Кряж полоусный

ОСЕННИЕ МОТИВЫ

Лето в якутской тайге недолгое, но все ждут его окончания с нетерпением. И вот в один из сентябрьских дней оно прекращает свое существование, и наступает долгожданная осень.
Таежные охотники Леха и Михеич готовятся к сезону. До начала долгой  зимы, с ее метелями и лютыми морозами, предстоит обойти дальние заимки, подремонтировать крыши избушек-зимовий, заготовить дрова, а заодно выяснить места жирования соболя и куницы, беличьи кладовки, места обитания лосей и подготовленные к длительной спячке спальни-берлоги.
На речке предстоит обследовать перекаты и заготовить около тысячи кольев для сооружения заездков-плотин, чтобы не упустить рыбу, которая массово спускается из верховий ручьев перед «черной водой».
Итак, в хорошем настроении,  Леха и Михеич двинулись в путь. До дальней заимки дошли споро, дней за пять.
Погода в этих местах ранней осенью удивительна и прекрасна. Ясное, безоблачное небо, легкая дымка над плесами с идеальной зеркальной гладью, где лишь изредка раздаются всплески рыбины, выпрыгивающей из глубины за пролетающей крупной мухой – оводом, нагулявшей жир на крови мирно пасущихся лосей и оленей. Рыба, схватив добычу, плюхается  обратно в омут со звуком, напоминающим шлепок влажной ладонью по голому заду упитанной доярки с отдаленной фермы. По омуту расходятся круги, искрящиеся мелкими, сияющими на солнце брызгами. И вновь наступает томительная тишина, напоминающая гул в ушах человека, перенесшего инсульт.
Легкий шелест осины под собственный аккомпанемент поскрипывания, напоминает  музыку Вивальди. Изредка мелодия прерывается Баховским вскриком куропатки или дурным криком тетерева под цоканье глухаря. Подвыпившие птицы, накушавшись перебродившей морошки и голубики, совершенно не боялись людей и выходили на тропу, низко опустив голову, как это делают домашние гуси в Орловской губернии, издавая шипящие, угрожающие звуки.
Кругом ягод было в изобилии, чем усиленно питались небольшие медведи этого года выпуска, да их годовалые собратья. Эта пища была диетической и мало способствовала накоплению жира, но зато улучшала работу кишечника, отчего вдоль звериных троп надо было ходить только в резиновых сапогах, что и делали обычно бывалые таежники.
Более крупные и мудрые медведи нагуливали жир на перекатах, поедая многочисленных линьков и хариусов, медленно спускающихся вниз хвостами по реке из мест летнего обитания.
У водопоя взрослому медведю удавалось завалить косулю или молодого оленя. Обычно тут же подтягивались любители ягод и пополняли жировые запасы, не тратя энергию на охоту.
Изредка, по вечерам, тайгу оглашал рвущий душу вой волка. Под эти звуки самому хотелось упасть на четвереньки, вскинуть голову к полной луне и таким же диким голосом огласить приветствие двум шевелящимся теням на поверхности светила.
А вот ранним утром,  можно было разглядеть  стаю облезших хищников с опущенными хвостами, шедшими на водопой или просто поохотиться. Стая еще только формировалась, не определился лидер, да и зимняя шкура еще полностью не наросла.
Ночной вой, зовущий и тоскливый, не вселял страха и дрожи, а просто имел предвыборный характер. Кто громче и убедительнее воет, тот и хозяин стаи.
Грибов в тайге осенью великое множество. Они повсюду: в траве, на тропинках, под елками и дубами, под лиственницами и кедрами, на поваленных деревьях и пеньках, а по  стволам берез забираются до самой верхушки. Стоят крепкие боровики, подосиновики, а между ними все пространство занимают маслята. Гроздьями свисают опята и еще какие- то белые, бесформенные грибы, которые употребляются в пищу исключительно китайцами для активизации процесса деторождения.
 Многочисленные белки собирают дары природы, нанизывают их на веточки и сушат на ветру, а потом складывают в дупла. Охотники, добывающие этого зверя, варили тушку и заправляли грибами из беличьих запасов. Получался прекрасный, целебный «шулюм», от которого даже в сильные морозы не мерзли ноги.
Листья на березах и осинах приобретали особую красоту, и такое сочетание красок не могла передать палитра художника, даже если он импрессионист со стажем. А желтоватые иголки лиственниц, каждая из которых имела свой оттенок! И все это на фоне зеленых  кедров, елей и сосен.
А какие облака, какой запах!
Всем этим великолепием в полной мере мог восторгаться только человек, прибывший из большого города, да и то, склонный к лирике и меланхолии. А людям, живущим в этих местах, неведомы были  восторги души. И ласкал их нюх запах самогонки, крепкого табака, плиточного чая, да дымок от костра с примесью аромата ухи.
Что объединяло  всех в это время года, так это восторг от отсутствия комаров, гнуса, мошки и другой кровососущей гадости, так досаждавшей таежникам в короткое, жаркое лето, пропитанное гулом, жужжаньем и писком, а главное, невозможностью справить нужду в спокойной,  благостной обстановке.
 Тянулись к югу вереницы уток, гусей и прочей перелетной птицы. Особо красивы в перелете лебеди.
А тут уж не зевай, особенно, когда стая идет на снижение.
Подстрелить лебедя или гуся – гуменика - большое мастерство. Уж очень они крепки на перо и мелкой дробью их не возьмешь!
Местное население лебедей в пищу не употребляет, а только на корм песцам и чернобуркам на звериных фермах. Возможно, это инстинкт - не кушать зверей и птиц с длинной шеей. Никто из исследователей Севера не встречал аборигена, который бы пробовал мясо, например, жирафа.
Гуси летят клином, вытянув шеи строго  по направлению маршрута. Планируют молча, и  лишь иногда покрикивают на отстающую молодежь.
К вечеру вожак опускает голову вниз и снижается к большому озеру или плесу. Гортанным криком запрашивает посадку, и получив «добро», вся стая неуклюже плюхается в воду. Перекусив перед сном ряской и еще какой-то  питательной травой, гуси  засыпают, заложив голову под крыло. Утром один, самый баламутный, вынимает голову,    орет что есть мочи, и тем самым будит остальных. Стая хлопает крыльями по воде, изображая радость бытия.
И в это время даже у заядлого охотника нет желания пальнуть по ним из дробовика, потому что сбоку перо на крыльях не прошибешь, да и лезть в холодную воду не с руки.
Все гуси выходят на берег, выстраиваются у крутого обрыва и с разбега устремляются в полет. Делают круг, строятся в ряды, ориентируются,  и снова в путь.
Вот теперь можно и пальнуть им вслед, на удачу.
Настроение у Лехи и Михеича испортилось после того, как они приблизились к избушке, где предполагали провести месяц зимней охоты. Крыша была разворочена безобразным животным по имени росомаха, угол покосился и навис над обрывом, где река подмыла береговой уступ. Надо возвращаться.
Дорога обратно была тяжелой и нудной.
Эти вечнозеленые елки и кедры, с которых за шиворот сыплется кора, когда о ствол головой бьется дятел. Да еще шелуха от шишек, обдираемых глупыми белками, летит в глаза.
Бледное, бесцветное солнце медленно садится в болото, распугивая лягушек и потом, наполовину погрузившись в грязную жижу, медленно катится вдоль горизонта, чтобы  исчезнуть навсегда, уступив место полярной ночи.
Все небо исполосовано перистыми облаками – предвестниками затяжных дождей.
Ягоды никто не собирает. Они на корню перебраживают и становятся хмельными. Но сколько же их надо скушать, что бы захмелеть? Только мелким птичкам на забаву.
Грибы. Одни уже червивые, другие вот-вот сдохнут от старости.
 А маслята, присыпанные хвоей и листьями, скрипят под ногами и можно поскользнуться, как на банановой корке и сломать руки, ноги, а если повезет, то и позвоночник.
А эти кучи кругом от обожравшихся медведей! Обязательно вляпаешься, а потом вонь сильнее, чем от портянок.
Река мутная, темная, холодная и неприветливая, покрыта густым туманом по утрам, да и днем тоже.
Болота со зловонными испарениями по ночам, светятся огоньками приведений, навевая жуть и тоску.
И эти деревья. Одни опадают листвой и стоят с кривыми, голыми сучками среди грязно- зеленых елок.
Птички улетели на юг, и только крикливые кукши сидят на ветках над тропой и прицелившись, норовят обгадить путника вонючей, белой жидкостью, которая потом не отстирывается и оставляет пятна на штормовке, подобно хлорке.
Ну, в общем, все погано. Скорей бы зима!



КОНЕЦ   ПУТИ
Утро выдалось пасмурным, сопротивляясь моему решению сплавиться по суровой реке,  не имеющей обозначения на карте. Облака бежали издалека кучками, как бы догоняя друг друга, потом распадались на перья, похожие на руки неизвестного существа, переплетали их и рождали фигуру, похожую на спираль, уходящую с вращением высоко в небесное пространство.
Погода не предвещала хорошего дня, но двигаться вперед предначертано cудьбой и моим твердым решением. Пройден основной маршрут, скоро упадет снег, пора возвращаться к людям, в мир, откуда можно созерцать окружающие события со стороны, не вмешиваясь и не принимая явного участия в процессе бытия.
Речка Ады-Ча. Название это для многих коренных народов Крайнего Севера обозначает «Конец Пути», а переводится это еще как «Дорога Смерти» и «Дорога в никуда».
А пока передо мной лежит эта водная скоростная трасса, есть еще лодка «Казанка» с двумя спаренными моторами под гордым названием «Вихрь», карабин и три десятка патронов к нему, а за воротником телогрейки, подобно ордену, приколота самодельная блесна с миллиметровой леской. Так что голодать в пути не придется!
Комар и овод уже улетели в теплые края, а спальный мешок и нехитрый скарб много места не занимают и уложены в целлофановые мешки, по случаю приобретенные на дальней фактории всего за две соболиные шкурки. Теперь имущество не промокнет от дождя или в случае аварии на одном из порогов. 
Эту речку не прошел от начала до конца ни один человек, по крайней мере,  живых свидетелей я не встречал. А мне крайне необходимо преодолеть этот путь, чтобы завершить начатое и познать то, что было вначале и что осталось вне понимания, за рамками сознания.
Река своенравная, глубоко прорезает твердь скалы и бурлит в каньоне, изредка выходя на плесы, где крутит медленными водоворотами, вовлекая в свой аттракцион лодку и рыбу, которая покорно подчиняется движению реки.
На плесах есть «улова», где даже моя рыболовная снасть с леской длиной в пятьдесят метров не достигает дна.
А ниже по течению – пороги. Здесь вода бушует, пенится и  кипит, вылизывая замысловатые узоры на громадных валунах, преграждающих путь могучему потоку. Моторы в этих местах надо поднять из воды, чтобы не повредить механизмы, и отдаться на волю течению, предварительно благословясь.
Говорят, что еще ниже по течению имеется водопад, не очень высокий, но около трех юрт будет. Если повезет, пройду и его, а дальше – к Большой реке и широкой воде океана, чтобы хоть один раз в жизни побывать среди бесконечности, без рамок и границ.
Это и есть СУДЬБА – неразумная и непостижимая череда событий и поступков, предопределенная свыше, и не можем мы уйти от неё и изменить. Она не познаваема для человеческого разума, слепа и темна, и может быть оценена и осознана только в Конце Пути.
Речка бежит крутыми потоками, а два родных двигателя дают такое ускорение, что лодка касается воды только кормой, на которой жужжат моторы, заправленные самым лучшим авиационным топливом. Лодка – вся на весу и касается воды только когда днище хлопает по мелкой волне, отскакивающей от прибрежных скал. Звук этот, подобно бубну, отдается эхом в скалах и возвращается приятными баритонами органного пения гор.
Через несколько часов пути,  преодолев очередной перекат с гудящими порогами, выхожу на широкий плес с протяженной галечной косой и распадком, густо заросшим  лиственницей и кедровым стлаником. Здесь можно попить чайку, немного отдохнуть и поймать рыбки на уху. Вяленое мясо еще есть в запасе, да и малосольный хариус не кончился. А вот уха с черемшой  и корнем золотым да еще поджаренная на палочке рыбья печенка дадут уверенность и ясность мысли.
Шум реки даже несколько подчеркивает тишину и придает сосредоточенность душевному состоянию.
Вдалеке, по распадку, слышен треск сучьев. Наверное, прошел лось по бурелому.
Уж очень он уверен в силе своих копыт и мощных рогов на голове, напоминающих ковши экскаватора. И не боится он нашуметь в тайге и привлечь внимание к своей персоне. Но медведь, когда хочет кушать он сам или его многочисленная семья, способен завалить этого гиганта одним движение лапы. Я и сам могу положить лося с одного выстрела, уж очень он слаб на удар!
Но лось нам не нужен. Слишком его много, да и не скушать его до Конца Пути. Лучше пожую сушеный олений язык, скушаю бутерброд с чимкой. Хлеба и галет нет, поэтому приходится намазывать костный мозг из ног оленя, похожий на сливочное масло, прямо на его сушеный язык и запивать кипятком, чтобы лучше глоталось.
Чай из брусничного листа придает силы, а если добавить в него темный налет с гранитных валунов, то и вовсе станет хорошо и приятно. Эти «каменные слезы» были названы «Мумиё» еще в далекие времена тибетскими монахами. Им  лечили раны, изгоняли простуду и злых духов, поселившихся в душах заблудших, а нам они помогали познанию себя и окружающего мира, чтобы угадать свое предназначение в процессе под названием Судьба. 
Треск в кустах повторился. На дальнем конце косы показался силуэт очень большого медведя. Он приподнял голову и начал принюхиваться, поглядывая в сторону костра. Запах дыма нисколько не смутил его, но, на всякий случай, раздался мощный рык, провозглашающий, кто в тайге хозяин.
Из зарослей  на косу вышел зверь поменьше, но своеобразной внешности. Это была медведица. Она имела серебристую окраску и светилась на солнце, подобно песцу, а шерсть ее отливала золотыми бликами лисицы. Темные круги под глазами только подчеркивали ее красоту, а заодно и усталость, смешанную с грустью.
Следом выскочили два «годовика». Уже приличных размеров медвежата, прошлого года рождения, все еще живут с родителями, не желают добывать пищу, кушают то, что притащит папаша, но еще умудряются сосать истерзанную сиську мамаши, получая     удовольствие не столько от молока, сколько от самого процесса.
В прежние годы мне редко приходилось стрелять в медведя. В молодости – это было по глупости, а в зрелые годы – только в случае опасности для жизни.
Первыми начали проявлять  агрессию молодые особи. Они еще не получали по полной, не дрались до крови за самку, да и от лося не имели переломанных ребер, а  потому и не понимали мощи пули, летящей из карабина. Но что возьмешь с молодежи?  Пока не попробуешь,  не поймешь!
Молодые вращали задом, блатовали и бежали назад, призывая Большого Медведя разобраться с захватчиком собственной территории.
Впервые попадаю в ситуацию, когда  к тебе одновременно приближаются три медведя. Это не фраера и не быки на стрелке, а реальные мужики, которые «базара» не понимают, а потому тереть тему не собираются. Единственное, что делают эти звери «по понятиям», так это настоящая «разборка». Пахан никогда не пойдет с разбега. Взрослый медведь всегда встанет на дыбы, примет стойку на задних лапах, махнет лапой, призывая к честному бою или к борьбе в вольном стиле. А вот от молодежи можно ожидать всего. Серебристая Медведица что-то шепнула мужу, смачно дала затрещину самому мелкому, но  очень поганому подростку и пошла в сторону зарослей. Но мужчины уже мечтали подраться и защитить свою честь, правда, с трудом понимая, о чем  идет речь. Все трое пошли в атаку, агрессивно потряхивая могучими головами, готовыми принять противника «на калган». Медведица присела на гальку, скрестила лапы на груди и приготовилась смотреть представление.
Когда на тебя идут клином три медведя и без кровопролития не обойтись, действует закон: бей первым,  и по самому главному и сильному.
Большой медведь встает на дыбы и начинает покачивать лапами. А в каждой из них по четыре когтя, заточенных под кинжал. Стреляю в грудь. Шерсть клочьями летит в разные стороны. Целиться в  медведя, в жизненные органы, особенно когда он движется в твою сторону, – бесполезно. Зверь с простреленным сердцем может еще пробежать метров сто с прежней скоростью и с еще большим желанием лишить тебя жизни. Даже петух с отрубленной головой может бежать по двору, чтобы потоптать напоследок курочку, пока кровь не выйдет из разгоряченного тела.
С близкого расстояния лучше стрелять в грудь. Здесь хрящи срастаются мощными пластинами, а твердый жир задерживает пулю. Таков он – медвежий бронежилет.
Выстрел из «берданки» отбросит даже очень большого зверя, а из карабина или трехлинейки – и подавно.
Стреляю почти в упор. Медведь падает, но тут же с накатом встает в прежнее положение. Молодые улепетывают и прячутся за спину матери. Еще один выстрел, и снова зверь отлетает метра на три, поднимается уже с трудом, медленно уходит к самке и ложится рядом с ней без признаков жизни. Молодые мишки, лишенные руководства, тоже отходят на исходные позиции и продолжают резвиться и задираться в шутливой драке между собой.
Чтобы не искушать судьбу, прыгаю в лодку. Взревели моторы, и вот я уже на стремнине и мчусь вниз по реке. Но какое-то тревожное чувство не оставляет меня. Всем своим естеством ощущаю холодный взгляд серебристой медведицы и понимаю, что не простит она гибели своего друга. А над лодкой кружит еле заметное облако из кристаллов, похожих на снежинки. Оно не отстает и оставляет длинный шлейф за кормой.
Впереди слышен гул, который звучал все более угрожающе, с каждой минутой усиливая и так тревожное состояние. Какая-то неведомая сила заставляет меня пристать к берегу. Привязываю лодку и поднимаюсь на скалу. Впереди, в нескольких сотнях метров, – водопад. Вода скатывается крутой волной вниз, а оттуда возвращается брызгами и радугой вдоль всего уступа. Вдруг резкий треск разносится по ущелью. Оборачиваюсь назад и вижу, как большое бревно, плывущее по течению, сносит мою лодку и тащит ее к гибельному водопаду. Пробираюсь по склону, пытаюсь найти так необходимые мне вещи, но безуспешно. Нет даже намека на обломки, и даже целлофановые мешки исчезли. Но постоянно слышу за спиной тяжелое дыхание, исходящее из густых зарослей кедрового сланника. Понимаю, что медведица идет за мной, но выжидает  и не торопится расправиться с безоружным человеком.
Ночь наступает стремительно, не оставляя времени вечеру. Устраиваюсь на ночлег в корнях поваленного дерева. Опавшие листья слегка согревают тело, но вновь и вновь ощущаю близость зверя. Будь что будет. Засыпаю тяжелым сном, и снится мне большой медведь, который падает после выстрела, потом встает и снова падает, дышит в лицо, отводит взгляд и исчезает в тумане.
Утром просыпаюсь, кушаю горсть старых ягод и иду к реке попить и умыть лицо. Так уж привык – ходить по жизни с чистой совестью и умытой физиономией. И снова чувствую взгляд, но не вижу преследователя. Сижу на берегу и смотрю в прозрачную воду. Перед взором проходят картины из прошлого, но исключительно детского периода. Вдруг тень ложится на гладь реки, вода становится беспокойной и покрывается мелкой рябью. Становится страшно, но все-таки встаю и  долго не решаюсь повернуться.
Прямо за моей спиной стоит на задних лапах медведица. Шерсть ее светится в лучах восходящего солнца, создавая ореол, от чего силуэт становится огромным и слегка размытым. Передние лапы раскинуты в стороны, голова слегка  наклонена. А эти глаза, блестящие и грустные, смотрят прямо в мои, пронизывают насквозь и парализуют тело и волю. Делаю несколько шагов к серебристому существу и оказываюсь в объятьях могучих лап с огромными когтями, которые уже слегка прошили телогрейку и не дают пошевелиться.
Слезы катятся из глаз, и я шепчу в ухо медведицы слова покаяния и прошу прощения за безвинно загубленную жизнь. Ее зубы слегка прикусывают мою шею, но вдруг ощущаю, как за воротник скатываются теплые капли. Из широко открытых глаз  падают громадные слезы. Это плачет Душа Большой Медведицы.
Тяжелый вздох, и мое тело свободно от могучих объятий. Но это еще не свобода. Когти все еще держат телогрейку, а зверь ведет меня вверх по склону и подводит к большой берлоге. Подталкивает к входу, а следом заползает сама. В пещере светло и все видно. В дальнем углу  спят,  обнявшись, два молодых самца, сладко посапывают и причмокивают губами. Медведица ложится  на бок и прижимает меня к теплому брюху.
Я засыпаю, мне тепло и приятно.

И вот, передо мной – яркий свет, от которого болят глаза. Я поднимаюсь и иду к нему. В дальнем углу пещеры виден широкий проход, а за ним – громадное пространство без границ, освещенное люминесцентным, мертвым светом.   
Где-то  вдалеке угадывается отверстие неопределенных размеров, уходящее в чрево скал. Это  вроде кратера вулкана, и я стою над пропастью, но не испытываю страха перед пустотой, не кружится голова, и не хочется отступить назад, а наоборот, тело стремиться сделать этот шаг в бездну. Какая-то сила подталкивает мое естество к пропасти, и вот я лечу, широко раскинув руки, но не чувствую встречного потока воздуха, а просто падение, как это часто было во сне.
Переворачиваюсь и вижу над собой громадное покрывало из образа Медведицы.
Все пространство вокруг сияет лунным светом. Пытаюсь ускорить падение, помогаю руками и ногами, изображая плаванье брасом, потом гребу вверх, но все безуспешно.
Понимаю, что я в невесомости. Тело не слушается, плоть не притягивается, а мысли расползаются  и исчезают где-то в бесконечности. 
И вдруг – остановка. Вокруг пустота. Во все стороны нет ничего. Нет  пространства, нет границ, отсутствуют реальные ориентиры. И только где-то надо мной парит силуэт Большой Медведицы. Постепенно он начинает растворяться. Глаза, кончики лап светятся огоньками звездочек и вдруг превращаются в созвездие.
Очень  быстро удаляюсь от звезд и растворяюсь в пространстве, а вокруг – новые созвездия и простор. Что-то необъяснимое возникает перед моим сознанием. Нет ни неба, ни земли, нет моего тела, нет боли, нет чувств, нет звуков, нет зрения  и вкуса. Мимо проплывают образы давно забытых людей, пейзажи и события из прошлой жизни. Они двигаются, но не хотят выслушивать слова раскаяния за грехи  в той, земной жизни. Образы их спокойны, и только мать, проходя мимо, шепчет: «Я тебе еще отомщу!» И исчезает в бездне видений.
И вот предо мною племянник, потерявший ноги в Чечне, промчался мимо. С немым укором глядит куда-то вдаль и никого не упрекает, а только видно по его глазам, что хочет он остаться, но не может оставить жену и двух  детишек, и будет еще долгие годы проживать в общаге Кантемировской дивизии, воплощая в жизнь позор и презрение народа к армии, вопреки давно уже выцветшим плакатам «Народ и армия едины!»
А вот и вереница  женщин проплывает мимо. С кем-то не сложились отношения в прошлой жизни, кого-то не успел осчастливить поцелуем, а есть и вовсе незнакомые, с которыми могло бы быть, но не случилось. Эти глядят с интересом, как будто что-то вспоминают или хотят напомнить.
И только одна выходит из мчащегося потока и задерживается ненадолго. Образ ее изменчив. Она то молода, то похожа на жену, то вновь молодая хохотунья, то мудрая женщина, наставляющая меня на путь истинный.
А я уже в созвездии «Рыбы». Это шестнадцать звездочек, расходящихся веером в бесконечность – символ всепобеждающей любви, которой боги иногда награждают смертных.   
Ну вот, ушел из того мира, а что теперь? Прошлое мчится мимо, а будущего нет, нет и настоящего. Только усталость и пустота с далекими звездами вдали. Они становятся все ярче, но разбегаются в стороны при приближении и дают простор мысли и чувствам. Пытаюсь замедлить бег, но не могу, не все еще промелькнуло.
Но вновь остановка. Лежу на столе, вокруг врачи в повязках. Сестра кипятит чай в колбе, врач держит в руках скальпель и безбольно режет мое тело. И вдруг Нечто вырывается наружу, а плоть остается на кушетке. Интересно, что будут делать со мной дальше? Наблюдаю за происходящим из дальнего угла операционной палаты.
В разрезанный живот сметают бинты, тампоны, резиновые перчатки. Какой-то бородатый дядька через край зашивает кожу. Сестра закуривает сигарету, врач треплет ее по щеке, обнимает за талию и что-то шепчет ей на ухо. Оба смеются. Наверное, нашли что-то смешное у меня внутри. Внезапно появляются два мужика в синих халатах и на телеге увозят мое тело в холодное помещение. Холод я ощущаю, но где-то там, в стороне. Мое существо увеличивается в размерах, занимает все пространство вокруг, и, когда становится совсем тесно, пытаюсь втиснуться в какой-то тоннель и улететь к далекому и очень яркому свету в его конце. Но что-то сдерживает и не пускает.
И вот я вновь на реке. Пространство расступилось, вода гладкая и спокойная, и я мчусь, слившись с лодкой к бурному морю. Берегов не видно, и только волны вздымают лодку вверх и бросают вниз, в пучину. Вдалеке зарождается смерч. Вода закручивается волчком, подхватывает лодку, и она исчезает среди брызг и тумана. А я лечу сквозь водяной тоннель вниз, миную поверхность океана и растворяюсь в бесконечной глубине. Вокруг много людей, животных и рыб. Все куда-то спешат, люди расталкивают друг друга, зло смотрят по сторонам и  держат определенный курс, стремясь к Цели.
Только путь их лежит по большому кругу, и вот первые уже становятся последними. Рядом – женщина, глаза грустные и усталые. Пытаюсь прикоснуться, протягиваю руку, но не ощущаю ее плоти, да и своей тоже. И теперь я понимаю, что нахожусь среди душ, и не только умерших, но и ныне живущих в том мире. Есть еще и животные, хорошо знакомые, а есть и совсем неведомые – с несколькими головами и крыльями. И всюду снуют рыбы. Вот только нет птиц, нет травы, деревьев и цветов, а главное, нет ненавистных мух, комаров, мошек и оводов. Но от этого душе не легче, и грусть не покидает ее. Все плывет в пустоте, постепенно исчезают мысли и воспоминания, и на этом окончательно пропадает интерес к окружающему пространству.  А это - уже Конец Пути.      
 




Часть вторая

Кино, вино и домино

СОЛОВЕЙ

В каждой геологической партии, работающей в центральных районах, с годами складываются иерархические  отношения. Так, простые рабочие – это, как правило, студенты, обычно еврейской национальности, которые поступали в институт, где была военная кафедра и можно было навсегда откосить от армии. Их не манила романтика дальних дорог Крайнего Севера, а вполне устраивала какая-нибудь сельская школа, на лето дающая приют геологам. Буровики на станках для глубокого бурения обустраиваются автономно, тщательно устанавливают агрегат, долго и мучительно копают  яму,  размером строго два на два метра и еще два в глубину. Это имеет название «Зумпф» и должно быть огорожено, чтобы туда случайно не угодил кто-нибудь  из инспекторов и проверяющих.  Здесь еще два дня мешали глинистый раствор и только после этого начинали процесс  углубки. Керн складывали в ящики, обеспечивая дополнительные рабочие места геологам на его описание во время длительной зимней камералки. Надзор за бурилами осуществляют техники-геологи. От них зависит и зарплата, и премия, поэтому с ними не спорят и выполняют малейшие прихоти. А народ на глубоком бурении  обычно сидевший. А некоторые и по три-четыре ходки имеют. Все, что плохо лежит у селян, частенько исчезает  под шконками  в вагончике для жилья. Бесхозные собачки  тоже исчезают в  котлах, а тяжелые меховые шапки украшают головы буровиков и техников-геологов в студеные зимние месяцы. Они  не промокают под  дождем,  да и будучи обрызганы ядовитым глинистым раствором, не  теряют товарного вида. После сушки у раскаленной буржуйки  достаточно нескольких ударов о коленку, и  вновь шапка как новенькая. Вот только кошки реагируют на это изделие шипением и изгибанием спины.
Особую касту  представляют буровики на легких, мобильных,  самоходных станках, на которых можно забраться в самые дебри смоленских болот и лесов, где природа и отсутствие дорог остановили наступление немцев. Их « гудерианы» даже не могли предположить, что  дороги на секретных картах изображали нечто другое и ничего общего с дорогами не имели. Это были  «лежневки» – гати через болота из бревен, по которым могли пройти только брички с лошадкой да еще наш  ГАЗ-66 с буровиками на борту.  Эти бурильщики назывались «шнекачи». К ним геологи  относятся с особым уважением и полностью доверяют  каждому слову. Не поднимая керна, они почти безошибочно определяют не только название породы, но даже возраст  отложений. Изменение звука  мотора, скорость углубки, скрежет и лязг бурового снаряда –  все это в совокупности подскажет буровому мастеру, что там на глубине – четвертичка, неоген, мел или уже вперлись в юру. А уж пески, глины  или суглинки – это вообще легко. Только скрежет победита о кремень портит настроение. Опять эти конечно-моренные гряды Днепровского оледенения. Вот если прихватило снаряд, можете не сомневаться – это плывун и связанный с ним первый водоносный горизонт, а за ним мы и пришли сюда, ведь занимаемся гидрогеологической съемкой. Сюда можно сунуть фильтр на трубах и качать воду, изучая режим подземных вод. И только потом продать скважину зажиточным  колхозникам, имеющим крепкое подсобное хозяйство. Пейте чистую подземную воду и вспоминайте шнекачей.
С годами примитивные УГБ сменились более современными  станками УРБ-2А2. Почему-то  повсеместно присутствует цифра 2. Яма для раствора 2х2х2, приготовление глинистого раствора еще двое суток, состав бригады – два человека. Да и зарплата раза в два больше, чем на больших станках, а в названии установки еще две двойки.
На таких агрегатах работали  молодые мастера, но ребята хваткие, и любили они свою технику и ухаживали за ней внимательнее, чем за любимыми девушками. Первым делом буровые установки, ну а девушки потом! Да и в помощниках  были мужчины после армии, дружившие с техникой. Изредка, но не надолго,  попадались  мужички, отсидевшие  свои срока в Мордовских лагерях и откинувшиеся оттуда  с чистой совестью по УДО.  Так один из помбуров, Слава Терехин  с погонялом Терех, мотал срока,  как  леску на катушку, и успел  получить в общей сложности, включая малолетку, больше,  чем  самому исполнилось годков. Спасали только  добросовестный труд в колонии, а в связи с этим и досрочные  освобождения. Что связывало Гуча  с Терехом, знали только двое. Работать предстояло в районе зон Кировского района, где  на общем режиме и поселении проживали люди, не очень дружившие с уголовным кодексом. Вот тут и нужен был Слава, который всегда мог ответить за каждую надпись на своем теле. Имел он татуировки по всему периметру, которые не отличались изяществом и красотой исполнения, но выполняли роль трудовой книжки и вели летопись  работы на «хозяина». Это надписи, сделанные не очень твердой рукой, с помощью трех швейных иголок, связанных в пучок, и раствора, изготовленного по традиционным рецептам из жженой резины. Теперь, в наши дни,  наколками никого не удивишь, если даже девушки из приличных семей  шлепают себе на жопу  скорпиона или бабочку и таинственные иероглифы на чистом японском языке. А тогда еще  скрывали рисунки под одеждой и обнажали  только перед  серьезной дракой, разрывая рубаху на груди. А так,  в быту и на работе  Терех был  обычным трудолюбивым мужчиной, особенно когда не впадал в запойное состояние. На одном станке работал Соловей, а на другом – Гуч (но это не погоняло такое, а просто фамилия из трех букв).
А вот с Колей Соловьевым  связывает меня давнишняя дружба. Я закончил работу на Крайнем Севере и прибыл на материк, где профессора вынули из меня уже успевшие заржаветь  пули – отголоски  былых приключений, а заодно и лишние органы, отмороженные в зимние холода на Полюсе Холода. Уезжать снова в заполярные скитания врачи не советовали и предлагали поправлять здоровье здесь, на родине предков. Жена улетела в Якутию собирать контейнер с барахлом, которое жалко было бросать. В Москве имелась  кооперативная квартира, которая уже около года пустовала. На работу взяли без особого конкурса главным инженером крупной партии, колесившей с буровыми бригадами  от Саратовской до Новгородской и от Белоруссии до  Татарстана  и Башкирии. Такая работа была мне по душе. В  первый же день, после знакомства с коллективом, отправился на участок,   где собрались все буровые бригады, откачечники и прочие гидрогеологи. Вместе с  техруком  партии –  Володей Якуниным, по прозвищу Цыган,  отправились  на участок,  где под руководством  начальника партии велись работы, мне пока еще не понятные,  по забору воды из реки Оки  и закачиванию ее в пробуренные на берегу скважины. Здесь мне предстояло  накрыть поляну, прописаться и влиться в коллектив в прямом смысле этого слова.
Выехали из Малоярославца засветло, миновали базу партизан в глухом лесу, где они прятались от фашистов. И дорога понесла  нас по извилистой бетонке, которая обходила стороной Москву и другие крупные города. В темноте к дороге вплотную подступал лес, напоминающий тайгу Южной Якутии. Со мной была неизменная мелкашка итальянского производства, которая разбиралась  вдвое и вмещалась в портфель. Тайными тропами это оружие вместе со шмотками прибыло в контейнере по северному  морскому пути и теперь всегда сопровождало меня в дальних странствиях. Теперь глухая тайга ближнего Подмосковья окружала нас  и зловеще подступала  к самой обочине, шевеля роскошными ветвями вековых сосен. Вдруг на обочине засветился знак с  изображением оленя. Я зарядил двенадцать патронов в магазин и приготовился к встрече. На дороге действительно появилось существо на двух ногах с рогами и обвислой губой. Оно сверкнуло глазами, отражая свет фар,  и повернулось в профиль. Теперь это  уже был лось на всех четырех ногах. Он с неохотой отошел в сторону и смотрел завороженным взглядом на растопыренные зрачки автомобиля.  Лося из мелкашки  можно взять, только если стрелять в живот. Он, конечно, еще побежит немного, но потом, из-за неудобства в желудке, ляжет, а когда кровь немного  поостынет,   тихо умрет от прободной язвы. Заметили по километровым  столбам место, где произошла встреча и где лось получил шесть ранений в живот. Попадание подтвердилось гулкими звуками, напоминающими удары шаманского бубна. Лось подскочил и ломанулся в чащу, треща сухостоем, а мы благополучно доехали до полигона, познакомились с коллективом с помощью двух ящиков водки  и доспали  до того времени, когда солнце уже находилось в зените.
Уже близкие приятели Соловей и Гуч были ознакомлены с ночным происшествием. Гуч на своем буровом станке с еще двумя добровольцами, вооружившись  ножами и топором,  отправились по адресу. Прошло несколько часов,   и на помощь выехала бригада Соловья.  Уже близился вечер, а машины не возвращались. Поехали и мы искать лося на своем УАЗике. Нашли километровый столб, а рядом дорога в сторону леса. Правда,  и не лес это был, а лесополоса, а дорога вела к деревянному строению, над которым висела надпись: «Окско-Террасный Заповедник». Рядом с домом  стояли кормушки, из которых мирно кушали лоси. Вот в этой глухомани и проходило смертоубийство. Около дома стояли егеря и что-то оживленно обсуждали. Они поделились и с нами, что какие-то гады подстрелили лося прямо у кормушки, а вот звуков выстрелов никто не слышал. Посочувствовали  и расспросили, не видел ли кто две буровых. Указали в сторону реки, где Соловей и Гуч усердно что-то бурили или просто делали вид. Отправились на базу, а егеря еще долго смотрели  нам вслед с какой-то подозрительностью.
Далее опишу ряд событий из жизни  мобильных буровых бригад, но не в хронологическом порядке, а в порядке поступления воспоминаний в мой разгоряченный мозг.
В полевых отрядах имелся повар, который готовил обеды и ужины, а завтраки были  скромными, ради экономии средств. Соловей и Гуч частенько поставляли к столу геологов уток и гусей, иногда попадала и кабанятина. Но питались самостоятельно, чем Бог послал. А посылал он им голубей, которые гнездились  под крышами колоколен заброшенных церквей и амбаров с зерном.
Ночью эти экологически чистые птички позволяли  снимать  себя с насестей и, Богом благословленные,  отправлялись в мешок, где от них отделялись диетические грудки, которые шли  в пищу, а остальные части скармливались собачкам, кошкам и воронам. Вороны  собирались вокруг буровой в громадном количестве, гоняли собак, пикировали на кошек и обсирали людей и капоты машин. Вороны питаются падалью, а  трупный яд на них не действует, а накапливается в помете. Если сушеный вороний помет смешать с зерном, то получится мощное средство от грызунов, а учитывая то, что в помете содержатся цианиды, и против нелюбимого человека сгодится это снадобье. Особенно хорошо оно действует  в содружестве с пивом. Редкий иностранец останется в живых, да и русский помучится, если не догадается  нейтрализовать яд самогонкой. Еще одной птичкой, признанной пригодной для употребления в пищу, были грачи. В Воронежской и Тамбовской областях они на зиму никуда не улетают, а питаются  тем, что находят на обочинах «трассы Дон». Здесь кроме  запасов зерна, оставшихся после уборочной страды из дырявых кузовов, в большом количестве встречаются  остатки беляшей  от дальнобойщиков. В придорожных кафе этот продукт готовят из  большого количества теста и кусочком мяса с луком, достаточного  для приготовления одного сибирского пельменя. Потом это жарится на подсолнечном масле, пропитывается им и имеет румяный вид. Дальнобойщики  с удовольствием  покупают беляши, потом выкусывают из них кусочки с  мясом, а остальное тесто бросают грачам. Собаки  такое тесто не едят, потому  что, как и водители, не хотят связываться с изжогой. Они с большим удовольствием переваривают куски колбасы из сельмага, которая тоже идет за окно.
Прихотливые в еде дальнобойщики  берут из дома курочку  отварную, яички вареные вкрутую, коробок с солью и лучок репчатый. Первое открытие о съедобности  грачей сделал геолог Рощин, который  вычитал, что в одном из монастырей Тамбовской области  монахи питались исключительно  грачами. А вот картина Саврасова «Грачи прилетели» на фоне церкви не отвечает правде жизни, потому что никуда птицы не улетали, а строили гнезда для высиживания птенцов. Кроме того, грачи – птицы умные и не гнездятся вблизи Божьих людей, изводивших их в пищу.
Прибыли в Саратовскую область, наладили станок на бурение, установили  его на берегу озера, среди берез, и легли спать,  чтобы  завтра, спозаранку, начать  процесс. Утром  проснулись, умылись, а кое-кто даже искупался в голом виде в прозрачных водах  озера, прикрытого легким туманом. Как только под лучами  восходящего солнца туман  немного рассеялся, обнаружили, что вдоль берега стоят  причалы  для лодок, зонтики для противников загара, и кругом стоят щиты с  запретом купаться в неустановленных местах. По озеру сновали  парочки, напоминающие  сценки из восемнадцатого века. Дамы под зонтиками и мужчины в костюмах на веслах, и музыка – спокойная и нежная, романтичная и неназойливо втекающая в существо. И вот наступил час «Х».
Одиннадцать часов по местному времени. С этого момента начинают продавать водку и прочие прохладительные напитки в виде портвейна и пива. Воздух наполняется пьянящей музыкой тяжелого рока, усиленного мощными динамиками  в каждом из павильонов, где быстро поступили в продажу свежие беляши и чебуреки, приготовленные заранее, дня три назад.
Место, где расположилась буровая бригада, оказалось местом отдыха горожан,  то есть Центральным Парком Культуры и Отдыха имени Пьера Безухова.
Все кавалеры на лодках развернули свои суда в сторону берега и гребли так, как не действуют профессионалы на самой престижной регате. Берег  опустел, и только через два часа начали появляться прогуливающиеся парочки, причем многие с малолетними детишками, одетыми в матросскую форму. Но это пришли в парк уже другие люди, более культурного сословия, которые успели принять еще до одиннадцати и вот теперь вышли в свет – себя показать.
Буровая установка привлекала внимание отдыхающих, особенно детей в  матросках. Они внимательно следили  за слаженной работой  людей в ярких, космических касках и вздрагивали от громкого лязганья железа. Народу скопилось много, по причине отсутствия в парке аттракционов, кроме кафе и закусочных, но там интересные зрелища случались немного позднее.
От  громкой музыки туман моментально рассеялся,  да и облака собрались в кучи и помчались куда-то в сторону  Сальских степей. Воздух постепенно терял свой первозданный аромат и наполнялся запахами шашлыков и жареной колбасы. И только грачи сидели в своих гнездах, явно позируя  перед одинокими художниками, которые пытались воспроизвести их на своих холстах в  момент их прилета. Грачи старались не перелетать с места на место и гордо оглядывали с высоты берез свое существование. Но великие живописцы уже давно вымерли, а оставшиеся грачи на новых полотнах больше напоминали чаек и голубей.
Вышел Рощин и спросил у бригадира, что готовить на завтрак. Николай, не отрывая рук от рычагов, указал глазами на вершины  берез. Юра понял,  но радости не испытал, потому что грач имеет твердое перо и даже если его ошпарить кипятком, щиплется с большим трудом. Он взял ружье двенадцатого  калибра, зарядил патронами со средней дробью на утку и дуплетом жахнул по верхушке березы, где скопилось много грачей, а может, и ворон. Упало четыре птицы, одна из них еще оказывала сопротивление и была обезврежена контрольным ударом палкой по голове.
Нехитрые подсчеты показали, что на каждого человека  приходится по одной птичке, да еще одна достанется  собачке по имени Лайка, которая добросовестно охраняет вагончик и прочее оборудование. Правда, птиц этого вида она не уважала из принципа, но в особо голодные дни могла скушать без аппетита в вареном виде со специями и с любимым гарниром из макарон-звездочек. После выстрела и особенно после того, как Рощин, не скрывая своих намерений, принялся щипать грачей, аллеи моментально опустели,  и отдыхающие перебрались на противоположный берег озера. И только несколько пар любопытных глаз продолжали наблюдать за происходящим, но когда из-под перьев показалась синюшная шкурка самой птицы, те потухли и больше не появлялись.
Год спустя, в одном из живописных уголков, под названием Воронежский заповедник, начали готовиться к бурению глубокой скважины, где собирались обнаружить  алмазы. По данным геохимиков и прочих ученых с  Украины, здесь они просто обязаны быть. Ну, алмазы так алмазы, нам по барабану, все равно крутить колонковую и поднимать керн.  Золотой , а в миру Толя Золотарев, с ружьем  пошел обследовать берега речушки, где водилась ондатра . Местный егерь редко выходил на обход без состояния легкого алкогольного опьянения и, не надеясь на свой взрывной характер, ружья с собой не брал, потому как в прошлые годы причинил значительный вред здоровью районному прокурору, когда тот отказался ложиться мордой вниз. Выстрел по ягодицам смертельного вреда не нанес, но писать оправдательную пришлось, благо, что в приятелях значился областной прокурор. Теперь все конфликты старался решать миром, а потому носил с собой в рюкзаке бутыль первача величайшей крепости, которая могла лучше любой картечи свалить даже самого могучего браконьера. При задержании Золотой сообщил егерю, что  их министр задолжал нашему крупную сумму и теперь геологам разрешено  добывать себе пропитание в любых заповедных местах. Егерь поверил на слово, но засомневался в съедобности ондатры. И только после того, как тушки были приготовлены  в тушеном виде с картошечкой, следственный эксперимент закончился. Вещественные доказательства  ушли за милую душу  под водочку и их пламенный самогон. Егерь пообещал снабжать  буровиков этим напитком за умеренную плату, потому что производством заведовала его жена, однако не забыл напомнить, что завтра Золотареву  необходимо явиться с повинной в контору и там представить оправдательную  и объяснительную бумагу. Утром  Золотой с бутылкой магазинной водки ушел писать оправдание, а буровой мастер двинулся на почту отбивать телеграмму на базу. Текст ее звучал приблизительно так: «Готовим установку запуску тчк передайте Брежневу взять запасной редуктор тчк  Наш скоро полетит тчк». А Саша Брежнев был водителем  на ЗИЛ -131, прикрепленным  к буровой бригаде. На следующий день известие о  новом запуске космонавта не только облетело село, но и дошло до районного начальства. Оно приказало усилить бдительность участкового и общественности, чтобы исключить проникновение на секретный объект  шпионского глаза. Ведь этот запуск принесет  славу и процветание всему району, а может, и области.
Брежнев приехал и привез редуктор, а Золотой  уже поставил верши на ондатру. Это такие хитрые ловушки, когда рыба, раки  или другие водоплавающие  залезают туда через широкое отверстие, а вылезти не могут по  причине его узости. В ловушки попалось шесть ондатр, как раз на шапку без отворотов ушей. А вот мясо  в жареном виде легло к обеду, и опять же с жареной картошечкой с добавлением укропчика и мятого чесночка. Вчерашнюю тушеную ондатру Брежнев кушал с аппетитом, а вот сегодня как-то  недоброжелательно поглядывал на  блюдо.
А   секрет этого отношения прост. Вчерашняя живность была стреляной и посему являлась дичью, а сегодняшняя сдохла от утопления и являлась пропастиной. Но трупный яд не испортил нам настроения, а лишь придал дополнительные силы в борьбе с природой.
Соловей  потом несколько лет  работал с Золотым  и всегда удивлялся, за что его любят женщины  родом с Кубани и Ставропольщины.   Был у него во рту зуб, под названием «фикса», который всегда  блестел при каждой улыбке, а  рот у него закрывался только во сне, и только когда Золотой лежал на животе.
При появлении зеленого налета на  фиксе Золотой начищал его асидолом – порошком, которым  пользуются дембеля, наводя блеск на бляхи перед увольнением.  Была у него подруга – продавец сельмага, родом  из села в Краснодарском крае. Там был такой обычай: чтобы не доводить зубы до кариеса, их вырывают, а вместо них ставят золотые, что намного практичнее и красивее. Женщина,  конечно, превосходила по красоте многих, потому что имела не меньше двадцати великолепных слитков благородного металла в передней части своей обворожительной улыбки.
После очередной встречи  с  продавщицей из сельмага Золотой занемог и жаловался на органы слуха. Та весь вечер орала кубанские песни, положив голову на плечо любимого. Теперь Золотой потерял слух и не мог реагировать на команды. Соловей и сам пребывал в эту ночь в объятьях секретаря сельского совета.  Она все время опасалась за гербовую печать, которая хранилась в целлофановом пакете внутри вместительного лифчика. Ручку печати Соловей принимал за нечто другое и переминал своими загрубевшими пальцами, отчего дама хихикала и громко шептала: «Ой, щекотно!» Решили  день не работать, тем более  что  сегодня предполагалось праздновать день рождения девочки из техникума, которая была завезена  на практику  главным геологом Танеевым  Раулем Николаевичем в лучшую бригаду. Причиной такой заботы было то, что  Рахиль была из Рязанских татар, а татары всегда поддерживали друг друга, особенно когда те проживали вдали от своей исторической родины. Вначале она долго плакала, готовясь к худшему, но когда познакомилась с буровиками, поняла, что здесь ее место. 
Я, как начальник партии, прибыл совсем ненадолго, водителя отпустил и  от дня рождения не отказался, тем более что  Рахиль мне нравилась и напоминала якутских девчат, к которым я успел привыкнуть за долгие годы работы в этом суровом крае. Начали готовиться к празднику. Девушку заставили надеть национальный наряд в виде майки без лифчика и коротенькой юбочки, чуть-чуть прикрывающей трусики. Все это настраивало на лирический лад и предполагало  праздник. Золотой  жарил шашлык из колбасы, Соловей  ставил на стол бутылки с  Альб де Массе, поставленные в местное сельпо из далекой солнечной Молдавии. Я смотрел в глаза Рахиль, мотал ей на уши лапшу и понимал, что начинаю ей нравиться. Подъехала комиссия с Раулем во главе. Он осмотрел тело Рахиль, но признаков повреждений не обнаружил, а когда увидел меня, и вовсе успокоился.
На всякий случай спросил у студентки: «Как дела?»  –  «Пока не родила! Как рожу, тогда скажу!» –  ответила девушка  и, подмигнув левым глазом, исчезла в вагончике, готовясь к празднику своего восемнадцатилетия.  Рауль со своей плановой комиссией отбыл в Москву, а мы приступили к дню рождения Рахиль, которой с сегодняшнего дня уже можно было все. Как пелось в известном шлягере по центральному телевидению: «Ты целуй меня везде, я ведь взрослая уже». Не очень складно, но очень понятно.
Вначале прилично выпили, в смысле приличия тостов, а потом немного распоясались, и Рахиль предложила конкурс: кто на четырех конечностях первый добежит до реки. Она встала на мостик и шустро пробежала до берега реки. Соловей и Золотой встали в положение высокого старта и по команде «марш»  устремились к реке. Золотой долго приспосабливался  встать на мостик, но очень мешало содержимое плавок, и он мелким шагом все-таки пошел по маршруту.  Соловей задумался, а потом встал в позу рака и быстро добежал  до берега реки Оки. Соревнование признали ничейным, а  приз в лице молодой  татарки так и остался без владельца. Я, как главный судья соревнований, мог смело претендовать на приз, но Соловей со своей смекалкой был первым в беге, а потому мы снова сели за стол переговоров и допили почти весь портвейн под веселый и задиристый татарский смех.
Сидя за столом  и держа в зубах сигару из самосадного табака, завернутого в четвертинку газеты «Окский Коммунист», я надвинул на глаза шляпу и грозно произнес  фразу из известного фильма, обращаясь к Соловью: «Мне очень жаль, сэр, что твоя Гнедая сломала ногу! Но Боливар не вынесет двоих!» Тот выдержал тяжелый взгляд  и произнес: «Выдержит!» И похлопал по ноге лошадь, которая якобы сломала конечность. Та одобрительно фыркнула, но тут  очнулся Золотой и громогласно выкрикнул: «А почему двоих? Троих!»  И упал в сочную траву на берегу реки, где из него всю ночь сосали кровь  голодные комары и слепни. Я понял, что мне ничего не надо и удалился под марлевый полог, имея слабую надежду, что счастье не надо торопить, оно должно подойти само. Соловей долго подсаживал порядком захмелевшую Рахиль в кабину ГАЗ-66 и, наконец,  уснул сладким сном на молодой, еще не сформировавшейся груди. 
На следующий день Золотой вспомнил о заболеваниях среднего уха и отпросился в больницу. Купил в сельпо коробку конфет, которая лежала здесь невостребованной с прошлого года при разных температурах. В клинике ему  прочистили все ушные проходы от накопившейся серы  и закапали какой-то раствор, отчего из ушей пошла пена. Заткнули уши ватой, чтобы не воняло тухлыми яйцами, и обещали быстрое выздоровление от  глухоты при условии, что уши надо мыть хотя бы раз в три дня. Радостный и довольный сидел Толя за рулем грузовика в шапке-ушанке, с тампонами в ушах и напевал песни  из любимых кинофильмов. Дорога была без встречных машин, поэтому двигался он посередине, разрезая сплошную полосу на две части. Сзади пристроился милицейский патруль. Жигули последней модели с мигалкой и форсированным движком никак не могли обогнать могучий ЗИЛ, груженный трубами и ящиками. Менты сигналили, кричали в рупор и готовы были покончить с этим  засранцем навсегда. Перед переездом  пришлось остановиться и поставить машину на ручник в виде двух больших валунов под передние колеса. Перед грузовиком встал милицейский жигуль, и разъяренный сержант, дико жестикулируя полосатой палкой,  предложил водителю выйти из машины. Золотой  спрыгнул с высокой подножки  и с милой улыбкой подошел к патрулю. Менты махали руками, показывали на разделительную полосу и говорили такие слова, смысл которых можно было понять даже без сурдоперевода.  Золотой продолжал улыбаться, поблескивая фиксой из желтого металла, пока не понял, что ему хотят сказать что-то очень важное. Неторопливо снял шапку, вытащил вату из ушей, но тут же вернул  тампоны на место, потому что услышал такое, отчего уши начали вянуть. Выждав паузу, освободил слуховые проходы и спросил у инспектора о цели его визита. Тот поинтересовался, почему водитель не реагировал на кряканье и  вой милицейской сирены, на что Толя достал из кармана бумагу со штампом поликлиники, где ясно было написано, что  в течение  шести часов  уши должны быть заткнуты ватой, чтобы не реагировать на внешние раздражители. Инспектор поинтересовался, не чистили ли ему и глаза, но, получив отрицательный кивок, сделал дырку в техталоне и умчался через переезд. Золотой остался в непонятке, кто кого нарушил и за что ему еще раз чистили уши.
Где-то в подмосковной глубинке возвращались на базу буровики, а водитель УАЗика повез геолога на станцию Руза, чтобы отправить его в Москву. Места здесь заповедные, сплошные заказники, зато зверь чувствует себя вольготно и человека не боится. Вдруг на дорогу вышло стадо кабанов. Секач прошел первым  и исчез в кустах. Свинки шли  не спеша и вели за собой молодых поросят. А вот замыкал шествие молодой кабанчик, но был он какой-то грустный, бежал без охоты, спотыкался и явно не был настроен на дальнейшее путешествие. На проезжей части  он остановился и уставился на светящиеся фары. Водитель газанул и сбил неосторожного зверя. Тот отлетел в сторону и замер на обочине. Вдвоем забросили добычу в багажник и умчались в сторону станции. Вскоре поросенок перестал тяжело дышать и захрюкал. Водитель вначале пытался его успокоить с помощью монтировки, но только порвал брезент. Довез геолога до станции, попрощался и пригласил на кабанятину. На обратном пути зверь немного успокоился, а может, просто укачало его с непривычки. Он шуршал и чавкал,  а потом и вовсе уснул, сладко похрюкивая во сне, а может, и уходил в мир иной. Уже на базе водитель попросил Золотого помочь дотащить поросенка для разделки. Как только они вытащили неподвижную тушу из машины, кабан дернулся, издал дикий визг и умчался в заросли. Видно, крепко его укачало в машине, а разбудили его не вовремя. В багажнике обнаружили наполовину съеденные резиновые сапоги и телогрейку, из которой была извлечена вся вата. А еще валялся разобранный приемник «Спидола», который, правда, и до этого работал кое-как, но все равно жалко.
На следующий год бригада ушла бурить  высокую террасу Днепра, где пролегала  линия обороны. Справа – немцы, слева – наши. Оборона  крепка, а  желание победить – еще сильнее. Вперед, штрафные батальоны! Кто выживет, тот герой,  и кровью смыты былые обвинения. Идут вперед штрафники, падают один за другим, но следом поднимаются другие, с оскаленными лицами, готовые за Родину  искупить вину свою и победить в этой схватке.  Нет страха за жизнь, и идут они в бой, прячась за спины товарищей, чтобы  потом возглавить строй и упасть под пулями, дав дорогу другим. На всех пуль не хватит. И вот она – рукопашная, неистовая драка с зубами, воткнутыми в горло противника, штыком и десантным ножом, протыкающим оборону, к победе, к свободе, к оправданию. А вместе с ними офицеры-особисты, участвующие в бою вместе со штрафниками, принимая смерть и увечья наравне с осужденными и имея одно стремление – вернуть бойцов к вере в справедливость.
Там шли бои, а сейчас пришли новые поколения – геологи и буровики, изучающие далекое прошлое земли нашей, но никуда не уйти от  настоящего – оно на каждом шагу. Дырка в каске, переломанная рука  рядом со скелетом, нога  и сапог в стороне. Во время копки ям под глинистый раствор натыкались больше не на корни деревьев, а на человеческие останки. Скелеты со звериным оскалом, с протянутыми вперед руками, с ножами, зажатыми в костях иссохших рук. Они шли к победе, открывая путь пехоте, танкам и артиллеристам регулярной армии, делая путь их хоть на капельку легче и менее кровавым. Здесь не росли деревья со времен войны оттого, что пропиталась земля кровью,  и только  редкий ковыль обмахивал братские могилы, охраняя покой погибших. Они все еще ждут, когда их останки захоронят по-человечески, и смогут их мятежные души покинуть этот мир и успокоиться навсегда. Но заняты люди другим,  и нет им дела до прежней войны, надо еще все модернизировать, а до погибших руки дойдут еще не скоро. Ведь еще с теми, кто остался жив, мороки не оберешься – то им квартиру, то пенсию, то подарок к дню Победы. Ох и живучи эти ветераны – видно, мало им досталось тогда.
Вот в этих местах, на берегу Дона, бурила бригада Соловья. Только вошел инструмент в землю, и вдруг скрежет о металл. Не разорвавшийся снаряд или лафет сорокапятки? Каска проходит легко, потому как сгнила в сырой земле, скелет вообще не замечаешь. Решили перед тем, как бурить, копать яму до двух метров. И сплошь черепа, кости, автоматы, штыки и ножи, патроны и гранаты. Невольно перед глазами встает картина бойни, да и земля здесь другого цвета.
Начальник отряда, фронтовик Иван Иваныч Шепилов, прекратил буровые работы на этой братской могиле, оставив полигон для историков и археологов, но пришли сюда только «черные копатели» и плавили тротил из снарядов, снабжая нарождающуюся касту бандитов, помогая им устанавливать свою, новую Россию.
Буровики  заехали в Малоярославец в касках Великой войны, с автоматами и пулеметами и, самое главное, с осознанием величия подвига солдат в боях за Родину. И пусть сейчас «демократы» и прочие борцы за единую Россию говорят о том, что война была бессмысленна, что можно было избежать потерь, сдавшись  немцам, и жить-поживать да добра наживать. Но не может  душа русского человека  смириться с их политикой, и готов еще народ бороться  со всякой гадостью в руководстве страны нашей. Но умирают старики или просто выселяются из городов в резервации, а молодежь подсадили на интернет, заставили забыть о прошлом, отлучили от литературы, искусства и способности мыслить, показывая фильмы-пособия по технологии убийства. Теперь уже люди старшего поколения, по  мнению руководителей страны, являются тормозом  на пути  к светлому будущему, где наступит мир непросвещенного ума, затуманенного глобальной паутиной интернета.
И вот бригаде Соловьева, как лучшей в управлении, доверили бурить в столице. Здесь велись изыскания под строительство  Митино-Бутовской  линии метрополитена.
Буровая установка, за нее прицеплен вагончик для жилья, а следом МАЗ, груженный трубами  и прочим инструментом. Двигается колонна по Кутузовскому проспекту. Где-то надо свернуть к Филевскому парку, но где? Нет в Москве ни указателей, ни других примет, по которым может водитель найти  цель своей поездки. Впереди знак о том, что дальше движение грузовому транспорту запрещено, а разворота назад не предусмотрено, поэтому движемся вперед. Вдруг – свисток, резкий, с переливами. В него дует красномордый мужчина лет сорока, с полосатой палкой в волосатой руке. Опасаясь, что на наших глазах может случиться инфаркт миокарда, подчиняемся власти и делаем остановку на обочине.
– Старший лейтенант Козлов! Ваши документы.
Соловей протягивает командировку, где указаны и цель поездки, и куча бумаг с согласованиями на бурение. Только вот гаишнику водитель не подвластен, пока он не завладеет правами и техталоном,  и только тогда он становится хозяином положения.
– Ваши документы! – еще строже произнес командир взвода Козлов.
– Документы в пиджаке, а костюм в вагончике, но туда сейчас не добраться. Вот  приедем на место, разберем  вещи, и тогда пожалуйста, с дорогой душой и полным к Вам расположением.
– Значит, едем без документов!
– Я же сказал, что они в вагончике. –  Соловей явно раздосадован непонятливостью собеседника. –  Ну ты, командир! Подумай только. Вот я еду в Москву выполнять правительственное задание, бурить под метро и без документов… Ты что, вообще тю-тю? – и покрутил указательным пальцем у виска.
– Ваши документы! – уже более жалобным голосом произнес лейтенант.
Пришлось лезть в вагончик, искать там пиджак и лопатник с документами. Милиционер не стал долго  рассуждать и приготовил компостер, чтобы проколоть последнюю дырку в техталлоне.
Но тут Соловей рухнул на колени, протянул руки вверх и диким голосом заорал: «Не коли!» Гаишник опешил. Коля медленно приближался на коленях к стражу порядка на дороге. И столько тоски и отчаяния было в глазах,  и так пронзительно он выкрикнул ту же фразу, что машины на правительственной трассе начали притормаживать и проявлять  любопытство и интерес. Подкатила черная машина с синим ведерком на крыше и остановилась почти рядом. Стекло медленно опустилось, и на заднем сидении показался молодой мужчина в кепке, которые насилии почтальоны в царской России. Был он очень похож на  Жириновского, да и номера на авто говорили о многом. «Отпусти пацана, не видишь,  на работу человек едет!» Закрыл окошко и умчался по Кутузовскому бороться за власть,  не ведая того, что еще один голос на предстоящих выборах он уже заработал. Лейтенант отдал честь, вручил документы, укоризненно  покачал головой, махнул палкой куда-то направо и с тоской посмотрел вслед убегающей буровой. А Соловей думал про себя, что минута позора лучше, чем месяцы без прав, и улыбался, гордясь своей выдумке и находчивости. В это время к гаишнику подкатил МАЗ, груженный трубами. Он даже не успел свистнуть, а только приподнял палку. Водителя МАЗа по фамилии никто не помнил, а звали его Чебурашка за малый рост и огромные уши. Он шустро выскочил из машины и, слегка заикаясь, заговорил, боясь, что его перебьют: «Ты, это, командир, ни о чем не спрашивай, а то я заблужусь, потеряюсь в этой Москве, брошу машину и на электричке – в Малоярославец. Куда поехала буровая? Скажи ради бога, а?» Милиционер махнул палкой, Чебурашка  дал по газам, и  гаишник исчез в облаке черного дыма.
Одну из скважин бурили на Поклонной горе, во дворах многоэтажек. Здесь же, на  склоне оврага  сохранилась  фабрика по изготовлению зубных щеток из натуральной, экологически чистой  свинячьей щетины, заготовленной еще в те времена, когда местность эта была далеким пригородом и паслись здесь в изобилии свиньи, коротая дни в лужах с целебной грязью. А поскольку фабрика план выполняла и даже принимала встречные планы к разным годовщинам, закрыть ее никто не решался. Сам завод состоял из нескольких бараков, обитых ржавой жестью и обнесенных колючей проволокой. Около этого завода и пристроили свой вагончик буровики и запитались к электрическим проводам, благо, что и завод за электричество не платил. Наше имущество добровольно охранял какой-то приблудный пес за скромную еду и облаивал всех редких прохожих.

Вечером из проходной выходило с десяток пожилых женщин, наверное работниц. Они несли сумки. О содержимом мы узнали позднее, когда наш охранник  почесал за ухом и тявкнул на одну из служащих. Та от неожиданности выронила сумку, и из нее высыпались зубные щетки. Грубые рукоятки, но зато из настоящего дерева, а неровно постриженная щетина обеспечивала чистоту всей полости рта, да к тому же ручная работа. Щетки никто не принимал на реализацию, и шли они все на склад, а когда те наполнились до отказа, фабрику закрыли, засыпав готовыми изделиями значительную часть оврага.
Соловей и его напарник Петр Батанин где-то в  городе Обнинске раздобыли форму офицеров-подводников и использовали ее в качестве  рабочей одежды. Однажды, когда скважина уже  подходила к завершению, подошел генерал с лампасами на штанах. Форма на нем была времен гражданской войны, а сам он был маленького роста, морщинистый и плохо выбрит.
– Разрешите полюбопытствовать, молодые люди, а что это бурят здесь моряки-подводники?
Батанин поднял палец вверх и загадочным голосом произнес:
– Секретный фарватер!
– Ясно! – кивнул головой отставной генерал и удалился на лавочку в скверик, откуда наблюдал через дырку в газете до полного окончания бурения.
Еще в одном московском дворике пытались пристроить буровую, но  везде стояли машины. Тогда Петя стал колотить кувалдой по трубе, призывая  хозяев  разобрать свои легковушки. Время  было уже часов около десяти, и пора уже быть на работе. На один из балконов вышла тетка в бигудях и заорала хорошо поставленным голосом: «Напрасно  звенишь! Жиды раньше двенадцати не поднимаются».  И скрылась из видимости. Первым из дома вышел мужчина, очень знакомой внешности. Да это же артист Мягков, что играет главную роль в фильме про баню. Артист  приветственно кивнул буровикам, а Соловей, Батанин и Чебурашка, не сговариваясь,  вежливо и почти хором произнесли:  «С легким паром!» Артист поморщился и пошел по своим творческим делам.
А из скучной Москвы опять в Воронежскую область.  На окраине села  смонтировали буровую. Грунты  здесь легкие, не обваливаются, бурятся легко, вода глубоко, да и плывунов нет, так что будем бурить, пока снаряда хватит. Спроса у местного населения нет, потому что  здесь уже давно  сформировались бригады ручного бурения. Вороток крутят два здоровенных дядьки, а третий для веса стоит на трубе. За день углубляются метров на двадцать, а бывает,  что скважина доходит и до ста метров. Вниз все идет хорошо, а вот на подъем приходится привлекать двух бычков, которые вертят подъемное устройство. Так что бурим для собственного плана, да чтобы удовлетворить  любопытство геологов. А говорят, что здесь встречаются даже алмазы, но ни опровергнуть, ни подтвердить никто не решается.
Местное население нашей деятельностью не интересовалось, и только один, наполовину придурочный  мужичок часами сидел  около буровой, явно наслаждаясь монотонным гудением мотора. Но и эти звуки ему вскоре надоели, и принес он из дома  гармошку и играл какую-то нудную, но бодрую мелодию из трех аккордов и подпевал гундосым голосом на непонятном языке. При дальнейшем знакомстве оказалось, что никакой он не придурочный, а просто чуваш по национальности и не мог он избавиться от акцента, хотя и прожил в этой местности всю сознательную жизнь. Однажды пригласили его пообедать с нами  супчика из пакетиков, где макароны имели вид шестиконечных звездочек, напоминая всему миру о том, что международный сионизм еще жив. Водки выпил, а суп есть не стал. Он указал на окрестности  и на ломаном воронежском языке сказал, что кругом пасутся куры и гуси, которых никто не считает,  и просто грех не сварить суп из вольной курочки. Помбур  Самойлов согласно кивнул головой и отправился в сторону деревни. Вернулся он быстро и принес  двух увесистых пеструшек. Чуваш одобрительно похлопал добытчика по плечу и поинтересовался, где тот так быстро поймал птичек. Володя указал на крайний дом и сообщил, что там в сарае сидели две молчаливые и неподвижные куры и даже не сопротивлялись, когда он прихватил их с собой. Чуваш немного расстроился, потому как дом и сарай принадлежали ему, но не столько за кур, сколько за прерванный процесс насиживания яиц, ведь уже через два дня должны были вылупиться цыплята. Быстро сбегал домой, укрыл яйца ватным одеялом  и вновь заиграл на гармошке что-то мордовское.
Я много ездил по буровым, бывал на базах геологов,  но чаще других посещал  бригаду Соловья и его соратников. Вели они интересную и насыщенную жизнь. И хотя работа была главным делом их жизни, не отказывали себе и в других мирских радостях. Соловей – рыбак, Батанин – охотник, да и ходил он походкой индейцев из ущелья  Большого Каньона, Самойлов – специалист по домашней птице. А все вместе – жизнелюбы и неисправимые прелюбодеи. Достойная  зарплата за доблестный труд позволяла  приобрести акваланги, гидрокостюмы, ружья и спиннинги.
Но вот в последнее время не давал покоя намек местного жителя на то, что пасутся у реки  гуси, которых никто не считал. Куры уже порядком надоели, хотелось разнообразия в рационе. Гоняться за гусями по пойме, а тем более на воде – дело глупое и бессмысленное. Самойлов со своим пытливым умом и природной смекалкой, сделал несколько научных наблюдений и выводов по поводу поведения гусей в естественной среде обитания. Если машина едет быстро, то птицы бросаются врассыпную, громко крича и хлопая крыльями. Выстрел из дробовика тоже не приносит удачи, потому что перо у них прочное. А вот если автомобиль, особенно небольшого размера, двигается медленно, то гусаки вытягивают шеи, шипят  и норовят  щипнуть за колесо непрошенного гостя. Вот тут и кроется главная мысль. На палку крепится толстая леска с петлей и накидывается на шею гусю. Так и поступили. Медленно выехали к реке, закрывая машиной обзор местному населению. Из дверцы торчит палка с петлей. Громадный гусак вытянул шею, зашипел и вот уже через мгновение оказался в машине. Дверь захлопнулась, и мы помчались подальше от села. А на заднем сидении Самойлов и техник Рощин вели борьбу с непокорным гусем. Он хлопал крыльями, норовил выклюнуть глаз у человека, мотал своими перепонками и не намерен был сдаваться. Наконец, Самойлов взял гуся на болевой прием, прижал крылья к туловищу, а Рощин начал за клюв  крутить шею. Сделав несколько оборотов и убедившись, что птица затихла, остановились и приготовились полностью лишить ее жизни  с помощью топорика. Гусь лежал на земле, но вдруг захлопал крыльями, а шея начала стремительно раскручиваться в обратную сторону. Он вскочил на ноги, гордо потряс головой,  укоризненно посмотрел на своих мучителей, а затем издал победный клич  и умчался, хлопая крыльями, к родной стае.
Проблема с поимкой оказалась простой, а вот как усмирить и съесть – та ещё задача!


                ЗАЙЦЫ

Как-то проезжая по дороге от Борисоглебска на Воронеж, остановились ночевать в лесополосе, сварили уху из рыбки, только что пойманной в чистой речке, впадающей в уже порядком загрязненный  Дон. Выпили  понемногу, расслабились. Было начало лета, деревья уже дали полный лист и благоухали липовым цветом, а пчелы делали свое дело, ежеминутно унося с деревьев пыльцу, пополняя закрома своих ульев. Любуясь природой, я отошел от стоянки и вышел на окраину бескрайнего поля, где уже в полный рост стояла ярко-зеленая озимая пшеница, а может быть, и рожь. И вдруг я увидел уши зайца. Дрожь охватила все тело, ноги перестали слушаться, а сердце забилось, как барабан, со скоростью сто двадцать ударов в минуту. Азарт сковал тело, и я, чтобы не спугнуть зайчишку, зажал двумя руками сердце и вначале попятился, а потом и вовсе побежал к палатке. Водитель мирно спал, а я схватил ружье, заряженное дробью, и сунул в карман еще десяток патронов. Скрытно подкрался к месту жировки зайца. Тот и не думал убегать, сидел и кушал озимые, смешно шевеля щеками. Вначале подумалось, что это домашний кролик шалит по полям, но, оглядев местность, убедился, что в пределах видимости селений нет, а есть только поля с озимыми. Я отошел подальше, чтобы не испортить внешнего вида зверя, и произвел выстрел. Он молча лег и скрестил лапки, а вот все пространство вокруг  зашевелилось, трава бороздами расходилась в разные стороны. И все это были зайцы, поедающие ростки злаковых культур.
В качестве персонального транспорта в этот сезон мне служила  машина – чудо отечественного автопрома – ЛУАЗ. Выпускал эту неизвестную машину еще более неизвестный  Луцкий  завод. Здесь местные умельцы  из всяческих неликвидов собирали полноприводные мини-джипы, необычайной проходимости, абсолютно безопасные, потому что больше шестидесяти километров в час не развивали даже при большом уклоне местности. А вот лобовое стекло у джипа откидывалось вперед, на капот, освобождая место для стрельбы.
Уселись в  ЛУАЗик, и я приготовился к охоте. Водитель был не охотник, а рыбак, но и его охватила страсть. Он мчался по зеленям, где на проплешины выскакивали зайцы и тут же были загублены  умелой рукой бывалого охотника.  Пятьдесят патронов закончились быстро, а в кабине уже лежало около десятка  туш упитанных ушастых. Помчались к речке, где  расположился Соловей. Показали ему добычу,  и тут же взревел мотор Газ-66,  готовый вместе с буровой установкой преследовать  вредителей колхозных полей. Выделил нам два десятка патронов и умчался по полям в указанном направлении. За  рулем сидел Золотой, он же бегал за убитыми и ранеными зайцами, а Николай перезаряжал свою двустволку и готовился к стрельбе. Наши машины иногда сходились чересчур близко, и тогда  слышались удары дроби о кузов. Но это не страшно, лишь бы не в глаз. Соловей летел прямо по середине поля, а мы двигались по краешку, куда и выбегали все зайцы из-под колес Газ-66. Наши выстрелы были редкими, но меткими, и мы добыли уже двух приличных русаков. Соловей палил как из пулемета, но Золотой выскакивал из кабины всего раза три-четыре. У меня оставалось два патрона,  и приберег я их  на самого крупного зверя. И тот оказался в поле моего зрения. Громадное туловище, толстый зад, украшенный пушистым хвостиком, прижатые уши и громадные прыжки выдавали в нем вожака или, в крайнем случае, смотрящего за этими полями. Такой  способен своими задними лапами распороть живот охотнику даже через телогрейку, если тот осмелится держать его за уши. Так гласят все охотничьи рассказы о зайцах, обитающих в воронежских степях и  дубовых рощах.
Погоня длилась недолго, впереди виднелось открытое пространство, где я и покончу со зверем. Но заяц выбежал на заправочную станцию,  рядом с федеральной трассой. Сбоку выскочила машина Соловья. Он заправился и, не говоря ни слова,  умчался дальше по бескрайним полям, засеянным еще с осени зерновыми. А мой заяц пересек автостраду и скрылся в перелеске. По дороге на стоянку выпустил оставшиеся патроны по какому-то мелкому животному, но это уже без всякого азарта, а потому, наверное, и не попал. Часа через два подкатил и Золотой и, широко улыбаясь, научил нас обдирать зайцев по принципу штаны-рубаха. В середине туловища, по бокам,  делаются надрезы, и потом вдвоем тянут шкуру: один – штаны, другой – рубашку. Вся процедура занимает четыре секунды. Быстро разделали зайцев, нейтрализовали адреналин водкой местного разлива, пожарили печенки и спокойно улеглись отдыхать. Завтра предстоит работа. Но мы тогда еще не знали, что в пылу погони с буровой установки был утерян «квадрат», без которого процесс бурения невозможен, и на поиски его уйдут два дня и еще два на разборки и урегулирование с участковым и председателем совхоза. Но засыпая сладким сном, мы об этом еще не знали, а потому посещали нас только хорошие воспоминания об удачной охоте.


ФРАНЦУЗСКИЕ НАПЕВЫ

Начальником одного из  геологических отрядов был мужчина по имени Мерков. В партии он был мало известен  и  назначен на руководящую должность  только из тех соображений, чтобы освободить более значимые  личности от хозяйственных забот. Он выдавал бензин, ругал рабочих и организовывал  труд буровых бригад  на участке. Мужик он был неплохой, хоть и еврей с родословной. Базу решили устроить на берегу маленькой речки, впадающей в Оку, подальше от глаз отдыхающих на берегах этой красивой реки. Здесь буровики  поставили свои вагончики, а геологи предполагали разместиться в палатках и в полной мере ощутить прелесть геологического поля. Речка была мелкая, но удивительно чистая, питающаяся из многочисленных родников. Один  вагон Гуча, соседний – Соловьиное гнездо, а дальше, на пригорке, –  вагон Атрохова, по прозвищу Бесстрашный, потому что он перед любой разборкой с местным населением вначале раскидывал противников мощным животом, а уж потом приступал к переговорам. Геологи ставили палатки  особняком, чтобы не слышать матерных слов в свой адрес. Самая большая палатка предназначалась для экспериментальных работ под кодовым названием «Большой Монолит». Здесь кусок суглинка помещался в стакан, и на него капала вода. Надо было измерить, сколько капель просочится сквозь кусок глины за сутки, за неделю, за месяц. Все понимали весь идиотизм, но кто-то из министерства защитил докторскую, и теперь  во всех проектах по мелиоративной съемке были заложены эти работы. Следить за ходом эксперимента  ставились наиболее провинившиеся, а в отряде у Меркова ими занимался молодой, перспективный гидрогеолог, который  ждал вызова и назначения в ЦК профсоюза, а потому к работе рвения не имел.
Вначале обустраивались. Один из старших гидрогеологов присмотрел себе брошенный сарай и там  соорудил  себе берлогу. Он приспособил вытяжку, которую подобрал на помойке, вывел ее через дырку в потолке, а внизу,  на земляном полу, развел костер. Теперь это напоминало  стоянку эскимосов на Аляске или в Северной Канаде. По этому поводу решили выпить.
Гуча и Терехина пригласили тоже, благо, те откликнулись двумя бутылками водки. Володя Гуч поддерживал короткие тосты, Слава Терехин почти не пил, но и не отказывался от долива спиртного в стакан. За пазухой у Славы хранилась емкость из нержавейки, куда он тайком сливал водку. Когда спиртное стало подходить к концу, Терехин засобирался домой, тепло попрощался с геологами, поблагодарил за гостеприимство и, прихватив изрядно захмелевшего Гуча, отбыл в вагончик. Там на плите томилась похлебка  из нутрии с морковкой и картошечкой, в меру  перченая и посоленная по вкусу. А за пазухой у Славы плескалась емкость  с литром  отлитой водки. А теперь посидим, закусим, выпьем и завтра как огурчики – на работу. А геологи пусть еще до утра гоношат, где достать бухла.

Соловей в это время с Мерковым изучали окрестности. Зашел разговор о французах, которые очень любили кушать лягушек, тем более что окрестности оглашались их вечерним пением, заглушая  стрекот кузнечиков и соловьиные трели. Золотой предложил  отловить лягушку, а начальнику съесть ее на спор. Соловей перебил руки спорщикам и отправился к речке, где видел мелких раков. Они подкрадывались к берегу, надеясь в темное время суток поживиться какой-нибудь падалью. С помощью фонаря он поймал три рака и закипятил их в крышке от солдатского котелка. Мерков скушал одного рака, запил его пивом и приказал бульон оставить для лягушки. В это время Золотой безуспешно пытался застрелить из мелкашки  эту тварь. После спора хор прекратил свое пение и теперь можно было надеяться только на удачу. Он крадучись шел вдоль берега, и вот он – счастливый случай! Впереди мощным прыжком обозначилась любимица французских гурманов. Еще минут пятнадцать охоты, и дичь, накрытая кепкой,  уже в руках. Не скрывая брезгливости,  несет лягушку за заднюю ногу к костру. Мерков  оглядывает ее издалека и указывает на   емкость с раковым бульоном. Лягушка всего один раз дернулась в кипящей воде и тут же начала раздуваться до громадных размеров. Она стала похожа на маленького цыпленка.
Таких лягушек я встречал в детстве, когда старшие товарищи вылавливали их, вставляли сзади соломинку и надували до размеров воздушного шарика.
Золотой протянул французскую еду спорщику. Тот с неохотой выпил полстакана водки и впился зубами в живот жертвы. Раздался хлопок, и какая-то зловонная жидкость брызнула в разные стороны. Соловей, Золотой и Мерков тоже метнулись в кусты, освобождая свои желудки от ранее съеденного. И что находят французы в этой лягушатине?
Откуда-то появился пьяный Гуч и предложил порыбачить. Он привязал к палке вилку, уточнил, что это острога, и пошел добывать рыбу.  В первый час он  завалил двух раков и трех рыбок под названием «вьюны». Были они не очень крупными, размером с хороший мизинец, но очень вкусны в раково-лягушачьем соусе. Уже совсем стемнело, луна спряталась за облака. Золотому водрузили на плечи рюкзак с аккумулятором, а Гуч с фонарем  и острогой продолжил браконьерство. За ночь добыли еще двух раков и одну плотвичку. Утро встретили с дохлым аккумулятором, отвращением к лягушкам  и желанием покушать чего-нибудь человеческого, ну хотя бы  кусок  хлеба с салом и долькой чеснока.

ЗНАКОМСТВО

Водителем автомашины, закрепленной за  отрядом, был человек нелюдимый, одним словом «говнистый»,  и ждал себе замены, поскольку устроился в партию для работы на говновозке.
Однажды он отвез молодых парней из одной деревни отметелить парней из другой. Те номера запомнили и через два дня приехали на базу геологов. Парни и  подростки  с колами и велосипедными цепями подошли  для разговора, но нарвались на  Бесстрашного, который сразу вступил в бой, а за ним подтянулись и остальные. Пренебрегая ударами кольев по спине, он прорвался к ящикам с керном и устроил обстрел противника  кусками известняка, добытого с глубины пятьдесят метров. Следом в бой пошли помбуры. Они планомерно  били закаленными кулаками по ребрам, а при большем сближении – лбом по носу.  Противник  дрогнул и пытался организованно смыться. А в это время кандидат  в  ЦК профсоюза под шумок драки решил  разгромить ненавистное производство «Большой Монолит». Он с колом в руках ворвался в палатку и замахнулся  на прибор. Но в палатке раздался  дикий крик, который впитал в себя  и ужас, и отчаянье. Это в углу спрятался начальник отряда  и, увидев  перед собой фигуру с занесенным дрыном, заорал предсмертным криком. Так прибор сохранился, а в палатке еще долго стоял запах общественного туалета. Драка закончилась. С помощью участкового заключили перемирие с местными, водителя выгнали, а на его место пришел молодой паренек из техучилища и до конца сезона гладил, мыл и ласкал автомобиль на радость геологам.


                ДОБЕРМАН
А еще у начальника отряда была собака английских кровей – доберман пинчер. Строго говоря, и не его это была псина, а принадлежала бабушке, тоже английских кровей, госпоже Либерман.  Но бабушка отбыла отдыхать  «на воды», а Юрочке оставила собачку на двадцать четыре дня. Снабдила  расписанием выгула,  а также собрала в дорогу колбаску, сосиски  и прочие деликатесы. Доберман был статным кобелем, чемпионом всех выставок, и, когда ему на шею вешали все завоеванные награды, он уже не поднимал морду от земли, а как бы все время шел по следу. По прибытии в бригаду закуску скушали под винцо, правда, немного колбасного сыра досталось и собачке. Бабушка дала наставление, чтобы кобеля не перекармливали, что и было выполнено неукоснительно. Первые три дня только нюхал остатки супа из пакетиков, а на четвертый уже вылизывал тарелку до блеска, а потом и вовсе ел все подряд, даже картофельные очистки. Однажды в сельпо завезли скумбрию соленого вида, и в очень подсушенном состоянии, но та разошлась моментально в виде закуски к слегка прокисшему пиву. С каким наслаждением  доберман атаковал головы рыбы с удивленно открытыми глазами! Он лизал их, муслякал, а потом с хрустом съел, не оставив ни одного кусочка на земле.
В общем, к концу бабушкиного круиза выставочный кобель превратился в поджарого красавца с благородной осанкой,  без единой жиринки под шкурой, что хорошо читалось по ребрам, проступающим сквозь гладкую, лоснящуюся шерсть. Бабушка будет довольна, а члены жюри навешают на собаку еще больше медалей. Мерков отвез добермана  в Москву и сдал его графине. На другой день госпожа Либерман вывела пса на прогулку. Грудь его украшали медали и ордена, и шел он, гордо подняв голову, выполняя все команды. Когда хозяйка отпустила его с поводка и властным голосом приказала: «Гулять!»,  доберман  повел носом, потом  в несколько прыжков оказался в мусорном баке, откуда извлек  скелет селедки вместе с головой. Он ел эту голову, рычал и оскаливался на хозяйку, которая пыталась отнять добычу,  и только когда насладился деликатесом, вновь начал выполнять все ее  прихоти.


ОТКАЧКА И ПАСТУХ

Опытная откачка. Так звучит этот эксперимент у гидрогеологов. В скважину опускается водоструйный насос, через него гонится вода под давлением из громадного бака и туда же возвращается, прихватив по пути  воду из подземного пласта. А дальше задача простая: сколько лишней воды вытекает из бака, таков и дебит. Так, с помощью ведра можно посчитать, сколько воды набежит за минуту, за час, за сутки и т.д. Но этим уже занимается Вычислительный центр. Скважина расположилась в чистом поле, кругом ни души. И только пастух с огромным стадом подтянулся к агрегату  и оценил его возможности, после чего коровы пили чистейшую воду из ручейка, берущего начало от скважины, и тут же поднимали хвосты и минировали своими лепешками окружающее пространство. А потом и вовсе легли, ожидая полуденной дойки.
Начальник откачечной бригады  пытался с помощью матерных слов прогнать коров вместе с пастухом,  однако встретил непонимание. Пастух пригрозил, что сейчас позовет Борьку, а тот уж разберется по полной программе, как это было в прошлое воскресенье с залетными рыбаками из Зарайска. Он свистнул два раза, щелкнул  длинным кнутом и позвал:  «Борька, Борька!»
  Откуда-то из прибрежных кустов показалась крупная голова, украшенная блестящими глазами и мощными рогами, из которых аксакалы на Кавказе хлещут самодельное вино. Вид у быка был добродушным, и только металлическое кольцо в ноздре выдавало в нем своенравного и готового к корриде зверя. Медленно  подошел бык к  площадке, топнул ногой и принялся гонять вокруг буровой  начальника, а заодно и пастуха. Немного успокоился, попил студеной воды из бака и  ушел отдыхать в кусты. Дело шло к вечеру, полуденная жара начала спадать, но зной все еще пронизывал все тело. Пастух немного позавидовал, что у нас есть бак с прохладной водой, куда можно окунуться  и  переждать  жару с бутылочкой пива. Начальник предложил пари. Если пастух просидит в баке пять минут, то ему выдадут пять бутылок водки, а если нет, то будет носить каждый день по три литра молока. Ударили по рукам. Геолог включил секундомер, а пастух сел на дно бака. Вначале лицо его стало красным, потом стал синеть нос,  а за ним и щеки, и только уши оставались  малиново-красными. Едва переводя дыхание, заикаясь,  спросил: «Сколько осталось?» Геолог  смотрел на секундомер и вслух отсчитывал секунды: «Четыре, три, два, один. Все! Минута прошла!» С этими словами  пастух вылетел из бака и, шлепая по ляжкам мокрыми семейными трусами, исчез за пределы луга. За ним неохотно потянулись коровы. Больше  ни его, ни стада, ни Борьки мы не встречали.
Как-то вечером, после работы, сидел Соловей со своими товарищами и обсуждал эту историю. В вагончике присутствовала женщина из числа местных крестьян – не то доярка, не то работник культуры, то есть завклубом. Она очень симпатизировала буровикам и с удовольствием слушала байки  о геологической жизни, наматывая лапшу на симпатичные ушки. В этот раз Соловей  рассказывал о том, что в Брянской области крестьяне-частники водили корову на случку  к колхозному быку, за что пастуху полагалось две бутылки водки. Но непременным условием было то, чтобы бык три раза покрыл корову для полной уверенности в результате. И вот однажды на луг привели корову в охоте, чтобы покрыл ее уже немолодой, но еще способный бык, которому еще только через год предписано отправиться на бойню. Бык долго не рассуждал и сразу приступил к своим супружеским обязанностям. После первого раза  корова слегка подсела на задние ноги и прогнулась в  позвоночнике. «Раз!» – дружно скандировали доярки и деревенские мальчишки. Бык немного  походил, долго тряс головой и опять пошел к корове. Та потихоньку двигалась к нему задним ходом. «Два!» – дружно подтвердила публика. Пастух уже видел  близость расплаты. Две бутылки уже грели его мысли.  Ну, браток, еще разок, и можешь отдыхать! Он тянул быка за рога, дергал за кольцо в ноздре, но бык только подошел к корове, положил ей голову на круп  и прикрыл счастливые глаза. Буровики немного пофантазировали на эту тему, посмеялись над быком, и Соловей ушел  провожать колхозницу до дома. Утром, весь в соломе и курином помёте, заявился Соловей в вагончик и с порога скорбно произнес: «Ну и кто тянул меня за язык  рассказывать про эти три раза».


                ПРО ШПИЦБЕРГЕН

В партию пришла разнорядка, чтобы  отправить буровую бригаду в загранкомандировку в Норвегию, где платят валюту  и через два года можно приодеться в «Березке» или даже купить  машину. Предложил Соловью поехать за своим счастьем.
Остров Шпицберген формально был территорией Норвегии, но здесь уже давно обосновались русские, создали общество «Арктик Уголь».  Проходили мелкие шахты, бурили, добывали и грузили уголь на огромные баржи и увозили в неизвестном направлении. Очень скоро они возвращались под новую загрузку. Скорее всего, высыпали его в море, в какую-нибудь глубоководную впадину, потому что был он низкого качества и никому не нужен.  На этом фоне военные вертели своими радарами, а из шахт выглядывали боеголовки ракет.
По  каким-то причинам Коля от поездки отказался, а желание изъявил Гуч и его помбур Золотой, который со своей природной смекалкой прихватил с собой жену и устроил ее на полставки в столовую поваром. Здесь и харчевался в три горла  и за два года прибавил в весе килограммов двадцать, что отразилось в основном на лице. После первого года загранкомандировки Гуч прислал нам поздравление с днем геолога и приложил к письму фотографию. За столом сидели шесть человек и отмечали праздник – Новый год. В письме Володя просил обратить внимание на убранство стола, особенно в части спиртного. Рассмотрели фото с пристрастием и обнаружили на столе одну бутылку водки и одну шампанского. На острове царил сухой закон, а это хуже, чем колония общего режима. В своем письме  описывал, что приходится терпеть не только издевательства с выпивкой, но и то, что ему, вольному шнекачу, приходится  бурить в шахте, без белого света, без охоты и рыбалки. «В общем, Игорь Васильевич, забери меня  отсюда, не нужны мне ни чеки, ни валюта, и заслужил я своим честным трудом  досрочного освобождения». Кое-как договорился в Зарубежгеологии об освобождении Гуча без разрыва контракта. А вот Золотой остался наедать щеки.  Счастливый беженец справил жене шубку из искусственного меха, а себе купил «Запорожец» красного цвета. Остатки валюты прогуляли на радостях в первый же день возвращения. И жизнь пошла своим чередом.


РЫБАЛКА И ДАЙВИНГ

Соловей был заядлым рыбаком, но самым сильным увлечением тогда  была подводная охота, а если проще, то дайвинг с подводным ружьем. Он купил акваланг, справил гидрокостюм из арсенала химзащиты и рыскал по речкам в поисках ям, куда скатывается рыба на зимовку. Такую яму нашли на реке Лужа. Глубина метров пятнадцать –  чем не место для зимовки? Будем ждать зимы, когда лед скует речку и вся рыба и раки залягут в яму. А пока рыбалка на открытой воде, на спиннинг, внахлыст,  да и с поплавком посидеть – душе успокоение. Больше всего рыба уважает  опарыша.  Он белого цвета, жирный  и очень питательный, а кроме того, издает особый аромат,  который нравится всем  рыбам без исключения. Правда, процесс добывания этих червяков требует особой сноровки и отсутствия чувства брезгливости. Заказывали опарыша соседу, который не воспринимал никаких запахов, кроме запаха водки. Он ведром добывал из дворового туалета содержимое и на специальном сите отмывал червяков, надев на руки диэлектрические перчатки. За работу он требовал  две бутылки. Вначале Соловей пользовался услугами промывальщика, но потом понял, что это очень дорогое удовольствие, и решил мыть самостоятельно. Он надел акваланг и маску, чтобы запах не поступал в организм, извлек ведерко из сортира, а  дальше все пошло своим чередом. Приступ тошноты,  разлитое посередине улицы ведро с содержимым. Пусть менее удачливая рыбалка, но с  земляным червяком как-то спокойнее, да и на муху, даже искусственную, голавль иногда берет.
А самое главное, впереди зимняя рыбалка на мармышку и  охота в зимовальной яме. Осень выдалась ранняя, речку быстро сковало льдом. Пора и проверить наше зимнее хранилище рыбы и раков. Втроем вырубили прорубь, чтобы туда могли пролезть два человека в аквалангах, на случай, если появится необходимость спасать друг друга. Первым уходит под лед какой-то знакомый из Обнинска. Он в прошлом служил моряком-подводником, ходил  на атомных лодках, немного облучился и проходил реабилитацию в Институте клинической радиологии. Первым на разведку обычно пускают кого меньше жалко, а он уже облученный, на пенсии, без семьи, хоть и молодой. Плавать он не умел, да это и не нужно подводнику, а на воду был спущен с помощью веревки. Акваланг  хорошо держал моряка у поверхности, а попытки погрузиться успехом не увенчалась. Не принимала речная пучина  моряка в свои объятия. Надевать на себя свинцовые грузы категорически отказался. Еще час ушел на экипировку Соловья. Ему сразу надели свинцовый пояс, но закрепили его на веревку, чтобы можно было скинуть его под водой, а потом поднять отдельно. Итак, ружье заряжено стрелой с могучим трезубцем, прыжок спиной в воду, и началось погружение. Видимость  метра полтора. Перед маской возникло бревно, может, под ним зимуют раки? Но вот на бревне проглядываются глаза и шевелящиеся усы. Выстрел почти в упор, в спину. Взмах могучим хвостом, и столб ила скрывает бьющееся тело рыбы. Груз сброшен, и тело подводного пловца выныривает на поверхность. Теперь дело за помощниками. Сначала вынут человека, за ним  свинцовый груз.  А теперь самое главное. За веревку вытаскиваем ружье, а уж следом за толстый фал стрелу с добычей. Тяжесть добычи чувствуется, хоть и перебит  позвоночник  и шевелится рыба еле-еле, но четыре мощные  руки выбрасывают рыбину на лед. Скользкое тело извивается, но ногами отбрасывается подальше от проруби, чтобы движениями мощного хвоста не сбила кого-нибудь в прорубь. При ближайшем рассмотрении это оказался не сом, а громадный налим, килограмма на два весом. Охота дальше была бессмысленна, потому что взбаламутили все вокруг и теперь не видно в яме даже протянутой руки. Ну  да ладно, все равно некуда рыбе плыть, и за зиму мы достанем ее всю, если соберемся.
Но  больше на подводную охоту сходить не удалось. Союз развалился, появились демократы, началась  приватизация и растаскивание коммунистического имущества. Мне достался  буровой станок с двумя бурильщиками, и создал я кооператив, а Соловью тоже достался буровой станок, и организовал он свою буровую партию, побурил немного и прикупил еще два станка. Сам от бурения отошел, но рабочих держал в строгости и руководил отменно. Построил свою производственную базу, восстановил мастерские, жилье. Завел поросят, гусей и индюков. Посадил картошку, а чтобы бороться с колорадским жуком, расплодил цесарок, которые, по преданиям, питаются только этим насекомым. Выкопал Соловей и пруд приличных размеров, запустил карпа, осетра и карася, а чтобы те не скучали, пустил щуку. Откуда-то появился линь и окунь, а плотва и голавль выпрыгивали  из воды и хватали на лету насекомых.
Я  и сам не раз ловил рыбу в этом пруду, получал удовольствие от процесса и созерцания двух десятков ульев на противоположном берегу, где  стаи  пчел усердно таскали вкуснейший мед, наполняя им соты. Ну что еще надо человеку, чтобы встретить старость, отдохнуть от забот мирских, успокоиться душой и телом? Но нет, прошлое не дает  покоя, и вновь – на нижнюю Волгу, в  Карелию, чтобы поймать озерного хариуза, а может, достать из Белого моря  палтуса или, на худой конец, камбалу. А где еще  увидишь настоящего карельского комара, который уж если и попьет крови, то наполнит сосуды таежным эликсиром, и воспоминания о прошлом вспыхнут вновь и вновь, как будто это было вчера. 


КОНТОРА

Сергей по утрам не просыпался самостоятельно. Его будили жена и дочь, грубо потряхивая могучую массу тела и осторожно брызгая на лицо отца и мужа водой, как это делали в старину при глажке белья. Неловко  обороняясь от водной пыли, хозяин тяжело поднимался, без  охоты завтракал яичницей, а от мутного кофе с молоком отказывался категорически. Жена его работала бухгалтером в конторе. Там же работал и Сергей, но был он заместителем начальника по хозяйственной части и формально на жену влияния не имел, но иногда, после очередного приема, гонял бухгалтерских за распитие чаев в рабочее время и грозился уволить по статье.
А вот утром, под конвоем жены и дочери, покорно шел на работу исполнять свой хозяйственный долг. Дочка работала продавцом в магазине, напротив проходной, а жена имела рабочее место у окна, выходящего во внутренний двор. Сергей постоянно чувствовал на себе пристальные взоры четырех любящих глаз и старался избегать перекрестного надзора. Сам он был человеком незлобливым, хотя и имел могучую шею и приличную силу в руках. В молодости боролся в вольном стиле, но агрессивности не научился.
В подчинении у Полякова было четверо рабочих и один их бригадир, освобожденный от ручной работы по причине ветхости и болезненного состояния организма. Бригадир, по прозвищу Рыжий, имел шевелюру яркого цвета, конопушки, белесые брови и ресницы, что указывало на его принадлежность к редкому племени альбиносов. Тело тоже было бледной окраски, с многочисленными родинками и конопушками. И  только лицо ярко выделялось среди окружающего мира, имея  цвет близкий к помидорному, сквозь который веснушки едва проглядывали. Был он женат, а супруга его имела должность старшей медсестры в районной больнице и держала на коротком поводке даже главного врача, не говоря уж о рядовых заведующих отделениями. По этой причине и был приписан Жора Рыжий к числу немощных, имел вторую группу инвалидности и числился не пригодным к физическому труду. Правда, на даче за день перелопачивал тонны грунта,  и только лицо становилось немного бледнее от таких упражнений. Взяли Рыжего на руководящую должность, поскольку Сергей и сам  имел мечту оформить себе инвалидность и стать недоступным для всяких профсоюзных взысканий. Уже года через два-три готовили к сдаче жилой дом в два этажа на двадцать четыре квартиры, а имея инвалидность, был прямой шанс получить в нем жилье, оставив прежнюю жилплощадь дочери, которая по своей красоте и изяществу могла к тому времени выйти замуж и даже родить ребенка. Такие мечты были у Полякова, поэтому со строительством дома не торопился, подстраивая под этот процесс  свои настроения и планы.
Директором конторы был мужчина серьезный,  подчиненных держал на расстоянии, с нарушителями не церемонился. Сам он любил выпить стаканчик-другой померанцевой или калгановой настоечки, но исключительно по утрам, натощак.   Это поднимало настроение и заменяло физическую зарядку. Кофе на него действовало угнетающе и повышало число ударов сердечной мышцы, а чай он и вовсе не понимал – ни вкуса, ни запаха. Как говорят французы:  ни в голове, ни в жопе! Стаканчик  алкоголя, и можно умываться и чистить зубы, которых с каждым годом становится все меньше, а мороки с ними все больше.
Жена у начальника была директором в школе, а потому имела много свободного времени  и уделяла его заботам по дому. В школе было четыре завуча и еще много классных руководителей, которых раз в неделю собирала и распекала за разгильдяйство. Никто не понимал, что это такое, но всякий раз соглашались и обещали такого не повторять.
Директриса по субботам ходила на рынок, где за дешевые деньги покупала свиные ноги и уши, говяжью рульку и хвосты, а также, обязательно, индюшачьи шеи и крылья. Целую ночь с субботы на воскресенье варила густой бульон, а утром  всей семьей разбирали и обсасывали кости и отделяли остатки мяса, раздирая их на мелкие волокна, равномерно распределяя по дну тарелок из столового сервиза. Холодец застывал быстро, зимой хранился на полу в кладовке, а летом – в специальном  холодильнике, приобретенном в комиссионке за бесценок, потому что не мог он понизить температуру ниже нуля, а это было в самый раз для холодца. Этот продукт никто  из домашних не любил, а гостей они не привечали. А вот хозяин, после утреннего стакана померанцевой, брал тарелку, разогревал содержимое до кипения и получал первоклассный Хаш, особенно после добавления в него свежей зелени. Он выпивал еще стаканчик ледяной водки и не спеша кушал этот замечательный «суп из голья по-грузински» – так он значился в старинных книгах по кулинарии. Эта процедура просветляла ум, застоявшийся во сне, и настраивала его на производственный процесс. Директор шел на работу пешком, потому что по своему рангу еще не дорос до персонального автомобиля. Каждое утро его обгонял «Патрол Ниссан» с директором Приборного завода на борту, и наш покорно уступал ему дорогу, скромно ютясь на обочине. И как он ненавидел и сам завод, и его директора в эти минуты и как искренне радовался, когда  того  лишили партбилета, а потом и вовсе посадили под натиском коммунистов, у которых не было персоналок. Директор конторы по утрам проводил планерки, решал вопросы и принимал решения. Днем и вечером спиртного в рот не брал, чтобы беречь печень и сердце, и обходился минералкой. Поэтому все считали его непьющим и даже в райкоме, на совещаниях, сажали в президиум. С замом по хозяйственной части дружбы не водил, да и выпивку в рабочее время не приветствовал. А вот на жену его имел пристальный взгляд и часто думал о том, как бы прибрать ее к рукам.
Один раз в год из центра на склад конторы поступала бочка технического спирта  для промывки оптических осей, и содержимое выдавалось  строго на хозяйственные и производственные нужды. Так  снабженцы доставали стройматериалы, а механики – запчасти. Часть напитка отпускалась на проведение технического осмотра и на большие праздники, типа Дня Победы. Директор лично пломбировал бочку, а пломбир хранил у себя в сейфе. При выдаче присутствовал лично. Правда, у кладовщика на верхней полке валялись в неликвидах около десятка таких же приспособлений и целый ящик свинцовых пломб, которые хорошо шли на грузила. Но директор об этом не знал. Допуск к напитку для использования его в личных целях имел только кладовщик  да еще замначальника, главный инженер, главный механик и начальник отдела кадров. По понедельникам или когда директор уезжал в Москву, кладовщик приносил с собой из дома соленые огурчики, помидорки и самосольное сало, а зам всегда имел за пазухой коляску краковской колбасы. Здесь же, на складе, устраивали маленький праздник. Завскладом распечатывал бочку и отсасывал в банку содержимое. Благодаря своему радушию и гостеприимству, мог рассчитывать на снисхождение ревизионной комиссии, в состав которой входили все начальники, принимающие участие в праздниках. Да и сам он отработал в сфере сохранности соцсобственности многие годы и ни разу не сел, хотя были на это и причины и возможности.
А еще был Николай Иванович фронтовиком-разведчиком и возглавлял Совет ветеранов. На всех встречах, посвященных Дню Победы, рассказывал, как он, совсем еще молодой парень, имея мелкий вес тела и ограниченное понимание текущего момента, был отправлен за «языком» в  компании таких же, как он, воинов наилегчайшего веса.
Обучались они  диверсионной работе на месячных курсах младших командиров. Теперь лейтенантом разведроты служил на подступах к Москве, где большие военные начальники никак не могли сообразить, кто и куда наступает. С одной стороны, надо оборонять Москву, а с другой  – уже началось наступление на Ржев,  и настолько резво, что оторвались эти части от обороняющихся и теперь думали, наступать дальше или занять оборону. Вот тут и нужны были полковые и дивизионные разведчики. У дивизионных и медалей на груди блестело побольше, да и статью они были покрупнее. Ростом высокие, морды красные, все в шрамах и отметинах, кулачищи как кувалды, с выступающими суставами. При каждом удобном случае они демонстрировали умение кулаком дробить кирпичи семнадцатого века, замешанные на яйцах, и разбивали о голову стеклянные четверти с самогоном, умудряясь при этом испить содержимое, выставляя вперед нижнюю челюсть. В общем, были они мастерами западных боевых искусств. Прибыли они из Украины, и их хохлятский гомон не могли уразуметь даже опытные переводчики. Дивизионные почему-то приносили пленных мелкого размера, но зато очень ценных, потому как те, по слабости здоровья, служили при штабах писарями и прочими шифровальщиками, а потому имели большую информацию в голове. Да и брать их было легко, потому что даже после легкого щелчка по голове, впадали в обморочное состояние.
Полковые имели задачу попроще: притащить интенданта  или офицера, но чтобы был поздоровее и поупитанней. Такие, как правило, держатся около кухни и имеют доступ ко всей информации о движении войск, особенно к местам их массовой кормежки. Так вот Коля, а впоследствии Николай Иванович, вспоминал о войне  в дни  праздника Дня Победы с трибуны торжественного заседания. В помещении клуба, расположенного в здании старинной церкви,  давно уже проводились дискотеки и массовые просмотры кинофильмов о подвигах Терминатора. Но суровые будни прошедшей войны, которые лились из уст тогда еще молодого  разведчика, воспринимались молодежью, если и без особого внимания, то с участием к событиям.
И говорил капитан полковой разведки о мертвых, как о живых, показывал на стендах пробитые каски и черепа с громадными дырками в головах и убеждал, что эти мертвые предметы хранят память о людях и, пока не будет захоронен последний убиенный воин, война не закончится. А тех, погибших в боях,  никто не считал, но было их очень много, и не скучно им там,  вместе, вспоминать о жизни, которая не продлилась на все мечтания юного существа.
В президиуме – люди, которые возглавили районную власть, но далекие от проблем войны, знатные доярки и председатели профсоюзов предприятий, которые молились о том, чтобы не обязали их снова тратить деньги на подарки ветеранам. Все сидят и отрешенно смотрят на докладчика. В центре, рядом с графином, сидит девушка  с пигментными пятнами на веснушчатом лице. Она беременна, ждет ребенка, а  еще больше –  окончания торжественной части, когда можно будет скушать  соленый огурчик или помидорчик пряного посола. Но Николай Иванович отпил несколько глотков из стакана, припасенного на трибуне, утер рукавом пространство между носом и губами и рассказал все до конца.
Так вот, его самого и троих его подчиненных отправили на передовую за  «языком». По команде майора попрыгали на месте и после этого сняли заслуженные награды и сложили в мешки особиста. Оружия с собой не брать, только ножи, веревки и плащ-палатки, чтобы таскать пленных немцев большого веса. Фронтовые сто грамм в двойном размере и вперед! Проволочное ограждение  выстригаем кусачками и ползком, не поднимая головы, к  шоссе, по которому снуют мерседесы со свастикой на борту. Около контрольного пункта делаем засаду, ждем в кювете. На фоне мрачного неба, слабо освещенного убогим рогом луны, – фигура громадных размеров с автоматом и в каске. Это наш экземпляр, но как его взять без ущерба своей внешности? Лежим и ждем. Наконец происходит то, чего мы ждали больше всего. Немец подходит к кювету, расстегивает штаны, достает свой шланг и начинает поливать наши головы противной немецкой струей. Ну, это уж слишком! Бросаюсь фашисту на источник оскорбления полковых разведчиков и наматываю весь организм вместе с придатками на руку. Второй рукой показываю немцу указательный палец, приложенный к губам и тихо говорю на чистом баварском: «Тс-с-с!» Фашист начинает понимать и согласно кивать головой только после того, как острый десантный нож коснулся основания мужской гордости. Но как только я ослабил хватку, он одним движением разбросал разведчиков, которые уже начали связывать руки пленного, и всем своим могучим телом навалился на меня (так рассказывает Н. И.). Дышать нечем, а перед лицом – мощная шея и волосатые руки, готовые задушить мое тонкое горло. Силы покидают тело, но задача еще не выполнена. И тогда я зубами впиваюсь в кадык неприятеля. Шея и шкура на ней напоминают по вкусу индюшачьи, но только плохо ощипанные от перьев. Кровь из вены бьет  струей, но зубы я не разжимаю. Ребята очухались от ударов сапогами, стащили с меня немца, а я утер лицо от крови и еще какой-то вонючей жидкости (видно, прихватил зубами какой-то лимфатический узел или пищевод). Положили неподвижное тело на брезент и потащили в  штаб полка.
Первой в президиуме стошнило беременную женщину – представителя профсоюзов. Следом – всех остальных женщин. Председательствующий держался дольше всех, но после стакана воды, окропил весь первый ряд остатками предыдущего банкета. Началось массовое беспокойство, а Николай Иванович выпил остатки того, что ему поставили в стакане на трибуне, и спокойно утер рукавом губы, которые уже сорок лет не пробовали солоноватого вкуса поверженного врага.
В конторе, кроме директора, его зама и его рыжего помощника, значились еще четыре человека рабочего сословия. Были они людьми ничем не примечательными, но без них контора обойтись не могла. Вася Ефстифеев – мастер на все руки. Он мог починить стул и даже кресло директора, но самое главное, был он не брезглив. Чтобы откачать дворовый туалет, нужно было опустить туда гофрированный шланг, закачать воду, а потом уже сосать содержимое в бочку. Со шлангом справлялся только Вася, потому что  тот изображал в это время удава в битве со львом. Часто, упираясь во что-то непреодолимое, шланг вырывался из рук и омывал любопытных нектаром из отходов, в смеси с расплодившимися опарышами. Был еще один специалист – в прошлом машинист лесопильной установки, которая делала из бревен доски и прочие опилки. После утери трех пальцев на правой руке  перешел на легкую работу и служил печником и  специалистом по укладке каминов. Имел он погоняло Культя.  К пилораме подходил редко, и только чтобы поруководить процессом. Были еще двое рабочих, угрюмых и не успевших разобраться в своем предназначении. Ютились они в каморке, рядом с пилорамой, где спали после усердного труда, обогреваясь от буржуйки, горевшей круглые сутки на отходах производства.
Теперь немного о конторе. Предприятие крупное,  по масштабам уездного городка, помогает сельскому хозяйству  в заготовке веток для животных, в случае если кончится солома. Формально  оно относилось к федеральному центру, а здесь была ее центральная база со всем начальством. Сто первый километр уже отступил перед олимпиадой, и теперь прописка и регистрация возможна только здесь – на сто двадцатом. В этом городе была материально-техническая база с автомобилями, диспетчерским пунктом, гаражами и общежитием.   В составе конторы были еще две организации, расположенные в Москве и области, но о сути их деятельности директор не знал. В соседнем городке, расположенном в глухом лесу  и отгороженном от внешнего мира контрольно-пропускным пунктом, была лаборатория, в которой выращивались искусственные кристаллы. Посторонних туда не пускали, и даже директор никогда не посещал вверенное ему подразделение. В рамках «Средмаша» продукцию сдавали куда-то в секретные места, а деньги поступали на счет конторы, откуда по какой-то статье переводились на отдельные счета. Впрочем, главный бухгалтер не забывал включать производственные показатели подразделения в отчеты и значительно увеличивал премию себе и начальству.
Была еще в пригороде Москвы производственная база по изготовлению молекулярных фильтров. В суть производства директора не посвящали, а завлабораторией отчитывался напрямик большим начальникам из Москвы. А вот главный бухгалтер не дремал и небольшие суммы от этого подразделения перечислял в другие организации и получал половину наличкой по бестоварным накладным. Так, уже тогда создавались рыночные отношения. Бухгалтерская ревизия, проведенная вышестоящей организацией, выявила отдельные нарушения, но мер взыскания не приняла. Учитывая изощренность  и изящество бухгалтерских схем, предложили главному бухгалтеру уйти на повышение и возглавить финансовые органы вышестоящей организации. Предлагали подумать, а в случае отказа готовить вещи и сушить сухари.
В уездном городке, где располагалась контора, возможностей было больше, чем в столице. Директор, член пленума райкома КПСС,  решал проблемы легко. Рабочие кадры  прописывались в городе, здесь же принимались на работу молодые инженеры из МИФИ и Бауманки, получали прописку в общежитии и работали в  лабораториях секретных средмашевских организаций на Соколе  в Москве. Здесь же, минуя лимиты, вступали в партию, а это уже открывало дорогу в большую жизнь.
Директор не знал, чем занимаются его подчиненные в Москве и области,  и ограничивался руководством своим ближайшим окружением. Главный бухгалтер зачастил в столицу с отчетами, списывал деньги, получал новые  и готовился к повышению. А контора продолжала трудиться, выполняя планы и принимая встречные.
Директор плохо относился к своему главному бухгалтеру и не только потому, что тот имел противный вид, слюнявые губы и круглые очки, а исключительно потому, что тот не посвящал его в свои дела и не делился. Поэтому на ходатайство о переводе откликнулся положительно за две бутылки конька «Наполеон» с бухгалтера. На его место уже готовилась жена зама по хозчасти, которую все в конторе звали Люси. Очень привлекательная женщина, хоть и не очень молода, но в любви охотная и привередливая. Несколько раз свозила в Москву отчет за месяц, прикупила несколько батонов колбаски и столичного хлеба, угостила директора и стала самым главным бухгалтером конторы. Впрочем,  и начальник не остановился на любовании  внешними формами своей подчиненной и совершал с ней любовь прямо на рабочем столе, для чего плотник Вася подпилил ножки на три сантиметра для удобства общения. Так начались ежедневные совещания перед планерками. Сергей, замначальника, все эти безобразия терпел, понимая,  что на должность уйти просто так еще никому не удавалось. А жена его, став главным бухгалтером, уходила на работу раньше мужа, оставляя его на попечение дочери. Ранние совещания сказались на характере женщины. Она стала приветлива и ласкова с мужем, готовила обеды и ужины, но на завтрак всегда жарила ненавистную яичницу со шкварками.
Директор стал холоден к собственной жене и перестал обсуждать за ужином проблемы воспитания молодежи. Часто жаловалась  соседу по лестничной площадке Сереге, заму своего мужа,  на непонимание и отсутствие ласкового обращения и рыдала у него на груди, пока не оказалась внизу в позе неопознанного объекта и не испытала космический полет своего облегченного тела. Так начались их романтические встречи. Они целовали друг другу руки, проливали слезы  и понимали, что теперь они ближе друг другу, чем директор школы и зам ее мужа.
 Главный механик все время подвергался критике,  тем более что все автохозяйство лежало на нем, да и требовали от него невозможного. И решил он устроить легкий сабантуй, приурочив его к дню своего рождения. Пригласил директора с женой, зама тоже с супругой и кладовщика с канистрой спирта –  так, на всякий случай. На работе, в помещении склада, отметили событие скромно в более широком кругу и отправились домой к механику, где предполагали оттянуться по полной. Его жена умела готовить манты даже лучше, чем казахские аборигены, а плов и лагман и подавно. Прожили они в Средней Азии долгие годы, и преподавала она там русский язык, а муж ее был главным механиком  на автобазе, где основным средством передвижения были верблюды, и носили они в своих горбах наркотики из Афгана, где все еще шла война за рынки сбыта гашиша. И вот он – главный механик по автомобилям, которых не видел долгие годы. Пора уже поближе знакомиться с руководством и налаживать дружеские отношения. Домик на окраине города, разделенный на двух хозяев, куплен на деньги, заработанные в Средней Азии при продаже двух верблюдов с их содержимым в горбах. Маленький дворик, вода и электричество да туалет на два очка в огороде – о чем еще можно мечтать беженцу из стран дальнего зарубежья.
Шли по тропинке, мимо больницы, где разлились громадные лужи,  через которые были проложены мостки из поддонов от кирпича. Серега  очень боялся собак, бродивших в округе, потому что в детстве был покусан  бродячей особью, и с тех пор относился к ним с осторожность и опаской. Шли к дому главного механика гуськом, ступая след в след, как по болотам Смоленщины.  Впереди – зам с палкой, ощупывающий  твердость дна около сходней. Вдруг какой-то мелкой собачке не понравилось, что на завоеванной территории появился человек с палкой. Она облаяла Сергея, а хор из ее друзей  поддержал гавканье протеста. Тот бросил палку и достал из кармана кусочек краковской колбасы, которую носил с собой постоянно на случай встречи с агрессивными собачками. Бросил руководителю собачьего скандала, после чего стая затихла и ушла прочь.
Директор подмигнул механику и указал взглядом на ногу своего зама. Саша нагнулся и схватил Сергея Георгиевича за нижнюю часть ноги, при этом громко произнес: «Гав! Ррр…»Тот подпрыгнул на месте, метнулся в сторону и свалился в лужу. Посмеялись, побалагурили, но злобу кое-кто затаил. Подошли к дому механика. В  палисаднике надрывалась лаем собака, похожая на овчарку, только крупнее и лохматее. Хозяин ее занимал вторую половину дома и любезно согласился придержать кобеля, пока гости войдут в дом. Первым вошел директор, за ним по ступенькам ступал механик. Вдруг Серега схватил своей клешней за ногу Сашу и грубо зарычал. Механик закричал от боли, отчего дворовая  собака вначале опешила, но потом вырвалась из рук хозяина и вцепилась в заднюю часть зама по хозяйственной части.
После близкого знакомства и обильной выпивки механик с разрывом ахиллесова сухожилия и обширной гематомой нижней конечности,  угодил на месяц в больницу, а Сергей Георгиевич получил сорок болезненных уколов от бешенства. Так сплотился коллектив, и стали они понимать друг друга с полуслова.
Любовная связь  директора и главного бухгалтера начала выскакивать за рамки понимания отдела по этике райкома партии и женсовета конторы. Пришлось директору оформить развод  с выговором по партийной линии  и сойтись с бывшей женой своего зама. Брак пришлось регистрировать официально, чтобы не схлопотать еще и строгача. Свадьба была скромной, свидетелями были бывшая жена директора и вездесущий зам по хозчасти. Но вот незадача! По законам того времени, люди, находившиеся в близком родстве или случайной связи, которая сейчас называется гражданским браком, не могли работать в одном заведении, чтобы не плодить коррупцию.
Заместитель начальника оформил отношения с директором школы  (бывшей женой начальника) и стал требовать от высшего профсоюзного комитета  отстранения директора  от должности в связи с его интимной связью с главбухом. Профком среагировал, и начальника сняли,  но поставили в райком на должность заведующего промышленным отделом. И.о. директора назначили Сергея, потому как не нашлось желающих занять это кресло с ограниченной властью и зарплатой. Теперь каждое утро на планерке новоиспеченный начальник распекал свою бывшую жену к радости главного инженера и механика, которым от этого доставалось меньше.
И вот началась перестройка, сметая все на своем пути. Райком упразднили, но зав. промотделом переназначили в исполком – руководить коммунальным хозяйством. И.о. директора Сергей Полевой,  по слабости своего ума и ограниченности мировоззрения, не понимал, что случилось. Лаборатория по выращиванию искусственных кристаллов  отделилась и теперь представляла собой  «Общество с Неограниченной Ответственностью». Теперь они самостоятельно продавали фиолетовые кристаллы куда-то в Корею или в Китай, а может, и в саму Японию. В контору приезжали мужчины с мобилами около уха и настойчиво просили подписать какие-то бумаги. Главный бухгалтер первой подписала бумаги и посоветовала сделать то же самое Сергею. Она шепнула, что это представители страны восходящего солнца, поскольку она разглядела на тыльной стороне кисти руки самого главного контур половины солнечного диска и неразборчивую надпись под ним. А откуда восходит солнце? Япония!
Через какое-то время из Ногинска пришел факс о том, что предприятие по производству молекулярных фильтров тоже приобрело самостоятельность,  но требовало, чтобы машины по-прежнему возили сырье из зарубежной Молдавии, но уже на договорных началах. А вот контора продолжала существовать еще многие годы в рамках министерства, хоть и не было в ее составе уже ни одного подчиненного подразделения. Но деньги шли исправно, на зарплату хватало, отчеты принимали, ставили планы и контролировали их выполнение. Машины регулярно возили какую-то крошку из Молдовы, которую грузили экскаватором из карьера за рубли и доставляли в Ногинск, где молчаливые узбеки увозили на тачках содержимое в большой металлический ангар. Здесь уже работал кооператив «Кошка» и малое предприятие «Родниковая Вода». Платили  за сырье из Молдавии наличкой, вначале долларами, когда они стоили меньше рубля, а потом перешли к расчетам в национальной валюте.
А вот возили из ближнего зарубежья минералы под названием цеолиты, которые и были естественными молекулярными фильтрами, благодаря строению своей кристаллической решетки, и пропускали только молекулы воды, а всю остальную гадость оставляли в себе. Общество «Родниковая Вода» изготавливало фильтры для воды, а использованные принимало обратно, значительно снижая цену при обмене на новые. После этого содержимое передавалось кооперативу «Кошка». Те фасовали крошку в мешки и продавали как наполнители для кошачьих туалетов, потому что этот минерал имел свойство поглощать запахи. Так секретная лаборатория переварила перестройку и начала зарабатывать первые миллионы.
Завод искусственных кристаллов, который выращивал пьезокварц, перешел на производство ювелирных украшений из аметиста. Пробовали  изготавливать из сверхтвердых минералов типа топаза и корунда  скальпели для хирургов и одноразовые бритвы для удаления волос на ногах. Тогда это не прижилось, и только в наши дни во Франции начали брить волосатые ноги корундовыми лезвиями, что стоило больших денег. И стали новые кооператоры  растить фианиты – искусственные алмазы –  и украшать ими часы от «Картье», броши и подвески с бриллиантовыми названиями.
Еще несколько лет просуществовала контора в Калужской области. Директор ее, Серега Поляков, получил инвалидность второй группы и ушел охранником на автостоянку, главный механик перешел в «Сельхозтехнику», где еще не разобрались в тонкостях перестройки. Главный инженер погиб от инфаркта после очередного запоя, а главного бухгалтера переманили в предприятие, которое торговало стройматериалами, и очень нужно было уметь прятать финансовые концы в воду. Вакантные места  заняли новые, молодые реформаторы из Москвы. Но неожиданно пришел дефолт, а с ним и конец финансирования. Новые руководители быстренько продали базу цыганам и лицам армянской национальности, и уже через год не было конторы, а была стоянка для дальнобойщиков с сауной и прочими утехами. Рыночная  экономика победила окончательно и бесповоротно.




Кино, вино и домино
Студенты – народ не богатый, и деньги, которые появляются в виде стипендии, расходуются внутри коллектива, а вот то, что добывается на внешнем рынке, идет на собственное потребление.  Такими шальными деньгами владеют люди,  разгружающие вагоны, рабы в стройотрядах и студенты на подработке.
В стройотрядах уже тогда были начальники, политруки, учетчики, бригадиры, которые не работали мастерком и лопатой, а сидели в президиумах, заключали договоры с откатами и уже в недалеком будущем  составляли элиту правительства нового государства Российского. У нас в отряде звеньевым был  комсомольский вожак Затулин. Он  подробно разъяснял студентам, где надо копать, а где класть кирпичи, но сам этого делать не умел, а поэтому никогда не принимал участия в процессе.
Будущий президент страны нашей, а тогда еще просто Михаил Горбачев, который  руководил комсомолией на Ставропольщине, сам садился на комбайн и в качестве прицепщика  дергал за рукоятку, когда надо было сыпать зерно в благодатные борозды чернозема. Теперь, имея заслуженные награды за доблестный труд, можно было и поруководить и порешать вопросы.
А вот тогдашние вожаки комсомольцев и беспартийных  не утруждали себя физическим трудом, заботясь о том, чтобы умные мысли не разбежались, а множились, концентрируясь на задачах, поставленных партией. Организованный труд студентов в строительных отрядах приносил небольшую прибыль только ее вдохновителям, а остальные работали за харчи  и скромную зарплату,  от  которой после вычетов подоходного и бездетного налогов практически ничего не оставалось.
Заказчики делали вид, что платят деньги, а студенты делали вид, что работают. После этого через год, а иногда и через два коровники, свинарники и прочие загоны для крупного рогатого скота медленно разваливались, а кирпич в разобранном состоянии уходил в ночное время  на подворья колхозников. И лишь сооружения, воздвигнутые шабашниками, стояли десятки лет и разборке не поддавались по той причине, что цемент из студенческих отрядов уходил в их бетономешалки.
Работа в стройотрядах освобождала мозг от мыслей о еде и питье, а о духовном и подавно. Иногда, правда, возникали в мозгу шевеления  о своем предназначении в этой жизни, но быстро замещались фантазиями сексуального характера. Чего-чего, а этого добра хватало с избытком от своих сокурсниц. Огромный вклад в этот процесс вносили работницы райбольниц,  доярочных ферм  и птичьих угодий  ближайших деревень. Особым спросом у студентов-комсомольцев пользовались доярки. Это были румяные, краснощекие девушки, упитанные, с красивыми грудями, которые тогда еще не знали, что такое скальпель пластического хирурга. Они с ног до головы пахли парным молоком и оттого вызывали дополнительный аппетит. Свинарки и птичницы пахли  удобрениями, но, когда раздевались, от них исходил легкий, дурманящий аромат  «розовой воды» и одеколона «Весна». Медички  издалека узнавались даже в темноте ночи по запаху корвалола и валокардина. Это несколько успокаивало и убаюкивало  студентов.
Из руководителей стройотрядов  родились крупные партийные чиновники, комсомольские вожаки, которые вели за собой в бой за урожай на целину полчища не пристроенных к жизни молодых людей. Остальные покидали города и села и с песнями ехали строить Байкало-Амурскую магистраль, а кто здоровьем послабее, копались на обочинах московской кольцевой автодороги, которая уже готова принять в свои объятья  столицу. И только уж потом, после значимых свершений,  вожакам доверили руководить страной, вести ее по новому пути развития, разруливать отношения между разбежавшимися  новыми государствами, которые тогда еще не понимали, что делать с этой свалившейся на них свободой и самостоятельностью. В качестве эксперимента  взяли в свои руки экономику, раздали друзьям, приятелям и старшим товарищам банки, заводы, нефтепромыслы. С газом пришлось повременить, пока отрасль докушает деньги, отпущенные из бюджета и только тогда, после дефолта, взять в руки прибыль  и уже начать ей распоряжаться с размахом, присущим настоящим комсомольским лидерам.  Кому при дележке не досталось, создали различные неформальные объединения типа товарно-сырьевых бирж, обменных пунктов и фондов. А чтобы простой народ не волновался, раздали ему ваучеры, и пока тот разбирался, что с ними делать, подкинули еще и финансовые пирамиды,  и здесь уже закипели настоящие страсти.
Под шумок и суматоху избрали президента-демократа и доделили остатки государства Российского между своими.
Так о чем же кино? Все руководители  в детстве и юности были обделены славой и вниманием народа, и всегда мечтали появиться хотя бы на экране телевизора, и теперь все свободное время проводили по ту сторону, рядом с ведущими телепередач. Новые русские в малиновых пиджаках тоже не отставали.
Известный кинорежиссер Георгий Георгиевич Натансон, снявший замечательные лирические фильмы, был вынужден снимать боевики о каком-то автобусе, где в заложники бандитов попали дети и их пионервожатая. Одним  из главных героев был Серега Моксачев – член  пушкинской  группировки. До этого он сыграл роль в фильме «Воры в законе». Тем фильм  понравился, и вот они уже финансируют съемки новых кинорассказов о героях нашего времени. Фильм о «взбесившемся автобусе» удался, благодаря мастерству режиссера, но  коллеги по цеху отвернулись  и перестали приглашать на банкеты по поводу достижений и вручению наград. Впрочем, прошло совсем немного времени, и они сами скатились к производству сериалов, где успех и деньги определялись количеством  перевернутых автомобилей, трупов и ведер пролитой на асфальт крови.
Моксачев бросил карьеру артиста и стал играть свою роль уже на постоянной основе в составе пушкинских, а потом, когда Руцкой стал губернатором одной из областей, присматривал за ним и направлял денежные потоки в нужное русло.
А Натансон еще долгие годы рассылал в разные страны через своих знакомых  «резюме», где рассказывал о своих достижениях в киноискусстве и слезно просил  дать денег на какой-нибудь   фильм. Многие соглашались, но требовали показать только себя и в роли властителей мира, да и денег предлагали столько, что могло их хватить только на съемки любительской камерой на похоронах какого-нибудь авторитета или на дне рождении  известного бизнесмена  в Абрамцево или в Горках, как Ленина. И только спустя много лет  я увидел любимого режиссера, снимавшего фильм без крови и отрезания голов. В окружении меценатов принимал поздравления с  девяностолетием  и терпеливо ждал, когда наведут марафет на актеров, изображающих известных  людей, чтобы снять и увековечить великие их свершения на благо государства.
Один известный депутат доверительно рассказывал своему знакомому, что сейчас, когда выборы будут проходить по партийным спискам, самое время идти в Госдуму от ЛДПР или от КПРФ. А стоит это удовольствие всего один миллион бакинских денег. Его собеседник  сказал, что таких баксов он еще не заработал, а вот в Думу  очень бы хотелось. Депутат удивленно развел руками: «Ну, займи у кого-нибудь, отобьешь за полгода с процентами!» И теперь иногда мелькает на трибунах Государственной думы эта личность, бегая между рядами и голосуя за отсутствующих депутатов. Наверное, проходит стажировку или испытательный срок.
А мы, студенты, в те далекие от перестройки годы  искали подработки везде, где это было возможно. Вначале все бежали на завод «Красный Пролетарий», что в центре Москвы, и устраивались в кузнечно-заготовительный цех в ночную смену. Там на пилорезных станках  надо было из пучка прутков  отпиливать кусочки по двенадцать сантиметров длиной с помощью громадной фрезы, которую нужно было приводить в действие,  со всей силы налегая на рычаги. Болванки  падали в ящик, пучок продвигался вперед до упора, и вновь отрезались кусочки металла при  значительном налегании на ручки колеса подачи. Такие станки требовали хорошей физической подготовки и назывались «ПП», что означало – на «пердячьем пару». Были еще станки марки «ПА» что обозначало, что они полуавтоматические. Здесь все подавалось и давилось автоматически, но тогда тебе надо  следить уже за двумя или тремя агрегатами. В случае сбоя или остановки станков надо было нажать на красную кнопку на стене под портретом человека, имя которого носил завод.  Никто, даже старожилы, не знал, чем знаменит этот человек,  хотя и висел он здесь очень давно, может с  самой революции, а может, и не имел отношения к заводу и болтался просто так, закрывая от посторонних глаз облупившуюся стенку здания. При нажатии кнопки звучала сирена, которая во время войны извещала о воздушной тревоге. Работы приостанавливались, и в цеху появлялся заспанный мастер – наладчик с разводным ключом. Он вначале грозил этим инструментом за прерванный сон, а потом нажимал на какую-то секретную кнопку, и цех вновь звенел, скрежетал и лязгал металлом.
В обеденный перерыв, где-то между часом и двумя дня, шли в столовую перекусить. Подавали прохладный суп или борщ  и очень полезные для желудка котлеты из хлеба с запахом мяса. Компотом мы пренебрегали, потому что наливали его очень мало в стакан, да и то наполовину, с разварившимися сухофруктами, которые плавали там уже не меньше недели.  На третье обычно брали кружечку-другую пива. Это на заводе не возбранялось, а только приветствовалось по причине  просветления ума и повышения производительности. Мы на салфетке пытались вычислить, сколько заработали за эти полдня. Получалось, что после посещения столовой мы еще и должны остались. Мастера в математике были более образованы, чем студенты, и в конце месяца мы получали по сто рублей на нос, независимо от выполнения плана, а это была зарплата начинающего инженера.
Вот только работа с учебой слабо сочеталась. На лекциях спали, подложив портфель под голову, отчего еще в течение суток на щеке виднелась эмблема, обозначавшая знак качества, который всегда ставился на отечественные товары. С кузнечной профессией решили покончить и обнаружили «золотое дно» на парфюмерной фабрике «Свобода». Здесь делались кремы для рук и лица симпатичными девушками, которые ходили по просторным и светлым цехам исключительно в белых халатах. Решили пожировать и здесь и оформили свои желания в отделе кадров у худосочной женщины, которая пахла маргарином и смальцем. Нас провели через зал с девушками, выдали черные халаты и брезентовые рукавицы. Здесь нас передали в руки какого-то полупьяного дядьки, и он сопроводил  в какое-то мрачное, плохо освещенное помещение. Здесь было влажно и  душно, а пол скользкий и обит металлом. Громадные  двери  с грохотом открывались,  и в  ангар врывался холодный воздух, который был на улице по причине  зимнего периода. Сюда засовывали свой зад мощные грузовики, груженные бочками со знаками на этикетках, похожих на  изображение радиоактивной опасности. Бочки валились на бок и своим ходом катились по настилу, с лязгом ударяясь друг об друга в конце помещения. Это очень напоминало игру в боулинг, но мы тогда об этой игре еще не знали. Теперь бочку надо было перевернуть и попасть затычкой на штырь, торчащий из пола. На этом производственное обучение закончилось. Нам дали расписаться в журнале, что мы получили инструктаж по технике безопасности, а устно предупредили, что опасаться надо трех вещей. Это двери, которые закрываются, как только грузовик уезжает, вторая опасность – это бочки, которые катятся под уклон и под них лучше не попадать, и, наконец, штыри на полу. Ворота закрылись, и мы оказались один на один с бочками, весом килограммов  сто с лишним, в которых находился жир.  Его нам надо было вытопить с помощью пара из штырей.  Местные работяги делали  работу без особого напряжения и как бы нехотя, а нам приходилось бороться с бочками, как с мощными противниками. Бочка сопротивлялась,  норовила выскользнуть из рук, ноги разъезжались на скользком полу. А ведь надо было еще и перевернуть ее и попасть штырьком в заветное отверстие. Если это удавалось, то раздавался щелчок, и в бочку подавался перегретый пар, а жир вытекал через дырку в полу и исчезал  в неизвестном направлении. В цеху почему-то сильно пахло псиной, а из пустых бочек выходили зловонные пары и отравляли молодой организм. Вот такая сложная технология приготовления кремов для красоты лица и тела. До обеденного перерыва дотянули с трудом и полностью обессиленные, не сговариваясь, покинули фабрику со сладким названием «Свобода» и даже не вспомнили о зарплате за эти полдня. Долго еще от нас несло псиной, и только после общественной бани с парилкой  запах покинул наш и тела.
Решили заниматься только умственным и интеллектуальным трудом, а он всегда был рядом. Около проходной в зону «Б» стоял мужик и через « матюгальник»   сообщал, что требуются  статисты для съемок в массовых сценах за три рубля в день на киностудии «Мосфильм». Желающих было мало, да и за зарплатой приходилось стоять часами, особенно если реквизит принадлежал киностудии. Его надо было сдать, получить талончик и уж потом идти за заветными тремя рублями.
Мы дружно переходили через улицу на зеленый сигнал светофора под грозные крики помощника режиссера, потом рассеянной толпой возвращались обратно, строились в организованный поток и снова шли после хлопка палкой о дощечку. Это действо производила ассистент режиссера – девушка с мощными бедрами. Она кричала истошным голосом: «Дубль тридцатый» – и хлопала своим инструментом. И мы снова покорно шли через дорогу, а помощник режиссера, сидя на раскладном кресле, кричал: «Не верю!» Ведь просто перешли дорогу, а он – верю, не верю, прямо Станиславский какой-то. Позднее я узнал, что так они обеспечивают сценой перехода через дорогу и себя, и братьев по цеху, и режиссеров дружественных киностудий, а часто даже экспортируют эпизод  за рубеж. И зарабатывают на этой операции хорошие деньги. А нам – не верю!
На одну из съемок  отобрали трех ярких личностей из числа евреев, которые уже тогда носили усы и бородки  типа поручика  Голицына. Им вручили талоны по шесть рублей и одели в новенькую форму белогвардейских офицеров. Они должны были идти  под барабанную дробь через какой-то пустырь  впереди  строя солдат. На грудях бренчали вполне похожие ордена и медали, а сабли на боку и вообще были как настоящие. Не дожидаясь развязки революционных событий, Гозман, Абрамзон и Сема Каргер покинули поле боя  и исчезли на метро  в родную общагу. Форму припрятали на черный день, чтобы не иметь разговоров с парткомом. Через несколько лет им пришлось  работать в Воронежской области, на берегах реки Хопра, и в затонах донских притоков.
Здесь посещали  хутора и селения казачьих войск, где у каждого куреня сидели старые казаки  и курили свой самосадный табак. При  виде людей в  форме белогвардейских офицеров вытягивались во «фрунт» и прикладывали  ладони к фуражкам с околышем. С возвращением вас!
Однажды, в рамках подготовки к геологическому конгрессу, выехали с главным геологом экспедиции   и еще двумя ведущими четвертичниками на опорный разрез.  Дорога шла через большое поле, заросшее овсяницей. Вдруг из-за небольшого холма показались какие-то странные фигуры. Их становилось все больше и больше. Были они одеты в  странную форму и напоминали егерей или лесников, но уж  очень большими силами шли они в нашу сторону. Вначале они двигались  молча, пригнув головы, а потом вдруг поднялись в полный рост и, громко крича,  помчались  прямо на наш УАЗик. Звериный оскал, винтовки наперевес, а главное, лица, полные решимости и ненависти. Женщины захлопали по плечам водителя: «Стой, стой!» И  приготовились достойно встретить  мученическую смерть. По мере приближения к машине накал страстей постепенно утихал, а потом и вовсе погас. Солдаты опустили винтовки и, понурив головы,  медленно отошли на исходные позиции. Откуда-то выскочил еще один УАЗ, но без брезентового верха и с камерой при бородатом операторе. Вначале режиссер пытался повысить голос, но  получил достойный отпор от женщин, которые наперебой орали, почему в зоне боевых действий не выставлено боевое охранение. Водитель добавил к диалогу  немного матерных слов и на том разошлись.
Так мы еще раз приобщились к  самому важному из искусств – кино.

В Брянской области геологи оккупировали населенный пункт со скромным названием Сельцо. Здесь была пустующая школа с могучими дубовыми дверями и громадными окнами, через которые не стыдно было смотреть на мир и ощущать себя частицей окружающей природы. Сняли это помещение у председателя сельсовета за три бутылки водки на весь сезон да еще обещали два раза в месяц выделять грузовик для доставки из Брянска продуктов питания в местный магазин.
С одной стороны, это забота о местном населении, а если повернуть другой, то не может быть иначе, ведь продавщица была любимой женщиной председателя. 
Дом добротный, рублен на века еще при коммунистах, но власть их рухнула, школу закрыли по причине малочисленности учащихся, и теперь учительницу и малолетних ребят возит старенький автобус в районный центр за десять километров. В здании много классов и комнат  с наглядными пособиями, есть даже два камина, но основной достопримечательностью был настоящий скелет. Какие-то умельцы приспособили его стоять у входа, и при открывании дверей в руке у скелета звенел колокольчик, приглашая в мир знаний, а в глазах загорались  маленькие огоньки, освещая путь к новым свершениям и модернизации общества. В поселке на берегу речки стояла баня, но местные посещали ее редко, потому что у каждого была своя, а общественная – так, для тусовок молодежи, да еще если приспичит изменить с чужой женой на широких палатях.
В те времена в армии шла перестройка и переоснащение. Нижнее белье, состоящее из нательной рубахи и кальсон с завязочками, заменили на майки и трусы из черного сатина. Этот материал не пачкался,  и стирать его  было возможно значительно реже. Так на складах воинских частей скопилось громадное количество  белоснежного нижнего белья из чистого хлопка, которое подлежало уничтожению. Вот и сегодня предстоит большая работа по утилизации милицейской формы в связи с переходом в полицию, а вскоре надо будет уничтожить  и военную и перейти на изделия кутюрье Юдашкина, выигравшего тендер на переодевание военнослужащих. Правда, сейчас на  уничтожение формы старого образца уже заложены миллионы миллиардов денег, а тогда еще действовал принцип – крутись кто как может. И прапорщики крутились. Они распродавали комплекты по два рубля, а поштучно – рубаха за рубль пятьдесят,  кальсоны по полтиннику. Троцевский и Абрамзон заказали по двести комплектов  и отдельно по сотне кальсон с завязочками.
Заранее  на субботний день заказывали баню. Топил ее доброволец из местных за хорошую выпивку и возможность поговорить с умными людьми о смысле существования. Дров не жалел, благо, что жили среди дремучих брянских лесов. Баня всегда получалась жаркой и пахла травами, которые специально вывешивались пучками в парилке. Туда шли вереницей через всю деревню со своими шайками и заранее заготовленными вениками из березы и дуба. Еще ценились веники из можжевелового растения, которые были колючими, но успокаивали нервы и делали массаж кровеносных сосудов, отчего морды у парильщиков  становились ярко-красного цвета и хорошо отпугивали комаров.
Обратно опять шли через всю деревню в новом исподнем. Селяне одобрительно кивали головами такому обряду, но женщины смущенно отворачивались и перехихикивались между собой, когда из громадной мотни на кальсонах  виднелись внутренние органы.
По дороге сворачивали  к сельскому магазину, где уже ждала добродушная продавальщица, надеясь нагнать план по программе потребкооперации. Эта такая форма торговли, когда основная масса продуктов закупается у населения, а потом им же и продается. Так зарождалась рыночная зкономика .
  Рассказывают: как только по телевизору сообщили, что в стране начался рынок, вся интеллигенция рванула в Китай за товаром, а народ повез то, что имел, на базар, создавать прибавочную стоимость своему товару. Два мужичка из соседних деревень запрягли лошадок, достали из погребов  по бочке самодельного вина и отправились в райцентр. По дороге встретились, разговорились и поделились планами. «Я буду продавать  вино по рублю за стакан», –  сказал первый. «Я тоже, – молвил второй, – но если будут хорошо брать, то подниму цену копеек на двадцать, а если нет, то отдам и по восемьдесят». «А какое у тебя вино?» – спросил первый. «Сливовое, а у тебя?» –   «Из алычи». –  «Дай попробовать!» –  «Гони рубель». Рынок! Получи без сдачи. Налил первый второму стакан. Тот выпил, одобрительно кивнул головой и задумчиво произнес: «А мое все-таки лучше!» Первый протянул только что вырученную купюру и пустой стакан. Забулькал игристый напиток и исчез в организме второго. Так они повторяли процедуру несколько раз, а лошади покорно шли рядом и везли хозяев в рыночную экономику. Наконец им надоело трястись на бричках по степной дороге, и свернули к ближайшей лесополосе, где уже зрели дикие абрикосы, пригодные на закуску. И чего нам ехать на базар, и тут хорошо идет торговля, заметил первый, а второй согласно кивнул головой.
Но вернемся в Сельцо. Крыльцо около магазина было широким, с перилами и ступеньками, на которых любили сидеть старушки в ожидании открытия и обсуждать текущие проблемы и начинания правительства. С самого верхнего крыльца любил выступать  председатель сельсовета, тяжело опираясь на перила. Иногда он говорил о перестройке и призывал голосовать за губернатора области. Народ слушал, и тогда кто-нибудь из баламутов кричал из толпы: «А нам что с этого откинется?» –  «А я вам, господа товарищи,  определю за это какие-нибудь льготы», – отвечал председатель. «А откуда же ты льготы возьмешь? – кричали из толпы. – Сначала с нас требуешь, а потом нам же и передаешь?» Смущенно покидал начальник сельского поселения трибуну, не находя понимания  среди соседей по жизни. Но эти выступления были редкими, обычно перед выборами по указанию начальства. Вот к этому лобному месту и шли посетители бани. На крыльце помещался весь состав партии, да еще оставалось место и для местного населения. Продавщица наливала каждому, независимо от пола и возраста, по полному стакану водки и ставила  на лавочку  миски с солеными огурчиками  и грибками, которые доставала специальным приспособлением из  трехсотлитровых дубовых бочек.  Огурчики хрустели, а грибочки беззвучно проскальзывали вслед за водочкой. Немного поболтав о текущей жизни с местными, договаривались об охоте в заповедных местах с егерем  и удалялись в прохладное здание старой школы, где продолжали отмечать баню. Весь ритуал был красивым и несколько загадочным, особенно для иностранцев.
А дело в том,  что  местная девушка вышла замуж за француза и уехала с ним жить в предместья Парижа. И вот теперь, когда две ее дочки подросли, она вместе с мужем  посетила родные места. Здесь француз впервые увидел нравы и обычаи брянского народа, живущего в непроходимых лесах суровой России. Один раз геологи взяли иностранца с собой в баню. Там нещадно дубасили  вениками, доводя температуру в парной до критической, когда яйца начинают запекаться вкрутую. Но это касается только куриных, а вот француз все время сжимал ладонями свои и подставлял их под  ледяные струи родниковой воды. У них в Париже такую воду продают за деньги, и даже очень богатые люди не могут себе позволить поливать ею свои яйца.
 Француз несколько раз пытался покинуть заведение, но это ему не удалось, и только когда программа подошла к концу, его обессиленное тело отнесли к речке  и бросили с крутого бережка в прибрежный плес. Иностранец смешно размахивал руками, оказалось , что он не умеет плавать. Его вытащили, отнесли в баню, облачили в рубаху и кальсоны, дали в руки тазик и трусы и направились к магазину, где немного ожил после первого стакана. Он на своем картавом языке изъяснялся  о любви к русским, которые смогли изгнать его предков с территории Бородинского поля и так свято чтут свои обычаи.
А оказался он известным кинорежиссером и имел награды и пальмовые ветки за скучные фильмы, которых в Союзе не показывали. На следующий день француз куда-то исчез загадочным образом, а жена сказала, что по делам, а мы подумали, что хочет он пропустить очередную баню. Но не прошло и двух недель, как вновь прибыл в деревню Сельцо  режиссер с целой группой операторов и помощников, груженных аппаратурой и прочей киношной утварью. Он объяснял сопровождающим, что здесь, среди непроходимых болот, окруженные дремучими лесами, живут вполне нормальные люди, но очень далекие от мировой цивилизации,  и не ведают они, что где-то  торчит из земли Эйфелева башня, есть улица Красных фонарей и что, кроме уток, свиней и прочей дичи, можно наслаждаться лягушачьими лапками и жалобно пищащими устрицами. Однако жареные грибочки с лучком и сметанкой трескали прямо из большой сковородки и соглашались, что это намного вкуснее каких-то подземных трюфелей. Засняли  охоту на уток, рыбалку в речке и на озере, тщательно изучили снасть под названием «телевизор» и никак не могли понять, как в этот кусочек  сетки попадается рыба.
Несколько раз снимали эпизод с баней, откуда после третьего дубля выносили безжизненные тела статистов и складывали на полянке. В знак дружбы и сотрудничества французы устроили фуршет, накрыв «поляну» несколькими бутылками шампанского и кусочками заплесневелого сыра, нанизанного на зубочистки. Худосочные француженки  в  солдатских кальсонах исполняли зажигательные телодвижения  на столах и нескромно предлагали показать настоящий  «французский поцелуй». Мужчины были более сдержаны, проявляли нежные чувства исключительно к соотечественникам, натыкаясь на холодность суровых русских мужчин. Они налегали на соленые огурчики и запивали их виски местного производства. На прощанье геологи подарили каждому участнику по комплекту нижнего белья и запасные кальсоны в придачу.
С тех пор каждый год в Сельцо приезжали туристы из Франции, но вскоре геологи сменили место жительства, а в старой школе предприниматели из Брянска  создали кооператив и пытались наладить обслуживание зарубежных гостей по программе, о которой  только слышали. Только не было уже солдатского белья из чистого хлопка, а выдавались  комплекты китайского с начесом. А в тех кальсонах из синтетики  даже стыдно было показаться на люди. Так бизнес затих, да и французы предпочли посещать  «Ривьеру», и жизнь вошла в привычную колею и протекала скучно и монотонно. И лишь старожилы частенько вспоминали события и глядели фильм, созданный  французским режиссером перед началом киносеанса в клубе, где  в массовых сценах узнавали  и себя, и соседей, чему несказанно радовались каждый раз, одобрительно тыча пальцем в экран. 



РУССКО-ЯКУТСКИЙ РАЗГОВОРНИК  для начинающих

Большой – Улахан. Начальник – Тайон. Улахан Тайон – Большой начальник.
Маленький – Кучугуй.  Мешок – Куль.    Мешочек – Мегеечик.  Спать – Утуй.   Разговаривать – Капсе.
Маленький мешочек – Кучугуй мегеечик. Спальный мешок – утуй куль.  Рация – капсе чемодан.
Эге, манук – медведь, он же босой, он же хозяин. Эге-хая – Медведь гора.
Сордонн – щука. Сордоннох – щучье озеро, где этого добра навалом и больших размеров. Клюют на все, что движется и блестит.
Ложка – нёска. Вилка – билка. Спички – исписька. Ножик – быггах, комар – быддах, а может, и наоборот.
Чай – чай, суп – суп. Чай да ись, суп да ись – чай пей, суп пей.
Эбис – это одновременно и процесс,  и обозначение мужского органа. Курдук – палка.
Эбис масс курдук – х… твердый как палка (приглашение к любви).
Женский орган имеет замысловатое название «Бьизда» и в разговорной речи используется исключительно как ругательство.
Вот и все основы местных наречий, а с опытом приходят новые слова и обороты, и якуты уже признают тебя за своего.
Здоробо!  Здоробо. При этом надо пожать протянутые руки. Хайдак ала рагун? (как дела)
Мала- мала (так, ничего, сойдет!). Дальше произносим длинную фразу, которая подтверждает полное знание языка местных аборигенов. Самыр келля! (дождь идет, в смысле будет, и при этом смотрим на перистые облака в голубом небе)  Уляли сох (работать – нет!) Утуй барда эльбях! (идем спать навалом, то есть до посинения)
Жилище – тордоха, вертолет – бертолетка, барынчак – ребенок, неважно чей, человека или зверя.
Многие якуты разговаривают между собой на русском, особенно когда разговор идет не об оленях и охоте. Вот, например, беседа двух якутов, приведенная почти дословно.
Сидят, курят. В небе гул. Один поднимает голову и указательным пальцем показывает в небо.
Бертолетка, однако. Второй согласно кивает головой. Сейчас посадка делать будут. Второй опять кивает головой. Геологи прыгать землю будут, доставать карту, водить пальцем, вопрос задавать, как куда пройти, проехать, какую сторону? Потом ночевать будут, капсе вести, исьпирт угощать. Мне морда бить, тебе морда бить. Второй грустно кивает головой. Моя жена е…ть будут, твоя тоже. Потом многозначительно поднимает палец вверх и с уважением произносит:
«Эсьпедисия» назывется! Второй согласно кивает головой.
Меня за мою длинную стать называли «Лебедь-барынчак» (Сын Лебедя), что звучало бы гордо среди индейцев на берегах Великих Озер в Канаде. Здесь же, возможно, подразумевался лебеденок или даже гадкий утенок. Вот и гадай с переводами.
Лебедей и прочих перелетных птиц били нещадно и кормили ими песцов и чернобурок на фермах  Абыйского района Индигирского уезда. Попадались и стаи стерхов (белых журавлей), занесенных в Красную книгу, но это касается материка, где их остались единицы, а здесь их навалом.
В отдаленных стойбищах и наслегах детская смертность очень высока  по причине близкого родства родителей. Здесь всегда приветствуется общение с иногородними – геологами, вертолетчиками и прочим бродячим людом. Один старый якут оглядел меня, тогда еще молодого, поджарого и симпатичного парня, и сделал деловое предложение: «Эн (ты) мин (мне) барынчак делай, я тебе шкурки (в смысле песцовые) мягки-мягки (хорошей выделки)».
В чум вошла миниатюрная якутка в меховой одежде, вся в бисере и цветных лентах, которыми украшают невест в далекой Хохляндии.  На вид ей было лет десять-двенадцать, но взгляд был вполне осознанным. Я вежливо поинтересовался, сколько ей лет, и она на чистом русском языке гордо сообщила: «Красный вода пошел, ибасся можно!» Это развеяло все сомнения, и я сделал свой выбор, тем более что старый шаман одобрительно ударил в бубен.




БОЛЬНИЧКА И САНАТОРИЙ ОБЩЕГО ПРОФИЛЯ

У каждого человека, даже вполне здорового, иногда возникает желание хоть немного поболеть. Тогда его жалеют, носят апельсины и всячески оберегают от жизненных хлопот.
Николай два года не брал больничный, да и в отпуске был неизвестно когда. И вот стал он ощущать упадок сил и невозможность кружиться среди общего темпа труда. Как-то неспокойно было в душе, все чаще лежал на диване и смотрел по вечерам сериалы, где очень жалел одиночество и непригодность к жизни отрицательных героев.
И так в эти моменты становилось жалко себя, и думал он, чем полезен в этом мире и в семейной жизни. А может, и без него благополучно обойдутся? Не найдя ответов на заданные себе вопросы, утирал скупые слезы и слушал себя изнутри. Все чаще стал мерить давление, считать удары сердца в грудь, стал замечать красноту в глазах и тяжесть в конечностях.
Пора серьезно заболеть. Вначале вызывали скорую на дом, где давали ему укол в мякоть и уезжали, а вскоре и вообще перестали ездить в отдаленную деревню, где после дождей дорога от райцентра была совершенно не пригодна для движения автомобилей.
Жена его – Нона Владимировна постоянно пилила мужа за его болезненное состояние и сравнивала его здоровье со своим, где таились все инфекции, а особо досаждала поджелудочная после всего одной селедочки пряного посола с лучком. А вот скорая по общему их адресу не приезжала, подозревая, что на вызов сбегутся все родственники и будут требовать  мерить давление,  давать таблетки или укол. А лекарств и так не хватает, и приходится колоть все,  что под руку подвернется.
Автобус ходил в райцентр регулярно, а Николай так же часто посещал больничку. Ложиться на обследование не позволяла жена, потому что там ему был нужен особый уход. Кушать из больничных тарелок он не мог, да и ложка должна быть домашней, а к кастрюлям на кухне имел особое отношение после того, как подглядел, как недоеденную кашу снова сваливали в котел и разносили неподвижным по палатам. Правда, без боя супруги сдаваться не собирались. С главным врачом сошлись на том, что тот дает справки о слабости обоих организмов, а Нона с Колей не появляются на приемах месяца три. В собесе, чтобы избавиться от назойливых посетителей, выделили льготные путевки в санатории. Николай поехал в Армению, принимать лечебные воды и дышать пьянящим запахом гор, а Нона Владимировна была откомандирована в Крым, в санаторий под названием «Саки», где лечили не только этим, а еще липкой, черной, вонючей грязью, отчего болеть больше не хотелось.
После первого приема у дежурного врача Нону определили за столик с восьмой диетой, где не допускалось ничего соленого, жирного, жареного и мясного. Были только каши, правда, разнообразного содержания, а также щи и борщи на бульоне из кубиков, на этикетках которых чередовались изображения улыбчивых кур и угрюмых коровок. Еще бывали на столах овощи и фрукты, а вот арбузов было предостаточно, и резали их сами отдыхающие и больные на отдельном столе и кушали, сколько позволял мочевой пузырь. Росли эти ягоды на громадных плантациях прямо за оградой санатория. Из окон были видны бескрайние белоснежные просторы, на которых зеленели полосатые шары. А белыми были поля от удобрений, типа аммиачной селитры, для быстрого созревания и увеличения размеров.
Говорят, что однажды, какой-то радикально настроенный экстремист засунул капсюль-детонатор  в арбуз и сделал взрыв, отчего вся селитра разбросала арбузы на многие километры вокруг. Но этот протест за независимость Крыма не был замечен международной общественностью, а потому остались эти земли у репрессированных крымских татар, предполагающих впоследствии войти а состав России в качестве метрополии Татарстана, а потом и вовсе отделиться от всех.
За столами с восьмой диетой сидели женщины преимущественно крупных габаритов, размером 190х160х190. Но вот за одним из столиков примостилась худенькая, сморщенная женщина с многочисленными морщинками на верхней губе и в уголках глаз. Было ей около сорока, но выглядела намного старше. Грудь у нее отсутствовала, а впалый живот и выступающие ребра приводили в ужас мордастых хохлушек, наполнявших ванны для целебных процедур. Звали ее Элеонора, и работала она у самого Леонтьева, где руководила женщинами  на подтанцовках во время исполнения  им зажигательной песни о буднях гаишников, где на светофорах постоянно загорался зеленый свет, создавая аварийную обстановку на дорогах.
Эля – так она представилась – сама попросилась за стол с восьмой диетой, потому что уже около года живет и дышит по этой волшебной методике. За год она похудела на восемьдесят килограммов и это еще не предел.
Перспективы такого лечения Нону  не вдохновили, потому что со своим восьмым размером расставаться не собиралась, да и не поймут этого в родной деревне, где авторитет ее держался только на этих достоинствах.
По вечерам со своими новыми подружками компенсировали утраченные калории копченой колбаской из соседнего магазина, а чтобы не терять настроения к жизни, добавляли водочки местного разлива, после чего до ужина пели про мороз-мороз и про то, как удалой Хазбулат променял свою худосочную жену на откормленного коня.
По вечерам в клубе крутили фильмы, где в зале всегда присутствовала медсестра, готовая прийти на помощь любому потерявшему сознание или свой облик. Но зал был пуст, а все больные устремлялись на танцы. Здесь под звуки джаз-банды из лиц татарской национальности зажигали по полной. Дамы, независимо от номера диеты, плясали гопака, крутили над головой кружевными платочками, взвизгивали в такт музыке, а некоторые даже изображали твист, вызывая восторг и одобрение мужского персонала. 
Мужчины все были на первом столе, где их усиленно кормили котлетами с пюре, а запивали они эти продукты знаменитыми Массандровскими портвейнами и закусывали нитратными дольками арбузов. Танцевали преимущественно медленные танцы, прижав женщин поближе, насколько это позволяли подушки безопасности, спрятанные во вместительных  лифчиках. Некоторые извращенцы приглашали и Элю, но та всегда вырывалась из мужских объятий и изображала сольные выкрутасы, не обращая внимания на партнера.
После первого вечера, проведенного на танцплощадке, женщины собрались вместе и стали делить мужчин, потому как те были в меньшинстве. Некоторых, наиболее видных и самостоятельных, распределяли на двух, а то и на трех женщин.
Ноне достался какой-то мелкий мужичок, но зато агроном и с высшим образованием. Соседи по столику  сообщили ему результаты распределения, и на следующий день он весь завтрак, а затем и обед следил глазами за своей новой пассией и думал, как заманить ее в степь и там, под звон цикад, целовать жаркие губы и  ласкать ее волосы, как колоски созревающей пшеницы на полях родной Тамбовщины.
Во время ужина Нона размазывала по тарелке перловую кашу, завидуя обладателям первого стола.  Яша-агроном ковырял вилкой азу по-татарски и отодвигал в сторону гарнир из липкого риса с холодной подливой, понимая, что этот продукт уже ждут свинки в подсобном хозяйстве заведения. Хохлы очень любили сало, вскормленное на остатках пищи столовой, да и татары, выросшие в колымских лагерях, кушали этого зверя с превеликим удовольствием.
В конце трапезы Яша написал на единственной салфетке, найденной под столом, послание Ноне Владимировне о предстоящем свидании перед танцами и о сюрпризе, который ее ожидает. Заинтересованная женщина вышла к месту встречи без опоздания. На всякий случай губы красить не стала, а металлические застежки лифчика отпустила на два стежка, чтобы дышать полной грудью.
Мужчина скромно подошел. В руках он держал только что купленный плед, еще в заводской упаковке с китайскими тайными знаками. Нона обрадовалась неожиданному подарку, но агроном объяснил, что это он подстелет, чтобы не колко было и вообще,  для уюта общения. Оценив взглядом ограниченные параметры возможного сексуального партнера, Нона бросила в лицо влюбленного мужчины сверток с пледом, тем более что тот не собирался его дарить, и покинула место свидания, гордо покачивая бедрами.
Прошло несколько дней санаторной жизни, и все распределенные мужчины потянулись к вакантной Ноне Владимировне. И вот она стала направлять мужчин по своему усмотрению в объятия тоскующих женщин восьмого стола.
Санаторий купал больных в грязи, успокаивая их нервы, но природа требовала своего, и результаты не заставляли себя ждать. После процедур женщины шли отдыхать, мужчины пили портвейн и готовились к вечерним моционам, а поросята  залегали в уже использованную грязь, приобретая дополнительный аромат к вкусу своего мяса.
Нона потеряла в весе почти два килограмма, что было указано в санаторной книжке, приобрела стабильную кардиограмму  и хорошие анализы выделительной системы. Так что теперь в течение года пути в районную поликлинику ей были заказаны.
Николай прилетел в Ереван,  где был встречен добродушными, но очень настырными водителями частных такси, которые готовы были на жигулях первой модели забросить русского гостя на самую высокую гору Армении и показать ему, как внизу парят орлы. Вот только автобус с табличкой «Санаторий «Горный Воздух» отбил таксистов от приезжих и пригласил всех предъявить путевки. Двери с шумом захлопнулись, и только тогда водитель сообщил, что надо дать денег на бензин и на безопасность полетов над пропастью, отделяющей Ереван от Спитака. Больные и отдыхающие откупились и уже через час, все в холодном поту,  вышли у подъезда санатория с аритмией сердца. Водитель автобуса шевелил могучими усами и намекал, что хорошо бы еще доплатить за адреналин. Денег никто не дал, но зато каждый получил визитную карточку с телефоном, по которому можно заказать любую прихоть за ваши деньги.
В приемном покое давление измерять не стали, да и кардиограмму не слушали, опасаясь за сохранность оборудования. Приняли всех по описи и разместили по камерам, по два человека в боксе. Многие не соглашались на изолятор и селились по восемь-двенадцать человек в палатах, напоминающих школьные спортивные залы. Здесь, по крайней мере, веселее и умереть не дадут в одиночестве.
Николай пристроился в палате, где обитали семь человек. Соседи, которые лечились здесь уже четвертый день, прошли полный курс и посоветовали принять радоновые ванны, электрофорез и массаж шейной зоны в исполнении слепых медсестер. Пришлось все рекомендации выполнить, тем более что врач прописал то же самое.
Радоновые ванны оказались мучительной процедурой. Потерпевшего от болезней сажали в большой таз с радиоактивной водой, заворачивали середину туловища в свинцовую пленку, чтобы не нанести вред мужским органам, и накрывали резиновой клеенкой с прорезью для головы. Температура в ванной была комнатной, а вот пот с головы больного валил мощной весенней капелью и скатывался по резиновому капюшону каплями слез утомленной души.
Испытуемые на повторный сеанс не приходили и предпочитали электрофорез и женский массаж. После первой процедуры фореза голова начинала  мучительно чесаться. Создавалось впечатление, что в голову напустили вшей, гнид, клопов и тараканов. После тщательных исследований швов на одежде и головном уборе типа кепки кровососущих насекомых обнаружено не было. Просто после этой процедуры начинали интенсивно расти волосы, что и вызывало зуд и желание почесаться.
Вот только самой страшной процедурой оказался женский массаж. Его проводили специально обученные слепые девушки, и делали они свое дело с полной отдачей и усердием. Неимоверно сильные пальцы рук так сильно щипали мышцы около шеи, что дотерпеть до конца сеанса никому не удавалось. Так, за одну процедуру закончились у Николая все десять назначений с надеждой, что все и так пройдет.
Санаторий общего профиля. Утром медосмотр, как у водителей-дальнобойщиков перед рейсом, замер давления и штамп в обходном. После этого свободен, как горный орел.
Вечером мужчины играли в бильярд, а малочисленные женщины бродили по террасам в поисках приключений. И только одна мадам переодевалась каждый час в новые наряды и с вызывающим взглядом обходила ряды мужчин, занятых бильярдом и преферансом.
Леша-одессит,  приехавший раздевать (или обувать) больных из центральных районов, всегда приветствовал Розу из Питера и произносил: «Мадам! Для Вас!» И бил какой-то загадочный шар об два борта в угол, и шар с треском залетал в лузу. После этого одессит целовал ручку Розы и откланивался, доставая из-за пазухи цветок. Женщина шла переодеваться и уже через полчаса  продолжала свой путь хищницы.
Николай плохо умел играть в прятки и попался в первый же вечер. Роза ощупала его, слегка дотронулась до самого сокровенного и увела в процедурную. Здесь она воплотила в жизнь свои коварные планы и ушла переодеваться, а утром уже пересела за столик беззащитного калужанина. Поняв, что обречен, Коля взглядом попросил защиты у Насти – женщины, которая наливает ванны с целебной водой. После укладки пациента она требовала убрать руки по швам и не изображать из себя футболиста перед штрафным ударом. Чтобы не вводить больного в неловкость, прикрывала стыдливые места фанеркой, но периодически проверяла температуру воды и тела локтем. Коля ей понравился с первых процедур, потому что знала она одну примету. В результате  многолетних наблюдений за пациентами было установлено, что если больной с кем-то общается, то его яички в ванне всплывают и напоминают мины против кораблей и подлодок противника, а если нет, то тонут и ложатся на дно ванны. Настя сразу заприметила Николая и взяла на себя охрану души и тела отдыхающего больного, тем более что тот по внешним признакам тоже реагировал на наклоны и приседания санитарки. Она посоветовала пациенту по приезде домой в ванну не ложиться, а мыться исключительно под душем или с большим количеством пены. Только в деревне у Николая ванны не было, а имелась рубленая банька с парком и веничком, где тонуть или всплывать было негде.
На десятый день пребывания в санатории были получены все процедуры. Это и коньяк с гордым названием «Арарат», и литры воды с газом и без, весь набор блюд столовой, и шашлыки в закусочной, и мимолетная любовь с обслуживающим персоналом.
И вот на одиннадцатый день, лежа в неге и томлении в громадной чугунной ванне под присмотром санитарки и уже без защитной фанерки, Николай ощутил легкие покачивания сосуда, заполненного собственным телом с целебной водой. Толчки шли откуда-то снизу, со стороны подвала, и становились настолько сильными, что грозились выплеснуть тело на кафельный пол процедурной.
С трудом выбрался Коля из ванной, где вода уже пенилась и шла волнами, выплескиваясь через край. С трудом нашел одежду и выглянул в окно. Весь пейзаж был без изменения, и только жилого корпуса не наблюдалось. На его месте были разбросаны обломки кирпича, а руины дымились цементной пылью, да еще огненные вспышки означали, что где-то коротят провода.
Вначале все решили, что это «азеры» пытаются оккупировать Армению, но потом  по радиоточке объявили, что произошло мощное землетрясение и все в округе Спитака погибли. Николай ощупал себя и побежал к автобусу, который урчал двигателем и готовился к эвакуации. В аэропорту проблем не было, потому что жители центральной России паспорта всегда носят при себе, чтобы избежать поборов от московской милиции. Через несколько часов – столица, и вот уже электричка мчит в сторону Калуги. Сувениры и подарки, а также смена белья оказались под завалами, и еще много упреков придется выслушать от любимой жены по этому поводу. Но вот и райцентр и родная деревня, и снова одолевают болезни и приступы хандры, но снятся еще по ночам прогулки в горах, целебные ванны и коньяк, а жена тоже улыбается во сне, вспоминая, как ей не подарили плед, как чудесно поют соловьи на берегу озера и каким симпатичным был главврач, который никак не мог прослушать ритмы ее сердца.



КАВКАЗ ПРЕДО МНОЮ! ОДИН В ВЫШИНЕ

Родился я на Северном Кавказе, в городе Ставрополе, который расположился среди ковыльных степей и предгорий Большого Кавказа.  Родители мои были лицами зауральской национальности, то есть русскими, но климат и обстановка наградили меня носом с горбинкой и смуглой внешностью.
В городе жили люди разных национальностей, но почему-то  преобладали армяне и татары. Армяне с удовольствием признавали меня за своего, благодаря длинным ресницам и карим глазам,  а вот татары принимали в свои только по рекомендации двух и более авторитетных товарищей.
Горские племена иногда спускались в долины, чтобы  поучиться в высших учебных заведениях краевого центра. Чеченцы, ингуши и кабардинцы поступали без экзаменов, как малые и репрессированные народы, а дагестанцев брали за их приверженность режиму. Все джигиты и абреки поступали только в педагогический институт, а вот в сельхоз и мед  не шли, потому что  с нехитрым сельским хозяйством справлялись и без высшего образования, а в медицине предпочитали русских врачей землякам в белых халатах. 
Кабардинцы появлялись на улицах города только в большие праздники и танцевали свои зажигательные танцы на Ворошиловском проспекте под дробь барабанов, а потом куда-то исчезали,  уступая место стройным и изящным лезгинам. Праздники были частыми и шумными, но пьяной молодежи не было вовсе, а встречались лишь одинокие подвыпившие мужчины, которые во время недавней войны потеряли здоровье и интерес к жизни. Но смотрели они со стороны и радовались, что теперь молодые люди имеют возможность не воевать, а радоваться окружающему миру.
Посты православные и мусульманские сменялись пасхами и хайрам-байрамами, где все обменивались куличами, яйцами и кушали баранину в дни праздника, разделяя трапезу независимо от национальности.
Прошли годы, многое изменилось в устройстве государства, жители республик Кавказа уже не дружили даже между собой, строили свою жизнь и воевали за нее.
Приехал по делам  в Дагестан со своим другом и соратником Магомедом. Впрочем, там все Магомеды, реже Расулы и Шамили.
Встречали меня тепло в аэропорту, благо, температура последние недели не опускалась ниже сорока даже в ночные часы. По законам гор, пригласили меня в портовый ресторан отметить приезд в торжественной обстановке.
Магомед в самолете не полетел, а уехал на своем новеньком джипе из Москвы, проводив меня в Шереметьево. И вот он уже встретил меня у трапа самолета, предварительно заказав столик в ресторане. Здесь было прохладно за счет небольшого водопада в углу заведения. Ледяная вода поступала  непосредственно из ледников высоких гор и частично шла на охлаждение климата, а остальная разливалась в пластиковые бутылки и хорошо продавалась в столице, особенно в кафе и ресторанах, где собирались земляки из Дагестана.
Посетителей было немного – только я и мои двое встречающих. Подали меню – борщ по-даргински, пельмени по-аварски, свинина по-иноверски и компот из сухофруктов. Вино в кувшинах и сушеная баранина несколько смягчили напряженность и придали колорита, а заказанная музыка изображала нечто лезгинкообразное. Покушали хохляцкого борща, станцевали национальный танец и отбыли в столицу, где километрах в пяти притаился поселок с названием Ленин кент, что в переводе означает «друзья Владимира Ильича». Здесь находилось имение моего друга Магомеда. За металлическим забором ютились два домика, типа сарайчиков, а в центре – дом из кирпича с большим залом и тремя маленькими спальнями.
Туалет был в сад, имел одно очко  вприсядку,  но зато с кувшином ручной работы  для омывания нижней части тела родниковой водой.
Жили в этом доме четыре сестры Маги, жена, мать и куча племянников,  которых не имелось возможности посчитать по причине их суетливости и многочисленности.
Утром,  когда просыпались, все садились за стол,  и хозяйка  приносила большой кувшин с вином. Женщины и дети  чего-то ждали и смотрели в сторону калитки. Оттуда раздавался стук, и на территорию входил Сан Саныч – сосед по дому. Был у него  необычайный нюх на вино, и приходил он всегда вовремя. В Дагестане любого гостя сажали за стол, а уж если  там стояло вино, пей, сколько душе угодно. Поэтому без Сан Саныча не начинали.
Был он русским, но отец у него был даргинцем, мать – аваркой, а вот предки были  татами, то есть евреями, а сестра была чистокровной татаркой. Дед Сан Саныча, ингуш по национальности,   был выслан режимом на Колыму, где женился на чукотской женщине. В общем, был он конопатым,  с ярко-рыжими волосами, с громадным носом, могучими  влажными губами и ярко-голубыми глазами, в которых отражались вершины снежных гор.
А вот вес у него был мухачевым, потому что в молодости занимался вольной борьбой в весе до сорока килограммов и имел большие успехи среди себе подобных. Но и сейчас, в зрелом возрасте, веса не набирал, потому что на месте не сидел, смотрел, где что плохо лежит и что можно стырить. Ежедневно бегал в горы и следил за созреванием колхозного винограда,  чтобы потом превратить  его в свое вино.
Сан Саныч садился за стол и говорил долгий тост, мешая другим  выпить за наступившее солнечное утро. Потом все дети расходились и приносили с собой музыкальные инструменты. У старшего был барабан, у среднего – гитара без грифа, на которой он барабанил, а младшая шлепала крышкой от горшка по ночной вазе.
И я запевал с легким кавказским акцентом:
Родина родная, милый мой Кавказ!
Там в горах високих, я барашек  пас.
Чтоб не уставали, загонял их в тень,
Чтоб не скучно было, танцевал весь день.
И хор детей подхватывал, ударяя по всем инструментам, включая горшок:
Тушь, туши ташь, туши  джан ай джян ай джан…
И еще несколько раз припев под звуки барабанов и дзурны, на которой умел играть только Сан Саныч. Томная музыка лилась  из палочки с несколькими дырками, которые он по очереди зажимал тонкими пальцами и ласкал губами, помогая языком. 
Он тихим голосом выводил:
Я хочу, чтобы ты  со мной рядом сидела
И своею любовью  согревала меня.
И тогда, в Ереване, в нашем маленьком доме,
Будет много веселья, будет много вина.
Женщины плакали, вспоминая молодость, а мужчины молча подливали вина и тоже грустили.
Чтобы развеять грусть, я врывался в тоску кавказскими частушками:
Снял меня фотограф на осле верхом,
И послал я карточку в мой родимый дом,
Написал на карточке, чтобы знала семья,
Дорогая мама! Сверху – это я!
И снова припев под звуки барабанов и горшка и танец  всех обитателей жилища.
Сан Саныч всегда поддерживал праздник, но, когда вино подходило к концу, бежал в горы посмотреть, как зреет колхозный виноград, а заодно и приглядеть заблудшую овечку среди распадков на горных склонах.
Моя фамилия была Киреенко, а в те годы премьер-министр имел такое же погоняло, а потому все гаишники и прочие менты считали меня отцом или родственником, чего я очень стыдился и в чём не признавался даже под страхом штрафа. В Дагестане  с уважением относились к руководству, и моя фамилия производила впечатление на сотрудников ГАИ.
На каждом перекрестке сотрудник свистел  в свой переливчатый свисток и указывал полосатой палкой на место вынужденной остановки. Магомед выходил с радостной улыбкой, пожимал руку гаишнику, а иногда даже изображал объятия. После короткого обмена сведеньями о здоровье родственников Магомед выплачивал штраф и получал свободу в передвижении до следующего поста. Иногда он указывал на меня и что-то шептал на ухо милиционеру. Тот склонялся у приоткрытого окна машины и требовал документы. После ознакомления доверительно интересовался, какой бизнес можно отвезти в Москву, чтобы заработать бабки.
Я гордо советовал вложить деньги в продукты питания, и ехали мы дальше по горным, извилистым дорогам к морю, где  никогда не бывает штормов из-за обилия осетров, не дающих волнам набрать высоту разрушительной силы.
В Махачкале сходили на рынок, купили из-под прилавка осетрины и ее икры, а я вдруг обнаружил сазанчиков, белого амура,  щуку и линя по бросовым ценам в дальнем уголке рынка. Купил рыбку, почистил и пожарил. Дагестанцы вначале осторожно, а потом уже с удовольствием кушали жареную рыбку с лучком, открывая для себя новые вкусы и запахи. Так в рационе появился еще один продукт от московского гостя.

В республике – около сорока народностей. Аварцы руководят и занимают должности, они же в милиции и прокуратуре, а в руководители пожарников и МЧС другим национальностям путь закрыт. Лезгины танцуют, даргинцы пасут овец, таты торгуют. Есть еще овощеводы, виноградари и  коньячных дел мастера. А вот рыбаки, которые истребляют осетра и кутума, тщательно скрывают свои корни.
Мой друг – аварец,  поэтому все дороги нам открыты. Правда, в город Дербент нас не пускают по причине затуманенности окон джипа, а вот в горы – пожалуйста! И едем мы, минуя мелкие села и кишлаки, к белоснежным вершинам, отделяющим Дагестан от Чечни, где  легендарный Шамиль громил  войска русских, сбрасывая их со склонов крутых гор. Здесь посмотрели на памятник вождю горских народов и стали спускаться по другой дороге, где погибали соотечественники Лермонтова, увековеченные в памятниках, изображавших орлов на скале со змеей в когтях.
У подножия высокой горы примостилось селение с хитрым названием, похожим на «Курбан Юрт». Все дома и сакли ютились на склонах горы, а в центре имелась обширная площадь, очищенная от камней силами созданного кооператива. Перед въездом  висел  большой плакат, на котором было начертано: «Курбан-юртовский БАЗАР». Здесь два небритых мужика взимали плату за въезд. А поскольку других путей в цивилизацию не было, приходилось платить. Рынок есть рынок, а средний класс надо уважать, иначе он перестанет уважать тебя! Здесь торговали всем, начиная от платков из козьей шерсти и кончая кроссовками и спортивными костюмами из Китая. На площади стоял плакат больших размеров из громадного листа кровельного железа. На нем было написано:
«На нашем БАЗАРЕ – цены низкие, качество – высокое, товар заграничный, покупай, не пожалеешь!»  А ниже самыми крупными буквами значилось: «ЗА БАЗАР – ОТВЕЧАЕМ!»
Окончился визит  в дорогой сердцу Дагестан. Просидел в самолете около часа, ожидая вылета и обливаясь потом при сорокаградусной жаре. Правда, Магомед, зная повадки аэрофлота, снабдил меня махровым полотенцем и двухлитровой бутылью с водой. И вот когда терпение пассажиров иссякло, а осетрина начала приобретать аромат байкальского омуля с душком, самолет взлетел и во все дырки заструился холодный воздух мощных кондиционеров. Теперь насморк, боли  в горле, а может, и воспаление легких пассажирам были обеспечены. Пусть им жизнь не кажется конфеткой!
В Подмосковье была у меня производственная база, где  я прятал от глаз всяких инспекторов технику  и иностранных рабочих из Белоруссии и Дагестана. Здесь же отсиживались бойцы с отметинами на плечах от ремня автомата.
А вот милиционеры из Дагестана не забыли о встрече с родственником премьера и его  советах и  начали поставлять  товары на московский рынок.
Первыми пришли две фуры с коровами и бычками. Стояли они плотно в кузовах, чтобы не упасть, и держались друг за друга выступающими ребрами. Около недели эти звери не  ели и не пили, а потому на площадку  под будущее строительство их спускали краном, подведя простыни под впалые животы. Магомед был старшим на этой площадке и не мог отказать землякам, принимая товар на временное хранение до его полной реализации.
Имея острый ум и коммерческую жилку, понял, что в таком виде мяса из этих особей не наберется даже на переезд из родной республики. Надо подкормить и набрать веса на сочных травах Подмосковья. Приспособил молодого хохла пасти стадо на неудобьях, которые уже через несколько лет станут знаменитым Химкинским лесом. Хохленок пас стадо, а те с охотой ели все, что попадалось, даже опята,  уродившиеся в этом году  в несметном количестве. Магомед каждый вечер пересчитывал  поголовье, но  всегда ощущал недостачу, на что хохол говорил, что не видит тех, кто спрятался в высокой траве. Сдавать на мясо не получалось из-за его отсутствия, а на кости – выгоды нет, да и не получится из них столярного клея.
Вот и продали все стадо начинающему фермеру на той стороне Ленинградки, где строился «Гранд». Здесь его земли подлежали утилизации, а вот  стадо грозились выкупить по выгодной цене. Стадо погнали по Международному шоссе, где все особи были видны и их количество легко поддавалось счету.   При подходе к Ленинградскому шоссе полосатой палкой приостановили движение транспорта и сдали дагестанскую говядину в руки подмосковному фермеру. Денег эта сделка не принесла, зато избавились от стада коров, обреченных на гибель.
Следом подошли машины с баранами. Приближался праздник Хайрам-Байрам, когда надо было резать  овечку и угощать всех малоимущих, да и самим покушать вволю после долгого поста, когда кушали только по ночам, с заходом солнца, и всегда завидовали землякам, проживающим на Чукотке, где полярная ночь  длится полгода.
Баранов разгрузили на взгорке, на кольцевой дороге, вблизи Минского шоссе. Охранять их спокойствие поставили двух абреков в бурках и с крючковатыми палками. Была еще пара собак кавказской национальности, которые не допускали к стаду даже ментов с соседнего поста. Бараны разошлись быстро под праздник, и вот в Москву пришли грузовики с помидорами. Магомед согласовал поставки с  оптовой базой, но там мордастый мужик объяснил, что есть всего три сорта помидоров – хорошие, плохие и дагестанские. На том и сторговались. В общем, бизнес не удался. Придется просто работать!
День за днем в Дагестане гремят взрывы, тротиловые эквиваленты  сродни чеченским, а тут еще руководство республики объявляет, что Дагестан становится  туристической державой. За деньги здесь готовы показать экстремальному туристу маленькую войну, ничем не отличную от Чеченской, где грохочут снаряды, летят ракеты в сторону федералов,  свистят пули и бьются о бронежилеты туристов.
Самое страшное слово на Кавказе – безработица. Мужчины, воспитанные в духе кормильца и защитника рода своего, не имея работы,  уходят в горы, воюют за деньги или уезжают из семей на заработки в Россию. Но кто их там ждет?
Каспийское море – это чаша, из которой черпают нефть все независимые государства, кроме России.  По предварительному сговору  наши правители получают деньги и прочие блага только за то, что не добывают нефть на Кавказе, уничтожая стратегический регион, куда немцы  так рвались, предрекая победу в Отечественной войне.
Куда-то пропали грозненские нефтепромыслы, перестал работать на Россию завод «Красный молот», выпускающий оборудование для нефтедобычи, перестали качать нефть скважины степного Дагестана, Калмыкии и Нефтекумска Ставропольского края. А может, просто это кому-то выгодно?
Не строятся новые заводы и фабрики, нет новых перерабатывающих предприятий и нет работы жителям Кавказа.  Ведь пасти баранов –  много людей не надо. Пара пастухов да четыре волкодава и столько же овцегонок – вот и весь  надзор за несколькими тысячами овечек.
В общем, все не так, что-то не видят правители наши, а вот за Кавказ обидно…
 


ЧУЖАЯ ЖЕНА – ПОТЕМКИ

Николай Ковалев окончил среднюю школу где-то в российской глубинке и к наукам пристрастия не имел. В институт поступить не имел возможности, потому что последние три года  иностранный язык преподавали  молодые специалисты, которых отправляли на поселения сроком на два года. Правда, за примерное поведение освобождались  по УДО каждые полгода, за примерное поведение и неспособность администрации обеспечить достойные условия для проживания.  Зато Коля мог здороваться и интересоваться «как дела?» на шести языках. Английский, немецкий и французский  преподавали по очереди  выпускники столичных вузов, а вот грузинский узнал от своего одноклассника, который вместе с отцом покинул родные горы и спустился вниз по торговой части. Был он директором бани в райцентре и получал хорошую прибыль от продажи эвкалиптовых веников.  Защиту и покровительство имел от милицейских начальников, которые мылись бесплатно и расходовали  дефицитные веники из тропиков нещадно,  ударяя по разгоряченным телам. Когда после нескольких сеансов в кооперативной бане  веник терял свой нюх, он снова замачивался в кипятке с добавлением пузырька настойки эвкалипта из аптеки. Каждое утро сын директора бани Вассо подходил к Николаю, протягивал руку и говорил: «Гамарджопа, генатцвале!» Тот отвечал: «Гагиморджес! Рого рахар?» (как дела?) –  «Каргиа, мадлопт!» (спасибо, хорошо!) На этом  диалог заканчивался, и молодые люди переходили на тамбовский язык. В школе еще был преподаватель труда – армянин по национальности. Он родился в Тамбове, вырос здесь же, отца и матери не помнил, потому что воспитывался в детдоме, но с первых дней своего существования говорил с милым армянским акцентом. К директору он всегда обращался уважительно, называя ее Наташа-джян! Наталья Сергеевна не сердилась.
Когда Ашот Вартанович входил в класс, всегда восклицал: «Барев цес!», что означало уважительное «здравствуйте Вам!» Весь класс дружно кричал: «Барев! Барев цес!»  Еще в школе был завхоз, он же дворник и сторож, потому что жил он в подсобке и не позволял озорничать школьникам на переменах. Носил он какую-то полосатую тюбетейку, безрукавку и шаровары, а на ноги наворачивал портянки и украшал их домашними тапочками. Был он шутник и балагур, знал много песен и историй и с удовольствием рассказывал их на родном татарском языке. Школьники и уборщицы слушали, ничего не понимали, но внимали мелодичную  татарскую речь, представляя себе   конницу Тамерлана и войска хана Батыя, мчащиеся по ковыльным степям. Слегка прищурив и так узкие глаза, он складывал ладошки у груди и произносил: «Салям Алейкум!» Встречные, обычно это были дети, всегда отвечали: «Алейкум  ассалям!» Любил татарин выпить, а после этого поиграть на гармошке, но  инструмент не подчинялся и издавал только  жалостные звуки в миноре. Зато рассказывать различные истории был он большой мастер, и ребята из старших классов слушали его с большим  удовольствием. Так однажды, татарин поведал древнюю легенду о мусульманском приветствии.
Жил в одной стране правитель и было у него сорок жен. Но одна, самая любимая, была освобождена от домашних дел, не стирала белье, не кормила детей, а могла только радовать себя возможностью омыть прохладной водой ноги Великого Хана в эмалированном тазу, привезенном из Персии  по Великому Шелковому Пути.
И вот однажды заболела любимая жена. Придворный лекарь был русского происхождения, и поставил он страшный диагноз: воспаление мочевого пузыря. Женщина не могла самостоятельно, с удовольствием пописать, а мучилась и тяготилась своим недугом. Хан перед всем народом огласил указ, который гласил, что если русский вылечит любимую жену, то даст он ему богатства несметные, а если нет, то и суда нет. Голова с плеч долой, да и всему населению тоже. Беспокойство охватило Халифат, каждому было жаль свою голову, поэтому зорко следили за ходом событий. Лекарь готовил снадобья и отвары, делал женщине массаж живота под надзором главного евнуха. Дело пошло на поправку. Каждый день, к утренней и дневной молитве, лекарь выходил на крыльцо ханского дворца, и народ дружно спрашивал: «Ссала маленько?»  – «Маленько поссала!» – отвечал доктор к радости и ликованию горожан. Так постепенно эти фразы стали приветствием и звучали так: А ссала м алейкум, Алейкум  а ссала м.
  Имея основы знаний по шести языкам, Николай устроился курьером в одну иностранную фирму, которая поставляла итальянскую пиццу в различные фирмы, посольства и офисы. Вот здесь и понадобились знания иностранных языков. Постоянное совершенствование знаний позволили Николаю теперь еще произносить на всех известных ему языках слова «распишитесь, пожалуйста», а «спасибо» он знал еще со школы.
Шеф-повар был лицом татарской национальности, и его речь на русском языке понимал только курьер и с охотой переводил. Повар мастерски готовил тесто, потом мелко резал все, что осталось от посетителей ресторана, поливал это  томатной пастой и запекал в печи, где готовились узбекские лепешки. А вот чего не умел повар, так это варить рис. Никогда не получался рассыпчатым и пригодным для плова, а был липким и разваренным. По этой причине при ресторане открыли кафе, где подавали японские суши и прочие загадочные  заморские деликатесы. Рис хорошо лепился в шарики и заворачивался в размороженные крабовые палочки.
Можно было еще использовать в качестве обертки семгу, и тогда  тонко нарезалась горбуша или кижуч, как более дешевые, и тоже хорошо шли в пищу желающим отведать экзотики. В больших магазинах уже появились мороженые креветки и морской коктейль, в который входили кальмары, мидии, осьминоги и еще какие-то подводные гады с выпученными глазами.
И тут у шеф-повара фантазия била через край. Первые блюда  в ресторанном зале всегда оставались недоеденными, а часто и вовсе не тронутыми. Вот здесь и рождались чудеса кулинарного искусства. В суп-пюре гороховый добавлялось несколько креветок, в рассольник – мидии, а в солянку сборную, мясную – кальмары и гады с выпученными глазами.
В подлинности японских блюд никто не сомневался, потому что на стенах кафе висели бамбуковые занавески с китайскими иероглифами, на столах лежали вьетнамские салфетки, а в небольшом кувшинчике торчали палочки для еды. Часть палочек  была остро заточена для удобства натыкания суши, здесь же отдельно лежали вилки и дюралевые ложки для японского супа. А самое главное, обслуживали гостей настоящие японцы. Одеты они были в кимоно, приветливы и узкоглазы. На работу принимались  исключительно узбеки, а вот за калмыков и казахов приходилось повоевать  с конкурентами.
Николай быстро освоился в курьерах, имел хорошие чаевые, получал доплату за знание языков, потом стал бригадиром и имел дань с рядовых курьеров. Быстро дослужился до старших менеджеров, а когда все начальство посадили, возглавил производство под неусыпным руководством бандитов тамбовской бригады. Всю выручку отдавал на общак, но и себя не забывал, обеспечивая безбедное существование в этом мире рестораторов и торговых людей.
  Два раза в год выезжал за рубеж, где в гостиницах и ресторанах чувствовал себя раскованно и объяснялся на любом языке, принятом в стране пребывания. Как-то в  одной из экзотических стран познакомился с итальянкой, перетащил ее в Москву, женился и стал жить семьей. 
Родители девушки были мафиози и не видели свою дочь вне своего бизнеса, тем более  после того, что они увидели во время свадьбы, заглянув на кухню. Там  шеф-повар готовил праздничную пиццу, не жалея начинки с только что собранных тарелок.
Жили без особой любви, скучно, но регулярно.  Однажды Лола предложила   Николаю посетить ресторан, о котором узнала из интернета. Здесь супружеские пары  знакомились и потом, в более узком кругу, менялись партнерами, сглаживая пустоту бытия.
Ресторан был обычным заведением с неплохой кухней  и тихой музыкой. За столики сажали супружеские пары. Можно было еще и потанцевать с посетителями, занимавшими столик наполовину, а можно было и просто оттянуться на диванчике, покуривая самокрутку из Московской Правды, наполненную марихуаной. Сладкий дым расползался по залу, создавая атмосферу  интимности, мечтаний и грез.
Николаю атмосфера понравилась. Супружеские пары, как правило, состояли из пожилых, лысых и обрюзгших мужчин и молоденьких их жен с озорной искоркой в глазах. А вот Лола неравномерного обмена признать не могла и даже танцевала, прижав к носу платочек, окропленный дорогими духами, имея аллергию на пожилой мужской пот. Такой клуб не прижился, и стали они искать иные развлечения, которые тут же находили во всемирной паутине.
Однажды осенью, устав от курортов Европы, Турции и Египта, решили вспомнить молодость и отдохнуть в Сочи, где такие темные ночи, а  шашлычок под коньячок – вкусно очень.
Бархатный сезон! Удушающий аромат магнолий, могучие платаны и рестораны, где цены не уступают Лазурному Берегу. Гостиницы на берегу моря  не позволяют гостям расслабиться. Старинная архитектура – старинные правила: никаких посторонних в номерах после одиннадцати, не шуметь, к морю не выходить – погранзона! Николай с Лолой поселились в уютной гостинице на горе, около кладбища, откуда открывался чудесный вид на железнодорожный вокзал и морской порт, где сновали прогулочные суда, все в огнях и громкой музыке. Дверь из комнаты выходила на балкон, который опоясывал все здание по периметру и разделял пространство только символическими перегородками. В соседнем номере расположились  молодые супруги из Тюмени, которые только начали осваивать нефтяной бизнес и готовились впоследствии стать  олигархами. Через загородку познакомились и решили отметить начало отдыха совместным  ужином на веранде, под звуки легкой музыки, звучавшей из  ресторанов морского порта.
Вечер прошел замечательно. Пахло лавровишней, воздух был полон звоном цикад, которые подыгрывали музыке, долетающей из ресторанов на побережье. Женщины весело щебетали о чем-то своем, девичьем, а мужчины, как всегда, – о женщинах.
Николай  рассказал Леве о том, как они с Лолой посещали  клуб по обмену, вместе смеялись и после очередного графинчика с ледяной водочкой решили  превратить фантазии в реальность. Они так бурно обсуждали  предстоящее событие, строили планы, что жены слышали каждое их слово и договорились  подыграть супругам.
После посещения кафе Коля и Лева  стояли на балконе и курили сигареты под названием «Друг», чтобы пахло от обоих одинаково гадко. Жены в это время вышли в коридор и поменялись местами в номерах. Подмигнув друг другу, мужчины перешагнули через заградительную решетку и оказались в  соседних апартаментах. Николай тут  же попал в жаркие объятья женщины, которая  ждала в просторной кровати гостиничного типа. Лева немного потоптался у ложа, потом осенил грудь троеперстным крестом и прилег с краю, ожидая реакции справа. Женщина прильнула жаркими губами, и тела их слились в блаженном порыве. 
Не прошло и часа, а мужчины уже курили на общем балконе  и смущенно поглядывали друг на друга. Женщины в это время вышли в коридор,  заняли места в своих номерах и  мирно уснули. Николай и Лева сделали по шагу через загородку  и блаженно захрапели. Все утро Лола смотрела на мужа загадочным взором и повторяла, что этот вечер в кафе на веранде превратил русского Колю в  итальянского мачо. «Что ты творил вчера! –  восклицала она. – Я такого даже в кино не видела, а как целовал, как ласкал!»
Роза в это время  предлагала Леве изобразить еще раз то, что он вытворял с ней прошлой ночью, но тот только отмахивался и пил бокал за бокалом сухое вино под одобрительный взгляд жены.
Так продолжалось еще две ночи. Николай уже пытался поговорить по-мужски с Левой и узнать, что он вытворяет с его женой, а тот и сам не прочь  был узнать,  чем  Коля так раззадоривает его жену. Обстановка накалялась и могла перейти  в скандал и мордобой, когда Лола и Роза за вечерним ужином признались в содеянном.
Воспоминания о городе Сочи  еще долгие годы преследовали супружеские пары, а любовь –  она и в Африке любовь, надо только хорошенько зажмуриться в темную ночь.




БЛИЗНЕЦЫ, ИЛИ ДОРОГИ, КОТОРЫЕ НАС ВЫБИРАЮТ

Жили в одной деревушке, что стояла на берегу речки Осетр в Курской области, две уже не очень молодые девушки. Были они певуньи и подружки не разлей вода. Парней в деревне было много, но все соревновались – кто кого перепьет, а к девкам относились скептически и проявляли любовь и ласку исключительно  шлепком по заднему месту, а иногда и тискали  девичьи груди мощной  лапой тракториста, которая была чувствительна  исключительно к кувалде.
Но  был в деревне еще один парень, по которому вздыхали все бабы – от молоденьких школьниц до пожилых старух, которым уже стукнуло за тридцать. Был он весел и игрив, да и руки всегда держал в чистоте и мягкости, потому как для проникновения в женские органы  нужна чуткая и ласковая рука. А проникать  туда обязывала специальность – ветеринарный врач. Как там пристроился теленочек, какой стороной будет выходить на свет Божий – загадка природы! И только рука ветеринара, которая заменяла и УЗИ и рентген, определяла положение плода и помогала корове  разродиться в тяжелых случаях. На танцах в клубе  всегда ждал белого танца и с охотой шел  хоть на краковяк, хоть в плясовую с перепевками частушек. В народе его уважали и никогда не били после танцев.
Но вот ветеринар Василий положил свой карий глаз на одну из девушек. А звали ее Василисой, и по этой  причине остановил он выбор на ней. Подруга ее, Наталья, на свадьбе была свидетелем и все время терлась около жениха. Свадьба шла громко и весело три дня, а на четвертый начала затихать  и к концу недели умерла полностью. Молодые уже не целовались при каждом крике «горько» и приступили к медовому месяцу,  благо, что в хозяйстве у Василия было двадцать ульев, и пора уже было качнуть липового нектара, да и рамки надо подремонтировать.
И только Наталья частенько захаживала к молодоженам в гости, просиживая долгие вечера в разговорах и кокетливых намеках. Бдительные старушки стали замечать, что Василий периодически в ночных сумерках выпрыгивал из окошка Натальи  и околицей, среди лопухов, скакал, путая следы, подобно зайцу, к  своей хате. По деревне ходили слухи, что в семье Василисы начались ссоры и даже скандалы. Вся деревня осуждала ветеринара, но внимательно следила за развитием событий. И уже под напором общественного мнения готов был Василий уйти в развод и перейти в соседний дом к Наталье, но узнал,  что жена его беременна и ждет ребеночка. А еще узнал у деревенской медички, что и вторая его подруга тяжела на живот и по срокам имеют сходство. Не помнил Василий,  с кем произошла первая брачная ночь – с Василисой или с Натальей, и ушел в запой, изредка выходя на работу к особо больным коровам и свиньям. Женщины часто встречались у изгороди, с интересом изучали животы друг друга и делились новостями о протекании беременности. Подошли положенные сроки и отправили обеих на карете скорой помощи в райцентр. Экономия бензина, да и от сглаза подальше.
Василий несколько притормозил с пьянкой, но к продавщице из сельмага продолжал заглядывать. Та поила его паленой водкой, а с закуской и вообще экономила. И стал он сухим  и  невзрачным,   да и в профессии начал давать сбои. Из района позвонили и сообщили, что  обе женщины родили  в один день и каждая по мальчику. И что самое удивительное, рост у обоих был по пятьдесят два сантиметра, а весили по три килограмма и пятьсот граммов. Счастливому отцу председатель выделил ГАЗик, и тот с двумя букетами полевых цветов  отбыл в райцентр и привез  двух матерей с его сыновьями. Осмотрел и одобрил внешний вид мальчишек, убедившись в их мужской принадлежности. Отличить их было невозможно. Оба были волосаты, мордочки красны от диатеза после непривычной больничной каши, портившей вкус материнского молока, а у каждого на правом плече красовалась  небольшая родинка.  Отец пить перестал, ходил по очереди то к одному, то к другому ребеночку, улюлюкал, делал «козу», оставлял на столе сосательную конфетку и уходил жить в баню, что была за домом, на берегу речки. Там часами сидел на лавочке, смотрел в темную глубину реки и думал о своем предназначении в этой жизни. Дом он построил, деревьев посадил множество, детей родил сразу двоих. Все планы жизни выполнены, зачем еще существовать дальше без цели? А тут еще боли во всем теле, ночью ноги сводят судороги, и дышать больно полной грудью. Спасают только осиновые поленья. Если их подложить под ноги и под голову, то боли утихают. Не иначе сглазила продавщица из сельмага. Но признаваться себе, а тем более селянам,  о связи с этой поганой женщиной  не имел желания. В один из пасмурных дней нашли его мертвым в бане на полатях,  где лежал он на спине, подложив осиновое полено под голову и скорбно  скрестив руки на впалом животе. После вскрытия определили у него рак всего организма и похоронили на взгорке у реки. Так и остались два брата-близнеца без отца, но зато при двух матерях. Так и росли они в деревне и даже в школе учителя их путали, потому что все тогда носили одинаковую форму и стрижены были «под чубчик». Проказники и драчуны, но в мальчишеских схватках  держались вместе. Окончили восемь классов без отличия и дальше учиться не стали, и не потому, что не хотели, а потому, что не было в школе девятого, а тем более десятого классов.
Витя и Митя – так их звали –  носили одну фамилию по отцу, а если учесть, что в деревне  одна половина жителей  носила фамилию Петровы,  а все зареченские были Усовы, то присвоение одинаковой фамилии двум братьям было вполне оправдано. Встречались и другие фамилии,  но это уже не местные, непонятным образом прижившиеся среди коренных курян.
Витя любил природу и путешествия, с радостью ходил за грибами и ягодой и унаследовал от отца любовь к животным. По этой причине и пошел в пастухи и вместе с собакой по кличке Тарзан,  гонял по лугам и опушкам  колхозное стадо.
Митя имел пристрастие к технике  и освоил специальность на ремонтной базе. Тогда это называлось словом «разнорабочий», а вот в наши дни  такая специальность носит гордое название  «менеджер по закручиванию гаек».
Судьба вела братьев по жизни одной дорогой,  и даже любили они одну девушку и встречались с ней по очереди, благо, та их так и не научилась различать. Подошел срок идти в армию. Определили их в одну часть при стройбате. Копали не то окопы, не то котлованы под фундаменты генеральских дач, научились просеивать песок через сетку панцирной кровати и мастерски месили бетон в  механической мешалке, а в случае отсутствия электричества, могли это сделать и совковыми лопатами. Кормили хорошо, так что  за время службы прибавили в весе и значительно размордели. Так пролетели три года и дембельнулись Митя и Витя в один день. И вот тут их дорожки резко разошлись. Виктор завербовался на Север, к геологам, а Дмитрий  продолжил повышать квалификацию в ремонтном деле. Деревенская жизнь располагала к выпивке, благо, что повод всегда находился. Советских праздников было много, и продолжались они по нескольку дней, а если еще меняли субботу на  понедельник, то и само начальство начинало путаться в числах. Вклинивались еще церковные, но отмечали только общеизвестные, а если прибавить сюда свадьбы, именины, дни рождения, праздник урожая, завершение посевной, то для работы и вообще не остается места. Но председатель орал, главный механик матерно повышал голос, а парторг и вовсе был не выдержанным человеком. Приходилось усмирять их добросовестным трудом и послушанием.
Женщины полностью посвятили себя работе на ферме, висели на доске почета и по этой причине начали преждевременно стариться. Носили просторные сарафаны, а головы закутывали  платками, прикрывая появившуюся седину.
Три года не было писем от Виктора, и вот воскресным днем соседская ребятня  с криком промчалась по пыльному проселку, оглашая деревню известием о возвращении из скитаний Виктора. Был он одет в телогрейку и сапоги, и, если бы не клетчатая ковбойка, могло сложиться  ложное мнение, что вернулся он из мест заключения. Василиса суетилась в избе и, как бы предчувствуя возвращение сына, завела оладушки, и те уже светились золотистой корочкой в старинной глиняной миске, которая не давала им остыть, а оладьи впитывали всей своей поверхностью сливочное  масло и равномерно распределяли  сладость от крупинок сахарного песка.  Мать всплакнула на груди у сына и усадила за стол, пододвинув к оладушкам  плошку с густой сметаной. Виктор жестом остановил суету матери и снял из-за спины котомку. В рюкзаке лежали деньги, плотно упакованные в  пачки. Такого количества денежных знаков в деревне не видел никто, даже кассир, когда привозил из банка получку на всех тружеников села и ремонтных мастерских.
Вечером посидели за столом  с братом-близнецом и его мамашей, выпили крепко магазинной водочки, закусили огурчиками и солеными помидорами, да еще полакомились северной рыбой под названием таймень в малосольном и подкопченном виде. Все похваливали диковинную рыбу, а про себя думали, что селедочка из сельмага никак не уступит по вкусу, особенно если молодую картошечку к ней слегка окропить подсолнечным маслом, присыпать дольками лука и украсить для аромата укропом. Виктор, привирая самую малость, рассказывал о приключениях, странствиях и тяжелой физической работе, от которой отваливаются руки.
В общем, купил он себе в сельмаге шевиотовый костюм, который висел там еще тогда, когда провожали молодых людей в армию.   Справил плащ, болонью шляпу, и назначили его в таком виде бригадиром шабашников – строителей. Вскоре женился на девушке,  которую раньше любил, построил дом,  завел корову и курочек. В общем, все как у людей, а где-то даже лучше. Несколько раз ездил в район и приглядывал себе мотоцикл с коляской  и вот однажды влетел в деревню на новеньком агрегате к общей зависти всех колхозных мужиков.
Наталья, мать Дмитрия, теперь каждый день пилила сына и корила за бездействие, указывая на достаток и крепость хозяйства соседа.
– Поезжай и ты на север, завербуйся не на три-четыре года. У Вити там остались друзья-приятели, устроят на денежную работу.
– Что-то не охота мне кормить комаров и долбить ломом  мерзлоту. А впрочем…
Собрали Митю  в дальний путь, купили билет на поезд в один конец, сварили в дорогу курочку да яичек домашних вкрутую и приложили значительный кусок сала. Мать добыла рюкзак, побольше,   чем привез Витя из странствий. Ведь едет на четыре года, а не на три. На мотоцикле подбросили  скитальца до станции и отправили на заработки.
Четыре года не было писем, и вот вернулся из северных странствий Дмитрий. От станции добрался до деревни на попутной бричке. Так же, как и в день возвращения брата, в горнице пахло оладьями. Материнское сердце подсказало. Вошел в избу исхудавший, слегка небритый мужчина, обнял мать – и к столу, за горячими блинами. Уселся поудобнее на лавку и принялся уплетать их со сметаной. Мать суетилась вокруг стола. Проголодался сынок, ишь как осунулся. Не торопись, сначала рюкзачок-то сними, и украдкой бросила взгляд на заметный выступ под курткой. Повторила дважды про рюкзак. Дмитрий укоризненно посмотрел на мать и похлопал себя широкой  мозолистой рукой по спине. Это  горб, мама!..
Вот и вся история про братьев-близнецов.


Лесоповал
Окончился полевой сезон в геологических партиях. Прекратили взрывать породу и искать в ней золото, прикрыли шурфы щитами из тонкой листвяги, чтобы не падал туда зверь, испуганный людским существом. Все лето проходчики проводили глубоко под землей, не ведая красоты окружающего мира и вдыхая только замечательные запахи отработанной взрывчатки и кисловатый запах детонирки.
Зато все лето не испытывали счастья общения с комарами, оводами и прочими любителями пососать кровь у млекопитающих. Звуки взрывов и запахи от продуктов горения вызывали контузию у насекомых и отгоняли  летающих хищников на километры от места производства работ.
Геологи и прорабы заходили на полигон исключительно для того, чтобы справить большую нужду в благостном состоянии без участия кровососущих организмов.
Заработок проходчиков за сезон позволял погулять в районном центре месяц-другой, а то и долететь до самого Якутска, но там денежные знаки кончались значительно быстрее. А дальше предстояло влиться в сообщество «бичей» со случайными заработками на котельных, очистке туалетов и погрузочных работах на складах продснаба. Хорошо платили за могилы в мерзлом грунте, но к осени мертвяков было мало, потому что кончали  они свою жизнь в тайге, на природе, к радости росомах и черных лисиц, которые не брезговали падалью.
Ближе к Новому Году, а особенно к весне, заказов на могилы становилось побольше. Проходчики, привыкшие к копанию в вечной мерзлоте, справлялись с могилами легко, на одном дыхании, имея в заначке взрывчатку и прочие причиндалы.
Но такая перспектива провести зиму в «районе» светила не всякому. Один из  горняков, а звали его Колян, славился способностью вести переговоры и мог уболтать даже зама по режиму, а то и самого «хозяина». Он сколотил бригаду, куда взял лучшего другана,  с которым делил шконки на Индигирских зонах да еще одного мужика, с которым скорешился в полевой сезон у геологов, и явился с предложением к заместителю начальника Батагайской экспедиции.
Заместители начальников по хозяйственным вопросам, независимо от сферы деятельности, были людьми, похожими друг на друга не только внешне, но и повадками и манерами поведения. Звали их за глаза – «пинжак», потому, что  носили они шевиотовые костюмы помятого состояния, но обязательно с рубашкой в полоску и с замасленным галстуком, с помощью которого  утирались пухлые губы после сытного обеда.
Любили они немного подворовать, на чем и строился расчет бригадира  проходчиков. Предложил он Виктору Петровичу сотворить бригадный подряд. Мол, мы обязуемся свалить и заштабелевать столько-то сотен или тысяч кубов древесины по международному стандарту «Лаурикс-Даурикс», где толщина у комля не превышает двадцати процентов от макушки, а длина бревна равна десяти метрам. Такой строевой лес используется в жилищном строительстве в заполярных поселках. Противная сторона, в лице зама по хозчасти, обязуется платить авансы и произвести окончательную оплату за работу по расценкам. Заказчику после окончательного расчета выплачивается откат в размере десяти процентов от стоимости работ. Но этот пункт включается в договор в устной форме. На том и сошлись к обоюдному удовольствию, составили договор о намерениях в трех экземплярах, хорошенько выпили и разошлись близкими друзьями. Заказчик достал блокнот и занес туда первую расходную статью на счет бригады лесорубов. К коллективу из трех человек прибились еще восемь серьезных мужчин, которые последние десять лет практиковались в валке деревьев на Красноярских лесосеках, где постоянно выполняли норму и вышли по УДО. Имели они свои бензопилы и трехгранные напильники для заточки цепей. В дележке зарплаты сошлись без базара и принялись валить лес. Со стороны заказчика  был выделен трелевочный трактор и десяток бочек с соляркой для обеспечения фронта работ.
Бригада спроворила избушку для проживания, еще одна имелась на дальней заимке в память о давнишних охотниках, промышлявших  белкой, норкой и куницей в этом урочище.
Норка считается сейчас молодежным мехом, богатые женщины постарше предпочитают соболя, а мужчины любят шапки из ондатры для форсу на материке, а здесь предпочитают мех рыси, потому что не индевеет он на морозе. Куница встречается редко, имеет красивый темно-коричневый оттенок, но специально охотниками не истребляется, потому, что эти опрятные животные – лютые враги мышей. Их очень легко приручить, и многие таежные жители держат их вместо кошек.
В дальнем зимовье куница жила постоянно, и, когда Николай ночевал в избушке около недели, она уже забиралась к нему на плечо и готова была разделить обеденную трапезу.
Земля под избушкой промерзала неглубоко, поэтому мышиные зимовки здесь были в изобилии, и кунице пропитания хватало на всю зиму. Зверек спокойно принял в сожители новых поселенцев, брал из рук кусочки мяса и оберегал круповые запасы от посягательств мышей.
«Пинжак» обещал лично два раза в месяц посещать делянки и делать замеры заготовленных кубов, выдавать авансы и подвозить продукты в виде спирта, чая, папирос и хлеба из поселковой пекарни. От свежей дичинки никогда не отказывался и увозил с собой порой целого оленя или ляжку от сохатого. При подсчете бревен и переводе их в кубические метры пользовался механизмом под названием арифмометр, потом перепроверял на бумажке путем умножения в столбик и записывал результаты в блокнот, тщательно прикрывая расчеты от посторонних глаз. А лесорубы могли на глаз, без вычислений, определить кубометры с точностью до сантиметра.
В отдельную платежную ведомость заносил продукты с ее стоимостью и отпускал товар под роспись. В молодости он служил завхозом на комбинате, не прошел ревизию и два года отработал в колонии – поселении, после чего и занял пост заместителя начальника экспедиции по хозяйственной части, как бывший политзаключенный.
Виктор Петрович несколько дней не вылезал из-за стола и не давал работать другим, требуя продолжения банкета. Бригадир прятал бутылки, сливал содержимое в банки и выставлял пустую тару на всеобщее обозрение. Как  только «пинжак» обнаруживал, что питье подходит к концу и количество пустых бутылок соответствует привезенным, начиналась ревизия участка. С больной головой садился в кабину трелевочника, имея с собой ведро мазута и кисточку, изготовленную из дубины, на конце которой были намотаны старые женские панталоны. По прибытии на делянку Петрович макал кисточку в ведро с мазутом и метил торцы бревен, при этом не забывая записать их количество. Следующим маршрутом двигались к новой делянке, где процедура повторялась. После пометки каждого штабеля бригадир наливал стопку водки из личного резерва, отчего настроение у гражданина начальника значительно улучшалось.
А в это время шустрые ребята аккуратно спиливали торцы, помеченные мазутом, разворачивали  штабеля, валили рядом несколько деревьев, меняя облик делянки до неузнаваемости. Через пару часов трелевочник возвращался, Виктор Петрович метил по второму разу торцы, записывал, умножал и в конце дня вел расчет, садился в персональный вездеход и отбывал в базовый поселок.
Прошла ровно неделя, и руководство  прибыло вновь, но уже в расширенном составе, чтобы окончательно определиться с объемами, а еще прознали они по рации, что подстрелен лось и мясом лесовики обязательно поделятся. Примчались на «козле» военного выпуска, на котором раньше гонял начальник прииска, но довел его до полного изнеможения, разморозил двигатель и бросил в болоте. Умельцы из геологоразведки восстановили автомобиль и поставили его на ход. И вот пикап по летней дороге примчался к лесосеке. Правда, к осени колеи стали глубокими, и при подъезде к пункту назначения вездеход застрял так, что боковые двери не открывались, и комиссия покинула транспорт через задний проход.
Водитель возился около машины, изображая старания по освобождению транспорта из объятий глины и воды. Инженера по технике безопасности отправили за подмогой, а замначальника, прораб по строительству и нормировщик разожгли костер и принялись любоваться природой, которую раньше замечать не хватало времени.
Увенчанные снегом гряды окаймляли долину, заросшую соснами и кедрами. Голубые воды реки парили остатками тепла и готовились покрыться льдом в затонах. «Пинжак» думал о смысле жизни, сидел на коряге и заглядывал сквозь темную толщу вглубь. Река спокойно текла мимо и тихонько шептала о своих тайниках, о перекатах, водопадах и горных ущельях, которые распиливает сотнями лет, прокладывая путь к Большой Реке.  Сквозь тишину осеннего дня прорвался рокот трактора, и трое крепких мужчин с баграми с невозмутимым видом сидели на платформе. При взгляде на их могучие фигуры, возникала уверенность, что они быстро вывернут машину из болота, а с трактором и подавно.
Механик-водитель трактора первым делом побежал не к застрявшей машине, а к реке, где упал брюхом на бревно, прикрыл руками голову от лучей заходящего солнца и пристально вглядывался в мрачную глубину омута. Мимо промелькнули тени мелких рыбешек, а это означало, что крупная рыба еще не вся сошла вниз и прячется где-то в глубине. Размотал леску с блесной, несколько раз забросил, успокоился и ушел рассматривать застрявшую машину, оставив в покое рыбу. Обойдя со всех сторон утонувший агрегат, размотал толстый трос с крюком и отправил самого высокого подсобника с багром цеплять его за фаркоп. Тот недолго сопротивлялся, но потом развернул голенища сапог и шагнул в лужу. Тут же вода дошла до пояса, но нырять не пришлось, и крюк намертво ухватился за приспособление на бампере. Трелевочник взревел мотором, лебедка взвизгнула, и газик медленно, без натуги, мягко поплыл по жидкому глинистому раствору к берегу, разгоняя кабиной волну. Только в одном месте возникли временные трудности, но рывок лебедки возобновил движение, правда, уже с громадным бревном, застрявшим между колесами. Лужа покрылась какой-то бурой пленкой, а машина начальства оказалась на твердой земле. Вместе с бревном сзади волочилась железяка, которая впоследствии оказалась коробкой передач, намертво соединенная с раздаткой. Нижняя часть двигателя была сметена бревном, из поддона вытекло масло, а передние колеса так и остались повернутыми поперек движению. Трелевщик отбуксировал остатки «козла» к бараку. Все присутствующие сняли шапки и скорбно склонили головы, молча помянули бывший военный пикап и навсегда забыли об этом средстве передвижения.   
После заключения бригадного подряда начальство отбыло в районный центр, а работяги сели за стол переговоров, чтобы перетереть тему. Заготовленные бревна едва  покрывали пятую часть необходимого количества, однако путем нехитрых манипуляций со спиливанием помеченных торцов наряды были закрыты на одну треть. Решили спилить еще три такие же делянки и на них завершить работы по заготовке, тем более что зима с лютыми морозами и обильными снегопадами уже подкрадывалась к избушкам зимовщиков. Вначале заготовили дров для собственного потребления и уж потом навалились на план. По расчетам вальщиков, при ударном труде, но не очень надрывая уставшие за лето организмы, можно управиться недели за две, а если не подведут обрубщики сучьев и штабелевщики, за месяц можно покончить с этой работой, надоевшей еще на строгом режиме. Еще через пару месяцев можно рапортовать о досрочном выполнении плана и требовать расчета по совести.
Как планировали, так и случилось. Через месяц сдали начальнику еще часть штабелей, получили очередной аванс и несколько ящиков спирта, о чем и расписались в ведомости. С заготовительными делами покончили и занялись охотой, отдыхом и любимым занятием лесорубов – игрой в карты. Самыми популярными считались очко, сека и три листа. Поскольку авансы тратить было некуда, игра занимала четверых наиболее азартных работяг полностью, и иногда они так увлекались, что забывали выпить и откладывали эту процедуру на ужин, когда в громадной кастрюле варилась сохатиная грудинка. Перед очередным приездом начальника по рации запросили привезти чего-нибудь вкусненького, желательно женского пола, и тот откликнулся на просьбы и пожелания трудящихся и прихватил с собой повариху из поселковой столовой, уволенной за буйный нрав и длительные прогулы без уважительной причины. Вареное мясо уже порядком надоело, а хлеб быстро становился черствым, а печь самостоятельно никто не умел. С приездом поварихи, стол стал заметно разнообразней. Она лепила пельмени, и всегда находился добровольный помощник, который таскал дрова, топил печку, крутил мясо на мясорубке (а эта процедура требовала грубой мужской силы), в надежде обрести ласку и любовь в долгие темные ночи. Особенно поварихе удавались пироги из песочного теста, замешенного на нутряном медвежьем жире с начинкой из сохатиной печенки. Это еще больше увеличивало мужскую силу и оберегало от простатита, тем более что с наступлением морозов желания вставать ночью пописать не имелось, но внутренний будильник звал свершить это действо на улице, а не в спальном мешке.
Жарко натопленная с вечера печка к утру остывала и в бараке устанавливалась температура, близкая к наружней. По этой причине каждый из мужчин, по очереди, должен был подняться и растопить печку. Следом поднимались остальные, одевались, кушали чем Бог послал и шли на работу. Так повелось со времен Дальстроя, в лагерях строгого режима, да так и осталось до настоящих времен.
Один мужчина хитрой наружности имел небольшой рост, но был жилист и крепок в кости и работал механиком-водителем на тракторе-трелевочнике. На своем вертком и подвижном агрегате выделывал такие кульбиты, которые не покажут и в шапито. Был он забияка и скандалист, особенно после стакана спирта или после очередного проигрыша в секу, где считал себя умелым и фартовым. В драке был верток и тверд на кулак, и даже самый могучий вальщик-хохол не мог уложить его даже после нескольких попаданий могучим кулаком по голове. Но последнее слово тракторист всегда оставлял за собой. За одним из ужинов он, склонившись над миской, бормотал как бы про себя: «Ну, если кто еще раз тронет инструмент из трактора – прибью!» Здоровенный детина, отмотавший десятку в Мордовии за серьезные дела, усмехнулся и с вызовом прохрипел: «Ну, а если я, то шо?»
Следом последовал резкий удар кружкой в лоб, отчего из рассеченной брови мощного мужика кровь брызнула, подобно струе из перерезанного горла жертвенного  животного. Тракторист, пригнув голову, рванул из барака. Все подумали, что осторожность – не трусость, но тот влетел обратно с поленом и пошел на добивание. После завершения расправы спокойно сел за стол и докушал свой суп. А мощному хохлу, который все это время блажил о том, что его убили, зашили рваную рану на лбу с помощью иголки с черной ниткой и сообщили, что мужчину шрамы украшают.
Так вот, этот мелкий  тракторист,  вместо того чтобы с вечера заготовить сухой растопки и березовой коры, вставал с нар во время своего дежурства, накидывал дров в печку и ставил туда же огарок свечки, которая горела и давала отблески сквозь дырки в поддувале. Через несколько минут, думая, что печка уже дала тепло, жители, спасаясь от холода, разжигали печку до нужного состояния. Вначале пытались отлупить тракториста, но натыкались  на жесткий взгляд и  внушительную монтировку, зажатую в крепком кулаке,  где на пальцах красовались рисунки четырех перстней со знаками, отражающими заслуги в прошлой жизни.
В карты почти всегда выигрывал бригадир, особенно в секу. После игры, сгребая помятые денежные знаки, бригадир не забывал похвалить соперника: «А ты, по-моему, хорошо играешь в карты, в жизни пригодится».
По первой пороше заядлые охотники Серега и Рыжий обнаружили следы четырех рысей. По-видимому, большой самец, самка и две молодых кошки. Решили, во что бы то ни стало добыть шкуры этих зверей. Ведь за шкуру рыси  можно на фактории получить бензопилу «Дружба». Но  такого зверя без хорошей собаки не возьмешь. А  из пяти собак в бригаде  умной была только одна лайка. Рыжий объяснил ей задачу и потряс перед мордой шапкой из шкуры зверя, которого надо добыть.
Кучум заколотил своим видавшим виды хвостом, едва не переломав тощие ноги, которые устали и не убегут, о чем было написано каллиграфическим почерком на ступнях. Кобель  понял задачу, отбил передними лапами короткую чечетку и лизнул в ухо, намекая, что желания взаимны.
Мясо рыси  тоже годится в пищу и имеет нежный привкус домашней кошки, но вот собаки этот деликатес в пищу не употребляют, предпочитая противных на вкус мышей и сусликов.
Еще в тайге встречались следы росомахи, которые наматывали петли и круги вокруг мест обитания людей.
Теперь без присмотра оставлять продукты  было нельзя, потому что  если доберется этот поганый  зверь до запасов, вред нанесет немалый, а что не скушает, то порвет и раскидает. Такова его противная сущность.
К новому году выпал глубокий снег, и Серега с Рыжим уничтожили трех рысей, а один матерый самец ушел из окружения, при этом сильно попортив морду Кучума.
Впоследствии в фактории обменяли шкуры на три бензопилы «Дружба» с комплектом запчастей и двумя цепями, а по возвращении в базовый поселок приобрели за пилы три рысьи шкуры, из которых сшили в местном быткомбинате по шапке, а одну отдали за работу.
Подстрелили одинокого лося, а больше живности и не попадалось, да и росомаха куда-то исчезла.
Повариха всем надоела,  и  теперь в связь с ней вступали только по принуждению с ее стороны. В общем, жизнь без работы становилась  скучной и однообразной. Предстоял  еще последний приезд замерщика и праздник по завершению работ. Пинжака провезли по последним делянкам,  где усердно отпиливали торцы, и после подсчетов поняли, что план выполнен и даже больше. Нормировщик составил наряды, а замначальника поставил свою визу.
Начинался период ожидания денежных выплат  под расчет. В бухгалтерии не торопились, и только несколько бутылок шампанского и две шоколадки по бешеным расценкам со склада  ускорили процедуру выдачи денег.
Заказчику, согласно договоренности, отстегнули свой процент отката, да еще несколько счетов на праздники федерального значения. Ну да бог с ними! Пусть еще почешут репу, когда подойдет срок вывозить лес.
Но  об этом  мы узнаем через несколько лет из рассказов бывалых северян, где эта история передавалась из уст в уста, подобно легенде, прославляя сообразительность русского мужика-работяги.               




ПОНТЫ

Молодые реформаторы эпохи девяностых стареют, мозги слушаются плохо, да и с выдумкой туговато. А ведь сколько еще предстоит сделать, сколько успеть, чтобы было что вспомнить грядущим поколениям. Инфляция наступает, дефолт показывает свой звериный оскал, цены растут, а тут еще безработица. Инженеры стоят на бирже труда и не хотят идти в дворники, потому что там одни узбеки, учителя не хотят торговать на рынке, якобы там одни азербайджанцы и молдаване. А куда податься русскому человеку?
Но еще со времен Столыпина известно, что любое общество требует обновления. А что для этого требуется? Реформы! И вот как-то  после скучных полетов на истребителях, охоты на китов и блужданий по интернету руководители государства поехали на рыбалку.  Один из них в дельте Волги поймал окуня, а другой подцепил щуку килограмма на два. Перед смертью щука прошептала на ухо президенту заветную фразу, правда, без намеков на сходство со сказочным Иванушкой: «Перед выборами проведи реформы, дай народу пищу для ума, создай новые рабочие места, развей мифы о коррупции, и простые люди к тебе потянутся». Эта мысль глубоко засела в  лабиринтах мозга президента, и он выложил ее в своем твиттере, чтобы  затащить в паутину и премьера, хотя тот держался на расстоянии от адской машины, чему был обучен в школе комитета. Он больше доверял паролям, явкам и агентуре. Но сети есть сети, и попадется в них любой.
Премьер собрал экстренное совещание и сделал сообщение. «Мы тут посоветовались, – сказал он, –  и я решил: переименуем милицию в полицию, тем более что во всех странах это уже сделали за исключением Кубы, Венесуэлы и Кот де Вуар. Пора и нам вставать на путь цивилизации». Следующим выступил министр финансов и доложил, что в институте глобального развития провели сложные расчеты и пришли к выводу, что для того, чтобы повысить зарплату будущим полицейским в два раза, надо сократить милицейских в четыре. Молоденькая женщина, представляющая минсоцздрав и прочее развитие, предложила брать в полицейские людей, которые не боятся простуды, а потому должны быть толстыми и мордастыми. С ней не согласился министр внутренних дел. Он показал, как надо  делать «рыбку» и прочие позы йогов, и предложил уволить всех, кто весит больше шестидесяти килограммов, экономя при этом километры ткани на пошив новой формы. Исключением будет только генеральский корпус, да и то только те, кто имеет загородную недвижимость или ее аналоги за рубежом. На том и порешили – конец милиции! И только министр по культуре и телевидению поинтересовался, как же теперь будут называться сериалы под названием «Менты». –  «Понты»! – дружно ответили ему.
И вот вашему вниманию предлагается новый сюжет под новый закон.
Действующие лица и их краткая  характеристика.
1. Генерал. Служил начальником уголовного розыска в Одессе после войны, покончил там с преступностью и ушел на повышение в Москву, где покончил с притонами в Марьиной роще. В чине полковника был отправлен в один уездный городок, откуда вернулся уже генералом, потому что прикрыл своей грудью губернатора или премьера, но это уже не важно, а важно то, что на ордене Красной Звезды осталась вмятина от пули киллера да синяк в области сердца на всю оставшуюся жизнь. Был он жизнелюб и поедатель женских сердец, но после Одессы, где подцепил трепака, к связям относился осторожно, трижды проверяя возможность заражения, подсылая на разведку подчиненных.
2. Анастасия. Имела погоняло Мельник, потому что молола все подряд, не думая и не понимая, что говорит. Она имела доступ ко всем задержанным, потому что числилась психологом, хотя и училась на терапевта, а вообще-то, имела звание майора полиции за обширные связи с общественностью.
3. Вячеслав Петрович Нилин. Имел теперь звание капитана полиции, но никогда этим не хвастался, а в прошлом вел дела всех криминальных авторитетов и за это получил звание «человек в законе» по рекомендации двух уважаемых людей и кликуху Адвокат. Вот с этим званием и служил он теперь в полиции под началом генерала.
4. Подполковник Федорцов, по кличке Сухов. По причине маленького роста вначале подряжался на телевидении, рекламируя жигули шестой модели, изображая, как там ему комфортно и свободно сидеть. Потом в нескольких сериалах воевал в Афгане и Чечне, а после контузии ушел в органы руководить оперативной работой.
5. Полковник Селин, он же Габен, он же Дебил. Очень плохо соображал после травмы головы в первых сериях «Ментов», да и в новых сериях ему явно не везло. При преследовании опасного преступника, крепко ударился лбом о металлическую балку. Правда, рецидивист первым  приложился к балке и упал, а Габен уже прямо на него, за что и получил внеочередное звание в новом сериале, обогнав Федорцова, но по-прежнему слушался его и подчинялся. Еще Селин любил пельмени, особенно их готовить, но попробовать их на вкус ему не удалось ни разу. Как только вода закипала, раздавался звонок и Габен мчался на службу. В первых сериях он славился умением выбивать двери с разбега, но времена изменились, и теперь преступники прятались за стальными, а Дебил продолжал биться о них плечом, после чего ходил с загипсованным предплечьем. Еще всю свою долгую жизнь он мечтал жениться, но времени на это категорически не хватало, да и не знал он, как это делается.
6. Анвар Алибабаевич Либабов (кличка Антон, он же Профессор, он же Туркмен, что в переводе означает «турецкий мужчина»). Он имел звание профессора в Ташкенте, организовал кафедру прикладной математики, потом бежал в Таджикистан, где с помощью компьютерной графики прокладывал пути наркотрафика под надзором спецслужб. Потом, при выводе войск из Афганистана, сопровождал эшелон с наркотой под кодовым названием «Шелковый Путь». Но все эти события проходили на студии «Киргизфильм» и широкому зрителю известны не были. В Москве состав задержали, а курьера взяли в спецотдел, где он верой и правдой служит генералу. Звание профессора ему вернули, но полностью доверять не могли, а потому все сотрудники были ему начальниками и звали между собой Туркменом, хотя был он узбеком, а может даже, татарином.
7. Полковник Кабанов – начальник СОБРа. Мастер восточных единоборств, один может взять до двух десятков вооруженных бандитов, причем те в схватке поубивают друг друга.
8. Самое главное лицо – Елена Петровна, товарищ лейтенант юстиции, сотрудник прокуратуры, зорко следит за деятельностью спецотдела.
Рождение спецотдела
В министерстве на коллегии присутствовал член из Госдумы по безопасности и указал на рост висяков, глухарей и покушений на высоких чинов из руководства. Так был создан спецотдел, которому поручались все дела, которые не могли раскрыть другие отделы. Это  серийные убийства и наркотики, маньяки и всякие финансовые пирамиды.
Начальником назначили Генерала, а в состав особой группы вошли Настя – психолог, Адвокат, Габен, Сухов, Антон с компьютером и полковник Кабанов со своими людьми в черных масках.
Главное, чтобы сотрудники не выделялись среди серой массы горожан. Вместо офиса им передали на ответственное хранение старинный особняк на Литейном, тем более что денег на его ремонт и содержание не было в бюджете города.
В качестве транспорта использовались обычные лэнд крузеры и прочие джипы, и только Генерал ездил по старинке на двухсотом мерседесе, правда, последней модели и с водителем криминальной внешности, который в случае необходимости мог перетереть любую тему и заставить ответить за базар. Это тоже помогало слиться с толпой.
Генерал занимал второй этаж особняка, куда вход был запрещен всем без исключения. Ранее там проживала великая княгиня. Теперь второй этаж был оборудован по последнему слову техники. Все помещения первого этажа просматривались видеокамерами, замаскированными под шурупы, а в душевых кабинах и туалетах их было несколько. Генерал часами смотрел в мониторы, слушал споры и предположения сотрудников, анализировал и в нужный момент появлялся на лестнице и давал нужные и своевременные советы. Знал он, когда наступают критические дни у Насти, и отправлял ее на легкие задания, а Габена жалел чисто по-мужски, следя за его упражнениями в туалете, не имея возможности помочь.
Анастасия носила с собой маленький «вальтер», который легко помещался в специальном кармашке трусиков, и в трудные моменты она выхватывала его и звонким голосом кричала: «Стоять! Полиция!»  А вот в разговорах она слегка приоткрывала рот и сквозь зубы что-то проникновенно шептала, больше надеясь на свои выразительные глаза, готовые в любой момент пролить слезы.
Анастасию все понимали с полуслова, потому что, если выслушать всю фразу полностью, становилось совсем непонятно, о чем она бормочет.
«Товарищ генерал, разрешите, я поговорю с задержанным?» –  «Настя, именно об этом я хотел Вас попросить. Идите!» –  и проводил пристальным взглядом нижнюю часть туловища психолога-терапевта.
Настя входит в изолятор, обнимает за плечи терпилу и базарит с ним по фене, склоняя к признательным показаниям. Она жалуется на свою тяжелую жизнь, слезы ручьем льются на куртку подозреваемого. В доступной форме объясняет, что если  тот признается в преступлении, которого он не совершал, то ему оформят явку с повинной, а это уже треть срока долой, сотрудничество со следствием – это еще половина, а если учесть всю совокупность раскаяния и смягчающих обстоятельств, то возможно освобождение прямо в зале суда, а может, еще будут должны. После бесед с психологом подозреваемые во всем сознавались и шли по этапу с чистой совестью. Генерал не скрывал своего удовольствия и еще ласковее смотрел на Настю. Та и сама приглядывалась к начальнику, смотрела прямо в глаза и шевелила ресницами, но еще не знала, с какой стороны подступиться.
Рабочее место психолога располагалось напротив Адвоката, и при каждом расслаблении протянутые ноги касались друг друга, а глаза в это время источали  негу и тоску.  В прошлой жизни Адвокат имел связь с Настей, но по причине своей алкогольной зависимости ни разу не доводил дела до конца, ссылаясь на мораль и международное право. Но она его любила и надеялась, что когда-нибудь  он сможет, или это сделает Генерал?
По этому клиенту были свои сомнения. Живет без жены, все время на втором этаже, без женщин, без мужчин, как-то все сам по себе.
Подполковнику Сухову беспрекословно подчинялся полковник Габен, которого преступники звали между собой Дебилом за нерасторопность ума. Сухов умел стрелять с двух рук, делая кувырки и прочие приемы, но в мишень попадал только с правой. А вот по скорострельности не было ему равных в отделе, а потому выделили ему два «Стечкина», где патронов помещалось значительно больше, чем в «Макарове». За время съемок сериала ему еще не удалось застрелить ни одного преступника, а вот напугать до смерти – это пожалуйста.
По требованию инструкции, перед тем как поразить противника, нужно закричать, что это полиция, потом сообщить права,  и только после того, как тот начнет палить из автомата, сделать два предупредительных выстрела в воздух.
Служба собственной безопасности зорко следила за  соблюдением правил операми и после каждой стрельбы требовала пули на анализ. Стрелять вверх надо было строго по вертикали, чтобы пули возвращались и падали под ноги полицейскому. Во время сбора предупредительных пуль преступник успевал убежать. Федорцов этим правилом пренебрегал и покупал «маслята» на Митинском рынке по тысяче за коробку. Да и у владельцев автоматов предупредительных выстрелов предусмотрено не было, и клали они направо и налево на все эти ментовские, а теперь уже понтовые, законы.
В отделе сложились доверительные отношения. Генерал давал указания Насте, та передавала их Адвокату, а тот в свою очередь напрягал Сухова. Подполковник отдавал распоряжения Габену и ждал их выполнения. Следствием никто не занимался, а все по очереди озадачивали профессора Либабова.
Антон был человеком безотказным, дружил с компьютером, имел к нему нежную привязанность, за что аппарат давал ответы на все вопросы, даже глупые и странные.
Анвар Алибабаевич был слаб к женскому полу, а потому не имел с ними контактов.
Была у него всего одна слабость – громадная ящерица игуана, которую приобрел по случаю на птичьем рынке за пятьсот целковых. Кушала эта гадина только мух и тараканов, а когда кончались даже комары, она выбиралась из стеклянного террариума и питалась исключительно запасными мокасинами подполковника Сухова. Около года копил он деньги, откладывая из скромной зарплаты тысячу, пока не купил мокасы из крокодиловой кожи. Надевал он их только в особых случаях и хранил в сейфе. Но игуана добралась до туфлей и отъела от них верхние части. Для всех сотрудников оставалось загадкой, как ящерица забралась в сейф и как оттуда уползла. Туркмен, знаток обитателей песчаных пустынь, нашел объяснение сразу. Несколько лет назад  владелец сейфа потерял ключи, и один знаменитый медвежатник вырезал заднюю стенку автогеном и теперь пользовались этим ящиком через задний проход. Еще кушала ящерица носки Габена, которые он складывал в пакет из Макдонольдса, который тщательно прятал запахи носков среди ароматов фаст-фуда.
Способность менять окраску и принимать формы сосудов и пепельниц позволяли игуане подолгу находиться на свободе, и только Генерал, осветив комнаты нижнего этажа особым излучением, обнаруживал ползучую тварь и возвращал в террариум.
Анвар все время был в поиске. В базе его данных уместились все преступники, в том числе и те, кто встал на путь правонарушений и еще не был осужден. Он ждал только приказа, чтобы распечатать фотографии и указать точный адрес «малины». А Сухов с Габеном возьмут преступника с поличным, можно не сомневаться.
По собственной инициативе изготовил «жучки» и с помощью местной шпаны прикрепил их ко всем такси и бомбилам местного значения, о чем и доложил Генералу. Теперь маршруты движения транспорта были под контролем.
«Вам бы в диспетчерской работать, а Вы – в спецотделе!» –  «Так точно, товарищ генерал! Но если преступник будет скрываться на такси или на частнике, мы его тут же возьмем». – «Согласен!» –  сказал начальник и ушел на второй этаж  наблюдать за сотрудниками.
Настя в это время  смотрела в глаза Адвоката, но своим проницательным умом понимала,  что сегодня опять секса не будет, а пойдет сей мужчина в бар, и примет свои сто пятьдесят перед сном, и будет до полуночи любоваться легкой эротикой по телевизору с бутылочкой пива «Охота», приготовленного по старинным русским рецептам, когда в жигулевское добавляли граммов сто водки, но тогда этот напиток назывался «ёрш».
Полковник Кабанов узнавал своих подчиненных только в масках и бронежилетах и все свободное время бил руками и ногами какой-то висячий мешок, отрабатывая ненависть к противнику.
И вот однажды Генерала вызвал к себе на ковер замминистра полиции, его давнишний друг и соратник по Одессе, где под руководством самого маршала Жукова прессовали бандюков и прочую «босоту», а потом переключились на Москву, где выводили из строя организованные группировки, пока за них не вступились депутаты. Замминистра сообщил Генералу, что наступила эра законности и прозрачности. Теперь прокуратура, как самый безупречный и чистый орган, будет следить и контролировать деятельность полиции.
Так появилась в жизни Генерала Елена Петровна – лейтенант юстиции, имеющая полномочия надзора за спецотделом. Молодая женщина, приятной внешности, но вызывающих манер и полная амбиций. Она сразу поставила Генерала на место и потребовала, чтобы он принимал решения только после согласования с ней и отчитывался о деятельности отдела регулярно. Начальник согласно кивал головой, но думал о чем-то своем. Он мысленно представлял лейтенанта без формы, да и вообще без ничего, и загадочно улыбался, сосредоточив взор исключительно на нижней половине фигуры.
Елена Петровна  прочитала мысли на расстоянии, несколько ослабила служебный напор и разрешила  пригласить себя вечером в ресторан, а потом и на чашку кофе в скромной квартире  одинокого начальника спецотдела. 
Наиболее интересные дела вошли в историю криминалистики и в многосерийный  телефильм под названием «Понты».
В Питере прошла волна убийств, которая всколыхнула весь город. Погибшие женщины были молоды и красивы, жили в разных концах северной столицы, служили в конторах, не связанных между собой, одни имели любовников, другие обходились без них, одни богаты, другие еле сводили концы с концами. Да и способы убийства были разными – от огнестрела до обычного удушения.  На этих событиях и были сосредоточены  первые двенадцать серий. Еще три серии Антон Либабов блуждал по всемирной паутине, Настя анализировала, Адвокат вспоминал всех бандитов, которых защищал в прежние годы, и встречался с ними, где за бокалом виски тосковали по лихим девяностым. Сухов и Дебил терпеливо ждали своей очереди, когда нужно будет  вышибать двери и пострелять с трех рук. Генерал уже две серии сидел в своем кабинете на втором этаже и наблюдал за Настей, которая  с тоской глядела на самый большой шуруп в стене и ждала любви и ласки. Начальник уже все знал, но хотел, чтобы сотрудники сами додумались до развязки. Однажды он целую серию спускался по лестнице и говорил, глядя на Настю: «Ищите нечто общее во всех жертвах. Здесь и развязка!»
И тут в узбекскую бритую голову Анвара пришла: во всех случаях у жертв на шее были обнаружены синяки, которые в прежние годы назывались «засосы». Они получались от страстного поцелуя в шею.
Сравнив факты, объединили все дела в одно и передали Адвокату. Путем логических рассуждений он пришел к выводу, что действует маньяк. Тот подстерегал свои жертвы в клубах, ресторанах, саунах и других злачных местах и целовал в шею, оставляя засос. А дальше  – самое главное. Мужья жертв, увидев засосы на шее, лишали их жизни любыми доступными методами.
Маньяка решили брать на «живца». Настя в декольтированном платье посещала все злачные места Питера, и маньяк не заставил себя долго ждать. В кафе на Литейном подавали кроме кофе таблетки, от которых случался моментальный «приход». Молодой человек пригласил Настю на танец и одной рукой начал шарить ниже талии, а она изгибала лебединую шейку, подставляя сонную артерию под долгожданный засос. Сухов и Габен наблюдали за происходящим в бинокль, но засос не появлялся. Еще рано! – решили оба оперативника. И только после того, как насильник овладел майором милиции по обоюдному согласию в подсобке, тот был скручен и осужден условно по всем эпизодам, тем более, что Анастасия убедила его  дать признательные показания и сводить еще раз в подсобку для следственного эксперимента.
Еще одно громкое дело поставило на уши всю элиту города. Убит член законодательного собрания, причем при выходе из служебной машины на ступенях здания заседаний. Несмотря на выходной день, депутаты собрались на внеочередное заседание. Надо было срочно поделить деньги, которые инвестировал один уважаемый гражданин, и выделить ему участок на Царских Землях, выведя их из собственности города. И вот незадача – самый главный распорядитель кредитов убит. Не так жалко депутата, как обидно, что теперь надо искать деньги, а потом еще делиться с полицейскими. И опять, несмотря на субботу, весь спецотдел в сборе. Габен опять только что замочил самодельные пельмени, Сухов только начал ласкать расслабленные длинные ноги своей жены, Настя даже не успела накрасить губы, а вот Адвокат все успел: он опохмелился и был в хорошем расположении духа. Анвар Алибабаевич в эту ночь не спал. Его любимая игуана мучилась животом и постоянно портила воздух. Она вечером  скушала носок Габена, и теперь с запахами на первом этаже не справлялся даже мощный кондиционер. На мониторе уже высвечивались фотографии депутатов и их помощников.
Генерал, как всегда в костюме, мокасинах из кожзаменителя, медленно спустился по лестнице и приготовился выслушать версии.
Все члены заксобрания во время убийства находились в зале заседаний, что подтвердили камеры видеонаблюдения. Наступило замешательство, и только профессор расставил все по своим местам. Он высветил на экране портрет мужчины с мужественным  лицом. Это  помощник убитого депутата – Козлов Виктор Егорович, он же Козел, он же Витек, он же Горыч, глава Пушкинской ОПГ. Имеет стаж в восемнадцать лет строгого режима, коронован в девяностые, тогда же приглянулся будущему депутату, а потому стал представлять его интересы как среди себе подобных, так и среди милицейских, которые относились к депутату с уважением за то, что вел он честный бизнес по крышеванию казино и домов свиданий.
Депутат приблизил Козла к себе и назначил помощником с перспективой на будущее. Первые месяцы метался, как белка в колесе, голосуя за отсутствующих, потом учил непослушных нести «государеву службу», заработал немного бабла и купил по случаю место в Думе, рядом со своим хозяином. Теперь предстояло  за год отбить миллион зеленых, вложенных в должность, а потом и приумножить их втрое. Но как-то скучно было заседать,  и отдал он карточку соратникам по партии, пусть голосуют как надо. Купил небольшой особняк  и повесил вывеску ПРПБ (Первый Российско-Питерский Банк). Должность директора предложил своему прежнему начальнику, а когда тот отказался, заказал его, и оказался он убитым на ступенях Заксобрания.
Киллера нашли мертвым после захвата бригадой полковника Кабанова, значительно упростив процедуру следствия и суда. Следующие серии уже почти готовы и уже имеют названия: «Понты-3», «Понты-4» и «Без Понтов».





Сочи
Город Сочи – столица развлечений и мечта любого мальчишки из южного города.
Здесь можно воплотить мечты и желания, проявить таланты, встретить первую любовь и заработать денег. 
У нас, в Туапсе, где я родился и вырос, все мечтали о Сочи. И не для того, чтобы учиться там в школе или в училище, где готовят работников по обслуживанию отдыхающих. Таких и у нас хватает! Официанты, водители такси, экскурсоводы – это на первый случай.
А вот пацаны из Таганрога могли «лопушить» в карты курортников, следующих вдоль черноморского побережья. Кстати, в Туапсе меняли электровозы на паровозы, потому что на этом отрезке одноколейного пути электричество провели только на освещение тоннелей и фонарей у остановочных платформ.
В конце пятидесятых, когда вождь народов был уже повержен в умах просветленных столичных жителей, здесь еще на каждой промежуточной станции красовался монумент с изображением мужчины с усами и в шинели, а может, и в бурке. В общем, символ Кавказа и районов к нему примыкающих.
В Туапсе было скучно, да и город был не курортным. Одним словом – порт. Кругом грязь, солярка и мазут, идут к причалам самосвалы с кукурузой и семечками, снуют бензовозы и везут в Краснодарский край что-то жидкое.
Мы, тогда еще пацаны, не знали, что и куда возят, но все равно приноравливались к порту, чтобы стырить хоть что-нибудь. Охранников с автоматами тогда еще не изобрели, а сторожа больше трепали за уши, отнимали ворованное и делили меж собой, а потому на территорию порта пропускали легко, а обратно – с усиленным таможенным досмотром. Редко удавалось спереть что-нибудь фартовое, а к продаже товар и вовсе не годился. Для собственных нужд таскали финики с косточками внутри, но зато ужасно сладкие. Весной, когда на деревьях появлялись плоды грецкого ореха, весь город ходил с ослепительно черной улыбкой. Не дожидаясь, когда плоды созреют, срывали их прямо в зеленой кожуре, доставали внутренности и лакомились нежной мякотью. А вот зеленая оболочка придавала коже черный окрас, который не смывался даже во рту недели две, а то и больше, если не пользоваться зубной щеткой.
Азарт воровства и обладания чужим имуществом, был знаком всем мальчишкам портового города, в чем нельзя было отказать и взрослым, но те уже делали дела в особо крупных размерах.
Местное начальство не отказывало себе в удовольствии наказать портовых и осудить по всей строгости с отбыванием наказания в колонии-поселении. А находилось это поселение километров около пяти от города, сразу за цементным заводом и звалось зоной. Сюда ходил автобус, но не с обслугой и охраной, а с местными жителями, которые промышляли исключительно контрабандой. На своих катерах и моторках швартовались у борта иностранца, стоящего на рейде, быстро грузились и уходили в затоны около зоны, минуя таможню и досмотр.
Из охраны в поселении служил один прапорщик пожилого возраста, и, чтобы отлучиться в город, надо было разбудить его, дать магарыч и получить справку с печатью об увольнении, о чем появлялась соответствующая запись в толстой тетради.      
Самовольная отлучка считалась побегом, и могли отправить по этапу, но этого не случалось, потому что бесплатные работники и самим нужны. Наиболее сноровистые помогали браконьерам и рыбакам, а потом и вовсе оставались жить на зоне. Рыбаками назывались курьеры, которые таскали брикеты с мороженой рыбой из трюмов рефрижераторов, промышлявших в водах Индийского океана.
Руководили туапсинскими авторитеты из Краснодара и Ростова, но основную марку держали серьезные мужчины из Армавира и Таганрога. Местная милиция постоянно держала палец на спусковом крючке, а секретари райкомов и исполкомов держали бандитов на своем.
Нам, портовой «босоте», с окраины Черноморского курорта, места для воплощения своих фантазий и возможностей, оставалось совсем чуть-чуть. Скупали у иностранных моряков поношенные клеши, тельняшки и французские береты с пампушками, которые так любили носить местные модницы и проститутки. Правда, слово «скупали» не совсем верно, а правильнее сказать – бартер, или обмен, на шнапс местного производства или, еще проще, самогон, настоенный на табаке или курином помете, отчего похмелье становилось наиболее болезненным и требовало продолжения банкета.
Через перевал в город на море прибывали поезда и здесь переоснащались на паровозную тягу. Перед каждым тоннелем или мостом через речку висела табличка: «Закрой поддувала! Не сифонь!» Такая же надпись красовалась и на кабине машиниста. В те времена поезда пыхтели копотью, а в тоннелях могли отравить жизнь людям, кочующим вдоль побережья на крышах и ступеньках вагонов. Эту фразу взяли на вооружение все блатные при разговоре с «залетными».
Стоянка длилась четыре часа, а часто и больше, потому что вначале пускали «литерные», а колея все равно одна, и встречные ожидают друг друга на разъездах около станций и тоннелей.
А ведь народ едет на море, отдыхать и купаться, и первые встречи с синим Черным морем наступают около морского порта Туапсе. Посетители душных вагонов бросаются в морскую пучину и плывут, разгребая перед собой пятна удивительной красоты, искрящиеся на солнце фиолетовыми оттенками пролитой нефти.
После каждого купания вдоль пирса выстраивалась вереница зловредных старух с пузырьками керосина и тряпочками для протирания масляных пятен на теле. Пацаны,  как более сноровистые, приобретали в лизинг у татарина четверть керосину в его лавке и шли оттирать прибывших на курорт. Один, самый маленький, нес бутыль, а остальные шныряли среди измазанных купающихся  и  мыли их тряпкой, смоченной в керосине. Потом самые опытные провожали отмытых к вагонам и выторговывали денег и продуктов из столичных запасов.
Бабки ругались на мальчишек, но бизнес запретить не могли и перемещались поближе к вагонам, где торговали картошечкой, яичками и вязанками вяленой ставридки. На любителя имелись и раки, завезенные из лиманов Ростовского края. Поэтому путь от Туапсе до Сочи был приятным и насыщенным. Все подсобки в вагонах проводники занимали под пиво и успешно торговали под раков, когда даже жены не могли противиться такому коротанию времени.
А вот те, чьи жены противились культурно отдыхать, увлекались купанием в море, когда поезд останавливался около тоннеля или на разъезде. Народ сбегал вниз по крутой насыпи, бросался в ласковые воды и устремлялся к берегу. Но волны, даже очень мелкие оттягивали тела от берега, а крутой склон рассыпался крупной галькой, и в результате поезд уходил вдоль побережья, а на обочине оставались пассажиры в одних трусах, которым еще долго придется догонять уходящие в сторону Сочи поезда. Попутные составы делали короткую остановку, подбирали отставших и оставляли столько же любителей морских купаний.
В городе Сочи в здании вокзала имелся зал, где встречались нормальные пассажиры с отставшими. Путь к месту встречи обозначался указателями со стрелками. На платформы из поездов выходили благочестивые главы семейств с громадными чемоданами и сопровождающие их лица в виде расфуфыренных жен и детишек, одетых в матросскую форму.
Отдельно, небольшими группами двигались мужчины в трусах, стыдливо прикрывая руками те места, которых и так не было видно. Трусы у всех были черного цвета и исключительно из материала, под названием сатин. Пользуясь этим однообразием, отставшие изображали спортсменов и бежали трусцой по направлению, указанному стрелками. Некоторые так входили в роль, что пытались обогнать идущих впереди и уйти в отрыв, но пресекались звучным свистком милиционера, следящего за движением.
В просторной веранде стояли женщины с детьми и чемоданами. Многие держали в руках фанерки и картонки с надписью имени или клички отставшего. Это помогало быстрее объединиться семьям. Все отставшие  доезжали последний отрезок пути на крыше или в тамбуре, а вот машинисты не всегда выполняли требования инструкции. Они не закрывали поддувала, да еще и сифонили в тоннелях.
В результате все пассажиры, кроме черных трусов, имели еще и черные физиономии с сияющими глазами и белозубой улыбкой. Все это напоминало выход из глубокой шахты работников, установивших мировой рекорд по проходке и добыче угля. Впрочем, встречающие отличались только более нежным оттенком лица.
Редкие гости города-курорта приезжал по санаторной путевке, и их встречали потрепанные автобусы с крупной надписью на лобовом стекле с названием санатория. Все остальные разбредались по площади одного вокзала в поисках приюта. Частный сектор сидел вдоль парапета с рекламой на бумажках, вырванных из школьных тетрадок. На них значилось: две кровати, отдельный вход, туалет, умывальник, вид на море. Все это в различных сочетаниях означало, что жилище это находится высоко в горах, откуда видно море с далекими пароходами, а автобус к пляжу ходит каждые два часа.
Отдельно сидят женщины полной наружности и предлагают комнаты в городе, но уже совсем по другим ценам.
В дальнем углу расположились мужчины армянской внешности, их легко можно узнать по большим кепкам, которые те не снимают даже в самую большую жару. У них в руках картонки с заманчивой надписью: «Гостиница! Места есть!» Здесь тебе за отдельную, но очень большую плату дадут  бумажку с названием отеля, с печатью и надписью: «Бронь». Теперь можно поселиться либо в «Жемчужину», либо в «Сочи», а если повезет, то и в «Мацесту», рядом с особняком самого первого Секретаря.
В санаториях высшего класса селились серьезные люди. Это были цеховики, работники торговли и воры в законе. Им светить деньги было западло, а тратить и тому вреднее. Поэтому даже в ресторанах оставляли чаевые не в рублях, а в копейках, за что их не уважали официанты и халдеи. А любили они мелких коммерсантов, которые приехали в Сочи оттянуться и потратить деньги на простор души. Кушали на двести, а платили вдвое, а при личном обаянии официантки –  и более щедро.
Люди среднего достатка, которые попадали в гостиницу по спецпропуску от лиц армянской национальности, экономили даже на завтраках, покупая с вечера колбасы для бутербродов, отстояв приличную очередь в душном магазине. Были они в «пинжаках», при галстуках,  в соломенных шляпах, с женами и детьми.
Появлялись в городе и солидные дяди, приятной внешности с хорошими манерами и громким командным голосом. Это выдавало в них больших начальников из столицы или из союзных республик. Обычно их сопровождали молоденькие «дочки» и даже «внучки», чьи капризы неуклонно исполнялись «папиком».
По какой-то случайности добрая половина отдыхающих имела еврейское происхождение, которое тщательно скрывалось от посторонних, завистливых глаз. Даже Гена Хазанов, известный как выпускник дагестанского кулинарного техникума,  только в годы перестройки стал писать в анкете против графы национальность,  гордое слово – еврей.
Самой престижной гостиницей в городе Сочи была «Жемчужина». Была еще и «Приморская», но это уже рангом пониже. Здесь  месяцами проживали люди из солнечной Грузии. Это директора магазинов, руководители подпольных фабрик и прочие начальники. Около них ошивались наши артисты разговорного и других жанров.
Особенно любим был известный грузин по фамилии Розенбаум. Он пел по вечерам под гитару чудесные песни, чуть с хрипотцой, но с большим чувством, выдавливая слезу у слушателей, которым давно надоело многоголосье застольных грузинских мотивов. За исполнение всегда полагалось место за столом с обильной  едой и выпивкой, а иногда перепадали и конкретные денежные знаки.
В  уголке пляжа, рядом с волнорезом, топтался ничем не примечательный Фима Шифрин. Весь внешний вид начинающего артиста и его жалобный голос вызывали сочувствие, но к столу его не приглашали и только иногда позволяли выступить в Летнем Саду на общественных началах под редкие хлопки слабослышащих пенсионеров. И лишь спустя много лет, поднакачав мышцы, почувствовал себя уверенно и попал  под крыло Регины Дубовицкой  по рекомендации самого Владимира Натановича. Так  стал Фима заслуженным евреем разговорного жанра.
В городе-курорте не было очистных сооружений, и все продукты жизнедеятельности отправлялись в море. Волнорезы скрывали в своем железобетонном чреве громадные трубы, по которым в море сливалось содержимое унитазов элитных гостиничных комплексов. В местах выбросов устанавливались буйки, за которые заплывать было категорически запрещено. Здесь  можно и вляпаться в то, что не тонет. Правда, к берегу все равно подгонялось «это» и создавало неприглядный вид на цветных фотографиях в память о курорте.
В наши дни, после ликований по поводу предстоящей олимпиады, решили построить очистные, правда, только в зоне проведения. И теперь поля аэрации на Красной Поляне с успехом заглушают терпкие запахи магнолий и платанов.
Что такое Сочинский пляж? Это кусочек суши, сложенный галькой и расположенный между морем и парапетом набережной и протянувшийся от морского порта до забора гостиницы «Жемчужина».
Все пространство застелено полотенцами и  незамысловатой одеждой вместе с тапочками под названием «вьетнамки». Многие отдыхающие отправляли гонцов еще затемно, чтобы разложить простыни и прочие тряпки и застолбить места для загорания. Проходов к морю не было вовсе, поэтому приходилось шагать через распростертые тела, вызывая недовольство последних по поводу загораживания солнечных лучей. Для тех, кто добрался к ласковым волнам, предстояла еще одна, очень сложная задача: отыскать свою одежду. Иногда это удавалось только к вечеру, когда пляж пустел, да и то, если ее еще не сперли. Отдыхающие перемещались на набережную или в дендрарий, но в большинстве народ предпочитал гулять по платановой аллее.
Самые изысканные рестораны располагались на морвокзале. Здесь специально обученные официанты провожали к столику, принимали заказ и неторопливо обслуживали. Особо востребованы были цыплята табака, жареные барабульки и салат из свежей капусты. А вина исключительно мускатные, прасковейские, краснодарского разлива. Коньяк армянский и только трех звезд, а вода, конечно же, «Боржоми», а уж на десерт непременно мороженое разноцветными шариками и слегка политое вареньем. Многочисленные кафе и палатки торговали пирожными и кофе по-турецки.
Впрочем, не все отдыхающие могли позволить себе ресторанную роскошь. Утром – бутылка кефира с булкой, а в обед, после очереди, напоминающей вход в Мавзолей, можно скушать первое, второе и компот в общественной столовой, закусочной или в пельменной. Везде подавали одно и то же, но только по разным ценам,  отчего и протяженность очереди была различной.
В ресторанах днем народу было совсем мало, да и подавали здесь комплексные обеды,  ничем не отличимые от столовских. Правда, на столах лежали скатерти и  наборы, где кроме ложки и вилки имелся тупой ножик.  Еду приносили официанты, но  на это уходил целый час драгоценного времени, предназначенного для загара. Да и денег эта процедура требовала столько, что кушать  потом еще долго не хотелось.
В те годы впервые появилось заморское кушанье под названием пицца. Это изобретение итальянской кухни продавалось в отдельных ларьках при ресторанах. Не надо было заходить в зал, сидеть за столиком в ожидании официанта, а просто подойти, купить и скушать.  Шустрые итальянцы армянской национальности пекли у себя дома лепешки и привозили на тележке к «Пиццерии». Здесь у ресторанных работников и посудомоек покупали остатки сыра, колбасы и прочих не скушанных продуктов, поливали это томатным соусом, подогревали в печке на натуральных дровах из чурок плодовых деревьев. Эта еда шла «на ура», и особенно ее любили дети и подростки.
Наиболее расчетливые отдыхающие прибегали к услугам «шустрого питания». Женщины в белых фартуках торговали пирожками по пять копеек. На вид изделия имели неприглядный вид помятой внешности, но ужасно вкусные, с начинкой, напоминающей мясо, но это было нечто другое, нам неведомое.
Бочки с пивом стояли на каждом углу и с успехом дополняли процесс быстрого питания. Даже в самую лютую жару напиток оставался прохладным. Встречались и бочки на колесах, где наливали в пол-литровые кружки сухое столовое вино. Этот напиток хорошо утолял жажду и заглушал чувство голода.   
Днем женщины лежали на спине, подставляя жарким лучам подмышки и внутренние части ляжек ног. Мужчины обычно слонялись по набережной, некоторые ловили рыбу с мола около морского порта, другие коротали время за преферансом и шахматами на интерес. Когда к берегу подходила ставридка, на молу высаживалось около тысячи рыбаков, как отдыхающих, так и местных. Для приезжих около порта продавали червяков по пять копеек за штуку, как за пирожок, потому что в Сочи они не водились и привозили эту наживку любителям рыбалки из Краснодарского края, а то и из Ростова. Особым спросом пользовался «морской червь», который водился в песке морского дна далеко от берега. На него можно поймать и барабульку, и ерша, а если повезет, то и «петуха». Один залетный рыбак из Тюмени таскал ставридку одну за одной, на зависть остальным, которые молча созерцали неподвижные поплавки. А он насаживал  икринку из банки, припасенной из подарочных наборов, которыми награждали передовиков к великим праздникам.
На набережной, среди старинных колонн, стояли массивные мраморные лавки, но занимали их исключительно игроки в преферанс. Листы бумаги для записей результатов игры были отпечатаны типографским способом, что придавало больше смысла и значимости. Вокруг игроков собирались болельщики и молча созерцали процесс, и только отдельные личности покусывали ногти,  чесали нос или моргали глазами, тем самым оповещая тайных партнеров о карте соперников. Это были профессиональные шулеры. Они выигрывали, давали выиграть другим, чтобы не сбивать азарт, но всегда уходили при деньгах. Пусть и не очень больших, но зато каждый день.
Местные мальчишки отличались особым цветом загара и выгоревшими добела волосами. Они ныряли с высокого парапета в набегающую волну, лихо встряхивали головами, ловко ныряли и плавали каким-то особым стилем, обязательно шлепая ладонями по воде.
Еще любили местные купаться при волнении моря в три-четыре балла. Вода, разбиваясь о волнорез, волокла тела к берегу и выкидывала их на гальку, за линию прибоя. Ребята выстраивались сзади молодых девушек и сисястых теток,  а волна смывала тех прямо в объятия молодых людей. Пока течение тащило и кувыркало тела к берегу, успевали потискать и полапать женскую плоть к обоюдному удовольствию.
Вовка, мальчик из Туапсе, уже вырос в сочинского юношу с погонялом Местный.
Проживал он в Дагомысе, в трех остановках от местной столицы, у своего дяди, который всю сознательную жизнь провел на Колыме, теперь вернулся в теплые края,  в отчий дом, и жил безбедно, сдавая комнаты, террасы и сараи отдыхающим. От дел он отошел. А вот после освобождения в море ни разу не купался по причине многочисленных рисунков по всему телу, да и кожа уже загар не принимала. Дядя учил племянника жизни и передавал опыт смышленому подростку. Вован быстро усвоил, как надо «болтать по фене», и начал сбивать пацанов в стаю, которая быстро завоевала авторитет не только в Дагомысе, но и в Сочи и до самого Туапсе. К банде постепенно примкнули мелкие группы,  промышлявшие в городе-курорте, обложили данью частных предпринимателей и торговый люд. Вот только на крупных барыг сил пока не хватало. Но время идет, молодые бандиты взрослеют и «встают на крыло», а тем временем все пространство от Лазоревского до Адлера объявляется единым городом с названием Большой Сочи. А Вован стал одним из признанных авторитетов и принимал участие во всех стрелках и разборках, особенно когда доить эту большую корову пытались не только местные, но даже московские. К нему каким-то боком прибился пацан, по прозвищу Немец. Был он черняв, а кудри не выгорали даже на солнце. Имел высокий рост, а в детстве несколько месяцев ходил на секцию бокса в дом пионеров, отчего в осанке появилось нечто угрюмое и угрожающее. Он пытался держать форс среди сверстников, но всегда был бит более мелкими соперниками, к которым не мог приноровиться из-за высокого роста, а те старались сделать больно исключительно ниже пояса. Свое погоняло он получил не за национальность, а исключительно из-за фамилии Немцов.
            Немец выставлялся на стрелках, как красивый в своих размерах, с суровым взглядом, а главное, с умением много говорить. И вот с этим черноморским акцентом ушел он в  Нижний Новгород, а потом и в Москву, где политика приняла его в свои объятья и не отпускает  до сих пор. А Вовчик  стал первым помощником мэра, потом ушел в бизнес и скупил землю в Ясной Поляне. После этого предложил руководству страны поучаствовать в борьбе за участие в олимпиаде. Шустрые мужчины из администрации президента подсуетились, вложили деньги куда надо и тендер выиграли. Другие участники конкурса скромно отказались. И вот под ликование публики потекли деньги на стройки олимпийских объектов. Теперь у Вовчика   акции на землю. Тридцать процентов надо отдать премьеру, десять – президенту и еще пять – министру финансов, пусть качает денег, сколько не жалко. Остальные и сами при делах, осваивают деньги быстрее, чем строят.
           Остается только одна задача: продержаться еще десяток лет, а для этого нужна стабильность в государстве. Главное, чтобы верховные правители не покинули свои руководящие места. Пусть пересядут в разные кресла, но курс менять не надо. Ведь все уже устоялось, все поделено и распределено, и пусть денежные ручейки и речки текут туда, куда их направила перестройка, модернизация и крепнущая демократия.             
 


МОСКВА И МОСКВИЧИ, ИЛИ ДЕВУШКА С ЛОПАТОЙ.

С годами меняется облик современной Столицы. Вместо «убогих» зданий конца восемнадцатого века, построенных по проектам знаменитых зодчих, появляются высотные здания из стекла, которые по причине своей прозрачности не должны затемнять мелкие строения Старой Москвы, а просто лишь слегка подчеркивать их самобытность и красоту. Так звучали слова главного архитектора, поддержанные Мэром; и пошло-поехало строительство. Первые небоскребы украсили Новый Арбат. Здания министерств и ведомств, банков и салонов красоты теснились вдоль проспекта. Правда, благодаря вмешательству общественности сохранилась маленькая церквушка да ряд кафе, успевших завоевать себе авторитет среди золотой молодежи и гостей столицы. Любимым местом отдыха считалось кафе «Метелица», а в миру просто «Метла». Здесь каждый желающий мог почувствовать себя гражданином Голландии и отведать любого продукта, уносящего организм в мир грез, веселья и возможностью пролететь на метле над Булгаковской Москвой. А можно просто покурить или понюхать и оторваться по полной, изображая танец, где голова уже не принадлежит телу и готова оторваться.
На западе столицы знаменитый экономист, возглавлявший там какую-то академию, решил продать кусок земли на территории ему отведенной правительством и построить там центр науки, развития и прочего благоденствия, ну что-то вроде сегодняшнего Сколкова. Природный ум и предприимчивость генетически передалась и его сыну – ныне  здравствующему бизнесмену и Депутату Государственной Думы Ашоту Егиазаряну.
Правда, после скандалов с участием лица, похожего на Генерального Прокурора и с аферами с гостиницей «Россия», находится в федеральном розыске и прячется в городе Вашингтоне по адресу Коннектитут Авеню, дом десять, корпус два, квартира тринадцать. Звонить два раза.
Итак, папа Ашота решил построить нечто необычное, непохожее ни на что.
Совместными усилиями лучших умов Моспроекта и знаменитыми с пятнадцатого века итальянскими зодчими был рожден проект здания из синего стекла, без обозначения этажей. Форма его тоже определению не поддавалась, потому что стены проектировали Московские архитекторы, а верхнюю часть - итальянцы. А потом просто сложили макеты друг с другом, сверху поставили какую-то пирамидку и показали Большой Комиссии. Председатель ее, тогдашний мэр столицы господин Попов, признался, что в архитектуре не разбирается и может оценивать только стадионы и арены на их пригодность к торговле, по причине своей причастности к греческой культуре. Он загадочно усмехался, предчувствуя хорошие деньги, и тщательно поправлял воротник своего старенького свитера. Заседанию предшествовал банкет, устроенный итальянцами, после чего все члены сошлись во мнении, что все великие мастера не были поняты современниками и лишь спустя века стали знаменитыми. Проект утвердили, и вот уже новый Мэр в кепке бросил в яму ритуальную горсть песка совковой лопатой и благословил строительство центра модернизации и прочих инноваций. Здание росло не по дням, а по часам,  и вот уже  все пространство  от проспекта Вернадского до Воробьевых Гор приобрело голубовато-синий оттенок, отражая солнечные лучи во все стороны от многочисленных граней здания. Даже Московский Университет с одной стороны стал голубым. Московские Геи стали пристально присматриваться к этим местам и задумали создать здесь Центральный  Офис всех нетрадиционных пидорастов. Но деньги на строительство кончились, потому что ушли на строительство Международного Университета, который и возглавил бывший мэр греческого происхождения. Итальянцы отказались от проекта и, выплатив компенсацию, за моральный ущерб, радостно покинули так быстро развивающийся рынок нового, демократического государства. В общем, так и остался памятником один каркас с разбитыми стеклами, следами костров от временных стоянок бомжей Западного округа, горками флаконов от освежающей жидкости и бутылками из под дешевого алкоголя.
Кругом валялись шкуры неизвестных животных и обглоданные кости от них. А вот бродячих собак в округе поубавилось, и стали они сторониться людей, сбиваться в стаи, чтобы сохранить популяцию. Голуби, которые поначалу облюбовали для гнездовий верхние этажи, тоже постепенно исчезали в котелках, не успевая заразить сальмонолезом бомжей, которые и так кончали свою никчемную жизнь и захоронялись  в подземных склепах. В западном блоке обосновались худощавые юноши и бледнолицые девушки с едва заметными припухлостями под глазами. Они постоянно кипятили какое то снадобье в металлических ложках, держа их в пламени свечи и потом с помощью шприцев вводили его в свои организмы. Здесь стояла мертвая тишина, прерываемая стонами и мычанием путников, уходящих в параллельные миры. Около центрального входа стихийно образовался общественный туалет. Он быстро разрастался  по площади главного зала. И поняли бизнесмены и прочие деятели культуры, что строить на окраинах нельзя, потому как все равно обосрут идею. И стали они сносить старье прошлых веков или просто завешивать их рекламными щитами. Снесли «Националь», гостиницу «Россия», а дальше
пошло-поехало. Улица Горького стала похожа на восемнадцатую авеню на Манхэттене.
На площади Белорусского вокзала вырос ансамбль, состоящий из зданий зловеще черного цвета, окруживших и нависающих над малюсенькой церквушкой белого цвета. Это должно было символизировать борьбу добра со злом. Белокаменная против черно-стекольной. Итак, Москва превратилась в деловой центр. Банки и офисы, общества с неограниченной ответственностью. Все молодые мужчины – охранники, а девушки – помощницы руководителей предприятий. Остальная безликая масса – это менеджеры по продажам и ритейлеры по расклейке объявлений в неположенных местах. Есть еще разряд Жен, которые ездят на Мерседесах, посещают парикмахерские, бутики, массажные салоны и прочие фитнес-клубы. Они постоянно дают какие-то указания по мобильным трубам и не обращают внимания на все, что творится вокруг.
Так вот, одна из таких жен бывшего бандита, а ныне Депутата Государственной Думы, выехала ранним весенним утром, часов около двенадцати из загородного дома и поехала загорать в одно элитное заведение на окраине Москвы, вблизи Триумфальной Арки, на Кутузовском. Сюда можно было проскользнуть без пробок, да и солнце здесь в солярии подавали в Средиземноморском виде. Итак, подкатила ясноокая блондинка к самому подъезду и уперлась бампером в кучу песка. Рядом шли ремонтные работы, готовилась площадка под платную автостоянку или под перехватывающую парковку, где можно будет оставить автомобиль, а самому пешком сходить в солярий. К даме бросились два мужчины приятной Среднеазиатской внешности в касках и оранжевых жилетах. Они начали объяснять, что стоять здесь невозможно, потому что должны прийти большие машины и привезти песок и гравий. Женщина брезгливо окинула взглядом парламентеров и сквозь зубы произнесла: Насрать! Понаехали тут!  Тряхнула белокурой головкой и зацокала высокими каблуками по мраморным ступеням Заведения. Уже через несколько минут подкатил громадный самосвал, вывалил гору песка сразу за Мерседесом и отбыл в неизвестном направлении. Рабочие в оранжевых куртках тоже куда-то разошлись. Может быть, обедать, а может и на другой, более срочный объект. Через час из окна второго этажа раздался крик, похожий на призывный клич Тарзана в одноименном триллере.
Прохожие остановили свой торопливый будничный бег и уставились на распахнутое окно. Там стояла женщина и простирала руки к небу. Из уст ее неслись слова, напоминающие дневную мусульманскую молитву, но в тексте угадывались фразы из ненормативной лексики. Убедившись, что пожара нет, москвичи вновь заторопились по своим делам, а лица татарской и азербайджанской национальности поддержали молитву и, встав на колени, кланялись и делали руками движения, имитирующие умывание лица в холодной воде. Девушка в окне несколько сбавила тон и с интересом смотрела на молящихся, но свой речитатив не прекращала. Наконец она перешла на нормальную человеческую речь.
Суки, козлы, волки позорные, бакланы залетные, порвать, как Тузик грелку, насрать и растоптать! В общем, все складно и в рифму. Народ начал расходиться, понимая, что дневной намаз закончился. Женщина выскочила на улицу, еще раз оглядела блокированную машину, и это зрелище придало ей новые силы. Она изо всех сил пнула знак, означающий, что стоянка запрещена и уже более членораздельно произнесла фразы, известные только ворам в законе и реальным пацанам. А из речи ее следовало, что она уже отзвонилась мужу своему, и он прилетит сюда мухой, отрежет всем уши и порвет пасти. Прохожие с опаской трогали сережки в ушах и спешили покинуть будущее поле брани. Уже через несколько минут подлетел БМВ с тонированными стеклами и два джипа охраны. Из первой машины вышел респектабельный мужчина со значком на лацкане пиджака, с бычьей шеей и взглядом из-под нависающих надбровных дуг, что выдавало в нем прошлое боксера-профессионала. Из машин сопровождения вышли высокие, плечистые мужики и, скрестив руки на мужских органах, безучастно смотрели по сторонам. Начальник о чем-то горячо спорил с женой, растопырив пальцы, указывал ей на кучи песка и знак, запрещающий стоянку. Наконец, жестом, которым приказывают собаке «Сидеть», остановил «базар», подозвал охранника и что-то шепнул ему на ухо. Тот кивнул головой, сел в машину и умчался за угол, но минут через десять вернулся и кивком доложил, что задание выполнено. Хозяин указал взглядом на жену, секьюрити вытащил из машины две лопаты - одну совковую, а другую - штыковую и воткнул их в кучу с песком. Потом вернулся и достал из багажника ломик, который с силой воткнул рядом с женщиной. Ласково потрепал мужчина свою женщину по щеке, указал взглядом на шанцевый инструмент и отбыл по делам государственным в неизвестном направлении.




Кепка Каддафи
В далекие шестидесятые Ливийская Социалистическая Джамахирия была первой африканской страной победившего социализма. Лидер её окончил  в Советском Союзе военное училище, где готовили больших  начальников, и по окончании возглавил вооруженные силы своей страны, имея звание полковника.  Став уже лидером революции и главой  государства, подняться выше по званию не смог, потому что, по понятиям,  генералом можно стать только с согласия президента. А вот в Джамахирии президента не имелось, поэтому лидеру Ливийской страны  звание присваивать   было некому.
Был Муаммар Каддафи вождем  народной революции, предводителем и идеологом за свободы  и блага народа. Мировая общественность, да и собственный народ, преклонялись перед  его делами, свершениями и способностью вести международные дела  со всей восточной мудростью и хитростью. Все деньги, полученные от продажи нефти, копил у себя, но памятников из золота не ставил да и тратил их расчетливо, во благо народа своего, чтобы правительство не слишком воровало.  Медицина не только бесплатна, но и обязательна. Караваны машин бороздили пустыню, лечили кочевников, свозили их в госпитали, вставляли зубы, получая взамен ненависть и проклятия. Бензин на заправках был бесплатным, за электричество  и воду не платили, а молодые люди, вступившие в брак, получали в городах квартиры. Дикие племена, скитавшиеся по пустыне, получали от Джамахирии овец и верблюдов, возможность кочевать по бескрайним барханам и пользоваться  арыками и оазисами в состав ее входящими. Питания для верблюдов не требовалось, потому что умели эти существа ловко ловить на лету колючки, которые стремительно катились из зарубежных государств, минуя таможню.
Лидер Джамахирии посещал страны, с которыми водил дружбу. При встрече горячо обнимался, а однажды французский президент даже пытался  поцеловать  протянутую руку лидера африканской страны, предполагая, что тот имеет какой-то высокий религиозный сан. В наши дни президент России тоже пытался приложиться губами к руке Патриарха, соблюдая ритуал, но тот, как человек более просвещенного ума, просто  пожал руку Медведеву.
А что было ждать от тогдашнего руководителя страны, если любимый Леонид Ильич целовался взасос не только с членами политбюро, но и со всеми лидерами дружеских государств. Особенно  крепко он целовал руководителей стран социалистического лагеря.
Лидер победившего африканского  социализма любил Европу, а особенно Францию, где ему оказывали теплый прием  и уважение, а еще старался посетить Советский Союз, где так сладко целовался Генеральный секретарь.
Муаммар  решил погостить в дружественной стране, о чем и сообщил руководителям по телефону. Однако после пожаров в ряде гостиниц столицы предпочитал останавливаться в собственных апартаментах, вдали от горючих мест. Его знаменитый шатер с множеством подушек и девушками, умело владеющими животом, вызывали зависть у руководителей дружеских государств, но те не могли себе такого позволить. Правда, узнав о том, что в шатре техника спецсредств не работает, позволяли!
В центральном зале шатра принимали президентов, их заместителей и премьеров, которым слово «нефть» заменяло понятие «родина». Если у вас есть дешевая черная жидкость, то мы с вами. А к нашим месторождениям  еще надо построить дороги, обустроить города и, вообще, понять, по какому потоку пойдут нефтяные реки – по северному, или по южному. А пока русский с ливийцем – братья навек!
В один из своих официальных визитов в столицу расселили вождя  Джамахирии  в гостинице «Россия», где во внутреннем дворе позволили разбить шатер, привезенный специальным  рейсом на бомбардировщике. Арабы, сопровождающие груз, быстро соорудили жилище, притащили  из ГУМА  ковры и обложили территорию вокруг шатра. Специальным рейсом был доставлен любимый верблюд и свита женщин для исполнения танца живота и массажа верхних органов лидера.
Верблюд хорошо перенес перелет, насладившись колючкой и перекати-поле, которые подавали на громадных блюдах симпатичные стюардессы. А вот женщины провели несколько часов без еды и питья и после расселения на десятом этаже моментально смели из буфета фанту, пиво и бутерброды с продукцией Микояновского завода. За сосисками с зеленым горошком даже  образовалась  очередь, и наиболее активные хохлушки потаскали друг друга за космы.
Любимый Леонид Ильич не смог оставить без внимания визит ливийского руководителя, тем более  что советники сообщили ему о победе социализма в той стране. Вместе со свитой вломился рано  поутру в шатер, держа в руке литровую «Брежневку».
Ага! Проснулся, друг пустынь! Давай лечиться. Шустрые ребята из «девятки», зная вкусы генерального секретаря, наполнили эмалированные кружки, уложили на поднос с голубой росписью зеленый лучок и яички куриные, резанные пополам. А пышный каравай, специально испеченный по случаю визита, – это тебе не лепешка в пустыне. Крупная соль в деревянной плошке только подчеркивали самобытность россиян. Выпили на брудершафт, закусили хлебушком и приступили к процедуре поцелуев. Брежнев долго целует Каддафи в небритые щеки и осторожно подбирается к пухлым губам, но восточный лидер умело уходит от страстного объятья.
Леонид Ильич покидает шатер, а помощники разбирают привезенные подарки. Все подарки имеют подтекст. Ложка и плошка с черной жидкостью означает, что будем мы кушать черное золото вместе одной большой ложкой. Четки из зеленых камешков обозначают, что «зелень» можно посчитать, но вот поделить невозможно, а если разорвать нить, то можно потерять единство. Приближенные Брежнева с уважением принимали дары, но уж очень дешевыми они оказались в этот раз. Только один раз загорелся глаз у главного казначея, когда слуги принесли громадную коробку, обитую зеленым сафьяном, но когда открыли, то обнаружили там медное блюдо, на котором был нанесен контур африканского континента и на нем едва заметное пятнышко Ливийской Джамахирии. Коробку за ненадобностью подарили заведующей десятым этажом, где пребывали танцовщицы и массажистки из свиты Каддафи. В общем, уехали, ну и слава Аллаху! Договоры подписали, а по причине своей восточной бережливости увезли с собой не только шатер, но и ковры из ГУМа, да и о верблюде не забыли, к которому администрация уже привыкла и приучила к вермишели  быстрого приготовления из восточного ресторана на первом этаже. 
Так знаменитая сафьяновая коробка оказалась в квартире Антонины Александровны. Большой секрет таился в ее чреве. Она была забита молитвами великих пророков ислама, а черно-белый шарфик, который носят на голове  мусульмане, совершившие не менее трех хаджей в Мекку, покрывал священное блюдо. Необходимо приложить указательный палец к контуру Ливии, и тогда начнутся большие перемены. Но тогда об этом никто не знал, а пророк не указал путь к истине. А пока  Ливия шла своим путем,  коробка пылилась на антресолях.
Сын Антонины Александровны отправился в туристическую поездку в Азе-Бержан (в произношении М.С. Горбачева). Группу возили по столице, показывали знаменитые базары. Вид издалека на знаменитые нефтепромыслы впечатления не произвел, а дни песни и танца  шли с большим успехом, и после концертов народ выходил на площади и продолжал свои зажигательные танцы под звуки дзурны и барабанов. Руководитель группы в книге почетных гостей написал благодарственную запись и, чтобы блеснуть эрудицией, в конце записи начертал: «Мерси Баку!»
В память о поездке  по столице молодому человеку из Москвы вручили громадную кепку, сшитую к празднику, как победителю в конкурсе, где он перепил самого Юлия Гусмана. Он одолел два бычьих рога вина без закуски и в два приема, а Гусман – в три.
Эта кепка украшала голову Игоря еще два дня пребывания в Баку. На рынке местные торговцы с уважением начинали разговор на своем языке и, только обнаружив непонимание, переходили на «акцент». Здесь объяснили, что в таких кепках ходят только бакинские хулиганы, а вообще, это красиво и модно. Экипаж самолета был из Бакинских авиалиний, и стюардессы с уважением подносили пассажиру в кепке вино и  разломанный пополам гранат, которым пользоваться русский турист так и не научился. Кепка по-прежнему украшала голову мужчины и привлекала не только таксистов, но и московских голубей, который норовили пометить пришельца.
Антонина Александровна все еще возглавляла десятый этаж в гостинице «Россия», где любил останавливаться будущий руководитель страны Михаил Сергеевич Горбачев. Были они в приятельских отношениях, потому что в прежние годы проживали в одном доме в городе Ставрополе.
Горбачева утвердили членом ЦК, поэтому решили отметить это событие, а заодно и прошедший день рождения среди своих – ставропольчан. Расположились прямо  в холле, так, по-простому: шведский стол из даров родной земли в виде баранины, курочек и яичек, а также зелени и солений. Стол получился богатым, а если добавить сюда вина и коньяки из Прикумья, то  шведам такое  и не снилось. Отдельно освободили стол для подарков.
Антонина Александровна заранее готовилась к торжеству. Из сафьяновой коробки извлекли святое блюдо и уложили туда кепку из Азе-Бержана. Получился впечатляющий подарок, который и был преподнесен имениннику в торжественной обстановке.
После вручения подарков  принято было осмотреть дары, дать им оценку, сказать благодарственные слова и тогда уже пить за здравие юбиляра. Скромные дары вызывали восторг, а когда очередь дошла до зеленой коробки, народ притих и ждал чуда. И вдруг Михаил Сергеевич извлек из  бархата клетчатую кепку, долго ее разглядывал и вдруг водрузил ее на свою мудрую голову. Лицо его сразу преобразилось, появилось нечто хищное во взоре, он поднялся на носки, сложил руки у груди и заплясал нечто лезгинкообразное. Тут же удары по стойке и подносам подхватили барабанную мелодию, а буфетчица поплыла в  танце вокруг будущего генерального секретаря, нежно и плавно извивая руками.