Товарищ Язиф. Плутовская повесть

               
                ПАМЯТИ ИСААКА ВЛАДИМИРОВИЧА ФРЕЙДИНА,моего второго отца

                *   *   *      

Язиф – революционный псевдоним  его обладателя.В нём последняя буква ("ф") – это первая буква  истинной фамилии юного бунтовщика – ну, скажем, Финкель. Или – Фердман. Или, если вам больше нравится, Фейгин.

Итак, от cвоей фамилии её носитель взял первую букву и  поставил её  в окончание  псевдонима.   Далее следует, справа налево, как и положено у евреев, уменьшительное личное имя владельца: "Изя" (русское сокращение от "Израиль")- угадывается мальчишка-подросток: так оно и было! Но по-русски, слева направо, это, всё вместе,  будет – "Язиф". Похоже на Азеф!Придумщику очень понравилось! И новым его знакомцам - тоже:

"Товарищ Язиф".

"Председатель малой коллегии Энгородской  Губернской ЧК".

   
   
С ИДЕАЛОМ ЛЮБВИ

Передо мной отпечатанная  типографским способом «Карточка учёта и контроля материалов». На её обороте, поверх линованных граф («Дата записи», «№ документа», «От кого получено или кому отпущено» и других),  «химическим», или чернильным, каких уж больше не выпускают, карандашом*, размашистым почерком – автограф стихотворения:

Пусть бушует под нами седой океан!
Пусть рокочут могучие воды!
Пусть сильней загрохочет могучий вулкан! –
Не страшат нас все эти невзгоды.

Мы идём напролом с идеалом любви,
И низвергнутым падет Ваал…
……………………………………………

По всему видно: автор не останавливался перед употреблением поэтических вольностей. В слове «падёт», не уместившемся в размер, он не задумываясь изменил ударение и отказался от двух точек над «Ё»….

Далее   рукопись  неразборчива, но, можно догадаться, столь же красноречива и «ррреволюционна».   Это – стихи  всё  того же лихого чекиста*, записанные по памяти их автором в конце его  служебной карьеры, в 60-е годы ЯЯ века, когда он пребывал на своей последней предпенсионной должности заведующего базой стройматериалов… А позади у стихотворца, окончившего два класса церковно-приходской* школы,  осталось несколько гораздо более  значительных  должностей:

Выписка из трудовой книжки* Фейгина И. З.:

  - заведующий информационным отделом ЦК* комсомола* республики;
  - коммерческий директор треста «Думуголь»;
  - заместитель заведующего Думской областной торговой конторой «Рыбсбыт»;
  - директор (крупнейшего в огромном городе) ресторана «Антрацит*»;
  - начальник административно-хозяйственного отдела большого номерного завода в   
   городе Зауральске*;
  - начальник ОРСа (отдела рабочего снабжения) швейной фабрики имени Гулякина,в
   городе Думске…

"Ну, не Бог весть какой начальник!" - скажете вы пренебрежительно... И я не буду с вами  спорить. Только примите во внимание: на всех этих должностях сидел человек, окончивший два класса церковно-приходской школы. А перед тем, кажется, несколько месяцев посещавший еврейский хедер*... А ведь тот же, например,   трест "Думуголь" ведал сооружением и ремонтом шахт всего Думбасса! Заместитель директора треста по коммерческой части должен был, наверное, уметь справляться с делами такого размаха...

Но это всё было актуально до конца 40-х годов ХХ-го века, пока не последовал в стране победившего социализма* решительный переход к политике выращивания национальных кадров. С началом этого кадрового переворота   стали освобождать  от  командных административных должностей людей известной национальности. Особенно легко избавлялись от тех начальников, у которых не было документа о должном специальном образовании. А у нашего героя не было практически никакого! И это в возрасте под 50 лет...

– В  молодости я дурак был, учиться не хотел, а потом  уже и не мог, – самокритично объяснял  Израиль Зиновьевич молодому зятю, когда дочь Аля, студентка педагогического института, стремительно и как-то невзначай вышла замуж за откуда-то взявшегося Марика. Зять с тестем быстро подружились, и одной из причин, если не главной, стало то, что Марик любил послушать, а Израиль Зиновьевич – порассказать.

– Но где теперь я мог устроиться на работу? – спрашивал тесть и сам же отвечал на вопрос: – Осваивать заново какую-либо рабочую специальность было в таком возрасте уже нереально. Пришлось искать любую хозяйственную работу, где не требуется диплом и специальные знания.  А это – зав. складом, начальник базы. То есть лицо с обязательной материальной ответственностью. Значит, кто-то украдёт, а ты отвечай. Ни днём, ни ночью покоя нет. А платят – копейки. Но выхода – нет: жить-то надо…

Так последние лет 20  трудового стажа превратились для стареющего Фейгина в самый сложный период его трудовой биографии. Склад или база стройматериалов, которой он заведовал, находилась на одной из самых захолустных и грязных улиц старого Думска* – Нетребке. В  каменных сараях и пакгаузах, не отапливаемых даже лютой зимой, хранился самый разнообразный, чаще всего остродефицитный в Советском Союзе товар. Зачастую это были предметы весьма специфичной номенклатуры, и каждое изделие  имело своё назначение, цену. Десятки и сотни заказчиков являлись на разных видах транспорта – получить  с базы  свой товар, и старине  Зиновьевичу надо было успевать поворачиваться, чтобы вовремя и по адресу всё  отпустить, ничего не перепутать, проследить, не ошибиться… До появления компьютеров было ещё далеко, и приходилось вести тщательный бумажный учёт, картотеку  (вот из таких карточек, на какой он записал своё юношеское "С идеалом любви"...),  многое подолгу держать в голове, а это не всегда получалось. «Дед» (как стали его называть в семье после рождения первого внука)  то и дело терял следы то одной, то другой партии товара, мучился, не спал, бросался пересчитывать, проверять, ходил, бывало, мрачнее тучи... Потом, когда выяснялось, что всё благополучно, рассказывал Марику, что за это время пришлось пережить:

– Вот  хранились у нас рабочие рукавицы для грузчиков. Каждая пара и стоит-то пустяк, но их на складе лежали сотни тысяч пар. А это – миллионы рублей. Конечно, тут тебе не перчатки модные для барышень, никто, вроде бы, не станет их воровать…Но обнаружилась (судя по бумагам) огромная недостача. Несколько дней я не мог найти промах в учёте, нервничал страшно. Оказалось – ошибка в подсчёте.  Пхи!.. 

Теперь ему было смешно. А ведь ещё вчера  в тревоге не мог уснуть, курил допоздна в общей  кухне квартиры-коммуналки…


КУКЛА, ПОДАРИВШАЯ СВОБОДУ            

Израиль Зиновьевич родился в семье мелкого зерноторговца.  Его отец Зиновий, а точнее Зяма, а ещё точнее – Зельман,  Залман – от библейского  Соломон и, значит, то же самое, что на иврите Шломо, то есть, мир и здоровье, – имел с дюжину детей, кто-то из них умер ещё в детстве, остальных  тесть с явным удовольствием перечислял зятю, загибая пальцы одной кистью руки на другой и «в скобках» указывая то русские, то еврейские соответствия называемых имён:   

– Йоня  (Иосиф),  Хунаша (Ананий), Нюся (Нисан, Анисим), Рома, Сеня, Изя (это я!), Маша… 

Обедать, вспоминал Израиль Зиновьевич,  садились за стол  всей оравой. Семья первоначально жила не в самом Энгороде, а  в селе Кошаровке*, выше по реке на несколько десятков километров. Можно предположить, что переехать в большой губернский город  Фейгиных заставили торговые дела отца, а, возможно, и желание родителей дать какое-то образование  детям.

Впрочем, это не слишком получалось. Изя, родившийся   в 1900-м ещё в Кошаровке, окончил лишь двухклассную церковно-приходскую школу. Но при этом имел некоторые навыки   игры на фортепьяно, пытался играть по нотам  «Времена года» Чайковского, а  наизусть исполнял, и довольно сносно, как считал Марик, сложную музыкальную пьесу под названием «Плач Израиля».  Чтобы это уметь, надо было  где-то, у кого-то учиться… А чтобы учиться, у родителей мальчика должны же были найтись хоть какие-никакие, а денежки.

Ко времени, когда Марк Левин  появился в   доме Фейгиных,  Израилю Зиновьевичу   было немногим за 50. Его память хранила следы беспорядочного, но разнообразного чтения, речь, хотя и не очень правильная, изобиловала книжными выражениями – он, например, любил щегольнуть  такими словами, как «форс-мажорный момент*», «кубатура*», «де-факто*»… Но, вместе с тем, корыто называл, по-украински, «ночвами», тесёмки (может быть, по-польски?),  «паварозками»…

Изе было лет 18, когда он познакомился с девушкой из интеллигентной  энгородской семьи – дочерью помощника присяжного поверенного*, Хаей  Вейнберг. Её отец к тому времени давно умер, вдове была назначена приличная  пенсия. Кроме Хаи, которая почему-то (считалось, что на европейский манер) именовалась Кларой, у супругов были и другие дети – ещё один сын и, кажется, дочь. Клара Абрамовна благополучно закончила гимназию и была типичной барышней того времени, то есть  прилежной читательницей Лидии Чарской* и Клавдии Лукашевич*, поклонницей синематографа* и любительницей оперетты и сентиментальных романсов. Юный Изя был хорош собой, ласков, напорист, очень ей нравился, и вскоре они сошлись как муж и жена. Шёл год 1918-й, всё вокруг бредило свободой, условности и приличия в их прежнем виде были отброшены, молодой  жене  даже официально исполнилось лишь 16, а фактически ещё меньше, но никаких препятствий для совместной жизни не  возникло
.
Правда, с приходом в Энгород деникинских войск произошла вот какая история. Новая власть призвала Изю в воинское присутствие* на освидетельствование. В вольной беседе с другими призывниками ему вздумалось поупражняться в остроумии, и он стал каламбурить насчёт «белого билета» (освобождения от  службы по нездоровью), нарочито путая этот документ с «жёлтым билетом» (полицейским разрешением на занятия проституцией). Кто-то немедленно донёс, и парня арестовала белая контрразведка. Всерьёз запахло расстрелом… Сидя в подвале дома Гиацинтова, где разместилась деникинская контрразведка,  Изя попросил запиской кого-то из пришедших его проведать родственников принести ему что-нибудь почитать. Сестра, не слишком разбиравшаяся в литературе, притащила  Леонида Андреева  –  «Рассказ о семи повешенных»…

– У  меня волосы встали дыбом! Пхи!  - прыская своим характерным смешком, рассказывал Израиль Зиновьевич дочери и зятю.

Бывшего узника пыточных «гиацинтовских» камер, которые и до сих пор живут в коллективной памяти энгородцев (там после бегства деникинцев размещалась одна из самых страшных в стране энгордская губЧК*) понять можно: оставшись один в сыром,  освещённом тусклой лампочкой подвале, он всю ночь читал повесть, в которой подробно описаны предсмертные переживания  приговорённых к повешению пяти идейных террористов и двух убийц-уголовников. Лев Толстой, которому автор посвятил свою повесть, ещё раньше отозвался об её авторе довольно бодро, - правда, о другом произведении: «Он пугает, а мне не страшно». Изя Фейгин, по-видимому, отличался от Льва Толстого, так как   воспринял прочитанное с ужасом. Пришедшей на следующий день Маше он вернул книжку с омерзением и сумел шепнуть ей открытым текстом:

– Что ты мне притащила? Меня самого могут здесь повесить!

Сестра передала домашним «рецензию» брата, в доме вспыхнула паника. Старый Зельман взялся за голову в буквальном и переносном смысле. В результате там, в этой круглой еврейской костяной коробке, родился дерзкий, насквозь авантюрный план. Старик заперся в одной из комнат, захватив с собой кипу старых газет и большие портновские  ножницы, а также несколько казённых «катеринок*»  (сторублёвых ассигнаций), по их размерам  тщательно нарезал множество бумажек, которые аккуратно увязал проволочкой в несколько внушительных пачек, положив в каждую сверху и снизу настоящие деньги. Получились  так называемые «куклы», с которыми знакомы барышники* всего мира. Риск был огромный! Но отец рассчитывал на жадность стражей контрреволюции  и на общую воспалённую обстановку нестабильности и спешки. Прежде всего он один пошёл к начальнику кутузки*, хронически пьяному штабс-капитану*, и, дождавшись его на улице, когда тот утром  высаживался из подкатившей к дому Гиацинтова пролётки, кинулся офицеру в ноги:

– Пан  официр! Вельможный пане! – нарочито искажая русскую речь и впутывая в неё польские слова,  быстро заговорил Зяма Фейгин, стараясь сказать главное, чтобы успеть немедленно заинтересовать хозяина положения. – У вас единственный сынок мой, пустой мальчишке, фулюган, но мать плаче.. Ничего не пожалею,  последний капитал отдам!

Контрразведка Деникина вовсю торговала своими узниками. Штабс-капитан схватил  стоящего перед ним на коленях старика спереди за шиворот его старого пальто и, рывком поставив на ноги, хриплым  шёпотом  спросил прямо в ухо:

– Сколько?

– Усё , что есть – десь тыщ государственных, ваш-ство! – Фраза была старым Фейгиным заранее хорошо продумана. Царские купюры ещё не утратили ценности на чёрном рынке, и сумма внушала уважение. Штабс-капитан отпустил ворот просителя и сказал отрывисто:

– Вечером..Ровно в 10. Отдашь моему вестовому. Он выведет тебе твоего жидёнка… – Повернулся и, не оглядываясь, скрылся в парадную дверь, козырнув часовому, который сделал офицеру винтовкой «на-краул».    

Обеспечить на вечер подводу, запряжённую парой добрых лошадей, для торговца  зерном в родном городе не составляло труда. Быстро нашёл и надёжное убежище для семьи, которую вывезти одной подводой было невозможно. Снарядил их туда немедленно, а сам с одним из старших сыновей был с подводой уже в половине десятого  вблизи  гиацинтовского дома. Там оставил Хунашу с подводой, а сам поспешил во двор страшного здания и притаился у стены сарая как раз напротив чёрного хода. Вскоре на крыльце появился солдат с винтовкой, а впереди – жалкая фигурка, в которой старик за версту узнал бы своего сына. Подскочив к крыльцу, сунул в протянутые руки конвоира-вестового кошёлку с «куклами», схватил Изю за рукав и выволок на улицу.  Через минуту они были уже в подводе, «Гони!» - крикнул старик задыхаясь, и Хунаша («Ананий») не заставил себя долго упрашивать…

Фейгин хорошо понимал, что обман очень скоро будет обнаружен, и могут начаться поиски. Был соблазн отправиться вёрст за 50 в родную Кошаровку, но о том, что он с семьёй жил там до переезда в город, быстро могли дознаться, и потому старый пройдоха рассудил, что главное – затаиться:  пусть и вблизи, но в таком месте, о котором деникинцам трудно будет догадаться. Совсем недалеко от Энгорода была немецкая колония, где жил его приятель, Август Иванович Земмер, с которым его связывали давние, но мало кому в городе известные, общие деловые интересы.  Туда и отправились беглецы. Там и пересидели несколько самых опасных первых дней. У белых, меж тем, начались большие неприятности на фронте, Изя не был ценным узником, и настоящую погоню за ним так и не организовали. Вскоре красные вышибли деникинцев из города, и папа с обоими сыновьями благополучно вернулись домой.


ПРЕДСЕДАТЕЛЬ МАЛОЙ КОЛЛЕГИИ ГубЧК

Приход в Энгород красных и возвращение узника деникинской контрразведки к родному очагу сыграли заметную роль в течении его молодой жизни. Неясные брожения его ищущей мысли, отразившиеся в стихах «под Надсона», приняли теперь более чёткие очертания.  В коммунистический союз молодёжи он вступил ещё при власти гетмана Скоропадского, когда юный украинский комсомол не вылезал из подполья, а потому  и деникинцам  его принадлежность к этой коммунистической организации не была известна, иначе не сносить бы парню головы. Иное дело теперь. 

Из Энгородской большевистской газеты «Рабочий путь»:

«Вашему корреспонденту стало известно о возвращении в Энгород активного участника красного подполья времён гетьманщины и власти германской буржуазии т. Изи Фейгина. Деникинцы бросили отважного коммуничтичесного борца за свободу в свой застенок, но ему удалось бежать. Мы приветствуем славного красного витязя с возвратом в наши стальные ряды.
 .                Пролетарий Фома».

Неожиданно для себя Изя очутился в центре бурлящего потока  революционной жизни города, и его втянуло в эту воронку. Незаслуженная, но приятная слава «солдата революции» вскружила ему голову, он стал посещать ежедневные митинги, собрания, совещания, входил в состав каких –то комиссий, комитетов, советов, сам товариш Листов (предгубЧК) предложил ему вступить в партию и войти в состав руководства этим ведомством. Ничего ровным счётом не понимая  в целях и функциях «чрезвычайки», кроме звучного, но туманного слова борьба, он готовно согласился и тут же настрочил заявление, придумав почти на ходу тот нехитрый псевдоним, который стал заголовком  этого правдивого повествования. В царившей лихорадочной обстановке становления новой власти остались вне учёта истинные личные данные свежеиспечённого коммуниста. Точнее, член КСМ Израиль Фейгин существовал отдельно, а  новорождённый (сразу 19-тилетний) Изяслав  Сигизмундович Язиф зажил самостоятельной жизнью, будучи назначен на пост  «председателя «малой коллегии Энгородской ЧК».

На складе Изе выдали кожаную куртку, такую же фуражку и огромный, в деревянной кобуре, маузер. Может быть, тот самый и, во всяком случае, точно такой, какому примерно тогда же предоставил слово, в ущерб всем ораторам, певец Революции Маяковский. Изе очень понравился маузер, а сам Изя в этом виде очень нравился Хае-Кларочке, которая ну совершенно не задумывалась над возможными последствиями такого  «пуримшпиля» ( ПУРИМШПИЛЬ — общее название еврейских народных театральных текстов и спектаклей, постановка которых приурочивалась преимущественно к празднику «Пурим».  На «Пурим» приняты карнавальные переодевания в самые разные костюмы. – Прим. автора).

ГубЧК разместилась, конечно же, в бывшем доме Гиацинтова: там уже были обжитые подвальные камеры с налаженным тюремным оборудованием и антуражем: выносными парашами, прорезанными в дверях окошками, накладными засовами с висячими и всякими иными замками… Быт узника, белого или красного он цвета,  одинаков. И судьба его тоже, примерно, одна:  за те две-три недели, которые пришлось здесь  провести нашему герою, он насмотрелся и наслушался всяких ужасов, о которых и представить себе не мог: контрразведка добровольческой армии лютовала вовсю! Поэтому, когда теперь он столкнулся с тем, что и красные товарищи ничуть не церемонятся с попавшими в плен белопогонниками, у него это не вызвало ни удивления, ни возмущения. Он лишь, в силу природной мягкости, сам старался избегать участия в расправах, и это ему, в общем, удавалось.

Дело в том, что председатель Губчека Листов, присмотревшись к юноше, назначил его комендантом  своего ведомства. Конкретность организационно-хозяйственной деятельности пришлась по вкусу Язифу – свежеиспечённому борцу с контрреволюцией, спекуляцией и должностными преступлениями. Он вдруг почувствовал в себе огромный запас сил и энергии и с головой окунулся в кипучую деятельность. Инструкция, подписанная самим Дзержинским, неограниченные права на обзаведение мебелью, канцелярскими принадлежностями, ротаторами, стеклографией и прочей машинерией, щедро субсидированное штатное расписание – всё это окрылило парня, вскружило ему голову. Он весь погрузился в добывание, завоз, расстановку, перепланировку, споры, согласования – короче, ушёл в хозяйственные заботы.

На председателя малой коллегии были также возложены обязанности по контролю за
въездом в Энск и выездом из оного лиц классово чуждого элемента. Выполнение этого пункта доставляло молодому человеку особое удовольствие. Главными претендентами на выезд из города были сынки местных богатеев - студенты, возвращавшиеся после каникул на учёбу в университетские города. Изе Фейгину было приятно чувствовать их зависимость от него, ловить на себе их заискивающие взгляды, заставлять   подолгу ждать приёма под дверью его кабинета.

Упоённо проводил он дни на службе, почти не обращая внимания на то, чем занимались окружающие его  товарищи. А они как раз были заняты тем, для чего и создавалась ЧК: оперативной работой по выявлению врагов революции, слежкой, арестами, допросами, казнями… Нашего героя это словно бы и не касалось. Нет, он, конечно, знал и видел, что творится  в доме Гиацинтова, но сам в этой работе почти не участвовал. Впрочем, за исключением случаев (а они случались чуть ли не ежедневно), когда товарищ Листов подходил к нему, протягивал бумажку и просил, как бы между прочим:

 – Язиф, подпиши…

Взглянув на бумажку, Изя неизменно  видел примерно одинаковый текст машинописи с  тремя-четырьмя напечатанными прописными буквами:

"К ВМРЗ":

И, после двоеточия, в столбик, несколько фамилий с инициалами.  Иногда (довольно редко) следовала лишь одна фамилия, чаще – не менее двух, в отдельных случаях – целый список…. Не то чтобы Язиф не понимал, что это означает, - нет, он отлично знал: буквы – это приговор: «К высшей мере революционной защиты» (то есть, к расстрелу), а в списках – фамилии и инициалы обречённых… Но лиц этих людей он не видел, в глаза им не заглядывал,  знал лишь твёрдо, что они – «враги революции», «контрики», повторял про себя  не раз слышанное  на митингах: «Как они с нами, так и мы с ними» - и всегда бестрепетно подмахивал приговор своей ярко революционной, разработанной на досуге росписью с затейливым витым росчерком:  «Язиф…».

Так продолжалось до того запомнившегося ему дня, когда в Дом Гиацинтова  прибыл пакет из далёкой Москвы. С содержанием прибывшей инструкции были обязаны ознакомиться все ответственные сотрудники ГубЧК, в том числе и председатель её Малой Коллегии. В тексте значилось:

« В видах повышения ответственности должностных лиц за  обоснованность принимаемых ими решений, с получением сего, все лица, подписывающие приговоры к высшей мере революционной защиты, обязываются лично присутствовать на месте и в момент приведении  означенных приговоров в исполнение. Предсовнаркома РСФСР В. Ульянов (Ленин)».

В ту же ночь пришлось председателю Малой коллегии выполнить требование новой должностной инструкции. Другого подобного случая в его жизни  больше не случилось: под впечатлением переживаний этой ночи доблестный чекист Язиф подал заявление с просьбой отправить его на фронт борьбы с деникинщиной. Он понимал, что на войне может погибнуть. Но это было ему не так  страшно, как ночь, пережитая в расстрельном подвале гиацинтовского дома, где на его глазах приняли смерть шестеро совершенно ему незнакомых людей – пять мужчин и одна женщина – смертный приговор которым он  подмахнул накануне красивым росчерком стального пера  буквально на ходу – по дороге из  комнаты почтовой экспедиции в кладовую канцелярских принадлежностей…


               
ФРОНТ. ВЕЛИКИЙ "ДРАП*"

Энгородский горвоенкомат (такое сокращение уже было в ходу) принял добровольца с распростёртыми объятиями. Красная армия с переменным успехом наступала на «добровольцев» генерала Деникина, один из особо напряжённых участков возник на Кубани, в районе станиц Каневской и Тихорецкой, туда-то и была направлена команда энгородских  комсомольцев, сколоченная усилиями военкома Тихановича.  Изя Фейгин, он же – вчерашний Язиф, под своей истинной фамилией выехал по железной дороге в подбитой ветром и рыбьим мехом шинелке и огромном, на два номера больше размера его головы, суконном однорогом шлеме (позже прозванном «буденновкой») в составе наскоро сформированной роты новобранцев. Со множеством пересадок, методом так называемой «революционной езды», то в пассажирских вагонах, то товарняками добрались они, наконец, до назначенного места и влились в состав одного из красных полков где-то в районе села Большие Челбасы. Холод и голод мучили бойцов, прожорливые вши поедали их молодые, мосластые тела, непривычный груз винтовок мешал двигаться, греться, есть, спать…

В эти дни существованье скрашивала бойцу Фейгину дружба с селянским хлопцем из Кошаровки – Филькой Боженко. Уроженцы одного и того же села, они потому и сблизились, что нашлось много мест, людей и обстоятельств, вокруг которых можно было вести интересный для обоих разговор. Так вместе, рядом, «жид» и «хохол» мёрзли и грели друг друга в окопах, так, вместе и рядом, встретили беспорядочной стрельбой наехавшую невзначай на позиции отряда вражескую конницу, так вдвоём и побежали, словно наперегонки, под её мощным ударом. 

Деморализованные осколки красноармейских частей, бежавших из-под Челбас, на фронт уже не вернулись. Филька Боженко с Изей Фейгиным добрались вдвоём  до родного города. Филька отправился в Кошаровку,  Изя   явился к своей Хае-Кларе,  несказанно её обрадовав. Наутро отправился в Дом Гиацинтова –  по прежнему месту службы.



«НЕЖЕЛАЮЩИЙ БЫТЬ В ТАКОВОЙ...»

Там его встретили ещё гостеприимнее, чем Клара. Дело в том, что из горвоенкомата    руководству Губчека поступила разнарядка: откомандировать на фронт борьбы  с белой Польшей одного из наиболее преданных советской власти руководящих работников Комиссии. Листов и его ближайшие сотрудники дружно согласились: наиболее предан советской власти товарищ Язиф. Он уже однажды по доброй воле вызвался послужить мировой революции на фронте – повторит этот подвиг  вновь.

Дело было, однако, в том, что в повседневной и еженощной борьбе с контрреволюцией  между товарищем Язифом и его коллегами по малой и большой коллегиям ЧК выявилось взаимное непонимание отдельных вопросов оперативной работы. Молодой председатель малой коллегии  с удивлением обнаружил, что некоторые из коллег после совершаемых реквизиций далеко не всё изъятое у буржуазии имущество сдают на склад – многое попадает в их личное владение. Предлагали и ему  попользоваться достоянием, которое теперь стало общим, но товарища Язифа  такие  намёки не то что напугали, а привели в шоковое состояние. Он, конечно,  знал, как изящно вождь мирового пролетариата товарищ Ленин переводит затейливое иностранное  научное выражение «экспроприация экспроприаторов» простецким русским призывом «Грабь награбленное!», но беда состояла в том, что грабить-то мальчику, выросшему в  шумной, безалаберной, торговой, но совершенно мирной, да притом и еврейской, семье, было  бы невыносимо  противно. Он ещё с детства помнил слова меламеда (учителя в хедере - религиозной школе, рассказавшего, что ТАНАХ (библия) строго-настрого запрещает воровать. А уж грабить...  От одного представления о такой перспективе его корёжило невыносимо!   

Был случай, когда Листов, сколотив небольшую группу чекистов для очередного ареста и обыска,  взял с собой случайно подвернувшегося ему Язифа.  Группа нагрянула на квартиру известного в городе адвоката Кудрявцева, аресту подлежал недавно прибывший к отцу из Москвы сын-студент,  очкастый Вова, которого Изя Фейгин  знал в лицо.  Перепуганные лица домашних: родителей Вовы, его 12-летней сестрёнки, кухарки,  Вовиных тёток,живших в доме, и самого арестованного, молодого эсера, который храбрился, дерзил Листову, но явно нервничал и трусил, не так запомнились молча наблюдавшему за  ходом действия Изе, как куча обуви в выдвижном ящике большого шкафа, которую оперативники принялись считать и описывать для последующей реквизиции. Особенно врезались в память Язифа щегольские полуботинки с декоративным кожаным бантиком. Позже много раз сама собой вспыхивала в Изином представлении  сцена: будто бы он идёт в этих полуботинках по улице, как вдруг из толпы навстречу ему бросается  сестрёнка арестованного и на всю улицу кричит: «Зачем ты надел туфли нашего Вовочки? Сбрось их сейчас же, шлепер, босяк!»

Конечно, Язиф ни с кем не делился, никому не рассказывал о своём фантастическом видении. Но каким-то непонятным образом  чувство отчуждённости, взаимной неприязни и недоверия возникло между ним и другими чекистами, его уход на фронт был встречен сослуживцами с молчаливым удовлетворением, а теперь они в открытую назвали его имя, когда надо было кого-то вновь послать на фронт из своей, чекистской среды.

– Я  не пойду, с меня хватит,  – решительно сказал Изя.

– Как ?! – возмутился Листов. – Ты обязан как коммунист!

- А ты не коммунист? – возразил Язиф. – Почему ТЫ не идёшь защищать революцию?

Все сразу загалдели, раздались крики: «Исключить его из партии!»

– Хорошо ! – согласился Изя. Ни слова больше не говоря, он вырвал из тетрадки листок бумаги и быстро настрочил:

« В партъячейку Энгородской Губчека
         
       Председателя малой коллегии ЧК Изяслава Язифа
                Партбилет №……………….
               
                ЗАЯВЛЕНИЕ

Прошу исключить меня из рядов РКП(б)  как не желающего быть в таковой»
                (Дата, подпись)
         

Положив написанное на стол перед  Листовым, он немедленно, не оборачиваясь, вышел из комнаты, отправился к Кларе и, едва войдя к ней в дом, сказал!
 
– Мы   сейчас же уезжаем из Энгорода. Если я немедленно не уеду, меня расстреляют.

Клара  не стала расспрашивать – быстро уложила в чемоданчик   нехитрые пожитки, и лишь на вокзале спросила у друга жизни:
 
– Куда  мы едем?


В "ВОРОТАХ ДУМБАССА"

Пересаживаясь с одного поезда на другой,  часами просиживая  на переполненных вокзалах, штурмуя  на станциях рассохшиеся вагоны, время от  времени откапывая их из снежных заносов, мучаясь от голода, холода и насекомых – наконец прибыли они  в большой пролетарско-купеческий Думск – «ворота Думбасса», как именовали этот город в большевистских, да и в контрреволюционных  газетах.  Здесь  жил Изин дядя, брат отца,  в семье ласково именуемый  Мойшинькой, -  пройдоха, гешефтмахер. Изя с Кларой нашли его  в  доме по Харьковской, 24, большой радости  по поводу приезда племянника с молодой женой он не высказал,   но приют дал и даже накормил жиденькой перловой кашкой –  «шрапнелью».

– Чем   думаешь заняться, босяк? – спросил он Изю. Тот начал было  втолковывать родичу что-то про текущий момент мировой революции, но Мойшинька только рукой махнул – и вышел в соседнюю комнату.  На другой день, вдоволь помотавшись по  городу в поисках хоть какого-нибудь занятия, дававшего любой, пусть даже  скудный, паёк, постояв на набережной тухлой даже в зимнюю пору  местной речки Думь, давшей название и городу, и всему его окружающему угольному бассейну, изучив кривые улочки приречного купеческо-мещанского района Нетребки, Изя в центре города   набрёл на здание с вывеской: «ЦК комсомола республики», зашёл туда на минутку… да там и остался: в здании бывшего купеческого собрания хозяйничала, бурлила, кипела и звучала  на самые разные голоса хорошо ему знакомая молодёжная братва. Документы у Израиля Фейгина все были в порядке, из них явствовало, что их владелец только что сражался на фронте борьбы с войсками генерала Деникина на Кубани, что комсомольские взносы уплатил по февраль 1920-го года включительно и с учёта в первичной ячейке Энгородского союза коммолодёжи снят в связи с выездом из города по семейным обстоятельствам. Чубатый парень Андрей Синица, одетый в матросский бушлат, перепоясанный солдатским ремнём, один из секретарей ЦК, принял Изю в своём кабинете  и, просмотрев  наскоро документы посетителя, спросил лишь:

– Грамотный? Текущий момент сам-то понимаешь? Другим объяснить сможешь? Ну, шагай в Информотдел – там такие люди нужны.

Домой, то есть в квартиру Мойшиньки, наш герой возвратился с первой зарплатой:  авансом в виде полутора килограммов солёной хамсы.

Вопрос трудоустройства был на какое-то время решён, но Мойшинька, а уж особенно его жена, злющая Хава, смотрели на гостей косо и совсем не скрывали того, что пребывание непрошенной родни в их доме долго терпеть не намерены. Более того, Мойшинька прямо сказал племяннику:

– Босяк, иди на квартирную биржу – пошукай себе хату…

Потом, критически оглядев Изю, одетого в подбитую ветром шинель, обутого в разбитые башмаки с далеко не новыми обмотками вокруг худых икр и увенчанного изодранной, потёртой «буденновкой»  c дыркой на шишаке, сам предложил:

– Да надень мою шубу и шапку, бо с тобой никто  и балакать не схоче…Ув этих своих бе'бехах туды не ходи!

Изя накинул на себя  шубу, водрузил на голову шапку, взглянул в зеркало – и сам себя не узнал: теперь его можно было принять за преуспевшего скоробогача-спекулянта, каких вдосталь развелось в ту противоречивую пору расцвета всяческого авантюризма.

Дядя обул его в свои старые штиблеты, и  преобразившийся  вчерашний боец отправился на уже знакомую набережную , где в толпе взыскующих жилья шныряли не слишком подпольные квартирные маклеры. Изю сразу атаковал какой-то тип в кожанке и круглой фуражке, предложив «шикарный сухой полуподвал в каменном  доме».

– Я управдом,– самодовольно представился  маклер и шёпотом, на ухо назвал Изе весьма круглую сумму. Изя с готовностью похлопал себя по пустому карману, задав один только вопрос:

– Когда  можно посмотреть?

Выяснилось, что можно сейчас же. Вдвоём они направились на довольно уютную и чистенькую улицу Разъезжую, где управдом завёл покупателя в подъезд большого здания и, спустившись вместе с ним вниз на несколько ступенек, открыл ключом дверь полуподвального помещения. Действительно, оно оказалось сухим, относительно тёплым и хранило следы свежего ремонта. Нетрудно было догадаться, что бойкий управляющий,  сумев  отштукатурить и побелить хозяйственное помещение (как потом выяснилось, в нём хранился какой-то хлам, принадлежавший бывшему домовладельцу), решил теперь подзаработать…

– Мне  подходит, – решительно  заявил Изя, – давайте  ключ!

Управдом машинально передал ключ приятному молодому «владельцу» дорогой шубы и тут же протянул руку, чтобы получить «законную» плату. Вместо этого услыхал недоуменный возглас:

– Что  такое? В чём дело?

– А  деньги?! – последовал классический вопрос из враз омертвевших уст.   

– Какие  деньги? – возмутился  позавчерашний чекист. – Ага, так вы тут торгуете народным достоянием, социалистической собственностью? Я кровь на фронте проливал, а ты хочешь с меня шкуру содрать? Ах ты, контра! Смотри, с кем дело имеешь!

И сунул под нос до смерти струхнувшему жулику свой мандат ответственного работника ЦК комсомола республики.

Уже к вечеру вместе с Хаей он принёс сюда их убогие пожитки… Управдом понял, что проиграл, и впоследствии никаких претензий к новым жильцам не выказывал. Напротив, был подчёркнуто вежлив и предупредителен: хорошо понимал, что власть имеющий может пустить его в расход...

Некоторое время  побыл Изя Фейгин в должности инструктора информотдела ЦК республики: ездил по предприятиям и учреждениям,  налаживая связь с комсомольскими ячейками, обучая комсомольских секретарей вести отчётность, заполнять различные статистические документы,  в придумывании форм которых всё изобретательнее становился орготдел ЦК… Легко было запутаться в этой бюрократической мешанине бумаготворчества, но у  вчерашнего чекиста оказалась цепкая, приметливая память.  При первой же перетасовке кадров, как только должность заведующего информотделом ЦК оказалась свободной,  новым руководителем отдела был назначен Израиль Фейгин.

Года полтора или два пробыл он в этой должности и, возможно, пошёл бы здесь в рост, если б не одна встреча в коридоре комсомольского ЦК. Выйдя из своего кабинета и направляясь к выходу, чтобы ехать по делу на один из заводов Думска, наш герой носом к носу столкнулся с … бывшим своим начальником по Энгородской чрезвычайке  Осипом Листовым!

– Язиф ?!  Каким ветром тебя сюда занесло? Ты что, и живёшь в Думске? – спросил  тот. Что-что, а думалка у Израиля работала быстро. Он тут же соврал, что живёт в Киеве, приехал  в командировку, а в ЦК комсомола забрёл по случайному мелкому поручению. Говорил всё это уверенно, спокойно, а душа пребывала в пятках. Никто в Думске не знал о его недавнем чекистском прошлом – и знать не должен был. С другой стороны, Листов (в Энгороде человек пришлый, случайный) вряд ли помнил  его настоящую фамилию … Выведав, что  Осип в Думске не рассчитывает задержаться более чем на три дня, расставшись с ним под предлогом занятости и деловой спешки,  Изя вместо завода поехал домой в полуподвал на Разъезжей, три дня «проболел», а  потом, выйдя на работу, огорошил своё начальство сообщением о том, что просит его уволить: он  решил-де перейти на хозяйственную работу в социалистической промышленности.

Нашпигованное идеологией начальство не стало вникать в мотивы своего товарища по работе – заменить его  было нетрудно.  Встреча  с Листовым испугала Изю, в ЦК комсомола толклись люди со всей республики, ему здесь оставаться было опасно: в партии и комсомоле шли чистки, разборки, неровён час выплывет его заявление о «нежелании быть в таковой», - по головке не погладят…

Уже на другой день безработный Изя Фейгин пополнил ряды посетителей  Думской биржи труда.
                *   *   *

Много-много лет прошло… Израиль Зиновьевич и Клара Абрамовна  потеряли в войне с нацистами двух сыновей, дочь выросла, окончила институт и вышла замуж, зять Марик за короткое время стал им  «вроде сына», как они сами говорили друг другу… В 1968 году, через год после торжественно отмеченного в стране полувекового юбилея победы Советской власти, развернулась  подготовка к 50-летию комсомола,   и Марик решил узнать какие-нибудь подробности о комсомольской юности своего отца, сгинувшего  в одном из сталинских лагерей. Судьбы тестя и отца не пересекались, отец уехал из Думска (где и в комсомол, и в партию вступил)  незадолго до прибытия туда Израиля Фейгина, но, может быть (надеялся Марик), о покойном соратнике, посмертно реабилитированном в конце 50-х, расскажет кто-нибудь из ветеранов - членов юбилейной комиссии, созданной при обкоме комсомола? Марик отправился в комсомольский обком.

В кабинете, где, по объявленному в печати расписанию, регулярно вели приём ветераны комсомола, сидело несколько стариков и старух, с наслаждением предающихся пенсионному досугу. Марик кратко рассказал о своём отце. Но среди присутствующих не оказалось никого, кто был бы знаком с комсомольцем 20-х  Левиным.  По-видимому, эти люди пришли в думский комсомол несколько позднее. Один из них, тучный энтузиаст с толстой тростью в руках, стал называть фамилии своих товарищей по комсомолу, двое других – худенький, морщинистый дедушка  и улыбчивая старушка в платочке – иногда подхватывали и повторяли фамилии, но чаще беспомощно разводили руками:

– Гаврилов  Миша! – возвещал энтузиаст голосом циркового  инспектора манежа, пристукивая палкой о пол.

 – Этого помню! - радовался дедушка, старушка тоже радовалась, но получалось, что наоборот: тому, что не помнит Гаврилова…

 - Ицкович!- стучал палкой энтузиаст.

 - Сёмка Ицкович, ну, как же, как же!» – радовалась  старушенция.– "Нет, я его не знал", - констатировал сморчок…

Но тут толстяк вдруг произнёс: - Фейгин Изя! – и  синклит старейшин оживился. Изю помнили все! – Да! Вот бы разыскать Фейгина! – мечтательно сказала старушка. – А кто-нибудь знает, жив он?

Из всех присутствующих один человек точно знал, что этот человек жив. Но вместе с тем знал и о том, что его тесть совершенно не заинтересован в раскапывании своего комсомольского, а ещё менее – партийного прошлого.  И Марик смолчал. 
               

ИЗЯ - МАШИНИСТКА

Мы оставили нашего героя в толпе безработных, заполнившей просторное помещение Думской областной биржи труда, где до революции находился Губернский Коммерческий банк. Ещё недавно политика военного коммунизма привела к видимому (конечно, лишь фиктивному) отсутствию безработицы. Теперь, с введением  НЭПа, восстановились, хотя бы лишь отчасти, нормальные экономические рычаги общественной жизни, и в короткий срок в стране возникла  полуторамиллионная  резервная армия труда.

Постояв в очередях к дверям кабинетов биржевых совслужащих, Изя быстро убедился: шансов в ближайшее время получить какую-либо подходящую работу у него нет. Да и какая  работа ему подходит? Этого он совершенно не представлял.

Изучая, от нечего делать, большую доску объявлений, устроенную у входа в здание биржи, он обратил внимание на скромный листок, отпечатанный на стеклографе:

                "Тресту «Думуголь»
                (ул.Некрасовская,д.15)
                требуются  опытные  специалисты  по переписке  на пишущей   
                машинке.
               
                Приём – по  конкурсному отбору, который состоится  в
                помещении машбюро треста  15 августа 1923 года на 2-м
                этаже здания треста. Начало испытаний в 11 часов дня."

Изя взглянул на большие часы, выставленные  напротив здания биржи в витрине часовой мастерской, – было 10 часов 36 минут.  До здания треста «Думуголь» - минут 15 ходьбы. Он помялся с ноги на ногу, почесал в затылке… На машинке он писать не умел, к клавиатуре ни разу даже не прикасался. Но дома, в полуподвале на Разъезжей, осталась  беременная, на сносях, Хая-Клара, в единственном ящике недавно купленного стола лежали последние деньги, оставшиеся от расчёта, полученного в ЦК Комсомола… Изя вспомнил любимую пословицу своего отца: «Кривая вывезет!» - и, не оглядываясь на Биржу труда, зашагал по направлению к Некрасовской.

В то время переписка на машинке ещё не была уделом только женщин – машинисток, на такую работу нанимали и мужчин. Поэтому фигура единственного молодого человека  среди десятка  явившихся на конкурс претенденток не вызвала особого удивления.  Всех рассадили за машинки в хорошо оборудованном помещении машбюро, и гладко причёсанный, средних лет мужчина – начальник административно-хозяйственной части треста приступил к диктовке, предварительно объяснив: будут приняты те два человека,  кто справятся с предлагаемой скоростью письма, сделав наименьшее количество технических опечаток и грамматических ошибок.

Глядя на  соседку слева и повторяя все её движения, Изя довольно удачно и ловко произвёл закладку  четырёх экземпляров  бумажных листов, переложив их предварительно копиркой,  но то, что  он положил копирку  не той стороной, заметил лишь при выемке всей закладки…

– Сверните работу, вложите в конверт и напишите  на нём свою фамилию! – сказал экзаменатор. Изя всё это проделал, но поверх свёрнутых листов размашисто и крупно                написал: 
                «Уважаемый товарищ!
"Прошу со мною переговорить!  Израиль Фейгин"

Как и все другие, он явился  к назначенному времени, чтобы узнать результаты. Конечно, среди объявленных двух  имён победителей конкурса он не значился, но тот же мужчина, руководивший всей процедурой, сказал ему:

– А  вас, товарищ, попрошу пройти за мной.

Они вместе вошли в служебный кабинет. Начальник АХО сел за стол, предложил присесть и посетителю и, глядя на него с живым интересом, сказал:

– Послушайте, вы же совершенно не владеете машинописью, зачем пришли?

– А  что же мне делать? – ответил  Изя, – мне нужна какая-нибудь работа. Любая! У меня дома беременная жена вот-вот  родит ребёнка, я очень вас прошу: дайте мне  работу хоть какую-нибудь, помогите, пожалуйста!

И случилось чудо. Начальник внимательно посмотрел на юношу, подумал минуту и сказал:

– Нам  нужен курьер. Согласны?

Судьба сыграла на трубе.  Административно-хозяйственная карьера Израиля Фейгина, пусть с самой низшей ступеньки, но началась.
                *   *   *
Вскоре после счастливого устройства Изи на работу в Думуголь  Хая-Клара благополучно родила первенца. которому, в честь её покойного отца, надо было, как принято у евреев, дать имя Абрам, но под влиянием новых идей и веяний сошлись на том, что достаточно почтить память деда  первой буквой его имени, и мальчика зарегистрировали как Абочку.. А ещё через два года родился второй сын – этого назвали в память о погибшем во время петлюровского погрома в Энгороде  Изином дяде Грише… На крошечную Изину зарплату жилось семье очень скудно, однако Хая умудрялась так рачительно вести хозяйство, что  семья не голодала.

Курьером Изя пробыл недолго. Начальник АХО  Серафим Самсонович внимательно присматривался к бойкому юноше и вскоре предложил ему возглавить почтово-газетную экспедицию. На прежней должности Изю сменила  шестнадцатилетняя расторопная Маша, а ещё в распоряжении нового почтово-газетного зава были две сортировщицы почты: пожилая Любовь Маркеловна и молодка Полина. Они регистрировали входящие и исходящие пакеты, раскладывали прибывшую почту по ячейкам, а  Машу (это случалось часто) посылали с бумагами в другие учреждения города, доставляли срочные телеграммы  начальникам  трестовских отделов, управляющему  и его заместителям.

Приступив к новому делу, Изя с удовольствием обнаружил, что оно налажено не вполне рационально. Например, не было чёткого порядка в расположении ячеек. В разные отделы прибывало неодинаковое количество  корреспонденции, и он  перенёс ячейки самых  активных получателей в места, наиболее удобные для раскладки – поближе к центру рабочего помещения экспедиции. А ячейки «непопулярных» получателей отодвинул и подальше, и повыше.  Ввёл более чёткую регистрацию, систематически проверял её правильное ведение. И будучи весьма любопытным и охочим до всяческих, даже и не вполне понятных и вполне непонятных вещей, при случае заглядывал в служебную переписку начальства: ему очень нравились официальные канцелярские обороты типа «исходя из вышеизложенного»  и «в связи с форсмажорными обстоятельствами»…

Трест получал практически все основные  центральные,   республиканские и областные  газеты, и начальник экспедиции стал их активным читателем. Он, как губка, впитывал в себя идейно-пропагандистский большевистский сок, проникся политико-идеологическими штампами эпохи и, даже убедившись на собственном житейском опыте, что вовсе не все большевики так бескорыстно чисты, как о том объявляют, истово верил в коммунистическую идею. До глубокой старости он привык повторять, что, при всех существующих недостатках Советской власти, только она гарантирует евреям жизнь без погромов. Безграничное доверие бывшего чекиста к большевикам   привело его к вот какому поступку…


ИЗЯ-РАЗОБЛАЧИТЕЛЬ

Однажды (это было где-то около 1928 года), разбирая  и сортируя почту, Изя обнаружил вскрытым один из пакетов, адресованный  крупному спецу Думугля  по строительству шахт инженеру Павлушину. Из любопытства извлёк письмо, стал читать… Там круглым твёрдым почерком, кое-где с  давно отменёнными ятями  и «ерами» (твёрдыми знаками на конце слов) было написано, в частности, примерно вот что:   

«…итакъ, любезный коллега, наша с Вами деятельность по срыву невежественныхъ заданий скотской власти будетъ поддержана  друзьями из-за рубежа…»  Изя аккуратно выписал это и другие места из письма на отдельный листок, само письмо положил в соответствующую ячейку, а с выпиской постучался в кабинет начальника спецотдела треста…

Вскоре всю страну потрясли сообщения о Шахтинском процессе: повсюду на шахтах и рудниках, в трестах и конторах были раскрыты и судимы десятки старых спецов, вставлявших, будто бы, палки в колёса новому строю…Пройдут десятки лет, прежде чем выяснится, что это была разыгранная  чекистами ГПУ грубая инсценировка. Наш наивный Изя, даром что бывший Язиф, стал её невольным участником и жертвой преступного розыгрыша.  Из несчастного инженера Павлушина, как и из других «фигурантов»  Шахтинского дела, выдавили фальшивые показания, «признания» и оговоры…  Но всё это были лишь робкие «пробы пера» будущих хозяев огромной и нелепой страны.

               
КОММЕРЧЕСКИЙ ДИРЕКТОР ТРЕСТА, или "КРИВАЯ ВЫВЕЗЕТ, АППАРАТ СРАБОТАЕТ"

Впрочем,  проявив  советский патриотизм и бдительность.  Изя Фейгин ничего не выиграл в смысле материальном или же карьерном. Он тихо продолжал работать в скромнейшей должности заведующего экспедицией – до одного судьбоносного дня своей жизни.

Экспедиция находилась в ведении административно-хозяйственного отдела (так же, как и машбюро, с которым  Изя очень сдружился и даже освоил навыки машинописи – правда, лишь двумя пальцами, но получалось довольно резво). Отдел же подчинялся   заместителю директора треста по коммерческой части товаришу  Яровицкому – лицу могущественному. Изя никогда  не удостаивался внимания этого большого начальника и потому был очень удивлён, когда однажды ему позвонила технический секретарь Яровицкого и сказала:

– Товарищ Фейгин, зайдите к Морису Горациевичу, он вас ждёт. 
 
Изя в своей штопаной косоворотке и хотя и тщательно отглаженных, но стареньких  диагоналевых брючках вошёл в темноватый и душный кабинет советского  хозпромышленного вельможи.

– Садись,– сказал ему хозяин кабинета, сидевший в мягком кресле за большим письменным двухтумбовым столом, нагруженным слева и справа кипами служебных бумаг, журналов, газет.  Изя присел.

Морис Горациевич, пожилой, полный и, как всегда, крайне озабоченный службой, несколько секунд внимательно вглядывался в Изино лицо и, наконец, спросил:

– Как  тебе живётся?

Жилось Изе и его семье не слишком хорошо. По всей правде, даже слишком нехорошо. Маленькой зарплаты едва хватало на самое необходимое. А ведь уже подрастали два сына:  Абочка родился в 1921-м,  Гришенька – в 24-м… Но на вопрос большого начальника Изя ответил коротко и бодро:

– Да  ничего… Живём!

Морис Горациевич понимающе улыбнулся, сказал:

–Я хочу тебе помочь. Появилась возможность… Можно с тобой говорить откровенно? Болтать не станешь? Да, я знаю, ты не болтун, я к тебе давно присматриваюсь. Слушай сюда.

И поманив собеседника пальцем, как бы пригласил его приблизиться, хотя через стол тот никак не мог это выполнить.

Морис Горациевич заговорил задушевно-покровительственным тоном дружеской беседы, изредка вставляя словечки из родного обоим идиша – еврейского языка местечек:

– Видишь ли, и'нгеле (парнишка), я уже много лет не отдыхал. Сейчас есть возможность съездить месяца на полтора в Крым или же на Кавказ, к морю… Но мне надо оставить вместо себя кого-то. Я скажу тебе «аф бенимунес» (честно): мои заместители спят и видят, как бы меня сковырнуть и самим сесть на это место.. Я им такой подарок сделать вилл нышт (не хочу). А что, если «врио» (временно исполняющим обязанности) коммерческого директора  на период моего отпуска назначу… тебя?  Ты спросишь: «Зачем мне это надо?» То есть, зачем это надо тебе. Очень просто: получищь за замещенние должности разницу в окладах!  А она немаленькая. 

Теперь спрашивай, а зачем это надо мне – коммерческому директору треста?  О, вот тут тебя ждёт самое интересное.  И я тебе отвечу, ингеле, откровенно, как папа сыну.

Коммерческий директор треста – это очень интересная должность, и у нас в тресте есть очень много людей, которые хотели бы сесть в это кресло. Если я оставлю вместо себя своего заместителя Астапенко или своего заместителя Мееровича, или своего заместителя Бухвальда, то   спокойного отдыха у меня не получится: на берегу Чёрного моря  я буду только о том и думать, что врио – временно исполняющий обязанности меня – так  на ней и останется. А я, вернувшись, должен буду искать себе новое место!

Но кому придёт в голову поставить  вместо мине – тебья?! Не обижайся – ты хороший бо'хар (парень), но совершенно неопытный. Я спокойно могу на тебя положиться: никто тебя коммерческим директором не сделает. Потому что ты ещё  - гурнышт (ничто).  То есть ты как раз то, что мине нужно…

А теперь можешь задать мне  любой вопрос: отвечу!

И Морис Горациевич откинулся  на спинку своего кресла,   очень довольный собой.

Изя задал вопрос, который стал его мучить с первой минуты, когда  ему открылась   суть предложения коммерческого директора:

– Извините, Морис Горациевич, – пролепетал Изя Фейгин, – но как же я смогу вас заменить? Я ведь ни черта не понимаю в вашей работе. Я не понимаю в чертежах, не знаю финансов, не разбираюсь в сметах, бюджетах, бухгалтерских расчётах…Как же я могу вас заменить?

– Сынок, – сказал Яровицкий сердечным, отеческим  тоном,– на  это я отвечу тебе так: не бойся, аппарат сработает!  Чуть лучше, чуть хуже – пусть это тебя не волнует  С тебя никто не спросит. А самое главное – я с тебя ни за что не спрошу (он сделал ударение на «я»). Ведь ты – мой человек (он сделал ударение на слове «мой»). Ведь твоя должность – зав. экспедицией – в штате АХО, а весь АХО – в штате коммерческого отдела. Ты понял, кецеле (котёночек)?

«Кецеле»  понял, но дрожал от страха. Предложение смутило его. Завтра он очутится  в кресле большого и ответственного начальника, коммерческого  директора треста … А у него – одни штаны: они же старые, они и новые! Да и вообще: с завтрашнего дня   его станут приглашать на заседания начсостава треста к управляющему как одного из самых важных начальников… Больше того: он ведь и сам должен будет устраивать совещания начальников трестовских отделов и рудоуправлений, - что он им скажет?!  Да ведь они его засмеют, со свету сживут, с кашей слопают!

 Морис Горациевич поглядел на обомлевшего Изю, засмеялся и сказал:

– Ладно, фейгеле (птичка), лети домой – и думай. Завтра утром придёшь на работу – и сразу ко мне с ответом. Ждать не могу – мне ехать надо!

На ходу впрыгнув на подножку трамвая, Изя через пять минут прибыл домой. Как хорошо, что у них гостил прибывший из Энгорода старик  Зельман Фейгин – Изин папа, бывший торговец зерном, человек тёртый, бывалый… Изя немедленно рассказал папе о  полученном предложении, в надежде, что услышит спасительное:: «Не смей, шморчок! Ты что: хочешь у тюрму попасть?! Куда тебе в начальники, ишь  чего захотел…»

Но папа, едва выслушав, сказал: «Дурак! Чего тебе бояться? Соглашайся! Кривая вывезет!»

Удивительно, что, даже не имея понятия о геометрии, старый Зельман верил в чудесные свойства кривой… До глубокой ночи он уговаривал сына согласиться на соблазнительное предложение  Яровицкого. Подробно расспросил сына о подчинённых его начальника и, услыхав среди перечисленных должность главбуха треста, поднял вверх палец и сказал: «О!» Потом дал сыну вот какой совет:

– В первый день, как приступишь к работе, вызови этого главного бухгалтера и скажи ему так: «Что я могу лично для вас исделать?» Понял? Так и скажи: «Лично для вас!». А дальше во всём слушайся его.  Кривая вывезет!  .               

Утром Изя заставил себя зайти в кабинет к Морису Горациевичу Яровицкому (пухленькая секретарша Любочка  с явным любопытством взглянула на него и мгновенно распахнула перед посетителем дверь кабинета).

– Я согласен,– пролепетал  наш не робкого десятка герой. Сорокапятилетний коммерческий директор весело сверкнул лукавым взглядом и золотым зубом:

– Решился? Ну, молодец! Не дрейфь, аппарат сработает! Главное – не теряйся!

                *   *   *

На другой день большое, недавно выстроенное  четырёхэтажное здание  треста «Думуголь» на улице Некрасовской, в центре Думска, гудело внутри, как пчелиный улей. Причиной стал маленький листок на доске приказов возле главной канцелярии треста: в напечатанном на стеклографе тексте было сказано: «Полагать убывшим в двойной тарифный отпуск (за нынешний и прошлый год) начальника коммерческого отдела, моего заместителя по коммерческой части т. Яровицкого М.Г. Обязанности нач. комм. отдела временно,  на период  отпуска  последнего, возложить на заведующего почтово-газетной экспедиции т. Фейгина И.З.  Директор треста "Думуголь"  Н.Рузов».

Внутренним распоряжением по коммерческому отделу за подписью Яровицкого отпуск предоставлялся техническому секретарю начальника отдела т. Серпутько Л. В. Шёпотом, с понимающими взглядами сотрудники обменивались уверенностью в том, что Любочка сопровождает начальника в поездке на причерноморский курорт… Войдя утром в приёмную теперь уже своего кабинета, Изя увидел на её месте  хорошо знакомую ему  Веронику из машбюро (она попала туда на работу по результатам памятного ему конкурса и тоже хорошо знала бывшего курьера).

  – Здравствуйте,  Израиль Зиновьевич – откровенно издевательским тоном сказала   ехидная Вероника и, не удержавшись, прыснула… Но он сделал вид, что не заметил издёвки, сухо поздоровался – и проскользнул в кабинет. Вскоре один за другим стали входить посетители. И все, словно сговорившись, повторяли одно и то же приветствие: «Здравствуйте, Израиль Зиновьевич!». До вчерашнего дня в учреждении для всех он был просто  Изей…

– Здравствуйте, Израиль  Зиновьевич, – сказал начальник сметного отдела треста, кладя на стол «врио» коммерческого директора пачку бумаг. – Вот  сметы на капстроительство по двум рудуправлениям, проверьте и завизируйте, пожалуйста, как можно скорее. Спасибо, Израиль Зиновьевич!

– Израиль Зиновьевич, доброе утро!    Тут чертежи и спецификации на сооружение нового копра шахты «Удельная» в Михайловке! Просим утвердить, – сказал начальник технического отдела и протянул Изе свёрнутые в длинную трубочку ватманские листы… -

– Положите на стол, мы разберёмся! – Я вам позвоню. – Вас вызовут! – Вам сообщат! – только и успевал отвечать «выдвиженец». Через три четверти часа на его столе громоздилась груда бумаг, в которых  свежеиспечённый начальник не понимал ни слова. Надо было срочно что-то сделать. Изя нажал на звонок и вызвал  «врио» технического секретаря.

– Вероника , – сказал он, делая вид, что не замечает откровенной насмешки на её хитреньком личике, – пригласите  ко мне главбуха.

Через пять минут в кабинет вошёл главный бухгалтер: «Слушаю вас, Израиль Зиновьевич!» Та же издевательская интонация слышалась в этом приветствии, однако  наш герой решил её полностью проигнорировать. Более того, старику главбуху он сказал:

– Вениамин  Павлович,  я не буду вам морочить голову: мне надо выходить из положения. Скажите мне главное: что я могу сделать ЛИЧНО ДЛЯ ВАС? Мне нужна, как воздух, ваша поддержка.

Главбух ответил немедленно:

– От вас зависит – поднять мне персональный оклад. По утверждённой наркоматом схеме там есть «резинка»: можно платить «от»  и «до» Я сейчас получаю меньше, чем оазрешает допустимый максимум. Поднимите мне  зарплату…

– Тогда  – второй вопрос, – сказал   Израиль Зиновьевич,– Вы  же понимаете, что я ничего не понимаю. Кому  ещё надо поднять оклады, чтобы эти люди сами ввели меня в курс дела, а если надо, то сработали за меня?

И Вениамин Павлович, загибая пальцы, стал диктовать новичку-ответработнику должности и фамилии с именами-отчествами тех, кто мог спасти положение. Хватило пальцев на одной руке: для нач. технического отдела, сметного, отдела капстроительства и ешё двух начальников…

Тут же главбух составил проект приказа, а «врио» коммерческого директора поставил свою подпись. Вызванная в кабинет Вероника, получив черновик, немедленно опечатала текст, затем всех в нём поименованных по распоряжению Израиля Зиновьевича вызвала на совещание.

С совещания пятёрка ответработников унесла приятное впечатление от своего, хотя и временного, весьма молодого, но внимательного к ним начальника, а также разобрала по частям и уволокла (каждый – к себе) ту груду служебных бумаг которые они сами накидали на его стол и судьбу которых надо было срочно  решать. С большой готовностью и без малейшего ехидства и насмешки все они приходили по одному к «врио», терпеливо разъясняли ему необходимые вопросы, и  работа наладилась. Самое удивительное, что с течением времени «выдвиженец» стал кое-что понимать даже в чертежах! Кривая вывезла, аппарат сработал!

Через два месяца Морис Горациевич вернулся с юга посвежевший и полный сил для продолжения своей деятельности. Но директор Рузов встретил его серьёзным и задушевным разговором.

- Послушай, Мора! – сказал старый большевик верному соратнику.– Я  тебе очень благодарен за выдвиженца, этот парень меня вполне устраивает, коммерческий отдел работает, как часы. А я ведь тебе не враг, а верный товарищ. У меня давно просит начальник главка дельного человека на должность его заместителя. Поезжай-ка, брат, в Москву, –  будет и у меня там верный человек в наркомате…

 – Спасибо, Коля! Ты – верный друг! – прочувствованно ответил вчерашний курортник, никак не предполагавший, что его карьера сложится столь счастливо. (Ах, если бы он мог предвидеть ещё и год 1937-й – год собственной гибели от расстрельной пули в подвале Лубянки! Рядом с ним будет  расстрелян и Коля Рузов…)…
Но пока что  к  общему удовольствию благополучно  решилась судьба Изи, Мориса Горациевича и славного треста «Думуголь». «Кто был ничем, тот станет всем!», говорится в пролетарском международном гимне «Интернационал», - по крайней мере, в его русской версии. Именно в России, в Советской России, это пророчество оправдалось: молодой человек с образованием в объёме двух классов церковно-приходской школы стал вторым человеком в управлении треста, решающего дела и судьбы огромного Думского угольного бассейна страны!

Изя Фейгин, бывший товарищ Язиф, словно родился, чтобы стать инициативным и удачливым финансово-хозяйственным руководителем. Одна за другой в более чем восьмидесяти рудуправлениях треста открывались новые и перестраивались старые шахты,  и везде постепенно становилось известным имя и кипучая энергия молодого коммерческого директора. Его приглашали в подшефные школы на пионерские сборы и молодёжные диспуты. Его избрали  заседателем народного суда. Это он организовал для детей работников треста замечательный пионерский лагерь в живописных верховьях Думи, строительство жилого дома для сотрудников треста… В этом доме его семье – тогда ещё из четырёх человек (Аля, самая младшая из трёх деток, родилась позже) предоставили большую комнату в одной из квартир.

Когда в 1929 году, в связи с ликвидацией прежней схемы управления угледобывающей отраслью страны, тресты в ней были ликвидированы, для энергичного организатора промышленности сыскалось новое дело: его назначили  заместителем управляющего Думской областной конторы «Рыбсбыт». И много лет он пребывал в этой – также немаленькой – должности, на много лет вперёд освоив технологию холодного и горячего копчения рыбы, став знатоком  рыбных пород, экспертом по качеству рыбоконсервов и взяв на вооружение  почти что военный термин «бомбаж» (так на сленге рыботорговцев назывались вздутые изнутри консервные банки – признак негодности их  содержимого…)
               
               
ЗНАТОК ТЕЛЕФОННОЙ КНИЖЕЧКИ


Во главе  областной конторы треста  «Рыбсбыт» стоял ответственный партийный товарищ, бывший руководитель думского большевистского подполья в годы «столыпинской реакции» и других лет проклятого царизма Алексей Васильевич Бурбакин. В рыбе он знал толк как отменный её едок, а также как  удильшик  с берегов местной речки Думи. Вся хозяйственная, заготовительная и сбытовая  деятельность треста легла на плечи его беспартийного зама.

Опыт Думугля не прошёл даром:  позаботившись об укреплении личных позиций нескольких ключевых специалистов рыботоргового треста, зам. управляющего  облконторой в весьма короткий срок изучил не только разнообразный ассортимент рыбных и других морских и речных продуктов, но и  правила их хранения, сроки годности, другие разнообразные и важные частности. Его начальник вскоре почувствовал себя за спиной своего заместителя как за каменной горой.

Руководство конторы постоянно ощущало на себе пристальные и требовательные взоры партийно-хозяйственного начальства области. Начало 30-х годов, в результате великого перелома хребта всей прежней системы хозяйствования, а, главное, в итоге сталинской коллективизации на селе и индустриализации в городе, ознаменовалось небывалой голодухой по всей советской стране. Израиль  Фейгин узнал в лицо всех жён ответственных работников обкома, облисполкома и других городских начальников. По строго определённым дням и часам являлись эти женщины (часто – в сопровождении  домработниц или старших детей), c  кошёлками  и  сумками, а главное с записочками за подписью самого Бурбакина или  его зама Фейгина, а в каждой записочке – списочек: рыбец, стерлядь, сельдь бочковая, икра кетовая, вобла сушёная, хамса  и т. д – с указанием веса каждого продукта…

Не стоять же в очередях жене первого  или даже третьего секретаря обкома, да и супружницам облвоенкома или  председателя областной  рабоче-крестьянской инспекции!

Фейгин часто ездил на совещания работников совторговли в Москву – как правило, сопровождая своего начальника, но иногда и вместо него. Однажды выехал  по вызову самого Микояна -  в то время наркома то ли торговли, то ли снабжения, то ли сразу и того, и другого.

Съехались снабженческие и торговые работники  со всей страны, Анастас Иванович вызывал то одного, то другого «на ковёр» - требовал отчёта о проделанной работе. Шла речь об обеспечении предприятий общепита необходимым количеством продуктов на проведение «рыбных дней» (то был любимый «конёк» Микояна, по инициативе которого такие дни, в целях экономии дефицитного  мяса,     были введены во всём Союзе). Только что партийный бог пищепрома и общепита  разделал,  как бог – черепаху, какого-то  мямлю из Астрахани, как вдруг  «на ковёр» вызывают представителя  Думской облконторы Рыбсбыта.

МИКОЯН (вышедшему к трибуне Фейгину): А как у вас, товарищ из Думска, обстоят дела с рыбным днём?

 – Я вышел «на ковёр» ни жив ни мёртв, – любил  рассказывать домашним этот эпизод Израиль Зиновьевич.   –  К совещанию не готовился, о том, что поеду – заранее не  знал… Что делать?! Вытащил из кармана свою записную телефонную книжечку, перелистываю её (а там – только номера телефонов да адреса) – и, якобы заглядывая в неё, принимаюсь  неудержимо и нахально врать. Заготовлено, мол, столько-то и столько-то рыбы и рыбопродуктов, из них свежемороженой рыбы – столько-то тонн, засола – столько-то, речной рыбы – столько-то, рыбных консервов – такое-то количество условных банок,   холодного копчения – такое-то количество, горячего – такое-то… Отбарабанил, как молитву в хедере, и замолчал.

 – А что это у вас в руках, товарищ? – спрашивает Микоян. У меня сердце в пятки ушло: ну, думаю, пропал: сейчас попросит показать! Но отвечаю нагло:

– А это, Анастас Иванович, книжечка для памяти, в ней все эти данные записаны, о которых я отчитался.

  (Ну, вот сейчас скажет: «Покажите, пожалуйста!!!»  С жизнью прощаюсь )

 – Вот видите, товарищи,  – сказал Микоян, – астраханские  руководители не знают, что у них в Волге, что у них в Каспии…(Общий смех зала). А товарищи из Думска, где течёт одна только узенькая речушка… как её? – Думка? – держат  на учёте каждую рыбку, каждого рачка!  Учитесь: социализм, товарищи,  – это учёт!! – Пхи!

Последнее междометие принадлежало, разумеется, не простаку Микояну, а  хитрецу рассказчику.


                *    *    *

Мы не ставим целью рассказать о всей жизни бывшего товарища Язифа, хотя в ней бывало и ещё немало примечательных и даже головокружительных эпизодов. Великую Отечественную он встретил в должности директора самого модного в городе ресторана «Антрацит» - и чуть было не застрял до самого прихода оккупантов: так много хлопот было с оплатой продуктовых поставок, отчётами вышестоящему руководству, отгрузкой вывозимого на восток кухонного оборудования и мебели…  Сыновья один за другим ушли на фронт: вскоре  после начала воцны - Аба, в  1942-м - Гриша; но погибли оба в сорок третьем...

Дочурке Алечке в первые дни войны было ещё только 9 лет, Клара Абрамовна  не решалась самостоятельно, без мужа, с двумя детьми   трогаться  в дальний путь… Всё же Израиль Зиновьевич раздобыл для них посадочные талоны в эшелон, усадил в «телячий» вагон, а сам остался в Думске заканчивать ликвидацию дел… Прошло недели две, и как-то раз на рассвете прибежала жившая в первом этаже дворничиха Катя:

– Израиль Зиновьевич, что вы себе думаете? Немцы входят в город… Бегите скорей на вокзал – авось ещё успеете на какой-нибудь поезд!

Не будем описывать, что творилось на вокзале, по которому пристрелялась дальнобойная артиллерия противника, а одновременно с воздуха пикировали «Юнкерсы»… В этом аду нашему везунчику посчастливилось носом к носу столкнуться со знакомым железнодорожником, который, не расспрашивая старого приятеля, куда тот торопится,  открыл дверь вагона вот-вот отбывающего  на восток  поезда, ввёл беженца в тамбур, втолкнул в туалет – и запер  на ключ   Фейгину ничего не оставалось, как усесться на стульчак – и тут же он уснул. Проснулся уже в пути – в дверь барабанили, проводник её открыл снаружи для пропадающих от нестерпимой нужды пассажиров…

Без вещей, с одним портфелем, ехал сорокаоднолетний Фейгин на Восток, иногда выходя на станциях, чтобы глотнуть осеннего воздуха. На одной из них стоял  состав из товарных вагонов, набитых эвакуированными. Вдруг Израиль Зиновьевич услышал  знакомые голоса: «Папа!  Папа!  Изя!!!» Это сын Гриша, дочь и жена вдруг увидели его на перроне. Один случай на тысячу!

По возрасту глава семьи ещё мог быть призван, но не был годен по зрению. Зато и Абочка, и Гришенька, каждый - в свой час, попали на фронт. И   оба полибли...

Бедная, бедная  Клара Абрамовна! Несчастные, обездоленные отцы и матери: русские, украинские, белорусские, татарские, мордовские, якутские, еврейские… Фейгины в эвакуации осели в Зауралье.  Родители, а  вплоть до призыва, сын, работали на заводе, - конечно же, оборонном: продукцию для фронта давали тогда почти все заводы. Клара Абрамовна контролировала качество деталей – в том числе и тех, которые выпускали её сын и муж. Но анкета Израиля Зиновьевича привлекла внимание начальника отдела кадров: нельзя было не заметить, что человек имеет серьёзный опыт руководителя-организатора. Фейгина вызвал директор завода и предложил ему должность начальника АХО (административно-хозяйственного отдела). Человек попал в свою стихию! Обеспеченность отделов и цехов мебелью, канцелярскими принадлежностями, машинописью значительно улучшилась. И когда  Думск был освобождён советскими войсками от гитлеровских захватчиков, и Клара Абрамовна стала рваться туда,  где родились все её дети, где семья прожила свои самые счастливые годы и где (так мнилось ей!) оставались ещё шансы на то, что, может быть, хоть один из её сыновей (такие случаи были!) окажется жив, к нему вернётся память, утраченная в результате тяжкой контузии или ранения, и он возвратится в родной город… Так мечтала бедная мать, так рвалась обратно, что унять её, успокоить было невозможно. Но, довольные энергичным начальником АХО, директор и другие заводские руководители не соглашались отпустить и его с нею, пришлось отправить её вдвоём с дочкой, а сам  Фейгин остался в Зауральске.

Летом 1944 года вместе с Алечкой Клара Абрамовна вошла в тёмную подворотню ведомственного Дома спецов бывшего "Думугля" и поднялась по лестнице  в свою довоенную квартиру. Но комната её семьи оказалась занятой: сюда при немцах городская управа переселила  жившую в каморке на первом этаже дворничиху Катю!

Катя трясла полученным от Управы ордером, скреплённым печатью со свастикой, и переселяться на  свою довоенную жилплощадь не спешила. Она числилась в штате хозяйственных служб Думгипрошахта (нынешнего преемника "Думугля"), и тамошнее начальство её поддерживало. Клару с дочкой приютили старые довоенные друзья, сами жившие в тесном полуподвале… Робкие посещения прокуратуры и других присутственных советских мест успеха  вернувшейся из эвакуации женщине не принесли. «Кто вас сюда звал?» - грубо спросил у неё  председатель райисполкома  товарищ Гречкосей.

Не удалось ей и устроиться хоть на какую-либо работу… Деньги, прихваченные с собой из Зауральска, таяли, мать с дочерью голодали. Выправивший на заводе  дальнюю командировку муж,  застав столь жалкую картину жизни остатка своей семьи, присвистнул, коротко сказал: «Собирайся!» - и  увёз   обеих обратно … в «эвакуацию»!

Несколько месяцев понадобилось начальнику АХО на то, чтобы уговорить директора завода отпустить его с этой должности. Напомним читателю: ещё с довоенного времени просто уйти «по собственному желанию» с любой занимаемой должности без разрешения администрации не разрешалось: самовольный уход с работы карался тюремным или лагерным сроком.

Но, наконец, его отпустили, и семья  вернулась в Думск. Два дня понадобились отцу двух погибших солдат, чтобы заставить вселившуюся по ордеру пронацистской управы дворничиху потесниться – и впустить бывших хозяев в их довоенную комнату. Но руководство "Думгипрошахта" отстояло в суде её право не выселяться из той комнаты.  Чтобы отделиться от непрошенной соседки, он при помощи двух плотников возвёл временную перегородку. А сам продолжал добиваться в суде и прокуратуре пересмотра дела.

Наконец, прокурор города направил предписание начальнику жилищно-коммунального отдела "Думгипрошахта" выселить незаконно поселившуюся  в период временной оккупации города гражданку Пивень из комнаты, принадлежащей вернувшимся из эвакуации супругам Фейгиным – родителям двух сыновей,  отдавших жизнь за Родину на фронтах Великой Отечественной войны. Но и после этого Екатерина Пивень продолжала жить в той же комнате, в закутке за перегородкой… Хотя её довоенная  комнатка стояла без жильцов, до отказа набитая награбленной при немцах мебелью…

Пока однажды Израиль Зиновьевич не явился домой  с топором в руках в сопровождении милиционера и этим топором в два счёта порушил хлипкую перегородку, а вещи  гражданки Пивень с энтузиазмом вышвырнул на лестницу. На том дело кончилось.    

                *    *    *
Инерции первых послевоенных лет ещё хватило на то, чтобы обеспечить опытному, хотя и малообразованному хозяйственному организатору командную должность в снабженческом деле. С военных лет сохранилась система ОРСов – отделов рабочего снабжения.   Начальник такого отдела понадобился руководству Думской швейной фабрики имени Гулякина, и т. И. З. Фейгина пригласили занять этот  пост. Не станем приукрашивать нашего героя – он не был врагом себе и своей семье, в трудные первые годы «восстановления и развития» они не испытали тех лишений, которые перенесло большинство советского народа. Но он не был рвачом, суеверно боялся жить впрок, воровать, наживаться… И ликвидация ОРСа, увольнение с должности начальника  такого отдела на другой день означали для его семьи настоящее бедствие. Ощутимое тем сильнее, чем краше и полней был ещё вчерашний день семьи .

                *    *    *

Между тем, начиная с середины сороковых годов, советская власть получила, наконец, возможность ставить на командные должности людей образованных. В первые годы революции образованными специалистами были, главным образом, выходцы из богатых, привилегированных слоёв и сословий, то есть «классовые враги».. В одном из фильмов трилогии о Максиме (кажется, «Выборгская сторона»?) есть эпизод: заглавный герой трилогии, революционер профессионал из простых рабочих, назначается (чуть ли не самим «Ильичом»?)  на должность… директора Государственного банка!  Дело в том, что все  банковские специалисты, включая руководящую верхушку, устроили  саботаж в отношении рабоче-крестьянской власти. Ну, что ж, не святые горшки обжигают! С таким пустяком, как финансовое дело, справится, по Ленину, любая кухарка… Вождь пролетариата, правда, обещал кухарок  научить управлять… Но в кино процесс обучения симпатяги Максима хитростям хотя бы итальянской бухгалтерии показывать не стали: велика ль наука?!

Потому-то и удалось Изе-Язифу и сотням тысяч таких, как он,  занять видные и важные посты в государственном управленческом и хозяйственном аппарате, что  на первый план в Стране Советов были выдвинуты не компетентность, не образованность и профессионализм, а – социальное, классовое происхождение, принадлежность к «трудовому народу».

И в первые десятилетия советского строя не только не было и разговору о том «пятом пункте» кадровой анкеты (национальность), который стал такой притчей во языцех вскоре после окончания Великой войны против нацизма, но, более того:  евреи, вследствие своей закоренелой, с древнейших времён, поголовной грамотности, оказались в преимуществе перед другими насельниками страны, а в силу объявленного революцией равенства народов, были с готовностью допущены к занятию руководящих и ответственных постов в государстве, хозяйстве, обществе.

Обилие евреев на подобных должностях, включая культуру, торговлю, правоохранительную деятельность и другие области, бросалось в глаза.  Сталину напрямую выражал своё недоумение на сей счёт кто-то из его нацистских собеседников (то ли Розенберг, то ли Риббентроп), и получил ответ: это дело временное, вот подготовим кадры из других национальностей – и перекос испра'вим.

Так и произошло. Вскоре после Победы примерно одновременно стали заменять недипломированных руководителей-практиков на дипломированных специалистов, при этом  даже дипломированных, но евреев, с готовностью меняли на неспециалистов, но лишь бы не был еврей…

Так началась в жизни И. З. Фейгина самая трудная полоса…

                *    *    *

Первый же опыт перехода на работу с личной материальной ответственностью чуть не окончился для него скамьёй подсудимых. На Израиля Зиновьевича, взявшегося заведовать базой культтоваров, хотели повесить крупную недостачу.

Не в силах сразу же отвести от себя все обвинения, он вынужден был для возмещения ущерба продать буквально всю домашнюю мебель, пианино, книги, внёс деньги в кассу торговой базы, откуда был уволен «по статье» как растратчик – и подал иск в народный суд на свою администрацию за необоснованное увольнение его как якобы за  хищение хранимых товаров.

Это были месяцы переживаний и лишений для всей семьи. Отказавшись от услуг адвоката, он повёл дело сам – и…  выиграл!  Суд восстановил его на работе, обязал администрацию оплатить всю заработную плату с момента несправедливого увольнения, но оставаться работать на прежнем месте Фейгин не пожелал. Он нашёл себе другую работу – подобную, но  с другими людьми. 

Однако за 20 последних лет  трудового стажа  старине Фейгину раз пять или шесть приходилось менять место работы. То происходили  реорганизации, слияния, укрупнения, то создавалась неприятная ему обстановка, ухудшались физические условия работы (например, донимали сквозняки, гулявшие по складским помещениям, а  он к старости становился всё чувствительнее к таким факторам)… И каждый раз, но от разу до разу всё более ощутимо, действовал эффект «пятой графы»…

Всё же пять последних лет были  относительно стабильны, Израиль Зиновьевич заведовал оптовой базой строительных материалов, и хотя каждый день проходил в нормальной нервотрёпке, но, по крайней мере, без ЧП, мелких интриг, крупных пропаж… Плохо одно: сильно стало напоминать о себе больное сердце….


КАК ЗЯТЬ ТЕСТЯ НА ТЁШЕ ЖЕНИЛ...

Старику Фейгину перевалило за 60, и, по самому гуманному в мире советскому законодательству, ему можно было переходить на пенсию. При маленькой зарплате (побуждавшей многих материально ответственных работников, сидевших на миллионах, к воровству) размер пенсии выходил почти минимальным: 60 рублей в месяц.. Зять Марик выяснил, однако, что на не имевшую достаточного для пенсии трудового стажа супругу тесть имеет право получить пусть крохотную, но надбавку: 5 рублей в месяц.

– Вы не должны пренебрегать даже такой маленькой суммой, - сказал зять тестю. – За год как раз соберётся «тринадцатая» пенсия!

Тесть и не возражал. Но вынужден был рассказать зятю, что  не имеет права даже на эту ничтожную надбавку: дело в том, что его  Клара Абрамовна, мать двух погибших на фронте их общих сыновей и одной дочери, жены Марика, оказывается, официально ему, Израилю Зиновьевичу, вовсе не жена. Их брак никогда и нигде не был зарегистроирован.

– Постойте, как же так?!  – вскричал  молодой человек. – Да ведь я сам видел её паспорт: там написано – «Фейгина»!   

– Да, Фейгина, – подтвердил Фейгин. – Весь "Думуголь" знал, что Клара – моя жена. И когда в   городах проходила всеобщая паспортизация, ЖКО "Думугля" выдало ей и мне справку в паспортный отдел милиции на одну и ту же фамилию. Но брачного свидетельства у нас нет  и не было!

– Ну, это не беда – беззаботно заявил юный оптимист – Зайдите в ЗАГС  и подайте заявление: жениться никогда не поздно!

Из ЗАГСа  Израиль Зиновьевич пришёл огорчённый и растерянный:

– Представляешь, – сказал   он зятю, – я  не могу жениться на своей собственной  жене: у нас одинаковые фамилии!  Так мне сказала заведующая ЗАГСом.

– Что  за чушь?  – возмутился Марик.  – Да ведь в стране миллионы однофамильцев!  Что же, выходит, Иванов не имеет право  жениться на Ивановой? Или Саре Рабинович нельзя выйти за Абрама с такой же фамилией?

– Я   ей то же сказал, – ответил   зятю тесть, – но она мне говорит: «А откуда я знаю, что вы – не родные брат и сестра? По нашему законодательству близкородственные браки запрещены.  Принесите мне её и ваше свидетельства о рождении или выписки из церковных книг…» А где я ей возьму такие бумаги?! В какой синагоге?!

– Ладно, - решительно произнёс Марик, – я  беру это дело на себя!

И он на другой же день пошёл в ближайшую «Юридическую консультацию». Дождавшись очереди, был приглашён дежурным адвокатом в одну из матерчатых кабинок. Изложив дело – получил ответ консультанта:
  – По закону от такого-то года номер такой-то, для лиц, состоящих в фактическом браке такое-то количество лет (адвокат говорил до невозможности гнусавым голосом, он   назвал двузначную цифру лет фактического брака Фейгиных) вводится упрощённый порядок регистрации: ваши тесть и тёща  должны просто сообщить, сколько лет живут совместно, и им обязаны в ЗАГСе по месту жительства  выдать свидетельство о браке.

Марку пришлось вторично рассказать: у его тестя и тёщи одинаковая фамилия, заведующая отделом ЗАГС требует письменных доказательств, что они не являются близкими родственниками…

– В   таком случае пусть они обратятся в областной архив… откуда они родом? Да, в облархив Энгородской области (но лучше – Полтавской!) с просьбой прислать им архивную справку о заключении  между ними брака в 1918 году…Почему я говорю – лучше в Полтаву? – Потому что в Полтаве во время Отечественной войны полностью сгорел архив…

– Но  мой тесть честно сказал заведующей, что он и не расписывался с  женою никогда: ни в Энгороде, ни в другом месте, а значит и  в Полтаве…

 – Ну, так что же вы хотите?! – вдруг возмутился адвокат –   и даже зубными протезами ляскнул от раздражения.  – Дело с самого начала поведено неправильно! Если бы вы сперва обратились ко мне – мы написали бы вместе письмо в Полтаву, оттуда пришёл бы ответ, что выдать справки не могут, поскольку все документы исчезли в результате войны, - и дело с концом…А теперь я Вам помочь не могу!

 Марик решил обратиться непосредственно к заведующей ЗАГСа и всё ей объяснить по-человечески… И вот он сидит в её тесном кабинете, перед ним – крашеная блондинка с огромным начёсом, смотрит на посетителя злыми глазами…


Марк пустился в объяснения: прошло столько лет… где теперь найти документы? У тёщи нет ни одной бумажки с её девичьей фамилией… А вообще-то она – не Фейгина, а Вейнберг…

–Ну,  вот бы и принесла какой-нибудь документ на это имя. Например, аттестат об окончании гимназии…

- Да нет у неё ни аттестата, ни другой какой-нибудь справки… Свидетелей, что они – не брат с сестрой, можем привести. Свидетельство о рождении дочери…  Похоронки на сыновей с фронта…Но там везде она значится уже как Фейгина…

 - Так ведь в этих бумагах не  написано, что она со своим Фейгиным не в родстве? - возразила заведующая смертями и браками. -  А ведь у вашей нации свои порядки, там у вас сестры с братьями могут пережениться…

«Ах, вот в чём дело! – понял Марик. – Да ты, голубушка, хулиганка черносотенная»... -  Он разволновался, попытался было спорить: да, двоюродные у евреев, действительно, могли пожениться, но вот между родными брак категорически  воспрещён…   Как вдруг хозяйка кабинета спросила:

– А  вы им, собственно, кто: сын7 Ах, вы зять? Так вот, я вам официально заявляю: ВЫ ИМ НИКТО! Выйдите немедленно, не то милицию вызову…

«Я ушёл, блестя потёртыми штанами», - вспомнил Марик строку из Маяковского, покидая кабинет чиновницы.

Разузнав, кому подчиняются отделы ЗАГС, он отправился в Думский облисполком, который как раз и ведает этими службами, и сообщил там одному из явно скучающих служащих о своём возмущении поведением заведующей.

– А знаете, – сообщил этот человек, – ею многие недовольны. Вы напишите: глядишь, все жалобы сложатся, и её уволят.

Марику был известен  один  факт неподобающего, возмутительно неэтичного  поведения выгнавшей его чиновницы – зато факт вопиющий. Приятель его семьи, башковитый молодой инженер Абраша Слоним, собрался было жениться, но свадьбу его с Фирой  расстроила судьба:  Абраша однажды в тесной своей компании  технарей похвалил американский станок, а про его советский аналог сказал, что это – говно. В компании оказался стукач, за Абрашей пришли, на него завели дело и осудили  за «антисоветскую агитацию» на 10 лет лагеря, из которых (это было ещё при Сталине) он успел отсидеть шесть. После чего был реабилитирован. Все эти годы Фира ждала жениха, после его реабилитации и возвращения в Думск они отправились в ЗАГС.

К этому времени Абраша был уже не молод, а Колыма, сверх того, не красит человека…

Выдавая анкетки вступающим в брак, заведующая ЗАГСом (та самая!) оглядела его критически и произнесла:

– Что-то наш женишок  не глядит молодцом!

Потом, переведя взгляд на Фиру:

– Да  и невеста – не первой свежести!!!

И вот, надо, оказывается, долго копить  компромат, чтобы выгнать такую хамку с одной из самых деликатных, по идее, должностей чиновнничьего аппарата!

Дома Израиль Зиновьевич молча выслушал смущённый и возмущённый рассказ зятя, подышал, подумал – и вдруг объявил:

– Ну, я ж ей задам трёпку!  Клянусь, чтоб я так жил: увидишь, она прибежит ко мне домой и на коленях будет ползать – просить, чтоб я пришёл с Кларой к ним жениться!  В ногах будет валяться, а я ещё подумаю!

Вечером  старик, сняв очки и низко склоняясь одним глазом над бумагой (так ему были виднее буквы сочиняемого письма), долго и громко сопя, писал  под копирку в газеты «Известия», «Труд», Генеральному Прокурору СССР и ещё куда-то… На другой день все четыре письма отправил по адресам..

Недели через две пришли  ответы из газеты и из прокуратуры: Со ссылкой на постановление Совета Министров СССР от одного из послевоенных лет разъяснялось, что в целях укрепления семьи и принимая во внимание превратности жизни страны и народа в минувшие десятилетия, органам ЗАГС даны указания оформлять надлежащим образом семейно-брачные отношения между давно совместно живущими фактическими супругами. «Обратитесь в народный суд по месту вашего жительства», рекомендовалось заявителю.

После посещения народного суда тесть рассказывал зятю:

 – Меня принял молодой расторопный парень, я только потом догадался, что он и есть наш судья! Едва лишь начал ему рассказывать и объяснять: ну, нет у нас документов о том, что мы не брат с сестрой, как он меня перебивает и говорит:

– Пишите то, что я вам продиктую: «Мы вступили с моей невестой Кларой -  как её девичья фамилия? – с Кларой Вейнберг  в фактический  брак  в 1918 году. Да-да, я понимаю, что вы тогда не регистрировались, да и верю я вам, что вы – не родня между собой… Это она (зав. ЗАГСом)  вам не верит, а я верю. Мне нужно, чтоб вы сейчас несколько раз указали в заявлении её девичью фамилию. Я эти сведения не ставлю под сомнения.Пишите: «Прошу народный суд засвидетельствовать юридическую полноценность нашего брака». Смотрите: я пишу в постановлении народного суда: «Истцу Фейгину отказать, так как брак его с гражданкой Фейгиной (в девичестве Вейеберг) зарегистрирован, по его же словам, не был». Но не надо волноваться:  я  сейчас в постановлении народного суда предпишу районному бюро ЗАГС зарегистрировать  брак между гражданином Фейгиным и гражданкой Фейгиной, в девичестве Вейнберг.  ЗАГС обязан выполнить постановление суда.  Ну, подождите 15 минут в коридоре…

Через 15 минут выносят мне постановление суда… Я его уже отнёс в ЗАГС.
………………………………………………………………………………………..

Всё вышло, как предсказывал старик Фейгин: он не спешил являться в ЗАГС за результатом, пока не прибежала… нет, не сама хулиганка-бюрократка, но присланная к нему её заместительница. И, действительно, слёзно просила его пожаловать с супругой для законной регистрации. «Вы поймите, мы же обязаны отчитаться перед Прокуратурой и редакциями газет, а также и перед народным судом! – объясняла посланница «службы рождений, смертей и браков»…

Вернувшись в тот знаменательный день, сердечно поздравим молодых! От всей души пожелаем им  создать счастливую советскую семью!
…

ВСТРЕЧА  С  ПРОШЛЫМ, или "ЗДРАВСТВУЙТЕ, ТОВАРИЩ ЯЗИФ!"

Болезнь сердца проявилась бурно и неожиданно. Как-то раз втроём (Марик с Алей и Израилем Зиновьевичем) отправились в кино на захватывающий американский фильм «Нюрнбергский процесс» («Суд над судьями»), - молодые смотрели его уже второй раз и решили показать папе… Но в течение всего сеанса он несколько раз вынужден  был подниматься с места и шастать через тёмный кинозал  в туалет, – «по-маленькому», шепнул он на ушко зятю. На обратном пути пешком домой он стал задыхаться на морозном, ветреном  воздухе, – много  раз останавливались, заходили по дороге греться в парадные, еле-еле добрались до своего дома..

Приступы учащались, по совету районного врача он стал ложиться в постель  с тёплой грелкой, которую прикладывал к ногам. Решили обратиться к частному врачу-кардиологу. В городе был популярен доктор Магид. К нему как-то раз и повели дочка с зятем Израиля Зиновьевича.

О Магиде шла слава как о дельном эффективно лечившем враче, повторяли даже шуточку-каламбур: «Магид всё моги'т».  Доктор был стар, примерно ровесник пациенту. Очень внимательно его осмотрел, обстучал, выслушал, расспросил, дал подробные рекомендации, снабдил рецептами и указаниями. Когда они уже прощались, вдруг  сказал Фейгину:

– Вы ведь родом из Энгорода? Я – тоже. А вы меня не помните?

 – Позвольте!  – встрепенулся  Фейгин,  – вы, наверное, сын энгородского профессора Магида?!

– Да-да, а я вот вас всегда  узнаю, встречая  на улице, – сказал  доктор. – Вы – товарищ Язиф!  Я хорошо вас запомнил: вы тогда ходили с таким большим пистолетом в деревянной кобуре!

Израиль Зиновьевич заулыбался, радостно закивал в ответ на слова врача… Но тому воспоминание явно не доставило удовольствия. Тихо произнёс он в ответ обрадованному встречей пациенту:

– Помню-помню, товарищ Язиф, как несколько дней подряд провёл в доме Гиацинтова под дверью вашего кабинета. Мне нужна была ваша подпись на разрешении  отбыть в Одессу для  занятий в университете – я был там студентом медицинского факультета. А вам всё некогда было подписать…

И такая неприязнь, обида, застарелая ненависть были в голосе и интонациях старого врача, что дети поспешили скорее увести отца из его квартиры…

*    *    *

Израиль  Зиновьевич Фейгин, бывший товарищ Язиф, умер от приступа грудной жабы, или стенокардии, через несколько дней после того как ему исполнилось 74 года.

-

 П Р И М Е Ч А Н И Е:
С первого слова, даже в заголовке, не всё, о чём пишу я, старик, на 9-м десятке лет  жизни, понятно молодому человеку. Даже в бывшем Советском Союзе уже не везде  учат  молодёжь истории собственной страны, причём, истории даже не очень давней, и далеко не все девочки-мальчики,   юноши-девушки, особенно за рубежами собственно русского мира,понимают те простые и привычные для меня слова, сокращения и обозначения предметов и явлений, к которым привыкли люди моего поколения. А тем более - поколений предыдущих.

Вот слово ТОВАРИЩ. Казалось бы, вполне понятное и сейчас: ТОВАРИЩ, по одному из словарей, - это человек, действующий, работающий вместе с кем-нибудь, помогающий ему, делающий с ним общее дело, связанный с ним общим занятием, общими условиями жизни, и потому близкий ему. Но не все из нынешних молодых представляют, каким  переворотом в ежедневном быту был переход от привычных до революций(февральской и октябрьской) 1917 года в России - переход от прежних форм  обращения одного человека к другому: господин, госпожа, барин, барыня, барышня, ваше благородие (так обращался любой слуга к любому господину, солдат - к офицеру), ваше превосходительство (обращение к генералу или к высокопоставленному чиновнику), ваше сиятельство (к графу или князю), ваша светлость (к особе царской фамилии) и ваше величество (только к царю или царице) - и, наоборот, высшие  низших по званию могли окликать: эй, почтеннейший - это в лучшем случае, а чаще, человек! а то и просто: эй, ты, как там тебя...  - какой переворот в умах и во всём жизненном укладе вызвал мгновенный переход к слову ТОВАРИЩ!

Но это слово, по крайней мере, всем знакомо. А вот что означают такие понятия, как "воинское присутствие"? Совнарком? военкомат? ВЛКСМ? ЦК ВКП(б)? Машбюро? Да и многие, многие другие...

Чтобы облегчить молодёжи понимание этих слов, понятий, сокращаний, я решил после финала моей повести поместить  словарик. Кто в нём не нуждается - обойдитесь без него. Остальным рекомендую потратить несколько минут на чтение разъяснений.

Читайте на здоровье, господа-товарищи! АВТОР.

   …
СЛОВАРИК:
Г у б е р н с к и й    г о р о д -  центр губернии (административной территории)в Европейской части России. Эта часть страны   состояла в 1914 г. из 51-й губернии и одной области - Области Войска Донского.

Х и м и ч е с к и й    к а р а н д а ш - карандаш с грифелем, который в сухом, не увлажнённом виде наносил обычное, серое изображение, как карандаш "простой". Но если грифель увлажнить (послюнить) или смочить нанесённую им надпись и/или изображение, то оно становится похожим на выполненное чернилами (чаще всего фиолетовыми). Такой грифель применялся также для изготовления чернил из его измельчённых частичек, растворённых в воде. Для письма такими чернилами требовалась ручка со стальным пером, а чернила наливали в чернильницы. До изобретения стальных перьев писали гусиными, ость которых обрезалась (чинилась) специальным перочинным ножом, но так писали до начала или  середины ХIX века.После чего перья стакли применять стальные.

Ч е к и с т  - сотрудник ЧК: Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией, саботажем и служебными преступлениями.ЧК (Чека') была создана в 1918 году как орган революционного террора после покушений на жизнь   лидеров революции: В.И.Ленина в Москве и М.С.Урицкого - в Петрограде. Ленин был опасно ранен, а Урицкий убит. Во главе ЧК был поставлен профессиональный революционер, большевик Ф.Э.Дзержинский. Органы ЧК были созданы в советской республике повсеместно.

Надо также знать, что в русском языке имелось и ранее слово ЧЕКА' (c ударением также на последнем слоге), обозначающее стержень для соединения деталей в машине, механизме: например, чека для крепления колеса, оконная чека.Так что это сокращение, обозначающее первые буквы слов "чрезвычайная комиссия", вошло в русский язык сразу и естественно.

Ц е р к о в н о-п р и х о д  к и е   ш к о л ы (ЦПШ)- в царской России  начальные школы при церковных приходах, находились в ведении духовного ведомства, то есть Святейшего правительствующего синода.

Х е' д е р - начальная еврейская школа; восходит к ивр. ;;; — комната) — еврейская религиозная начальная школа.

Т р у д о в а я   к н и ж к а -  официальный персональный документ, содержащий записи о трудоустройстве гражданина. Был принят в СССР, в гитлеровской Германии, Болгариии и некоторых других странах. Существует и сейчас в ряде стран б. СССР.

Ц К - Центральный комитет - руководящий орган во главе партии (например, коммунистической), некоторых общественных организаций - например, союза коммунистической молодёжи - к о м с о м о л а).

А н т р а ц и т -самый древний из ископаемых углей, уголь наиболее высокой степени углефикации (метаморфизма). Применяется для изготовления кокса.

З а у р а л ь с к (не путать с действительно существующим посёлком Зауральский, Челябинской области) Д у м с к, Э н г о р о д - вымышленные названия несуществующих городов, за каждым из которых, однако, подразумевается конкретный
 город б. СССР.

С т р а н а    п о б е д и в ш е г о   с о ц и а л и з м а.  О "полной победе социализма в СССР" было объявлено лидером большевиков Сталиным в 1937 году, об "окончательной" - лидером советских коммукнистов (тех же большевиков) Хрущёвым в 1958-м. На самом деле желаемое выдавалось за сущее, социализм в стране построен не был, и от строительства его высшей стадии - коммунизма компартия фактически отказалась, объявив в 1985 году курс на "перестройку, которая на деле явилась возвращением к капиталистическим, рыночным отношениям в экономике.

 Н А Д С О Н  С е м ё н   Я к о в л е в и ч - (1862 - 1887) - русский поэт отчасти (по отцу) еврейского прроисхождения, отличавшийся в стихах любовью к громким, эмоциональным фразам.

П р е д г у б ч е к а - сокращение: председетель губернской ЧК (Чрезвычайной комиссии).

Д о б р о в о л ь ч е с к а я    а р м и я - оперативно-стратегическое объединение Белой армии на Юге России в 1917—1920 годах во время Гражданской войны в России. Ею в разное время командовали генералы Алексеев, Корнилов, Деникин, Врангель, а в Сибири - адмирал Колчак.

Б е л о п о г о н н и к и - офицеры-белогвардейцы, носившие, как правило, серебристые погоны.

Р о т а т о р,   с т е к л о г р а ф - аппараты, применявшиеся для размножения канцелярских документов небольшими тиражам (десятками или сотнями экземпляров).      
               
М е л а м е д - учитель в хедере.

Р е к в и з и ц и я - насильственное безвозвратное изъятие имущества или ценностей.

Д р а п - здесь - сленговый синоним панического массового отступления,  бегства от врага (корень глагола д р а п а т ь (удирать от противника).  Д р а п  в прямом значении - вид шерстяной материи особого плетения, применяемый для пошива тёплых верхних вещей (например, пальто).




   
-