Глава 43

Что ж, пожалуй, Чернышу следует отдать должное. Я, наконец, начала верить в исполнительность местной милиции.
Как и было обещано, к дому моих родителей приставили охрану. И если бы не начертанный на листке план, в который нас посвятил старший следователь, мы могли бы никогда не догадаться о том, что квартира родителей, подъезд и вообще весь дом кем-либо охраняется.

Припаркованная напротив подъезда машина со спущенным задним колесом явно была подогнана кем-то из жителей дома в ожидании починки.
Ошивающийся у мусорных баков бомж с грязным пакетом, норовящий проскочить в подъезд для ночлега, откровенно действовал всем на нервы и, всячески выдворяемый кем-нибудь из жильцов, все равно возвращался обратно.
Время от времени обычным образом в подъезд входили и выходили какие-то люди: навестить живущих здесь друзей, родственников, либо просто служащие коммунальных служб приходили с проверкой.
Крыша дома неожиданно дала течь, притом, очевидно, серьезную, ремонтники чинили ее несколько дней к ряду, вызвав беспокойство у жителей верхнего этажа. Проливное лето – как ни как …

В общем, жизнь обычных людей протекала обычным путем, и никто не догадывался связать какие-либо события, происходящие в подъезде, с круглосуточным наблюдением.
Возможно, только Кирилл Чадаев.
Потому что проходили долгие дни ожиданий, а он не появлялся.

Теперь я жила в комнате, где прошли мои детство и юность. Целыми сутками я стояла у окна и глядела во двор. Но там ничего не происходило и не менялось, только дождь периодически заканчивался или снова возобновлялся. Во всем остальном время как будто остановилось.
Эта комната всегда оставалась за мной и на протяжении многих лет не претерпела никаких изменений. Небольшая, уютная – типичная комната единственного ребенка в семье. Кремовые обои, пышные гардины, небольшая кровать, компьютерный столик, шкаф-купе. В восемнадцать лет я покинула эти стены для того, чтобы уехать в столицу и стать знаменитым журналистом.
Теперь я прячусь здесь от маньяка.

Сколько дней я не выходила на улицу? Мне кажется, эта комната понемногу начинает сводить меня с ума. Как будто я снова находилась в частной клинике, в своей персональной палате…
Мне больше не о чем говорить с родными. Трудно наблюдать, как они изо всех сил стараются держаться, слушать отвлеченные темы, которые они заводят специально для того, чтобы сложилось впечатление, будто ничего необычного не происходит. Но кого мы пытаемся обмануть?

Я выхожу из комнаты в редких случаях. Если кто-нибудь из родных сюда заходит, то предварительно стучит, боясь нарушить мое уединение. Или просто они боятся увидеть меня неподготовленной: с видом мученицы, дожидающейся часа казни?
Когда я появляюсь в их поле зрения, они внезапно замолкают, и заставляют себя улыбаться. Они притворяются, будто не живут в страхе день изо дня, и тем самым выдают себя. Но я не виню их за это. Разве можно винить кого-то за то, что он любит тебя и боится потерять?

В первый же день своего пребывания здесь я постаралась извиниться перед матерью за то, что была груба с ней в последнее время. И раскрыла карты о своих планах по поводу столицы.
– Как только вся эта история завершится, я сразу уеду. Это мой единственный шанс подняться из пепла. Я не могу до конца своих дней переводить бесполезные книжки. Придется многому научиться, начать жизнь практически с начала. Но я нужна гостинице, а гостиница нужна мне.
– Ты имела право разозлиться на нас, это было не честно, – призналась мать. – Прости, что мы умалчивали завещание. Может, ждали момента, а может просто не верили, что тебе все это нужно… Ведь это незнакомая тебе сфера. И это... твое прошлое... Но ты начнешь все сначала, если будешь готова. А мы, как всегда, с тобой.
Я обняла ее, благодаря за понимание, в котором я по-настоящему нуждалась в ту минуту. Хотя бы в этом плане все решилось. Но время шло. И больше не решалось ничего.

Чадаева по-прежнему разыскивала милиция. Я оставалась заложницей в своей комнате. Родители отчитывались перед Чернышем о каждой вылазке в магазин, в остальное же время оставались дома, стараясь мне не докучать, и постоянно размышляли о том, что бы такое придумать, чтобы забыть на время об этой ситуации.
Нам дали понять, что следствие работает над каким-то планом, в котором мне нужно будет принимать участие. Чадаев догадывался, что на улице моих родителей устроена засада. Залег на дно или скрылся за приделы города, но вряд ли надолго, отчего-то был уверен Черныш. Каждый раз, оглядываясь назад, я не понимаю, откуда вообще могла появиться хоть какая-нибудь уверенность?
Почему в тот вечер, когда Чадаев ранил Борщева, он так и не прикончил меня? Ему мешала только дверь. Дверь, которую он не сумел бы открыть или взломать? Человек, объявленный в розыск за двойное убийство, открыто стреляющий среди ночи в капитана милиции, выживший из ума, потерявшийся в собственной игре, в собственной пьесе...
Почему же теперь он затаился? Какой должен быть план, чтобы он вышел из тени и при этом позволил себя схватить? С чего они взяли, что я – подходящая приманка?
 
Лада Пикулина тем временем штамповала криминальные новости с таким усердием, будто работала над сценарием многосерийного детектива.
Мирослава Липка вдруг предстала в совершенно новом облике перед возмущенной публикой: невинной жертвой, чьи грехи списали в мгновение ока, отыскав взамен уйму неоспоримых доказательств ее ангельской натуры, доверчивой и открытой для любого подлеца.
Я понимала, что очень скоро город наполнят корреспонденты из столицы, жаждущие выведать подробности этого скандала. И сидя под арестом в своей детской комнате я понимала, что нужно что-то делать. Если я настолько глубоко оказалась замешена во всем этом дерьме, значит, мне и расхлебывать…



Читать дальше (Глава 44): [url=http://www.proza.ru/2012/09/11/905]