Музыка и я

Моя любимая подруга и бывшая одноклассница Ленка Камаева подхихикивает надо мной до сих пор при любом удобном случае в духе: «Владка, а помнишь, как ты мне играла?!» Сейчас-то мне тоже смешно, но тогда  я была очень серьёзно настроена.

Но расскажу по порядку.

Так как мои мама и папа оба — учителя, причем математики, то на таких родителях  природа обычно ставит крест именно в самых сильных родительских  достижениях.  Я  могла в детстве всё, но только не помнить и понимать таблицу умножения и уж тем более, корни и дроби. Даже сейчас, написав эти слова, я не совсем осознаю — о чем, собственно, идёт речь.

Ветер в голове начинался от любования  собачьими жопками с той же Ленкой до пускания горящих бумажных самолётиков с пятого этажа.  На счёт собачек. Просто, мы с моей подружкой вдруг обе одновременно однажды решили, что нет ничего привлекательнее, чем смотреть на жопку впереди идущей какой-нибудь дворняги, которая виляет ею по еле уловимой траектории вправо-влево, обмахиваясь пушистыми меховыми штанами с задранным хвостом-калачиком. И если насчитать по дороге в школу десять вот таких жопок, то день будет удачным, плохих оценок мы не получим. А если пятнадцать штук — то везение вообще зашкалит и вполне возможно нам светит по «пятёрке», а может и не по одной.

Или, например, ястребы. Увидеть в небе трёх штук по дороге в школу — сулило невообразимую любовь на  мою шальную голову и я могу быть точно уверенна, что пять ястребов эквивалентны обязательной вспышке чей-то любви в мою сторону. До зелёных соплей. И если это никак в реальной жизни не проявлялось, то на самом деле я понимала, что оно произошло, просто воздыхатели внешне никак не проявляют свою любовь ко мне. Стесняются.

Взаимосвязь ястребов, псов и других не менее странных вещей с оценками и любовью для детского ума в принципе была не важна. Это было так, потому что это было так и точка. О значении слова "гештальт" я тогда не знала.

Ну, к чему я это. Чтобы вы поняли, что ветер в голове дул такой непредсказуемый и форточки в ней постоянно хлопали разных мастей и видов так, что в результате вылетало из головы соответствующее и фантазийное и ни о чём серьёзном речи быть не могло. Но. Но мои мама и папа мало того, что математики — они ещё были очень занятыми людьми с огромным количеством часов и тетрадок. То есть, они вроде и были, но при большом свободном времени у дочери их в это самое время как бы и не было.

Тогда они решили отдать меня, ни много, ни мало —  в музыкальную школу.  Как такое пришло им в их структурированные умы  — это отдельный разговор.  Подвели меня к обучению в музыкалке красиво, полили вкусным соусом и передали из рук в руки очаровательной скрипачке Нурии Фёдоровне.  Тогда я ещё не догадывалась, что этой ещё молодой женщине нужно ставить памятник при жизни за то, что она, получив горсточку бесталанных детей-косоручек, должна была не только научить играть на скрипке, но и, каким-то образом привить любовь к музыке.

Со мной было с одной стороны легко.  Влюбить в музыку ребёнка, искренне восхищающегося собачьими жопками — не такое уж и трудное занятие. Но вот научить играть на скрипке человека, которому медведь уши откусил и даже съел — это дело не из лёгких.

 Для начала мне купили скрипочку. Маленькую, пахнущую лаком и деревом. И я начала играть. Ну, как играть… Ленка вот много бы вам рассказала, что значит — Влада начала играть. И соседи бы тоже рассказали, может даже воздержались бы от мата. Но наша дружба с Леной была под угрозой.  При любом появлении её в нашем доме — она тут же насильственным путём с моей стороны усаживалась на диван и  превращалась  в огромный хлопающий зал, где каждый человек из этой многотысячной толпы был поражён моей виртуозной игрой. На деле гаммы звучали коряво, фальшиво и постоянно лопались волоски на смычке.  В тот период Ленка чаще приглашала меня к себе в гости, чем приходила сама. Потому что на счастье Ленкиным соседям и ей самой привычки ходить по гостям с кофром у меня не было.

Чтобы хоть как-то выпустить меня на сцену перед хоть какой-то публикой, Нурия Фёдоровна поставила меня в ансамбль из пяти человек.  Я не думаю, что кто-то из них был намного лучше меня, но  тут как раз, по моему мнению, очень хорошую роль имеет моя «любимая» математика: если двое сфальшивят, то есть надежда — трое сыграют правильно и всё более-менее получится.

И вот, наконец-то, первое выступление! Мы стояли за чудовищными огромными пыльными занавесами у сцены и ждали своего часа.  Волновались. Влажные пальцы, сжимающие гриф то и дело приходилось вытирать об себя. И вот, о чудо — нас объявляют! Мы торжественно выходим на сцену, встаём, как надо, звучат первые аккорды аккомпаниатора и…  И я понимаю, что от волнения я так обнималась с собственной скрипочкой, что расстроила три струны напрочь. А всего струн — четыре штуки.  Всё-таки одно ухо медведь только обмуслякал и всё же оставил, раз я поняла, что играть мне категорически нельзя сейчас. И я всё выступление перебирала пальчиками и водила смычком  в двух миллиметрах от струн.

Когда всё закончилось — нам было много аплодисментов. Мы кланялись и улыбались.  Так как мой оптимизм родился раньше меня — мне сначала было очень смешно. Но потом я вспомнила, что я все-таки девочка и залилась горючими слезами.

 На самом деле моё фиаско никоим образом не повлияло на мою учёбу в музыкальной школе. Ещё три года я, полная надежды научиться-таки играть на скрипке, делала это надлежащим образом. Но потом учёба в школе перетянула на себя одеяло, и мне пришлось бросить скрипочку. Нурия Фёдоровна, думаю, перекрестилась, облегчённо выдохнув.

Сейчас слух у меня развился. Он почти идеальный и я часто пою.  На кухне, в ванной, за рулём. И я всегда слышу — как фальшиво я это делаю.