Яблоневый цвет

Сад в темноте призрачен. Белые лепестки над головой, белая россыпь на дорожке под ногами. Яблони отцветают, поверхность воды в крошечном пруду тоже белая...
Не все ли равно, под каким деревом зарыть хублар – маленький, меньше кулака глиняный сосуд, запечатанный воском? Воск еще не застыл как следует, мнется под пальцем и приятно пахнет. Можно запросто проковырять в нем дырочку и узнать наконец, что прячется внутри хубларов, десятков хубларов, закопанных у яблоневых корней в этом саду за минувшие пять столетий.
Ло вздрагивает от этой мысли и воровато оглядывается по сторонам. Старуха велела зарыть сосуд и сразу возвращаться. И не заглядывать внутрь под страхом смерти. Но мало кто по-настоящему боится умереть в двенадцать лет... К тому же, она наверняка соврала.
Между белыми кронами неслышными тенями носятся летучие мыши. В небе висит жемчужно-серая мгла, звезд не видно. Внутри хублара как будто бьется крошечное сердце: тук, тук-тук... Ло зябко передергивает плечами. Почему не спрятать сосуд под яблонями у самого дома? Зачем идти через весь сад, огибать пруд, искать во тьме какое-то определенное дерево? Всем хороши Тинги, пока живы: и щедры, и рачительны, и к слугам добры. Но как только смерть встает на пороге, начинаются странности.
Тук-тук, билось изнутри в ладонь, тук-тук...
Млечный Путь выложен яблоневыми лепестками. Межзвездная тьма поблескивает антрацитом. Станция тихо вращается, так тихо, что не сразу и заметишь. Машины, электроника, все работает бесшумно, и единственный звук, который слышен, стоит прижаться виском к переборке, – бормотание собственной крови: тук-тук, тук-тук...
Жизнь должна была сложиться иначе. Нынешний, взрослый Ло уже и не знает, к лучшему или к худшему случилась та ночь. Если бы не влажная погода и не больные ноги старухи, провожавшей на тот свет последнюю из Тингов, люди жили бы по-прежнему. Ло нашел бы работу в родном городишке и смотрел бы сейчас в окно на детей, играющих посреди лужайки, а не на холодные точки, рассыпанные в темноте.
Пруд заканчивается, но до нужного дерева еще неблизко. Интересно, кто-нибудь узнает, если Ло просто выбросит хублар в воду? Через пару дней сосуд затянет в илистое дно, и он будет скрыт так же надежно, как и в земле. Даже еще надежней. Как сладко пахнет воск! Он совсем размягчился в горячей от волнения ладони. Чья-то жизнь настойчиво бьется в стенки хублара, хочет наружу. Как такой мягкий воск удерживает ее, даже странно. Видно, старуха намешала в него своих зелий.
Ло жалеет последнюю из Тингов. Она совсем молодая и похожа на яркую бабочку. Яркая бабочка с синими глазами. Почему они умирают раньше срока? Ло останавливается, потрясенный. Все дело в старухе, чей домик у подножия холма! Пятьсот лет Тинги живут на холме, а старухи вроде этой – внизу, как будто подстерегая. Когда такая старуха показывается у ворот поместья, это верный признак, что там будет покойник. Должно быть, она каждый раз прячет заранее слепленный хублар в своих лохмотьях, пробирается в комнаты и цедит, цедит в него душу кого-то из обитателей...
Ло откидывается в кресле оператора. Он чувствует себя заключеным в большой сосуд, из которого не вырваться, потому что вырываться некуда. Космос чересчур велик и величествен, в нем то слишком жарко, то слишком холодно, и сознание того, что ты мал и хрупок, выпивает душу. Иногда кажется, что кто-то огромный сжимает в ладони станцию, прислушиваясь к теплому биению внутри нее.
По щекам Ло текут слезы. Он стоит, прижимая к груди хублар. Нигде в мире нет садов, которые бы цвели и плодоносили как этот. В шелесте ветвей чудятся голоса. Легко ли это – год за годом быть яблоней? Ло почему-то кажется, что юной Тинг, умирающей сейчас в стенах родового дома, это не понравится. Она больше похожа на бабочку, чем на дерево.
Дерево привязано корнями к земле, старуха своим колдовским голодом – к Тингам, человек воспоминаниями – к родному краю. А Ло привязан к станции, парящей в межзвездном пространстве, – потому что больше здесь нет места для жизни.
Тук-тук... тук-тук... Вот и нужное дерево. Ло присаживается на корточки. Пахнет влажной травой и вянущими яблочными лепестками. Он отстегивает от пояса садовую лопатку, раздвигает траву и начинает копать. В земле попадаются гнилушки, они светятся, как бледные звезды. Наконец ямка готова, и Ло опускает в нее хублар... опускает, но не может отпустить, потому что земля холодна, а сосуд, в котором что-то стучит, теплый после его ладоней. И мысль о том, что хублар остынет, замолкнет и омертвеет, отчего-то невыносима.
Птица истерично вскрикивает неподалеку – наверное, ей что-то приснилось. Ло выхватывает хублар из ямы, подносит к лицу и судорожно, неостановимо, как в бреду, начинает рвать ногтями воск. Желтоватые хлопья падают в темную траву. Воска оказывается много, хублар заполнен им чуть ли не на четверть. Ло просовывает в узкое горлышко мизинец, с силой проталкивает восковую пробку. В конце концов палец окунается в пустоту. Ло вынимает его, подносит сосуд к лицу, чтобы заглянуть внутрь... И в тот же миг глаза беспощадно заливает свет – белый и жесткий, его очень много. Хублар разрывается в руке с негромким хлопком. Ло вскрикивает и падает навзничь.
Он лежит в каком-то белом месте, вокруг него ходит старуха и ноет себе под нос. Еще какая-то фигура, молодая и гибкая, движется за туманной завесой. Движения похожи на танец, но, кажется, она просто подбирает черепки.
- Ой-ой, - ноет старуха. – Ой-ой... Слишком рано!
- Рано не бывает, - говорит молодая Тинг. – Все всегда вовремя.
- Мы так старались, так их берегли! – дребезжит старуха - Почему сейчас? Почему он? И зачем так?
В ее голосе много неподдельного горя.
- А как? И кто? Полтысячи лет ты и твои сестры боялись, что люди сделают что-нибудь не то. Но невозможно лишить их права на выбор, даже ошибочный.
- Он не имел такого права. Он еще дитя!
- Какая разница? Многое в этом мире происходит случайно.
- На горе всем, на горе!
- И на радость, на радость тоже...
- Ничего не вернется, даже если они будут жалеть. Никогда уже не будет как прежде!
- Это правда. Никогда.
Голоса становятся тише, женщины удаляются, белый туман тает. В яблоневом саду тьма, только далеко среди деревьев светится окно, единственное во всей усадьбе... Ло поднимается с травы. Зрение понемногу возвращается. Он чувствует: что-то изменилось. Свечение, вырвавшееся из хублара, не погасло – оно просто разлетелось по миру, и что из этого выйдет, пока неизвестно.
Станция поворачивается еще немного, и весь операторский зал заливает светом. Ло наклоняет голову. Несмотря на фильтры в иллюминаторах, сияние слишком яркое, смотреть на него прямо не получается. Это светится, остывая, газ – остатки сверхновой. Она далеко и взорвалась не меньше десяти лет назад. Скорее всего, сейчас на ее месте уже темнота, но лучи только дошли до станции.
Кто-то, вольно или невольно, выбрал судьбу. Кто-то всегда должен выбирать.