Попутчики

Попутчики

Всем хорош русский человек: умен, общителен, незлобив... Вот только пьет, как лошадь. И вся его общительность замешана на водке.
Мои попутчики, какие-то небольшие бизнесмены, начали ве¬сьма умеренно: выпили по бутылке пива, съели мороженое. Они трогательно заботятся друг о друге:
– Тебе спичку дать в зубах поковырять? – спросил сосед Толик соседа Серегу.
Поезд не успел отъехать далеко от Москвы, а на столе появилась купленная еда и бутылка водки.
– Ты чайник, – заявил сосед Серега после второй, – ты Сочи не знаешь! Знаешь, какой это город, а?! Такой город… А какая набережная! У-у… А рестораны какие! А девушки!..
У меня возникла картина детства: Платановая аллея, ресторан "Парус", Лунопарк, Дендропарк, разноцветный фонарики в кустах самшита… Голое купание в ночном море с будущей женой. В отличие от Толика, я знал, какой это город…
– Ну, так давай махнем в Сочи! – предложил сосед Толик.
– Нет, я уже десять лет собираюсь, и все денег нету.
– Да ты в месяц прожираешь больше, чем билет стоит! – укорил сосед Толик.
И был невероятно прав, как я потом понял.
Таких славных людей не мог не приметить ушлый проводник. Это был немалых габаритов мужик лет под пятьдесят. Он появился в купе, когда мои соседи уже поели, допили водку и собирались лечь спать, и страшно вежливо поинтересовался: как им едется, взяли ли они белье, не нужно ли еще чего?
– Чаю бы, – попросили попутчики.
– Нет, чаю нельзя, – страшно вежливо отказал проводник, – сегодня воду не кипятили. Завтра утром можно. Может, еще чего? – и терпеливо ждал, выказывая невероятную услужливость.
– Может быть, водочки... – неуверенно прочел его мысль Се¬рега, переглянувшись с другом Толиком.
– Могу! – охотно откликнулся проводник. – Давайте деньги, я схожу в буфет. А то там мне уже закрыли кредит.
Он взял четвертной и ушел. За время, что он “ходил в буфет”, все благополучно заснули. Появился он около двух, разбудил спящих бизнесменов, заодно и меня, сев мне на ноги.
– Что так долго? – проворчал Толик.
– На станции пришлось брать. Намучился я с ней! Ну, что, мужики, надо бы по сто грамм...
– Да мы уже спим, – пробормотал Серега.
– Что же, я зря бегал? По сто грамм – и пойду. А вы дальше спите.
Соседи недовольно встали... Но охота пуще неволи. Выпили по пятьдесят грамм, за знакомство. Проводника тоже, кстати, звали Толик. Он оказался словоохотлив и не глуп. Сообщил для спокойствия, что зарекся пить:
– По пути в Москву от этой стервы-водки был сердечный приступ, едва концы не отдал.
Сказав это, он снова разлил.
– Чем занимаетесь? – спросил он моих соседей.
Они пробормотали что-то неохотно: мол, деревом занимаемся.
– А фирма-то у вас есть?
– Есть, маленькая.
– Ну, и как, прибыль приносит?
– Да какая там прибыль! На жратву бы хватало...
– А вам столяр не нужен? У меня друг есть, классный столяр, в Химках живет, все может делать!..
И последовала песня про столяра. Мои соседи согласились: такой столяр, может быть, и нужен.
Теперь ему стало интересно, кто я такой и почему не пью с ними? Я отшутился.
Толик-проводник был хитер: если ругал кого, например, меня, что я, мол, манкирую обществом, то сейчас же и хвалил: сразу видно – человек умственного труда… Дипломат! Он оказался просто универсальным типом: все знал, везде у него нашлись знакомые. Родной его брат жил на Канарских островах.
– Конкретно, на каком? – иезуитски спросил я.
– Гранд Канариа, – ответил проводник не моргнув. Даже город назвал.
Но и сам он был не промах:
– Я и клепать могу, и сваривать.
В жизни он многое перевидал: был кузнецом, моряком, дзюдоистом…
Руки у него действительно были крепкие и здоровые, как бревна, ибо он почему-то именно на мне захотел показать богатырскую свою удаль. Как подопытная свинка я вынес и стальное рукопожатие, и какой-то особый зажим, скрыв, что чувствую себя почти Дон Жуаном в руках Командора: "Прощай, донна Анна!"…
Зато, как ни старался, он не мог выговорить слово “электорат” (это когда разговор зашел о политике). Странно, что он вообще его знал.
– Эректорат... электрорат... – выскакивали знакомые формы. – Вот тьфу, зараза!..
Но, главное, что он знал всяких нужных в коммерции людей и многое наобещал моим соседям. Те были не прочь поверить, что нашли влиятельного и полезного человека… Но проводник, однако, вовремя спохватился, и когда дело дошло до обмена телефонами, вдруг предложил обсудить все завтра:
– О деле я люблю говорить на трезвую голову, – сообщил он с понтом министра. – А когда пьем – болтаем…
Кончив эту тему, проводник вновь вспомнил обо мне. Добившись, что я не поп и, напротив, не чужд журналистики, спросил:
– А тебе помощь не нужна? Ну, там, что-нибудь напечатать? У меня друг есть журналист, в Союзе писателей...
Страшно влиятельный человек – Толик!
Тем временем в купе появились еще двое: помощник Толика-прово¬дника и проводник соседнего вагона. Вот это был действительно русский медведь! Ему бы эти вагоны толкать, а не чай разносить! Дай такому лом, согнет – не поморщится. Он пришел в три ночи и очень умеренно выпил. Он был рассудителен и обязателен. Даже отказался от доли Толика-соседа, которую тот ему любезно предложил.
Явно во вред проводниковому здоровью бутылка допивается. Новые друзья сердечно попрощались, условившись договорить все завтра.

Утро началось с появления торговок спиртным, шастающих по поезду бесконечной вереницей из одного конца в другой. Соседи еще в полусне купили бутылочку клюквенной и уговорили ее за завтраком. Обозначившийся проводник Толик выпил из нее свои законные сто грамм. Деловые вопросы уже не поднимались. Вероятно, все подверсталось под категорию “когда пьем”.
После завтрака мои горе-бизнес¬мены, позабыв, что они едут в плацкартном вагоне и никак не могут попасть в Сочи, – начали сорить деньгами с кабацкой удалью. Ни одна торговка не прошла мимо них не облагодетельствованная. У одной они купили весь набор одежды, у другой – все спиртное: десять бутылок разнообразных водок, наливок, зубровок, коньяков и бальзамов. Наше купе было постоянно набито людьми, словно на рынке. Сидели три торговки, сидел проводник, пьющий с попутчиками и уже от них не отходящий, его приятель-машинист (тоже пьющий) и десятилетний сынок проводника, уговаривающий папу не пить. Папа то и дело отсылал его со страшными угрозами и такими же страшными обещаниями воздержаться. Время от времени возникал толиков напарник и перехватывал свои стопарики.
Пьяный сосед Серега разошелся не на шутку и все хотел всучить кому-то сто долларов.
– Да за эти деньги я сама тебе продамся! – воскликнула торговка.
– По рукам!
Купив у одной торговки десять коробок конфет, соседи принялись угощать ими других торговок, весь проводницкий состав и просто проходящих по вагону людей. Их потихоньку обворовывали.
Не дотянув чуть-чуть до полного разорения, мои соседи срубились: Серега залез наверх, Толик заснул сидя, – и дипломатствующий вчера проводник больше не церемонился.
– Нет ли чего-нибудь закусить? – хамовато спросил он у меня: и легкой рукой сгреб со стола всю закуску и бутылку пива.
Его напарник действовал аналогично. Под видом мусора он утырил со стола только что купленного и даже непробованного леща – и пакет с майками.
На платформе я в бешенстве подошел к проводнику:
– У вас совесть есть?! Вы с ними пьете и их же обворовываете!
Пакет был возвращен с извинениями.
– Такая гнида этот напарник! – посетовал Толик. – Теперь я знаю, кто в прошлый рейс спер у меня носки! Все, баста, больше я с ним не поеду!
В компенсацию проводник предложил трахнуть двух снятых им клюшек. После моего отказа он удрученно признался:
– Да, ты прав. Тоже вот, трахнул одну москвичку, а теперь боюсь жену трахать... (оригинальные слова заменены).
Я был во многих странах, и ни разу никто не подходил на улице и не спрашивал насчет волос. Я ношу волосы уже двадцать лет, и все двадцать лет одно и то же: “зачем?” да “дай на шиньон!” Проводник Толя приставал всю дорогу – пытаясь в них вцепиться, и я то и дело перехватывал и отшвыривал его лапу.
Вообще, легкость, с которой русский человек вмешивается в чужую жизнь – удивительна! В этом есть и свой прикол. Мы до сих пор как будто одна семья, и любой может к тебе подойти и о чем угодно попросить, рассказать свою жизнь, задать вопрос без ответа. С той же легкостью и по тому же праву он хамит: меж своими какие счеты!
Но раньше я не был для них “свой”, и хамили мрачно и бесповоротно. Такие конфликты уже нельзя было загладить. Но и я был сучковатей и враждебней.
Сейчас зло хамят лишь молодые – недоросли с лысой прической.
И веселый Толя, пользуясь парадигмой, все больше распускал себя и все больше пил, обещая кончить путь полной свиньей. Меня он прозвал монахом – поэтому то и дело обнимал. Им для забавы был пущен слух, что я поп, путешествующий инкогнито, и его второй помощник (их тут – батальон!) привел мне проводницу соседнего вагона – на исповедь. Исповедовать я отказался, но историю все же выслушал: ее только что освободившийся полюбовник поругался с собутыльником и плеснул ему пивом в морду, а собутыльник оказался стукачом, и полюбовника замели... Она боится, что ему дадут новый срок, – и заранее впала в отчаяние…
В общем, скучать мне не дают.
К середине дня мои соседи вошли в штопор: едва проспавшись, они начали пить снова, хотя Толик-сосед не мог найти ста гривен, сунутых им в карман штанов. Я был уверен, что их стянул все тот же напарник, когда укладывал Толика спать.
Проводник тут как тут – с шутками-прибаутками. Толик-сосед с двух стаканов снова впал в сидячий анабиоз, а Серега достал из-под лавки бутылку “зубровки” и пошел в гости к проводнику. Наверное, за тем самым, что проводник недавно предложил мне.
А за окном блестело бесконечное Каховское море. Имея такое – зачем им любое другое? Тут и осетры водятся, судя по названию станции “Осетровая”, второй после Запорiжжя. На берегу у воды сидела девушка в белом платье и смотрела в землю, словно плакала.
Здесь все есть: тепло, вода, самая лучшая земля – а люди ходили и просили на хлеб! Необъяснимая нищета. Когда-то мы думали, что стоит прийти капитализму, и все само собой образуется. С религиозной одержимостью платоновских героев мы верили, что благосостояние самозарождается из капитализма, как трава из земли... Или капитализм еще не пришел, или наш капитализм это только рэкет и надувалово…
А сосед все спал, упав на стол. Жизнь растения. Причина всех глупостей, нищеты, измен, несчастий. Единственный “бунт”, на который способен средний человек…
Нам показывают в рекламе абсолютно чистый унитаз и пугают количеством микробов. А какой унитаз здесь в поезде! Впрочем, в рекламе и инопланетян показывают.
Да и когда его мыть, когда наши проводники все время пьют? Три здоровых непросыхающих мужика! То есть, двое пили, а третий воровал (а потом, вероятно, делился с товарищами) – время от времени наводя “порядок” веником, поднимая пыль на весь вагон.
Сосед Толик напИсал в штаны, от чего проснулся и убрел в туалет. Потом снова без пользы искал пропавшие сто гривен – и лег на полку рубиться дальше.
Появился сосед Серега, взял двести пятьдесят рублей и ушел. Возвратился без денег и свалился спать.
Я думал – так и проспят до конца. Но они встали еще раз, несгибаемые, словно защитники Брестской крепости, и вновь открыли бутылку. И тут же появились проводники, у которых чутье на водку, как у акулы на кровь. На этот раз при Толике-проводнике неотступно дежурил его десятилетний сын Андрей, не давая опрокинуть вторые пятьдесят грамм. Он сам разлил остатки собутыльникам, а ос¬тавшееся на донышке – унес и вылил в сортир. Мне сделалось за него страшно: что могут сделать пьяные русские люди с тем, кто лишил их кайфа – невозможно вообразить! Тем более так унизить отца, посмев своевольничать на глазах уважаемых товарищей по застолью! Но народ воспринял это спокойно, проводники даже посмеивались:
–  Там (под сиденьем) еще бутылок пятнадцать, сдохнешь не выпьешь!
Действительно, это оказалось им не под силу, и соседи в очередной раз срубились – и уже не вставали. За полтора часа до Джанкоя, где им надо было сходить, Толик-проводник пристал ко мне, когда я уже собирался заснуть:
– Пообещай, что поможешь их в Джанкое ссадить!
Он, видите ли, дал им слово и должен его держать! А мне-то какая радость?! И пить я с ними не пил, зато вторую ночь мне не дают спать!
Через полчаса проводник пришел снова и в панике начал расталкивать Серегу. Из человеколюбия я присоединился к операции. Вдвоем с проводником мы стали собирать его вещи. У Сереги чуть ли не двадцать (!) бутылок оказалось складировано под сиденьем. Целая гора тряпок, купленных в подарок родственникам и разбросанных по всему купе. Он не удосужился их никуда сунуть – и почему-то это делаю я.
В вагоне по-прежнему темно: свет в дороге традиционно не включали, словно соблюдали светомаскировку. Я светил своим фонариком, отыскивая вещи. Но Серега все равно надел на ноги разные ботинки: свой и приятеля.
Соседа Толика проводник не будил. Он почему-то решил, что тот едет до Севастополя. Я же понял из их разговоров, что они сходят вместе, но молчал. Пили-пили, трепались-трепались, вероятно, могли бы такую простую вещь выяснить!.. И если бы Серега не пришел относительно в себя – сойти бы ему в Джанкое одному. А Толику, как в фильме “С легким паром”, ехать в город-герой, подтверждая, что выдумать ничего нельзя.
– Скорее! –  нервничал проводник. – Поезд стоит всего пять минут!
Он таскал вещи из купе, я собирал и организовывал этих охламонов, у одного из которых уже две внучки – и с третьего раза заставил Серегу переодеть ботинки. В авральном режиме мы выгрузили их со всем багажом на пустую ночную платформу.
Что-то они, конечно, потеряли, что-то у них стырили. Толик вернулся с платформы и стал искать какую-то сумочку. Поздновато: поезд уже отходил.
– Ссадили – и с рук долой! – удовлетворенно промычал проводник, захлопывая тяжелую дверь вагона.
Не сказав мне ни слова благодарности, он скрылся в свое купе и залег дрыхнуть до самого Севастополя. Теперь и я мог немного отдохнуть.

<1998>