Ахмед

               

Середина пятидесятых…
На выезде из города по центральной улице за небрежно изготовленным металлическим забором,  вдоль дороги тянулись неухоженные складские помещения перед проходной завода, название которого было обозначено над воротами металлическими буквами.  Первая буква -  «Р», открепилась, но висела на одном болтике, оказавшись «вверх ногами» зрительно выпадая из общего строя, и сделала дальнейшую надпись  «ЕМЗАВОД» - отвратительно бессмысленной. Зато с разных сторон ворот торчали красные флаги с закопчёнными полотнищами, дополняя информацию, что здесь размещалось государственное ремонтное предприятие.

Начинался рабочий день, но сотрудники ещё были в пути, и в районе  завода  стояла тишина. В помещении проходной перед началом смены у доски объявлений маялся сторож Ахмед, пытавшийся мысленно освоить напечатанный на машинке приказ – длинный, нудный с нечётко пробитым  через копирку текстом. Татарин Ахмед на русском языке изъяснялся своеобразно: коверкал слова, неправильно ставил ударения,  видимо и читал  неважно. Корявым пальцем он медленно водил по строчкам  приказа «О запрещении входа на территорию без пропусков». Его прищуренные глаза слезились от непривычного напряжения, а губы медленно бормотали одному ему известные комментарии после каждой с трудом пройденной строчки.  В общем, кое-как осилив смысл написанного, он закурил  папиросу «Беломорканал», подаренную кем-то, задумчиво почёсывая затылок в глубинах густой щетины, и вновь упёрся пальцем в листок бумаги  закреплённый на доске - уточняя неусвоенные подробности.

- Вот шайтан придумал мне работа портить нервы – озабоченно сказал Ахмед и остановил  группу рабочих с требованием предъявить пропуск. Те, с улыбкой отодвинув его в сторону, прошли, как обычно и в ответ на его бурчание не реагировали. Он занервничал. Последующие группы людей вели себя таким же образом. Добросовестный и исполнительный Ахмед был огорчён своим служебным бессилием – вертушки блокирующей вход  не было,  и остановить каждого он не мог.
Спустя  некоторое время к проходной подошли два человека – директор и его спутник. Не поздоровавшись и не глядя на Ахмеда,  директор прошёл на территорию завода,  увлекая разговором своего спутника. Обозревая ветхие постройки, они,  беседуя, остановились неподалёку от проходной, закурили  и когда подошедший к ним Ахмед взял каждого из них за рукав и повёл к выходу, сразу не сообразили, что происходит. А происходило следующее: Ахмед, молча, подтолкнул их к доске объявлений и, тыча в приказ пальцем, обращаясь к директору, сказал:
- Сам писал? Сам чытай!
Директор оторопел, и гневно глядя на сторожа, спросил:
- Ты знаешь, кто я?
- Знаешь, знаешь, тибя каждый сабака знаешь!
- А это инструктор райкома.
- И этот щляпа из райком тоже каждый сабака знаешь.  Этот человек ат завот унёс нажовка, а ты иму памагала. Я всё помнит.  Ты мине сказал:

 - Для райком  нажовка. Каво этат шайтан тама будит пилить, я нэ знает. Нэ сказал он, и ты нэ сказал,  началник. На рабочий ругаешь:
- Нэ бэры, то, нэ выноси эта, а этат бирёт, нисёт, что нрависа. Да? Нэкрасыва так! – сказал Ахмед и отвёл взгляд в сторону, не желая смотреть на неприятных ему людей, а словами добавил:
- Ахмед вас на завот нэ пускает. Пропуска давай, тагда – хоть бегай па завот, хоть ползай, хоть садис на кален, малис Аллах – пускай даст для началник и для раиком, хоти мала-мала совест - пуст будэт нэмножка!
- Поговори мне, ещё, я тебя Ахмедов - выгоню. Что ты будешь делать? Тебя никто на работу не возьмёт.
- Ахмед, на работу везде любой началника вазмёт. Ахмед водка не глушит, матами не гаварыт, чужой дэвка за жопа не цапан – лапан. Нажовка дамой не таскаит. Ахмед от Казань, до Берлин своим ногами был ходит. Бункер Гитлер старажыл на пост, ни адин фашиста нэ убэжал, нэ пустил на ветер – он  сваи  штана всё делал! Будэт помнит Ахмед долга, долга!  Маршал Жюкав, руку жмал, гаварыл:

- Маладэц,  Ахмед Ахмедов, хароший салдат,- вот как он гаварыл. Магу паказат - бумага «Пачотный грамат» от камандыр. А Жюкав -  давал медал «За отвага» -  сам навешал на груд, а ты мине  пугает. Я ничего нэ баица.  Она, Жюкав, гаварыл: – рядавой у нас  самая главный.  Ныже – толка туалета чыстыт кагда плоха служыт. Я не баюса уйдёшь. Еслы ты такая плахой будыш и ты уйдёт - виганут. Месте с табой будем праходной работать. Ахмед, сторожа, ну и пуст - мине харашо, а ты, началника  тожа стоража, - нэ харашо. Приказы мине ты нэ напышэт, никито тэбя слышат нэ будыт.- страдать будыш, свой жена на юбка будыш плакать, - горкый и саленный слёз лить… Вот как будыт палучаеца  Не трогай миня. Когда я злой, я очэн сэрдыца.
- Ты Ахмедов, сначала,  по-русски научись говорить, а потом советы давай! – сверкнув злым, единственным глазом сказал директор и повёл представителя райкома в контору  расположенную за пределами завода.

- Кая барасан? Куда пошёл?  Ни какой не панимаит. Такой шайтан! – сказал Ахмед и добавил:
- Я руский плоха гаварыт? А твая  татарский – ничэво нэ гаварыт, ничего ни бельмеса не панымаэт,  тыбэ всё адин трын - трава. Кито из нас умный? Малчишь? Хытрый!  Сама  панимает, кто умный, а нэ  гаварыт… Я твая на руски харашо сибя панимает. А ты злая щайтан. Чэлавэк нужна два глаза сматрет – адин видыт, что харашо, другой, что плоха. У твая, асталас глаз, каторая видыт только плоха. Я твая не абижался. Ты такая ни как всякая. Ты началник - иды, пиши бумага лучше. Без бумага  Ахмед не пустит.
Толпа зевак, собравшаяся сразу, как только Ахмед потащил директора с «представителем райкома» к проходной   смеялась, не скрывая своей потехи. Взвинченный Ахмед, глянув на зевак, и им уделил внимание:

- А вы зачэм зубья скалит? Работа ни волк! Нужна бежать на работа, кто вас хлеба кармит будэт? Мама с папай? Пятылэтка нужна дэлат, а нэ на Ахмед глаза пялит! – сказал он и посмотрел на разъярённого директора.
Директор был мстительный, злопамятный и крайне ехидный человек. Он всегда по утрам стоял возле проходной с папироской в зубах, в фуражке сталинского типа и, вращаясь на одной ноге, как циркуль,  высматривал с утра доносчиков и собирал о работниках все последние сведения на уровне сплетен. Слухи он любил, и около него всегда крутились «наушники», которые ему всё доносили – парторг, профорг и конечно, - особо приближённые лица. За это директора рабочие не просто не любили, а ненавидели! И вот, когда Ахмед, с наивностью ребёнка разобрался с ним – все были довольны, что подтверждали весёлым ржанием. Очередной спектакль окончился, и зеваки разошлись по рабочим местам выполнять «Пятилетку – в четыре года», как предписывал плакат на красном полотнище, висевшем во всю стену механического цеха.

Через некоторое время директор с «представителем» снова вошли в проходную. Ахмед встретил их с ружьём за спиной. Так он выходил во время обхода или в особо ответственных ситуациях. В красные «корочки» директора Ахмед не глянул, а  «представителя» пригласил:
- Иди сюда, к журнал «Прихода - увахода…». Твой подпис  нужен. Типер ты нада ставит каракул на эта строчка и иди  «шалтай – балтай» на завода, сколько твоя нужэн. Толка варуй ни нужэн дэлать.
Инструктор ощеперился:
- Что вы себе позволяете? Я с вами разберусь в райкоме партии!
- Ты мине не нужен «разберусь с вами». Я ни райкомы, я ни партии,  не принимал сибе. Ахмед не проведёшь, он знает – есылы вечер прыходыт  прэдставитэл райком – сабраные балтать будет «трали- вали», а твой пиришёл утрам  –  видна утащыт хочет, что прицелился…  прахвост всякий!
- Ахмед! Я тебя уберу с работы! Мне такие сторожа не нужны! – повышенным тоном сказал директор, пытаясь защитить представителя райкома, к которому все директора относились, как в Индии относятся к священным коровам. Райком КПБ и его «труженики» считались неприкасаемыми! Но своей угрозой он только разжёг страсти и Ахмед с новой энергией стал выяснять отношения:

- Ты миня виганут? А кито с твая оставайся? Кирила Петрович, каторая сэчас пьяная на лавке пираснулась, морда на пол павалилася и весь рожа разбил сыбе, и бутылка разбил, кармана лежала красный такой. Я ночь хадыл па двару, дабро ахранает, а он, девка Дунька месте водка глушит, лапает высякий мэст и просыт: - Дай, дай! А она, давай нэ хатыт. Кирила Петровича сэрдыца, спрашивал: - Зачем жалеешь, дай?  Если я бы бил баба, женщина ну,  - так он гаварыт, - высем  бы давал. Вота какой тавая работник. А кто завот будыт старажыт? Толка Ахмет?  А он – висем дал, висем брала – зачем такая работник?  Я тыбя понял? Отвэчай!

- А ты Ахмед может тоже на Дуньку посматривал, да не признаёшься. Женщина красивая… - ехидно заметил директор, зная, что таких «тонких» шуток Ахмед не поймёт, но Ахмед понял сказанное  по-своему и быстро отреагировал:
- Ты, дырэктар, такая гаварыт, ты сама такой! У миня  свой баба ест - красывый, чистый, кусный. Зачем мине чужой, каторый  можна каждый угаварыт? Свой – харашо, чужой - плоха. Если ты не панимает, чито чужой брать нэнада – ты тожа такой шлюха! Ахмед нихатит разгавариват такой болше. Уйдёт Ахмед, твоя стоража Кирила Петровича всё на водка и баба пайдот, и винтовка прапиват будит.

А этат, шляпа –  адын раза прихадыл за нажовка, будэт другой раза прыхадыт  за тапор – кивнув на инструктора,  сказал разволновавшийся Ахмед и хотел ещё что-то добавить, но закашлялся…
Директор подтолкнул инструктора к выходу, чтобы не углубляться в разговор, из которого сложно выпутаться без моральных потерь, и они без оглядки пошли прочь ускоренным шагом. А откашлявшийся от монолога Ахмед, уже в след удаляющимся начальникам, громко спрашивал:
- Гиде такой Ахмед найдёшь болше? Болше такой нэт!
Возражать Ахмеду было бесполезно…, тем более, что он был действительно добросовестным работником.

Ахмед, растревоженный неприятным инцидентом, нервно ходил по проходной, а затем вышел на крыльцо и обратился ко мне:
- А ты, какой ждёшь?
- Мне нужно справку подписать, а директор ушёл и пропал.
- Жиди, дарагой, жиди. Директара придёт. Ни адна дрянь нэ прападает!
Дядя Ахмед, а почему вы не научились хорошо говорить по русски?
- Ой, я знает, Лэнин, рыжий такой, маленкий, ручками махал и гварыла: учица, учица, учица! А дэти дэлать нэ умела! А Ахмед нэ учица, а дэты- из каждый акон морды тарчыт!
Вот и каму што нада. Но скажу тыбе правда какой был у Ахмед. Скажу так:

- Дарагой друг, я из свой дэрэвня, очен малэнкий деревня, гиде мала взрослый, много малэнких дэти, - висэ татары, а руски чалавэк видэл газет, на фото и болше нэт. Кагда на вайна стала, на руски я панимает тагда только адын слова – тры буква на забор - виздэ такой. На фронт я бил развэтка, очен хитрый я и ловкий. Мине харашо любили друзя. Аны сказал:
- Ахмед, дарагой, ты гавары, как умеит. Очен красива виходыт – висем весёлый палучаеца. Мы тибя панимает, ты нас – панимает, нам харашо – артист не нужен, кагда ты разгаваривает – так они гаварил мине… и хахочут!

Ахмед сделал паузу в разговоре, а потом доверительно добавил:
- Я нэ любит многа гаварит, я любит работа. У мэня шест дэти, кармит нужен. Я послэ работ берёт лапата, тяпка, другой штука и сваю гвардыю на агарода веду. Татары хароший работник на земля, - висё растёт, висе кушат хатят и у нас висё ест! Дэти любят работа и я рад такой дэти. Вот как жизн палучаеца. А ты харошый парэн, я видыт, кито какой. У тэбя ест совэст!

Я смутился от похвалы Ахмеда, а самому приятно, что такой мудрый, честный и трудолюбивый человек похвалил меня. С той поры он всегда со мной приветливо здоровался и говорил несколько слов по-татарски, поясняя:
- Сирьёжа, я тэбе очен красивый слова гаварит, эта нада знат па-нашему, как оно харашо - как песня, Я тибэ уважаит очен. Так и знай.
Наши приветливые встречи вскоре прекратились. Ахмед, весь израненный на фронте, заболел и к моему большому огорчению умер, но добрая память о нём в моём сердце осталась…