10 СОН мистическая сага

               
                Реприза. Заключительная партия
                (мистика, симфония в прозе)

    Серебряными струями пролейся, дождь!
    Отныне, я – Властелин
    Неба!

    Рискую… Как бы ты не осерчала от моих слов. Это было очень давно. Когда-то, целую вечность назад. Эмма, ты помнишь то время? Конечно, ластик памяти не пожалел, стёр, но не полностью его карандашный набросок – остались размытые контуры. Однако, сквозь песчаные разводы можно, если постараться, рассмотреть, было бы желание… Сколько? Чего – сколько? Эмма, да, я поправлю плед, ты только спи. Спи и слушай. У нас только и осталось, что спать и слушать. Ты не слышишь. До моего слуха доносятся оттуда ветра свист и вой пурги. Наши кони пали от мороза. Я бегу в ближайший лесок за хворостом, поддержать огонь и жизнь, теплящуюся в нас. Затем тебя плотно укутал в плед и в медвежью шкуру, насыпал вокруг возка снег, как мог, хотел сберечь тебя от мороза. А сам бегу в лес, ломаю сучья и ветви. Почему? Для чего?! Разве не помнишь… В возке окромя деревянной лопатки ничего не было. Ни топора. Ни пилы. Ни тесака. Мой складничок был пригоден разве что, для сведения счётов с жизнью. На тот случай, если бы пурга продлилась неизвестно сколько. Чирк – по венам и к Господу на свидание.
    Ему-то, в самом деле, безразлично, каким образом мы придём к его престолу. Выкидышем – при неблагоприятных родах; либо неразумным комочком, извлечённым деревенской знахаркой, обрывающей нежелательную беременность; болезнь или несчастный случай; война ли, например; а что ещё интереснее  нападение татей ночью, днём; безразлично – кистенём тюк – в височек и вперёд на небеса дорога открывается быстро; что более нежелательно, самовозложение рук; грех это, но исходя из обстоятельств и этот выход через наглухо закрытую дверь – причина  быть у его престола.
    Погоди, погоди!.. Плохо слышу, что ты говоришь… Суетное… Бредишь. Вот так и проходят наши с тобою последние дни: то дремлешь ты, то в сон проваливаюсь – я. Не слышим друг друга. И не стараемся особо, усилия не прикладываем. Суета и томление духа. Ты ещё подремли, а я заварю чаю. Да! и на тебя тоже. Нальёшь сама, не то не дай бог вздремнуть возжелаю… Не думаю, уверен – справишься. Приложи чуток усилий. Чаёк-то – хорош!!! Малиновый! Я ещё с весны молодые побеги заготовил. Как знал наперёд. Травки там всякие полезные. Ну… Может, и полезные. Не уверен. Спрашивать не у кого было. Полагался полностью на чутьё. Оно меня никогда не подводило. Что, правда, то – правда. Ужели забыла? Эмма, какая неудача! Хоть что-то помнить нужно! Чем же ещё жить, как не воспоминаниями. Эти яркие вспышки не дают разуму окончательно угаснуть в темноте. Тлеет свеча жизни. Пусть едва заметен огонёк и больше копоти от него, чем света…
    Рыдаю? С чего бы? Нет, не рыдаю. Я даже не плачу. Давно. Все слёзы повыплаканы. Эмма! Тебе почудилось. Ну, пожалуйста, успокойся. Давай сделаем дыхательную гимнастику. Её прописал доктор. Помнишь? Да!? вот и замечательно! Так… Как доктор рекомендовал: медленный вдох, задержка дыхания, на счёте – семь – медленный выдох. На счёте семь – оканчиваем. Снова пауза… Та-а-а-ак… Вдох… задержка… пауза… выдох… Вот и славненько! вот и чудненько! Что – легче – говоришь? Ну, отдыхай! Я дальше поплыву по бурной речке воспоминаний. Слушай, Эмма!..
    Испеки-ка ты пирогов! С любой начинкой. Я твои пироги со дня знакомства полюбил. Особенно с картошкой и грибами. Ага! Вспомнила! Чувствуешь, аппетитно как пахнут они, вынутые из печи? Ты ещё их смазывала пером, обмакивала в растопленное коровье масло, домашнее. Поджаристая корочка призывно блестела и вызывала аппетит. Испечёшь? Вот и ладненько. Я тем временем истоплю печь. Тесто поставлю. Кадка сохранилась. Та ещё, дубовая, доставшаяся в наследство от твоей бабушки Луизы. Немного  рассохлась она, трещинки пошли между дощечек, но тесто не вытечет. Ха! И ты улыбаешься, и я – смеюсь! Где-то завалялся брикетик дрожжей. Мука в кладовой, надеюсь, не прогоркла. И масло – не закисло. Растоплю печь, нагрею воды. Поставлю опару. Потом тесто. Пока вызреет, мы с тобой ещё погорим. Поговорим? Да? вот и расчудесненько! Что ты говоришь, Эмма, что это я заладил: вот и чудненько-расчудесненько? А действительно ведь – чудненько. Ведь давненько себя не чувствовал таким счастливым. От радости кружится голова, руки дрожат от волнения. Чего волнуюсь-то? А леший знает, чего? Просто волнуюсь и всё… Посуди, как тут не волноваться, когда такое мероприятие затеяли! Как, какое? Ужели снова запамятовала? Пироги, Эммочка, разлюбезная моя, печь будем. Вона, уже и за дровцами сбегал и огонь в печи развёл. И кадку вымыл. Тёплой водой ополоснул. Всё как ты когда-то делала. Ни на малейший шаг от твоих действий не отступил. Всё помню, до самой малой малости. Конечно, не забуду перекрестить, когда закончу замес. Накрою рушником. Тем самым, бабушкиным – да, сохранился; это сколько лет-то прошло! – и поставлю в тёплый угол на вызрев.
    Зимой особенно скучно. Да, не привыкать! Сколь лет всё одно и то же. Без изменения. Хутор наш обходят стороной. Давно, Эмма! И гостей давненько не было, и так, проезжающих мимо, по делам, соседей, к примеру, совсем нет. Почему? Ну, ты, Эмма, даёшь! Память начисто отбило, Эмма! Ну, как же так… С того дня, как хутор наш сожгли разбойники. И никто не уцелел. Странные вещи стали происходить в округе…
    Ангелы небесные! Эмма! На пепелище поселились призраки…

    «Законопатьте этой суке рот, чтобы слова не молвила!» - из тесной спаленки  выскочил высоченный детина с откушенным ухом, висящем на мочке, глубокими кровавыми следами от ногтей на левой щеке; чёрная с проседью борода алчно блестела кровью. «Только не забейте её совсем! Я ещё расконопачу мох вокруг её пещерки!» «Ща изобразим, Цепь!» - зарысил в сторону спальни высокий и тощий мужик. «Жердь! Не насмерть!» «Ха! Цепь!» На улице в самом разгаре драка. Я отбивался от трёх ватажников. Старался угодить в уязвимые места, ожесточённо бил руками и ногами. Но куда мне безоружному против трёх горилло-образных верзил! У них превосходство в силе: и сабли, и булавы, и кистени, и ножи с костяными рукоятями за голенищами кожаных сапог. В их глазах злобный отсвет лютой жестокости. В моих – желание выжить. И спасти Эмму. «Ну, что, девочка, дядя пришёл тебе сделать бо-бо!» - Жердь вытащил из кармана атласных широких брюк длинное острое шило. Острие притягательно заискрилось смертью. Эмма забилась в угол комнаты и испуганным бессмысленным взором уставилась на вошедшего. Он стоял посередине комнаты, перекидывая шило из руки в руку, покачиваясь с пятки на носок. Жалобно скрипели половицы. Противно взвизгивали сапоги. «Не бзди, дурёха – это только кажется, на самом деле дядя добрый». Силы мои были на исходе. Пот, холодный и липкий заливал глаза, волосы слиплись в тёмные маслянистые пряди. Трое, как я понял по виду, братья, окликали друг друга Нос, Коготь и Цвело. Они тоже выглядели подуставшими, но не настолько как я. Чёрные глаза ватажников струились злобой и ненавистью. Было видно, им я надоел. И вдруг они начали медленно, притоптывая, будто исполняя ритуальный танец, идти вокруг меня. Меня хотели дезориентировать, это понятно. Я уже не мог сконцентрироваться на ком-то определённо для определения силы удара, чтобы вывести заводилу из строя и как-то деморализовать противника. Исход я видел, чувствовал, одного заберу с собой. Нос, Коготь и Цвело ускорили темп, при этом начали громко хлопать в ладоши, отбивая такт. По кругу, по кругу, не сводя с меня глаз. Пыль поднялась под ногами и устойчиво повисла в воздухе. Начал вертеться вокруг оси и я. Желая ослабить моё внимание, они старались совладать со мной. О как плаксиво скрипят половицы и угрожающе орут сапоги. «Ну же, детка, не надо пугаться дядю…» Жердь наклонился над Эммой. Та резко плюнула ему в лицо, на мгновение, вернув его на землю, и со всей силы ударила ногой в пах. Жердь от боли и неожиданности присел. Эмма с удесятерённой энергией выбросила ноги вперёд. Жердь перевернулся через спину и ударился затылком о стену. Всего на миг окружающий мир исчез из его зрения. Эмма медлила. Встала с на колени и не сводя с Жерди глаз прислушалась к шуму в доме и на улице. В доме хозяйничал Цепь: на пол летели глиняная посуда и горшки, кувшины и миски. Саблей он в неистовстве рубил скамьи. Стол, стены. При этом громко кричал, сам себя подначивая: «Не надо со мной так! Со – мной – надо – по – хо – ро – ше – му!» тут его взбешённый взгляд уловил в правом углу тихое сияние. Приблизившись, рассмотрел икону Божьей Матери в жестяном окладе. Остановился. Умолк. Руки с саблей и топором беспомощно повисли вдоль могучего тела. В его мозгу тяжело, поскрипывая, двигались зародыши мыслей.  Оторопь прошла быстро. Он присел, покряхтывая, взмахнул обеими руками и на выдохе, выпрямляясь, обрушил мощные удары на икону. В стороны разные полетели, звеня печально липовые досточки, с которых улыбалась Божья Матерь. Танец продолжался. Перед глазами всё слилось в сплошную линию. Жердь тряхнул головой, взлохматилась сивая грива, резко вскочил на ноги и, вложив в удар всю силу, пнул Эмму в грудь. Дыхание покинуло её тело; зрачки расширились; она ударилась головой о стену и затихла. «Так-то лучше будет!» Жердь вынул из кармана длинную бечеву, разгрыз крепкими зубами пополам и нашел шило. Приставил его к нижней губе и, шумно выдохнув, ударил ладонью. Металл, круша и кроша челюсть и зубы, встретив слабое сопротивление, вошел в рот. Тело Эммы отозвалось лёгкой конвульсией. Зло щерясь, Жердь проделал ещё три отверстия: одно в нижней челюсти и два в верхней. Продел бечёвки через губы и челюсти, связал крепкими узлами. «Теперь ты, киска, будешь ручной и покладистой!» Бесчувственное тело Эммы Жердь поднял с пола и бросил на кровать. Разорвал простыни на ленты, привязал руки в изголовье, в подножии ноги, разведя пятки в стороны. Затем опустил до колен штаны и, приговаривая: «Сейчас я научу тебя покорности…» вошёл в Эмму. Резкий свист за спиной. Тугая петля стянула мою шею. Я увидел довольную рожу Носа. И прохрипел:
    «Ах ты, упырь!» «Цепь, можешь идти и учить бабу хорошим манерам!» Цепь яростно блеснул белками безумных глаз: «Спрячь огурец, не то отсеку махом, чтоб не лез поперёд!» Затем отбросил в стороны саблю и топор, пошёл в спальню.
    «Крепче вяжи эту падаль…» - хищно процедил сквозь зубы Нос. Коготь и Цвело привязывали мои руки к длинному шесту. Петля всё также сдавливала горло, мешая дышать; сквозь туман в глазах с трудом угадывались силуэты бандитов. «Очнулся, покойничек?» - поинтересовался Нос. «Отучу тебя махать граблями». Замахнулся широко, взяв двумя руками цепь с шаром, и опустил, выкрикнув – опа-на! – на правую голень.
    Ломать – не строить. Кость легко раздробилась, и осколки вылезли, девственно алея через кожу. Сжав зубы, взвыл. В глазах потемнело и заныло в паху. Второй удар – левая голень в дребезги – уже не заметил. Боль – это было моё тело. Подсуетились и Коготь с Цвело –
    Юлой вертясь вокруг лежащего на земле мужчины, кололи тело ножами и пинали красными от крови сапогами. Нос перебил также привязанные руки в предплечье и в локтях. «Хватит, упыри, вертеться!» -заржал он, пиная незлобно Когтя и Цвело, своей шутке. «Крепим барашка к стене». Ловко быстрые помощники схватили шест и приложили к деревянной стене дома, между дверью и окном. «Нет, давай цепляй картинку между окон» - скомандовал Нос. Ватажники без промедления исполнили приказ. Он дохнул мне в лицо гнильём беззубого рта: «Вот и всё, проказник. А могли обойтись без шума и пыли. Повиси тут, пока мы твою бабу елдить будем». – Нос замолчал. «Захотелось погеройствовать… понятно». Бросил через плечо: «Закрепляйте шест тут и тут, скобы в сарае». Удары железа о железо гулко отдавались в голове. Сквозь гул в ушах, преодолевая тяжелую боль в разбитой челюсти, произношу: «За добро – добро, а за зло – по справедливости».          
    «Что ты провякал про зло?» - недоумённо уставились на меня ватажники. «Смотри, Нос, - отозвался, Цвело, – он нам, что, угрожает?» Нос уставился на меня непонимающим взглядом.
    «Исключительно из гуманных соображений, - начал он, - ты будешь висеть и слышать, как мы будем твою бабу учить доброте. Я бы с превеликим удовольствием предоставил возможность и видеть, но, - он махнул рукой в сторону Когтя и Цвело. – Жаль ребят. То, что получается, скобы забей, затем вынь из стены, потом снова забивай. Нет, дружок, будешь – слушать». Было видно, Нос упивался своей властью, она выпячивалась и лезла наружу. Я попытался двинуть тело, ничего не вышло, только, причинив боль, едва шевельнулись перебитые ноги. «Ты, гля, Нос, - взъерепенился Коготь, - он тебя ударить хотел!» Нос презрительно бросил в мою сторону взгляд и смачно сплюнул. «Видел в сенях штыри – прибейте и ступни тоже». И направился в дом, каркая на ходу: «Цепь, ты нам полакомиться оставь. Один подавишься, поди! Гы-гы-гы!»
    «Тут надо пустить золотого петушка», - распорядился Цепь. Жердь, Нос, Коготь и Цвело припустили аллюром исполнять приказ. Натащили в дом и сени сено. Обложили щедро стены снаружи. Коготь крикнул, что заприметил бак с растительным маслом. На что Цепь отреагировал, давай, поливай, дескать, пламя ярче будет. Коготь вприпрыжку припустил с ковшом, следом и Цвело подсуетился – поливали маслом стены и сено. Жердь намотал длинную полосу
    Льняной ткани на сук, окунул в масло. Пару раз стукнул кресалом. От искры затлел, коптя факел. Услужливо подал его в руки Цепи.
    «На, Цепь, ты – главарь. Дело начал, его и завершай!» «Умно мыслишь!» - похвалил Цепь Жердь. Взял факел. Вразвалочку пошёл вокруг дома, от двери, поднося пламя к сену. Огонь жадно устремился, глотая сено пылающей глоткой вверх по брёвнам. Сухие и смолистые, они, радостно потрескивая, будто аплодируя, отдавались во власть огня. Бросив факел в окно дома, Цепь вернулся к ватажникам: «Кончил дело, гуляй смело». Вставил с хохотом и Цвело слово: «Следы замели, и ладно. Петя-петушок после себя ничего не оставит».
    «Ага!» - согласились все. - «Ну что, пошли, что ли?»
    Я висел, облизываемый огнём со всех сторон. Ласково прикасались его языки к моему телу. Боли не чувствовал. «Огонь – очищение», - думал я. И ещё: «Тесные врата и узкий путь». Всплыло из глубин памяти.

    Покатилось Солнышко да к вечеру устало. Опустило голову на ароматные подушки. Сон смежил веки. «Приятных сновидений».
     Амплитуда колебаний… Не свойственные характеристики для этого вещества… И в данное время года, когда период полураспада тождественно равен… «Прекратите курить на рабочем месте!» «Курение – причина многих заболеваний». «Ещё скажите про медленную смерть…» «Остёр язык? Побрей мой зад!»
    Рано расцвели в этом году яблони. Рано и осыпались. Пахучая метель  белых лепестков выбелила раннюю зелень травы. Дуновение ветра и летят лепестки-снежинки. Завораживают полётом.
    То не зима вернулась. То жизнь проснулась. В открытую форточку вместе с пьянящими весенними ароматами, незаметно растворяясь в поздних сумерках, вползают тени. Робко жмутся друг к другу. Змеями ползут по белой простыне стен.
    «Ищите прежде Царствия Божия; остальное приложится вам». И видится в этом движении что-то, чего не увидишь днём. Распаляется воображение, раскрепощается фантазия. Откуда приходят яркие образы? Где берутся слова, описать состояние души? Вопрошал к многим. Одни недоумённо пожимали плечами; другие – уходили от ответа, бросив коротко: «Не блажи!»; третьи советовали заняться более серьёзными делами. И так до бесконечности. Если никто не мог дать ответ, то почему его должен или обязан знать я? С надеждой всматриваюсь в прошлое…

Я чувствую, теряю связь с родной землёй.
Растоптан сотнями наречий.
И мой покой уж вовсе не покой –
Тяжёлым грузом давит плечи.

Недолго ждать – вот-вот – порвётся нить
И взгляд моих пресветлых синих глаз
Вдруг соскользнёт и не соединить
Кому-то воедино мой рассказ.

Интрига в том, что я уже не жив.
Я слышу стук копыт, дыханье злое.
Мой дух ушёл за дальние рубежи,
Где дважды два – решение простое.

Совокупись со мной и потеряй,
И разорви, и разгрызи сомненья!..
Горит костёр. Поспел кулеш и чай.
И дышат Родиной горящие поленья.
               
                21 августа 2012г.