизвестно какая муха её укусила, но за всё, что делал ради неё, — ею осмеян, осуждён и изгнан. Пакостным способом, через унижение... И как только сдержался, руки чесались...
- Вставай и уходи. Совсем уходи! — разбудила его Ленка в то утро ни свет ни заря. — Я жду одного человека. Они ночью пришвар¬товались, утром он придёт ко мне. — Она сидела на пуфе перед зер¬калом, по-прежнему бесстыдно полураздетая, но уже чужая.
- А я кто, по-твоему? Не человек? Отработанный пар, да? Так вот почему ты пропадаешь! Сменить лошадку решила... А я, дурак,уже матери написал про свадьбу... — начал было Сергей, но заметил брезгливую гримаску на её лице и, устыдившись своей слабости, замолчал. Ленка и её нагие прелести враз стали ему предательски омерзительны: она, не считаясь с его присутствием, открыто готовила для чужих объятий все свои округлости и впадинки, придирчиво огляды¬вая себя в зеркале, как торговец прихорашивает товар на базарном прилавке.
Ленка не хотела назвать вещи своими именами и заученно ломала комедию:
- Я не могу быть с таким, как ты. Ты несерьёзный. Ты мне предложение сделал всего через неделю после, знакомства, еще и фамилию не знал. А мне нужен надёжный человек, который меня любит не на словах, а на деле... — здесь она сделала многозначительную па¬узу и с укоризной посмотрела на Сергея очаровательными глазками, уже подкрашенными «фирмовой», с блёстками, тенью.
Очевидно, под словами «на деле» она подразумевала очередную мечту, превосходящую по стоимости уже удовлетворённый интерес к шубке.
Манипулируя со своим кукольным личиком, она, как мартышка, строила себе в зеркале, сама того не замечая, невообразимые грима¬ски, отчего коверкала слова, почти не придавая им значения:
- И мне пора иметь детей. Не от тебя же! — Тут она, язвительно усмехнувшись, повернула к нему красивую, остриженную под мальчишку головку и смерила Сергея взглядом, как бы приглашая убедиться в несостоятельности такой затеи. — Быстро уходи. Он может прийти с минуты на минуту. Я не хочу ему объяснять, кто ты. Хотя и не боюсь: он меня очень любит!
- Он любит! А ты? Ты кого любишь? Или тебе это ни к чему? Ах ты, вербота вчерашняя! Небось, в застиранном платьице сюда привезли, за казённый кошт. А тут ты приклеилась-прислюнилась к рыбакам, нигде не работаешь. На какие деньги живешь, а? Рыбина ты гнилая! Проститутка портовая! — распалился Сергей.
- Уходи, не оскорбляй! — взвизгнула Ленка. — Не то вызову милицию! Ты сейчас — бродяга, нигде не прописан! За шубу мой жених с тобой рассчитается, если ты на неё намекаешь. Если не ценишь того, что ты... спал со мной! — добавила она обидчиво.
- Я подарки назад не забираю. Будем считать, что мы с тобой в расчёте, раз... спал. — Сергей спешно оделся, не глядя на Ленку, и вышел в прихожую. Обуваясь, он заметил под зеркалом пару пер¬чаток в броском целлофане — последняя его покупка в «Альбатросе», на последние чеки. Со злостью сунул их в наплечную сумку и хлопнул дверью.
- Хватит! Пусть очередной покупает, — шипел он, спускаясь вниз по лестничным маршам.
Сзади похоронным звоном щёлкнул дверной замок, как бы поставив точку на их планах.
...Сергей оглянулся по сторонам и поднял с тротуара незатоптанный в ночном безлюдье свежий «бычок». Первый встречный, небри¬тый мужчина в кепке на глаза, привычно дышал в сторону и дал Сергею прикурить, лишь опершись мизинцем в его пальцы, — его ко¬лотил тремор. Если говорят, что встреча с мужчиной в новом деле — к счастью, то эта встреча никаких просветов в жизни не сулила, скорее всего, это был намёк судьбы на предстоящий декофт — лютое безде¬нежье.
- Куда же пойти? — пробормотал он, мысленно возвращаясь к разговору с Ленкой и подбирая для неё самые оскорбительные слова. Он не мог сейчас сознаться себе в том, что, позови его Ленка назад, наври ему с три короба, он вернулся бы не раздумывая и любил бы её ещё больше, и шептал бы ей совсем другие слова... Более того, он втайне желал, чтобы всё случилось именно так, и даже надеялся, что так оно и будет, когда он снова окажется на белом коне, возвратясь из заграничного рейса, разодетый в пух и прах, запакованный деньгами... А почему бы и нет?
«Пойти на морвокзал? — раздумывал он. — А что там высиживать? Дядей в фуражках, чтоб увезли на Эгершельд, в спецприемник? А друзья... Те — в морях, а эти — «безлошадные», такие же, как и я. Живут на судах, в опостылевших до смертной тоски каютах, под гласным и негласным надзором судового начальства, с чувством голого среди одетых. Но даже к ним попасть, чтобы излить душу да занять денег, наконец, — не получится. Пропуск в порт изъяли при увольне¬нии...»
Оставалось последнее: изловить кого-нибудь в Управлении или у кассы. Кого-нибудь из тех, кто ещё не знает о его окончательном прогаре и кто не разменял солидарность к старому корабельному то¬варищу на сберкнижку, дачу, машину. Всё меньше остается их, ста¬рых корабельных, всё больше так... Верёвки!
Обозначив хоть какую-то призрачную цель, Сергей перепра¬вился с первым паромом через бухту и медленно сошёл вместе с ред¬ким ручейком воскресных пассажиров на западной стороне, у судо¬ремонтного завода.
Почти все его попутчики мышками прошмыгнули через проход¬ную завода. Сергей замедлил шаг, соображая.
«А здесь, наверное, можно залечь на время, а? — раздумывал он, читая одно за другим названия знакомых судов, ошвартованных у стенки завода. — Только бы проскочить через вертушку, а кореша-то найдутся!» И он стал прохаживаться в сторонке, зорко наблюдая за входящими и выходящими.
Так! Этих ветеранов труда за километр видно — пропуск не предъявили... Их наверняка и так знают... Этот, с тяготами земными на руководящем челе, аж смотреть ему в глаза боязно: сразу найдёт кучу недостатков — скорее всего, начальник средней руки. Ему, ко¬нечно: «Будьте любезны, Сан Саныч!..» Пацан в спецухе вышел! Видно же — работяга, куда ж его, в рабочее время-то, выпустили, гонцом, что ли?.. Постой! Так никто же вообще не проверяет! Вот те раз! А та¬кая капитальная проходная-проездная выстроена, от вида оторопь берёт. Странно. Да, но с чем в гости? Денег-то... забыл шелест. А для затравки надо чего-то в руце держать...»
И, сразу вспомнив о перчатках, он стремглав бросился наверх, по виадуку, в ближайший гастроном, не раз выручавший в безденежье. Дело знакомое!
В родном гастрономе он шепнул продавщице сквозь зубы, зыркнув по сторонам для особого интима:
- С последним заходом в Сингапур... — и выложил ей за прила¬вок пакет с иероглифами.
- Сколько? — спросила продавщица, зашелестев упаковкой с чудными буквами.
- Два пузыря и пачка сигарет.
- Белой?
- А ты хочешь предложить мне жёлтую – коньяк?
- Остряк! Хватило бы и одной, — хмыкнула она, но, заметив, что напарницы по прилавку навострили уши, исчезла, а через минуту вручила ему пакет.
Набрав скорость и сделав озабоченное лицо, Сергей пулькой пролетел через ладно сработанную вертушку проходной.
Боковым зрением успел схватить просторное, как вокзал, помещение, в дальнем углу которого толстая тётя в форменном пальто сидела за чайной церемонией. Она не обращала ни малейшего внима¬ния, как того требовал чайный этикет, на суету у вертушки в обоих направлениях.
«Ну и порядочки! — задело даже лазутчика Сергея. — Самому в ВОХР податься, что ли?»
Однако он подался не в охрану. Первым судном на его пути махиной вздыбились «Горы», и он решительно направился к трапу.
«Лучше гор могут быть только «Горы»...» — невесело скаламбурил он словами поэта, распаляя в себе охотничий азарт: сейчас требовалась импровизация!
- Новикова позови, — обратился Сергей к насупленному вахтен¬ному у трапа, утопавшему в измызганном брезентовом дождевике до пят. Этого Новикова Сергей никогда в глаза не видел, но его фамилия красовалась на доске «Вахтенная служба» за спиной у стража, причем дата красовалась — вчерашняя!
Нету. Уже домой слинял. Через пару дней придёшь, — вахтен¬ный был не в духе, смотрел мимо.
- Ну, а с этим чего делать? Носить через вертушку туда-сюда, пока вохровцы отнимут? — Сергей дёрнул замок «аляски» до того ме¬ста, где на животе, как две сестрички, грелись две белые головки.
Матрос сменил выражение лица. Он увидел то, что в воскресный день почитается за чудо. Как раз, будучи ярым реалистом, он был так хмур с утра, но чудеса, как оказалось, бывают! Из дремотного миража и прямо — в явь, с доставкой на дом!
«А ещё, базарят, нет на свете Бога!» — успел подумать страж, распахивая объятия, чтобы гость ненароком не сбежал, передумав.
«Кажись, попал в жилу. В становую!» — успел подумать Сергей, позволяя увлечь себя в каюту.
- Ты посиди чуток у меня, я счас корешу скажу, подменит, — излучал гостеприимство страж по пути в каюту. — Тебя как звать-то?
- Сергей.
- А меня Толян. — Он открыл каюту-двухместку и пропустил в неё Сергея. — Сиди, я чего-нибудь загрызть схвачу у девчат на камбузе. Хвост краснюка в заначке есть, будешь? — То обстоятельст¬во, что угощение предназначалось для Новикова, у Толяна не зафикси¬ровалось.
Оставшись один, Сергей ощутил волнение и дрожь, совпадающую с живой дрожью громадного корпуса от работающих в его глубоком чреве механизмов. Волнение от неистребимого каютного запаха, oт иллюминаторного глаза, видавшего и льды, и тропики, и порты мира. Как страстно он желал сейчас оказаться в море, хозяином этой каюты, в море, вдали от таких мерзких понятий, как прописка, трудовая книжка, тридцать третья статья, виза — этих остатков крепостного права!
Вернулся Толян с сонным парнем. Тому плеснули половину кружки и спровадили на вахту. После того как, оставшись вдвоём, прикончили вторую бутылку, Сергей нашёл то, в чем сегодня очень нуждался: участие.
- Плюнь ты на эту бл... - ик! - блудливую свою Ленку. И не переживай. — Толян обнял Сергея за плечи. — Слышь, Серый! Эт-то даже хорошо. Ты её расшифр-о-в-а-л. До алиментов! Мне хуже. Я — после. Так их и надо проверять. Безденежь-е-м! Во!
- Если утрясу свои дела в кадрах, попрошусь только на ваш«рысак»! И, знаешь, почему? Из-за тебя, ей-богу, Толян! — Сергей говорил вполне искренне, позабыв в тепле приятных иллюзий о закры¬том, и, наверное, надолго, пути в море. — Слушай, а как же начальст¬во твоё, не прихватят меня?
- Плюнь! Считай, что они — сами по себе, а мы — сами. Они у нас все сейчас приблудные. Проходной двор на ремонте, не знаешь, что ли? Наши-то все в отгулах и отпусках, а эти нас и в лицо не зна¬ют. Я за себя на ночь бича на вахту ставил, так его старпом заставил воду принимать и ещё злился, что тот ни бум-бум. Повязка есть на руке, и ладно, значит, свой. Я ж здесь электриком, а за дружка вахту стоял у трапа, тот втихую к родителям махнул, в пригород. Может, и ты мне чего поможешь, а?
- Толян, какой разговор? Да хоть месяц за тебя постою, ей-бо¬гу, — забожился Сергей с чувством.
Два космонавта, за которыми следил мир, уже дважды или триж¬ды пролетели над лужицей Японского моря, где в червячке бухты Зо¬лотой Рог притулилась железная козявка — «Горы», в самом чреве которой, в тесной, помене, чем в космическом аппарате, каюте сидели два маленьких, безразличных миру человечка. Они изливали друг дру¬гу душу, мечтая начать новую, интересную жизнь, где всё будет чест¬но и справедливо...
ИСКУШЕНИЕ
Наступил сырой, промозглый, ветреный ноябрь. Северняк дул с Амурского залива, не затихая, как в трубу.
В такие дни выходить из дома без дела не хочется.
«И что за место выбрал прапорщик Комаров в 1860 году! Полуостров. Сквозит со всех сторон. Не знаю, как там в Сочи или в Марселе, находящихся с нами на одной широте, но во Владике ходить по конторам в ноябре — явно не климатит...» — думал Сергей, зябко поёживаясь в очереди на приём к кадровику в подворотне «Дальморепродукта».
Вс ё чаще он отлеживался в каюте у «безлошадного» Толяна и всё с меньшей надеждой посещал работодателей морских контор в лице суровых и неприступных, как сам КЗОТ, кадровиков. В суете контор¬ских коридоров, в очередях к вратам кабинетов Сергей стал ощущать неведомую ранее унизительную робость. Как будто он входил не к человеку, заглядывающему прежде всего в трудовую книжку, а к прокурору.
Сергей был неробкого десятка, силушкой тоже Бог не обидел, но в их кабинетах он... нет, не робел, он терялся. Терялся от высокомерия, от подчёркнутого неудовольствия его визитом. Оттого, что отнимает у Мефистофеля кадровых дел, согбенного под бременем таинственного и засекреченного труда — попутно отсеивать потенциальных перебеж¬чиков, валютчиков, контрабандистов, — драгоценное время, смея захо¬дить в кабинет со своей клеймёной трудовой книжкой!
На «Горах» тем временем, перед выходом в рейс, прошла вторая волна кадровой чехарды: возвращались постоянные, списывали временных. Почти всегда это были либо больные, либо наказанные, либо хитрованы, но почти всегда к судовым делам безразличные, им на этом судне не плавать. А вот вернутся свои, тем лучше на глаза не по¬падаться. От долгого бездействия их распирают командирский зуд и желание всё переиначить, хоть с ног на голову, лишь бы по-своему. На нынешних судах, где начальства всех мастей и рангов чуть не вдвое больше, чем подчиненных, перечить не моги. Потому что все твои поиски правды и справедливости ограничены простором палубы.
Сергей точно уловил момент, когда отсиживаться дальше у гостеприимного Толяна стало опасно для обоих. По совету Толяна он решил ещё разок испытать своей тридцать третьей статьёй очередного кад¬ровика. На этот раз — там, где совершенно задыхаются без народа, в находкинской конторе. Там, говорят, ловят рыбу даже «химики». По этому поводу Толян снял с книжки деньги для Сергея. Для пропитания на период оформления, ну и... на проводы. Встретиться, по их подсчетам и теории вероятности, они могли бы, в самом благо¬приятном случае, в чужом порту или в океане. Именно так зачастую бывает у моряков, если даже они живут в одном подъезде.
И Сергей отбыл.
Сердце у него забилось радостно, когда в Находке, у входа в Управление морского рыболовства он увидел громадный щит с надписью «Требуются», выполненный чуть ли не в бронзе и мраморе. А на первом плане шли его профессии — матрос во всех своих ипостасях: лебёдчик, рыбообработчик, добытчик. И всё-то у Сережи есть за пазухой, и всё-то он умеет!
«Ну, братцы, вы тут без Колесова, смотрю, совсем зашились», — настроился Сергей не продешевить и ни за что не подписаться на ста¬рую посудину. И вдруг...
- Не требуется! — оборвал его объяснения о причинах опоздания к отходу — брачную ситуацию—кадровик, едва открыв трудовую книж¬ку на злосчастной странице. Между прочим, Сергей остался уверен, что не опоздай он к отходу, брак у них с Ленкой обязательно бы со¬стоялся, так же, как и то, что опоздал он из-за неё, что соответствова¬ло действительности.
- Как так не требуется? На щите у вас написано: «требуются!» —возразил Сергей, вываливая на стол документы. — Вот посмотрите, это свидетельства и удостоверения!
- Убери. Прогульщики не требуются, — без интонации, спокойно ответил кадровик и блеснул очками, напомнив того, самого первого, поставившего дьявольское клеймо в этот идиотский документ!
Это был конец! Больше идти некуда. «Одна шайка!» — заколо¬тило Сергея.
- У вас когда день рождения? Я вам томик Маяковского пода¬рю! — зашипел Сергей, еле сдерживаясь, и перегнулся через стол так, что оказался глаза в глаза с этими неестественно увеличенными, старческими, бледно-водянистыми органами зрения.
- Не требуется, — отпрянул кадровик, привычно потянув носом: трезв? — Поэтов не читаем. — Кадровик уже крутил диск телефона, вызывая на подмогу своих инспекторов: он уже бывал битым...
- А что ты читаешь? Одни трудовые книжки? Книголюб-ориги¬нал! Вот если бы Владимира Владимировича почитал, как он ваше чёрное племя бюрократов и перестраховщиков разделывал! Окопался, паук! — Сергей перешёл на крик, терять уже больше было нечего.
- А вот я тебе сейчас сделаю за «бюрократа», я тебя сейчас сдам в спецприёмник, бродяга! — Кадровика трясло. Он уже привык к тому, что люди в его кабинете ведут себя, как во храме! А этот...
- Это тебя, гада, сажать нужно за то, что бичей плодишь и всё тебе до фени! Что там — курорт в океане, на рыбе год сидеть, что ты не пускаешь меня туда? Я куда прошусь? Гулять? Да ты мне руку дол¬жен пожать и до трапа проводить за то, что я добровольно лишаю се¬бя земных радостей, иду в вашу сучью систему, где всё нельзя, где импотентом и придурком стать можно из-за таких вот ублюдков, как ты! Понял? — Сергей вышел из кабинета и так хлопнул дверью, что очередь, трусовато расступившись, сочувственно посмотрела ему вслед.
В привокзальном буфете перекусил, жидкий чай выплес¬нул вон, стакан сунул в карман. За пазухой, прижатая полой куртки, ждала своего часа большая бутылка портвейна. Ему хотелось успоко¬иться и уйти от назойливой и мрачной картины будущего, накарканной кадровиком. «Козёл! Сам катись на стройку! Я — матрос первого клас¬са...» — продолжал он мысленно спор с ним.
Сергей сел в ночной поезд на Владивосток. Найдя полупустой ва¬гон, забился в угол, ожидая отправления, чтобы начать «успоко¬ительное». Выглянул в окно. На перроне, кутаясь от пронизывающего ветра с моря, прощались редкие пассажиры. Его внимание привлекли трое парней, они были явно навеселе. По всему, двое провожают тре¬тьего, своего приятеля, усатого, бородатого, с хорошим русским лицом Добрыни Никитича.
Через минуту после отправления Добрыня закачался напротив его купе и «обнюхал» Сергея взглядом: «Свой?» Он ещё не остыл от проводов и нуждался в обществе.
- Пар-роходский? — спросил он, с трудом выговаривая букву«р». Не дожидая ответа, сделал вывод и бросил на сиденье дипло¬мат. Затем стянул с себя кожаное пальто, повесил на крючок и тя¬жело плюхнулся к столику.
- Пах-хородский? — не унимался он, путая буквы в столь труд¬ном слове.
- Свои... — буркнул Сергей без особой радости: ни врать, ни тем более говорить правду человеку, витающему сейчас вдали от грешной земли, ему не хотелось. — Не желаешь? — Сергей вытащил из-за спины уже раскупоренную бутылку и стакан.
- Ну ты и молодец! — восхитился Добрыня. — А я сейчас взял в ресторации коньяк на дорожку, да вон друзья отняли, понимаешь. «Хватит тебе, говорят, ты уже и так по летнюю грузовую марку си¬дишь!»
- Пей, не держи посуду. — Сергей подал ему наполненный до краёв стакан.
- Так ты же не сказал, как тебя зовут?! — Добрыня просительно смотрел на Сергея, не смея прикоснуться к чужому вину, не познакомившись с благодетелем. — Меня Виктор зови, Пилькин, второй по¬мощник, ревизор, значит. А ты где?
- Толян меня зовут, понял? Анатолий, — нехотя, не отдавая себе отчёта, зачем, солгал Сергей. На фоне собственных неурядиц его раздражали лучистое благополучие и довольство этим прекрасным ми¬ром, исходившие от добродушной физиономии Виктора.
- Угу, — успокоился Виктор и зацедил из стакана, проливая под качку вино себе на майку с надписью через грудь по-английски: «Син¬гапур»,
Допили вино. Виктор сник на глазах. Его убаюкали ритмически равномерное качание вагона и однообразный перестук колёс, напоми¬нающий обрывок какой-то повторяющейся фразы.
- Будь другом, — вскинулся он, — сходи к проводнице, попроси постель. А то я уже — тяжёлый. И себе заодно. — Он вытащил из внутреннего кармана пальто едва распечатанную пачку пятирублёвок, с трудом выловил из неё одну купюру и подал Сергею.
Поколебавшись, Сергей взял деньги и вышел из купе.
«Пятёрку кинул. Добрый. А кому это он «на чай» бросил: мне или ей? Или нам с ней, на двоих?> — Сергей вышел в тамбур и закурил. В другое бы время ничего страшного: попросил человек уважить, не идти же ему на четвереньках... Ну, дал деньги, какие попались. Можно сдачу принести... Но сейчас, когда он был в отчаянии, всякий жест бил по самолюбию и унижал...
Раздражали и присутствие этого, со всех сторон благополучного Виктора Пилькина, и его кураж с дружками, и купеческий вид, и жест с мятым пятериком...
«Уйти от него в другой вагон? Подумает — пятерик хотел зажать. Пятьсот я бы ещё зажал на время, с отдачей...» И тут он почувствовал, что у него зреет решение. Оно зародилось непроизвольно, само...
«А что если... занять у него пару сотен. Без спросу. Когда уснёт. Добром-то он не даст первому встречному. И сойти с поезда. А потом выслать ему деньги прямо на судно: прости, мол, были критические обстоятельства. Благодарю. Ведь шиковал он сейчас, поди, в ресторане. Официантке, небось, дал себя обсчитать за то, что позволила мацнуть за крутое бедро. Коньяк, говорит, дружкам оставил. И всех при этом ещё благодарил... Потому что для него деньги — тьфу! Нет сегодня — будут завтра. У него есть главное: работа и дом, где его ждут. А мне нужно только на билет да гостинец матери купить. Не с пустыми ж руками на порог явиться после того, как ещё недавно были в кармане такие тысячи, что этому пароходскому гусю столько на весь экипаж не выдавали! Рискну! Иначе зачем тогда назвался чужим именем? Судьба два раза подряд не улыбается».
Кто сыграл роль Лукавого — кадровик? Ленка? деньги? слу¬чай? — он не понял, но искушение оказаться дома через пару деньков было так велико, что избавиться от него оставался лишь один путь —поддавшись ему!
Что он и сделал!
НАЧАЛО КОНЦА
Сергей вернулся в своё купе, когда поезд стал тормозить, подъезжая к станции. Виктор булькал горлом в тяжёлом сне, лежа на спине, в неестественной позе, не дождавшись постели.
Сергей привалился плечом на чужое пальто, где лежали деньги... Не в силах запустить руку в карман, он не отрывал взгляда от сомкнутых век Виктора. Его легонько колотило: он представил, как в последний момент Виктор откроет глаза и скажет:
- Положи на место, шкура!
Вдруг воцарилась тишина— поезд стоял. Послышались голоса людей, входящих в вагон, шумные и нетерпеливые. «Сейчас сюда войдут, и тогда — всё... Скорее! Скорее! Или послезавтра я — дома, или спецприёмник, привезут с позором...» — не думая об этом заранее, он схватил пальто с деньгами. От прилива азартной храбрости схватил ещё и «дипломат» и выскочил из купе.
А через минуту он шагал по тёмному полустанку и неотрывно смот¬рел вслед удаляющейся цепочке огней поезда.
Дело сделано, и его уже не переделаешь, как говорили турки, посадив на кол не того, кого следовало, — потешил он себя в нервной весёлости.
Откуда пальтуган такой? — изумился Толян, когда мрачный и усталый Сергей ввалился утром в каюту.
Хранил у одной подружки в Находке, вроде брошенного якоря, чтобы пускала за своего. Да теперь надежды ни на кого нет, — отве¬тил Сергей, не оборачиваясь: от слов своих же он стал противен само¬му себе за ночные дела.
На поезде приехал? — крутил Толян вокруг да около, не реша¬ясь спросить о деле.
Опоздал на поезд. На попутке добирался, — ответил Сергей и подробно рассказал Толяну о беседе с кадровиком, оставляя при этом персоне кадровика всего три буквы из русского алфавита.
Во Владивосток он и впрямь вернулся на попутном контейнерово¬зе. Шоферу, подобравшему его на переезде полустанка, он рассказал свою историю с Ленкой, всё правдиво, как было на самом деле. Тот так расчувствовался, что накормил Сергея и уложил спать на своё личное место, позади сидений. Этим он растрогал и Сергея: есть же добрые люди на земле, а он, выходит, уже не с ними...
В кармане «пальтугана» он обнаружил около четырёх сотен, а в дипломате, среди никчёмных отчётов и бланков, в маленьком кар¬машке лежала коробочка, а в ней — золотой медальон на цепочке. «Вот и подарок матушке! — решил он. — Можно ехать!»
Бумаги снёс в береговую бадью, медальон запрятал в каюте, как, бывало, из рейса прятал — календари да ручки с девицами.
«Ну, кажись — всё! Концы в воду и на этом разе — баста! Боль¬ше в такие дела — ни даже под расстрелом! Как будто в вонючем жиру вымазался... Сколько ни мойся, а в мозгах запах стоит...»
А через день они оказались в ресторане. Из благодарности за при¬ют и помощь Сергей организовал Толяну «отходную». Ремонт у них закончился, назавтра они уходили в порт под погрузку тары, куда Серёже вход «ферботен».
Жильё уплывало, потому-то Толян и придумал кое-что для Сер¬гея. Он пригласил в ресторан двух знакомых продавщиц из гастроно¬ма, с одной из которых был дружен, но без ведения общего хозяйст¬ва, этого коварного юридического признака грехопадения! Вторую, разведёнку, предполагалось, не скупясь на рубли и вежливость, оча¬ровать Сергею: Ирина жила в собственной квартире с четырёхлетней дочерью.
- Ты скажи девчатам, что я — второй помощник капитана, ладно? — попросил Сергей. — Я, вообще-то, в Дальрыбвтузе учусь заочно на судоводительском. Вроде как правда получается, а? — соврал он другу, представляя себе Виктора Пилькина как эталон благополучия.
- Ладно, скажу, — обиделся всё понявший Толян. — По виду ты тянешь на второго. А за «мастера» прохлять не желаешь, а? — поддел он Сергея. Мастером величают в обиходе капитана, на английский манер.
Ирина, по-видимому, была старше Сергея, но оделась и подкрасилась так тщательно, что могла сойти и за ровесницу, что, впрочем, не имело для Сергея ни малейшего значения. После удара, нанесённого Ленкой под самый дых, женщины в его глазах понесли серьёзный урон. Сейчас его волновало только одно: до отъезда обрести над голо¬вой крышу, чтобы не сцапали как бродягу: город-то режимный!
За столом между тем разговаривали одни женщины. Разговор, как возле пупа земли, вращался у них вокруг гастронома и его обитателей. Пока они, начав с уборщиц, доползали до среднего звена, Сергей с Толяном смутно улавливали суть их сутяжных дел. Но, когда они взя¬лись за особ, приближённых к дирекции торга, ребята взбунтовались:
- Если вы не прикончите трепать про ваш шалман, мы с Серёгой начнём про пароход, и будет как на грузинской свадьбе: все говорят, а слушать некому! Только мы не канадские лесорубы, которые в лесу говорят о женщинах, а с женщинами — о дровах, - горячился Толян.
Заиграла музыка, уже было выпито по паре рюмок коньяка, и Сергей решил, что пора настала начинать спектакль. Он выбрал танец поспокойнее: для душевного разговора желательно держать Ирину в руках, а не гонять за ней по кругу, как туземец, в конвульсиях рит¬ма, и как только смог вежливо (этим никогда не переборщишь) при¬гласил Ирину на танец.
- Что-то вы невеселы сегодня, компания не по вас? — кокетливо спросила Ирина, и Сергей понял: Толян сделал своё дело.
- Ну что вы, Ирочка! Компания — хай-класс. В рейс гонят. Неохота уходить сейчас... Вот и с вами познакомился. Да ещё домой слетать мечтал...
- Возьмите отпуск.
- Не дают уже третий год. Толян советует спрятаться до отхода, а потом принести справку о болезни. Но где спрячешься? У меня нет знакомых в городе, я жил на судне...
Ирина сменила тему, но по её глазам он понял: «попал». После ресторана поехали к Ирине на чашку кофе, ещё часок посидели на кухне. А когда Толян со своей толстухой покидали квартиру, Сергей шепнул Ирине на ухо:
- Я попозже уйду, можно? Капитан следит, чтобы на судно не приходили пьяными.
Ирина, не оборачиваясь, молча кивнула, продолжая одевать гостей.
...Ночью, целуя Ирину, он почувствовал, что она поймала зубками золотой медальон, не без умысла повешенный им накануне себе на шею. Тот самый медальон, из дипломата Виктора.
- Раз поймала, он — твой, - прошептал Сергей, позабыв своё недавнее совсем другое намерение распорядиться богатой вещью.
- Как это понимать? — растерялась Ирина.
- Презент! Подарок, значит, - перевёл Сергей со своего «штурманского» на язык, понятный и в совторговле.
- Я не могу принять от тебя такой подарок... Мне таких даже муж не дарил. Правда, он был матрос... — наивно добавила она.
- Значит, я первый. — Сергея покоробило упоминание о муже-матросе. Сладость благодеяния померкла, но он сам надел ей цепочку на шею. И отомстил за «матроса»: — Считай, что это плата за приют. Я побуду у тебя денёк-другой, до отлёта?
- Живи, Котик, сколько захочешь. Только... дочке не понравится, если увидит тебя в маминой постели. Она перебегает ко мне в шесть утра. Точно, без будильника встаёт. И говорит: «Я твоя будилка!» Ты перейдёшь на диван? Пока она тебя ещё не знает... — Похоже, Ирина оставляла ему шанс «породниться». — У меня после мужа не было ни одного мужчины, — вздохнула она вполне серьёзно.
«Не то дура, не то душа нараспашку... — разозлился Сергей. — Ленка бы такое не брякнула». А вслух сказал:
- Давно заметил: ни черта мужики не понимают в женщинах. Как альпинисты. Обязательно найдут даже на пологой горе такую тpoпу, где наверняка ломают себе шеи. — И он перешёл спать на диван со смутным чувством возникающей уверенности в себе. В этом доме витал дух мира и спокойствия.
Он понял: это чувство пришло от присутствия четырёхлетнего человечка, обилия детских вещей вокруг... Здесь не должно быть места для лжи.
УДАЧНЫЙ ДЕБЮТ
Денег Сергею хватило ненадолго. Приходилось создавать видимость их изобилия, покупать, скрепя сердце, подарки ребёнку и мате¬ри. Благо, продукты Ирина доставляла из вверенного ей отдела в избытке, и они были далеко не похожи на те, что сохли на витрине.
Сейчас он уже не смог бы объяснить, почему не побежал за билетом на самолёт или на поезд, завладев деньгами... Почему ещё тянул? Что здесь – успокоение, привнесённое свалившимся благополучием? Магическая сила денег? Надежда на ещё один заход? Или его усыпило наивное доверие Ирины?
Однако по печальному уроку, преподанному Ленкой, Сергей сде¬лал вывод: покидать невест нужно вовремя. Не доводить дело до ядов и верёвок, но и не дожидаться, пока укажут перстом на дверь!
Хуже всего было то, что он реально осознал: в море его не пустят, а потому ходить по конторам бесполезно. Ясность внёс, сам того не желая, тот кадровик в Находке.
«Оно, конечно, если пойти в комиссию при исполкоме... Сунут на стройку каменщиком второго разряда, на восемьдесят рублей за побегушки туда-сюда, чтоб другие заработали. За этим, что ли, я ехал на восток? Строек хватает и на Украине... Сейчас и на стройке не встре¬чают с оркестром, если у тебя статья на лбу...»
А раз так, то как ни крути, а выходило одно: добыть денег на до¬рогу и уехать восвояси.
Но кто ему сейчас даст денег? Никто. Выходит, что это самое «добыть» для Сергея вытекает в одно: снова украсть...
«Ждать больше нечего... Сидеть на иждивении у Ирины?.. Нет! Рискну и уеду... Вот они, деньги, лежат за любой дверью! Только набраться храбрости — зайти на пять минут, и ищи ветра в поле! Ведь повезло же там, в поезде! Что обворовывают, слышал часто, а вот чтоб судили кого... — не слыхал. Может, не всех ловят? Город-то как перевалочный пункт. Вербованных везут. На север сами едут, как мухи на мёд. Сезонных на рыбе и на золоте — тьма! И все — через город. Попробуй найди...» — Так вызревал у Сергея новый за¬мысел. Когда не работаешь и нет ни гроша, одно дело остается — думать...
«Домой...» При мысли о доме становилось теплее на душе. Перед глазами сразу – летняя кухня, и маманя возится с зеленью... Милые, знакомые тропиночки к окружённому молодыми дубками ставку, где с первым солнцем шум и гам от детворы, да и старшие заскакивают окунуться, всё больше на рабочей технике. Маманя прямо к воде принесёт редиску, лучок, огурчик с грядки: «Что ж обедать не идёшь, сыну?» А вечером на весь посёлок гремят динамики с танцпло¬щадки — самодеятельный ВИА с такими двумя солистками, что не хуже столичных! На всех языках поют. Содержания, конечно, никто не знает, но получается — сказка!
Два последних дня Сергей был сам не свой. У кассы кинотеатра раскрылось, что у него нет денег. Пришлось взять протянутый Ириной рубль... Это было всё. Его время вышло...
Но едва ему удалось убедить самого себя, что это так просто — зашёл, взял и вышел, — как тут же на него навалились видения, запомнившиеся по фильмам, книгам, а то и просто плод фантазии...
Два дня мельтешили перед глазами то милиция, то зал судебных заседаний, где и был-то зевакой, один раз... То виделось, как в «воронок» подсаживают парнишку (ну прямо — вылитый Сергей!), а он бросает печальный взгляд на скорбно стоящую в стороне мамашу (ну прямо — вылитая маманя!), вытирающую слёзы: не в армию прово¬жает — под конвоем увозит его спецмашина без окон...
А вот что с парнишкой дальше-то, Сергей представить не мог. Что там, в колонии? В книгах об этом не пишут, в кино — не показы¬вают. Эстетики там мало, конечно... А вот говорят об этих островах иной жизни разное. Одни ужасы плетут, когда во времена лагерные кипели страсти скотного двора: «беспредельные люды» и «порядоч¬ные», «мужики» и «махновцы», «дери-бери» и многие другие — пору¬чики, Макары, поцы — укорачивали себе жизнь ради иллюзии про¬теста.
Другие говорят, что там сплошное бренчание на гитарах и пере¬сказы захватывающих дух историй.
Откуда таким как Сергей знать, что колония в массе своей — сообщество людей, от которых общество сочло необходимым избавить¬ся на определённое время, людей, которых невежество или низкая культура привели в столкновение с моралью и нравственными принци¬пами общества.
Да, в колонии, бывает, бренчат на гитарах. Но в свободное от работы время и в определённом месте, в клубе. А так — ежедневный монотонный труд чаще всего не по специальности, что само по себе уже наказание. В обществе, где о чувстве товарищества — понятие смутное... Двойное наказание! И заборы, заборы, заборы... А за ними, на свободе, люди живут! Влюбляются! Возятся с детишками. Работают, там тоже есть товарищи. Есть и увлечения, хобби. И, наконец, мож¬но съесть сегодня жаркое, а завтра целый день сидеть на зелени! И жизнь кипит, и что-то происходит, и это такое чудо из чудес — Жизнь!
В колонии же, если что и происходит, то всё не к радости... Даже если кент выходит на волю, оставшиеся не спят две ночи, а то и ревут втихаря... Колония — это отсрочка жизни, вычеркнутые годы. А жизнь одна. Нельзя одну просидеть, а вторую прожить, потому что у каждо¬го не две жизни! Одна. И одна в ней молодость. А в молодости, как говорят французы, — вся жизнь! Нет! Не существует таких причин, таких материальных благ, ради которых стоило бы пойти на годы за колючую проволоку...
Ничего этого Сергей не знал, и, может быть, поэтому на третий день всё-таки решился и полез в свою сумку...
Эту связку ключей он обнаружил в каюте у Толяна, в одном из нижних ящиков, когда искал курево. Они принадлежали находивше¬муся в отпуске судовому плотнику, хозяину всех судовых дверей. На связке были два ключа-вездехода. «Мастер» — называют такой ключ на судне, а владеют такими отмычками лишь два доверенных лица — старпом и плотник.
Ну и дела! С «мастером» я теперь здесь как мастер, — обра¬довался Сергей, имея в виду капитана. — Могу теперь «ходить в го¬сти» за чтивом и куревом в любую каюту!
Что он и делал по ночам, отоспавшись, как сова, днём.
Оба «мастера» он «ненароком» унёс с собой. И, как ружьё, которое в последнем акте пьесы должно выстрелить, эти отмычки должны были сработать в руках владельца...
Рядом с автобусной остановкой — пятиэтажка. Он зашёл с обрат¬ной стороны, со двора, и сразу — в первый же подъезд...
Сердце колотилось так, что, казалось, его удары слышны на весь дом... «А они ведь подумают, что грабитель был чистый живодёр. Зна¬ли бы, как я сейчас дрожу, прямо-таки ноги не держат», — думал он, не в силах сосредоточиться.
Остановился на втором этаже. На клумбу сигануть можно, и то спокойнее... «Спрошу Иванова, если откроют, — решил он, но тут же испугался: — Не-а, Иванов не годится. Ивановых в России — каж¬дый третий. Ну, не Кобзона же спрашивать! Спрошу Колесова, так уж не запутаюсь», — а палец жал уже кнопку звонка...
Тихо...
И тогда Сергей не дыша достал «мастер»...
Первый ключ в русский замок не входил. С перепугу Сергей чуть было не оставил опасную затею до лучших времен, но перед взором мелькнули оба Иришкиных зам¬ка, со звоном отлетевшие на тренировке...
От второго ключа дверь бесшумно подалась, он скользнул в квартиру и прислушался, готовый бежать назад.
На кухне бодро разговаривали двое, смеялись. Заиграла музыка, и он, едва не потеряв сознания, с облегчением вздохнул: радио-репродуктор. Обошёл квартиру. Никого! Раздражал запах чужого жилья, в спешке брошенные интимные вещи, а особенно — бодрый голос диктора, ненужный, словно свидетель.
Он прошёл на кухню и зло рванул штепсель из розетки. Стало так тихо, что слышно было тиканье часов на стене.
Он стал вспоминать: что и где хранила Ленка?
Открыл дверцу серванта в стенке: «Ну надо же! Бабы совсем без фантазии!» На таком же примерно месте стояла такая же примерно деревянная шкатулка, а в ней добрая пригоршня женских ук¬рашений светилась разноцветными камнями! «Всё!.. Больше мне ни¬чего не надо. Здесь хватит на небольшой ювелирный магазинчик. — восхитился обрадованный удачей Сергей, запихивая спешно колючие сокровища в карман. — Это кто же, интересно, здесь живёт? Навер¬ное, не меньше, чем директор овощебазы, а?» — Окинув стены быст¬рым взглядом, он обнаружил панцирь лангуста, китовый ус в серван¬те, снимки загарпуненных китов и портрет бородача в форменной мор¬ской фуражке.
«И как я раньше не заметил этого маримана? Ладно. Не его, а вот эту жлобиху пощипал маленько. Побрякушки её только портят. У-у, туземка», - процедил он в лицо портрету на стене с изображени¬ем очень недовольной, полной женщины. Хотел уже уходить, но вспом¬нил: в стопке чистых простыней Ленка хранила деньги. Пошарил — точно, есть! Считать некогда, потом. Метнулся к двери, послушал: тихо... Что-то тянуло назад, в комнату. Обернулся с порога — ваза с дорогими конфетами! «Ах ты, мать честная! От конфет я ещё ни разу в жизни не отказался! — Сергей схватил в коридоре спортивную сумку, вытряхнул из неё какую-то обувь... На глаза попались кеды детского размера, кроссовки. — Так. Что же получается? Берём кон¬феты, кроссовки и... вот этого красавца, — он мигом засунул в сумку кассетный магнитофон, — и, да простят мне малолетки грех: спишут, скорее всего, за их счет...»
Выскользнул из квартиры. Поставил сумку в уголок, под лестнич¬ный пролёт, выглянул на улицу: на противоположном углу дома иг¬рали дети несмышлёного возраста. «Беспечный народ, россияне, хоть грузовик подгоняй! А я в хате-то дрожал».
Он вернулся, непонятно зачем запер дверь и, сдерживая себя, чтобы не идти слишком быстро, неспешно завернул за угол и сел в подошедший автобус...
УДАВКА
Вечером он повёл Ирину в ресторан. Хотелось сбросить напря¬жение трудного дня, мысли всё ещё держали его в подробностях «того» визита. Денег там он взял мало, около сотни, и на дорогу их всё равно не хватало. Значит, надо было найти покупателя на такое золото, а где его искать и каким образом, он не знал.
В скупку, конечно, идти нельзя: в каждом кинофильме перво-наперво показывают, как трясут скупку. Старые моряцкие приёмы всё нести на «забой» в гастрономы и кабаки вызывали опасение, но посмотреть, «понюхать воздух» не мешало...
Не слушая Ирину, вертевшую головой в радостном возбуждении, он думал о своём и только поддакивал ей. Потом, извинившись, вышел покурить.
Он прошёл, медленно ощупывая глазами затемнённый зал, стремясь угадать среди сидящих за столиками, официанток и всех встречных-поперечных жаждущих озолотиться. Но не обнаружил даже намёка, отвечающего его заботам.
Заметив пустующую банкетку у стойки бара, Сергей направился туда. Вокруг стойки сидело несколько пар, потягивающих через пла¬стиковую «соломинку» не охваченные прейскурантом, непритязатель¬ные смеси. Он сел, наблюдая из мрака за нервными, освещёнными баг¬ровым светом руками бармена, и тут у него забрезжила надежда: та¬кие руки прямо созданы считать большие деньги!
- Что желаете? — вытирая стойку и не глядя на Сергея, спро¬сил бармен.
- Коктейль какой-нибудь... И сказать два слова.
Бармен посмотрел на него изучающе-недовольно. Он любил свою работу, а потому избегал тайн, влекущих непредсказуемые последст¬вия. Однако, покосившись на клиентов, он удостоил Сергея небольшим наклоном в его сторону.
- Понимаешь, с женой разбежались... Чтоб не делить коопера¬тив, откупилась золотыми побрякушками. Не возьмёшь оптом?
Бармен долго смотрел на него большими, тёмными глазами, не мигая. Сергею показалось даже, что бармен его не понял. Но тот вдруг ощерился:
- Вот что, Гена*, вали отсюда, чтоб я тя больше не видел! По делу взять хочешь? Ничего не покупаю и не продаю. Передай там! — резко и неожиданно громко отрезал он.
Сергей растерялся и пошёл прочь. И, обернувшись, со злостью решил: «Никуда ты от меня не денешься, химик-аналитик! Честняк! Да у тебя на лбу написано, кто ты есть! Вот буду торчать под носом каждый вечер, сам позовешь, козлина!»
Он вернулся к Ирине повеселевшим от своей затеи: найден вер¬ный ход. Этот индюк уже кумекает, наверное!
Сергей объявил бармену осадное положение: каждый вечер садился за столик неподалёку от стойки, в секторе обзора Вячека. Он уже, по примеру завсегдатаев, здоровался с барменом, панибратски величая его Вячеком, от полного — Вячеслав.
Вячек бесстрастно отвечал на его приветствия, но дальше не шёл. Сергей стал тревожиться. Ходить по вечерам в бар без Ирины и при¬ходить поздно с запахом — игра с огнём, в пламени которого сгорел её муж!
Однажды, просидев недолго за знакомым столом, он поднялся, намереваясь уйти, но услышал за спиной:
- Вы, что, уже уходите? Сядьте!
Внутри у Сергея полыхнуло жаром. В ногах появилась слабость: «Милиция!»
Озираясь, он безвольно опустился на стул. «Доигрался с барме¬ном. Заложил...» — пришла паническая мысль.
С обеих сторон к нему за стол подсели двое мужчин в штатском, трезвые...
_______________________________
* Гена — внештатный сотрудник УВД (жарг.)
Сергей опустил голову, ожидая приказаний, а услышал:
- Так что у вас есть такое, чтоб купить, как говорят в паршивой Одессе? Да не пугайтесь, мы — не милиция. Мы честные люди. Пой¬мите, милиция бы с вами беседовала в другом месте, — сказал тот, что помоложе, высокий, крепкий мужик со шрамом через весь лоб. Его спутник, пожилой представительный мужчина, молча рассматривал Сергея из-под густых бровей.
Сергей ждал и даже мысленно готовился к такой встрече, но от неожиданности испугался:
- Чего вам надо? Я вас не знаю!
- Ну что вы так волнуетесь? — вступил в разговор пожилой. Он обернулся к своему товарищу: — Пойди, Ян, принеси нам чего-ни¬будь. Что будете?.. Не знаю, как вас величать. Коньяк?
- Костя, — представился Сергей нехотя. Он ещё не решил для себя, что сейчас нужно срочно предпринять. Убегать? Если они из ми¬лиции, то далеко не убежишь. А если это купцы по наводке бармена —тогда зачем же убегать, сам их искал. Деньги нужны, а не цацки!
- Я вам что хочу сказать, — спокойно-неторопливо начал пожи¬лой, когда они остались вдвоём, — если один хочет продать, а второй купить, то продавец должен показать товар. В противном случае он мошенник, верно?
- Но не здесь же. — Сергей постепенно преодолевал волнение, мешавшее сосредоточиться, к этому располагали манеры по¬жилого. — У меня с собой-то всего нет.
- Вы правы. Здесь не место. На улице стоит наша машина. Пойдёмте, там поговорим без посторонних, — пожилой всё время неесте¬ственно улыбался. Беспричинно, на восточный манер, желая, по-види¬мому, за улыбкой скрыть суть разговора от окружающих.
К столу возвратился тот, которого назвали Яном. Растопыренными пальцами он неловко нёс три бокала и хмурился, словно ему пред¬стояло выпить яд.
- Пошли! — Сергей залпом проглотил коньяк и перевёл взгляд на новых знакомых, как бы предлагая им хоть таким способом подтвердить, что перед ним — свои. Однако те, вскользь переглянувшись, встали и пошли к выходу. Не прикоснувшись к бокалам...
Через заполненное оживлёнными людьми фойе вышли на улицу. Вечер сверкал огнями и свежевыпавшим снежком, как на Но¬вый год. Изнутри звучала музыка, а у входа в ресторан кружили, со¬бираясь в стайки, молодые пары. Женщины были так нарядны и воз¬буждённо красивы, как будто им сию минуту предстояло выйти на сцену, а не сесть за столик. Сергей с завистью уловил на их лицах без¬заботную радость жизни. Так выглядят люди, уверенные в себе.
А позавидовал им потому, что даже в лучшие времена, когда с приходом из рейса у него водились приличные деньги, он не мог вот так, как они, без тревоги, беззаботно радоваться жизни. Давила необходимость идти на ночлег в свою каюту, что само по себе, после сверка¬ющего общества молодых девушек, одежд, музыки, казалось ему уни¬зительно гадким. Давило положение без вины виноватого — нетрезвый на судне! — когда каждая скотина лезет тебя воспитывать и учит жить... А если удавалось найти подружку, это почти всегда кончалось неприятностями. Или мордобоем от её прежних друж¬ков, претендующих на уже «готовую», после ресторана, подружку. Или обчищенными к утру карманами, если, ослеплённый с вечера её преданностью, поленился запрятать деньги под ковёр, в носок, под матрац. Или милицией, если хата подружки была «под колпаком». Или нехорошей болезнью, или... мало ли ещё чем, если у человека нет тыла и несёт его, словно перекати-поле...
Ян сел за руль нахально стоявшего под самым знаком зелёного «жигулёнка», Сергей с пожилым расположились сзади, и машина тут же рванула с места.
- Куда мы едем? — забеспокоился Сергей.
- Называй меня Иван Иванычем, а это — Ян, — представился пожилой, не торопясь с ответом. — Так что же случилось, Костя, что воровать пришлось? — вдруг огорошил вопросом Иван Иванович, заметно изменив тон общения. Он продолжал ещё слегка улыбаться, но глаза его с необычайно тёмными зрачками стали жёсткими.
Сергей вздрогнул от слова «воровать» и, отстранившись, уставил¬ся на пожилого.
- Да куда мы едем? — повторил он обеспокоенно.
- Да ты не паникуй. Мы едем к Яну. Нет при себе денег, — объ¬яснил Иван Иванович и дружески похлопал Сергея по плечу. — Нови¬чок! Макарушка!
- Я из машины не выйду. Давайте здесь, как договорились, - заартачился Сергей.
- Ну и хорошо. Покажи здесь, — согласился Иван Иванович.
Ян лихо вёл машину, и седоков время от времени на поворотах бросало друг на друга. Это, как ни странно, незаметно снимало напряжённость ситуации.
«Ладно, - подумал Сергей, нащупывая в кармане серёжку поменьше, - деваться теперь некуда... Может, они так и торгуют золо¬том, на летящих машинах? Чёрт их знает, спекулянтов этих! Не на барахолку же возят золото в авоськах. Ох, и гонит же этот амбал, ровно таксист без плана!»
- Вот! — разжал ладонь Сергей.
Иван Иванович осторожно взял серёжку, поднёс к глазам, вклю¬чив свет в салоне, повертел. Возвращая, сказал:
- Если камни подлинные — семьсот. Но ты получишь поло¬вину. Серьги тёмные. Риск. Согласен?
- Какие такие тёмные? Золотые они! — решил поторговаться Сергей, не дать себя обмануть.
- Краденые. В розыске они, — спокойно объяснил Иван Ива¬нович.
- Да что, на них написано, что они краденые? — взвился Сер¬гей. — С женой я разошёлся, понял? Сама отдала, чтобы кооператив не делить... — заученно начал он легенду.
- Заглохни, мужик! — раздражённо перебил его Ян с переднего сиденья и даже, оборотившись назад на полном ходу, вскинул руку, как для удара. — Фуфло прогонишь ментам, на допросе! На нас свой хомут захотел повесить? За кого держишь? Отдала, гутаришь? Плохо ты баб знаешь, фраерок!
- Мне всё равно, Костя, где ты это взял. Успокойся, — перебил Яна Иван Иванович. — Заберу всё с половинки. Ты сам понимаешь, почему... Ты лучше расскажи теперь, чего разошлись-то? Пил, небось, гулял? — Иван Иванович был заметно вежливее Яна и располагал к откровению.
- Чего рассказывать... — Но Сергею вдруг захотелось выговориться. То ли начал действовать выпитый коньяк, то ли участие, проявленное Иваном Ивановичем, то ли совершаемая сделка растормози¬ла Сергея, и он стал правдиво рассказывать всю историю, всё как есть, без прикрас. И о кражах — тоже.
- Ян, ты слышишь? Чего делают эти козлы противные, кадрови¬ки! — искренне возмущался «на публику» Иван Иванович, професси¬онально ощупывая мускулы у Сергея. — Не берут на работу парня, бывшего десантника, с мускулами самбиста!
- Да ну их! Знавал я одного такого коновала — Петра Прокопьевича. Душегуб! — включился Ян и, пригнувшись, обменялся через зеркальце многозначительным взглядом с Иваном Ивановичем.
А Иван Иванович продолжал, обняв Сергея за плечи и заглядывая лицо:
- У них, у начальства твоего, ты всё только «должен» да «обязан», а как твоя личная жизнь складывается — им дела нет! И у ком¬сомольцев твоих — то же самое, холуйское подражание дядям в до¬рогих шапках... Разрешается только одно: перевыполнять норму, ос¬тальное всё запрещается. Поэтому-то дураки и хитрованы, которые не высовываются, ничего не делают, зато ничего не нарушают — они наверху оказываются, в больших людях! Разве у тебя на судне не так было, а?
- Ну, конечно, так! — Сергея распирало от жалости к себе. — Ну представь. Четыреста девчонок вербованных привезли в море на наш плавзавод, подмену, все с Хохляндии. И вот целый год вместе, а зайти к ней в каюту, потарахтеть по-своему — нельзя! Замполит сидит на хвосте: «Не положено!» Да какой же это изверг «не положил»? Говорят, на берегу будете общаться! Так на берегу у нас, опять же, те же каюты. И у неё, и у меня! А мы поженились бы и вдвоём поплавали, на флоте затормозились оба, по береговым очкурам не бегали, — спешил выложить Сергей наболевшее.
- И после всего этого ты ещё сам рвёшься на эти галеры? —изумился Иван Иванович так искренне, что Ян, не выдержав, простодушно брякнул:
- Ну и дура-ак же!
- Да ты знаешь, Костя, что во мрачные времена на такую работу отправляли насильно, только за тяжкие преступления? Ты слепой! Ты только посмотри вокруг: вечер, снежок, девушки, музыка, ресто¬раны! И вот среди всего этого — ты! Молодой, красивый, сильный! Жить надо сейчас, пока ты молод, ничего не откладывая на «потом».Потом ты уже не будешь такой... беспечный! Ты только посмотри, как прекрасен город! Особенно, если... не работаешь. Он — совсем другой, сказочный, полный всякой всячины. Работая, этого всего не замеча¬ешь, разве не правда? Вспомни, как мы, разинув рот, ходим гостями в чужом городе и как бегут, словно ошалелые, ни на чём не задержи¬вая взгляда, его жители! Да как же тут не погулять, когда ты с моря пришёл, где ты словно срок отсидел? И не разрешают, и ещё с работы выгоняют? — Иван Иванович говорил вдохновенно, любуясь собой. Ян поддакивал восклицаниями: «Правильно, Иваныч! Точно!»
Сергею стало хорошо и легко на душе от его слов и захотелось одного — не расставаться с такими душевными людьми, но ради прав¬ды он всё же возразил:
- Вот тут только вы не правы: когда не работаешь — город чу¬жой, люди за богодула принимают, шарахаются, как от заразного... На душе от унижения кошки скребут, хоть вешайся. Работа и семья человеку нужны. Семья и работа. Я так думаю.
- Да ты ещё не знаешь, Костя, кого ты встретил. Я тебе скажу: в нашем лице ты найдёшь защиту, вроде профсоюза. Ничего, Костя! Скоро ты, как победитель, будешь плевать на твоих вчерашних мучителей и будешь сам себе и кадровик, и начальник! Я тебя устрою мат¬росом-спасателем на санаторный пляж. Выходит, что ты — начальник пляжа и кадровик: твои кадры — все красавицы, лежащие томно на горячем песочке. Скольких ты спасёшь там от скуки — столько раз отомстишь своей Ленке! Всё: работа по специальности и отдых— ря¬дом, пойдёт? И поедешь ты на свою Украину на собственных колёсах и одетый, как лорд! Скажи-ка, Ян, сколько я тебе одалживал на ма¬шину год назад?
- Пять штук. Вот она, моя. «пчёлка» трудовая. — Ян легонько хлопнул ладонями по рулевому колесу, развеселившись.
- А сколько ты мне сейчас остался должен? — демонстрировал Иван Иванович Сергею свои возможности.
- Уже рассчитались. Кроме, конечно, чувства благодарности, —добавил Ян и, обернувшись, изобразил подобающую маску.
- Так вот, Костя, — Ивана Ивановича потянуло на философские обобщения, — однажды познав любовь и дружбу, жить без них уже нельзя. А тебя отправили в пустыню, в одиночку. Но ты уже не можешь быть один, тебе нужна крепкая дружеская рука! Я прав, Константин, не так ли?
- Вы правы! Конечно! Я рад, что встретил вас... Меня-то, вооб¬ще, Сергеем зовут... Не знал, кто вы... — Тут он заметил, что городские кварталы остались позади, а по обеим сторонам дороги мельтешит припорошённый пушистыми охапками снега лес, с редкими островками забитых досками дач. — Но куда мы так далеко едем? Мне же домой нужно! Меня и эта выгонит!
- Успокойся, Костя! Эка ты суетливый... К Яну поедешь, пожи¬вёшь у него. Беда за тобой ходит, у них — точная бухгалтерия. А ты уже нас знаешь, «портным» тебя могут заделать. Стоит им подойти к старушкам, сидящим у подъезда, где ты сейчас притулился, как те всё выложат: «Серега-вор живёт в такой-то квартире, ест то-то, пьёт то-то, спит с гражданкой такой-то, на таком-то боку». И через час ты исчезнешь на много лет, клеймённый не статейкой КЗОТа, а статьёй уголовного кодекса! Понял? У нас останешься — Костей. А чем пло¬хо — Кот!
Машина тем временем свернула с опустевшей автострады и закачалась на ухабах бездорожья. В свете фар замелькали кладбищенские ограды и надгробия...
- Зач-чем мы сюда?.. — запнувшись спросил Сергей...
...Очнулся он от боли в суставах рук. Ян растирал его лицо пригоршней снега, и тёплые струйки стекали за ворот и капали с подбородка.
- Р-развяжите... сейчас закричу... рукам больно... не могу больше терпеть... — хрипел Сергей. Шнур на горле мешал говорить.
- Не закричишь. Не успеешь. Задушим. — Иван Иванович приблизился вплотную и зло процедил: — Тебе, падла, выбор дан! А ты незнайку корчишь: больно ему! Если согласен отдавать половину, ты —свободен, а не согласен — в яму, что ж не ясно?
- Согласен, на всё согласен. Развяжите скорее!..
- Развяжи его, Ян. Он запомнит. А не запомнит — на Украине, в колонии, на дне моря, где угодно достанем! Сам в петлю залезет, если ссучится!
«Попался! Шайка бандитов... Такие шутить не станут. Удавка! Сам себе накинул... Теперь пропал... — Истерзанный, он привалился в угол заднего сиденья, а мысль лихорадочно стучала: — Пропал, про¬пал...»
И родной домик на Украине сразу отдалился на космическое расстояние, не измеряемое теперь ни рублями, ни километрами. Он остался в другом, светлом мире. И, как всегда в беде, заныло сердце в тоске по матери, единственной защите, которую он теперь, скорее всего, никогда не увидит... Помощи ждать неоткуда, в милицию не по¬бежишь..
Ян уверенно гнал машину по тёмным безлюдным улицам пригородного посёлка.
- Меня забудь. Никогда не видел и не слышал, понял? Всё — через Яна, — сказал Сергею Иван Иванович после долгого молчания, выходя из машины где-то в тёмном переулке. — Не обижайся за стро¬гую проверку... Расплата у всех у нас одна — жизнь... А человек говорит правду только перед смертью! А ты молодец! Были тут... Приходилось стелить под них клеёнку после строгого разговора. Ян, за¬берёшь у парня «шахиню» и рассчитаешься. И там... Помягче. Дай парню «ивана разыграть» — в люди выйти...
ТАКСИСТ-НАДОМНИК
Два дня Сергей отлеживался у Яна после «крещения», а на тре¬тий появился в магазине у Ирины.
Вид у него был унылый, и она сразу решила, что это верный приз¬нак вины.
- Где гулял, Котик? По крышам? А кошечки там были? — Она заметила на его шее бинт. — Старый способ! Сама в замужестве применяла... — Она смотрела в сторону, не скрывая отчуждения и обиды. — Дура я, дура. Мало меня один научил... А я всё верю...
Сергею стало унизительно стыдно, словно Ирина была свидетелем его жалкого падения там, на «участке номер три», как условно Ян велел величать кладбище. И это чувство возникло оттого, что Ирина назвала его «Котик»... Те тоже окрестили его Котом! Как сговорились! Однако ему стало жаль Ирину: вера к нему пошатнулась, а тут ещё надо покинуть её... Не по своей воле. И это не подлежит никакому обсуждению... Надо хоть объяснить как-то полегче...
- На, посмотри, — вяло оттянул Сергей бинт. Там, вокруг горла, синела пугающая полоса.
- Батюшки! Ты что — вешался? — Ирина была потрясена.
- На проволоку налетели на мотоцикле, — не заботясь о достоверности, щадя Ирину, на ходу сочинял Сергей. — Ездили с приятелем к нему на дачу, а там кто-то проволокой тропку перегородил. Товарищ пригнуться успел, а меня под горло стегануло, думал: загнусь. Отле¬жался вот, перед полётом, у него.
- Я тебе верю, Котик. Да-а... Вот ключ, забери с собой. Ты его забыл? А когда летишь-то?
«Она такая же дурочка, как я. Уже забыла обиду. Не разглядела ложь...» — грустно подытожил Сергей и ответил:
- Я сейчас прямо в аэропорт. Чемодан у тебя найдётся?
- Так мы не попрощаемся... дома?
- Я скоро вернусь... — сказал Сергей и тяжело вздохнул...
- Так возьми же гостинцы! Зайди. Я быстро приготовлю здесь! Чемодан возьми на антресолях, хоть насовсем. — Ирина выскочила к нему в зал. — Ключ опять забыл!— Она повисла у него на руке и пошла на виду у всех с ним к выходу.
- Я себе сделал дубликат, — промямлил Сергей, отстраняя ключ и стараясь не глядеть на Ирину.
- Значит, полетел... — растерянно остановилась Ирина у дверей.
- Да, полетел...
«Полетел. Только вниз и ни обо что не ударяясь...» — добавил он обречённо, не вслух и пошёл, не оборачиваясь.
Возвратился он на «дачу» — так Ян нарёк свою избушку, постро¬енную ровно век назад, — вовремя: Ян уже злился, сидя один за на¬крытым столом.
- Все хвосты убрал? Ничего не оставил? — сверлил он Сергея тёмными цыганскими глазами.
- Ничего. — Сергей смолчал об оставленных у Ирины магнито¬фоне и сумке. Побоялся идти с ними по городу: ещё раз дро¬жать! Магнитофон — не примета, таких сейчас тысячи, а сумка...
- Садись, Кот. Разговор есть. — Ян достал из холодильника хрустальную розетку с нарезанным лимоном, из старинного резного серванта — замысловатый коньяк. Плеснул в один бокал и поставил его перед Сергеем: — Давай! Очистим твою совесть причастием — ха-ха! — к святому делу.
- А себе что не налил? — удивился Сергей.
- Я вообще не пью. И за руль мне с самого ранья. Как товарищи прокуроры говорят: «От водки до тюрьмы — один шаг!» А нам тюрьма ни к чему, пускай там наши клиенты сидят... Вот об этих бесах я тебе и хотел рассказать... Да ты выпей, мужик, не смотри на меня, — он дружески похлопал Сергея по плечу и слегка обнял его. — Слушай внимательно: зачем самим воровать, когда можно с подпольными дельцами поделиться? Наказать этих котов — благое дело! Понятно, что сами они не принесут. И никакие угрозы на них не действуют — они закалились, играя с Законом, и обложились, как мешками с песком, круговой по¬рукой! Приходится давить эту моль удавкой на краю могилы, топтать их живьём в яме, подвешивать мордой вниз... Только перед неминуемой смертью они раскошеливаются. И остаётся у них одно — платить за свою поганую жизнь. Ни вперёд, ни назад! Впереди — тюрьма, поза¬ди — удавка, смерть. Смерть безвестная, позорная, потому что компаньоны спишут за счёт «беглеца» все грехи... — Ян прервал себя, на¬ливая сваренный на «машине» кофе.
- Зачем мне всё это? — подавленный услышанным, взмолился Сергей, воспользовавшись паузой. — Отпусти меня, Ян... Прошу как человека! Не давай денег, только отпусти! Я не тот человек, который тебе нужен. Я чуть сознание не потерял, когда был в чужой хате...Я боюсь...
- Дак я тебе зачем столько объяснял? Чтобы ты понял, что с Законом мы дел не имеем. И вроде даже наоборот, хапуг щекочем ве¬рёвкой, выходит — Закону помогаем. Менты долго разговоры разгова¬ривают, доказательства собирают, а там, глядишь, и на тормозах спу¬стили... А у нас: где взял, как взял — не колышет. Нахапал — дай людям, пока не конфисковали! Конец-то раньше-позже всё равно един:тюрьма и конфискация! — Ян воодушевился, говорил складно, с чув¬ством обличителя порока. Сергей же, напротив, сидел, озабоченный, ис¬пуганный, весь в себе: откровения Яна лишали надежды на освобожде¬ние из страшной компании...
- А если они пожалуются? Что ж, им нет никакой защиты: режь их, убивай? — спросил Сергей, чтобы только возразить.
- Закон, конечно, защищает и их, и нас с тобой, и всех граждан. Но им это невдомёк. Они сами себя отринули от Закона. А потому жаловаться им некому. Мы их предупреждаем, что если они пойдут на сознанку и выберут тюрьму, то и там им сделают «духоту». Знаешь, как делают духоту? Страшное дело! На работе не запишут норму, в сто¬ловке плюнут в миску. На койке под одеялом окажется нагажено, у со¬седа обчистят тумбочку — целый хор очевидцев объявит его крысятником. А самое страшное — пустят по колонии слух, что он «голу¬бой»! И так каждый день — пытка, а впереди — годы... Такое не вы¬держит никто! И тогда «подшефный» берёт в руки верёвку... И поделом ему, если вспомнить, как он на воле раздувался как индюк от своего «умения жить»! Как он, паразит, плодил вокруг себя паразитов... Ну, теперь смекаешь? — Ян был доволен собой. Более кратко и ясно по¬святить в дело нового человека невозможно.
- Смекать-то я смекаю. Но я боюсь... Честно. А если повяжут? —Как же Сергею не хотелось влезать в эти дела! — Что вы ко мне при¬вязались? Мало других, что ли? — Он был в отчаянии.
- Понимаешь... Наши парнишки все меченые. И не по одному заходу... Если раскрутят, то всех сразу. А ты нигде не числишься! Вроде как и нет тебя вообще! В случае пожара — не сгоришь, сармак увезёшь. Там и встретимся, если что, на Украине, понял? Но если возь¬мут, гони на меня: я тебя вёз, ты мне пожаловался: без работы и жи¬лья. Я тебя взял на квартиру, обещал устроить в парк, но... затянул, такой-сякой. И больше — палец в рот! Хоть откуси! Никакой музыки! Всё запомнил? Так что — скоро будешь дома, как козырной! Да, вот ещё что: Ивана забудь начисто! Он — голова! Дорого бы дал ОБХСС за его картотеку! Ну, чего, пей! — Он налил Сергею коньяк. — Да¬вай хорошо отдохни, завтра из дому никуда! Я поставлю в сарай таксомотор, а на моей мотанём на одну хату!
- А план твой как же? — вырвалось у Сергея машинально. Он знал только спешащих таксистов.
- Ха-ха! Ну ты, Костя, даёшь! Да у нас завтра будет сто планов в карманах! Уж один-то мы бросим парку! Может, я — таксист-надомник, дома план делаю! В третью смену!
У ЯНА
Около месяца прожил Сергей у Яна, в старой хибаре, на окраине города. Дом, мебель и вся, до мелочей, утварь — всё было старинным, старым. Так что Сергею стало казаться, будто на дворе сегодня восемнадцатый век и нету таких признаков цивилизации, как прописка, учёт в психиатричке и у венеролога — отметку в судовой роли заполучить перед каждым рейсом! — трудовая книжка, вызов-пропуск-разрешение чего-то и строгое запрещение — того-то... Нету плавзаводов, кадровиков и милиции...
Тоска. Как в больнице: ходить можно, а за ворота — не моги!
Нет, уходить из дому впрямую Ян не запрещал. Сам он, тем бо¬лее, отсутствовал только по работе. Но как только Сергей шёл в мага¬зин за сигаретами, ну и само собой, пузырь от тоски прихватить, Ян выходил из своей комнаты и цедил ему в спину, нахмурившись:
- Куда пан намылился? Цо пан волыть?
- Да вот, за куревом сходить надо...
- Иди. Но если подойдут к тебе менты с дудками — по двое ходят, срочные, самые лютые и дурные, — ко мне не приведи их!
Уходить сразу пропадала охота.
- Домой хочу, — однажды заявил решительно Сергей. — Ян, тебе сказал Иваныч рассчитаться со мной. Дай денег, я поеду домой...
- Ну чего кипишуешь, Серый? — Ян впервые назвал Сергея по имени и сказал просительно-мягко: — Ну, чуток подожди. Неделю-две, и уедем вместе. Собрать нужно тут кое-чего до кучи и — рвать. И зна¬ешь правило: товар — это ещё не деньги. Пока он не превращён в жи¬вые деньги, он — улика, морока, он — вещдоки, ключ от камеры, а то и на тот свет! — Ян бросил кочергу, которой мешал угли, включил свет и подошёл к зеркалу в оправе из чёрного дерева. Он про¬вёл пальцами по шраму на лбу и покрутил головой из стороны в сто¬рону, рассматривая своё симпатичное мужественное лицо с множест¬вом боевых отметин. Уцелел лишь прямой, правильный нос, да корот¬кая, в два пальца, стрижка укрывала его наверняка подпорченный скальп.
- Вот чего стоит реализация, видал? — произнёс Ян, с явной жалостью к самому себе.
- Ян, ты падаешь в моих глазах, — расхохотался Сергей, — прямо не верится, что тебя, самбиста, боксёра кто-то сделал, как пос¬леднего!
- А что боксёр? Одно дело — по мешку стучать, а другое — по живому человеку, да не на ринге, да без правил, когда тебя ниже пряжки норовят садануть ногой, да ещё хором, да ещё ломом... Или трубами, как меня, какая разница?
- Расскажи, как это случилось? — тянул из Яна Сергей, ему очень хотелось убедиться, что и Ян не всемогущ.
- Они нас вырубили каким-то пойлом и били, как под наркозом, хотя в кармане у меня лежала пушка! Во садисты! Так что в жизни,как в арифметике, не всегда умножить или прибавить. Бывает, приходится делить, а ещё хуже — минусовать! Все четыре действия, других не помню, в школе был с математикой в жутких отношениях! Дело было так...
- В последнюю ходку скентовался с двумя парнишками из со¬седнего края. Ну, трали-вали, за что взяли, обнюхались — свои. Делил с ними последний шмат, последнюю коробушку чайковского...
Как рядовые «кучеры»*, соседские парнишки ушли на поселенку, отсидев всего лишь полсрока, а «разбойнику» Яну, сидевшему звонком, оставили заветный адресок и заверения в братской, до гроба, дружбе.
Используя свой немалый авторитет среди мелкой шушеры, Ян ловко уходил от серьёзной работы и вышел из колонии таким же, ка¬ким вошёл в неё, — без профессии. Он освободился уже зрелым муж¬чиной, которому положено что-то уметь и что-то иметь, чтобы прокормить себя и семью, ежели таковая на него свалится.
А что он умел вообще?
После школы держался на поверхности около спорта: состоял, ездил, выступал. Числился и пользовался. Числился фрезеровщиком высокого разряда и пользовался зарплатой, вниманием, подпитками и поблажками как фрезеровщик высокого разряда за то, что Бог дал силушки поболе, чем другим.
Когда его время истекло и всё это рухнуло в одночасье, остава¬лось или спуститься с Олимпа в подмастерья, или, если придётся за¬греметь, то в звании! Ян выбрал второе и начал с фарцовки. Заплатил тёмным продавцам только один раз. Второй — ре¬шил, что хватит за глаза и половины. А когда, отобрав товар, те вы¬бросили продавца на полном ходу из машины под ноги милиционе¬рам, — вышла ему чистая сто сорок шестая статья...
Вдобавок ко всем несчастьям, при обыске у Яна обнаружили заготовленные для продажи паки** травы: а это уже прицепом — двести двадцать четвёртая!
И вот Ян вышел из колонии: ни профессии, ни желания работать не появилось, а жить было надо.
Ян нашёл старого дружка по кличке Бульдозер, и тот взял его в долю по старой памяти. У Бульдозера был старенький ноль первый «жигулёнок», и он честно и потихоньку крутился на нём между моря¬ками загранплавания и толкучками.
Ян привнёс в их дело свой размах и проверенные методы. За ме¬сяц, почти не вылезая из машины, они раскрутили при минимальных затратах стольких моряков и фарцовщиков, что через месяц уже вы¬ехали из края, имея в багажнике сотни траузеров-джинсов, сингапур¬ских часов, очков-фильтров «Колор» и тысячи заклёпок.
А выехали они по тому самому адресочку к парнишкам-соседям, потому что о сбыте такого количества товара в родном краю ими, мечеными, не могло быть и речи.
Под залог за один кусок Бульдозер взял у хороших людей в доро¬гу пушку, хотя Ян и гарантировал братание с парнишками на одной глотушке.
И они отправились «навести края» — сбыть весь товар оптом —
__________________
*Кучер — вор (жарг.).
**Пак — упаковка чего-нибудь с обманом (жарг.).
в соседний край в добром здравии и отличном настроении!
Соседи обрадовались встрече, увезли на дачу, приняли по-царски. Когда узнали в тёмном уголке о цели визита, переглянулись:
- Помыли маримана? Ладно, давайте товар. Фиалки нюхать (деньги получать) будете — завтра.
До сих пор Ян не мог понять, каким образом соседям удалось выключить их из сознания. Каким зельем? Спиртного они не брали в рот ни капли, и соседей это заметно раздражало. Ну, что-то они, конечно, ели-пили из того, что стояло на столе...
Очнулись дорогие гости у придорожного столба, надпись на коем извещала, что приграничный Бикин остался позади и они уже на сво¬ей территории...
Дома-то дома, но в каком они были виде! Так избиты железными трубами, что ни идти, ни тем более ехать — «жигулёнок» догорал в придорожном кювете — они не могли.
Поганое настроение «гостей», кроме побоев и полыхающего синим полымем «жигулёнка», усугубилось и тем, что, придя в себя, они перво-наперво обнаружили, что стоящие над ними дяди облачены в милицейскую форму. Их вызвали, как и «скорую», сердобольные автозеваки.
И это был единственный в жизни Яна случай, вызвавший у него неподдельную радость от исчезновения товара, денег и... страшно по¬думать — пушки.
Правда, эти фраера сунули в карман Яну записку, но милиции она ни о чём не говорила. Там было накарябано: «Библия. Заповедь де¬сятая. Не пожелай дома ближняго твоего, ни села его, ни раба его, ни осла его...» И так далее, всякая галиматья, но Ян понял, что допу¬стил большую оплошность. Парнишки были «в законе», а он предложил им сработать за «шестёрок»... Спасибо им, волчарам, за подлянку, ещё встретимся...
Ближе к полуночи к дому подъехала машина, и в дверь постуча¬ли. Стучать на половину Яна мог или свой человек, или милиция: иногда его проверял участковый, третьего не дано. Ян пошёл открывать и как всегда спросил: «Кто?»
Сергей, возбуждённый откровенным рассказом Яна, ворочался на продавленной, как люлька, панцирной сетке, не в силах уснуть. Заслы¬шав стук, он напрягся, вслушиваясь.
- Кто? — спросил Ян.
- Свои! — тихо ответили за дверью.
- Подпишись! — потребовал Ян.
- Да Бес я. И Капа в тачке, — ответили нетерпеливо за дверью. Ян открыл, разом шикнув пришельцу, что не один, мол, чтобы тот не базарил в коридоре о делах. Не зажигая света, он повёл гостя в свою комнату. Сергей приник к двери и слушал их разговор, для него совсем не понятный. Однако концовка его насторожила — похоже на то, что речь пошла о нём:
- Зачем этот фраерок? Делом повязать? — спросил Бес.
- Ни в коем разе. Он — для понта, на случай завала: если на вилы сядет — пометёт пургу, что весь балаган — соседский, сечёшь масть? А потому при нём пишитесь чужими кликухами, менты эти кли¬кухи хорошо знают, — наставлял Ян.
- Вы чего тут с Хряком, совсем ссучились? —Бес не верил сво¬им ушам. Он знал, что за такие дела можно «выпрыгнуть» — попасть в разряд особо презираемых.
Понизив голос, Ян долго увещевал Беса, а закончил разговор словами:
- Подляна на подляну... И учти: не будешь думать, будешь —дурак, но — живой дурак. И — не зэк. Значит, ты — «Москвич», а Капа будет «Ким», и поезжайте. Волчата у Кота имеются занятные!
- Ладно. Буди своего отмазчика. — Они задвигали стульями, направляясь к Сергею.
Сергей отскочил от двери и тихонько, чтобы не скрипнула сетка, прилёг с краю. В голове у него — сумятица. «Вот оно! Берут на дело! А вдруг там — кровь... убийство! Что делать?.. Убежать? А куда? Они уже и адрес матери знают... Да, только бежать!.. А может, в милицию пойти... Уж лучше сейчас — в тюрьму, пока ещё ничего страшного не натворил... Паразиты!»
Вспыхнул свет в коридоре, и дверь в его комнату приоткрыли:
- Костя, выйди на минутку, — непривычно вежливо стелил Ян.
Сергей вышел, мельком взглянул на пришельца, молодого чернявого парня, напомнившего какого-то итальянского певца или киноактёра. Он крутил на пальце ключи зажигания и насмешливо-весело смотрел на Сергея. Второй парень, с борцовской шеей и короткой стрижкой, недобро смотрел из-за спины Яна.
- Привет, — кивнул Сергей пришельцам, с деланно сонным видом.
- Тут такое дело, Костя. Москвич и Ким, — Ян показал глазами на «борца», а затем на «итальянца», — едут получить долг у одного нехорошего человека. Ну, тут, сам понимаешь, нужны два свидетеля. Без свидетелей может заартачиться. А соседей тоже не позовёшь, вре¬мя-то позднее. Поприсутствуй там только для счёта, и вся недолга, а?
- Ладно, — буркнул Сергей. «Вон как повернул — долг. А я ну¬жен им как свидетель, чтобы потом «мести пургу» — пустить следст¬вие по ложному пути... Завтра же убегу!» — твёрдо решил он, ощу¬щая гадливость к самому себе...
- Волчата твои целы? Отмычки. Возьми на всякий случай, —«вспомнил» Ян.
ШАХМАТИСТ БЕЗ КОРОЛЕВЫ
Альфонс низкого пошиба! — завизжала, срывая голос, Веро¬ника Аркадьевна и, приближая «наплывом», как говорят киношники, перекошенное гневом лицо, больно ударила Юрова в бок электровафельницей.
- Бей, но только не по голове! Я шахматист! Ты меня дураком сделаешь! И я потеряю половую функцию, — лепетал он, силясь вско¬чить на ноги и закрыть руками лицо, которое холил и лелеял, как скри¬пач свой инструмент. Но на сей раз руки и ноги одеревенели и не по¬виновались ему, а Вероника совсем озверела:
- Аферист ты, а не шахматист! Сутенёр! Бичара! Это я всю жизнь дрожала за прилавком, чтобы ты пропил с девками всё, что я накопила себе на чёрный день? — И вдруг мужским голосом:— Бабки давай! — И снова удар в бок вафельницей.
Юров застонал, соображая, что он там оставил на столе, когда с молоденькой гостьей они вечером громили запасы Вероникиного конь¬яка, которых хватило бы на две колонии ЛТП.
- Я же тебе в колонию «дачки» делаю, «бросы» устраиваю, а это тройных денег стоит... Добро твое стерегу. И жду тебя... — добавил он вяло. Ему было всё равно, поверит она или нет, ибо разгорожены они надёжно забором, колючкой, путанкой, черноволосыми солдатиками и девятью оставшимися годами срока. Последнее — самое утешительное.
И Юров проснулся от очередного удара в бок. Пробуждение избавило его от кошмара предстать перед распра¬вой далеко упрятанной за хищения госимущества в особо крупных размерах Вероники Аркадьевны. Но оно же и повергло его в ужас: двое нахмуренных, озабоченных мужчин, склонившись над роскошным импортным ложем — два метра на два метра, — будили его лёгкими апперкотами по печени, приговаривая: «Бабки давай!» А третий сидел за столиком и потягивал тот самый коньяк.
Юров переводил похмельный взгляд с одного мучителя на друго¬го, не издавая ни звука. Он силился решить далеко не шахматную за¬дачу: кто они и как сюда попали? Кто сейчас — король, а кто — пешка? «Милиция или жульё?» — тупо соображал Юров, и в тех, и в других он видел равную опасность. Милиция даже предпочтительнее, они не будут бить, а другие методы у него не проходили. «Жульё!» — решил он, окончательно придя в себя.
- Какие бабки, ребята? Я не помню уже, в каком году последнюю зарплату получал! — взмолился он, искусно вызывая искренние слёзы.
- Те бабки, которые тебе оставила твоя сожительница! Она тебе больше не доверяет и велела нам забрать у тебя башли на сохранение, понял? Выкладывай! — сказал насупленный Москвич.
- Не пью, не курю... — начал Юров жалостливо, но Москвич нанёс сильный удар в солнечное сплетение, и Юров поперхнулся, судорожно хватая воздух золотыми челюстями (подарок В. А.!).
- Ким, волоки мокрое полотенце, будем душить эту падлу! —распорядился Москвич.
К утру, после жестоких побоев с последующим отмачиванием в холодной ванне и вливанием дозы коньяка, его предупредили: «Просто так отсюда не уйдём. Или с деньгами, или задушим!»
Если бы Юров не был поклонником шахмат, то и тогда бы он из¬брал единственный ход — ход конём: «Придётся отдать четвертинку, наверное... Таких не проведёшь, убьют и не перекрестятся», — зако¬лебался он.
Сожительница Вероника Аркадьевна отбывала только первый год из десяти, провозглашённых приговором. Она предпочла доверить все сберкнижки «на предъявителя» своему ненадёжному сожителю Юрову, чем подвергнуться конфискации. Она поверила его истовым клятвам с порывами резать вены, хлебать уксус, ждать её хоть десять, хоть даже сто лет. Юров же не ставил себе такой сверхзада¬чи — ждать Веронику десять лет, зато проживать по два инженерских оклада в месяц он мог позволить себе все эти десять лет, выде¬ляя себе на представительские цели вроде премиальных – для охмурения очередной жертвы.
Тщеславие погубило многих лучших людей человечества, что уж тут говорить о рядовом солдате совторговли Веронике Аркадьевне, ко¬торая, теряя чувство самосохранения, стала понемногу хвастать перед сокамерницей, как она любима и как он на себя едва не нало¬жил руки, когда её отняли у него. Так понемногу она выложила всё: кто есть он и кто была она. Рас¬паляясь во гневе, она честила его, называя своими именами: бич, бат¬рак, сутенёр, аферист. Впадая в лирическое настроение, Вероника Ар¬кадьевна обмолвилась, что он обещал ждать и, самое важное, — слать! А откуда бичу иметь, чтобы слать? Да ещё и все десять лет!
Сокамерница не держала в руках колоды из сберкнижек, как это удалось Веронике Аркадьевне, она больше имела дело с колодой обыкновенных карт. Но как мошенница обрела быстрый ум и знание людской психологии. Она сделала выводы, и по обратной связи на во¬лю ушёл сигнал.
Сигнал материализовался в двух громил (Сергей не в счёт), явив¬шихся ночью пред похмельные очи блаженствующего в чужой квартире и постели Юрова...
- Москвич, давай отправим его в космос, и все дела, - переговаривались, как на работе, липовые Ким с Москвичом, не обращая внимания на утробные стоны Юрова, его рот был завязан мокрым полотенцем.
Сергей молча наблюдал жуткую картину. Он видел уже себя на месте этого несчастного... «У человека нет денег, но они ему не верят и, наверное, убьют... А свидетелей всегда убирают. Значит, на очереди у них буду я...» — приходил он к выводу.
Отправку Юрова в «космос» организовали быстро, поменяв местами с люстрой. Люстру сняли с крюка и положили на кровать, а Юрова повесили на этот самый крюк вниз головой. Устав от трудов, Бес и Капа сели к Сергею за стол. Остальное должно было доделать время.
Если бы Юров не выпил вечером целую бутылку... Если бы он за всю свою беспутную жизнь не выпил ни единого грамма вообще, а это был бы уже не Юров, то и тогда, с его нервной и впечатлительной на¬турой и в его возрасте, разве мог он выдержать такое — висеть вниз головой, хотя бы и за значительную сумму? Юрову казалось, что се¬годня он умирал и воскресал не менее десятка раз и что чернее се¬годняшнего дня в его жизни не было, и он может себе позволить от¬дать извергам одну книжку, что составляло четвертинку Вероникиного, а теперь и его запаса на чёрный день.
- Отпустите, — прохрипел он, став багрово-лиловым, — я отдам вам сберкнижку...
- Не спустим, пока не скажешь. А ты подумай: зачем тебе бабки мёртвому?
- Вона, на стуле, висит пиджак. Дак — в кармане... Режь верёв¬ку... Скорее... Не могу... Сердце...
Ким взял пиджак, пошарил по карманам и извлёк новенькую серенькую обложку. Он раскрыл сберкнижку и тихо ахнул...
- Слушай... Этот карась* в кармашке для трамвайной мелочи но¬сит двенадцать кусков! Вот, смотри, Костя, любуйся: кто здесь пара¬зит, а кто честный и справедливый человек! Его всю ночь на рога ставят, он плачет и клянётся матерью, подыхает, но денег не отдаёт! Во жлобина, а? И ведь наверняка не последние отдал? Ну, были б свои, кровные, а то — в постели заработал, тьфу, свейкой... И за что его бабы любят? А, Москвич?
- А ты спроси его самого, пусть поделится секретом. Да кто его любит, ты глянь на портрет... Присудили бы с такой лечь — подал бы на кассацию. — Они спустили на ковёр поникшего, без признаков жиз¬ни, Юрова.
- А я... в голодный год, в пустыне, за мешок колючек не лёг бы, - захохотал Капа-Ким.
Москвич ударил легонько Юрова носком ботинка пониже спины, и тот сразу сжался в комок, как ёж, и распахнул веки, опушённые женскими ресницами.
- Значит, капусту закажешь с утра в кассе, там сразу такую сум¬му могут не дать. Паси! А как получишь — отдашь этому парню, - Москвич-Бес кивнул головой на Сергея, — он человек посторонний, на нём зло не сорвёшь! И он к тебе не прикасался! Не вздумай прыгнуть в кусты — умрёшь нехорошей смертью... А оно тебе надо — за чужие бабки подохнуть хуже собаки?..
В тот же день, вручив Сергею снятые со счёта деньги, Юров пере¬шёл на нелегалку. Прихватив с собой оставшиеся сберкнижки с сум¬мой вклада около сорока тысяч рублей, он ночевал на морвокзале и спешно давал поручения в сберкассы по переводу вкладов в разные города России. Позабыв ночь истязаний, он ликовал оттого, что эти желторотики удовлетворились жалкой толикой и выпустили его из когтей. Пешки! Против него — короля!
На вторую ночь его разбудили в самом уголке громадного, шум¬ного зала ожидания.
_________________________
* Карась — жертва, тот, кто платит за выпивку, еду и т. п. (жарг.).
- Куда едете? Предъявите документы. — Над ним стояли два молоденьких милиционера с рациями через плечо.
- Как куда? — Секундное замешательство (Юров ещё не вы¬брал, какой город удостоится чести его первого визита) стоило ему сорока тысяч рублей...
- Пройдемте, — услышал он и не поверил своим ушам: «проходить» никак было невозможно, потому что его сердце в этот момент облучал пакет из книжек! Милиционеры ждали...
И тогда, по-бычьи наклонив голову, с криком: «Пусти-и!» — он пошёл на таран, промеж них...
Несмотря на поздний час, пассажиры с удивлением и улыбками провожали глазами троицу, средний из которых — упитанный коротышка — с трудом переставлял негнущиеся ноги и вопил на весь зал: «Клянусь! По всему Союзу — одиннадцать деток... клянусь, по всему Союзу...»
Ни очерствевшие в колониях Бес и Капа, ни закалённый в бучах Юров не пережили в ту ночь того, что прочувствовал в качестве зрителя Сергей. Покорно он нёс им деньги Юрова, отложив до времени мысль о побеге...
РЭКЕТ
За окном уже стемнело, а совещание у заместителя начальника РОВД Стецько только началось. Говорил Стецько:
- Чепэ с ранением Клыкова обсудим позже, когда дадут оценку нашей работе в управлении. Со своей стороны, чтобы снять с некото¬рых ненужное самобичевание, — он посмотрел на сидящего в углу Андрея, — скажу, что я лично нарушений УПК и Устава в действиях наших сотрудников не усматриваю. По тем данным, которыми мы рас¬полагали, применения огнестрельного оружия никто, естественно, ожи¬дать не мог! — Стецько сменил тон с официального на обыденный и продолжал, прибегая к лексике, в значительной степени пополненной благодаря многолетнему общению со своей клиентурой.
Закончил он выступление неожиданным вопросом:
- Все слышали о таком виде преступления на Западе, как рэ¬кет? Это вымогательство платы за покровительство, в котором жертва не нуждается. В нашей практике нечто подобное — случай исключительный, небывалый. Однако этот выстрел и показания Ко¬лесова, Юрова и другие сигналы наводят на мысль о существовании преступной группы вымогателей примерно такого типа. Чем эти вы¬могатели отличаются от обыкновенных? А тем, что их жертвы, как правило, имеют нетрудовые доходы. Это расхитители социалистиче¬ской собственности в первую голову, всякие там спекулянты, махина¬торы, контрабандисты, фарцовщики и даже квартирные воры. Вся сложность — в отсутствии информации. Выходит почти по Марксу: лица, имеющие нетрудовые доходы, сами породили своих притесни¬телей! И что самое смешное, эти хищники вынуждены оберегать своих мучителей от внимания милиции пуще глаза своего! Потому, что они все вместе составляют одну цепочку. Значит, нам сейчас нужно через рэкетиров выходить на хищников и сажать всю компанию. А как это сделать, будем думать вместе, вот тут, у меня, каждый вечер! Начнём с Гущина. Что говорит стрелок?
Все повернулись в сторону, где сидели Гущин и Полещук.
- Ну, во-первых, Григорий Геннадьевич меня удивил, применив иностранный термин «рэкет», отсутствующий в нашем праве. Если говорить неофициально, не для протокола, то я согласен с таким определением, ибо группа Яновского применяла насилие, сопряжённое с особой жестокостью. Например, удушение шнуром, подвешивание вниз головой, изуверские побои — били по тем местам, где располо¬жены жизненно важные органы, не оставляя следов... И нам ещё при¬дётся поднять дела о нераскрытых убийствах, самоубийствах и без вести пропавших, чтобы разобраться в них теперь, в свете обнаруже¬ния этих... рэкетиров. Второе. Дело мы передаём прокурору, но и с нас не снимается задача расследования их деятельности, поиска похи¬щенного, пострадавших и, возможно, — жертв. Да, да, не улыбайтесь, здесь и потерпевших придётся вначале разыскивать, а потом привле¬кать, поэтому в «Вестнике» объявление не дашь: «Следователь просит помочь». Теперь о Яновском. Мы собираемся предъявить ему обвине¬ние пока по шести статьям: 1912 — посягательство на жизнь работника милиции, 146 — разбой (Мажуков, Колесов), 144 — кража с проник¬новением в жилище (улицы Амурская, Сипягина), ну и вымогатель¬ство, хранение оружия (и незаконное приобретение), подделка доку¬ментов... Что Яновский говорит? Отвечать отказывается, требует про¬курора. И есть в таком его поведении какой-то скрытый смысл... Пока ещё не разобрался. От выстрела ему не отпереться, и тут он выдвинул такую версию: оружие сбыл ему случайный клиент ночью и он его не рассмотрел. Всё! Сам же выстрел объяснил так: стрелял с перепугу, не знал, что перед ним милиция.
- Ну а зачем оружие приобрёл? Не на охоту же ходить с пистолетом? — спросил кто-то из сидящих в кабинете оперативников.
- Объяснил. Утверждает, что купил для самообороны, был на¬пуган нападением на таксиста. Кстати, нападение действительно име¬ло место, но в то время Яновский напугаться не мог: он находился в колонии. Однако Колесов слышал, как бабка Яновского сообщила, кто к нему пришёл, после чего Яновский приказал Колесову: «Ломись в окно! Милиция!» — что и было зафиксировано в протоколе прямо на месте. При задержании Яновского у него были изъяты ювелирные из¬делия, опознанные владельцами из четырёх квартир. Одна квартира в этом списке падает на Колесова, Яновский только отнял у него «до¬бычу». Остальные кражи будем доказывать. По всей линии железной дороги посланы запросы о розыске и изъятии багажа и посылок, от¬правленных самим Яновским и с помощью Колесова.
- Ну, всё это более или менее ясные вещи. А на что вы нас нацеливаете? — спросил Уфимцев.
- На розыск пресловутого Ивана Ивановича и Беса. Но об этом доложит Полещук. Давай, Андрей Владимирович! — Гущин сел.
- Сейчас мы обсуждаем общую картину для того, чтобы не упу¬стить какого-то момента, имеющего значение для дела. Конкретные задания будут определены Гущиным и Полещуком, — перебил Стецько, — и я говорю это потому, что здесь просматривается причинно-следственная связь: гиены-вымогатели питались, как падалью, резуль¬татами деятельности расхитителей, выражаясь образно! Совершенно ясно, что они не могли вымогать аванс у рабочего или ту трёшку, что из зарплаты он заначил от жены! Поскольку гардеробщик Мажуков и цветочник Потапов говорят о такой назначенной им квоте, как ты¬сяча рублей в месяц, надо искать тех, кто мог себе позволить платить тысячи за спокойствие. Теперь объясню, почему я назвал означенных вымогателей чужеземным термином «рэкетиры», а их промысел — рэкет. Здесь смыкаются две статьи уголовного кодекса — вымогатель¬ство и разбой, поскольку «требование передачи личного имущества граждан» соединяется «с насилием, опасным для жизни и здоровья потерпевших». Слушаем Андрея Владимировича!
- Установлено, что в спортобществе, где до колонии работал Яновский, подвизался по совместительству тренером некий Игнат Степанович, а по документам — Игнаций Штефанович Ковальский,1935 года рождения, украинец, из западных областей. Из окружения Яновского он наиболее подходит по словесному портрету к разыскиваемому Ивану Ивановичу. Этот Ковальский ещё в 1980 году выписан в связи с выездом на постоянное место жительства в Читинскую область. Однако сейчас удалось установить, что он туда не прибыл. Он объявлялся в курортной зоне края, где работал по подложным справ¬кам-разрешениям на совместительство, где его пропиской, к сожале¬нию, никто не поинтересовался. Уволился более двух лет назад. По словам сослуживцев, он проживал на частной квартире в курортной зоне... Вы знаете, на сколько десятков километров протянулась курзона в Приморье... Фотографию свою сей совместитель нигде не оставил. Ищут в архивах спорткомитета, но пока с большой долей уверенности можно предположить, что и тренер Игнат Степанович, и физрук Игнаций Штефанович, и председатель старательской артели по добыче зо¬лота Иван Иванович — одно лицо. Ищем. Считаю, что уже сейчас необходимо подключить наш ОБХСС, пускай проследят след наших «reроев» по своим делам завершённым, текущим и будущим. У меня пока всё...
- Вы не сказали ничего по Бесу, Что имеете? — напомнил Стецько.
- Имеем сообщника Капустина, пострадавшего Юрова и свидетеля Колесова. Юров и Колесов дали его словесный портрет. Ищем. А вот Капустин... играет роль «безвинно оклеветанного», как он себя окрестил, и на очных ставках здорово изображает такового. Артист да и только! — ответил Гущин.
- Что ж! Давайте уточним планы на завтра. Задержание Ковальского, как мне кажется, теневого лидера, будем считать задачей номер один. Кстати, «Иван» в уголовном мире означает — главарь, а «Иван Иванович», как это ни странно, применительно к данному случаю, — прокурор! Что он хотел своей кличкой сказать?..
СТАРАТЕЛИ
Игнацию было десять лет, когда немцев прогнали, а его отец Штефан Ковальский не смог расстаться с половиной мешка оккупационных и рейхсмарок и сбежал вместе с немцами, твёрдо пообещав семье вернуться, когда сможет обратить ставшие туалетной бумагой марки в муку и сало.
Дурея в классе от непонятной цифири, Игнаций чувствовал, как сила распирает его плечи потомственного кузнеца. Известно, в какие географические широты приводит столь опасное сочетание крепких мышц и слабого ума, и можно представить, чем бы закончились ноч¬ные налёты на чужие скрыни с великовозрастной безродной и бездом¬ной шпаной, да повезло Игнацию. Его заприметил учитель-фронтовик и стал нагружать развитого мальчишку тренировками по системе.
Кое-как Игнаций окончил семь классов. Со слезами. Но плакал не он, ему было всё трын-трава... Плакала мать, настоящими слезами обливались учительницы. Разве что двое мужчин-учителей не плакали — Игнаций их боготворил как тренеров и наставников в спорте. И надо сказать, самоявленные тренеры в нём не ошиблись, более того, Игнаций превзошёл их ожидания и в седьмом класе как дискобол тянул на взрослого кандидата в мастера, да и в других ви¬дах «королевы» наступал на пятки взрослякам не только в районе, но и в области!
После школы пошло-поехало, и забрали Игнация в район, где стал он мастером спорта — звание столь же редкое в ту пору, как и Героя.
И, может, светили Игнацию Ковальскому и дальнейшая учёба, и спортивная карьера, и, как водится, — тренерская работа, да только ухнула, как снег на голову, посылка из Канады!..
Вызвали их с матерью в сельраду, где вручили им распотрошённую посылку от беглого папаши... Посылки пошли регулярно, одна в два-четыре месяца, со сказочно дефицитными в послевоенные годы мануфактурой, мылом и даже женским бельём. Со множеством ярких баночек и коробочек с безвкусной едой. И даже штампованные наручные часы присылал!
Мать и Игнаций радовались свалившемуся счастью, ожидая до¬мой теперь уже самого Штефана, живого и невредимого. Однако... Игнация вызвали в спорткомитет, где один забуревший чинодрал объявил ему, что его жизнь в спорте кончилась, что он — бандеровское отро¬дье и его место — на севере...
Оглушённый горем, Игнаций месяц не выходил из дому, стесня¬ясь смотреть в глаза сельчанам. Он съездил в дальнее село Ворона, где полсела получало посылки и даже денежные переводы от сбежавших, далеко не таких голубей, как папаша Штефан. То, что он узнал, заставило его думать о севере, как о месте под солнцем, всерьёз и с надеждой.
Добравшись до областного центра, он завербовался на Дальний Восток. Хоть и не север, зато — Дальний. Чем дальше от села, тем спокойнее!
На Дальнем Востоке, в краю широких возможностей, где везде есть применение рабочим рукам и энергичным людям, Игнация Ковальского заметили. А узнав о его заслугах в спорте, послали в райцентр возглавить секции. Однако дело у него шло плохо, и он сменил множество райцентров. Его амбиции экс-чемпиона и мужчины в рас¬цвете сил не находили удовлетворения в скудной жизни тренерской во имя питомцев.
Он хотел жить сам, а для этого не хватало денег. Вначале он брал подарки, потом стал понуждать своих подопечных и их родителей к щедрым подношениям и наконец установил персональную таксу.
Продолжалось это долго, а когда за непедагогические проступки его изгнали из спортивного клана, он опешил.
Идти куда-то на работу было не по нему, к любому организованному труду он питал отвращение. Работать грузчиком в продмагах в компании алкашей не хотел, а годы шли, ощутимо приближая необеспеченную старость...
Он подался ближе к краевому центру и стал подвизаться физоргом на санаторных и курортных площадках. Пришлось, смирив гордыню, временами изображать затейника, экскурсовода и даже массажиста, лишь бы жить на готовом котле и с приезжей отдыхающей публикой.
Незаметно для себя он научился жить на сухие деньги и чувство¬вать себя вечно отдыхающим. Он старался, из кожи вон, модно оде¬ваться и отработал манеры интеллигента, что не оставалось без внима¬ния у приезжих дам.
Но зависть к имеющим деньги и бездумно их тратящим распаляла его воображение, злила, мешала жить, напоминая о собствен¬ном ничтожестве.
Однажды в компании он услышал шутливый рассказ о том, как некто, выдававший себя за горняка, соривший в ресторанах большими деньгами, на деле, оказалось, работал землекопом на кладбище!
Ковальский заболел идеей. Через некоторое время, с большими усилиями и не бесплатно, он влился в бригаду землекопов на одном из старых загородных кладбищ...
Однако даже закалённый жизненными передрягами рассудок Ковальского отказывался принять жуткую фантасмагорию этой городской преисподней, отдалённой от благонравия и порядка условным полуразрушенным забором... Это был остров опрокинутых понятий, остров глумления и цинизма, остров чистогана...
Штатных землекопов представляли люди с обросшими щетиной лицами и похмельной тоской в глазах. Но были и не состоящие в штате «вольные каменщики», кто приезжал на работу в ночь, на собственных машинах, доставал из багажника свой инструмент, например, лопату с балансиром. Среди последних можно было встретить инженера-экономиста и геолога, студента и начальника планового отдела солидного предприятия, врача «скорой помощи» и работника ВОХРа...
И те, и другие получали клиента через бригадира (бугра), или завклада (заведующего кладбищем). Механизм по выкачиванию денег был предельно прост и безотказен: «Людей нет, рыть некому, ждите очереди, нет сейчас места...» и т. д. А сзади двое с лопатами: «Мы — могём без очереди, есть место... Но без квитанции. Сколько? Полторы сотни и два пузыря. Хотите готовую, прямо счас — две сотни и четыре пузыря: не наша, тут товарищ ночью рыл...»
Для штатников – оплата с выработки, пятёрка-десятка с могилы, и то по усмотрению бугра...
Вольным — расчёт особенный, дифференцированный: один «наверх» отдаёт всю выручку за каждую третью могилу, дру¬гой — за четвёртую, лица, допущенные к карточному столу, — только за пятую...
Утаить хотя бы рубль – означало уйти с этой мрачной терри¬тории калекой...
Ковальскому казалось, что он живьём попал в ад. После вальяж¬ной жизни при санаториях эта чудовищно тяжёлая работа — выколу¬пать в скале два куба, в смраде, в грязи, в непогоду — изну¬ряла даже непьющего. Работа мерзкая, отвратительная до блевоти¬ны — из ям приходилось выгребать и выносить в мешках человечьи кости, чтобы перезахоронить их на отшибе, в канаве-промоине...
днако уйти отсюда просто так он не мог. Он видел, какими день¬гами сорят кладбищенские главари, как ночь напролёт идёт картёж¬ная игра с тысячными ставками и рекой течёт спиртное.
Попасть в элиту было сложно, но первый шаг он уже сделал — получил должность кладбищенского сторожа. Тут ему кое-что перепа¬дало, при уйме свободного времени, ибо покойников, слава Богу, никто не крал. К концу погребения он подходил к скорбящим родственникам и предлагал им поухаживать за могилой до установки памятника. Те трясущимися руками протягивали ему кто десять, кто тридцать, а кто и сто рублей! Последних он стал «брать на карандаш»...
На новом поприще Ковальский, хоть и не был силён в психологии, постиг одну человеческую странность: отказывая живым, люди несу¬разно щедры к покойнику, беспечно приоткрывая завесу над тем, что тщательно скрыто в миру... Например, скромный служащий советской торговли ставит многотысячный памятник! Проявив наблюдательность, Ковальский по пышности похорон и стоимости памятников составил себе «чёрный список» людей с предположительно левым доходом. Он выписал из регистрационных книг их адреса и стал вымогать у них деньги «на ремонт могилки», на прополку травки и просто на помин души...
Унизительная процедура больших доходов не сулила, была сродни нищенству и в конце концов надоела... Возникла вначале как ересь, а затем утвердилась как аксиома новая идея: не просить, а требовать! Но это дело, как всё новое, требовало и нового подхода... Вот в это кризисное время Ковальский и встретил в ресторане, где он ежедневно просиживал пару часов на персональном месте за не¬спешным обедом, только что вылупившегося из колючего гнезда Стаса Янов¬ского, или «Яна». Когда-то они работали оба в спортобществе, где Ян тренировал малолеток. Потом исчез — ясно куда, но неясно было, на сколько. И вот он объявился!
Обед из поздних затянулся до глубокого ужина, и даже ночевать уехали к Яну, как его величала вся спортивная, а затем и уголовная шелупонь.
Яна уговаривать долго не пришлось. Идею он принял влёт, однако внёс существенные коррективы: наплевать на могилки, на родст¬венные чувства, а «давить их чем попало, абы у них было чего выдавливать, левое или правое, без разницы!» На том и порешили, из¬брав местом экзекуций родное кладбище, как место наиболее безопас¬ное и не охваченное никакими органами, кроме ночного сторожа Ко¬вальского.
Вскоре из тактических соображений устроили Яна в таксопарк, чтобы имелось личное средство доставки клиентов на место экзекуции и обратно. Если останутся живы-здоровы...
Но госмашина — дело опасное, поэтому поставили себе ближай¬шую задачу: купить Яну машину из подержанных.
Эту задачу вскорости реализовали, ради чего Яну пришлось пойти на унижение — в одиночку «поставить накоцанную хату», после чего «гоп-стопники» обычно не подают руки своему.
Жили скромно, позволяя себе только ежедневные обеды в старинном, в стиле ретро, «Челюскине». Сидели и вечерами, но без капли спиртного — по этой части, как по многим другим идейным соображе¬ниям, у них было полное единодушие.
Для респектабельности был «запущен шар», что Иван Иванович —председатель старательской артели мойщиков золота, а Ян — его главный инженер.
Им накрывали стол в укромном уголке, обслуживали быстро, но без бьющей в глаза суеты, и приносили необозначенные в меню блю¬да. К их столу подходили почтенные люди и решали какие-то служеб¬ные дела. Почтительно прощались и тут же уходили...
«КАРАСИ»
Первая операция с «карасём», как окрестил клиента Ян, прошла удивительно легко — тот безоговорочно подписался выдавать тысячу в месяц, не вдаваясь в подробности: за что, кому, зачем?
Однако со вторым произошла трагическая осечка. «Карась» — тучный старик, директор крупной базы — заартачился... Пришлось изловить его на улице и отвезти на «участок номер три», что означает в уголовном мире кладбище. Директор оказался с комплексом нажитых в тёплом кресле болячек и стрессовой ситуации не выдержал. Поставленный к могиле и придавленный удавкой для острастки, он почил в бозе, издав нехороший хрип, от сердечного при¬ступа…
Иван Иванович и Ян слегка растерялись...
- Отвезём в город и подкинем в его подъезд... — неуверенно предложил Ян. — Может, ещё отойдёт? Попробуй тут разберись в потёмках — живой или нет.
- Везти нельзя. Следы... В этой могилке мы его и закопаем... Пониже чуток... Могилка-то чужая. Принесу инструмент. Работать сейчас будем. — Иван Иванович был рассудительнее Яна.
Хоть и блестящий выход нашёл Ковальский, но тяжкий: полночи долбили мёрзлую скалу, углубляя могилу, куда и затолкали гордеца, притоптав землёй. Опыт Ковальского как землекопа тут пригодился вполне, но ещё большую службу сослужило его официальное положе¬ние. Он вырвал у хозяев могилы право на захоронение, вручив им сра¬зу ожидаемый «сармак».
Могилка была сдаточная, с утра они с Яном стерегли её, а в двенадцать, как положено, закопали в неё покойника хозяина.И ушли с похорон последними, со вздохом облегчения: концы в землю...
Этот случай сблизил их ещё больше и подсказал ещё одну идею. Во всём городе не найти лучшего места для тайника, чем это беспризорное место. Используя отсутствие плана захоронений и учёта древнего фонда, они реставрировали старый «бесхоз» под могилу, бе¬режно сохраняемую родственниками, ухоженную, с обновлённым надгробием, вымышленными надписями и даже фотографией под плексом (Ян пожертвовал снимок одной своей здравствующей заочницы по переписке из колонии!). Надгробие было с секретом, оно отодвигалось, открывая вход в нишу-тайник. Там предполагалось хранить пару чемоданов, подготовленных к отбытию...
Число «карасей» росло, и Ян регулярно собирал «налог с оборота». Но «караси» с деньгами по-доброму расставались не всегда. За это их приходилось наказывать...
Тот взбунтовался, отдавать не хочет, а другой ищет чужую спину — прикрыться за небольшую толику. Нанимает телохранителя, гору из мускулов, с одной извилиной в мозгу — от фуражки! Эти подставляют пузо за чужие деньги, а простить их нельзя... Зло берёт, приходится пачкаться не по делу... Одного такого — дуру с бицепсами-трицепсами и стилетом в лапе — пришлось закопать на зольнике электростанции, как фараона... Ничего с ним нельзя было поделать: за деньги пёр буром!
Но то был чужой, наймит. А Пашка-фарцовщик, так себе, бычок на верёвочке, но незаметно своим стал. От хорошей жизни вначале стал попивать, потом закурил травку, а вскоре и с «кобылой» — со шприцем, значит — подружился. Пашку предупреждали. Дошло дело до опасной черты, когда под кайфом несло Пашку, хвастал, не помня, что говорит, особенно перед корпусом девиц, что на набережной куч¬куются...
Терпение лопнуло, когда Пашка купил себе машину, вопреки категорическому запрету, он нигде не работал всю истекшую пятилетку, не считая того, что где-то периодически мёл и где-то сторожил — ради хороших отношений с милицией...
Он бы и сам кончил под забором или на больничной койке...
Пашку напоили в ресторане на берегу Амурского залива, выволокли из машины на пустом пля¬же, аккуратно раздели и утопили, как котёнка. Мол, решил человек искупаться, по пьяному делу освежиться ночью, да сил не рассчитал. Сошло...
Однажды бармен Вячек, тоже из «карасей», указал Яну парня, предлагавшего золото, по всей видимости — ворованное... Вячеку этот парень начинал действовать на нервы. Он приходил в бар, садился в угол и ждал в открытую, словно «ночная бабочка», клиента.
Сделав своё чёрное дело, Вячек заволновался: наводчик есть соучастник, а Иван со своим громилой Яном способен на всё!
Вячек нашёл оригинальный выход: сообщил о появлении на го¬ризонте золота и зашедшему в бар оперативнику из угро.
Однако случилось так, что Иван Иванович с Яном оказались оперативнее оперативника. Не мудрствуя лукаво, они проверили продавца сразу на «участке номер три».
Ещё в машине, выслушав историю Сергея Колесова, Иван Ивано¬вич решил, что такой парень, как Сергей, очень может пригодиться. Он ещё не мечен судимостями, как вся остальная спортивная шатия Яна, неоднократно побывавшая в узилище... У него подлинные доку¬менты, но он уже не значится в городе. Здесь пресловутая прописка сыграла с УВД злую шутку: фактически Сергей есть, а по данным УВД его уже нет! Попробуй найди!
Такой «чистый» мужик нужен был в любом раскладе. Как запас¬ной аэродром — где шланги* оставить, чтоб не таскать с собой по Со¬юзу, где самому притулиться, чуть пересидеть, залечь... А в другом разе, коли
_________________
* Шланги — краденые вещи, в основном — носильные (жарг.)
рвать когти придётся — надо кого-то бросить «под танк» правосудия. Такое правило, иначе не отстанут, им тоже жить надо, работать надо. С него, пацана, они много не возьмут, но соседей возь¬мут, и пусть их, туда им и дорога. Яна они здорово обидели...
Через зеркальце заднего вида Иван Иванович обменялся с Яном условным знаком — судьба Сергея была решена. Предстояло лишь провести испытание удавкой...
К тому времени Ковальский давно отошёл от кладбищенских дел. Для прикрытия он ещё числился там сторожем, препоручив свои бесхлопотные обязанности за пару сотен с харчами и выпивкой некоему Кузнецову.
Ему трудно было удержаться от того, чтобы не передавить поодиночке кладбищенских щипачей*. И Ян горячо поддерживал эту идею. Но благоразумие удержало их от нарушения правил.
- Правокачка** — ментам на радость. Им — мёртвые, а нам — живые, — смирился Иван Иванович.
Он поселился у Кузнецова ещё в тяжёлые времена.
Маленький, сморщенный, испитой старичонка Кузнецов на свою скромную пенсию по инвалидности не мог удовлетворять ежедневную потребность в спиртном, но тут, на кладбище, он впервые в своей непутёвой жизни познал земное блаженство. Кроме пансиона, назначенного Ковальским, к нему потекли хабары от посетителей, клиентов, родственников, а также опитки со стола игра¬ющих по-крупному всю ночь напролёт картёжников.
Он так прижился в кладбищенской сторожке, что мир за чертой кладбища для него теперь как бы не существовал, равно как и собственный дом, к которому он позабыл дорогу. Впрочем, он в том мире уже и не значился, потому что отдал свой паспорт Яну «насовсем», с уговором, что об утрате заявит только с его разрешения.
ПЕРСТ ЮРОДИВОГО
Пасмурно, как на рассвете... Вороны накаркивают снег. Низкие облака давят на сопки, покрытые оголёнными деревьями и грязным, ещё декабрьским снегом.
Через скрипучую дверь Ковальский вышел во двор, ударившись, как обычно, головой о косяк, но даже не чертыхнулся. Не до того. Постоял, озираясь на взгорки и плешины среди деревьев вокруг подворья, стоящего особняком. Подходы просматривались далеко, это было и хорошо, и плохо: плохо уходить, если нагрянут, а что ско¬ро нагрянут, сомнений не было.
Эти отпущенные ему уголовным розыском часы – считай, пода¬рок Судьбы, а эту даму дразнить опасно. Наверное, там не набрали на него столько, чтоб явиться по его душу грешную...
Прождав два обусловленных дня Яна на подрыве, он почувство¬вал себя, как на иголках, и сходил на станцию, позвонил кое-кому...
Ему намёками сообщили: «Был выстрел. Один ранен, трое больных...»
Он был не из тех, кто паниковал при виде форменной фуражки, но не был и благодушным страусом. Дескать, Ян не выдаст, авось про¬несёт!
Нет, не пронесёт, раздумывал он, а потому — продумать всё хорошенько и отъезжать. Не бежать вслепую, а без спешки, но пря¬мо сейчас отъезжать и — навсегда! Улика одна — чемодан с день¬гами и золотишком... Попасться с сотней тысяч в чемодане... Но оставить
_________________________________
*Щипач — карманный вор. Здесь — вымогатели «наградных», «чаевых» (жарг).
**Правокачка — воровской самосуд (жарг.).
чемодан в тайнике — тоже опасно. Могут найти. Конец света! Да за этот чемодан — кто в могиле, кто загремел под фанфары, а кто ходит по лезвию ножа. Да с этим чемоданом не только в колонии (тьфу, не приведи Бог), в Африке король! Значит, надо рисковать, брать его с собой. Хорошо ещё, что догадался отправить половину посылкой в забайкальскую глухомань. Если накроют, так не всё сразу... Кое-что на старость останется. А коли так, как стемнеет, надо хватать из могилы чемодан и рвать на попутных до какой-нибудь узловой. Из Владика нельзя — засекут. А там — на первый проходящий транссибирский и — «в дикие степи Забайкалья, где золото роют в горах...» Залягу на год-другой. А потом? На Черноморский берег по «совинтуру»! Будьте любезны, Игнаций Стефанович! Пожалуйста, Игнаций Стефанович!..
Ковальский зашёл в сарай, взял заранее приготовленную канистру с керосином, понёс в дом. Его подмывало запалить эту опротивевшую до тошноты хибару, из которой не вылезал два года, имея возможность жить во дворце, есть на золоте и разъезжать в лимузинах... Ну и страна: украдёшь — и не воспользуешься...
Оставив себе одежду на дорогу поскромнее, он сел перед чугунной топкой, величиной с паровозную, и стал бросать в огонь все свои вещи, злорадно смачивая их в тазу с керосином.
Как в холеру, думал он, чтоб ни клочка не попало им в вещдоки, ни клочка, ни бумажонки! Вроде как не жил здесь. Даже дух — и тот сжечь!
А дом запалить нельзя. Всполошишь ищеек раньше времени, уйти далеко не дадут!
Когда дело было сделано и собран в дорогу невзрачный баульчик, в руках у Ковальского осталась лишь тетрадочка. Тоненькая такая, ученическая, артикул пятьдесят ноль один, ценой две копейки за штуку.
Поразительное дело! Один листочек в этой тетради стоил тридцать шесть жизней! Тридцать шесть, живущих взаймы, помечены в ней! Се¬годня они ещё хапают — завтра будут отдавать... Если им ещё оставят их поганые жизни. Азартные игроки, поставившие на кон жизнь при пустом прикупе!
Сжечь?.. Нет, листок жечь нельзя... Есть тут кроме хапуг ещё кое-кто, кто выручить обязан, ежели что... Ну, те, что по чину своему знали много, а видели мало... Не то чтобы они ослепли, нет! Но они понимали дело так: «Чего нельзя за деньги — можно за большие деньги!»
Цепочка, как у клещей: самец старается отыскать пьющую кровь самку и присосаться к ней. В тело этого клеща впивается другой, в него в свою очередь — третий. И целая цепочка жрущих друг друга паразитов не распадается до тех пор, пока все не напьются крови досыта...
Пусть я клещ. Но они-то — тоже клещи на моём теле... А цепоч¬ка не должна распасться... Ох, как они будут выручать, чтобы с со¬бой не потянул на дно!..
Он аккуратно вырезал листок, вложил в полиэтиленовый пакет и, отстегнув меховую подкладку куртки, при¬клеил дорогую индульгенцию изнутри. Теперь пора!
У него поднялось настроение и легче задышалось, когда, пройдя километр лесной тропой через пади и взгорки, он вышел к автостраде.
Неужто без крови оторвался от ищеек? Кажись, прямо в затылок дышат эти двое молодых оперов, сели на хвост... Как их там? Полещук с Клыковым, Деньги большие через добрых людей им предлагали — не клюют... Грозили им деток ихних в разобранном виде в чемоданах подкинуть — они ещё злее... Правдолюбцы попались, на чужих ко¬стях...
Стало совсем сумрачно, вот-вот стемнеет, снег повалил хлопьями — не зря вороньё каркало, пропади оно пропадом... Как на погибель...Тьфу!
Машины шли ощупью, с зажжёнными фарами.
Стоя на обочине, Ковальский до слёз вглядывался во тьму, выискивая свободную машину, «голосовал». Он старался переключить мысли на радости спокойной, обеспеченной жизни на новом месте, за¬бегал вперёд, в будущее, но стремительно развернувшиеся события возвращали его назад, держали в напряжении. Помимо воли он мыс¬ленно раскладывал факты по полочкам: улики и алиби, за и против... Что у них на него может быть? К чему быть готовым?
«Ян — тяжёлый... На нём столько, что ему за благо молчать. Да, его на хапок не возьмут. Одна его ошибка — стрелок! Дурак набитый. За мента ему выдадут... Не верю, что шмалял под «кумаром». Для невест «дурь» всегда имел, сам-то вроде не пользовал, учёный. А невест уго¬щал, чтоб ручными были. Вот если начнет колоться, тогда ему кроме мента предъявят пару могилок и — потолок! А в ожидании вышки, в войлочной одиночке, он ради помиловки родную мать с отцом зало¬жит, не то что Ивана Иваныча, друга ситного...
Дальше... Капа? Этот после двух ходок знает, как себя вести. Этот, чудик, учёный. А Кот, Колесов? О, этот расколется от дуновения ветра! Вчерашний солдат — это чужой человек. Хоть на колени он упади, хоть на все четыре мосла, закваска «комсомольца-добровольца» у него на¬ружу полезет, стоит только к брустверу его поставить. Они, чохом охваченные, никому до поры не нужные, они не то, что были раньше. Сколько с ними работал, никогда их не понимал. Особенно эту околоспортивную шпану. Пока ждут от них результатов, развращают по¬маленьку подпитками-поблажками, а то и всепрощением. И всё за то, что Бог дал силушки поболе, умишка помене. В спорте они мелькнут кометой, надежд не оправдали, а к станку, который за ними заочно числился, их уже не тянет. Амбиции и мускулов много, а профессии и желания работать не только нет, но даже не предвидится! Потому что им спускаться с Олимпа хуже, чем загреметь в тюрьму, но в преж¬нем звании. Как отвалился спорт, так и пошло-поехало, ходка за ход¬кой! Баламуты! И Ян из таких же. Если не успел Кота сделать «гро¬моотводом» да натравить его на тех петухов, из соседнего края, идти ему самому «паровозом», главным подельником, а ему такую телегу не вытянуть, тут не сила нужна, а чердак в порядке! Однако меня то¬пить им смысла нет. Кто я? Ну, есть в уголовном кодексе статья для меня — соучастие в форме пособничества... Но я — не исполнитель. А по закону строго — каждому своё! Я же их надежда, а надежду нужно иметь при любом раскладе...
И тут Ковальский оборвал мысль на удачно найденной точке и подсел в остановившуюся чёрную «Волгу», ухоженную, по-видимому, служебную, что было весьма кстати — такую не остановят.
Он устал от тяжких мыслей аналитика, чем грешат многие на за¬кате третьей молодости, и обрадовался быстрой езде, как бы удирая от тяжких раздумий, оставшихся позади, на обочине.
- Пошёл-таки снег, — бросил затравку водитель с разговора о погоде.
- В Артём ездили? — начал разведку Ковальский встречным вопросом, думая о своём.
- Жену начальника в аэропорт отвёз, сам занят, — пояснил водитель.
- Так... А не отвезете меня в Уссурийск? Пару часов и — там. Вот только могилку родительницы проведать заскочу. Без меня похо¬ронили, в отъезде был... На душе темно... Не хочу электропоездом...Заплачу за оба конца. И на поминки подкину на коньяк, договоримся?
- Ой, что вы со мной делаете, — заломался, сдерживая восторг, водитель. Помедлил для приличия. — Ну да ладно. Помочь челове¬ку в такую минуту — святое дело, — нашёл он себе оправдание. — До утра ещё уйма времени. Только у меня бензин на исходе, —. вспомнил он, что можно куснуть ещё малость «на шару».
- Держите на бензин. — Ковальский протянул полсотенную бумажку. — Вы меня высадите на повороте, поезжайте заправьтесь, а че¬рез часок здесь встретимся, идёт?
- Буду как штык! — отрапортовал приручённый начальством водитель.
Ковальский вышел на повороте и сошёл с дороги в сторону тропинки, что вела в заброшенный угол кладбища, к заветной могилке.
С транспортом подвезло! Теперь скорее забрать чемоданы... Янов тоже прихвачу, он ему теперь не нужен, а грабануть могилку — могут. А то и шлёпнуть могут Яна, напаскудил много... Ну, считай, выпорхнул! Вот к чужой могиле спешу, рвусь каждую ночь, о ней думаю, а на могилке мамаши ни разу не был... Даже не знаю, где она. Вот выберусь из вулкана, придёт время — поставлю своей родимой белокаменный памятник... — бормотал он, прибавляя шагу.
Быстро стемнело. Он углубился в самый лес, выросший в этом заброшенном Богом и людьми углу кладбища. Он крутил головой, напряжённо всматриваясь в темноту просек, и хотя, как и надеялся, людей или их следов не обнаружил, необъяснимая тревога росла...
И вот на белом поле обозначилось надгробие. Тяжело дыша, он бросился к нему, но чуть не упал, споткнувшись о вывороченные из могилы комья земли, уже припорошённые ровно падающим снегом!.. Кто-то неумело пытался проникнуть в могилу!
Ноги его ослабли, изнутри полыхнуло под сердце жаром: «Кто посмел?!»
Свалил в сторону надгробие, упал на землю и, свесившись в уз¬кую щель, зашарил дрожащими руками. Щель была пуста!
Мысли завихрились, мешая сосредоточиться, злость душила, рвалась наружу... Он тяжело поднялся и, как ищейка, закружил вокруг могилы, пытаясь найти разгадку...
Ян? Он бы не посмел... И он не ковырял бы землю... Выследил этот юродивый, Кузнецов? Кто ж ещё? Ведь сюда даже собаки не за¬бегают... Неужели он?..
И вдруг наткнулся на припорошённую сне¬гом лопату! Схватил, ощупал, поднеся к глазам. Это была грабарка с валиком на конце черенка — лопата Кузнецова!
- Ах ты, мразь! — в полный голос завыл Ковальский. — На лен¬ты порежу дефективного! Деньги богодулу потребны! Который счастлив от мешка пустых бутылок! — кричал он, натыкаясь на могилы и кусты на пути в сторожку...
Страшный от гнева, тяжело дыша от быстрого бега, рванул он дверь сторожки и вырвал с корнем крючок.
Кузнецов обернулся на шум и встретился взглядом с Ковальским. Глаза его горели безумием, как всегда, когда старик от тошнотворных нежностей переходил к следующей стадии — агрессивной, хамил и дерзил напропалую. Это состояние Ковальский из высших соображе¬ний терпел несколько лет, даже не попрекал по утрам испитого ста¬рика, когда тот лебезил и угодничал, не ведая, как хамил вечером...
Кузнецов сидел за верстаком, стоящим посреди сторожки (он слу¬жил погребальным столом для бездомных, приезжих и тех каменно-пещерных родственников, что не хотят покойника забирать домой пе¬ред погребением), перед початой бутылкой плохого вина... Он ещё эко¬номил! Повсюду валялись пустые бутылки с такой же наклейкой, иг¬ральные карты. Похоже, сильно разбогатев, Кузнецов щедро угощал кладбищенскую рвань своей бормотухой... Это было ещё одним дока¬зательством страшного преступления, ибо до этого Кузнецов никогда и никого не угостил даже своей «Астмой»...
- Слушай меня внимательно, гнида... — Ковальский остановил¬ся, чтобы перевести дух, но тряся перед собой лопатой. — Ты высле¬дил помешанного на радиосистемах Яна. Ты забрал наши чемоданы. Но как ты смел? Как смел ты, я тебя спрашиваю, даже посмотреть в ту сторону, где лежат мои вещи? Быстро выкладывай чемоданы, и тогда я накажу тебя слегка. За глупость и жадность!
- А ты! А ты хто здесь таков, штоб меня наказывать? Я здеся хозяин! — Старик сел на любимого конька — изображать хозяина, смотрел петухом, дурными, без мысли, глазами. — Меня сам завкладом оформил на работу вместо тебя, понял? — Кузнецов изловил бутылку и переполз, как за китайскую стену, на противоположный край верстака, подальше от Ковальского. Он отвернулся, давая понять, что сильно занят, «при исполнении», и разговаривать ему недосуг.
Оба были в таком состоянии, что напоминали двух сумасшедших. Наконец, до Ковальского дошло, что старик не в себе, а в таком состоя¬нии он или упрям, или просто не вспомнит, куда запрятал чемоданы!
Вот-вот должна прибыть машина!
Ковальский стал спешно шарить по заваленной лесом, столярным хламом, инвентарём сторожке и кладовкам, не соображая толком, что дальше делать со стариком! Старик мог по пьянке выдать кладбищен¬ским рвачам и тайну, и сами чемоданы!
Пока он рылся, Кузнецов за его спиной выкрикивал оскорбления и вздор. И вдруг Ковальский услышал слова, ошеломившие его:
- Я нашёл — я хозяин. Яна чемоданы, с Яном и поделимся. А ты проваливай отсель! Ишь! Примазаться к нам с Яшей захотел. Он теперича тоже Кузнецов, сынок, стало быть, мой. Так и сказал!
Ковальский, оглушённый признанием, замер.
Он достал сувенирный ножичек с костяной ручкой чукотской ра¬боты, открыл лезвие и наклонился через верстак к Кузнецову:
- Чемоданы ты мне сейчас на коленях притащишь, в зубах! А не притащишь — придётся тебя обезвредить, как свидетеля! Но убивать я тебя не буду! Ковальский сам не убивает. И потом — смерть это слишком мало за твой грех. Я тебе выколю глаза и отрежу язык! Тогда ты ничего никому не скажешь и не покажешь... Давай чемодан!
- Я буду кричать! — завизжал фальцетом старик и, с трудом удерживая равновесие, бросился к двери.
Ковальский лёгким движением отбросил его назад и, пригнувшись, стал внимательно рассматривать окна напротив, в конторе: сегодня не играли, там было темно и тихо. Бездомные землекопы, по-видимому, отсыпались после кузнецовского угощения и тяжёлого дня.
Ковальский хотел запереть дверь на крючок, но обнаружил его вырванным. Тогда он нагнулся под верстак за железным шкворнем, которым запирался иногда на ночь, от греха подальше, опасаясь личных счётов с подозрительными обитателями «участка номер три»...
Он нашарил шкворень и уже поднимался, когда сзади на его голову, чуть повыше уха, ребром обрушилась им же принесённая лопата...
Не издав ни звука, Ковальский мешком свалился на грязный, заплёванный пол...
Кузнецов и не думал скрываться.
Оперативная группа обнаружила его в собственном доме мертвецки пьяным. Он валялся на полу среди разбросанных пачек денег и золо¬тых ювелирных женских украшений, в которых ничего не смыслил даже в лучшие времена своей жизни...
При осмотре места происшествия, трупа и одежды убитого был обнаружен и приобщён к делу листок из тетради с записями Ковальского, представляющими особый интерес для следствия.
По данным, обнаруженным в записях убитого гражданина Ковальского, возбуждено уголовное дело, выделенное в отдельное произ¬водство.
Расследование продолжается.
УДАВКА
повесть
ВЫБОР
Вспыхнув красными огнями, «жигулёнок» резко притормозил и ос¬торожно съехал с опустевшей к ночи автострады на едва примет¬ную боковую дорогу. Он плавно закачался на ухабах бездорожья, уг¬лубляясь в лесную чащобу, из-за чего лучи его фар беспорядочно за¬метались по кронам деревьев, словно пьяные, сполохами отмечая путь машины во мраке заброшенного лесного массива, поглотившего старое кладбище.
Сергей, увлечённый рассказом о своих злоключениях, за дорогой особо не следил, места эти он знал по «выездам на природу» и поезд¬кам в аэропорт. Но, когда в свете фар замелькали покосившиеся мо¬гильные ограды и надгробия, он осёкся на полуслове и запинаясь спросил:
— Зач-чем мы сюда?
Его охватил страх. Страх перед новыми, подозрительными знакомыми, перед этой глухоманью, где под покровом травы и буйного лесняка лежит несметное множество людей. А сверху — тишина и мрак, как будто всех их, при жизни шумных и всегда недовольных, ни¬когда и не было на поверхности земли. Сергей с детства из-за этих мыслей так боялся кладбищ, что обходил их стороной даже днём. Но¬чью же, если случалось проходить мимо, провожая девчонку после тан¬цев, он, проклиная на чём свет стоит и её, и себя, не мог скрыть ми¬стического ужаса, отчего, напряжённый, путался в разговоре, отвечал невпопад, готовый потерять рассудок при любом шорохе за спиной.
— Успокойтесь. Здесь проходит дорога к дому Яна. — Иван Ива¬нович мягко положил руку на плечо Сергея. — И здесь удобно погово¬рить без свидетелей, — продолжал он насмешливо, — покойнички, они, в основном, молчуны-с... которые мемуаров не пишут. Хе-хе-хе... Машина тем временем уверенно петляла в лабиринте заброшен¬ных захоронений, едва различимых в диком лесняке и кустарнике.
Ян вдруг круто заворотил и нажал на тормоз. Прямо перед капо¬том лучи фар выхватили из темноты чёрные провалы свежевырытых могил, гулко зияющие на припорошенной снегом земле. Фары погасли, двигатель заглох. От сомкнувшейся темноты и внезапно наступившей тишины Сергей непроизвольно задержал дыхание...
— Выходи, Костя, — услышал он словно издалека своё вымыш¬ленное имя, которым назвался при знакомстве с «купцами», и не сразу сообразил, что обратились к нему. Он продолжал сидеть в оцепенении, не в силах шевельнуться.
— Ты чего? Испугался, дурачок, выйди на минутку, облегчимся после бара, а заодно и о деле потолкуем. — Ян наклонился над открытой задней дверцей и тянул Сергею руку.
Сергей, сконфуженный, очнулся и, неуверенно выставив ногу из машины, подался вперёд, намереваясь выйти, и тут стеганул его рез¬кий удар в шею!
Ослеплённый, с парализованным дыханием повалился он головой вперё и гулко ударился лбом о застывшую землю...
...Голос Яна, приглушённый, но назойливый, становился всё громче и яснее, и наконец слова его обрели какой-то смысл.
— Да, кажется, очухался он. Костя, отзовись! Слышь? — Ян те¬ребил Сергея за плечо и хлопал здоровенной ладонью по щеке.
Иван Иванович молча стоял напротив, в двух шагах.
— Что вы делаете?.. Отпустите... — прохрипел Сергей, пытаясь рвануться, но ощутил за спиной ствол дерева, к которому, до ломоты в суставах, был привязан за запястья. Мутил сознание туго затя¬нутый на шее шнур удавки. Притянутый им к дереву Сергей дышал так, будто взбирался на высокую гору...
«Читал, когда-то – бандеровцы вот так же... Докрутился — обогатился... Прикончат тут сейчас, и никто не узнает, куда делся». — Сер¬гею припомнились объявления в краевой газете под рубриками «Ушёл и не вернулся» и «Следователь просит помочь», где сообщалось о стран¬ных для обывательского понятия случаях — пропаже не вещей, а жи¬вых, взрослых людей.
Приоткрой ему кислород, — услышал он такой спокойный го¬лос Ивана Ивановича, как будто задушить человека для него вроде обычной работы в третью смену, только-то и неудобств, что в ночную, а так — ничего чрезвычайного. Обидно до слёз было ещё и оттого, что Сергей уже доверился этому человеку, его словам и доброму, обаятельному голосу. Он ошибся и на этот раз, поверив в участие и дружеское расположение. И вот его хладнокровно душат за несколько золотых побрякушек...
- Сейчас, Костя, или как там тебя... делай выбор: жить с нами в мире и дружбе, и тогда будет тебе, всеми гонимому, исстрадавше¬муся в одиночестве, наша поддержка и забота. Тут тебе придётся че¬стно отдавать половинку доли с каждого... ну, назовём его так — мероприятия. Кому отдавать? Отвечу. Это у нас вроде кассы взаимо¬помощи. Ну, знаешь, как в дамских коллективах у совслужей собираются с каждой зарплаты на «чёрную кассу»? Например, откинулся чёрт от «хозяина» — надо его поставить на крыло. Чтоб не сесть — надо «давать», а кто залетел — тоже помочь надо, на «зоне» без денег — одна уха хозяйская. Вот и получается, тебе на одного по¬ловинка, а им, бедолагам, столько же, но на всю шатию. Что ж тут несправедливого? Вот и тебя надо прилатать как лорда и отправить на твою Украину на собственных колёсах! Верно, Ян?
Прямо над ухом, за спиной угукнул Ян, будто стукнули по пустой бочке. Ему уже надоел «базар-вокзал» Хоря, то бишь Ивана.
«И чего он заходит с севера? Прижать маненько, рыжуху — на бочку, и спина об спину — кто дальше! Никуда этот фраерок жалкий не денется, с каждого дела — в зубах принес ёт. Сразу видно: из коз¬лов, говорит же, что сержантом был...»
— Но если откажешься работать с половинки, — продолжал Иван Иванович, — Ян затянет удавку, и ты тихо, без звука отойдёшь... А через пару минут мы сбросим труп в эту могилу. Редкий случай: видеть свою могилу, а? Она чуток глубже, чем все. Притопчем земли¬цей, и ты — исчез! Потому что завтра в эту могилу спустят гроб с нор¬мальным покойником. И поставят памятник тому, кто сверху. А от тебя ничего не останется на земле... И тебя никогда не найдут. Кому придёт в голову потрошить кладбище? Здесь не Сицилия, у нас мафии нет! Ну так что, а?
Иван Иванович ждал ответа, но в тишине были различимы только всхлипывания и хрипы.
- Ну, что скажешь? — не выдержал молчанку Ян.
- Отпустите... — взглотнул слезами и завыл, не разжимая губ, по-бабьи, Сергей. — Заберите даром золото... Я вас не знаю, вы меня... Отпустите, зачем вы так?..
Придя в сознание, он не мог поверить в реальность происходяще¬го. Что вот так, запросто, эти с виду нормальные и вроде даже интел¬лигентные люди без суеты и эмоций лишат его жизни. Ни за что ни про что, ведь он их и знает-то всего лишь час. И нет на них управы. Ни от Бога, ни от милиции. В Бога они не верят, а милиции в тёмных закоулках нет. Да какая ему защита от милиции, если он и на свет¬лых-то улицах при встрече с милиционером переходил на другую сто¬рону...
Как в страшном, душном сне, он жаждал одного — поскорее избавиться от этого кошмара, но отупляющая боль в суставах рук возвращала его к действительности...
- Отпустите...
- Этот «скачошник»* ничего не понял, Иваныч! Или косит под дурака, или «челюскинцем» работать хочет — «один на льдине», без никого! — разозлился Ян.
- Ну тогда кончай его. Милиция нам только спасибо скажет за активную борьбу с преступниками, — услышал Сергей спокойный приговор, и тотчас перед глазами у него пошли круги — удавка врезалась в сонные артерии, и сознание, ярко вспыхнув двумя-тремя картинами, покинуло его...
В эти последние доли секунды он представил, как его посеревшее тело шмякается в холодный провал в земле, а эти двое делают спо¬койно то, для чего его выманили из машины, — облегчаются тут же, садятся в машину, не помыв рук, и уезжают, как будто в мире ничего не произошло... Он ещё успел увидеть всегда выбеленную до боли в глазах родную саманную хатку, утопающую в бело-розовом облаке цветущих вишен-склянок... Увидел себя бравым сержантом — вся грудь в значках — и маманю, провожавшую его до самого шляха, на по¬путку, в далёкую дорогу, на Дальний Восток. Она то машет белой хусткой, то ею же смахивает слёзы с впалых, коричневых щёк, словно чует материнское сердце: не встретиться им больше... И, наконец, уви¬дел Ленку, прилипшую к нему скользким, в синтетике, телом в полу¬мраке гадючника-ресторана «Утёс»... С неё, кажется, всё и началось...
_____________________________
* «Скачошник» – вор-домушник, совершающий кражи без подготовки
НА БИЧЕ
Сергей Колесов вышел в то утро из Ленкиного подъезда так рано, что прохожих ещё не было. Пустынная улица лишь обострила чувст¬во одиночества и жалости к себе.
Так вот сразу оказался бездомным... Когда лишился работы, была Ленка, была опора, дом, тыл. А тут — пустота на душе. Что-то враз сломалось, а он к этому не был готов. Как под лёд провалился.
В кармане уже несколько дней ни копейки. Курить хочется, да и не ел со вчерашнего. А что ел — стыдно сказать, ибо кухня у Ленки, как у той стрекозы, что лето красное пропела. Жевал сухие кисельные брикеты да остатки сморщенной картошки сварил в мундирах. Ссохшийся хлеб размочил в воде. Зато недавно были тысячи в кармане, червонцы вместо рублей кидал пиявкам-таксистам. Со дня опоздания к отходу в рейс Ленка враз переменилась и методично выживала его. А когда у него иссякли деньги, она вообще перестала с ним церемониться: днём отсыпалась, вечером демонстративно уходила «к подруге», возвращалась утром... Ходила надутой, как будто Сергей ей крупно задолжал, не разговаривала. Питалась она на стороне, домой ничего не приносила.
Вначале Сергей растерялся, пытался вызвать её на откровенный разговор, но Ленка увиливала, отвечала односложно, ссылалась на плохое настроение.
По простоте своей и в надежде на далеко идущие совместные пла¬ны — пожениться после рейса — он всё терпел. Считал, что это у Ленки — обычные «чёрные» дни, биологический спад, временная депрес¬сия или что-то в этом роде, чему точного определения он не знал, но интуитивно допускал такое состояние, когда никого видеть не хочется, а есть одно-единственное желание — забиться поглубже в норку и по¬быть наедине с собой. В такие минуты женщины, говорят, могут даже поплакать из жалости к самой себе...
А что он мог о ней знать? Ну, познакомились в прошлую стоянку, повеселились по ресторанам. Ну, провожала в рейс, обещала ждать. Тогда же сделал ей предложение. Обещала подумать, но от денежного аттестата не отказалась — у неё были затруд¬нения с устройством на работу. А теперь провели вместе, можно ска¬зать, «медовый» месяц, заявление не подали лишь потому, что у неё не было развода с первым мужем.
И вдруг она изменилась...
Однако на трезвую голову и пустой желудок стали приходить и трезвые мысли. И всё стало занимать свои места. Сергей пришёл к малоприятному выводу, что рыдания в постели, на его груди, скорбящей о семейном счастье Ленки — это была не более, чем тонкая работа по системе Станиславского. Он клюнул на посулы и содержал Ленку как невесту, потратив на неё весь свой заработок. Она же и не пыталась избавиться от штампа в паспорте, дающего ей право легального и безбедного существования в статусе рыбацкой жены.
Во время ночных бдений, когда Ленка в очередной раз ночевала у «подружки», он вспоминал разговоры в море о портовых шлюхах, ловцах рыбацких алиментов. В идеале — с двоих, а то и троих рыба¬ков. Пожизненная рента! Не нужна жалкая зарплата. Формальное право не работать!
Но до сегодняшнего утра он находил извиняющие Ленку моменты отчасти потому, что она крепко запала ему в душу и он сам себя в этом убедил в долгом рейсе. Отчасти и потому, что с самонадеянностью большинства мужчин считал своё решение «расписаться» с Ленкой великим для неё благом, редким подарком судьбы.
И вот тебе на! Оказалось, что ей глубоко наплевать на длинные шеренги таких благодетелей. Она — метеорит! Она — в безоглядном полёте, а он... — бич, бич, в расхожем понимании этого слова, в отли¬чие от тех гордых морских бичкомеров, которые испытывают за¬труднения в ожидании родного парохода, сильно поиздержавшись где-нибудь в приморских «Сочах» — в Шмаковке или на Шаморе. А ведь это с Ленкой он ухнул все свои денежки за семимесячный рейс! Только на каракулевую шубку ушла половина. А что в ней красивого? Одна стоимость. Из-за Ленки, если разобраться, и тридцать третью статью схлопотал: выходил на вахту после ресторана, а стоило ей приласкать, то и вообще прогуливал под разными предлогами, было такое. Хорошо, что на стоянке суматоха, друзья покрывали, вахты отстаива¬ли. Но вот когда на отход не явился, лопнуло терпение — «штиванули», тут кореша смолчали, не заступились. А комсорг, говорят, больше всех глотку драл: «Таким не место в комсомольско-молодёжном экипа¬же!» Молодой чинодрал! Да на судне комсомольцев-то... раз-два и обчёлся, да и те вспоминают об этом лишь тогда, когда у них силком выколачивают взносы.
Да — море по колено, когда рядом была Ленка! Лёжа в тёплень¬кой постельке, после ванной, он рисовал ей жизненные планы, как они поженятся после рейса, когда Ленка оформит развод, и поедут в глухую деревню, на Украину, в саманный домик, к мамане его, вместе с отгулами месяцев этак на шесть!
Да... Но не тут-то было! Неизвестно какая муха её укусила, но за всё, что делал ради неё, — ею осмеян, осуждён и изгнан. Пакостным способом, через унижение... И как только сдержался, руки чесались...
- Вставай и уходи. Совсем уходи! — разбудила его Ленка в то утро ни свет ни заря. — Я жду одного человека. Они ночью пришвар¬товались, утром он придёт ко мне. — Она сидела на пуфе перед зер¬калом, по-прежнему бесстыдно полураздетая, но уже чужая.
- А я кто, по-твоему? Не человек? Отработанный пар, да? Так вот почему ты пропадаешь! Сменить лошадку решила... А я, дурак,уже матери написал про свадьбу... — начал было Сергей, но заметил брезгливую гримаску на её лице и, устыдившись своей слабости, замолчал. Ленка и её нагие прелести враз стали ему предательски омерзительны: она, не считаясь с его присутствием, открыто готовила для чужих объятий все свои округлости и впадинки, придирчиво огляды¬вая себя в зеркале, как торговец прихорашивает товар на базарном прилавке.
Ленка не хотела назвать вещи своими именами и заученно ломала комедию:
- Я не могу быть с таким, как ты. Ты несерьёзный. Ты мне предложение сделал всего через неделю после, знакомства, еще и фамилию не знал. А мне нужен надёжный человек, который меня любит не на словах, а на деле... — здесь она сделала многозначительную па¬узу и с укоризной посмотрела на Сергея очаровательными глазками, уже подкрашенными «фирмовой», с блёстками, тенью.
Очевидно, под словами «на деле» она подразумевала очередную мечту, превосходящую по стоимости уже удовлетворённый интерес к шубке.
Манипулируя со своим кукольным личиком, она, как мартышка, строила себе в зеркале, сама того не замечая, невообразимые грима¬ски, отчего коверкала слова, почти не придавая им значения:
- И мне пора иметь детей. Не от тебя же! — Тут она, язвительно усмехнувшись, повернула к нему красивую, остриженную под мальчишку головку и смерила Сергея взглядом, как бы приглашая убедиться в несостоятельности такой затеи. — Быстро уходи. Он может прийти с минуты на минуту. Я не хочу ему объяснять, кто ты. Хотя и не боюсь: он меня очень любит!
- Он любит! А ты? Ты кого любишь? Или тебе это ни к чему? Ах ты, вербота вчерашняя! Небось, в застиранном платьице сюда привезли, за казённый кошт. А тут ты приклеилась-прислюнилась к рыбакам, нигде не работаешь. На какие деньги живешь, а? Рыбина ты гнилая! Проститутка портовая! — распалился Сергей.
- Уходи, не оскорбляй! — взвизгнула Ленка. — Не то вызову милицию! Ты сейчас — бродяга, нигде не прописан! За шубу мой жених с тобой рассчитается, если ты на неё намекаешь. Если не ценишь того, что ты... спал со мной! — добавила она обидчиво.
- Я подарки назад не забираю. Будем считать, что мы с тобой в расчёте, раз... спал. — Сергей спешно оделся, не глядя на Ленку, и вышел в прихожую. Обуваясь, он заметил под зеркалом пару пер¬чаток в броском целлофане — последняя его покупка в «Альбатросе», на последние чеки. Со злостью сунул их в наплечную сумку и хлопнул дверью.
- Хватит! Пусть очередной покупает, — шипел он, спускаясь вниз по лестничным маршам.
Сзади похоронным звоном щёлкнул дверной замок, как бы поставив точку на их планах.
...Сергей оглянулся по сторонам и поднял с тротуара незатоптанный в ночном безлюдье свежий «бычок». Первый встречный, небри¬тый мужчина в кепке на глаза, привычно дышал в сторону и дал Сергею прикурить, лишь опершись мизинцем в его пальцы, — его ко¬лотил тремор. Если говорят, что встреча с мужчиной в новом деле — к счастью, то эта встреча никаких просветов в жизни не сулила, скорее всего, это был намёк судьбы на предстоящий декофт — лютое безде¬нежье.
- Куда же пойти? — пробормотал он, мысленно возвращаясь к разговору с Ленкой и подбирая для неё самые оскорбительные слова. Он не мог сейчас сознаться себе в том, что, позови его Ленка назад, наври ему с три короба, он вернулся бы не раздумывая и любил бы её ещё больше, и шептал бы ей совсем другие слова... Более того, он втайне желал, чтобы всё случилось именно так, и даже надеялся, что так оно и будет, когда он снова окажется на белом коне, возвратясь из заграничного рейса, разодетый в пух и прах, запакованный деньгами... А почему бы и нет?
«Пойти на морвокзал? — раздумывал он. — А что там высиживать? Дядей в фуражках, чтоб увезли на Эгершельд, в спецприемник? А друзья... Те — в морях, а эти — «безлошадные», такие же, как и я. Живут на судах, в опостылевших до смертной тоски каютах, под гласным и негласным надзором судового начальства, с чувством голого среди одетых. Но даже к ним попасть, чтобы излить душу да занять денег, наконец, — не получится. Пропуск в порт изъяли при увольне¬нии...»
Оставалось последнее: изловить кого-нибудь в Управлении или у кассы. Кого-нибудь из тех, кто ещё не знает о его окончательном прогаре и кто не разменял солидарность к старому корабельному то¬варищу на сберкнижку, дачу, машину. Всё меньше остается их, ста¬рых корабельных, всё больше так... Верёвки!
Обозначив хоть какую-то призрачную цель, Сергей перепра¬вился с первым паромом через бухту и медленно сошёл вместе с ред¬ким ручейком воскресных пассажиров на западной стороне, у судо¬ремонтного завода.
Почти все его попутчики мышками прошмыгнули через проход¬ную завода. Сергей замедлил шаг, соображая.
«А здесь, наверное, можно залечь на время, а? — раздумывал он, читая одно за другим названия знакомых судов, ошвартованных у стенки завода. — Только бы проскочить через вертушку, а кореша-то найдутся!» И он стал прохаживаться в сторонке, зорко наблюдая за входящими и выходящими.
Так! Этих ветеранов труда за километр видно — пропуск не предъявили... Их наверняка и так знают... Этот, с тяготами земными на руководящем челе, аж смотреть ему в глаза боязно: сразу найдёт кучу недостатков — скорее всего, начальник средней руки. Ему, ко¬нечно: «Будьте любезны, Сан Саныч!..» Пацан в спецухе вышел! Видно же — работяга, куда ж его, в рабочее время-то, выпустили, гонцом, что ли?.. Постой! Так никто же вообще не проверяет! Вот те раз! А та¬кая капитальная проходная-проездная выстроена, от вида оторопь берёт. Странно. Да, но с чем в гости? Денег-то... забыл шелест. А для затравки надо чего-то в руце держать...»
И, сразу вспомнив о перчатках, он стремглав бросился наверх, по виадуку, в ближайший гастроном, не раз выручавший в безденежье. Дело знакомое!
В родном гастрономе он шепнул продавщице сквозь зубы, зыркнув по сторонам для особого интима:
- С последним заходом в Сингапур... — и выложил ей за прила¬вок пакет с иероглифами.
- Сколько? — спросила продавщица, зашелестев упаковкой с чудными буквами.
- Два пузыря и пачка сигарет.
- Белой?
- А ты хочешь предложить мне жёлтую – коньяк?
- Остряк! Хватило бы и одной, — хмыкнула она, но, заметив, что напарницы по прилавку навострили уши, исчезла, а через минуту вручила ему пакет.
Набрав скорость и сделав озабоченное лицо, Сергей пулькой пролетел через ладно сработанную вертушку проходной.
Боковым зрением успел схватить просторное, как вокзал, помещение, в дальнем углу которого толстая тётя в форменном пальто сидела за чайной церемонией. Она не обращала ни малейшего внима¬ния, как того требовал чайный этикет, на суету у вертушки в обоих направлениях.
«Ну и порядочки! — задело даже лазутчика Сергея. — Самому в ВОХР податься, что ли?»
Однако он подался не в охрану. Первым судном на его пути махиной вздыбились «Горы», и он решительно направился к трапу.
«Лучше гор могут быть только «Горы»...» — невесело скаламбурил он словами поэта, распаляя в себе охотничий азарт: сейчас требовалась импровизация!
- Новикова позови, — обратился Сергей к насупленному вахтен¬ному у трапа, утопавшему в измызганном брезентовом дождевике до пят. Этого Новикова Сергей никогда в глаза не видел, но его фамилия красовалась на доске «Вахтенная служба» за спиной у стража, причем дата красовалась — вчерашняя!
Нету. Уже домой слинял. Через пару дней придёшь, — вахтен¬ный был не в духе, смотрел мимо.
- Ну, а с этим чего делать? Носить через вертушку туда-сюда, пока вохровцы отнимут? — Сергей дёрнул замок «аляски» до того ме¬ста, где на животе, как две сестрички, грелись две белые головки.
Матрос сменил выражение лица. Он увидел то, что в воскресный день почитается за чудо. Как раз, будучи ярым реалистом, он был так хмур с утра, но чудеса, как оказалось, бывают! Из дремотного миража и прямо — в явь, с доставкой на дом!
«А ещё, базарят, нет на свете Бога!» — успел подумать страж, распахивая объятия, чтобы гость ненароком не сбежал, передумав.
«Кажись, попал в жилу. В становую!» — успел подумать Сергей, позволяя увлечь себя в каюту.
- Ты посиди чуток у меня, я счас корешу скажу, подменит, — излучал гостеприимство страж по пути в каюту. — Тебя как звать-то?
- Сергей.
- А меня Толян. — Он открыл каюту-двухместку и пропустил в неё Сергея. — Сиди, я чего-нибудь загрызть схвачу у девчат на камбузе. Хвост краснюка в заначке есть, будешь? — То обстоятельст¬во, что угощение предназначалось для Новикова, у Толяна не зафикси¬ровалось.
Оставшись один, Сергей ощутил волнение и дрожь, совпадающую с живой дрожью громадного корпуса от работающих в его глубоком чреве механизмов. Волнение от неистребимого каютного запаха, oт иллюминаторного глаза, видавшего и льды, и тропики, и порты мира. Как страстно он желал сейчас оказаться в море, хозяином этой каюты, в море, вдали от таких мерзких понятий, как прописка, трудовая книжка, тридцать третья статья, виза — этих остатков крепостного права!
Вернулся Толян с сонным парнем. Тому плеснули половину кружки и спровадили на вахту. После того как, оставшись вдвоём, прикончили вторую бутылку, Сергей нашёл то, в чем сегодня очень нуждался: участие.
- Плюнь ты на эту бл... - ик! - блудливую свою Ленку. И не переживай. — Толян обнял Сергея за плечи. — Слышь, Серый! Эт-то даже хорошо. Ты её расшифр-о-в-а-л. До алиментов! Мне хуже. Я — после. Так их и надо проверять. Безденежь-е-м! Во!
- Если утрясу свои дела в кадрах, попрошусь только на ваш«рысак»! И, знаешь, почему? Из-за тебя, ей-богу, Толян! — Сергей говорил вполне искренне, позабыв в тепле приятных иллюзий о закры¬том, и, наверное, надолго, пути в море. — Слушай, а как же начальст¬во твоё, не прихватят меня?
- Плюнь! Считай, что они — сами по себе, а мы — сами. Они у нас все сейчас приблудные. Проходной двор на ремонте, не знаешь, что ли? Наши-то все в отгулах и отпусках, а эти нас и в лицо не зна¬ют. Я за себя на ночь бича на вахту ставил, так его старпом заставил воду принимать и ещё злился, что тот ни бум-бум. Повязка есть на руке, и ладно, значит, свой. Я ж здесь электриком, а за дружка вахту стоял у трапа, тот втихую к родителям махнул, в пригород. Может, и ты мне чего поможешь, а?
- Толян, какой разговор? Да хоть месяц за тебя постою, ей-бо¬гу, — забожился Сергей с чувством.
Два космонавта, за которыми следил мир, уже дважды или триж¬ды пролетели над лужицей Японского моря, где в червячке бухты Зо¬лотой Рог притулилась железная козявка — «Горы», в самом чреве которой, в тесной, помене, чем в космическом аппарате, каюте сидели два маленьких, безразличных миру человечка. Они изливали друг дру¬гу душу, мечтая начать новую, интересную жизнь, где всё будет чест¬но и справедливо...
ИСКУШЕНИЕ
Наступил сырой, промозглый, ветреный ноябрь. Северняк дул с Амурского залива, не затихая, как в трубу.
В такие дни выходить из дома без дела не хочется.
«И что за место выбрал прапорщик Комаров в 1860 году! Полуостров. Сквозит со всех сторон. Не знаю, как там в Сочи или в Марселе, находящихся с нами на одной широте, но во Владике ходить по конторам в ноябре — явно не климатит...» — думал Сергей, зябко поёживаясь в очереди на приём к кадровику в подворотне «Дальморепродукта».
Вс ё чаще он отлеживался в каюте у «безлошадного» Толяна и всё с меньшей надеждой посещал работодателей морских контор в лице суровых и неприступных, как сам КЗОТ, кадровиков. В суете контор¬ских коридоров, в очередях к вратам кабинетов Сергей стал ощущать неведомую ранее унизительную робость. Как будто он входил не к человеку, заглядывающему прежде всего в трудовую книжку, а к прокурору.
Сергей был неробкого десятка, силушкой тоже Бог не обидел, но в их кабинетах он... нет, не робел, он терялся. Терялся от высокомерия, от подчёркнутого неудовольствия его визитом. Оттого, что отнимает у Мефистофеля кадровых дел, согбенного под бременем таинственного и засекреченного труда — попутно отсеивать потенциальных перебеж¬чиков, валютчиков, контрабандистов, — драгоценное время, смея захо¬дить в кабинет со своей клеймёной трудовой книжкой!
На «Горах» тем временем, перед выходом в рейс, прошла вторая волна кадровой чехарды: возвращались постоянные, списывали временных. Почти всегда это были либо больные, либо наказанные, либо хитрованы, но почти всегда к судовым делам безразличные, им на этом судне не плавать. А вот вернутся свои, тем лучше на глаза не по¬падаться. От долгого бездействия их распирают командирский зуд и желание всё переиначить, хоть с ног на голову, лишь бы по-своему. На нынешних судах, где начальства всех мастей и рангов чуть не вдвое больше, чем подчиненных, перечить не моги. Потому что все твои поиски правды и справедливости ограничены простором палубы.
Сергей точно уловил момент, когда отсиживаться дальше у гостеприимного Толяна стало опасно для обоих. По совету Толяна он решил ещё разок испытать своей тридцать третьей статьёй очередного кад¬ровика. На этот раз — там, где совершенно задыхаются без народа, в находкинской конторе. Там, говорят, ловят рыбу даже «химики». По этому поводу Толян снял с книжки деньги для Сергея. Для пропитания на период оформления, ну и... на проводы. Встретиться, по их подсчетам и теории вероятности, они могли бы, в самом благо¬приятном случае, в чужом порту или в океане. Именно так зачастую бывает у моряков, если даже они живут в одном подъезде.
И Сергей отбыл.
Сердце у него забилось радостно, когда в Находке, у входа в Управление морского рыболовства он увидел громадный щит с надписью «Требуются», выполненный чуть ли не в бронзе и мраморе. А на первом плане шли его профессии — матрос во всех своих ипостасях: лебёдчик, рыбообработчик, добытчик. И всё-то у Сережи есть за пазухой, и всё-то он умеет!
«Ну, братцы, вы тут без Колесова, смотрю, совсем зашились», — настроился Сергей не продешевить и ни за что не подписаться на ста¬рую посудину. И вдруг...
- Не требуется! — оборвал его объяснения о причинах опоздания к отходу — брачную ситуацию—кадровик, едва открыв трудовую книж¬ку на злосчастной странице. Между прочим, Сергей остался уверен, что не опоздай он к отходу, брак у них с Ленкой обязательно бы со¬стоялся, так же, как и то, что опоздал он из-за неё, что соответствова¬ло действительности.
- Как так не требуется? На щите у вас написано: «требуются!» —возразил Сергей, вываливая на стол документы. — Вот посмотрите, это свидетельства и удостоверения!
- Убери. Прогульщики не требуются, — без интонации, спокойно ответил кадровик и блеснул очками, напомнив того, самого первого, поставившего дьявольское клеймо в этот идиотский документ!
Это был конец! Больше идти некуда. «Одна шайка!» — заколо¬тило Сергея.
- У вас когда день рождения? Я вам томик Маяковского пода¬рю! — зашипел Сергей, еле сдерживаясь, и перегнулся через стол так, что оказался глаза в глаза с этими неестественно увеличенными, старческими, бледно-водянистыми органами зрения.
- Не требуется, — отпрянул кадровик, привычно потянув носом: трезв? — Поэтов не читаем. — Кадровик уже крутил диск телефона, вызывая на подмогу своих инспекторов: он уже бывал битым...
- А что ты читаешь? Одни трудовые книжки? Книголюб-ориги¬нал! Вот если бы Владимира Владимировича почитал, как он ваше чёрное племя бюрократов и перестраховщиков разделывал! Окопался, паук! — Сергей перешёл на крик, терять уже больше было нечего.
- А вот я тебе сейчас сделаю за «бюрократа», я тебя сейчас сдам в спецприёмник, бродяга! — Кадровика трясло. Он уже привык к тому, что люди в его кабинете ведут себя, как во храме! А этот...
- Это тебя, гада, сажать нужно за то, что бичей плодишь и всё тебе до фени! Что там — курорт в океане, на рыбе год сидеть, что ты не пускаешь меня туда? Я куда прошусь? Гулять? Да ты мне руку дол¬жен пожать и до трапа проводить за то, что я добровольно лишаю се¬бя земных радостей, иду в вашу сучью систему, где всё нельзя, где импотентом и придурком стать можно из-за таких вот ублюдков, как ты! Понял? — Сергей вышел из кабинета и так хлопнул дверью, что очередь, трусовато расступившись, сочувственно посмотрела ему вслед.
В привокзальном буфете перекусил, жидкий чай выплес¬нул вон, стакан сунул в карман. За пазухой, прижатая полой куртки, ждала своего часа большая бутылка портвейна. Ему хотелось успоко¬иться и уйти от назойливой и мрачной картины будущего, накарканной кадровиком. «Козёл! Сам катись на стройку! Я — матрос первого клас¬са...» — продолжал он мысленно спор с ним.
Сергей сел в ночной поезд на Владивосток. Найдя полупустой ва¬гон, забился в угол, ожидая отправления, чтобы начать «успоко¬ительное». Выглянул в окно. На перроне, кутаясь от пронизывающего ветра с моря, прощались редкие пассажиры. Его внимание привлекли трое парней, они были явно навеселе. По всему, двое провожают тре¬тьего, своего приятеля, усатого, бородатого, с хорошим русским лицом Добрыни Никитича.
Через минуту после отправления Добрыня закачался напротив его купе и «обнюхал» Сергея взглядом: «Свой?» Он ещё не остыл от проводов и нуждался в обществе.
- Пар-роходский? — спросил он, с трудом выговаривая букву«р». Не дожидая ответа, сделал вывод и бросил на сиденье дипло¬мат. Затем стянул с себя кожаное пальто, повесил на крючок и тя¬жело плюхнулся к столику.
- Пах-хородский? — не унимался он, путая буквы в столь труд¬ном слове.
- Свои... — буркнул Сергей без особой радости: ни врать, ни тем более говорить правду человеку, витающему сейчас вдали от грешной земли, ему не хотелось. — Не желаешь? — Сергей вытащил из-за спины уже раскупоренную бутылку и стакан.
- Ну ты и молодец! — восхитился Добрыня. — А я сейчас взял в ресторации коньяк на дорожку, да вон друзья отняли, понимаешь. «Хватит тебе, говорят, ты уже и так по летнюю грузовую марку си¬дишь!»
- Пей, не держи посуду. — Сергей подал ему наполненный до краёв стакан.
- Так ты же не сказал, как тебя зовут?! — Добрыня просительно смотрел на Сергея, не смея прикоснуться к чужому вину, не познакомившись с благодетелем. — Меня Виктор зови, Пилькин, второй по¬мощник, ревизор, значит. А ты где?
- Толян меня зовут, понял? Анатолий, — нехотя, не отдавая себе отчёта, зачем, солгал Сергей. На фоне собственных неурядиц его раздражали лучистое благополучие и довольство этим прекрасным ми¬ром, исходившие от добродушной физиономии Виктора.
- Угу, — успокоился Виктор и зацедил из стакана, проливая под качку вино себе на майку с надписью через грудь по-английски: «Син¬гапур»,
Допили вино. Виктор сник на глазах. Его убаюкали ритмически равномерное качание вагона и однообразный перестук колёс, напоми¬нающий обрывок какой-то повторяющейся фразы.
- Будь другом, — вскинулся он, — сходи к проводнице, попроси постель. А то я уже — тяжёлый. И себе заодно. — Он вытащил из внутреннего кармана пальто едва распечатанную пачку пятирублёвок, с трудом выловил из неё одну купюру и подал Сергею.
Поколебавшись, Сергей взял деньги и вышел из купе.
«Пятёрку кинул. Добрый. А кому это он «на чай» бросил: мне или ей? Или нам с ней, на двоих?> — Сергей вышел в тамбур и закурил. В другое бы время ничего страшного: попросил человек уважить, не идти же ему на четвереньках... Ну, дал деньги, какие попались. Можно сдачу принести... Но сейчас, когда он был в отчаянии, всякий жест бил по самолюбию и унижал...
Раздражали и присутствие этого, со всех сторон благополучного Виктора Пилькина, и его кураж с дружками, и купеческий вид, и жест с мятым пятериком...
«Уйти от него в другой вагон? Подумает — пятерик хотел зажать. Пятьсот я бы ещё зажал на время, с отдачей...» И тут он почувствовал, что у него зреет решение. Оно зародилось непроизвольно, само...
«А что если... занять у него пару сотен. Без спросу. Когда уснёт. Добром-то он не даст первому встречному. И сойти с поезда. А потом выслать ему деньги прямо на судно: прости, мол, были критические обстоятельства. Благодарю. Ведь шиковал он сейчас, поди, в ресторане. Официантке, небось, дал себя обсчитать за то, что позволила мацнуть за крутое бедро. Коньяк, говорит, дружкам оставил. И всех при этом ещё благодарил... Потому что для него деньги — тьфу! Нет сегодня — будут завтра. У него есть главное: работа и дом, где его ждут. А мне нужно только на билет да гостинец матери купить. Не с пустыми ж руками на порог явиться после того, как ещё недавно были в кармане такие тысячи, что этому пароходскому гусю столько на весь экипаж не выдавали! Рискну! Иначе зачем тогда назвался чужим именем? Судьба два раза подряд не улыбается».
Кто сыграл роль Лукавого — кадровик? Ленка? деньги? слу¬чай? — он не понял, но искушение оказаться дома через пару деньков было так велико, что избавиться от него оставался лишь один путь —поддавшись ему!
Что он и сделал!
НАЧАЛО КОНЦА
Сергей вернулся в своё купе, когда поезд стал тормозить, подъезжая к станции. Виктор булькал горлом в тяжёлом сне, лежа на спине, в неестественной позе, не дождавшись постели.
Сергей привалился плечом на чужое пальто, где лежали деньги... Не в силах запустить руку в карман, он не отрывал взгляда от сомкнутых век Виктора. Его легонько колотило: он представил, как в последний момент Виктор откроет глаза и скажет:
- Положи на место, шкура!
Вдруг воцарилась тишина— поезд стоял. Послышались голоса людей, входящих в вагон, шумные и нетерпеливые. «Сейчас сюда войдут, и тогда — всё... Скорее! Скорее! Или послезавтра я — дома, или спецприёмник, привезут с позором...» — не думая об этом заранее, он схватил пальто с деньгами. От прилива азартной храбрости схватил ещё и «дипломат» и выскочил из купе.
А через минуту он шагал по тёмному полустанку и неотрывно смот¬рел вслед удаляющейся цепочке огней поезда.
Дело сделано, и его уже не переделаешь, как говорили турки, посадив на кол не того, кого следовало, — потешил он себя в нервной весёлости.
Откуда пальтуган такой? — изумился Толян, когда мрачный и усталый Сергей ввалился утром в каюту.
Хранил у одной подружки в Находке, вроде брошенного якоря, чтобы пускала за своего. Да теперь надежды ни на кого нет, — отве¬тил Сергей, не оборачиваясь: от слов своих же он стал противен само¬му себе за ночные дела.
На поезде приехал? — крутил Толян вокруг да около, не реша¬ясь спросить о деле.
Опоздал на поезд. На попутке добирался, — ответил Сергей и подробно рассказал Толяну о беседе с кадровиком, оставляя при этом персоне кадровика всего три буквы из русского алфавита.
Во Владивосток он и впрямь вернулся на попутном контейнерово¬зе. Шоферу, подобравшему его на переезде полустанка, он рассказал свою историю с Ленкой, всё правдиво, как было на самом деле. Тот так расчувствовался, что накормил Сергея и уложил спать на своё личное место, позади сидений. Этим он растрогал и Сергея: есть же добрые люди на земле, а он, выходит, уже не с ними...
В кармане «пальтугана» он обнаружил около четырёх сотен, а в дипломате, среди никчёмных отчётов и бланков, в маленьком кар¬машке лежала коробочка, а в ней — золотой медальон на цепочке. «Вот и подарок матушке! — решил он. — Можно ехать!»
Бумаги снёс в береговую бадью, медальон запрятал в каюте, как, бывало, из рейса прятал — календари да ручки с девицами.
«Ну, кажись — всё! Концы в воду и на этом разе — баста! Боль¬ше в такие дела — ни даже под расстрелом! Как будто в вонючем жиру вымазался... Сколько ни мойся, а в мозгах запах стоит...»
А через день они оказались в ресторане. Из благодарности за при¬ют и помощь Сергей организовал Толяну «отходную». Ремонт у них закончился, назавтра они уходили в порт под погрузку тары, куда Серёже вход «ферботен».
Жильё уплывало, потому-то Толян и придумал кое-что для Сер¬гея. Он пригласил в ресторан двух знакомых продавщиц из гастроно¬ма, с одной из которых был дружен, но без ведения общего хозяйст¬ва, этого коварного юридического признака грехопадения! Вторую, разведёнку, предполагалось, не скупясь на рубли и вежливость, оча¬ровать Сергею: Ирина жила в собственной квартире с четырёхлетней дочерью.
- Ты скажи девчатам, что я — второй помощник капитана, ладно? — попросил Сергей. — Я, вообще-то, в Дальрыбвтузе учусь заочно на судоводительском. Вроде как правда получается, а? — соврал он другу, представляя себе Виктора Пилькина как эталон благополучия.
- Ладно, скажу, — обиделся всё понявший Толян. — По виду ты тянешь на второго. А за «мастера» прохлять не желаешь, а? — поддел он Сергея. Мастером величают в обиходе капитана, на английский манер.
Ирина, по-видимому, была старше Сергея, но оделась и подкрасилась так тщательно, что могла сойти и за ровесницу, что, впрочем, не имело для Сергея ни малейшего значения. После удара, нанесённого Ленкой под самый дых, женщины в его глазах понесли серьёзный урон. Сейчас его волновало только одно: до отъезда обрести над голо¬вой крышу, чтобы не сцапали как бродягу: город-то режимный!
За столом между тем разговаривали одни женщины. Разговор, как возле пупа земли, вращался у них вокруг гастронома и его обитателей. Пока они, начав с уборщиц, доползали до среднего звена, Сергей с Толяном смутно улавливали суть их сутяжных дел. Но, когда они взя¬лись за особ, приближённых к дирекции торга, ребята взбунтовались:
- Если вы не прикончите трепать про ваш шалман, мы с Серёгой начнём про пароход, и будет как на грузинской свадьбе: все говорят, а слушать некому! Только мы не канадские лесорубы, которые в лесу говорят о женщинах, а с женщинами — о дровах, - горячился Толян.
Заиграла музыка, уже было выпито по паре рюмок коньяка, и Сергей решил, что пора настала начинать спектакль. Он выбрал танец поспокойнее: для душевного разговора желательно держать Ирину в руках, а не гонять за ней по кругу, как туземец, в конвульсиях рит¬ма, и как только смог вежливо (этим никогда не переборщишь) при¬гласил Ирину на танец.
- Что-то вы невеселы сегодня, компания не по вас? — кокетливо спросила Ирина, и Сергей понял: Толян сделал своё дело.
- Ну что вы, Ирочка! Компания — хай-класс. В рейс гонят. Неохота уходить сейчас... Вот и с вами познакомился. Да ещё домой слетать мечтал...
- Возьмите отпуск.
- Не дают уже третий год. Толян советует спрятаться до отхода, а потом принести справку о болезни. Но где спрячешься? У меня нет знакомых в городе, я жил на судне...
Ирина сменила тему, но по её глазам он понял: «попал». После ресторана поехали к Ирине на чашку кофе, ещё часок посидели на кухне. А когда Толян со своей толстухой покидали квартиру, Сергей шепнул Ирине на ухо:
- Я попозже уйду, можно? Капитан следит, чтобы на судно не приходили пьяными.
Ирина, не оборачиваясь, молча кивнула, продолжая одевать гостей.
...Ночью, целуя Ирину, он почувствовал, что она поймала зубками золотой медальон, не без умысла повешенный им накануне себе на шею. Тот самый медальон, из дипломата Виктора.
- Раз поймала, он — твой, - прошептал Сергей, позабыв своё недавнее совсем другое намерение распорядиться богатой вещью.
- Как это понимать? — растерялась Ирина.
- Презент! Подарок, значит, - перевёл Сергей со своего «штурманского» на язык, понятный и в совторговле.
- Я не могу принять от тебя такой подарок... Мне таких даже муж не дарил. Правда, он был матрос... — наивно добавила она.
- Значит, я первый. — Сергея покоробило упоминание о муже-матросе. Сладость благодеяния померкла, но он сам надел ей цепочку на шею. И отомстил за «матроса»: — Считай, что это плата за приют. Я побуду у тебя денёк-другой, до отлёта?
- Живи, Котик, сколько захочешь. Только... дочке не понравится, если увидит тебя в маминой постели. Она перебегает ко мне в шесть утра. Точно, без будильника встаёт. И говорит: «Я твоя будилка!» Ты перейдёшь на диван? Пока она тебя ещё не знает... — Похоже, Ирина оставляла ему шанс «породниться». — У меня после мужа не было ни одного мужчины, — вздохнула она вполне серьёзно.
«Не то дура, не то душа нараспашку... — разозлился Сергей. — Ленка бы такое не брякнула». А вслух сказал:
- Давно заметил: ни черта мужики не понимают в женщинах. Как альпинисты. Обязательно найдут даже на пологой горе такую тpoпу, где наверняка ломают себе шеи. — И он перешёл спать на диван со смутным чувством возникающей уверенности в себе. В этом доме витал дух мира и спокойствия.
Он понял: это чувство пришло от присутствия четырёхлетнего человечка, обилия детских вещей вокруг... Здесь не должно быть места для лжи.
УДАЧНЫЙ ДЕБЮТ
Денег Сергею хватило ненадолго. Приходилось создавать видимость их изобилия, покупать, скрепя сердце, подарки ребёнку и мате¬ри. Благо, продукты Ирина доставляла из вверенного ей отдела в избытке, и они были далеко не похожи на те, что сохли на витрине.
Сейчас он уже не смог бы объяснить, почему не побежал за билетом на самолёт или на поезд, завладев деньгами... Почему ещё тянул? Что здесь – успокоение, привнесённое свалившимся благополучием? Магическая сила денег? Надежда на ещё один заход? Или его усыпило наивное доверие Ирины?
Однако по печальному уроку, преподанному Ленкой, Сергей сде¬лал вывод: покидать невест нужно вовремя. Не доводить дело до ядов и верёвок, но и не дожидаться, пока укажут перстом на дверь!
Хуже всего было то, что он реально осознал: в море его не пустят, а потому ходить по конторам бесполезно. Ясность внёс, сам того не желая, тот кадровик в Находке.
«Оно, конечно, если пойти в комиссию при исполкоме... Сунут на стройку каменщиком второго разряда, на восемьдесят рублей за побегушки туда-сюда, чтоб другие заработали. За этим, что ли, я ехал на восток? Строек хватает и на Украине... Сейчас и на стройке не встре¬чают с оркестром, если у тебя статья на лбу...»
А раз так, то как ни крути, а выходило одно: добыть денег на до¬рогу и уехать восвояси.
Но кто ему сейчас даст денег? Никто. Выходит, что это самое «добыть» для Сергея вытекает в одно: снова украсть...
«Ждать больше нечего... Сидеть на иждивении у Ирины?.. Нет! Рискну и уеду... Вот они, деньги, лежат за любой дверью! Только набраться храбрости — зайти на пять минут, и ищи ветра в поле! Ведь повезло же там, в поезде! Что обворовывают, слышал часто, а вот чтоб судили кого... — не слыхал. Может, не всех ловят? Город-то как перевалочный пункт. Вербованных везут. На север сами едут, как мухи на мёд. Сезонных на рыбе и на золоте — тьма! И все — через город. Попробуй найди...» — Так вызревал у Сергея новый за¬мысел. Когда не работаешь и нет ни гроша, одно дело остается — думать...
«Домой...» При мысли о доме становилось теплее на душе. Перед глазами сразу – летняя кухня, и маманя возится с зеленью... Милые, знакомые тропиночки к окружённому молодыми дубками ставку, где с первым солнцем шум и гам от детворы, да и старшие заскакивают окунуться, всё больше на рабочей технике. Маманя прямо к воде принесёт редиску, лучок, огурчик с грядки: «Что ж обедать не идёшь, сыну?» А вечером на весь посёлок гремят динамики с танцпло¬щадки — самодеятельный ВИА с такими двумя солистками, что не хуже столичных! На всех языках поют. Содержания, конечно, никто не знает, но получается — сказка!
Два последних дня Сергей был сам не свой. У кассы кинотеатра раскрылось, что у него нет денег. Пришлось взять протянутый Ириной рубль... Это было всё. Его время вышло...
Но едва ему удалось убедить самого себя, что это так просто — зашёл, взял и вышел, — как тут же на него навалились видения, запомнившиеся по фильмам, книгам, а то и просто плод фантазии...
Два дня мельтешили перед глазами то милиция, то зал судебных заседаний, где и был-то зевакой, один раз... То виделось, как в «воронок» подсаживают парнишку (ну прямо — вылитый Сергей!), а он бросает печальный взгляд на скорбно стоящую в стороне мамашу (ну прямо — вылитая маманя!), вытирающую слёзы: не в армию прово¬жает — под конвоем увозит его спецмашина без окон...
А вот что с парнишкой дальше-то, Сергей представить не мог. Что там, в колонии? В книгах об этом не пишут, в кино — не показы¬вают. Эстетики там мало, конечно... А вот говорят об этих островах иной жизни разное. Одни ужасы плетут, когда во времена лагерные кипели страсти скотного двора: «беспредельные люды» и «порядоч¬ные», «мужики» и «махновцы», «дери-бери» и многие другие — пору¬чики, Макары, поцы — укорачивали себе жизнь ради иллюзии про¬теста.
Другие говорят, что там сплошное бренчание на гитарах и пере¬сказы захватывающих дух историй.
Откуда таким как Сергей знать, что колония в массе своей — сообщество людей, от которых общество сочло необходимым избавить¬ся на определённое время, людей, которых невежество или низкая культура привели в столкновение с моралью и нравственными принци¬пами общества.
Да, в колонии, бывает, бренчат на гитарах. Но в свободное от работы время и в определённом месте, в клубе. А так — ежедневный монотонный труд чаще всего не по специальности, что само по себе уже наказание. В обществе, где о чувстве товарищества — понятие смутное... Двойное наказание! И заборы, заборы, заборы... А за ними, на свободе, люди живут! Влюбляются! Возятся с детишками. Работают, там тоже есть товарищи. Есть и увлечения, хобби. И, наконец, мож¬но съесть сегодня жаркое, а завтра целый день сидеть на зелени! И жизнь кипит, и что-то происходит, и это такое чудо из чудес — Жизнь!
В колонии же, если что и происходит, то всё не к радости... Даже если кент выходит на волю, оставшиеся не спят две ночи, а то и ревут втихаря... Колония — это отсрочка жизни, вычеркнутые годы. А жизнь одна. Нельзя одну просидеть, а вторую прожить, потому что у каждо¬го не две жизни! Одна. И одна в ней молодость. А в молодости, как говорят французы, — вся жизнь! Нет! Не существует таких причин, таких материальных благ, ради которых стоило бы пойти на годы за колючую проволоку...
Ничего этого Сергей не знал, и, может быть, поэтому на третий день всё-таки решился и полез в свою сумку...
Эту связку ключей он обнаружил в каюте у Толяна, в одном из нижних ящиков, когда искал курево. Они принадлежали находивше¬муся в отпуске судовому плотнику, хозяину всех судовых дверей. На связке были два ключа-вездехода. «Мастер» — называют такой ключ на судне, а владеют такими отмычками лишь два доверенных лица — старпом и плотник.
Ну и дела! С «мастером» я теперь здесь как мастер, — обра¬довался Сергей, имея в виду капитана. — Могу теперь «ходить в го¬сти» за чтивом и куревом в любую каюту!
Что он и делал по ночам, отоспавшись, как сова, днём.
Оба «мастера» он «ненароком» унёс с собой. И, как ружьё, которое в последнем акте пьесы должно выстрелить, эти отмычки должны были сработать в руках владельца...
Рядом с автобусной остановкой — пятиэтажка. Он зашёл с обрат¬ной стороны, со двора, и сразу — в первый же подъезд...
Сердце колотилось так, что, казалось, его удары слышны на весь дом... «А они ведь подумают, что грабитель был чистый живодёр. Зна¬ли бы, как я сейчас дрожу, прямо-таки ноги не держат», — думал он, не в силах сосредоточиться.
Остановился на втором этаже. На клумбу сигануть можно, и то спокойнее... «Спрошу Иванова, если откроют, — решил он, но тут же испугался: — Не-а, Иванов не годится. Ивановых в России — каж¬дый третий. Ну, не Кобзона же спрашивать! Спрошу Колесова, так уж не запутаюсь», — а палец жал уже кнопку звонка...
Тихо...
И тогда Сергей не дыша достал «мастер»...
Первый ключ в русский замок не входил. С перепугу Сергей чуть было не оставил опасную затею до лучших времен, но перед взором мелькнули оба Иришкиных зам¬ка, со звоном отлетевшие на тренировке...
От второго ключа дверь бесшумно подалась, он скользнул в квартиру и прислушался, готовый бежать назад.
На кухне бодро разговаривали двое, смеялись. Заиграла музыка, и он, едва не потеряв сознания, с облегчением вздохнул: радио-репродуктор. Обошёл квартиру. Никого! Раздражал запах чужого жилья, в спешке брошенные интимные вещи, а особенно — бодрый голос диктора, ненужный, словно свидетель.
Он прошёл на кухню и зло рванул штепсель из розетки. Стало так тихо, что слышно было тиканье часов на стене.
Он стал вспоминать: что и где хранила Ленка?
Открыл дверцу серванта в стенке: «Ну надо же! Бабы совсем без фантазии!» На таком же примерно месте стояла такая же примерно деревянная шкатулка, а в ней добрая пригоршня женских ук¬рашений светилась разноцветными камнями! «Всё!.. Больше мне ни¬чего не надо. Здесь хватит на небольшой ювелирный магазинчик. — восхитился обрадованный удачей Сергей, запихивая спешно колючие сокровища в карман. — Это кто же, интересно, здесь живёт? Навер¬ное, не меньше, чем директор овощебазы, а?» — Окинув стены быст¬рым взглядом, он обнаружил панцирь лангуста, китовый ус в серван¬те, снимки загарпуненных китов и портрет бородача в форменной мор¬ской фуражке.
«И как я раньше не заметил этого маримана? Ладно. Не его, а вот эту жлобиху пощипал маленько. Побрякушки её только портят. У-у, туземка», - процедил он в лицо портрету на стене с изображени¬ем очень недовольной, полной женщины. Хотел уже уходить, но вспом¬нил: в стопке чистых простыней Ленка хранила деньги. Пошарил — точно, есть! Считать некогда, потом. Метнулся к двери, послушал: тихо... Что-то тянуло назад, в комнату. Обернулся с порога — ваза с дорогими конфетами! «Ах ты, мать честная! От конфет я ещё ни разу в жизни не отказался! — Сергей схватил в коридоре спортивную сумку, вытряхнул из неё какую-то обувь... На глаза попались кеды детского размера, кроссовки. — Так. Что же получается? Берём кон¬феты, кроссовки и... вот этого красавца, — он мигом засунул в сумку кассетный магнитофон, — и, да простят мне малолетки грех: спишут, скорее всего, за их счет...»
Выскользнул из квартиры. Поставил сумку в уголок, под лестнич¬ный пролёт, выглянул на улицу: на противоположном углу дома иг¬рали дети несмышлёного возраста. «Беспечный народ, россияне, хоть грузовик подгоняй! А я в хате-то дрожал».
Он вернулся, непонятно зачем запер дверь и, сдерживая себя, чтобы не идти слишком быстро, неспешно завернул за угол и сел в подошедший автобус...
УДАВКА
Вечером он повёл Ирину в ресторан. Хотелось сбросить напря¬жение трудного дня, мысли всё ещё держали его в подробностях «того» визита. Денег там он взял мало, около сотни, и на дорогу их всё равно не хватало. Значит, надо было найти покупателя на такое золото, а где его искать и каким образом, он не знал.
В скупку, конечно, идти нельзя: в каждом кинофильме перво-наперво показывают, как трясут скупку. Старые моряцкие приёмы всё нести на «забой» в гастрономы и кабаки вызывали опасение, но посмотреть, «понюхать воздух» не мешало...
Не слушая Ирину, вертевшую головой в радостном возбуждении, он думал о своём и только поддакивал ей. Потом, извинившись, вышел покурить.
Он прошёл, медленно ощупывая глазами затемнённый зал, стремясь угадать среди сидящих за столиками, официанток и всех встречных-поперечных жаждущих озолотиться. Но не обнаружил даже намёка, отвечающего его заботам.
Заметив пустующую банкетку у стойки бара, Сергей направился туда. Вокруг стойки сидело несколько пар, потягивающих через пла¬стиковую «соломинку» не охваченные прейскурантом, непритязатель¬ные смеси. Он сел, наблюдая из мрака за нервными, освещёнными баг¬ровым светом руками бармена, и тут у него забрезжила надежда: та¬кие руки прямо созданы считать большие деньги!
- Что желаете? — вытирая стойку и не глядя на Сергея, спро¬сил бармен.
- Коктейль какой-нибудь... И сказать два слова.
Бармен посмотрел на него изучающе-недовольно. Он любил свою работу, а потому избегал тайн, влекущих непредсказуемые последст¬вия. Однако, покосившись на клиентов, он удостоил Сергея небольшим наклоном в его сторону.
- Понимаешь, с женой разбежались... Чтоб не делить коопера¬тив, откупилась золотыми побрякушками. Не возьмёшь оптом?
Бармен долго смотрел на него большими, тёмными глазами, не мигая. Сергею показалось даже, что бармен его не понял. Но тот вдруг ощерился:
- Вот что, Гена*, вали отсюда, чтоб я тя больше не видел! По делу взять хочешь? Ничего не покупаю и не продаю. Передай там! — резко и неожиданно громко отрезал он.
Сергей растерялся и пошёл прочь. И, обернувшись, со злостью решил: «Никуда ты от меня не денешься, химик-аналитик! Честняк! Да у тебя на лбу написано, кто ты есть! Вот буду торчать под носом каждый вечер, сам позовешь, козлина!»
Он вернулся к Ирине повеселевшим от своей затеи: найден вер¬ный ход. Этот индюк уже кумекает, наверное!
Сергей объявил бармену осадное положение: каждый вечер садился за столик неподалёку от стойки, в секторе обзора Вячека. Он уже, по примеру завсегдатаев, здоровался с барменом, панибратски величая его Вячеком, от полного — Вячеслав.
Вячек бесстрастно отвечал на его приветствия, но дальше не шёл. Сергей стал тревожиться. Ходить по вечерам в бар без Ирины и при¬ходить поздно с запахом — игра с огнём, в пламени которого сгорел её муж!
Однажды, просидев недолго за знакомым столом, он поднялся, намереваясь уйти, но услышал за спиной:
- Вы, что, уже уходите? Сядьте!
Внутри у Сергея полыхнуло жаром. В ногах появилась слабость: «Милиция!»
Озираясь, он безвольно опустился на стул. «Доигрался с барме¬ном. Заложил...» — пришла паническая мысль.
С обеих сторон к нему за стол подсели двое мужчин в штатском, трезвые...
_______________________________
* Гена — внештатный сотрудник УВД (жарг.)
Сергей опустил голову, ожидая приказаний, а услышал:
- Так что у вас есть такое, чтоб купить, как говорят в паршивой Одессе? Да не пугайтесь, мы — не милиция. Мы честные люди. Пой¬мите, милиция бы с вами беседовала в другом месте, — сказал тот, что помоложе, высокий, крепкий мужик со шрамом через весь лоб. Его спутник, пожилой представительный мужчина, молча рассматривал Сергея из-под густых бровей.
Сергей ждал и даже мысленно готовился к такой встрече, но от неожиданности испугался:
- Чего вам надо? Я вас не знаю!
- Ну что вы так волнуетесь? — вступил в разговор пожилой. Он обернулся к своему товарищу: — Пойди, Ян, принеси нам чего-ни¬будь. Что будете?.. Не знаю, как вас величать. Коньяк?
- Костя, — представился Сергей нехотя. Он ещё не решил для себя, что сейчас нужно срочно предпринять. Убегать? Если они из ми¬лиции, то далеко не убежишь. А если это купцы по наводке бармена —тогда зачем же убегать, сам их искал. Деньги нужны, а не цацки!
- Я вам что хочу сказать, — спокойно-неторопливо начал пожи¬лой, когда они остались вдвоём, — если один хочет продать, а второй купить, то продавец должен показать товар. В противном случае он мошенник, верно?
- Но не здесь же. — Сергей постепенно преодолевал волнение, мешавшее сосредоточиться, к этому располагали манеры по¬жилого. — У меня с собой-то всего нет.
- Вы правы. Здесь не место. На улице стоит наша машина. Пойдёмте, там поговорим без посторонних, — пожилой всё время неесте¬ственно улыбался. Беспричинно, на восточный манер, желая, по-види¬мому, за улыбкой скрыть суть разговора от окружающих.
К столу возвратился тот, которого назвали Яном. Растопыренными пальцами он неловко нёс три бокала и хмурился, словно ему пред¬стояло выпить яд.
- Пошли! — Сергей залпом проглотил коньяк и перевёл взгляд на новых знакомых, как бы предлагая им хоть таким способом подтвердить, что перед ним — свои. Однако те, вскользь переглянувшись, встали и пошли к выходу. Не прикоснувшись к бокалам...
Через заполненное оживлёнными людьми фойе вышли на улицу. Вечер сверкал огнями и свежевыпавшим снежком, как на Но¬вый год. Изнутри звучала музыка, а у входа в ресторан кружили, со¬бираясь в стайки, молодые пары. Женщины были так нарядны и воз¬буждённо красивы, как будто им сию минуту предстояло выйти на сцену, а не сесть за столик. Сергей с завистью уловил на их лицах без¬заботную радость жизни. Так выглядят люди, уверенные в себе.
А позавидовал им потому, что даже в лучшие времена, когда с приходом из рейса у него водились приличные деньги, он не мог вот так, как они, без тревоги, беззаботно радоваться жизни. Давила необходимость идти на ночлег в свою каюту, что само по себе, после сверка¬ющего общества молодых девушек, одежд, музыки, казалось ему уни¬зительно гадким. Давило положение без вины виноватого — нетрезвый на судне! — когда каждая скотина лезет тебя воспитывать и учит жить... А если удавалось найти подружку, это почти всегда кончалось неприятностями. Или мордобоем от её прежних друж¬ков, претендующих на уже «готовую», после ресторана, подружку. Или обчищенными к утру карманами, если, ослеплённый с вечера её преданностью, поленился запрятать деньги под ковёр, в носок, под матрац. Или милицией, если хата подружки была «под колпаком». Или нехорошей болезнью, или... мало ли ещё чем, если у человека нет тыла и несёт его, словно перекати-поле...
Ян сел за руль нахально стоявшего под самым знаком зелёного «жигулёнка», Сергей с пожилым расположились сзади, и машина тут же рванула с места.
- Куда мы едем? — забеспокоился Сергей.
- Называй меня Иван Иванычем, а это — Ян, — представился пожилой, не торопясь с ответом. — Так что же случилось, Костя, что воровать пришлось? — вдруг огорошил вопросом Иван Иванович, заметно изменив тон общения. Он продолжал ещё слегка улыбаться, но глаза его с необычайно тёмными зрачками стали жёсткими.
Сергей вздрогнул от слова «воровать» и, отстранившись, уставил¬ся на пожилого.
- Да куда мы едем? — повторил он обеспокоенно.
- Да ты не паникуй. Мы едем к Яну. Нет при себе денег, — объ¬яснил Иван Иванович и дружески похлопал Сергея по плечу. — Нови¬чок! Макарушка!
- Я из машины не выйду. Давайте здесь, как договорились, - заартачился Сергей.
- Ну и хорошо. Покажи здесь, — согласился Иван Иванович.
Ян лихо вёл машину, и седоков время от времени на поворотах бросало друг на друга. Это, как ни странно, незаметно снимало напряжённость ситуации.
«Ладно, - подумал Сергей, нащупывая в кармане серёжку поменьше, - деваться теперь некуда... Может, они так и торгуют золо¬том, на летящих машинах? Чёрт их знает, спекулянтов этих! Не на барахолку же возят золото в авоськах. Ох, и гонит же этот амбал, ровно таксист без плана!»
- Вот! — разжал ладонь Сергей.
Иван Иванович осторожно взял серёжку, поднёс к глазам, вклю¬чив свет в салоне, повертел. Возвращая, сказал:
- Если камни подлинные — семьсот. Но ты получишь поло¬вину. Серьги тёмные. Риск. Согласен?
- Какие такие тёмные? Золотые они! — решил поторговаться Сергей, не дать себя обмануть.
- Краденые. В розыске они, — спокойно объяснил Иван Ива¬нович.
- Да что, на них написано, что они краденые? — взвился Сер¬гей. — С женой я разошёлся, понял? Сама отдала, чтобы кооператив не делить... — заученно начал он легенду.
- Заглохни, мужик! — раздражённо перебил его Ян с переднего сиденья и даже, оборотившись назад на полном ходу, вскинул руку, как для удара. — Фуфло прогонишь ментам, на допросе! На нас свой хомут захотел повесить? За кого держишь? Отдала, гутаришь? Плохо ты баб знаешь, фраерок!
- Мне всё равно, Костя, где ты это взял. Успокойся, — перебил Яна Иван Иванович. — Заберу всё с половинки. Ты сам понимаешь, почему... Ты лучше расскажи теперь, чего разошлись-то? Пил, небось, гулял? — Иван Иванович был заметно вежливее Яна и располагал к откровению.
- Чего рассказывать... — Но Сергею вдруг захотелось выговориться. То ли начал действовать выпитый коньяк, то ли участие, проявленное Иваном Ивановичем, то ли совершаемая сделка растормози¬ла Сергея, и он стал правдиво рассказывать всю историю, всё как есть, без прикрас. И о кражах — тоже.
- Ян, ты слышишь? Чего делают эти козлы противные, кадрови¬ки! — искренне возмущался «на публику» Иван Иванович, професси¬онально ощупывая мускулы у Сергея. — Не берут на работу парня, бывшего десантника, с мускулами самбиста!
- Да ну их! Знавал я одного такого коновала — Петра Прокопьевича. Душегуб! — включился Ян и, пригнувшись, обменялся через зеркальце многозначительным взглядом с Иваном Ивановичем.
А Иван Иванович продолжал, обняв Сергея за плечи и заглядывая лицо:
- У них, у начальства твоего, ты всё только «должен» да «обязан», а как твоя личная жизнь складывается — им дела нет! И у ком¬сомольцев твоих — то же самое, холуйское подражание дядям в до¬рогих шапках... Разрешается только одно: перевыполнять норму, ос¬тальное всё запрещается. Поэтому-то дураки и хитрованы, которые не высовываются, ничего не делают, зато ничего не нарушают — они наверху оказываются, в больших людях! Разве у тебя на судне не так было, а?
- Ну, конечно, так! — Сергея распирало от жалости к себе. — Ну представь. Четыреста девчонок вербованных привезли в море на наш плавзавод, подмену, все с Хохляндии. И вот целый год вместе, а зайти к ней в каюту, потарахтеть по-своему — нельзя! Замполит сидит на хвосте: «Не положено!» Да какой же это изверг «не положил»? Говорят, на берегу будете общаться! Так на берегу у нас, опять же, те же каюты. И у неё, и у меня! А мы поженились бы и вдвоём поплавали, на флоте затормозились оба, по береговым очкурам не бегали, — спешил выложить Сергей наболевшее.
- И после всего этого ты ещё сам рвёшься на эти галеры? —изумился Иван Иванович так искренне, что Ян, не выдержав, простодушно брякнул:
- Ну и дура-ак же!
- Да ты знаешь, Костя, что во мрачные времена на такую работу отправляли насильно, только за тяжкие преступления? Ты слепой! Ты только посмотри вокруг: вечер, снежок, девушки, музыка, ресто¬раны! И вот среди всего этого — ты! Молодой, красивый, сильный! Жить надо сейчас, пока ты молод, ничего не откладывая на «потом».Потом ты уже не будешь такой... беспечный! Ты только посмотри, как прекрасен город! Особенно, если... не работаешь. Он — совсем другой, сказочный, полный всякой всячины. Работая, этого всего не замеча¬ешь, разве не правда? Вспомни, как мы, разинув рот, ходим гостями в чужом городе и как бегут, словно ошалелые, ни на чём не задержи¬вая взгляда, его жители! Да как же тут не погулять, когда ты с моря пришёл, где ты словно срок отсидел? И не разрешают, и ещё с работы выгоняют? — Иван Иванович говорил вдохновенно, любуясь собой. Ян поддакивал восклицаниями: «Правильно, Иваныч! Точно!»
Сергею стало хорошо и легко на душе от его слов и захотелось одного — не расставаться с такими душевными людьми, но ради прав¬ды он всё же возразил:
- Вот тут только вы не правы: когда не работаешь — город чу¬жой, люди за богодула принимают, шарахаются, как от заразного... На душе от унижения кошки скребут, хоть вешайся. Работа и семья человеку нужны. Семья и работа. Я так думаю.
- Да ты ещё не знаешь, Костя, кого ты встретил. Я тебе скажу: в нашем лице ты найдёшь защиту, вроде профсоюза. Ничего, Костя! Скоро ты, как победитель, будешь плевать на твоих вчерашних мучителей и будешь сам себе и кадровик, и начальник! Я тебя устрою мат¬росом-спасателем на санаторный пляж. Выходит, что ты — начальник пляжа и кадровик: твои кадры — все красавицы, лежащие томно на горячем песочке. Скольких ты спасёшь там от скуки — столько раз отомстишь своей Ленке! Всё: работа по специальности и отдых— ря¬дом, пойдёт? И поедешь ты на свою Украину на собственных колёсах и одетый, как лорд! Скажи-ка, Ян, сколько я тебе одалживал на ма¬шину год назад?
- Пять штук. Вот она, моя. «пчёлка» трудовая. — Ян легонько хлопнул ладонями по рулевому колесу, развеселившись.
- А сколько ты мне сейчас остался должен? — демонстрировал Иван Иванович Сергею свои возможности.
- Уже рассчитались. Кроме, конечно, чувства благодарности, —добавил Ян и, обернувшись, изобразил подобающую маску.
- Так вот, Костя, — Ивана Ивановича потянуло на философские обобщения, — однажды познав любовь и дружбу, жить без них уже нельзя. А тебя отправили в пустыню, в одиночку. Но ты уже не можешь быть один, тебе нужна крепкая дружеская рука! Я прав, Константин, не так ли?
- Вы правы! Конечно! Я рад, что встретил вас... Меня-то, вооб¬ще, Сергеем зовут... Не знал, кто вы... — Тут он заметил, что городские кварталы остались позади, а по обеим сторонам дороги мельтешит припорошённый пушистыми охапками снега лес, с редкими островками забитых досками дач. — Но куда мы так далеко едем? Мне же домой нужно! Меня и эта выгонит!
- Успокойся, Костя! Эка ты суетливый... К Яну поедешь, пожи¬вёшь у него. Беда за тобой ходит, у них — точная бухгалтерия. А ты уже нас знаешь, «портным» тебя могут заделать. Стоит им подойти к старушкам, сидящим у подъезда, где ты сейчас притулился, как те всё выложат: «Серега-вор живёт в такой-то квартире, ест то-то, пьёт то-то, спит с гражданкой такой-то, на таком-то боку». И через час ты исчезнешь на много лет, клеймённый не статейкой КЗОТа, а статьёй уголовного кодекса! Понял? У нас останешься — Костей. А чем пло¬хо — Кот!
Машина тем временем свернула с опустевшей автострады и закачалась на ухабах бездорожья. В свете фар замелькали кладбищенские ограды и надгробия...
- Зач-чем мы сюда?.. — запнувшись спросил Сергей...
...Очнулся он от боли в суставах рук. Ян растирал его лицо пригоршней снега, и тёплые струйки стекали за ворот и капали с подбородка.
- Р-развяжите... сейчас закричу... рукам больно... не могу больше терпеть... — хрипел Сергей. Шнур на горле мешал говорить.
- Не закричишь. Не успеешь. Задушим. — Иван Иванович приблизился вплотную и зло процедил: — Тебе, падла, выбор дан! А ты незнайку корчишь: больно ему! Если согласен отдавать половину, ты —свободен, а не согласен — в яму, что ж не ясно?
- Согласен, на всё согласен. Развяжите скорее!..
- Развяжи его, Ян. Он запомнит. А не запомнит — на Украине, в колонии, на дне моря, где угодно достанем! Сам в петлю залезет, если ссучится!
«Попался! Шайка бандитов... Такие шутить не станут. Удавка! Сам себе накинул... Теперь пропал... — Истерзанный, он привалился в угол заднего сиденья, а мысль лихорадочно стучала: — Пропал, про¬пал...»
И родной домик на Украине сразу отдалился на космическое расстояние, не измеряемое теперь ни рублями, ни километрами. Он остался в другом, светлом мире. И, как всегда в беде, заныло сердце в тоске по матери, единственной защите, которую он теперь, скорее всего, никогда не увидит... Помощи ждать неоткуда, в милицию не по¬бежишь..
Ян уверенно гнал машину по тёмным безлюдным улицам пригородного посёлка.
- Меня забудь. Никогда не видел и не слышал, понял? Всё — через Яна, — сказал Сергею Иван Иванович после долгого молчания, выходя из машины где-то в тёмном переулке. — Не обижайся за стро¬гую проверку... Расплата у всех у нас одна — жизнь... А человек говорит правду только перед смертью! А ты молодец! Были тут... Приходилось стелить под них клеёнку после строгого разговора. Ян, за¬берёшь у парня «шахиню» и рассчитаешься. И там... Помягче. Дай парню «ивана разыграть» — в люди выйти...
ТАКСИСТ-НАДОМНИК
Два дня Сергей отлеживался у Яна после «крещения», а на тре¬тий появился в магазине у Ирины.
Вид у него был унылый, и она сразу решила, что это верный приз¬нак вины.
- Где гулял, Котик? По крышам? А кошечки там были? — Она заметила на его шее бинт. — Старый способ! Сама в замужестве применяла... — Она смотрела в сторону, не скрывая отчуждения и обиды. — Дура я, дура. Мало меня один научил... А я всё верю...
Сергею стало унизительно стыдно, словно Ирина была свидетелем его жалкого падения там, на «участке номер три», как условно Ян велел величать кладбище. И это чувство возникло оттого, что Ирина назвала его «Котик»... Те тоже окрестили его Котом! Как сговорились! Однако ему стало жаль Ирину: вера к нему пошатнулась, а тут ещё надо покинуть её... Не по своей воле. И это не подлежит никакому обсуждению... Надо хоть объяснить как-то полегче...
- На, посмотри, — вяло оттянул Сергей бинт. Там, вокруг горла, синела пугающая полоса.
- Батюшки! Ты что — вешался? — Ирина была потрясена.
- На проволоку налетели на мотоцикле, — не заботясь о достоверности, щадя Ирину, на ходу сочинял Сергей. — Ездили с приятелем к нему на дачу, а там кто-то проволокой тропку перегородил. Товарищ пригнуться успел, а меня под горло стегануло, думал: загнусь. Отле¬жался вот, перед полётом, у него.
- Я тебе верю, Котик. Да-а... Вот ключ, забери с собой. Ты его забыл? А когда летишь-то?
«Она такая же дурочка, как я. Уже забыла обиду. Не разглядела ложь...» — грустно подытожил Сергей и ответил:
- Я сейчас прямо в аэропорт. Чемодан у тебя найдётся?
- Так мы не попрощаемся... дома?
- Я скоро вернусь... — сказал Сергей и тяжело вздохнул...
- Так возьми же гостинцы! Зайди. Я быстро приготовлю здесь! Чемодан возьми на антресолях, хоть насовсем. — Ирина выскочила к нему в зал. — Ключ опять забыл!— Она повисла у него на руке и пошла на виду у всех с ним к выходу.
- Я себе сделал дубликат, — промямлил Сергей, отстраняя ключ и стараясь не глядеть на Ирину.
- Значит, полетел... — растерянно остановилась Ирина у дверей.
- Да, полетел...
«Полетел. Только вниз и ни обо что не ударяясь...» — добавил он обречённо, не вслух и пошёл, не оборачиваясь.
Возвратился он на «дачу» — так Ян нарёк свою избушку, постро¬енную ровно век назад, — вовремя: Ян уже злился, сидя один за на¬крытым столом.
- Все хвосты убрал? Ничего не оставил? — сверлил он Сергея тёмными цыганскими глазами.
- Ничего. — Сергей смолчал об оставленных у Ирины магнито¬фоне и сумке. Побоялся идти с ними по городу: ещё раз дро¬жать! Магнитофон — не примета, таких сейчас тысячи, а сумка...
- Садись, Кот. Разговор есть. — Ян достал из холодильника хрустальную розетку с нарезанным лимоном, из старинного резного серванта — замысловатый коньяк. Плеснул в один бокал и поставил его перед Сергеем: — Давай! Очистим твою совесть причастием — ха-ха! — к святому делу.
- А себе что не налил? — удивился Сергей.
- Я вообще не пью. И за руль мне с самого ранья. Как товарищи прокуроры говорят: «От водки до тюрьмы — один шаг!» А нам тюрьма ни к чему, пускай там наши клиенты сидят... Вот об этих бесах я тебе и хотел рассказать... Да ты выпей, мужик, не смотри на меня, — он дружески похлопал Сергея по плечу и слегка обнял его. — Слушай внимательно: зачем самим воровать, когда можно с подпольными дельцами поделиться? Наказать этих котов — благое дело! Понятно, что сами они не принесут. И никакие угрозы на них не действуют — они закалились, играя с Законом, и обложились, как мешками с песком, круговой по¬рукой! Приходится давить эту моль удавкой на краю могилы, топтать их живьём в яме, подвешивать мордой вниз... Только перед неминуемой смертью они раскошеливаются. И остаётся у них одно — платить за свою поганую жизнь. Ни вперёд, ни назад! Впереди — тюрьма, поза¬ди — удавка, смерть. Смерть безвестная, позорная, потому что компаньоны спишут за счёт «беглеца» все грехи... — Ян прервал себя, на¬ливая сваренный на «машине» кофе.
- Зачем мне всё это? — подавленный услышанным, взмолился Сергей, воспользовавшись паузой. — Отпусти меня, Ян... Прошу как человека! Не давай денег, только отпусти! Я не тот человек, который тебе нужен. Я чуть сознание не потерял, когда был в чужой хате...Я боюсь...
- Дак я тебе зачем столько объяснял? Чтобы ты понял, что с Законом мы дел не имеем. И вроде даже наоборот, хапуг щекочем ве¬рёвкой, выходит — Закону помогаем. Менты долго разговоры разгова¬ривают, доказательства собирают, а там, глядишь, и на тормозах спу¬стили... А у нас: где взял, как взял — не колышет. Нахапал — дай людям, пока не конфисковали! Конец-то раньше-позже всё равно един:тюрьма и конфискация! — Ян воодушевился, говорил складно, с чув¬ством обличителя порока. Сергей же, напротив, сидел, озабоченный, ис¬пуганный, весь в себе: откровения Яна лишали надежды на освобожде¬ние из страшной компании...
- А если они пожалуются? Что ж, им нет никакой защиты: режь их, убивай? — спросил Сергей, чтобы только возразить.
- Закон, конечно, защищает и их, и нас с тобой, и всех граждан. Но им это невдомёк. Они сами себя отринули от Закона. А потому жаловаться им некому. Мы их предупреждаем, что если они пойдут на сознанку и выберут тюрьму, то и там им сделают «духоту». Знаешь, как делают духоту? Страшное дело! На работе не запишут норму, в сто¬ловке плюнут в миску. На койке под одеялом окажется нагажено, у со¬седа обчистят тумбочку — целый хор очевидцев объявит его крысятником. А самое страшное — пустят по колонии слух, что он «голу¬бой»! И так каждый день — пытка, а впереди — годы... Такое не вы¬держит никто! И тогда «подшефный» берёт в руки верёвку... И поделом ему, если вспомнить, как он на воле раздувался как индюк от своего «умения жить»! Как он, паразит, плодил вокруг себя паразитов... Ну, теперь смекаешь? — Ян был доволен собой. Более кратко и ясно по¬святить в дело нового человека невозможно.
- Смекать-то я смекаю. Но я боюсь... Честно. А если повяжут? —Как же Сергею не хотелось влезать в эти дела! — Что вы ко мне при¬вязались? Мало других, что ли? — Он был в отчаянии.
- Понимаешь... Наши парнишки все меченые. И не по одному заходу... Если раскрутят, то всех сразу. А ты нигде не числишься! Вроде как и нет тебя вообще! В случае пожара — не сгоришь, сармак увезёшь. Там и встретимся, если что, на Украине, понял? Но если возь¬мут, гони на меня: я тебя вёз, ты мне пожаловался: без работы и жи¬лья. Я тебя взял на квартиру, обещал устроить в парк, но... затянул, такой-сякой. И больше — палец в рот! Хоть откуси! Никакой музыки! Всё запомнил? Так что — скоро будешь дома, как козырной! Да, вот ещё что: Ивана забудь начисто! Он — голова! Дорого бы дал ОБХСС за его картотеку! Ну, чего, пей! — Он налил Сергею коньяк. — Да¬вай хорошо отдохни, завтра из дому никуда! Я поставлю в сарай таксомотор, а на моей мотанём на одну хату!
- А план твой как же? — вырвалось у Сергея машинально. Он знал только спешащих таксистов.
- Ха-ха! Ну ты, Костя, даёшь! Да у нас завтра будет сто планов в карманах! Уж один-то мы бросим парку! Может, я — таксист-надомник, дома план делаю! В третью смену!
У ЯНА
Около месяца прожил Сергей у Яна, в старой хибаре, на окраине города. Дом, мебель и вся, до мелочей, утварь — всё было старинным, старым. Так что Сергею стало казаться, будто на дворе сегодня восемнадцатый век и нету таких признаков цивилизации, как прописка, учёт в психиатричке и у венеролога — отметку в судовой роли заполучить перед каждым рейсом! — трудовая книжка, вызов-пропуск-разрешение чего-то и строгое запрещение — того-то... Нету плавзаводов, кадровиков и милиции...
Тоска. Как в больнице: ходить можно, а за ворота — не моги!
Нет, уходить из дому впрямую Ян не запрещал. Сам он, тем бо¬лее, отсутствовал только по работе. Но как только Сергей шёл в мага¬зин за сигаретами, ну и само собой, пузырь от тоски прихватить, Ян выходил из своей комнаты и цедил ему в спину, нахмурившись:
- Куда пан намылился? Цо пан волыть?
- Да вот, за куревом сходить надо...
- Иди. Но если подойдут к тебе менты с дудками — по двое ходят, срочные, самые лютые и дурные, — ко мне не приведи их!
Уходить сразу пропадала охота.
- Домой хочу, — однажды заявил решительно Сергей. — Ян, тебе сказал Иваныч рассчитаться со мной. Дай денег, я поеду домой...
- Ну чего кипишуешь, Серый? — Ян впервые назвал Сергея по имени и сказал просительно-мягко: — Ну, чуток подожди. Неделю-две, и уедем вместе. Собрать нужно тут кое-чего до кучи и — рвать. И зна¬ешь правило: товар — это ещё не деньги. Пока он не превращён в жи¬вые деньги, он — улика, морока, он — вещдоки, ключ от камеры, а то и на тот свет! — Ян бросил кочергу, которой мешал угли, включил свет и подошёл к зеркалу в оправе из чёрного дерева. Он про¬вёл пальцами по шраму на лбу и покрутил головой из стороны в сто¬рону, рассматривая своё симпатичное мужественное лицо с множест¬вом боевых отметин. Уцелел лишь прямой, правильный нос, да корот¬кая, в два пальца, стрижка укрывала его наверняка подпорченный скальп.
- Вот чего стоит реализация, видал? — произнёс Ян, с явной жалостью к самому себе.
- Ян, ты падаешь в моих глазах, — расхохотался Сергей, — прямо не верится, что тебя, самбиста, боксёра кто-то сделал, как пос¬леднего!
- А что боксёр? Одно дело — по мешку стучать, а другое — по живому человеку, да не на ринге, да без правил, когда тебя ниже пряжки норовят садануть ногой, да ещё хором, да ещё ломом... Или трубами, как меня, какая разница?
- Расскажи, как это случилось? — тянул из Яна Сергей, ему очень хотелось убедиться, что и Ян не всемогущ.
- Они нас вырубили каким-то пойлом и били, как под наркозом, хотя в кармане у меня лежала пушка! Во садисты! Так что в жизни,как в арифметике, не всегда умножить или прибавить. Бывает, приходится делить, а ещё хуже — минусовать! Все четыре действия, других не помню, в школе был с математикой в жутких отношениях! Дело было так...
- В последнюю ходку скентовался с двумя парнишками из со¬седнего края. Ну, трали-вали, за что взяли, обнюхались — свои. Делил с ними последний шмат, последнюю коробушку чайковского...
Как рядовые «кучеры»*, соседские парнишки ушли на поселенку, отсидев всего лишь полсрока, а «разбойнику» Яну, сидевшему звонком, оставили заветный адресок и заверения в братской, до гроба, дружбе.
Используя свой немалый авторитет среди мелкой шушеры, Ян ловко уходил от серьёзной работы и вышел из колонии таким же, ка¬ким вошёл в неё, — без профессии. Он освободился уже зрелым муж¬чиной, которому положено что-то уметь и что-то иметь, чтобы прокормить себя и семью, ежели таковая на него свалится.
А что он умел вообще?
После школы держался на поверхности около спорта: состоял, ездил, выступал. Числился и пользовался. Числился фрезеровщиком высокого разряда и пользовался зарплатой, вниманием, подпитками и поблажками как фрезеровщик высокого разряда за то, что Бог дал силушки поболе, чем другим.
Когда его время истекло и всё это рухнуло в одночасье, остава¬лось или спуститься с Олимпа в подмастерья, или, если придётся за¬греметь, то в звании! Ян выбрал второе и начал с фарцовки. Заплатил тёмным продавцам только один раз. Второй — ре¬шил, что хватит за глаза и половины. А когда, отобрав товар, те вы¬бросили продавца на полном ходу из машины под ноги милиционе¬рам, — вышла ему чистая сто сорок шестая статья...
Вдобавок ко всем несчастьям, при обыске у Яна обнаружили заготовленные для продажи паки** травы: а это уже прицепом — двести двадцать четвёртая!
И вот Ян вышел из колонии: ни профессии, ни желания работать не появилось, а жить было надо.
Ян нашёл старого дружка по кличке Бульдозер, и тот взял его в долю по старой памяти. У Бульдозера был старенький ноль первый «жигулёнок», и он честно и потихоньку крутился на нём между моря¬ками загранплавания и толкучками.
Ян привнёс в их дело свой размах и проверенные методы. За ме¬сяц, почти не вылезая из машины, они раскрутили при минимальных затратах стольких моряков и фарцовщиков, что через месяц уже вы¬ехали из края, имея в багажнике сотни траузеров-джинсов, сингапур¬ских часов, очков-фильтров «Колор» и тысячи заклёпок.
А выехали они по тому самому адресочку к парнишкам-соседям, потому что о сбыте такого количества товара в родном краю ими, мечеными, не могло быть и речи.
Под залог за один кусок Бульдозер взял у хороших людей в доро¬гу пушку, хотя Ян и гарантировал братание с парнишками на одной глотушке.
И они отправились «навести края» — сбыть весь товар оптом —
__________________
*Кучер — вор (жарг.).
**Пак — упаковка чего-нибудь с обманом (жарг.).
в соседний край в добром здравии и отличном настроении!
Соседи обрадовались встрече, увезли на дачу, приняли по-царски. Когда узнали в тёмном уголке о цели визита, переглянулись:
- Помыли маримана? Ладно, давайте товар. Фиалки нюхать (деньги получать) будете — завтра.
До сих пор Ян не мог понять, каким образом соседям удалось выключить их из сознания. Каким зельем? Спиртного они не брали в рот ни капли, и соседей это заметно раздражало. Ну, что-то они, конечно, ели-пили из того, что стояло на столе...
Очнулись дорогие гости у придорожного столба, надпись на коем извещала, что приграничный Бикин остался позади и они уже на сво¬ей территории...
Дома-то дома, но в каком они были виде! Так избиты железными трубами, что ни идти, ни тем более ехать — «жигулёнок» догорал в придорожном кювете — они не могли.
Поганое настроение «гостей», кроме побоев и полыхающего синим полымем «жигулёнка», усугубилось и тем, что, придя в себя, они перво-наперво обнаружили, что стоящие над ними дяди облачены в милицейскую форму. Их вызвали, как и «скорую», сердобольные автозеваки.
И это был единственный в жизни Яна случай, вызвавший у него неподдельную радость от исчезновения товара, денег и... страшно по¬думать — пушки.
Правда, эти фраера сунули в карман Яну записку, но милиции она ни о чём не говорила. Там было накарябано: «Библия. Заповедь де¬сятая. Не пожелай дома ближняго твоего, ни села его, ни раба его, ни осла его...» И так далее, всякая галиматья, но Ян понял, что допу¬стил большую оплошность. Парнишки были «в законе», а он предложил им сработать за «шестёрок»... Спасибо им, волчарам, за подлянку, ещё встретимся...
Ближе к полуночи к дому подъехала машина, и в дверь постуча¬ли. Стучать на половину Яна мог или свой человек, или милиция: иногда его проверял участковый, третьего не дано. Ян пошёл открывать и как всегда спросил: «Кто?»
Сергей, возбуждённый откровенным рассказом Яна, ворочался на продавленной, как люлька, панцирной сетке, не в силах уснуть. Заслы¬шав стук, он напрягся, вслушиваясь.
- Кто? — спросил Ян.
- Свои! — тихо ответили за дверью.
- Подпишись! — потребовал Ян.
- Да Бес я. И Капа в тачке, — ответили нетерпеливо за дверью. Ян открыл, разом шикнув пришельцу, что не один, мол, чтобы тот не базарил в коридоре о делах. Не зажигая света, он повёл гостя в свою комнату. Сергей приник к двери и слушал их разговор, для него совсем не понятный. Однако концовка его насторожила — похоже на то, что речь пошла о нём:
- Зачем этот фраерок? Делом повязать? — спросил Бес.
- Ни в коем разе. Он — для понта, на случай завала: если на вилы сядет — пометёт пургу, что весь балаган — соседский, сечёшь масть? А потому при нём пишитесь чужими кликухами, менты эти кли¬кухи хорошо знают, — наставлял Ян.
- Вы чего тут с Хряком, совсем ссучились? —Бес не верил сво¬им ушам. Он знал, что за такие дела можно «выпрыгнуть» — попасть в разряд особо презираемых.
Понизив голос, Ян долго увещевал Беса, а закончил разговор словами:
- Подляна на подляну... И учти: не будешь думать, будешь —дурак, но — живой дурак. И — не зэк. Значит, ты — «Москвич», а Капа будет «Ким», и поезжайте. Волчата у Кота имеются занятные!
- Ладно. Буди своего отмазчика. — Они задвигали стульями, направляясь к Сергею.
Сергей отскочил от двери и тихонько, чтобы не скрипнула сетка, прилёг с краю. В голове у него — сумятица. «Вот оно! Берут на дело! А вдруг там — кровь... убийство! Что делать?.. Убежать? А куда? Они уже и адрес матери знают... Да, только бежать!.. А может, в милицию пойти... Уж лучше сейчас — в тюрьму, пока ещё ничего страшного не натворил... Паразиты!»
Вспыхнул свет в коридоре, и дверь в его комнату приоткрыли:
- Костя, выйди на минутку, — непривычно вежливо стелил Ян.
Сергей вышел, мельком взглянул на пришельца, молодого чернявого парня, напомнившего какого-то итальянского певца или киноактёра. Он крутил на пальце ключи зажигания и насмешливо-весело смотрел на Сергея. Второй парень, с борцовской шеей и короткой стрижкой, недобро смотрел из-за спины Яна.
- Привет, — кивнул Сергей пришельцам, с деланно сонным видом.
- Тут такое дело, Костя. Москвич и Ким, — Ян показал глазами на «борца», а затем на «итальянца», — едут получить долг у одного нехорошего человека. Ну, тут, сам понимаешь, нужны два свидетеля. Без свидетелей может заартачиться. А соседей тоже не позовёшь, вре¬мя-то позднее. Поприсутствуй там только для счёта, и вся недолга, а?
- Ладно, — буркнул Сергей. «Вон как повернул — долг. А я ну¬жен им как свидетель, чтобы потом «мести пургу» — пустить следст¬вие по ложному пути... Завтра же убегу!» — твёрдо решил он, ощу¬щая гадливость к самому себе...
- Волчата твои целы? Отмычки. Возьми на всякий случай, —«вспомнил» Ян.
ШАХМАТИСТ БЕЗ КОРОЛЕВЫ
Альфонс низкого пошиба! — завизжала, срывая голос, Веро¬ника Аркадьевна и, приближая «наплывом», как говорят киношники, перекошенное гневом лицо, больно ударила Юрова в бок электровафельницей.
- Бей, но только не по голове! Я шахматист! Ты меня дураком сделаешь! И я потеряю половую функцию, — лепетал он, силясь вско¬чить на ноги и закрыть руками лицо, которое холил и лелеял, как скри¬пач свой инструмент. Но на сей раз руки и ноги одеревенели и не по¬виновались ему, а Вероника совсем озверела:
- Аферист ты, а не шахматист! Сутенёр! Бичара! Это я всю жизнь дрожала за прилавком, чтобы ты пропил с девками всё, что я накопила себе на чёрный день? — И вдруг мужским голосом:— Бабки давай! — И снова удар в бок вафельницей.
Юров застонал, соображая, что он там оставил на столе, когда с молоденькой гостьей они вечером громили запасы Вероникиного конь¬яка, которых хватило бы на две колонии ЛТП.
- Я же тебе в колонию «дачки» делаю, «бросы» устраиваю, а это тройных денег стоит... Добро твое стерегу. И жду тебя... — добавил он вяло. Ему было всё равно, поверит она или нет, ибо разгорожены они надёжно забором, колючкой, путанкой, черноволосыми солдатиками и девятью оставшимися годами срока. Последнее — самое утешительное.
И Юров проснулся от очередного удара в бок. Пробуждение избавило его от кошмара предстать перед распра¬вой далеко упрятанной за хищения госимущества в особо крупных размерах Вероники Аркадьевны. Но оно же и повергло его в ужас: двое нахмуренных, озабоченных мужчин, склонившись над роскошным импортным ложем — два метра на два метра, — будили его лёгкими апперкотами по печени, приговаривая: «Бабки давай!» А третий сидел за столиком и потягивал тот самый коньяк.
Юров переводил похмельный взгляд с одного мучителя на друго¬го, не издавая ни звука. Он силился решить далеко не шахматную за¬дачу: кто они и как сюда попали? Кто сейчас — король, а кто — пешка? «Милиция или жульё?» — тупо соображал Юров, и в тех, и в других он видел равную опасность. Милиция даже предпочтительнее, они не будут бить, а другие методы у него не проходили. «Жульё!» — решил он, окончательно придя в себя.
- Какие бабки, ребята? Я не помню уже, в каком году последнюю зарплату получал! — взмолился он, искусно вызывая искренние слёзы.
- Те бабки, которые тебе оставила твоя сожительница! Она тебе больше не доверяет и велела нам забрать у тебя башли на сохранение, понял? Выкладывай! — сказал насупленный Москвич.
- Не пью, не курю... — начал Юров жалостливо, но Москвич нанёс сильный удар в солнечное сплетение, и Юров поперхнулся, судорожно хватая воздух золотыми челюстями (подарок В. А.!).
- Ким, волоки мокрое полотенце, будем душить эту падлу! —распорядился Москвич.
К утру, после жестоких побоев с последующим отмачиванием в холодной ванне и вливанием дозы коньяка, его предупредили: «Просто так отсюда не уйдём. Или с деньгами, или задушим!»
Если бы Юров не был поклонником шахмат, то и тогда бы он из¬брал единственный ход — ход конём: «Придётся отдать четвертинку, наверное... Таких не проведёшь, убьют и не перекрестятся», — зако¬лебался он.
Сожительница Вероника Аркадьевна отбывала только первый год из десяти, провозглашённых приговором. Она предпочла доверить все сберкнижки «на предъявителя» своему ненадёжному сожителю Юрову, чем подвергнуться конфискации. Она поверила его истовым клятвам с порывами резать вены, хлебать уксус, ждать её хоть десять, хоть даже сто лет. Юров же не ставил себе такой сверхзада¬чи — ждать Веронику десять лет, зато проживать по два инженерских оклада в месяц он мог позволить себе все эти десять лет, выде¬ляя себе на представительские цели вроде премиальных – для охмурения очередной жертвы.
Тщеславие погубило многих лучших людей человечества, что уж тут говорить о рядовом солдате совторговли Веронике Аркадьевне, ко¬торая, теряя чувство самосохранения, стала понемногу хвастать перед сокамерницей, как она любима и как он на себя едва не нало¬жил руки, когда её отняли у него. Так понемногу она выложила всё: кто есть он и кто была она. Рас¬паляясь во гневе, она честила его, называя своими именами: бич, бат¬рак, сутенёр, аферист. Впадая в лирическое настроение, Вероника Ар¬кадьевна обмолвилась, что он обещал ждать и, самое важное, — слать! А откуда бичу иметь, чтобы слать? Да ещё и все десять лет!
Сокамерница не держала в руках колоды из сберкнижек, как это удалось Веронике Аркадьевне, она больше имела дело с колодой обыкновенных карт. Но как мошенница обрела быстрый ум и знание людской психологии. Она сделала выводы, и по обратной связи на во¬лю ушёл сигнал.
Сигнал материализовался в двух громил (Сергей не в счёт), явив¬шихся ночью пред похмельные очи блаженствующего в чужой квартире и постели Юрова...
- Москвич, давай отправим его в космос, и все дела, - переговаривались, как на работе, липовые Ким с Москвичом, не обращая внимания на утробные стоны Юрова, его рот был завязан мокрым полотенцем.
Сергей молча наблюдал жуткую картину. Он видел уже себя на месте этого несчастного... «У человека нет денег, но они ему не верят и, наверное, убьют... А свидетелей всегда убирают. Значит, на очереди у них буду я...» — приходил он к выводу.
Отправку Юрова в «космос» организовали быстро, поменяв местами с люстрой. Люстру сняли с крюка и положили на кровать, а Юрова повесили на этот самый крюк вниз головой. Устав от трудов, Бес и Капа сели к Сергею за стол. Остальное должно было доделать время.
Если бы Юров не выпил вечером целую бутылку... Если бы он за всю свою беспутную жизнь не выпил ни единого грамма вообще, а это был бы уже не Юров, то и тогда, с его нервной и впечатлительной на¬турой и в его возрасте, разве мог он выдержать такое — висеть вниз головой, хотя бы и за значительную сумму? Юрову казалось, что се¬годня он умирал и воскресал не менее десятка раз и что чернее се¬годняшнего дня в его жизни не было, и он может себе позволить от¬дать извергам одну книжку, что составляло четвертинку Вероникиного, а теперь и его запаса на чёрный день.
- Отпустите, — прохрипел он, став багрово-лиловым, — я отдам вам сберкнижку...
- Не спустим, пока не скажешь. А ты подумай: зачем тебе бабки мёртвому?
- Вона, на стуле, висит пиджак. Дак — в кармане... Режь верёв¬ку... Скорее... Не могу... Сердце...
Ким взял пиджак, пошарил по карманам и извлёк новенькую серенькую обложку. Он раскрыл сберкнижку и тихо ахнул...
- Слушай... Этот карась* в кармашке для трамвайной мелочи но¬сит двенадцать кусков! Вот, смотри, Костя, любуйся: кто здесь пара¬зит, а кто честный и справедливый человек! Его всю ночь на рога ставят, он плачет и клянётся матерью, подыхает, но денег не отдаёт! Во жлобина, а? И ведь наверняка не последние отдал? Ну, были б свои, кровные, а то — в постели заработал, тьфу, свейкой... И за что его бабы любят? А, Москвич?
- А ты спроси его самого, пусть поделится секретом. Да кто его любит, ты глянь на портрет... Присудили бы с такой лечь — подал бы на кассацию. — Они спустили на ковёр поникшего, без признаков жиз¬ни, Юрова.
- А я... в голодный год, в пустыне, за мешок колючек не лёг бы, - захохотал Капа-Ким.
Москвич ударил легонько Юрова носком ботинка пониже спины, и тот сразу сжался в комок, как ёж, и распахнул веки, опушённые женскими ресницами.
- Значит, капусту закажешь с утра в кассе, там сразу такую сум¬му могут не дать. Паси! А как получишь — отдашь этому парню, - Москвич-Бес кивнул головой на Сергея, — он человек посторонний, на нём зло не сорвёшь! И он к тебе не прикасался! Не вздумай прыгнуть в кусты — умрёшь нехорошей смертью... А оно тебе надо — за чужие бабки подохнуть хуже собаки?..
В тот же день, вручив Сергею снятые со счёта деньги, Юров пере¬шёл на нелегалку. Прихватив с собой оставшиеся сберкнижки с сум¬мой вклада около сорока тысяч рублей, он ночевал на морвокзале и спешно давал поручения в сберкассы по переводу вкладов в разные города России. Позабыв ночь истязаний, он ликовал оттого, что эти желторотики удовлетворились жалкой толикой и выпустили его из когтей. Пешки! Против него — короля!
На вторую ночь его разбудили в самом уголке громадного, шум¬ного зала ожидания.
_________________________
* Карась — жертва, тот, кто платит за выпивку, еду и т. п. (жарг.).
- Куда едете? Предъявите документы. — Над ним стояли два молоденьких милиционера с рациями через плечо.
- Как куда? — Секундное замешательство (Юров ещё не вы¬брал, какой город удостоится чести его первого визита) стоило ему сорока тысяч рублей...
- Пройдемте, — услышал он и не поверил своим ушам: «проходить» никак было невозможно, потому что его сердце в этот момент облучал пакет из книжек! Милиционеры ждали...
И тогда, по-бычьи наклонив голову, с криком: «Пусти-и!» — он пошёл на таран, промеж них...
Несмотря на поздний час, пассажиры с удивлением и улыбками провожали глазами троицу, средний из которых — упитанный коротышка — с трудом переставлял негнущиеся ноги и вопил на весь зал: «Клянусь! По всему Союзу — одиннадцать деток... клянусь, по всему Союзу...»
Ни очерствевшие в колониях Бес и Капа, ни закалённый в бучах Юров не пережили в ту ночь того, что прочувствовал в качестве зрителя Сергей. Покорно он нёс им деньги Юрова, отложив до времени мысль о побеге...
РЭКЕТ
За окном уже стемнело, а совещание у заместителя начальника РОВД Стецько только началось. Говорил Стецько:
- Чепэ с ранением Клыкова обсудим позже, когда дадут оценку нашей работе в управлении. Со своей стороны, чтобы снять с некото¬рых ненужное самобичевание, — он посмотрел на сидящего в углу Андрея, — скажу, что я лично нарушений УПК и Устава в действиях наших сотрудников не усматриваю. По тем данным, которыми мы рас¬полагали, применения огнестрельного оружия никто, естественно, ожи¬дать не мог! — Стецько сменил тон с официального на обыденный и продолжал, прибегая к лексике, в значительной степени пополненной благодаря многолетнему общению со своей клиентурой.
Закончил он выступление неожиданным вопросом:
- Все слышали о таком виде преступления на Западе, как рэ¬кет? Это вымогательство платы за покровительство, в котором жертва не нуждается. В нашей практике нечто подобное — случай исключительный, небывалый. Однако этот выстрел и показания Ко¬лесова, Юрова и другие сигналы наводят на мысль о существовании преступной группы вымогателей примерно такого типа. Чем эти вы¬могатели отличаются от обыкновенных? А тем, что их жертвы, как правило, имеют нетрудовые доходы. Это расхитители социалистиче¬ской собственности в первую голову, всякие там спекулянты, махина¬торы, контрабандисты, фарцовщики и даже квартирные воры. Вся сложность — в отсутствии информации. Выходит почти по Марксу: лица, имеющие нетрудовые доходы, сами породили своих притесни¬телей! И что самое смешное, эти хищники вынуждены оберегать своих мучителей от внимания милиции пуще глаза своего! Потому, что они все вместе составляют одну цепочку. Значит, нам сейчас нужно через рэкетиров выходить на хищников и сажать всю компанию. А как это сделать, будем думать вместе, вот тут, у меня, каждый вечер! Начнём с Гущина. Что говорит стрелок?
Все повернулись в сторону, где сидели Гущин и Полещук.
- Ну, во-первых, Григорий Геннадьевич меня удивил, применив иностранный термин «рэкет», отсутствующий в нашем праве. Если говорить неофициально, не для протокола, то я согласен с таким определением, ибо группа Яновского применяла насилие, сопряжённое с особой жестокостью. Например, удушение шнуром, подвешивание вниз головой, изуверские побои — били по тем местам, где располо¬жены жизненно важные органы, не оставляя следов... И нам ещё при¬дётся поднять дела о нераскрытых убийствах, самоубийствах и без вести пропавших, чтобы разобраться в них теперь, в свете обнаруже¬ния этих... рэкетиров. Второе. Дело мы передаём прокурору, но и с нас не снимается задача расследования их деятельности, поиска похи¬щенного, пострадавших и, возможно, — жертв. Да, да, не улыбайтесь, здесь и потерпевших придётся вначале разыскивать, а потом привле¬кать, поэтому в «Вестнике» объявление не дашь: «Следователь просит помочь». Теперь о Яновском. Мы собираемся предъявить ему обвине¬ние пока по шести статьям: 1912 — посягательство на жизнь работника милиции, 146 — разбой (Мажуков, Колесов), 144 — кража с проник¬новением в жилище (улицы Амурская, Сипягина), ну и вымогатель¬ство, хранение оружия (и незаконное приобретение), подделка доку¬ментов... Что Яновский говорит? Отвечать отказывается, требует про¬курора. И есть в таком его поведении какой-то скрытый смысл... Пока ещё не разобрался. От выстрела ему не отпереться, и тут он выдвинул такую версию: оружие сбыл ему случайный клиент ночью и он его не рассмотрел. Всё! Сам же выстрел объяснил так: стрелял с перепугу, не знал, что перед ним милиция.
- Ну а зачем оружие приобрёл? Не на охоту же ходить с пистолетом? — спросил кто-то из сидящих в кабинете оперативников.
- Объяснил. Утверждает, что купил для самообороны, был на¬пуган нападением на таксиста. Кстати, нападение действительно име¬ло место, но в то время Яновский напугаться не мог: он находился в колонии. Однако Колесов слышал, как бабка Яновского сообщила, кто к нему пришёл, после чего Яновский приказал Колесову: «Ломись в окно! Милиция!» — что и было зафиксировано в протоколе прямо на месте. При задержании Яновского у него были изъяты ювелирные из¬делия, опознанные владельцами из четырёх квартир. Одна квартира в этом списке падает на Колесова, Яновский только отнял у него «до¬бычу». Остальные кражи будем доказывать. По всей линии железной дороги посланы запросы о розыске и изъятии багажа и посылок, от¬правленных самим Яновским и с помощью Колесова.
- Ну, всё это более или менее ясные вещи. А на что вы нас нацеливаете? — спросил Уфимцев.
- На розыск пресловутого Ивана Ивановича и Беса. Но об этом доложит Полещук. Давай, Андрей Владимирович! — Гущин сел.
- Сейчас мы обсуждаем общую картину для того, чтобы не упу¬стить какого-то момента, имеющего значение для дела. Конкретные задания будут определены Гущиным и Полещуком, — перебил Стецько, — и я говорю это потому, что здесь просматривается причинно-следственная связь: гиены-вымогатели питались, как падалью, резуль¬татами деятельности расхитителей, выражаясь образно! Совершенно ясно, что они не могли вымогать аванс у рабочего или ту трёшку, что из зарплаты он заначил от жены! Поскольку гардеробщик Мажуков и цветочник Потапов говорят о такой назначенной им квоте, как ты¬сяча рублей в месяц, надо искать тех, кто мог себе позволить платить тысячи за спокойствие. Теперь объясню, почему я назвал означенных вымогателей чужеземным термином «рэкетиры», а их промысел — рэкет. Здесь смыкаются две статьи уголовного кодекса — вымогатель¬ство и разбой, поскольку «требование передачи личного имущества граждан» соединяется «с насилием, опасным для жизни и здоровья потерпевших». Слушаем Андрея Владимировича!
- Установлено, что в спортобществе, где до колонии работал Яновский, подвизался по совместительству тренером некий Игнат Степанович, а по документам — Игнаций Штефанович Ковальский,1935 года рождения, украинец, из западных областей. Из окружения Яновского он наиболее подходит по словесному портрету к разыскиваемому Ивану Ивановичу. Этот Ковальский ещё в 1980 году выписан в связи с выездом на постоянное место жительства в Читинскую область. Однако сейчас удалось установить, что он туда не прибыл. Он объявлялся в курортной зоне края, где работал по подложным справ¬кам-разрешениям на совместительство, где его пропиской, к сожале¬нию, никто не поинтересовался. Уволился более двух лет назад. По словам сослуживцев, он проживал на частной квартире в курортной зоне... Вы знаете, на сколько десятков километров протянулась курзона в Приморье... Фотографию свою сей совместитель нигде не оставил. Ищут в архивах спорткомитета, но пока с большой долей уверенности можно предположить, что и тренер Игнат Степанович, и физрук Игнаций Штефанович, и председатель старательской артели по добыче зо¬лота Иван Иванович — одно лицо. Ищем. Считаю, что уже сейчас необходимо подключить наш ОБХСС, пускай проследят след наших «reроев» по своим делам завершённым, текущим и будущим. У меня пока всё...
- Вы не сказали ничего по Бесу, Что имеете? — напомнил Стецько.
- Имеем сообщника Капустина, пострадавшего Юрова и свидетеля Колесова. Юров и Колесов дали его словесный портрет. Ищем. А вот Капустин... играет роль «безвинно оклеветанного», как он себя окрестил, и на очных ставках здорово изображает такового. Артист да и только! — ответил Гущин.
- Что ж! Давайте уточним планы на завтра. Задержание Ковальского, как мне кажется, теневого лидера, будем считать задачей номер один. Кстати, «Иван» в уголовном мире означает — главарь, а «Иван Иванович», как это ни странно, применительно к данному случаю, — прокурор! Что он хотел своей кличкой сказать?..
СТАРАТЕЛИ
Игнацию было десять лет, когда немцев прогнали, а его отец Штефан Ковальский не смог расстаться с половиной мешка оккупационных и рейхсмарок и сбежал вместе с немцами, твёрдо пообещав семье вернуться, когда сможет обратить ставшие туалетной бумагой марки в муку и сало.
Дурея в классе от непонятной цифири, Игнаций чувствовал, как сила распирает его плечи потомственного кузнеца. Известно, в какие географические широты приводит столь опасное сочетание крепких мышц и слабого ума, и можно представить, чем бы закончились ноч¬ные налёты на чужие скрыни с великовозрастной безродной и бездом¬ной шпаной, да повезло Игнацию. Его заприметил учитель-фронтовик и стал нагружать развитого мальчишку тренировками по системе.
Кое-как Игнаций окончил семь классов. Со слезами. Но плакал не он, ему было всё трын-трава... Плакала мать, настоящими слезами обливались учительницы. Разве что двое мужчин-учителей не плакали — Игнаций их боготворил как тренеров и наставников в спорте. И надо сказать, самоявленные тренеры в нём не ошиблись, более того, Игнаций превзошёл их ожидания и в седьмом класе как дискобол тянул на взрослого кандидата в мастера, да и в других ви¬дах «королевы» наступал на пятки взрослякам не только в районе, но и в области!
После школы пошло-поехало, и забрали Игнация в район, где стал он мастером спорта — звание столь же редкое в ту пору, как и Героя.
И, может, светили Игнацию Ковальскому и дальнейшая учёба, и спортивная карьера, и, как водится, — тренерская работа, да только ухнула, как снег на голову, посылка из Канады!..
Вызвали их с матерью в сельраду, где вручили им распотрошённую посылку от беглого папаши... Посылки пошли регулярно, одна в два-четыре месяца, со сказочно дефицитными в послевоенные годы мануфактурой, мылом и даже женским бельём. Со множеством ярких баночек и коробочек с безвкусной едой. И даже штампованные наручные часы присылал!
Мать и Игнаций радовались свалившемуся счастью, ожидая до¬мой теперь уже самого Штефана, живого и невредимого. Однако... Игнация вызвали в спорткомитет, где один забуревший чинодрал объявил ему, что его жизнь в спорте кончилась, что он — бандеровское отро¬дье и его место — на севере...
Оглушённый горем, Игнаций месяц не выходил из дому, стесня¬ясь смотреть в глаза сельчанам. Он съездил в дальнее село Ворона, где полсела получало посылки и даже денежные переводы от сбежавших, далеко не таких голубей, как папаша Штефан. То, что он узнал, заставило его думать о севере, как о месте под солнцем, всерьёз и с надеждой.
Добравшись до областного центра, он завербовался на Дальний Восток. Хоть и не север, зато — Дальний. Чем дальше от села, тем спокойнее!
На Дальнем Востоке, в краю широких возможностей, где везде есть применение рабочим рукам и энергичным людям, Игнация Ковальского заметили. А узнав о его заслугах в спорте, послали в райцентр возглавить секции. Однако дело у него шло плохо, и он сменил множество райцентров. Его амбиции экс-чемпиона и мужчины в рас¬цвете сил не находили удовлетворения в скудной жизни тренерской во имя питомцев.
Он хотел жить сам, а для этого не хватало денег. Вначале он брал подарки, потом стал понуждать своих подопечных и их родителей к щедрым подношениям и наконец установил персональную таксу.
Продолжалось это долго, а когда за непедагогические проступки его изгнали из спортивного клана, он опешил.
Идти куда-то на работу было не по нему, к любому организованному труду он питал отвращение. Работать грузчиком в продмагах в компании алкашей не хотел, а годы шли, ощутимо приближая необеспеченную старость...
Он подался ближе к краевому центру и стал подвизаться физоргом на санаторных и курортных площадках. Пришлось, смирив гордыню, временами изображать затейника, экскурсовода и даже массажиста, лишь бы жить на готовом котле и с приезжей отдыхающей публикой.
Незаметно для себя он научился жить на сухие деньги и чувство¬вать себя вечно отдыхающим. Он старался, из кожи вон, модно оде¬ваться и отработал манеры интеллигента, что не оставалось без внима¬ния у приезжих дам.
Но зависть к имеющим деньги и бездумно их тратящим распаляла его воображение, злила, мешала жить, напоминая о собствен¬ном ничтожестве.
Однажды в компании он услышал шутливый рассказ о том, как некто, выдававший себя за горняка, соривший в ресторанах большими деньгами, на деле, оказалось, работал землекопом на кладбище!
Ковальский заболел идеей. Через некоторое время, с большими усилиями и не бесплатно, он влился в бригаду землекопов на одном из старых загородных кладбищ...
Однако даже закалённый жизненными передрягами рассудок Ковальского отказывался принять жуткую фантасмагорию этой городской преисподней, отдалённой от благонравия и порядка условным полуразрушенным забором... Это был остров опрокинутых понятий, остров глумления и цинизма, остров чистогана...
Штатных землекопов представляли люди с обросшими щетиной лицами и похмельной тоской в глазах. Но были и не состоящие в штате «вольные каменщики», кто приезжал на работу в ночь, на собственных машинах, доставал из багажника свой инструмент, например, лопату с балансиром. Среди последних можно было встретить инженера-экономиста и геолога, студента и начальника планового отдела солидного предприятия, врача «скорой помощи» и работника ВОХРа...
И те, и другие получали клиента через бригадира (бугра), или завклада (заведующего кладбищем). Механизм по выкачиванию денег был предельно прост и безотказен: «Людей нет, рыть некому, ждите очереди, нет сейчас места...» и т. д. А сзади двое с лопатами: «Мы — могём без очереди, есть место... Но без квитанции. Сколько? Полторы сотни и два пузыря. Хотите готовую, прямо счас — две сотни и четыре пузыря: не наша, тут товарищ ночью рыл...»
Для штатников – оплата с выработки, пятёрка-десятка с могилы, и то по усмотрению бугра...
Вольным — расчёт особенный, дифференцированный: один «наверх» отдаёт всю выручку за каждую третью могилу, дру¬гой — за четвёртую, лица, допущенные к карточному столу, — только за пятую...
Утаить хотя бы рубль – означало уйти с этой мрачной терри¬тории калекой...
Ковальскому казалось, что он живьём попал в ад. После вальяж¬ной жизни при санаториях эта чудовищно тяжёлая работа — выколу¬пать в скале два куба, в смраде, в грязи, в непогоду — изну¬ряла даже непьющего. Работа мерзкая, отвратительная до блевоти¬ны — из ям приходилось выгребать и выносить в мешках человечьи кости, чтобы перезахоронить их на отшибе, в канаве-промоине...
днако уйти отсюда просто так он не мог. Он видел, какими день¬гами сорят кладбищенские главари, как ночь напролёт идёт картёж¬ная игра с тысячными ставками и рекой течёт спиртное.
Попасть в элиту было сложно, но первый шаг он уже сделал — получил должность кладбищенского сторожа. Тут ему кое-что перепа¬дало, при уйме свободного времени, ибо покойников, слава Богу, никто не крал. К концу погребения он подходил к скорбящим родственникам и предлагал им поухаживать за могилой до установки памятника. Те трясущимися руками протягивали ему кто десять, кто тридцать, а кто и сто рублей! Последних он стал «брать на карандаш»...
На новом поприще Ковальский, хоть и не был силён в психологии, постиг одну человеческую странность: отказывая живым, люди несу¬разно щедры к покойнику, беспечно приоткрывая завесу над тем, что тщательно скрыто в миру... Например, скромный служащий советской торговли ставит многотысячный памятник! Проявив наблюдательность, Ковальский по пышности похорон и стоимости памятников составил себе «чёрный список» людей с предположительно левым доходом. Он выписал из регистрационных книг их адреса и стал вымогать у них деньги «на ремонт могилки», на прополку травки и просто на помин души...
Унизительная процедура больших доходов не сулила, была сродни нищенству и в конце концов надоела... Возникла вначале как ересь, а затем утвердилась как аксиома новая идея: не просить, а требовать! Но это дело, как всё новое, требовало и нового подхода... Вот в это кризисное время Ковальский и встретил в ресторане, где он ежедневно просиживал пару часов на персональном месте за не¬спешным обедом, только что вылупившегося из колючего гнезда Стаса Янов¬ского, или «Яна». Когда-то они работали оба в спортобществе, где Ян тренировал малолеток. Потом исчез — ясно куда, но неясно было, на сколько. И вот он объявился!
Обед из поздних затянулся до глубокого ужина, и даже ночевать уехали к Яну, как его величала вся спортивная, а затем и уголовная шелупонь.
Яна уговаривать долго не пришлось. Идею он принял влёт, однако внёс существенные коррективы: наплевать на могилки, на родст¬венные чувства, а «давить их чем попало, абы у них было чего выдавливать, левое или правое, без разницы!» На том и порешили, из¬брав местом экзекуций родное кладбище, как место наиболее безопас¬ное и не охваченное никакими органами, кроме ночного сторожа Ко¬вальского.
Вскоре из тактических соображений устроили Яна в таксопарк, чтобы имелось личное средство доставки клиентов на место экзекуции и обратно. Если останутся живы-здоровы...
Но госмашина — дело опасное, поэтому поставили себе ближай¬шую задачу: купить Яну машину из подержанных.
Эту задачу вскорости реализовали, ради чего Яну пришлось пойти на унижение — в одиночку «поставить накоцанную хату», после чего «гоп-стопники» обычно не подают руки своему.
Жили скромно, позволяя себе только ежедневные обеды в старинном, в стиле ретро, «Челюскине». Сидели и вечерами, но без капли спиртного — по этой части, как по многим другим идейным соображе¬ниям, у них было полное единодушие.
Для респектабельности был «запущен шар», что Иван Иванович —председатель старательской артели мойщиков золота, а Ян — его главный инженер.
Им накрывали стол в укромном уголке, обслуживали быстро, но без бьющей в глаза суеты, и приносили необозначенные в меню блю¬да. К их столу подходили почтенные люди и решали какие-то служеб¬ные дела. Почтительно прощались и тут же уходили...
«КАРАСИ»
Первая операция с «карасём», как окрестил клиента Ян, прошла удивительно легко — тот безоговорочно подписался выдавать тысячу в месяц, не вдаваясь в подробности: за что, кому, зачем?
Однако со вторым произошла трагическая осечка. «Карась» — тучный старик, директор крупной базы — заартачился... Пришлось изловить его на улице и отвезти на «участок номер три», что означает в уголовном мире кладбище. Директор оказался с комплексом нажитых в тёплом кресле болячек и стрессовой ситуации не выдержал. Поставленный к могиле и придавленный удавкой для острастки, он почил в бозе, издав нехороший хрип, от сердечного при¬ступа…
Иван Иванович и Ян слегка растерялись...
- Отвезём в город и подкинем в его подъезд... — неуверенно предложил Ян. — Может, ещё отойдёт? Попробуй тут разберись в потёмках — живой или нет.
- Везти нельзя. Следы... В этой могилке мы его и закопаем... Пониже чуток... Могилка-то чужая. Принесу инструмент. Работать сейчас будем. — Иван Иванович был рассудительнее Яна.
Хоть и блестящий выход нашёл Ковальский, но тяжкий: полночи долбили мёрзлую скалу, углубляя могилу, куда и затолкали гордеца, притоптав землёй. Опыт Ковальского как землекопа тут пригодился вполне, но ещё большую службу сослужило его официальное положе¬ние. Он вырвал у хозяев могилы право на захоронение, вручив им сра¬зу ожидаемый «сармак».
Могилка была сдаточная, с утра они с Яном стерегли её, а в двенадцать, как положено, закопали в неё покойника хозяина.И ушли с похорон последними, со вздохом облегчения: концы в землю...
Этот случай сблизил их ещё больше и подсказал ещё одну идею. Во всём городе не найти лучшего места для тайника, чем это беспризорное место. Используя отсутствие плана захоронений и учёта древнего фонда, они реставрировали старый «бесхоз» под могилу, бе¬режно сохраняемую родственниками, ухоженную, с обновлённым надгробием, вымышленными надписями и даже фотографией под плексом (Ян пожертвовал снимок одной своей здравствующей заочницы по переписке из колонии!). Надгробие было с секретом, оно отодвигалось, открывая вход в нишу-тайник. Там предполагалось хранить пару чемоданов, подготовленных к отбытию...
Число «карасей» росло, и Ян регулярно собирал «налог с оборота». Но «караси» с деньгами по-доброму расставались не всегда. За это их приходилось наказывать...
Тот взбунтовался, отдавать не хочет, а другой ищет чужую спину — прикрыться за небольшую толику. Нанимает телохранителя, гору из мускулов, с одной извилиной в мозгу — от фуражки! Эти подставляют пузо за чужие деньги, а простить их нельзя... Зло берёт, приходится пачкаться не по делу... Одного такого — дуру с бицепсами-трицепсами и стилетом в лапе — пришлось закопать на зольнике электростанции, как фараона... Ничего с ним нельзя было поделать: за деньги пёр буром!
Но то был чужой, наймит. А Пашка-фарцовщик, так себе, бычок на верёвочке, но незаметно своим стал. От хорошей жизни вначале стал попивать, потом закурил травку, а вскоре и с «кобылой» — со шприцем, значит — подружился. Пашку предупреждали. Дошло дело до опасной черты, когда под кайфом несло Пашку, хвастал, не помня, что говорит, особенно перед корпусом девиц, что на набережной куч¬куются...
Терпение лопнуло, когда Пашка купил себе машину, вопреки категорическому запрету, он нигде не работал всю истекшую пятилетку, не считая того, что где-то периодически мёл и где-то сторожил — ради хороших отношений с милицией...
Он бы и сам кончил под забором или на больничной койке...
Пашку напоили в ресторане на берегу Амурского залива, выволокли из машины на пустом пля¬же, аккуратно раздели и утопили, как котёнка. Мол, решил человек искупаться, по пьяному делу освежиться ночью, да сил не рассчитал. Сошло...
Однажды бармен Вячек, тоже из «карасей», указал Яну парня, предлагавшего золото, по всей видимости — ворованное... Вячеку этот парень начинал действовать на нервы. Он приходил в бар, садился в угол и ждал в открытую, словно «ночная бабочка», клиента.
Сделав своё чёрное дело, Вячек заволновался: наводчик есть соучастник, а Иван со своим громилой Яном способен на всё!
Вячек нашёл оригинальный выход: сообщил о появлении на го¬ризонте золота и зашедшему в бар оперативнику из угро.
Однако случилось так, что Иван Иванович с Яном оказались оперативнее оперативника. Не мудрствуя лукаво, они проверили продавца сразу на «участке номер три».
Ещё в машине, выслушав историю Сергея Колесова, Иван Ивано¬вич решил, что такой парень, как Сергей, очень может пригодиться. Он ещё не мечен судимостями, как вся остальная спортивная шатия Яна, неоднократно побывавшая в узилище... У него подлинные доку¬менты, но он уже не значится в городе. Здесь пресловутая прописка сыграла с УВД злую шутку: фактически Сергей есть, а по данным УВД его уже нет! Попробуй найди!
Такой «чистый» мужик нужен был в любом раскладе. Как запас¬ной аэродром — где шланги* оставить, чтоб не таскать с собой по Со¬юзу, где самому притулиться, чуть пересидеть, залечь... А в другом разе, коли
_________________
* Шланги — краденые вещи, в основном — носильные (жарг.)
рвать когти придётся — надо кого-то бросить «под танк» правосудия. Такое правило, иначе не отстанут, им тоже жить надо, работать надо. С него, пацана, они много не возьмут, но соседей возь¬мут, и пусть их, туда им и дорога. Яна они здорово обидели...
Через зеркальце заднего вида Иван Иванович обменялся с Яном условным знаком — судьба Сергея была решена. Предстояло лишь провести испытание удавкой...
К тому времени Ковальский давно отошёл от кладбищенских дел. Для прикрытия он ещё числился там сторожем, препоручив свои бесхлопотные обязанности за пару сотен с харчами и выпивкой некоему Кузнецову.
Ему трудно было удержаться от того, чтобы не передавить поодиночке кладбищенских щипачей*. И Ян горячо поддерживал эту идею. Но благоразумие удержало их от нарушения правил.
- Правокачка** — ментам на радость. Им — мёртвые, а нам — живые, — смирился Иван Иванович.
Он поселился у Кузнецова ещё в тяжёлые времена.
Маленький, сморщенный, испитой старичонка Кузнецов на свою скромную пенсию по инвалидности не мог удовлетворять ежедневную потребность в спиртном, но тут, на кладбище, он впервые в своей непутёвой жизни познал земное блаженство. Кроме пансиона, назначенного Ковальским, к нему потекли хабары от посетителей, клиентов, родственников, а также опитки со стола игра¬ющих по-крупному всю ночь напролёт картёжников.
Он так прижился в кладбищенской сторожке, что мир за чертой кладбища для него теперь как бы не существовал, равно как и собственный дом, к которому он позабыл дорогу. Впрочем, он в том мире уже и не значился, потому что отдал свой паспорт Яну «насовсем», с уговором, что об утрате заявит только с его разрешения.
ПЕРСТ ЮРОДИВОГО
Пасмурно, как на рассвете... Вороны накаркивают снег. Низкие облака давят на сопки, покрытые оголёнными деревьями и грязным, ещё декабрьским снегом.
Через скрипучую дверь Ковальский вышел во двор, ударившись, как обычно, головой о косяк, но даже не чертыхнулся. Не до того. Постоял, озираясь на взгорки и плешины среди деревьев вокруг подворья, стоящего особняком. Подходы просматривались далеко, это было и хорошо, и плохо: плохо уходить, если нагрянут, а что ско¬ро нагрянут, сомнений не было.
Эти отпущенные ему уголовным розыском часы – считай, пода¬рок Судьбы, а эту даму дразнить опасно. Наверное, там не набрали на него столько, чтоб явиться по его душу грешную...
Прождав два обусловленных дня Яна на подрыве, он почувство¬вал себя, как на иголках, и сходил на станцию, позвонил кое-кому...
Ему намёками сообщили: «Был выстрел. Один ранен, трое больных...»
Он был не из тех, кто паниковал при виде форменной фуражки, но не был и благодушным страусом. Дескать, Ян не выдаст, авось про¬несёт!
Нет, не пронесёт, раздумывал он, а потому — продумать всё хорошенько и отъезжать. Не бежать вслепую, а без спешки, но пря¬мо сейчас отъезжать и — навсегда! Улика одна — чемодан с день¬гами и золотишком... Попасться с сотней тысяч в чемодане... Но оставить
_________________________________
*Щипач — карманный вор. Здесь — вымогатели «наградных», «чаевых» (жарг).
**Правокачка — воровской самосуд (жарг.).
чемодан в тайнике — тоже опасно. Могут найти. Конец света! Да за этот чемодан — кто в могиле, кто загремел под фанфары, а кто ходит по лезвию ножа. Да с этим чемоданом не только в колонии (тьфу, не приведи Бог), в Африке король! Значит, надо рисковать, брать его с собой. Хорошо ещё, что догадался отправить половину посылкой в забайкальскую глухомань. Если накроют, так не всё сразу... Кое-что на старость останется. А коли так, как стемнеет, надо хватать из могилы чемодан и рвать на попутных до какой-нибудь узловой. Из Владика нельзя — засекут. А там — на первый проходящий транссибирский и — «в дикие степи Забайкалья, где золото роют в горах...» Залягу на год-другой. А потом? На Черноморский берег по «совинтуру»! Будьте любезны, Игнаций Стефанович! Пожалуйста, Игнаций Стефанович!..
Ковальский зашёл в сарай, взял заранее приготовленную канистру с керосином, понёс в дом. Его подмывало запалить эту опротивевшую до тошноты хибару, из которой не вылезал два года, имея возможность жить во дворце, есть на золоте и разъезжать в лимузинах... Ну и страна: украдёшь — и не воспользуешься...
Оставив себе одежду на дорогу поскромнее, он сел перед чугунной топкой, величиной с паровозную, и стал бросать в огонь все свои вещи, злорадно смачивая их в тазу с керосином.
Как в холеру, думал он, чтоб ни клочка не попало им в вещдоки, ни клочка, ни бумажонки! Вроде как не жил здесь. Даже дух — и тот сжечь!
А дом запалить нельзя. Всполошишь ищеек раньше времени, уйти далеко не дадут!
Когда дело было сделано и собран в дорогу невзрачный баульчик, в руках у Ковальского осталась лишь тетрадочка. Тоненькая такая, ученическая, артикул пятьдесят ноль один, ценой две копейки за штуку.
Поразительное дело! Один листочек в этой тетради стоил тридцать шесть жизней! Тридцать шесть, живущих взаймы, помечены в ней! Се¬годня они ещё хапают — завтра будут отдавать... Если им ещё оставят их поганые жизни. Азартные игроки, поставившие на кон жизнь при пустом прикупе!
Сжечь?.. Нет, листок жечь нельзя... Есть тут кроме хапуг ещё кое-кто, кто выручить обязан, ежели что... Ну, те, что по чину своему знали много, а видели мало... Не то чтобы они ослепли, нет! Но они понимали дело так: «Чего нельзя за деньги — можно за большие деньги!»
Цепочка, как у клещей: самец старается отыскать пьющую кровь самку и присосаться к ней. В тело этого клеща впивается другой, в него в свою очередь — третий. И целая цепочка жрущих друг друга паразитов не распадается до тех пор, пока все не напьются крови досыта...
Пусть я клещ. Но они-то — тоже клещи на моём теле... А цепоч¬ка не должна распасться... Ох, как они будут выручать, чтобы с со¬бой не потянул на дно!..
Он аккуратно вырезал листок, вложил в полиэтиленовый пакет и, отстегнув меховую подкладку куртки, при¬клеил дорогую индульгенцию изнутри. Теперь пора!
У него поднялось настроение и легче задышалось, когда, пройдя километр лесной тропой через пади и взгорки, он вышел к автостраде.
Неужто без крови оторвался от ищеек? Кажись, прямо в затылок дышат эти двое молодых оперов, сели на хвост... Как их там? Полещук с Клыковым, Деньги большие через добрых людей им предлагали — не клюют... Грозили им деток ихних в разобранном виде в чемоданах подкинуть — они ещё злее... Правдолюбцы попались, на чужих ко¬стях...
Стало совсем сумрачно, вот-вот стемнеет, снег повалил хлопьями — не зря вороньё каркало, пропади оно пропадом... Как на погибель...Тьфу!
Машины шли ощупью, с зажжёнными фарами.
Стоя на обочине, Ковальский до слёз вглядывался во тьму, выискивая свободную машину, «голосовал». Он старался переключить мысли на радости спокойной, обеспеченной жизни на новом месте, за¬бегал вперёд, в будущее, но стремительно развернувшиеся события возвращали его назад, держали в напряжении. Помимо воли он мыс¬ленно раскладывал факты по полочкам: улики и алиби, за и против... Что у них на него может быть? К чему быть готовым?
«Ян — тяжёлый... На нём столько, что ему за благо молчать. Да, его на хапок не возьмут. Одна его ошибка — стрелок! Дурак набитый. За мента ему выдадут... Не верю, что шмалял под «кумаром». Для невест «дурь» всегда имел, сам-то вроде не пользовал, учёный. А невест уго¬щал, чтоб ручными были. Вот если начнет колоться, тогда ему кроме мента предъявят пару могилок и — потолок! А в ожидании вышки, в войлочной одиночке, он ради помиловки родную мать с отцом зало¬жит, не то что Ивана Иваныча, друга ситного...
Дальше... Капа? Этот после двух ходок знает, как себя вести. Этот, чудик, учёный. А Кот, Колесов? О, этот расколется от дуновения ветра! Вчерашний солдат — это чужой человек. Хоть на колени он упади, хоть на все четыре мосла, закваска «комсомольца-добровольца» у него на¬ружу полезет, стоит только к брустверу его поставить. Они, чохом охваченные, никому до поры не нужные, они не то, что были раньше. Сколько с ними работал, никогда их не понимал. Особенно эту околоспортивную шпану. Пока ждут от них результатов, развращают по¬маленьку подпитками-поблажками, а то и всепрощением. И всё за то, что Бог дал силушки поболе, умишка помене. В спорте они мелькнут кометой, надежд не оправдали, а к станку, который за ними заочно числился, их уже не тянет. Амбиции и мускулов много, а профессии и желания работать не только нет, но даже не предвидится! Потому что им спускаться с Олимпа хуже, чем загреметь в тюрьму, но в преж¬нем звании. Как отвалился спорт, так и пошло-поехало, ходка за ход¬кой! Баламуты! И Ян из таких же. Если не успел Кота сделать «гро¬моотводом» да натравить его на тех петухов, из соседнего края, идти ему самому «паровозом», главным подельником, а ему такую телегу не вытянуть, тут не сила нужна, а чердак в порядке! Однако меня то¬пить им смысла нет. Кто я? Ну, есть в уголовном кодексе статья для меня — соучастие в форме пособничества... Но я — не исполнитель. А по закону строго — каждому своё! Я же их надежда, а надежду нужно иметь при любом раскладе...
И тут Ковальский оборвал мысль на удачно найденной точке и подсел в остановившуюся чёрную «Волгу», ухоженную, по-видимому, служебную, что было весьма кстати — такую не остановят.
Он устал от тяжких мыслей аналитика, чем грешат многие на за¬кате третьей молодости, и обрадовался быстрой езде, как бы удирая от тяжких раздумий, оставшихся позади, на обочине.
- Пошёл-таки снег, — бросил затравку водитель с разговора о погоде.
- В Артём ездили? — начал разведку Ковальский встречным вопросом, думая о своём.
- Жену начальника в аэропорт отвёз, сам занят, — пояснил водитель.
- Так... А не отвезете меня в Уссурийск? Пару часов и — там. Вот только могилку родительницы проведать заскочу. Без меня похо¬ронили, в отъезде был... На душе темно... Не хочу электропоездом...Заплачу за оба конца. И на поминки подкину на коньяк, договоримся?
- Ой, что вы со мной делаете, — заломался, сдерживая восторг, водитель. Помедлил для приличия. — Ну да ладно. Помочь челове¬ку в такую минуту — святое дело, — нашёл он себе оправдание. — До утра ещё уйма времени. Только у меня бензин на исходе, —. вспомнил он, что можно куснуть ещё малость «на шару».
- Держите на бензин. — Ковальский протянул полсотенную бумажку. — Вы меня высадите на повороте, поезжайте заправьтесь, а че¬рез часок здесь встретимся, идёт?
- Буду как штык! — отрапортовал приручённый начальством водитель.
Ковальский вышел на повороте и сошёл с дороги в сторону тропинки, что вела в заброшенный угол кладбища, к заветной могилке.
С транспортом подвезло! Теперь скорее забрать чемоданы... Янов тоже прихвачу, он ему теперь не нужен, а грабануть могилку — могут. А то и шлёпнуть могут Яна, напаскудил много... Ну, считай, выпорхнул! Вот к чужой могиле спешу, рвусь каждую ночь, о ней думаю, а на могилке мамаши ни разу не был... Даже не знаю, где она. Вот выберусь из вулкана, придёт время — поставлю своей родимой белокаменный памятник... — бормотал он, прибавляя шагу.
Быстро стемнело. Он углубился в самый лес, выросший в этом заброшенном Богом и людьми углу кладбища. Он крутил головой, напряжённо всматриваясь в темноту просек, и хотя, как и надеялся, людей или их следов не обнаружил, необъяснимая тревога росла...
И вот на белом поле обозначилось надгробие. Тяжело дыша, он бросился к нему, но чуть не упал, споткнувшись о вывороченные из могилы комья земли, уже припорошённые ровно падающим снегом!.. Кто-то неумело пытался проникнуть в могилу!
Ноги его ослабли, изнутри полыхнуло под сердце жаром: «Кто посмел?!»
Свалил в сторону надгробие, упал на землю и, свесившись в уз¬кую щель, зашарил дрожащими руками. Щель была пуста!
Мысли завихрились, мешая сосредоточиться, злость душила, рвалась наружу... Он тяжело поднялся и, как ищейка, закружил вокруг могилы, пытаясь найти разгадку...
Ян? Он бы не посмел... И он не ковырял бы землю... Выследил этот юродивый, Кузнецов? Кто ж ещё? Ведь сюда даже собаки не за¬бегают... Неужели он?..
И вдруг наткнулся на припорошённую сне¬гом лопату! Схватил, ощупал, поднеся к глазам. Это была грабарка с валиком на конце черенка — лопата Кузнецова!
- Ах ты, мразь! — в полный голос завыл Ковальский. — На лен¬ты порежу дефективного! Деньги богодулу потребны! Который счастлив от мешка пустых бутылок! — кричал он, натыкаясь на могилы и кусты на пути в сторожку...
Страшный от гнева, тяжело дыша от быстрого бега, рванул он дверь сторожки и вырвал с корнем крючок.
Кузнецов обернулся на шум и встретился взглядом с Ковальским. Глаза его горели безумием, как всегда, когда старик от тошнотворных нежностей переходил к следующей стадии — агрессивной, хамил и дерзил напропалую. Это состояние Ковальский из высших соображе¬ний терпел несколько лет, даже не попрекал по утрам испитого ста¬рика, когда тот лебезил и угодничал, не ведая, как хамил вечером...
Кузнецов сидел за верстаком, стоящим посреди сторожки (он слу¬жил погребальным столом для бездомных, приезжих и тех каменно-пещерных родственников, что не хотят покойника забирать домой пе¬ред погребением), перед початой бутылкой плохого вина... Он ещё эко¬номил! Повсюду валялись пустые бутылки с такой же наклейкой, иг¬ральные карты. Похоже, сильно разбогатев, Кузнецов щедро угощал кладбищенскую рвань своей бормотухой... Это было ещё одним дока¬зательством страшного преступления, ибо до этого Кузнецов никогда и никого не угостил даже своей «Астмой»...
- Слушай меня внимательно, гнида... — Ковальский остановил¬ся, чтобы перевести дух, но тряся перед собой лопатой. — Ты высле¬дил помешанного на радиосистемах Яна. Ты забрал наши чемоданы. Но как ты смел? Как смел ты, я тебя спрашиваю, даже посмотреть в ту сторону, где лежат мои вещи? Быстро выкладывай чемоданы, и тогда я накажу тебя слегка. За глупость и жадность!
- А ты! А ты хто здесь таков, штоб меня наказывать? Я здеся хозяин! — Старик сел на любимого конька — изображать хозяина, смотрел петухом, дурными, без мысли, глазами. — Меня сам завкладом оформил на работу вместо тебя, понял? — Кузнецов изловил бутылку и переполз, как за китайскую стену, на противоположный край верстака, подальше от Ковальского. Он отвернулся, давая понять, что сильно занят, «при исполнении», и разговаривать ему недосуг.
Оба были в таком состоянии, что напоминали двух сумасшедших. Наконец, до Ковальского дошло, что старик не в себе, а в таком состоя¬нии он или упрям, или просто не вспомнит, куда запрятал чемоданы!
Вот-вот должна прибыть машина!
Ковальский стал спешно шарить по заваленной лесом, столярным хламом, инвентарём сторожке и кладовкам, не соображая толком, что дальше делать со стариком! Старик мог по пьянке выдать кладбищен¬ским рвачам и тайну, и сами чемоданы!
Пока он рылся, Кузнецов за его спиной выкрикивал оскорбления и вздор. И вдруг Ковальский услышал слова, ошеломившие его:
- Я нашёл — я хозяин. Яна чемоданы, с Яном и поделимся. А ты проваливай отсель! Ишь! Примазаться к нам с Яшей захотел. Он теперича тоже Кузнецов, сынок, стало быть, мой. Так и сказал!
Ковальский, оглушённый признанием, замер.
Он достал сувенирный ножичек с костяной ручкой чукотской ра¬боты, открыл лезвие и наклонился через верстак к Кузнецову:
- Чемоданы ты мне сейчас на коленях притащишь, в зубах! А не притащишь — придётся тебя обезвредить, как свидетеля! Но убивать я тебя не буду! Ковальский сам не убивает. И потом — смерть это слишком мало за твой грех. Я тебе выколю глаза и отрежу язык! Тогда ты ничего никому не скажешь и не покажешь... Давай чемодан!
- Я буду кричать! — завизжал фальцетом старик и, с трудом удерживая равновесие, бросился к двери.
Ковальский лёгким движением отбросил его назад и, пригнувшись, стал внимательно рассматривать окна напротив, в конторе: сегодня не играли, там было темно и тихо. Бездомные землекопы, по-видимому, отсыпались после кузнецовского угощения и тяжёлого дня.
Ковальский хотел запереть дверь на крючок, но обнаружил его вырванным. Тогда он нагнулся под верстак за железным шкворнем, которым запирался иногда на ночь, от греха подальше, опасаясь личных счётов с подозрительными обитателями «участка номер три»...
Он нашарил шкворень и уже поднимался, когда сзади на его голову, чуть повыше уха, ребром обрушилась им же принесённая лопата...
Не издав ни звука, Ковальский мешком свалился на грязный, заплёванный пол...
Кузнецов и не думал скрываться.
Оперативная группа обнаружила его в собственном доме мертвецки пьяным. Он валялся на полу среди разбросанных пачек денег и золо¬тых ювелирных женских украшений, в которых ничего не смыслил даже в лучшие времена своей жизни...
При осмотре места происшествия, трупа и одежды убитого был обнаружен и приобщён к делу листок из тетради с записями Ковальского, представляющими особый интерес для следствия.
По данным, обнаруженным в записях убитого гражданина Ковальского, возбуждено уголовное дело, выделенное в отдельное произ¬водство.
Расследование продолжается.
Удавка, детектив судьба моряка
© Copyright: Фёдоров Евгений, 2012
Свидетельство о публикации №212090700665
Свидетельство о публикации №212090700665
Рецензии