Дневник пациента. Часть 1

Больничная тишина, я считаю, не успокоила нервы ещё ни одному безнадёжному пациенту. Слишком уж она осязаема, её, казалось бы, можно пощупать, взвесить на тёплых ладонях, помять, как талый снег. И её слишком много вокруг, звенящая, пахнущая корнем валерьяны тишина везде, она заполняет палату от потолка до пола, от стены к стене. Она сворачивается пушистым колечком в тех закоулках черепной коробки, где раньше дремало спокойствие: мягкое и родное.
Со временем я стал считать Тишину чем-то разумным, одушевлённым, иногда я разговаривал с ней, и, знаете, это самый внимательный собеседник. Мы пили чай вместе, смотрели добрые черно-белые фильмы и смеялись, смеялись, смеялись...Хотя если уж говорить откровенно, очень часто Тишина мне надоедала, от неё болела голова, стучало в висках. Доктор Моран говорил, что это пройдёт, хоть в его голубых глазах не было уверенности в собственных словах. Но не смотря на это, я всем сердцем хотел ему верить...Ведь это был единственный в мире человек, который понимал меня, пусть и не до конца.
Впервые я увидел Доктора Морана всего лишь один год и три месяца назад, в ярко освещенном кабинете № 108. Я тогда был не в состоянии адекватно воспринимать информацию, кидался на всех вокруг, борясь за ускользающую свободу. Кажется, я тогда серьёзно повредил его руку, но пострадавший до сих пор уверяет меня, что "это была пустяковая царапина". Как бы там не было, но именно этот молодой тёмноволосый мужчина докричался в тот день до моего благоразумия и уговорил "сбавить обороты". Я до сих пор не понимаю, что заставило меня сдаться: то ли отсутствие враждебности с его стороны, то ли боязнь опять оказаться в грубых ручищах амбалов-санитар, то ли ещё что-то...Я даже боюсь продолжать этот список, в нём могут зазвучать нотки откровенности, а я, даже рассказывая свою тусклую историю, стараюсь их избегать.
- Когда я читал о невероятных приключениях Алисы, меня часто успокаивали ночью испуганные родители...Видите ли, я просыпался в одно и то же время, от одного и того же кошмара....Я падал в кроличью нору. А куда падаете Вы, Клим?
Это были первые слова Артура Морана, адресованные мне. Я не знаю, вкладывал ли он в них какой-то глубокий смысл, требующий долгих раздумий и сотни бессонных ночей, или же просто сказал это, что бы начать разговор. Тем не менее, я до сих пор ломаю голову над вопросом: куда я падаю? Ведь определённо лечу куда-то, набирая скорость, раздирая пальцы в кровь, хватаясь за воображаемые нити здравого смысла. Наверное, я в пасти у Вечности или в гостях у Пустоты. И тот, и тот варианты меня не устраивают, уж слишком они размыты, абстрактны и пугающи.
-Я…Я не знаю…- только и смог выдавить я в ответ на неожиданный вопрос. -Но, поверьте, я ещё могу остановиться.
Доктор Моран радостно улыбнулся, и , откинувшись на спинку стула , заговорил самым дружелюбным голосом , на какой только способен простой человек :
-Здесь , в этой больнице, ты не должен бояться просить о помощи. Наш долг – понять тебя. Скажи, ты хочешь, чтобы кто-то тебя понял?
Я кивнул , стараясь не смотреть в глаза собеседнику .
-Отлично, -доктор выпрямился за столом, достал из ящика красную папку, и, написав что-то на чистом альбомном листе, устремил на меня любопытный взгляд. - А теперь я с удовольствием выслушаю твою историю, но только одна просьба: упоминай о каждой мелочи и не скрывай своих чувств, ведь точность и искренность – залог удачного рассказа .
Следуя совету Артура , я попытаюсь донести свою историю и до вас. Очень сложно найти подходящее начало, но ещё труднее будет сформулировать конец.
Сейчас же мы перенесёмся в моё прошлое, где вы узнаете меня, прочитаете меня, как эти строки, возможно, даже не почувствуете ко мне неприязни или отвращения. По крайней мере, я буду на это надеяться .
* * *
Каждый из нас с детства верит в навязанные окружающими сказки, каждый ищет в серых буднях свою волшебную страну. Я не искал. Не было смысла. Ведь поиск требовал активного, и, главное, умеющего цепляться за надежду человека, а я, сколько себя помню, был пассивен и о надежде думал, как о продажной шлюхе.
Сам того не понимая, я падал. Падал вниз, вверх, в сторону. Куда угодно. Мой «полёт» не оставался незамеченным. Многие люди, которых не назовёшь ни добрыми, ни злыми, спрашивали, что меня беспокоит, и самое ужасное, что не существовало на этот вопрос ответа. Я ведь и сам понятия не имел, что со мной .
Самым тяжелым и парадоксальным вопросом очередного «добро-деятеля» я считал вопрос: «Ты счастлив?». Да ведь на него никто не может ответить, всем чего-то для счастья не хватает, а получив недостающий компонент, выясняется, что нужен ещё один, изысканней и дороже предыдущего. И так было и будет всегда, пока существует человек .
Раз уж я заговорил об этом самом счастье, то такого состояния для меня не существовало. Да, отдельные, немного скрашенные чем-то приятным, моменты определённо были, но слишком редко, чтобы склеить из них «белую полосу в жизни». Мрак становился другом, ровно как и Тишина, ровно как и одиночество. Но, повторюсь, просветы тоже были…
Самым счастливым днём в своей, признаться, пресной, во всех смыслах, жизни я считал день рождения своей свихнувшейся бабки, которая жила в соседнем городке. Старушка была немного «со странностями», но , в целом, вполне могла заменить дюжину друзей. А ещё нас связывало одно и то же чувство к одному и тому же человеку: ненависть к Бетт МакРенби. Мне неприятно признавать это даже сейчас, под львиной дозой успокоительных, но именно эта женщина подарила мне жизнь. Точнее, не подарила, а с матом бросила под ноги, считая, что оказала невероятную услугу, за которую нужно платить до конца дней и без пререканий. В любом случае, я и вправду платил до конца дней. Её дней.
Мне не хочется спешить, вкратце описывая свою жизнь. Свободного времени у меня более, чем достаточно, чтобы впустить вас в самые темные уголки собственной души. Конечно, было бы намного лучше, если бы я рассказывал всё это живым, настоящим людям, если бы я видел ваши глаза и лица, слышал ваше дыхание. Но сидя взаперти и не имея возможности увидеться даже с когда-то близкими друзьями, я счастлив, что могу поделиться самим собой хотя бы с помощью бумаги и ручки. Не знаю, не предполагаю, кому в руки попадут эти записи, но смею искренне надеяться, что меня хоть кто-нибудь поймет и простит. А сейчас я познакомлю вас с Климом МакРенби, а точнее-с его детством.
Рос я без отца ,до сих пор понятия не имею ,кто он и где находится .Да и до сегодняшнего дня его личность волновала меня не больше ,чем миграции морских котиков . Жив- мёртв, богат- беден, счастлив- несчастен…Какая, собственно, разница? Он никогда не интересовался мною ,так почему бы и мне не прикинуться эгоистом ? Это так просто, и, если честно, вполне в моём стиле.
Никогда не понимал, почему все так сочувствуют, когда узнают, что ребенок был воспитан одним родителем. Возможно я, будучи выходцем из далеко не полноценной семьи, не имею права строго судить «нормальных» людей, но у меня всегда было множество друзей, чьи папаши бросали жен и уезжали, забыв о своих детях, обязанностях и обещаниях. И хочу заметить, что все они были приличными мужчинами, с хорошей работой, уютным домом, просторным садом и возможностью хотя бы раз в год баловать себя отпуском на каком-нибудь тропическом острове. То есть по всем меркам современного мира жаловаться им было решительно не на что. И тем не менее они изменяли, они сбегали и они пропадали. Так где же тогда разница между мной, бедным, покинутым ребенком, и окружающими? Ведь получается, что статус в обществе вовсе не защищает от одиночества и потерь, даже наоборот- чем выше ты сидишь, тем больнее тебе падать.
Но я отвлёкся. Да, меня постоянно жалели окружающие. Наверное, они считали, что их наигранные возгласы отчаянья произведут на меня положительное впечатление. Но они ошибались. Хотя, если подумать, жалеть меня было за что. Наверное.
Моя мать была проституткой. Она не торговала своим телом в буквальном смысле, но каждую ночь в её постели появлялся новый мужчина. Бетт любила выпить. Бетт любила секс. Бетт ненавидела меня всем сердцем, и это было единственное взаимное чувство, хоть как-то нас связывающее.
Она родила меня в двадцать три года, и в первый же день, стараясь избавиться от свалившегося на голову и абсолютно бесполезного ребёнка, выкинула меня, в прямом смысле этого слова. Оставив спящего новорожденного возле мусорного бака в соседнем от больницы квартале, она без зазрения совести отправилась в бар, где напилась дешевого виски. После всего этого Бетт спокойно вернулась в свою захудалую квартирку, упала на диван и уснула.
Вы можете справедливо поинтересоваться: откуда мне известны все эти подробности? Ответ очевиден.
Я уже упоминал свою слетевшую с катушек бабулю, единственную родственницу, которую я любил. Одним из проявлений её безумия была чрезмерная откровенность и болтливость. Она рассказала мне всё о дне моего рождения, о последующих событиях и о судьбе моей горе-матери.
В ту ночь бабушка приехала к дочери, чтобы увидеть новорожденного. Она надеялась, что я не похож на Бетт, что из меня вырастет хороший человек. Наверное, тогда мысли в её пожилой голове еще не путались так, как сейчас, ведь именно она выпытала у пьяной дочки, куда подевался ребенок и спасла меня от смерти, забрав к себе и взяв ответственность за моё воспитание на себя. Бабушка не подпускала Бетт ни на шаг, запретила ей навещать меня и даже думать о том, что я вернусь под её покровительство.
Через несколько лет после моего рождения женщина, которую мне следует называть мамой, была осуждена и лишена свободы на четыре года за хранение наркотиков. Я слышал о матери очень редко, просто знал, что где-то она есть, и не испытывал к её персоне никакого интереса, так что эта новость, подслушанная мною во время разговора бабушки с соседкой, нисколько меня не задела.
Жизнь в маленьком городке с единственным дорогим человеком была прекрасна. Бабушка, которую я часто называл просто по имени- Гвен, была очень строгой и своенравной, но мне не на что было жаловаться. Она заставляла меня учиться, всегда говорила, что знания- свет во тьме окружающего достойных людей невежества. В три года я уже умел читать, в четыре- писать, а когда пошел в школу, то не переставал радовать Гвен маленькими успехами. Учителя меня хвалили. И этого было достаточно, чтобы вызвать улыбку на покрытом морщинами лице бабушки. А что еще мне нужно было для счастья? Решительно ничего.
Сейчас, вспоминая то время, я не могу сдержать улыбку. Всё было так… просто, так по-человечески легко… Меня даже не волновали нападки соседских ребят и одноклассников, а издевались надо мной ой как часто. Меня называли «ботаником» и «безродным», меня окрестили «сироткой» и «сыном алкоголички». У меня было всего лишь несколько приятелей, но не было друзей. Но на самом деле и без них жилось вполне сносно, даже нормально. Мой день был расписан и наполнен рутиной, и тем не менее я был действительно счастлив и беззаботен. Утром я, проснувшись, умывался и чистил зубы. Потом одевался и завтракал. Мы никогда не молились перед едой, так как бабушка была стопроцентной атеисткой и говорила, что сделаны мы не из глины, а из атомов взорвавшихся давным-давно звезд, рассыпавшихся в пыль. После быстрого завтрака, состоящего из хлопьев и стакана сока, я запрыгивал в школьный автобус, проезжающий мимо моего дома, и ехал в школу. После учебы я возвращался к обеду пешком, быстро ел, и пока Гвен была на работе( а работала она санитаркой в местной больнице) делал уроки. После этого я был предоставлен сам себе. Обычно я выходил на улицу с какой-нибудь толстой книгой в руках и с упоением впитывал в себя новые рассказы, новые приключения и жизни. Я уходил в чтение полностью, благо, меня воспитывали на любви к книгам с рождения, а бабушкина домашняя библиотека удивляла разнообразием и объемом. Описывая всё это, я никак не могу не задаваться вопросом: как у такой замечательной, пусть и ставшей сумасшедшей в старости, женщины выросла такая… такая… скажем, аморальная дочь? Я не могу представить, что заставило мою мать так отклониться от образа Гвен. И, увы, придется признать, что ответов я никогда не получу, ведь когда была возможность о чем-либо узнать, я не задавал вопросов. О чем теперь несказанно жалею.
Но я опять отхожу от темы…
После возвращения домой, бабушка всегда загоняла меня в дом, ругая и поучая, как опасно маленьким мальчикам сидеть на улице после наступления темноты. Её нравоучения никогда не были обузой, а если учесть, что после них она обязательно доставала из своей, как мне казалось, огромной, красной сумки какую-нибудь купленную для меня по дороге домой вкуснятину, то можно с уверенностью сказать, что обижать или злить меня бабушка вовсе не собиралась.
Поедая каждодневный обязательный презент, я наблюдал, как Гвен готовила ужин, который мы потом ели медленно, растягивая удовольствие. Иногда мы покидали столовую и ели прямо в гостиной перед телевизором. В такие дни я больше всего обожал свою бабушку.
Каждые выходные, в то время, как наши соседи смиренно молились в небольшой католической церкви на углу Главной улицы, я собирал корзинку для пикника, помогал напевающей гимны бабушке Гвен намазывать сэндвичи и одевал свою самую старую одежду, какую не жалко было испачкать. Закончив с приготовлениями, мы шли в парк или на опушку небольшого леса, где болтали, смеялись, рассказывали друг другу истории, часто выдуманные, но забавные… Зимой и ранней осенью, когда на улицу лишний раз выходить совсем не хотелось, мы вечерами напролет смотрели старые черно-белые фильмы, которые я до сих пор обожаю и пересматриваю с замиранием сердца. Меня всегда восхищало всё черно-белое: фотографии, фильмы, картины… Всю красоту и весь смысл, порожденные союзом этих двух цветов, для меня открыла самая любимая женщина, которую я не могу не вспоминать с крайней благодарностью- бабушка. Она показала мне, как четко и ясно передают эти два основных цвета природу всего: природу человека, природу зданий и машин, природу чувств и эмоций. Я не считаю это минимализмом, отнюдь нет. Я уверен, что прятать душу предмета за многочисленными красками и оттенками- непростительное расточительство, желание человека всё усложнять и не замечать простейших, очевиднейших истин. Именно поэтому для себя, еще в возрасте девяти лет, я решил: «Цвета и бесполезной яркости хватает и в повседневной жизни. В моём же внутреннем мире реальность ограничится двумя цветами». Так я мыслю и по прошествии десяти лет.
Возвращаясь в теплые вечера в уютном и маленьком доме Гвен, могу сказать, что всё хорошее обязано когда-нибудь заканчиваться. Я прожил катастрофически мало, истин для себя открыл немного, но у могу с уверенностью сказать: за всё в этом мире приходиться платить.
К кому-то конец приходит в образе Смерти. К кому-то в образе долгов, например, или в образе непогашенного кредита. Счастливые мгновения покидают каждого человека по разному. В моём случае конец явился в образе обычной женщины.
Это случилось 14 июля 2003 года. Я навсегда запомнил этот день, день, перевернувший мою жизнь с ног на голову, день, с которого всё началось. День, когда я ощутил всю несправедливость отведенных нам Судьбою ролей.
Бабушка готовила на кухне шоколадный торт, по телевизору показывали новости, когда оглушительно зазвенел дверной звонок.
- Клиим, милый, у меня все руки в шоколаде, узнай, кто там, да поживей!- крикнула бабушка, чтобы я услышал её несмотря на шум телевизора.
Послушно подбежав к двери, я повернул замок вправо и выглянул из дома. На пороге стояла высокая и очень красивая женщина, уж с этим фактом я и сейчас поспорить не мог. Одета она была скромно, даже немного старомодно. Рыжие волосы аккуратно заплетены в косу. Бросив на меня оценивающий взгляд, она натянуто улыбнулась, и елейным голосом, услышав который я сразу же почувствовал к незнакомке неприязнь, протянула:
- Ты, наверное, Клим?
Я удивился, что женщине известно моё имя, но так как я был хорошо воспитан, не посмел высказать своего удивления вслух. Слегка наклонив голову, приветствуя гостью, я вежливо ответил:
- Да, я Клим, вы не ошиблись. Чем могу помочь?
- Ишь, какой прааавельный,- захохотала та в ответ, и взъерошила мои такие же, как у неё, рыжие волосы.- Расслабься, малыш, со мной можешь не церемониться.
Делая шаг вперед, красавица закричала на весь дом: «Я вернулась!», после чего повернулась ко мне, застывшему на пороге и не сводящему с неё шокированного взгляда, и наигранно-заботливым тоном промурлыкала:
- Клим, я твоя мамочка.