777

История полётов, осуществляемых на ЛА класса "ИЛЬЯ МУРОМЕЦ", является одной из основных задач неформальной общественной группы "АНОНИМНЫЕ АВИАМЕХАНИКИ".

Вашему вниманию предлагается один из найденных группой "АНОНИМНЫЕ АВИАМЕХАНИКИ" документов.

ТРИ СЕМЁРКИ (777)

Заранее извиняюсь за большое количество букв.
Однако если упрощать по максимуму, то можно всю нашу жизнь выразить одним словом. Причём первой буквой этого слова будет буква латинского алфавита Икс (“Х...”).

Как говаривал герр Артур Шопенгауэр: “То, что людьми принято называть судьбою, является, в сущности, лишь совокупностью учинённых ими глупостей.”
Чем, как не глупостью человеческой можно объяснить то, что произошло с нами летом 1980 года?

Был я тогда ещё моложе, чем сейчас, и отношение моё к жизни мало чем отличалось от отношения к жизни современного молодого человека.

Тем летом в Москву ограничили въезд по причине проведения Олимпийских Игр. В городе стало чисто и немноголюдно, даже в вечно переполненных вагонах метрополитена появились свободные места для сидения и свежий воздух для дыхания.

Должно было так случиться, что именно в это время контора, где я служил, собиралась переезжать в старый трёхэтажный дом на площади Белорусского вокзала.

В те времена в сквере посреди площади ещё стоял памятник А.М. Горькому (если кто подзабыл, то напомню - был такой писатель, автор, в том числе, и “Песни о буревестнике”. Это там, где: ...глупый пИнгвин робко прячет, тело жирное в утёсах... Это то, что Николай Фоменко озвучил по новому: ...глупый пИнгвин - робко прячет... смелый - гордо достаёт!)

Так вот, дом, куда мы должны были переехать, стоял по правую руку писателя Горького между двумя Брестскими улицами главным фасадом на площадь.
 
К описываемому моменту все жильцы этого дома получили новые квартиры на окраинах Москвы, но двери в квартирах были ещё заперты. Когда вышли все официальные сроки освобождения занимаемых помещений, нашу команду бросили на освобождение квартир от не вывезенного имущества граждан.

Мы открывали двери в квартиры в основном методом удара ноги по филёнке двери. Старые замки и старое дерево не выдерживали молодецких ударов, и мы вваливались в маленькие комнатки размером максимум три на четыре метра с низкими потолками, заваленные всякой рухлядью, которую оставили прежние жильцы.
Помню, как мы вломились в одну из таких комнат на втором этаже с двумя маленькими окошками, выходящими во двор. Две трети грязного, неметеного, дощатого пола было заставлено пустыми винными и водочными бутылками. В углу, у двери, стоял какой-то большой ящик, сколоченный из когда-то крашеных, рассохшихся от старости серых досок. Под одним из окон стоял ветхий деревянный топчан. Слева от двери на большом ржавом гвозде, вколоченном прямо в штукатурку стены, висела старая длиннополая шинель.

На рукаве шинели виднелась странная острым углом вниз нашивка. Погоны и петлицы только угадывались под серым слоем давнишней пыли. Всё в комнате носило на себе отпечаток полнейшей запущенности и абсолютной безнадёжности.
Осторожно раздвигая ногой бутылки, стоящие на полу, я добрался до шинели и рукой дотронулся до петлицы, имея намерение разглядеть её цвет и, быть может, эмблему. Я успел сделать рукой только один смахивающий пыль жест, и разглядеть выцветший небесно-голубой цвет петлицы....
 
Со всей поверхности шинели враз поднялись сотни особей моли, избравшие шинельное сукно своей многолетней пищей и домом. Я, опрокидывая бутылки, отпрянул к двери и выбежал в коридор, захлопнув за собой дверь.

Через некоторое время я вновь вошёл в комнату. Моль опять уселась на шинель и ползала по всей её поверхности, посверкивая крылышками. Я открыл оба окошка настежь, и, стараясь не дышать пылью, снял шинель с гвоздя, бросил на топчан и завернул шинель в грязное покрывало. Всю рухлядь из комнаты мы выволокли в коридор и стали разбирать содержимое ящика. (С бутылками-то мы разобрались сразу - позасовывали их в хозяйственные сумки и авоськи с целью сдать бутылки в ближайшем пункте приёма стеклотары.)

Ящик был доверху набит старыми бумагами и справочниками. Сверху лежала перекрученная тетрадка в чёрном ледериновом переплёте, а под ней большой грязно-серый пакет с древними чёрно-белыми фотографиями на толстом картоне с каким-то (не помню) адресом фотомастерской и большими тиснёными буквами инициалов фотографа: К.К. Булла.
 
Ещё ниже лежали толстущие справочники по аэродинамике, сопромату, физике, математике, гидравлике, Уставы Внутренней и Караульной Служб, Наставления по лётному делу и по стрелковому делу... Среди томов лежал пилотский кожаный шлем и большая пустая кобура необычной формы, очевидно от револьвера системы “Наган”.
 
“Совокупность учинённых глупостей...”, о которой говорил Шопенгауэр, заключалась в том, что все эти справочники и прочие бумаги мы впоследствии сдали в макулатуру в обмен на талоны на покупку книги А.Дюма “Графиня Монсоро”... Пакет с фотографиями отправился туда же после небрежного коллективного просмотра.

Были на этих чёрно-белых местами пожелтевших фотографиях какие-то военные в непривычной глазу форме, все сплошь с вислыми усами скобкой, на фоне какого-то громоздкого летательного аппарата - биплана с двумя двигателями на каждой нижней плоскости.

Если бы на фотографиях были обнажённые красотки той поры! А то - военные мужики и самолёт... Эка невидаль!

После того как мы сдали бутылки, естественно, на вырученные деньги прикупили ящик портвейна “777”, плавленых сырков “Дружба”, натащили в одну из освобождённых от вещей комнат стульев, табуреток и начали обедать с вином.

Хлопнув по стакану напитка, закурили и стали рассматривать трофеи. Один из нас с дурацким смехом примерил пилотский шлем, который за долгие годы лежания в ящике под прессом книг совсем усох, и едва-едва налез ему на макушку. Этот шлем за явной непригодностью в домашнем хозяйстве был выброшен за дверь в коридор... Другой из нас расстегнул кобуру и безуспешно пытался разобрать надпись, выведенную чернильным карандашом на внутренней поверхности клапана кобуры... Я же, взяв в руки тетрадь, раскрыл её на первой странице...

...исписанной кривыми ломкими буквами, вышедшими из-под неверного грифеля чернильного карандаша, и складывающимися в слова старинной орфографии с ятями...

Я просмотрел эту тетрадь, как говорится, поперёк, останавливаясь только на отдельных эпизодах, привлекших моё внимание.
 
Насколько помню, речь шла о неких испытаниях на определение дальности полёта самолёта под сказочным названием “Илья Муромец”, а также о проведении испытаний в воздухе неких двигателей “Сальмсон”, установленных на этом самолёте.

“Илья Муромец” борт.N113 должен был совершить полёт по маршруту Китеж - Каракорум - Китеж. Меня ещё тогда поразили названия городов, вроде бы как легендарных, то есть если и существовавших когда-либо, то только в далёком прошлом. Тем не менее, в августе 1903 года самолёт взлетел с военного аэродрома в городе Китеже и взял курс на восток.

Далее в тетрадке содержались ежедневные дневниковые записи, сделанные, как я понял, бортмехаником. Из этих записей можно было составить пёструю картину повседневной службы экипажа большого воздушного корабля. Были там и служебные сценки, и забавные детали бортового быта. Большую часть записей составляли, конечно, технические выкладки и предложения по улучшению конструкции двигателей и всей конструкции летательного аппарата “Илья Муромец”.

Первая внештатная ситуация возникла на борту воздушного корабля на обратном пути, уже после дозаправки в воздухе, которая была произведена в окрестностях Каракорума методом “с крыла на крыло”. Судя по описанию, экипаж “И.М.” и экипаж воздушного танкера “И.М.-Т”, идущих параллельными курсами, уравнявшими скорость и высоту полёта, производили дозаправку, передавая друг другу вёдра с керосином, стоя на нижних плоскостях. Погода в месте дозаправки выдалась для тех мест небывало дождливая. Автор дневника считает, что последующие за этой дозаправкой перебои в работе двигателей были вызваны либо попаданием в вёдра с керосином дождевой воды во время дозаправки, либо плутовством интендантов, разбавивших казённый керосин ослиной мочой.

Всем известно, что на окраинах Империи существовал определённый дефицит в современных осветительных средствах, и местное население с удовольствием меняло молодого барашка на ведро авиационного керосина, которым оно, предварительно добавив щепоть поваренной соли, заправляло так называемые “трёхлинейки” - керосиновые лампы.

Интересно замечание автора дневника о том, что центральное правительство искусственно создавало этот дефицит освещения с целью поддержания высокого уровня рождаемости на территории Империи. От себя хочу добавить, что очевидно преследовалась и другая цель - ограничить возможности для чтения революционной литературы в условиях подполья, где, как всем известно, всегда темно.

Так вот, на борту N113 начались перебои в работе двигателей. Наш авиамеханик вынужден был круглосуточно, невзирая на расписание вахт, заниматься прочисткой карбюраторов, продувкой топливопроводов и осушкой свечей зажигания авиадвигателей.

Несмотря на самоотверженную работу, в работающем состоянии постоянно находился по очереди только один двигатель из четырёх. Всё это вкупе с неутихающим юго-восточным ветром привело к прогрессирующему сносу корабля. Определиться в пространстве по звёздам и солнцу не представлялось возможным по причине постоянной облачности. Попытки пробить облака и подняться над ними также не увенчались успехом, ведь набор высоты затруднялся недостаточной подъёмной силой при работе только одного двигателя и увеличением массы корабля из-за обледенения плоскостей и фюзеляжа.

Судя по падающим показаниям ртутного термометра и пробивавшимся через облачность сполохам полярного сияния, борт N113 снесло далеко на север. Теперь уже вся команда круглосуточно очищала от снега плоскости и фюзеляж. Однако обледенение нарастало, а применение ломов для скалывания льда исключалось из-за того, что корпус самолёта имел деревянную основу и фанерное же покрытие. Как на грех, система антиобледенения не работала по причине выработки даже аварийного (командирского) и неприкосновенного (фельдшерского) запаса спиртосодержащих реагентов.
 
В конце концов, командир корабля принял решение о посадке, которую проводили вслепую на незнакомой местности в условиях начинающейся полярной ночи. Опытность пилотов и самоотверженная работа экипажа позволили осуществить посадку без человеческих жертв.

 Далее шли описания местности, где приземлился самолёт: голые полярные сопки, низкая и скудная тундряная растительность, вечная мерзлота, холод, снег... И берег почему-то незамерзающего озера, в мутных водах которого наши авиаторы неоднократно замечали каких-то странных и жутких животных... Иногда эти твари выбирались на берег и пожирали членов экипажа... Впрочем, последние наблюдения можно отнести к бредовым видениям, возникавшим в сознании заболевших цингой отчаявшихся людей.
 
Шли дни, а спасения ждать было неоткуда. Корпус корабля постепенно исчезал в пламени костров, разведённых для обогрева.
Тогда трое из экипажа, в их число вошёл неизвестный автор дневника, отправились пешком за помощью, взяв курс на юг - туда, куда улетели последние перелётные птицы...

На этом я просмотр дневника прекратил, так как наша компания продолжила питье “трёх семерок”. К концу дня мы разошлись по своим домам изрядно навеселе.
А дневник я куда-то засунул.... Да так засунул, что на следующий день, когда мы продолжили очистку здания, я его не нашёл среди груд мусора. Но, по всему выходило, что автор дневника всё же добрался до Большой Земли...

Шли годы. Я долго проклинал себя за легкомысленное отношение к своей неожиданной находке. Потом я забыл об этом дневнике. Забыл обо всём, что из него узнал о славном полёте наших соотечественников.

И лишь недавно, совершенно случайно, я прочитал одно из воспоминаний опытнейшего полярного штурмана Валентина Аккуратова о том, как они вдвоём с известным лётчиком Иваном Черевичным в 1939 году, пролетая над озером Хайыр (это в Якутии) наблюдали в озере двух неопознанных животных. Они находились на поверхности воды и были длиной метров по восемь каждое. Когда Черевичный снизился и прошёл над озером на высоте 50 метров, оба животных нырнули и скрылись в глубинах Хайыра.

Я понял, куда занесло борт.N113. Я понял, где надо искать место аварийной посадки борта N.113. Быть может там отыщутся артефакты героической эпохи освоения воздушного океана, которые нынешняя молодёжь не променяет на ящик “777”.

Простите меня, я поздно начал вспоминать.
Но теперь я вспомнил всё.