3. Первый шторм

П е р в ы й      ш т о р м .

                С Мишей Крюковым по прозвищу «Гак», что у моряков означает – крюк, я познакомился на водноспортивной станции стадиона электромашиностроительного завода. Место это было довольно тихое. Дело в том, что мода на «моторки» к тому времени уже прошла, а бывший директор завода, страстный поклонник водных видов спорта, создавший эту водноспортивную станцию, ушел на пенсию.

               Всё постепенно пришло в запустение. Заводских парусных яхт было только три,  из владельцев катеров остались одни рыбаки, использовавшие катера не для спорта, гонок или туризма, а лишь как транспортное средство для рыбалки. Жизнь здесь теплилась за счёт таких энтузиастов как Миша «Гак», Толик «Бодулай», строитель яхт и катеров Андрей и я.

               Миша был владельцем большой двенадцатиметровой железной яхты, которую уже лет десять строил своими руками. Она и горела у него, и тонула. Корпус яхты он переваривал несколько раз. Надо сказать, что сварщиком, электриком и радиомехаником Миша был «от бога». А, вообще-то, он служил прапорщиком на военном аэродроме. Там он и ещё двое прапорщиков отвечали за какое-то сверхсекретное радиооборудование, дежуря при нём сутки через двое.

               Помню, как-то, его друг Генка, старший лейтенант с этого же аэродрома, сказал, что в комнату, где находится это оборудование, имеют право зайти только два человека: главком авиации и министр обороны. Иногда Миша дежурил по двое-трое суток подряд, зато потом он отдыхал дней по шесть, по восемь.

              Кроме яхты и службы у Миши была квартира, жена и дочь подросток. Не могу сказать, что с женой он не ладил, но домой он наведывался не чаще раза в неделю. Всё остальное свободное время он находился на стадионе, на своей яхте. Для руководства и немногочисленного персонала стадиона Миша слыл своим человеком, безотказно и безвозмездно помогавшим  что-то заварить электросваркой или покопаться в электропроводке.

              Точно могу сказать, что Мише в ту пору исполнилось сорок пять лет. Он подал рапорт на увольнение в запас, и уже больше полгода ждал, когда ему пришлют замену. Каждый раз, собираясь на очередное дежурство, Миша шумел, что контракт прапорщика с ним закончился уже полгода назад и, что, если он не придёт на дежурство, ему ничего не будет. Крыл, как только можно, своё начальство, но при этом шел в бытовую комнату маленькой на несколько номеров ведомственной гостиницы, располагавшейся в одноэтажном здании администрации стадиона. Там он мылся, брился, приводил свою форму в порядок и выходил оттуда совсем другим человеком. Спокойным, знающим себе цену служакой.
 
              Пил  Миша, как тогда все военные – много. Но не зависимо от количества выпитого не терял самоконтроля, не болтал лишнего, не буянил, мог выполнять любую работу в любом состоянии. И, если сон и алкоголь всё же брали верх, он тихо уходил к себе на яхту поспать. У него на яхте имелся приваренный несгораемый шкаф размером с солдатскую тумбочку c внутренним шлеперным замком, в котором всегда хранился приличный запас бутылок и фляжек с отличного качества спиртом. В одиночку Миша «не прикладывался» и в долг никому не давал. Но, если его звали в свою компанию  работники стадиона, наши яхтсмены или водномоторники, Миша брал свою бутылку и никогда не отказывался.

             Зато, когда гости не с пустыми руками приходили к нему, да если ещё был повод, Миша «выставлялся по полной». Когда принесённая гостями выпивка кончалась, Миша по одной бутылке выставлял из своих запасов, иногда по много раз, но лишь до того момента пока гости «держались». Потом на просьбы «сообразить ещё» грозился выкинуть ключ от железного ящика за борт. Иногда он так и делал, особенно, если утром его ждала служба.

             Дно на стоянке глубокое и илистое, поэтому найти маленький ключик от его шкафчика не смог бы даже водолаз, а дома у него имелись запасные ключи, да и дубликат с них сделать тогда стоило копейки. Но чаще Миша хитрил. Снимал со связки ключей шлеперный ключ внешне похожий на ключ от своего железного ящика, но от несуществующего замка и артистично демонстративно выпускал его из пальцев за борт.

             Был у Миши друг – сослуживец, старший лейтенант, красивый молодой человек лет двадцати восьми, звали его Гена. Бывший лётчик-истребитель. Во время испытаний нового парашюта, дававшего возможность катапультироваться с минимально низкой высоты, он «жестко» встретился с землёй, отбил ступни. После лечения его перевели в подразделение вертолётчиков. Ходил он с тростью, сильно косолапя и чуть-чуть не касаясь пятками земли. Гена холостяк. Он часто приезжал к Мише помогать строить яхту.

             Как-то, весной достали они листы модного и дефицитного в те годы тонкого финского пластика с рифлёной поверхностью, имитирующей текcтуру досок. И решили отделать им стенки каюты. Но, чтобы начать эту работу, Гена вынес на берег чуть ли ни целый грузовик всякого военного электро и радиотехнического хлама весом тонны две, так как яхта всплыла сантиметров на двадцать, что стало заметным по следам ила и слизи на поднявшихся из воды бортах.

            В вынесенной на берег куче лежали около сотни банок от щелочных аккумуляторов, всевозможные армейские радиоприёмники и усилители в металлических корпусах, глубиномер с подводной лодки размером с большой чемодан в литом металлическом кожухе весом под сотню килограммов. Толстенные армейские переносные кабели в металлической оплётке и здоровенными влаго, пыле, газонепроницаемыми соединительными муфтами. Самолётные электромоторы, приборные щитки и т.д. и т. п.

            В общем, как и положено прапорщику, Миша тоже был «тащишкой», но он не расхищал армейское имущество, а выносил из части только то, что уже списали и выкинули прежде. А в Советской армии это умели делать щедро и с размахом.
 
            На стадионе Миша всегда ходил в круглой тюбетейке. Сначала я думал, что он носит её для удобства одевать маску электросварщика, но, как-то раз, я увидел его пустившимся в пляс и сделавшим несколько движений характерных для татарских народных танцев. Потом он сам сказал, что отец у него русский, а мать – татарка, и до призыва в армию на срочную службу он жил в татарской деревне на берегу Волги, отсюда, видать, и его страсть к «водоплаванию».

            Выполняя какую-либо сложную работу, например, ремонтируя телевизор, если он не мог сразу же найти дефект, но повозившись, устранял неисправность, то хлопал себя ладонью по лбу и, улыбаясь приговаривал: « Как же это я сразу не додумался, чурка я не русская». Вообще Миша был добрым весёлым мужиком. Сердился он редко, при этом вытаращивал серо-голубые глаза, краснел и речь его становилась неразборчивой, он глотал окончания, вставлял татарские слова, путал падежи. Но быстро отходя душой, заканчивал браниться фразой: « И вообще, моя твоя не понимает»,- выражая таким способом, недовольство причиной спора или ссоры.

            Наконец, в мае 1982 года Миша полностью закончил строительство своей яхты. Борта, палубу и надстройки освежили новой покраской. На бортах через трафарет краской выбили название яхты: «Четыре ветра». В нём, видимо, раскрылась вся Мишина душа, жаждавшая бесшабашности и свободы, и всю сознательную жизнь скованная армейской дисциплиной. Яхту расцветили имевшимися в наличии сигнальными флажками, правда, никто не смог прочесть набранную абракадабру.

           В одну из пятниц в середине мая, когда мой большой каютный катер ещё стоял на берегу и я заканчивал его предсезонный ремонт, ко мне подошел Миша:

       - Завтра хотим отметить день рождения моей жены. Хочу сходить в залив 
          на сутки, да компания подбирается одни «чайники». Может, сходишь 
          со мной для подстраховки, да, поди, и сам за зиму по воде соскучился.

       - А твой Генка, что же ?

       - Служба, когда освободится неизвестно. А, если сможет подъехать, нам
          веселее будет.

       - Годится, я твой до воскресного вечера, только за подарком сгоняю, а
         «пузырь» у меня есть.

       - Стоп! Вот этого не надо. Я тебя, как капитан капитана, приглашаю.
          Морской закон чтить надо. Ты ко мне на борт - ты мой гость. Я к тебе –
          ты скатерть самобранку расстилай. Мы промеж собой одна каста –
          капитанская. Это гости пусть к нам с «пузырями» собираются. Им то
          что, на всё готовенькое, на отдых. А мы с тобой круглый год «пашем»
          на наших «красавицах». Кстати, ты на катере ночуешь? А то может
          «плеснуть» тебе, чтобы не скучал.

       - На катере. Только ты меня  «обижаешь». Капитанский НЗ  у
          меня свой имеется, да и в одиночку я, как и ты, не любитель. Может
          боцман наш, дядя Саша, подойдет, он «покалякать» не откажется.

       - Ну, так не скучай. А я завтра утром со всей компанией подъеду.

       Я проснулся рано. Послышался плеск воды. Посмотрел в иллюминатор. На палубе «Четырёх ветров» плескался с ведром воды Генка в спортивном костюме на босу ногу. Я вылез из своей каюты, кричу ему:

       - Привет! А ты как здесь оказался?

       - А прямо с ночных полётов. Смотрю, палуба блестит, а трап не помыли
         и не покрасили.

       - Так ведь красить поздно. Гости уже часа через два-три начнут
         собираться.

       - Я в курсе, я «Гаку» с аэродрома звонил. А трап после мытья быстро на
         солнце высохнет. День то, смотри, будет погожий, майское солнце
         горячее, а уж нитрокраска минут за двадцать схватится. Успею.

       - Ты, верно, с вечера не ел ничего? Пока помытый трап высыхает
         поднимайся ко мне, позавтракаем. Я уже чайник на газ поставил.
         А потом я тебе помогу трап покрасить.

       - Это годится! Сейчас иду, вот, кеды одену.

       Часам к одиннадцати появились Миша с женой и с ними ещё две пары. К этому времени мы с Генкой не только покрасили трап, но он уже успел полностью высохнуть. Через полчаса подъехала на такси ещё одна пара с молодым человеком лет шестнадцати, видимо  их сыном. Выяснилось, что надо дождаться ещё одну пару. Миша сразу же по приезду подошел ко мне и, здороваясь, сказал:

       - Ты не смотри, что Генка приехал, не вздумай увиливать. Мы втроём
         будем круглосуточно вахты нести. Яхта всё время на ходу останется.

       Гостям не терпелось скорее ознакомиться с яхтой. Миша, обуреваемый гордостью за своё детище, повёл гостей по яхте, называя все узлы и детали морскими терминами, а затем давал пояснения русскими словами. При этом Миша чувствовал себя, как минимум, врачом, владеющим в отличие от его пациентов латынью.
               
       Двенадцати метровый корпус яхты имел ширину на миделе, т.е. центральной части корпуса метра три с половиной, а высота надводного борта колебалась от одного до полутора метров. На баке или носовой части судна вмонтирована в палубу мощнейшая электролебёдка, позволяющая поднимать и опускать мачту и якоря автоматически.

       Далее в сторону кормы следовала надстройка центральной каюты или кают-компании высотой над палубой около полуметра с круглыми иллюминаторами по бокам и низенькими поручнями для удобства перемещения по палубе во время качки. Над надстройкой возвышалась мощная деревянная мачта. Ещё одна каюта – штурманская находилась в кормовой части палубы. Высота в ней от пайолов, т.е. настила пола до подволоки, т.е. потолка, метра полтора. В корпус каюта углублена сантиметров на восемьдесят, т.к. под ней находится машинное отделение с танковым дизелем. В середине  каюты располагается штурманский столик с вмонтированной под ним всевозможной радиоаппаратурой, а по бортам два дивана для отдыха.

       Между надстройками кают-компании и штурманской каюты находится кокпит с постом управления. Штурвал закреплён на тумбе, в верхней части которой размещается компас на кардане, приборный щиток с электроподсветкой, а также рычаги реверса и газа дизеля. Самоотливный кокпит – это герметичное углубление в палубе, из которого скапливающаяся вода вытекает, как из ванны, через слив за борт. По бокам кокпита невысокие бортовые банки, т.е. скамьи для сидения, а сам кокпит углубляется в палубу сантиметров на семьдесят. Над кокпитом совершает свои движения с борта на борт гик – это горизонтальная часть мачты, к которой крепится нижняя шкаторина паруса и концы, т. е. верёвки для управления гротом, т.е. задним парусом на мачте. Рослым членам экипажа и гостям здесь надо быть повнимательнее, чуть зазеваешься и тяжелым гиком можно получить по макушке.

       Сзади и спереди кокпита двери. Задняя ведёт в штурманскую каюту, а передняя в трюма. Спустившись сюда по маленькой трап-лесенке, попадаешь в кают-компанию, в середине которой массивный стол на кардане. Это устройство, позволяющее при любой бортовой качке сохранять столу горизонтальное положение. С каждой стороны стола по боковым стенкам двухместные диваны, уходящие в «гробы», т.е. в пространство под палубным настилом вдоль бортов, где человек может разместиться только лёжа, как на средней полке плацкартного вагона. В носу выгорожена переборкой ещё одна каюта с «V» - образными двухместными диванами.

       В кормовой части кают-компании с двух сторон от входной трап-лесенки по две двери: в гальюн и в машинное отделение с одной стороны, на камбуз и в кладовую с другой. Экскурсия заканчивалась снова на палубе, где Миша обратил внимание на жесткие носовой и кормовой релинги, сваренные из трубы нержавейки. По бортам релинги переходили в ванты из тросов, закреплённых на стойках, приваренных к низеньким фальшбортам. В общем, «Четыре ветра» имела классическую планировку моторно-парусной яхты таких размеров популярную в те годы.

       Мужчины после доскональной экскурсии, здесь же на палубе, намеревались поднять рюмочку за яхту и её хозяина. Женщины принялись накрывать стол в кают-компании. Как всегда, что-то забыли, и двух мужиков, не дав им толком поднять по рюмке, срочно отправили в ближайший гастроном, находившийся не менее чем в получасе ходьбы от стадиона,  поэтому «прогулка»  обещала быть на час минимум.

       На релинге в корме  имелась скамья-банка во всю её ширину. На ней и на крыше штурманской каюты мужчины и расположились. Перезнакомившись со всеми, я принял участие в общей беседе. Наконец, где-то в половине третьего подъехала опоздавшая парочка и вернулись «гонцы» из магазина. В три часа сели за стол. Компания из тринадцати человек разместилась за столом довольно свободно.

       Примерно через час «народ» стал выходить на перекур, и в этот момент Миша решил отчаливать. Завели дизель, опустили мачту и прошли под мостом, который словно шлагбаум перекрывал вход в лагуну, где располагалась наша стоянка. За мостом мачту сразу подняли. Всё делалось с помощью электрической лебёдки, работавшей как от генератора, приводимого в действие дизелем, так и от щелочной аккумуляторной батареи мощностью как на электрокаре. Подъём мачты мужчины лишь подстраховывали, одерживая с двух бортов ванты, чтобы мачту не раскачивало из стороны в сторону.

       Генка включил магнитофон и радиоусилитель и вынес на крышу штурманской рубки ведро-динамик. Позже по его мощному звуку мы за километр слышали о приближении Мишиной яхты к стоянке. Когда музыка затихала, слышался лишь плеск воды, рассекаемой форштевнем, настолько тихо и без вибраций работал дизель. Миша, Генка и я определились, что будем нести вахты у руля по два часа. Моя очередь заступать на вахту с 21 до 23 часов, а потом с трёх до пяти утра. Решили выйти в залив на дизеле, а там поднять паруса и на расстоянии трёх-пяти километров от берега двигаться на запад.

      Просуетившись с Генкой почти с шести утра, я чувствовал, что мне надо перед вахтой передохнуть. Через люк, с крышкой из толстенного двадцати миллиметрового оргстекла, расположенный рядом с носовой лебёдкой, я спустился в носовую каюту с «V» - образными диванами и прилёг на один из них. Поначалу спать не хотелось. За переборкой в кают-компании шумело застолье.

      Когда вышли в залив, заглушили дизель и поставили паруса, вся компания, захватив с собой бутылки и лёгкие закуски, перешла на палубу. Музыку, грохот которой, видимо, всем поднадоел, выключили. Голоса с палубы доносились приглушенно, и под плеск рассекаемой яхтой воды я уснул. Иногда чьи-то громкие голоса или дружный смех будили меня. Чаще был слышен голос Миши, он уже сменился и руководил вставшим за штурвал Генкой, чтобы держал яхту к ветру под углом, не дававшим полоскаться парусам, что на широкой водной глади залива практически не мешало выдерживать выбранный генеральный курс вдоль западного побережья.

      В 21 час Миша пришел ко мне с рюмкой. Я взбодрился. Мы вышли в кокпит через кают-компанию. Проходя мимо стола, подхватил что-то пожевать. Весь народ был на палубе. Компания разбилась на парочки и группки. Женщины пытались наладить нестройное пение. Мужчины курили, говорили о разном, всё более, приближаясь к одной общей для такого состояния теме: «Ты меня уважаешь?».

      Миша показал мне курс, я встал за штурвал. Двенадцати метровая тяжелая яхта плавно повиновалась каждому движению руля на румб, даже на полрумба. Генка лёг на диване в штурманской каюте и находился в трёх шагах от меня. Мы с ним «пропустили» по маленькой рюмашке, и вскоре Генка с храпом уснул. Он не спал уже около двух суток.

      Солнце начинало склоняться к западному горизонту, всё более и более придавая ему багровый цвет. Наступал изумительно спокойный вечер с нежным слабым бризом, и казавшейся покрытой маслом гладкой поверхностью моря. Компания потихоньку перешла в каюту. Рядом со мной, сидя на банке в кокпите, остался самый молодой участник похода, кажется, его звали Юра.

      Он снял с себя толстый  свитер, связанный из ангорской шерсти, который его всё время заставляла одеть на себя его мать, накинул его на спину и плечи, небрежно перехватив узлом рукава у себя на груди. Юра закурил, не предложив мне, так как уже знал, что я не курю. Но было видно, что он это делает тайком от родителей. Прокашлявшись после неудачной затяжки, он обратился ко мне уважительно на «Вы». Вопросы, с которых он начал беседу, казались традиционными:

         - А у Вас яхта или катер?

         - Катер, но он пока ещё на берегу, я не закончил предсезонный ремонт.
           На следующей неделе планирую «сбросить» на воду.

       - А какие на нём двигатели? А сложно ли сдать на права?

       В общем, все вопросы подводили к тому, дам ли я ему порулить? Вот дядя Миша ему давал. Я ответил юноше, что Миша хозяин яхты и её капитан и такое решение вправе принимать только он сам. Видя, что разговор исчерпан, молодой человек выкинул непогашенную сигарету за борт и ушел на кормовую банку, где сел, свесив ноги над водой и облокотившись на релинг. Я буркнул ему, чтобы он не соскользнул за корму. Но он ничего не ответил.

       Я подумал о том, что на борту тринадцать человек, подвыпивших, полусонных, и не дай бог случись ЧП какое: неожиданный шквал ветра, мель, рыбацкие сети, да мало ли что. За всё отвечает вахтенный рулевой. И мне руль не давали, вот когда теорию  выучил, понял всё, что к чему, где и какие опасности подстерегать могут и, что делать наперёд, чтобы неприятностей избежать. Вот тогда, как говорится, и карты в руки. Вскоре на палубу из каюты поднялась мать пацана, и стала звать его в каюту. Он нехотя, но без слов повиновался.

       Я остался на палубе один. На востоке совсем стемнело. Казалось,  небо и море там растворились сами в себе. А на западе майское солнце  на ночь лишь на самую малость опустилось за линию горизонта. Здесь светлая полоса неба, отражается гладью спокойной водной поверхности, и отсвечивает в белых парусах, от чего над яхтой светло, словно на мачте висит белый фонарь, освещающий  палубу. Гладкая без волн поверхность моря обманчива, лишь  по едва заметному медленному покачиванию палубы и поскрипыванию мачты только и можно заметить, что яхта движется по воде.

       Когда во время этих покачиваний форштевень погружается глубже, слышно как журчит по бортам рассекаемая им вода. Такие минуты навсегда остаются в памяти. В такую спокойную погоду, как сейчас, ты чувствуешь себя властелином этой дремлющей стихии, которую ты заставил парусами работать на себя, и она пусть и нехотя, медленно, но подчиняется тебе.

       Совсем другое дело в ветер, на волнах. Тогда ты представляешь себя канатоходцем под куполом цирка, когда твоя жизнь зависит от тонкого троса у тебя под ногами, такого же каких много на яхте и на каких растянута мачта. Стоит только одному, двум из них лопнуть под напором стихии, яхта неминуемо вслед за упавшей мачтой ляжет бортом на воду, будет накрыта волной и навсегда исчезнет в морской пучине. И даже, если ты в этот момент не будешь находиться в каюте, а свалишься за борт с палубы, доплыть в одежде и без спасжилета до едва заметного на горизонте берега практически не реально, и о чём говорить тогда, когда до берега десятки или сотни миль.

      Но думать о плохом не хотелось. Удивительный аромат моря, ночные затихшие на водной глади чайки, редкие блёклые звёздочки на юго-востоке,  убаюкивающее поскрипывание мачты и такелажа, начало летней навигации, мысли о будущих долгими зимними вечерами запланированных походах – всё это будоражило, куда-то торопило, предвкушало.

      Когда Миша сменил меня, я вернулся на своё место в носовой каюте и, едва пригревшись, задремал. В полудрёме слышал мужские голоса на палубе, какую-то возню и попискивание блоков на мачте, но, когда заработала электрическая лебёдка над носовой каютой и услышал лязг якорных цепей в клюзах, я понял, что паруса убрали и яхта стоит на якорях. В наступившей тишине уснул.

      Проснулся от того, что вновь заработала лебёдка, убиравшая якоря. Через крышку люка в каюту попадал дневной свет, значит уже утро. Послышались хлопки дизельного пускача, пронизавшие корпус яхты дрожью, и ровно заработал дизель. Я вылез через верхний люк на палубу. Солнце уже взошло, но тотчас скрылось в мареве. На палубе было свежо, дул небольшой ветерок. Миша стоял за штурвалом, увидев меня, сказал:

      - Идём в устье реки «Л», там за рыбколхозом встанем в лагуне приводиться в порядок и завтракать.

      На палубе по одному стали появляться мужчины. Помочившись за борт, закуривали. Кто-то вынес и раздал всем по бутылочке пива. Пили с горлышка. Отрываясь от бутылок, кряхтели от удовольствия. В устье прошли мимо рядов потрёпанных морем с облупившейся краской рыбацких сейнеров и СРТ, стоявших вдоль колхозного причала, заваленного рыбными ящиками. Над ними с громкими пронзительными криками кружились стаи чаек. Мы вошли в лагуну и встали на якорь.

      После затянувшегося завтрака, особенно приготовлений к нему, решили морем возвращаться домой. Но Миша долго всматривался в линию горизонта, затянутую лилово-чёрной полосой, которая на глазах словно сферическим колпаком стала обволакивать небосвод всё более и более поднимаясь вверх.

      Через четверть часа огромная грозовая туча уже закрывала собой полнеба. Усиливался ветер, он дул прямо на нас, не затихая, словно поток воздуха из вентиляционной трубы. Запахло дождём. Гена стал предлагать вернуться из реки «Л» в реку «Д» каналом, минуя море, но Миша уже завёл дизель:

      - Прорвёмся морем, успеем до грозы,- принял он своё капитанское решение. На горизонте появились первые всполохи молний, но из-за шума усилившегося ветра грома не было слышно. Прошли между буев, указывающих фарватер реки «Л». Яхту уже прилично качало. На палубе остались только Миша, стоявший у руля, Гена, я, молодой человек и его отец.

      Выйдя за буи, Миша попытался взять курс прямо на устье реки «Д», но при этом яхта повернулась левым бортом к ветру. Тяжелая деревянная мачта, стоявшая вертикально без парусов, стала играть роль маятника всё сильнее и сильнее раскачивающего тяжелую яхту с борта на борт. При этом бортовой крен стал достигать не меньше пятидесяти градусов.

      Из каюты донёсся звон падающей со стола посуды, разбивающихся стёкол и женские испуганные крики. Удары всё более усиливающихся волн в левый борт напоминали по своей силе удары о причал, столь жесткими они были. Казалось, корпус сейчас развалится на части. Миллиарды образующихся при этих ударах брызг накрывали палубу. Мы все уже промокли насквозь и, чтобы не свалиться за борт, сидели на банках в кокпите, стараясь ухватиться руками за любые выступы. Гена решительно подошел к Мише и, держась за него, стал кричать ему на ухо:

        - Держи носом на ветер. Пойдём как по циркулю. Отойдём против ветра
           мили на три, как бы, по одной ножке циркуля к его вершине,    там круто               
           развернёмся, и как по второй ножке циркуля вниз, пойдём в устье реки
           «Д». Тогда ветер будет нам в корму. Килевая качка не так опасна. А то
           нас или опрокинет с этой чёртовой мачтой, или разобьёт борт ко
           всякой там  матери.

        Миша не стал спорить. Но не без усилий теперь руль развернул нос яхты к ветру. На первой же волне появилось ощущение качелей. Сначала нос вздымался вверх, как бы зависая на секунду, а затем стремительно начинал проваливаться между волн словно в бездну. Палуба уходила из под ног. От возникавшего, как на качелях, чувства падения или полёта сводило живот.

        Но тут же нас накрывала следующая волна, сначала обдававшая тысячами крупных брызг, а потом и вовсе прокатывающаяся по палубе и смывающая всё на своём пути. Потемнело. Весь небосвод затянуло огромной чёрной тучей. Всполохи молний мелькали теперь уже за нашей спиной. Напором ветра капли дождя превращало в водяную пыль, затруднявшую дыхание. Теперь нам стало понятно, почему сегодня рыбацкие суда не покинули своего причала.

        Я сидел на банке рядом с Мишей. Он наклонился ко мне:

        - Спустись в каюту. Возьми в шкафу офицерский химзащитный костюм.
        Там же в одежде лежат бутылки водки. Захвати одну бутылку, рюмки
        и дуй сюда наверх. Что-то меня пробрал холод.
 
        Я кивнул ему и с трудом стал продвигаться к двери в кают-компанию. Выбрал момент, когда нос яхты начал движение вверх. В это время брызг и воды на палубе не было. Нырнул в дверь каюты, едва успел захлопнуть за собой дверки, как яхта пошла носом вниз, и я кубарем скатился  по лесенке.

        Спустившиеся вниз мужчины разлеглись в носовой каюте, уступив женщинам кают-компанию не только потому, что женщин больше, но и потому, что амплитуда качки средней каюты теоретически считалась меньшей. Женщины лежали на диванах вповалку, судя по всему им всем без исключения стало плохо. От работающего дизеля в непроветриваемом помещении было жарко. Стоял удушливый запах солярки, дизельного выхлопа и блевотины.

        Стол раскачивался, ещё не упавшая с него посуда ёрзала с борта на борт. При очередном ударе форштевня о волну какая-то миска со стола, проскользнув с одного его края на другой, сорвалась и с силой полетела в боковую стенку. Ударившись в неё, она отскочила в противоположный борт, оттуда в подволоку и грохнулась на пол, весь усыпанный осколками посуды, стекла, столовыми приборами, едой, и тем, что не удержалось в желудках. По всему этому месиву перекатывался примерно сантиметровый слой воды, прорвавшейся в каюту, когда двери ещё надёжно не задраили.

        Изрядно порывшись, нашел в шкафу всё о чём говорил Миша, правда, вместо рюмок пришлось взять с пола две кружки. Вернувшись на своё место в кокпит, я придерживал рукой штурвал, пока Миша одевал длинные до груди прорезиненные штаны-сапоги на бретельках и прорезиненную куртку, низ, рукава и капюшон которой заканчивались жесткими резинками, плотно прилегающими к телу. Миша хотя и одел химзащиту на насквозь промокший спортивный костюм, надеялся, новые холодные волны и пронизывающий ветер до него не доберутся.

       - Наливай! – скомандовал он. Вода из кокпита, принесённая штормом, не успевала между перехлёстывающими через палубу волнами уходить в слив, и, чтобы сполоснуть кружки, мне достаточно было протянуть руку и пополоскать их у своих ног. В помытые таким способом кружки я плеснул водку Мише и Генке. Они «махнули» залпом и тут же вернули мне кружки. Я снова плеснул и предложил молодому человеку и его отцу, сидевшим в противоположном углу кокпита, но они замахали руками, пытаясь жестами показать, что им и так плохо.

       Тогда я сказал:

       - Капитану «Д.П.», - и дал снова кружку Мише. Он снова принял её залпом. Я тоже приложился и почувствовал, что идёт легко, как вода. Да, значит холод, мокрота и стресс своё дело сделали. Незакрытую бутылку поставил в уголок банки, прижав своим телом. Но в этот момент через палубу прокатилась такая волна, каких ещё сегодня не наблюдалось. Мне даже показалось, что меня накрыло с головой. Когда вода ушла, почувствовал как её остатки бегут по моей спине под рубашкой, затем перетекают в джинсы и совсем тёплыми ручейками стекают в штанинах по ногам.

       Кружки, стоявшие рядом со мной на банке, бесследно исчезли. Оглянулся за спину, водочной бутылки тоже как не бывало. Да, что бутылки, уже на берегу мы заметили, что смыло запасной двухпудовый якорь, лежавший под мачтой на сорокаметровой бухте каната толщиной с большой палец, привязанного к утке на мачте. Утку вырвало, как говорится, «с мясом», и это место оставалось теперь единственным материальным подтверждением того, что якорь и канат существовали в реальности.

       В это время мы заметили, что находимся на одинаковом расстоянии, как от устья реки «Л», так и от устья реки «Д», т.е. в вершине воображаемого Геной циркуля.

       - Пора поворачивать,- предложил Генка.

       - Сейчас, на гребне волны, - согласился Миша.
 
       Дождавшись, когда яхту подняло на очередной волне, Миша быстро заработал штурвалом. Яхту развернуло бортом к волне, сильно накренило, но в этот момент мы ощутили удар волны в корму, точнее в её плоский транец. Яхта, подгоняемая сзади волной, немного встала на дыбы, но затем, как бы опомнившись, устремилась вслед за обогнавшей её волной, в сторону берега.

       Теперь на каждой волне яхту бросало вперёд, но волны больше не перекатывались через палубу. На каждом таком толчке дизель как бы начинал захлёбываться, но, слава богу, он продолжал работать. Трудно даже представить, что с нами случилось бы, если он заглох.

       Когда мы прошли приёмный буй и уже находились в двух-трёх кабельтовых от маяка, стоявшего в конце искусственной дамбы в месте, где река впадала в море, увидели, как из устья реки «Д» к нам стремительно почти паря над волнами летит малый пограничный катер.

       Он скакал по волнам, и при каждом ударе днища о воду отбрасывал в стороны фонтаны брызг, чем издали напоминал брошенный плоский камень, прыгающий по поверхности воды. Все окна его задраены бронированными щитами, отчего он больше напоминал танк, только без пушки. Приблизившись к нам, он переключил двигатели на «нейтралку» и лёг в дрейф. Над надстройкой открылся квадратный люк. Из него показался мужчина в танковом шлемофоне и форме мичмана:

        - Помощь требуется? – спросил он через громкоговорящий динамик.

        - Нет, у нас всё в порядке, сами дойдём, - ответил ему Миша, подтверждая свои слова жестами, и отсалютовал ему рукой. Мичман молча исчез в закрывающемся люке. Катер резко рванул с места, обдал нашу корму фонтаном брызг, и устремился к ещё одной яхте, шедшей под парусами в сторону устья в полумиле восточнее нас.

        Преодолев буруны, создаваемые напором речного течения с одной стороны, и массой морской воды, загоняемой в устье силой ветра, с другой стороны, мы оказались в русле реки «Д». Чем дальше мы удалялись от открытого всем ветрам устья реки, тем ветер и волны становились слабее. Дождь здесь давно закончился, и сквозь клочья рваных облаков пробивались солнечные лучи.

        Через час мы уже пришвартовались на нашей стоянке. Я пошел на берегу к своему ещё не спущенному на воду катеру. На нём имелся запас кое-какой сухой чистой одежды, хоть и не новой, предназначенной для выполнения ремонтных работ на катере. Я переоделся и на своих джинсах, в которых попал в шторм, сзади увидел два въевшихся в ткань пятна от свежей масляной краски. Это значит, чтобы меня не смыло, я с такой силой прижимался к пару дней до того свежепокрашенной банке в кокпите, что краску вдавил в ткань джинсов.
       
        Измученные гости, особенно женщины, с трудом выходили по трапу на берег. Всем скопом во главе с Мишиной женой они собирались идти в бытовую комнату ведомственной гостиницы заводского стадиона, чтобы умыться, застирать и отутюжить платья, поправить косметику и причёски. Мужчины во главе с Генкой в срочном порядке драили каюту и палубу яхты.

        К моему катеру подошел Миша, предложил отметить успешное возвращение, одолжил у меня рюмки вместо своих разбитых, долго сетовал на то, что я не остаюсь и уезжаю домой. Но утром мне на работу, начало новой трудовой недели, надо быть в форме. По утрам ещё дня три, когда чистил зубы, появлялось ощущение, что раковина ходит из стороны в сторону. Укачало прилично…

        Лет через восемь, когда я уже ходил на парусных яхтах, в частности, на шестиметровом пластиковом мини-крейсере польской постройки проекта «Карина», я и ещё трое яхтсменов со мной попали в жестокий десятибалльный шторм. То, что мы действительно попали в «серьёзный» шторм, напомнивший мне поход на Мишиной яхте, говорит тот факт, что в то же самое время в милях пяти от нас ближе к побережью затонула яхта крупнее нашей, к сожалению, с человеческими жертвами.

        А такие случаи по статистике в наших местах происходят не чаще чем раз в десять лет. Но это уже другая история.

               Букулты           2010 год           Владмир Пантелеев