Мила и Рада. На глубине. 2

Она уже ждет меня в роще. Деревья грецкого ореха кронами просеивают солнечный свет на отдельные лучики. Она говорит, что ее зовут Мария. А я не помню своего имени и не могу его ей назвать. Она улыбается моему затруднению и говорит, что это обычное дело. Что всякий, входящий в сон, оставляет имя у ворот. Те, кто проходят названными, с именем, - легко его могут здесь потерять. И тогда за пределами сна после пробуждения их ждет забвение. И людское, и собственное. Для некоторых эта доля так горька и невыносима, что они снова выбирают уснуть в поисках своего имени и обычно, заблудившись, уже не просыпаются никогда.
- Мне кажется, что я знаю тебя, - говорю я Марии.
- Конечно! Любовь, этот мед диких пчел,  когда-то голыми мы собирали его вместе, - отвечает она.
- Давно это было?
- Очень давно. – Запах орехов с ее словами становится интенсивнее.
- И чем тогда все закончилось?
- Не было никакого «тогда», - заливисто смеется она в ответ. – И ничего еще не закончилось!
 У меня под ногой хрустит павший зрелый орех. Я наклоняюсь его рассмотреть. Из-под скорлупы проглядывает вылупившееся ядро.
- Брось его в землю, - шепчет Мария прямо над ухом, - И ты сюда еще вернешься.
- Расскажи мне еще о нашей любви, Мария, - прошу я спутницу.
- Во-первых, меня зовут Ольга, ты забыл, - с нотами назидательности говорит мне женщина, стоящая напротив.
- А во-вторых? – Обескураженно спрашиваю я.
- А во-вторых, нет и не может быть у любви истории.
- Как это?
- Любовь и история любви – они как ядро и оболочка ореха. Любящие живут ядром, деля его друг для друга в разных отношениях, пока оно не закончится.  Смотрящим же на чью-то любовь достается скорлупа, то есть история чужой любви. Они могут хранить эти оболочки, их коллекционировать. Они могут их отполировать и покрыть лаком. Делать с ними все, что угодно. Восхищаться и оплакивать. Снимать кино и писать книги. Пересказывать друзьям и увлекать ими незнакомцев. Даже впихнуть в эти скорлупки новое содержание. На это можно потратить очень много времени, всю жизнь. Но жить там нечем.
Рядом по кроне дерева с земли вверх быстро карабкается белка, помогая себе на поворотах серым пушистым хвостом. В зубах она держит орех.
- А наша любовь еще длится?
- Тебе самому лучше знать об этом.
- Ты сказала, что любящие живут ядром, пока оно не закончится?
- Да.
- Значит, любая любовь все-таки заканчивается?
- Конечно, разве ты не знал? Не прикидывайся глупым.
- А что же потом? – Я внимательно смотрю Ольге в глаза.
- Потом любящие находят ядро другого ореха, другую любовь и живут ею, - она отвечает, не отводя взгляда. – Или не находят и не живут, - добавляет после паузы. - Любовей много и все они разные.
Ореховая роща заканчивается, и мы выходим к морю. Волны бегут к берегу и, встретившись с ним, поворачивают назад. Сквозь шорох прибоя женский голос зовет мою спутницу.
- Это моя мама, - кивает она, - Мне пора. Тебе стоит устроиться где-то на ночлег, - добавляет она. – Не затягивай с этим.
Я остаюсь один. Есть немного времени половить маленьких крабов под камнями и полюбоваться закатом.
На постой я устраиваюсь к молодой и сумасшедше красивой девушке. Ее зовут Маргарита. Она рассказывает, что в их селении давно не было чужаков.
- А я чужак? – Спрашиваю ее.
- Скоро увидим, - она отвечает, показывая мне мою комнату на втором этаже небольшого уютного домика, который тонет в зелени. Огромные бабочки порхают над клумбами, заглядывая в каждый цветок. Ящерицы на камнях караулят зазевавшихся мух.
Солнце садится за горизонт.
- Чем ты занимаешься, Маргарита?
- Я собираю пролитое во снах мужское семя, - отвечает она.
- Зачем оно тебе?
- Те, что ткут сны, хорошо платят за это. Они используют семя в создании женских снов. Иначе получаются бесплодные пустыни или бессонница. А спрос на женские сны, говорят, сейчас очень велик.
- Чем же они тебе платят за это? – Спрашивая, я чувствую, что уже засыпаю.
- Я всегда остаюсь молодой и красивой. И каждую ночь на выбор могу остановиться в любом из мужских снов. Пока мужчины будут видеть сны, у меня будет жилье и моя жизнь.
- Как же ты отличаешь мужские сны от женских?
- Очень просто, они разные как ладонь и тыл ладони. Тут уж не перепутаешь… - Кажется, это было последнее, что я услышал в тот вечер и крепко уснул.
На открытой деревянной веранде я готовлю нам завтрак – яичницу из пяти желтков и небольшого количества молока. Стараюсь, чтоб она даже хоть чуть-чуть не пригорела, но и не была жидкой. Пока готовлю, я не дышу совсем. Блюдо сервирую шумом моря и криком чаек. Салфетки под приборами нежно колышет утренний бриз. 
Ее зовут И. На мой вопрос о таком ее странном имени она отвечает, что здесь ни у кого нет целых имен. Только начала.
- Что это за место? – Режу яичницу на две равные доли.
- Это глубина сна, - отвечает И. – До этого ты был на поверхности, там, где все имеет название и имя, где смыслы и ответы скрыты под вопросами как те маленькие крабы под камнями, которых ты ловил вчера.
- А здесь нет ничего очевидного, - продолжает та, которую я пригласил на завтрак. – Совсем не факт, что ты единственный, кто видит сейчас этот сон. И вполне возможно, что кто-то сейчас здесь тоже будет готовить свое любимое блюдо приглашенной даме.
- Расскажи еще про сны, - прошу я, попутно откупоривая припасенную бутылку красного вина.
- Только коротко, - задает условие она. – Хорошие сны похожи на хороший слоеный пирог. В самый верхний слой попадает все сугубо личное, наносное, очень желанное и знакомое. Чем глубже, тем меньше известного, своего личного и определенного. Знакомые люди теряют здесь имена, а имена, которые знаешь, пришпилены к совсем неизвестным людям.
- У пирога есть сердцевина или начинка? - Кажется, от выпитого вина в моей интонации появилась игривость.
- У хорошего пирога всегда есть начинка, - подхватывает она мой тон. – А у хорошего сна всегда есть почти недосягаемая глубина, то самое место, через которое рождаются люди. Тот, кому удается проснуться сквозь него, рождается на свет повторно. Такие становятся дважды рожденными.
- Как думаешь, И, мне удастся нырнуть туда? Или хотя бы приблизиться, - я вмиг становлюсь серьезным.
- Нет, - она смотрит на восходящее солнце сквозь бокал с вином. – Ты слишком пьян.
Я умолкаю. Вспоминаю непонятные кем-то сказанные вчера слова про множество любовей.
- Да, их действительно много, - будто читая мои мысли, говорит незнакомая девушка напротив. – Одних наших с тобой больше десяти. Меня, кстати, зовут М,  - она не дает мне опомниться и начать соображать.
- А еще я точно знаю, что их было у тебя пять с Л и как минимум четыре с Т, две с В, по одной с Ю, Н и А совсем-совсем давно, - М тянет меня за руку и мы снова оказываемся у кромки моря.
- Я не помню такого количества! - Я начинаю перебирать свою жизнь, отношения.
- Еще бы! Большая их часть, я бы сказала подавляющая, сгорела без следа.
В словах М я слышу одновременно вызов и упрек.
- Что ты имеешь в виду?
- Те твои любови были как пятно мазута на поверхности воды. Играющее всеми цветами радуги на солнце, такое пятно красиво растекается, все время меняя контуры. Ты любовался игрой красок, и воображение твое рождало разные, часто очень романтические и соблазнительные образы в этом пятне. Но по сути оно было и оставалось пятном на поверхности – черным, плоским, вонючим и бесплодным. А когда тебе надоедала эта субстанция, ты ее поджигал, сладко грустя и опаляясь этим огнем.
Она плакала, говоря эти последние слова.
- Прости меня, - я пытаюсь унять ее слезы, не чувствуя вины за собой.
- Любовью искупишь! – Слышу я оставшееся сквозь звонок будильника.
И просыпаюсь…
Я просыпаюсь и, немного погодя, звоню сестрам. Как только на том конце поднимают трубку, я без промедлений начинаю говорить о  том, что спутан количеством имен и любовей.
- Выбирай, какая сегодня твоя, - отвечает мне знакомый мужской голос.