Сказание о Данэ

                1.Чиназ

   Богат и славен старый Чиназ. Его гнедой конь, не знавший шпор, стоит целого табуна. Не боится ни огня, ни воды. С лёгкостью может день и ночь нести своего хозяина по извилистым горным тропам, легко ступать по каменистым перекатам рек, а потом  - сорваться с крутых склонов в долину, неся ужас и смерть, как вихрь, как ярость весенней реки, как молния, пущенная в день гнева оком грозной богини Бы-Тхи*. Нет такого коня, ни у кого из убыхских* витязей, ни у одного тхамады* шапсугов, ни у князя всей Кабарды, ни у грузинского царя, ни у самого султана. Многие бы хотели иметь этого скакуна… Но даже не смели предложить взамен: ни золото, ни каменья, ни два табуна. Конь для черкеса – почти родственник, а любовь к коню, бывает порой сильнее любви к жизни, и сравниться с ней может только любовь к чести и славе. И где только нашли его вездесущие абадзехи?! Но и не могли бы найти лучшего подарка мудрому Чиназу, сумевшему примирить два древних рода, измученных кровной местью, которая никто и не помнил -  когда началась. Знали только, что ещё до прихода русских, а значит - очень давно. Ни один адат* не позволит передать другому такой подарок. Да и не будь адатов на земле и на небе… всё равно не передал бы Чиназ своего Адыгэша никому, ни за какие блага жизни. От того все только смотрели восторженно на дивного всадника – ведь конь от всадника неотделим, и лишь цокали языками, иногда еле слышно добавляя вослед: «Альп! Альп*…».

   Нет у Чиназа других коней. Зато шашка Чиназа стоила бы не одного горбоносого скакуна, если б имела свою цену. Но нет ей цены, ибо конь и доспех  – главное богатство черкеса. И ни один черкес не расстанется со своим оружием, пока жив, и счастлив будет умереть, сжимая  рукоять своего клинка.  Нет такого клинка, как у Чиназа ни у кого от гор Шаг-Алеша до Мингрелии, от истоков Гагрипши до самого Моря. Говорили, что сам Тлепс* выковал и закалил сталь этого клинка. Ещё в юности взял его Чиназ с боя во время большого набега в Колхиду. Кому принадлежал в прежние годы этот булат - уже неведомо. Серебро на ножнах почернело, драгоценные каменья поблекли. Но острие его, умытое стократно кровью в сшибках и лихих сражениях блестело, как молния и приносило удачу только храброму обладателю. Ведь настоящее оружие, как и драгоценные камни, само выбирает  себе хозяина и даётся в руки только достойному. Не было у Чиназа драгоценных камней, кроме тех, что украшали ножны шашки. Не было другого серебра, кроме того, что на его доспехах: клинке и кинжале. А и кинжал Чиназа – не уступит шашке! На нём слава предков его. На острие -доблесть рода.  В рукояти – удача и сила. Каждый убых знает, как удачлив и храбр в схватке Чиназ. То ли храбрость рода Чиназа приносит такую удачу его кинжалу, то ли кинжал своей удачей множит славу его. От деда - древнего Хариба - достался кинжал Чиназу. С тех пор не расстаётся с кинжалом Чиназ: ни в горе, ни в радости. Бережёт его не меньше коня и шашки. А кинжал бережёт его, ведь удача – доспех храброго.  Славу Чиназа умножили и сыновья его, павшие на войне с русскими. Оба они нашли грудью свои пули – один в сшибке с казаками у Белой реки, другой при штурме крепости Туапсе. Три дня на тризне каждого грохотали скачки лучших наездников, три дня шумели лихие игры самых отважных горцев, три дня не утихали состязания бесстрашных, желавших получить в награду хоть какую-то вещь славных витязей: ни шапку, так бешмет, ни бешмет, так кисет или костяной газырь* с черкески воина! А песни о подвигах Багагуша и Кочасе, сложенные поэтами-геко* разлетелись по всем аулам Адыгэ до Осетии и Абхазии. Славен Чиназ и  сыновьями, и подвигами своими. И слава его, и гроза, и победа его – всё вмещается на коротком лезвии кинжала. Когда уже ушли к предкам  Багагуш и Кочас, случилось старому воину вести в набег отряды убыхов, шапсугов, абадзехов и натухайцев. Тогда вскипел горячий уздень* Машук, не пожелал идти «за хвостом чиназова коня». Вырвалось у него дерзкое слово. В поединке предложил решить, кто из них больше достоин чести вести за собой джигитов. А когда Чиназ хотел по старому обычаю съехаться с соперником на ружейный выстрел и пуле доверить судьбу свою, опередил его Машук. Швырнул под ноги чёрную бурку*, чтоб на кинжалах решить исход схватки. То ли на молодость свою надеялся, то ли на силу? Но ошибся неразумный уздень. Едва сошлись воины на полях расстеленной бурки, ни рукой махнуть не успел, ни ногой ступить за край её….  Молнией блеснул кинжал Чиназа, в сердце, сразив Машука. Такой кинжал – только один! Нет другого такого, и долго не будет…

   Богат старый Чиназ! Конь Адыгэш, острая шашка, да дедов кинжал – вот и всё богатство его. А не сыскать по всей земле убыхов такого богатства! Но дороже клинка и кинжала, дороже дивного коня и всего на свете нежный цветок Данэ – дочь старого Чиназа – красавица гордая и своенравная, как река весной.

*1) Бы-Тха – на самом деле – Бытха – божество одного из черкесских племён. До конца Кавказской войны они оставались язычниками и покланялись её статуе. По преданию перед выселением в Османскую империю убыхи спрятали золотую статую женщины-орлицы в одной из пещер, взяв с собой походную копию.
Бытха – гора в районе современного Сочи. В её окрестностях кладоискатели до сих пор ищут, оставленную убыхами статую.

*2) Убыхи, шапсуги, натухайцы, абадзехи и др. народности – одни из 12 адыгских (черкесских) племён.

*3) Тхамада (первый) – на западном Кавказе – старейшина, глава рода. Известное в русском языке слово – тамада, своими корнями уходит к нему же.

*4) Адаты - неписаные законы горцев.

*5) Альп – сказочный конь из адыгского эпоса.

*6) Тлепс – у тех черкесских племён, которые сохраняли  язычество, один из богов. Покровитель кузнечного дела, дающий защиту дому, силу и здоровье. Тлепсу молились об излечении раненых.

*7) Газырь – чехол для патрона из кости или серебра, пришиваемой к верхней одежде. От черкесов получил распространение и у казаков кубанского и терского войск.

*8) Геко, гекоко – народные сказители, барды. Слагали песни о подвигах самых отважных. Существуют даже утверждения, что знатные черкесы, отправляясь в бой, приглашали посмотреть на сражение гекоко, чтобы те сложили о них песню. Такая песня ходила из аула в аул, но быстро забывалась, т.к. своей письменности не существовало.

*9) Уздень – черкесский дворянин.

*10) «Швырнул под ноги бурку». Дуэли у черкесов были частым делом. Обычно её участники съезжались на расстояние выстрела и стреляли друг в друга. Менее распространена была схватка на кинжалах. Вызывали на неё, бросив под ноги противнику бурку. На ней и происходил бой. Если один из участников ступал намеренно или случайно за край бурки, то он считался побеждённым. Победитель мог убить проигравшего тут же, или взять в рабство, что считалось для последнего ещё хуже смерти.
                2.Данэ

- Ах, Данэ-Данэ! – вздыхает Чиназ. – Зачем выросла ты такой красавицей? Почему расцвела красота твоя в такое тёмное время? Кому готовишься ты подарить её? И кто достоин её теперь?

   И хороша же Данэ! Когда спит она – кошка проскочит под изгибом тонкого стана её*. Когда идёт Данэ – ветер смолкает, боясь потревожить шёлк волос её. Когда смеётся Данэ – деревья расцветают, стараясь уподобиться красоте её. Как юная яблонька расцвела Данэ среди скал в лучах весеннего солнца. Как чинара густой кроной затмила Данэ красоту своих подруг. И как не хороши подружки Данэ, а из всех девушек любой заметит только её. И потупит взгляд, ослеплённый красотой, чтобы долго потом мучила его по ночам точёная черкешенка, чтобы звенела как струна в душе музыка походки её.

   Да вот беда – уж семнадцатую весну встретила Данэ, а нет жениха ей. Любой хотел бы взять её, да не любой отважится заговорить о калыме. Не у каждого горца найдётся богатство, которое не стыдно выложить за такую красавицу.

- Выкрал бы, что ли её кто, - думает иногда Чиназ. – Не смог бы заплатить сразу, так скрыл бы на ночь в доме кунаков своих*, а потом вернулся, как это принято, просить у отца прощения уже с женой. Да, разве бы не простил?! Разве враг я счастью её?

   Выпьет Чиназ глоток крепкого медового вина, снова задумается.

- Видно совсем мало осталось настоящих отчаянных горцев.  – Повыбила война сыновей Бы-Тхи, ополовинила аулы.
 
   Но, по правде сказать, и в прежние времена, когда буйствовали убыхи, когда кипела кровь в жилах тысяч джигитов, мало бы нашлось тех, кто мог решиться, не сговариваясь, украсть такую невесту – дочь самого Чиназа. Из тысячи, может быть, и нашёлся бы один. Да и то сказать, не совладать с Данэ никому, коль сама она не захочет. Коль не окажет сама знак внимания, едва дрогнув дугой тонкой брови, едва заметно улыбнувшись. Знает характер дочери Чиназ, знает, что не удержать её ни за какими скалами, ни каким кунакам, если не по нраву Данэ придётся жених – всё равно вырвется на волю.

    Знает это Чиназ, и от того печалится. Выпьет он ещё глоток вина и совсем помрачнеет. Вот уж с месяц замечает он неладное. Догадывается, кому готова отдать своё сердце Данэ. Если не отдала ещё…

   Едва-едва отгремели последние выстрелы вековой войны, едва весть о большом перемирии поднялась от урочища Каба-Ада* по склонам гор, едва успел вернуться Чиназ с совета старейшин, спустились в Тугуж трое урусов: двое казаков и молодой офицер. Что занесло их на заснеженные склоны Аибга*? Как спаслись они от мороза и гремящих лавин? Как вышли к Тугужу? Не ведомо. Но пришли они не как враги - как гости. А черкес гостю всегда рад. Даже  врагу. Гость - от бога! И ни кто не смеет обидеть его. Гость - от мира, он несёт в дальние уголки гор весть о жизни в других краях необъятной земли, и ни кто не откажет ему в отдыхе и пище. Гость от людей, ибо, к кому не приходит гость – тот плохой человек. Как долго бы не задержался гость, набираясь сил, лучшие покои отведёт ему хозяин. Последнего барана зарежет бедный азат*, чтобы накормить его. Лучшим вином напоят, чтобы скрасить пребывание человека, оказавшего честь  дому хозяина. А пока будет отдыхать гость, женщины принесут ему нарезанные пастУ* и сыр, масхым* и сушёный кишмиш, приведут в порядок верхнюю одежду, починят и начистят сапоги его. Таков адат гостеприимства. И даже если в доме черкеса горе, даже если покинул этот мир кто-то из родных  – не покажут этого гостю. Незаметно вынесут покойника в другие покои, а коль мала сакля – уберут труп, готовый к погребению под скамью, прикроют кошмой. И только когда гость покинет дом, продолжат погребальный обряд. Нельзя омрачать встречу гостя своей бедой. Даже врага. До тех пор, пока он гость. Пока не сделал первый шаг из аула…

- Благословение на дом и семью твою! - произнёс молодой русский офицер, с трудом подбирая убыхские слова и едва держась в седле.

   Лица путников были измождены и обветрены. Одежда  потрёпана. Измученные переходом кони, еле перебирали копытами. Никто не знает, какой шальной ветер занёс их сюда и зачем. Откуда им пришлось выбираться и сколько дней идти по безжизненным горам, чтобы выйти, наконец, к людям. Спрашивать об этом неприлично. Гость сам расскажет, если посчитает нужным. Но то, что год за годом русские упорно забираются всё выше и выше во враждебные горы, упрямо лезут туда, куда и сами горцы порой опасались подниматься, уже давно мог заметить наблюдательный глаз. Зачем? Что они забыли, что ищут там? Трудно понять их. Да и надо ли?

   Данэ приняла поводья, а вышедший из сакли Чиназ поддержал стремя, чтобы помочь гостю спуститься и ответил на приветствие:

- Голова моя и заряд мой  за гостя моего.

   Казаки под руки подхватили офицера и повели в дом. Нога у него была повреждена и волочилась по земле как плеть.

   Три дня Алексей, так звали русского офицера, лежал в горячке. Три дня Данэ поила его целебным хатхупсом* с бараньим жиром . Три ночи  просила она всемогущего Тлепса поделиться своей силой и поставить на ноги этого чужого воина. Просила и сама, не зная, почему. Наверное, потому, что сильнее адатов гостеприимства только закон любви. И она, очень быстро поняла это.

   А когда на четвёртый день (любовь творит чудеса, и поднесённое любящей рукой сильнее любых лекарств) Алексей смог приподняться на тахте, первое, что он увидел, это взгляд её бездонных, как озеро глаз. Увидел и улыбнулся юной черкешенке. Что он сделал с ней! Данэ зарделась, как цветок мака, а через мгновенье встрепенулась и опрометью бросилась из отведённого гостю хачеша* . Убежала, чтобы возвращаться снова, каждый раз отыскивая для этого причину: чашку махсыма*,  блюдце сушёного инжира, а потом уже и просто без причины, чтобы снова украдкой смотреть на него.

   На следующий день один из казаков подошёл к Чиназу и сказал:

 – Спасибо, уважаемый. Нам пора уходить.

- Прошу вас остаться. Ваш спутник слаб ещё, - ответил Чиназ.

Но старый казак только покачал головой:

- Нельзя... – А потом тихо попросил, чтобы офицер остался ещё. Тогда они возьмут лекаря, и вернутся за ним.

   Но лекарь не понадобился. Ярче солнца, сияет лицо любимой, звонче весеннего ручья звучит её голос. Какое ещё лекарство нужно в дни, когда она рядом?  И хотя, силы вернулись к Алексею, хотя золотые лучи уже просушили горные тропы, … он не спешил покидать Данэ. И как ни трудно было подбирать ему черкесские, слова, как ни мало русских слов знала Данэ, любовь говорила за них, сама находя, как и что сказать. И не было, приятней таких бесед в саду на склоне седого Адыга.

   Лишь одна мысль терзала Данэ. Мысль о расставании с любимым.

   И день этот настал.

   Поблагодарил Алексей Чиназа за гостепреимство. Сел на коня, но прежде сумел незаметно шепнуть Данэ:

- Я вернусь к тебе, сокровище моё…

   Никто не ждал его, чтобы броситься с кинжалом за последней саклей аула, там, где уже не действуют законы гостеприимства,  а лишь законы брани. Ни кто не караулил со скалы всадника, чтобы догнать его с лихим свистом и срубить с седла, или, коль так выйдет, послать в след ему верную пулю… Кончилась война. Кончилось великое время лихих набегов и рубок ради славы и богатой добычи. Кончилось и кончалось всё. Кроме любви Алексея и Данэ.

   Казачьи разъезды совсем безбоязненно показывались вблизи аулов, кладбища которых густо заросли погребальными шестами. Дозоры чужих всадников можно было увидеть на каждом перевале, на каждой вершине, возвышавшейся вдоль извилистых дорог всей западной Адыгэ. А совсем недалеко от Тугужа – в полдня пути - встал вскоре  русский стрелковый батальон, усиленный  сотней кубанцев. Совсем иная жизнь начиналась в горах. Одна только Данэ не страшилась этих перемен.

   Всё чаще исчезала она из Тугужа: то в священную самшитовую рощу, то за водой к дальнему ручью Азепс.

   Ничего не говорил отец. Впервые в жизни не знал, что сказать. Да и не до того было теперь. Мрачнел Чиназ, печалился. Не то о судьбе дочери, не то о судьбе рода, не то о чём-то ещё…
 
   Совсем скоро пришла в Тугуж весть о большом совете - хасэ. Быстро собрался старый воин. Казалось, ждал давно этой вести. Даже посветлел лицом. Соколом взлетел он в седло. Глянул на улыбающуюся Данэ и… тяжело вздохнул. А потом отвернулся и только вдарил в бока верного Адыгэша…

*1) …«кошка проскочит под изгибом тонкого стана её». – Тонкий стан считался одной из отличительных черт природных черкесов. Красивой считалась (и считается) только та девушка, под изгибом спины которой (между лопатками и поясницей) может пройти кошка.

*2) …« так скрыл бы на ночь в доме кунаков своих». К похищению невест чаще всего прибегали, когда не могли собрать достойный калым. Похищали девушку кунаки (друзья) жениха и отвозили в свой дом, где и происходила встреча с женихом (помните сюжет «Кавказской пленницы»?). Проведя вместе ночь, «молодые» отправлялись к родителям невесты просить прощения. Как правило, калым в таких случаях  снижался. Если родители не прощали сразу, можно было прожить вместе год в другом ауле, а потом снова прийти к родителям уже с первенцем. Если прощения не было и в этот раз, супруги отправлялись навсегда в другие края. Чаще всего «похищение» заранее обговаривалось с родителями невесты, иначе, можно было навлечь кровную месть со стороны всего рода украденной девушки.

*3) Каба-Ада – Кбаада – знаменитое урочище на западном Кавказе, где в 1864 году горцы подписали мир с Российской Империи, приняв все выдвинутые условия. Так закончилась столетняя кавказская война.

*4) Аибг, Аибга - одна из вершин западного Кавказа.

*5) Азаты – одни из беднейших слоёв феодального черкесского общества, часто, получившие свободу, рабы.

*6) Паста или пастА, масхым, хатхупс – традиционные черкесские блюда. Паста - круто сваренная пшённая или кукурузная каша. Нарезалась кусками и часто заменяла хлеб.
Масхым – кавказский аналог русской бузы, браги.
Хахтупс – наваристый суп из баранины.

7) Хачеш – специальный дом для гостей или отдельные гостевые покои в сакле у черкесов победнее.

                3.Бы-Тха

   Высоко на склонах гор живёт богиня убыхов  Бы-Тха. Далеко глядят её золотые очи. Видят они все дела и помыслы человека. В самое сердце его может заглянуть женщина-орлица. Знает она то, что скрыто от людей за белым покрывалом лет. Ни раз обращались к ней убыхские тхамады за помощью и советом. Много старинных шлемов и дорогих мечей украшают её гнездо-пещеру, тысячи алых и белых лент трепещут в её священной роще – не скупились прежде убыхи на благодарность своей защитнице, не забывали почтить её белым барашком, жертвенной коровой с сыром, привязанным к рогам, а главное – вниманием своим. Многое изменилось за последние годы. Половина родов оставила служение ей, признав власть Пророка. А те, что остались под крылом её редко советовались с ней и всё реже приступали к гроту Бы-Тхи. Многое изменила война. Многое изменит мир и эта ночь большого хасэ среди каштанов, где  должны решить убыхи судьбу свою … и её.

   Смотрит Бы-Тха сквозь время – грозен и печален взор не смыкающихся золотых глаз её. Видит она несметное воинство белого царя, уже обступившее со всех сторон родовые гнёзда её детей, видит свирепую даль рокочущего Моря с обломками кораблей. А ещё дальше - за Морем - видятся ей безжизненные скалы чужого берега, голод, мор, отчаяние невольничьих рынков и смертная тоска гаремов. Слышатся Бы-Тхе и звон монет, и удары волн, и хлопки выстрелов, заглушаемые слащавыми переливами чужой речи. От того хочет Бы-Тха закрыть глаза и толкнувшись серебряными когтями, вылететь прочь из грота. Да не может сдвинуться с места…

   Хорош мир после долгой войны. Да уж больно тягостны условия его. Устала земля от крови, а кони от походов, а снова придётся идти в поход, какого не было никогда прежде. Неумолим белый царь к воинственным убыхам – не может терпеть их ни на Шахе, ни на Мзымте, ни по урочищам Чухукта* – нигде на Кавказе. Знает, что не оставят они свою привычку к набегам и брани и, если уж будут терпеть до времени власть его, то обычай свой - брать у соседей с боя: скот,  коней,  невест и людской полон - вряд ли забудут. Да и как забыть, если так повелось из века в век. Если камнями покрыты долины рек. Если проса и ячменя, выращенного крестьянами-тфокотлями на узких террасах, едва хватает, только для коней, люди – не в счёт. Не пахарь убых – воин и охотник. Охотник, не только на кабана или оленя – на другого человека. Как понять, генералам, что охотиться на человека куда опаснее, чем на зубра или барса. Что вооружён человек и ружьём, и кинжалом, и конь ему будет помогать, и кровники мстить за него. Что поединок человека с человеком куда тяжелее и честнее, чем человека с медведем. Как понять им, что выкуп за знатного пленника прокормит всю семью убыха до новой весны, а красивая  девушка, добытая во время набега и удачно проданная турецкому купцу, может на целый год избавить от голода и лишений родичей его. Ничего не хотят понимать царские генералы, никаких условий не принимает белый царь, кроме разоружения убыхов и переселения на Кубань.
   Давно шумят об этом убыхские князья и тхамады, давно бьют себя в грудь, а решить, как быть, не могут. И времени, отпущенного белым царём, всё меньше. Понимает старый Чиназ, что прежняя жизнь кончилась безвозвратно. Знает он, что, спорь не спорь, а пройдёт ещё сорок  дней и солдаты с казаками сами разоружат убыхов ружейным огнём и сталью палашей. Что нет силы, способной этому помешать. Да и где найти её? Проиграна горцами великая война в Дагестане и Чечне. Пришла на западный Кавказ двухсоттысячная армия, высвободившаяся после пленения имама Шамиля. И не те это уже необученные новобранцы, что прежде - воины, которые в храбрости и стойкости не уступят горцам, бойцы не раз обстрелянные в боях по ущельям и перевалам. Слушаются они, в отличие от черкесов, своих командиров беспрекословно. А пока горец перезаряжает своё ружьё, чтобы выстрелить, русский солдат выстрелит пять раз. Какой храбрый джигит был Хаджи-Мурат и где он? Сколько лет гремел по горам  Магомет-Аш и что с ним? Устал Чиназ воевать, утомился душой. Состарился, или помудрел.

    Готов он уже и за Кубань, и за Тамань, хоть до самого Азова – лишь бы спасти то, что осталось у него – свою любимую Данэ.

   Но не пойдёт Чиназ против своего народа. И без него никуда не пойдёт. А убыхи не пойдут – ни на Кубань, ни на Лабу, ни на Белую…

   - Привет и милость свою шлёт вам, храбрые дети гор, султан великой Порты, - говорит Энвер-эфенди. – Есть время для войны, есть время для мира! Вы, не зная страха, сражались много лет. Теперь отдыхайте. Друг ваш и мой повелитель – великий султан, в жилах которого  течёт и черкесская кровь,  всегда верен своему слову. Не оставит он вас ни в горе, ни в радости. На берегах Анатолии* и Балкан вас ждут честь и слава, земля и благоденствие. На Понте стоят корабли, готовые подойти за вами к устью Шахе, и русские крейсера не посмеют им помешать. За морем вас ждёт отдых и новая земля, которая станет вашей.  Вы заслужили мир! Вы вольны в выборе своём и в вере своей!

-  И ещё скажу вам, благородные князья и мудрые тхамады, - говорит Энвер-эфенди, - не закончена война, пока жив последний горец, способный сжимать рукоять клинка! Коль народ убыхов пожелает со временем продолжить её, султан поможет вернуть землю, которая принадлежит вам по праву…

   Сладки речи Энвер-эфенди. Велики посулы султана. Верно слово его к союзникам.

   Встрепенулись убыхи, загорелись глаза их. Никто и не подумал, как встарь спросить Бы-Тху о деле своём. Каждый знал, что делать ему. Многое изменила война…

   Лишь старый Баджэ из рода Хамыша дождался тишины и спросил:

- Как же поступим мы с Бы-Тхой? Нельзя оставлять её…

   И снова задумались убыхи. Неразделимо с ними божество. Испокон века стоит идол в пещере Адляр. Ни разу не оставляли они статую своей покровительницы. И вспомнили предание прадедов своих, что коль оставит её народ – не будет больше народа. И снова задумались.

   Как взять женщину-орлицу высотой больше двадцати локтей? Как провести золотую глыбу мимо казачьих разъездов? Как погрузить на корабль? Да и нельзя забирать её из родной скалы – неотделима она от родных гор!

   И снова заговорил старый Баджэ. И снова ободрились убыхи. Не насовсем же уходят они из родных мест! Отдохнёт народ, окрепнет под милостью султана и снова вернётся к родным берегам. А к тому времени, может, и сами русские уйдут, не выдержав смертоносного смрада болот в устьях Шахе и Соче, истребляемые язвами и комариной горячкой. Сами не знают безрассудные урусы, какой берег достаётся им!*

   А чтоб Бы-Тха была всегда с убыхами, чтобы не оставляла их в странствии, которое, кто знает, сколько продлится – решили они сделать изображение Бы-Тхи в два локтя высотой и забрать с собой. Само же божество закрыли от глаз чужаков, завалили до поры камнями вход в пещеру, где жила Бы-Тха, сравняв священное место с окрестными скалами…


*1) Мзымта, Шахэ, Чухукут – реки на западном Кавказе по берегам, которых жили убыхи – район современного Сочи.

*2) Анатолия – Anadolu – турецкое название полуострова Малая Азия.

*3) «Сами не знают безрассудные урусы, какой берег достаётся им!» - непосредственно побережье (нынешний Сочи и его окрестности) считалось малопригодным для жизни из-за обилия малярийных комаров и ядовитых испарений болот. Горцы появлялись там лишь на время – для торговли с генуэзцами, греками, турками, имевшими в разное время сезонные фактории в здешних местах. Только в начале 20-го века удалось осушить болота и уничтожить малярию, высаживая эвкалипты и платаны (заслуга знаменитого в Сочи ссыльного врача С. Ю. Соколова). До этого времени ссылка в эти края означала почти верную смерть.

                4.Исход

   В три дня ожили горы. Дороги стали полны людьми, как реки водой в пору месяца-маньжа*. Поползли к болотистым морским берегам целые аулы, словно пчёлами наполнились людьми леса у подножий старого Охуна.

- Куда бредут эти неугомонные черкесы? Зачем тащат они за собой детей и женщин? – удивлялся молодой казак, глядя с уступа на невиданное переселение народа.

- Известно куда – к султану. – Отвечал старый хорунжий Платон. – По четыре  десятины на душу лучших земель, которых и нам не дают, давал им царь, и вИны их прощал, и податью не обкладывал…

- Так чего ж им надо? - Не унимался молодой Чиж.

- А пойди, ты, спроси их! Дикий народ. Пахать не станут…

   Не слушал своих товарищей молодой поручик. Глаз не спускал он с самшитовой рощи, за которой лежал Тугуж , в котором была его Данэ.

   Ещё немного и потянется она вместе с другими черкешенками за скрипучими колёсами арбы, ещё чуть-чуть и растворится  в потоках людей на морском побережье, чтобы дождаться своей кочермы*, которая унесёт её в море и из его жизни навсегда. И никто не поможет горю его. Нет у него отряда, чтобы отбить Данэ, нет столько денег, чтобы заплатить за неё богатый калым… Да и не отдаст её отец русскому - скорее убьёт.

   И не знал, как помочь своей беде Алексей, и уйти не мог.

   Очень удивилась Данэ, когда узнала, что отец хочет, прежде чем оставить родные места, побывать в ауле Кичмай у шапсуга Адима, аталыком* сына которого был Чиназ.

   «Зачем? Что хочет сказать ему? Почему не спешит с другими убыхами в султанову землю?»

- У меня нет ничего кроме коня и шашки. Сборы мои легки и быстры, - сказал Чиназ своему названному брату.  - А у тебя много добра, много заботы. Рук не хватит всё успеть. Пусть Данэ поможет тебе в твоих хлопотах. Встретимся у старой генуэзской фактории… А не то - в Великой Порте у милостивого султана. Уважь просьбу мою, благородный Адим.  А я и сам о себе позабочусь.

   Удивился Адим словам Чиназа, но не сказал ничего. Если хочет  так мудрый Чиназ, значит так надо. Значит так и будет. Обнялись они и расстались. А Данэ осталась в Кичмае – помогать семье Адима, готовиться в дорогу.

    Много дней прошло, прежде чем потянулись во след убыхам шапсуги. Всё это время провожал , отходившие суда, Чиназ. Сперва большие пароходы, увозившие первых убыхов, потом битые ветром рыбацкие шхуны, нанятые у русских, с десятками абадзехов на каждой. А когда стали стекаться на берег тысячи шапсугов, и народа на узком пятачке у неспокойного весеннего моря скопилась тьма, стали подходить к берегу лишь контрабандистские кочермы, которые алчные до наживы турецкие и греческие капитаны заполняли людьми так, что волны перехлёстывали борта. Ничего не боялись, не знавшие коварства моря горцы. Ничего не боялись, жадные до денег контрабандисты. Давно мог ступить на палубу парохода Чиназ. Давно мог спуститься вместе с Адыгэшем в трюм шхуны, но всё ждал и ждал…

   До устья Шахе оставался один переход. Устали, нагруженные тяжёлой поклажей, кони. Утомились от чувства неизвестности люди. Не видя снов, лежали в глубоком забытьи женщины, измученные тряской дорогой. Без дозорных спали вповалку на попонах джигиты  Адима. Да и какие дозоры нужны теперь – у всех одна беда, одна забота! Никто не нападал, не грабил. Только рабы, да невольницы с детьми бежали иногда в лес от своих хозяев, чтобы прятаться по пещерам и найти там свою смерть от голода или укуса змеи…

   Не спала Данэ. Не смежала глаз. Смотрела на чёрное небо, усыпанное голубыми звёздами, на уступы скал, покрытых покрывалом ночи из-под которого, казалось, кто-то тоже смотрит на неё, хочет что-то сказать ей одной, да не знает, как это сделать…

   Выстрел заставил встрепенуться весь стан. В сотне саженей от Данэ заржал конь, а потом вскинулись в сёдла родичи Адима, погнались за кем-то невидимым, уводящим их всё дальше в ночь за собой. Сердце Данэ ёкнуло…

   - Не бойсь, красавица! – успел шепнуть ей, налетевший с другой стороны всадник. Подхватил могучей рукой и вмиг положил поперёк седла.

- Данэ! Данэ!!! – Заголосили, что было мочи опомнившиеся женщины.

- Не боись! Конь у Лексея быстр! Уведёт он их аж за перевал, – уверенно сказал, выкравший её казак.

   Она узнала в нём Платона.

   Через какое-то мгновение из тьмы метнулась огромная тень ещё одного всадника, и знакомый силуэт Чижа прикрыл их сзади от возможной пули. Кони несли резво, обещая уход от погони, коль та случится. А когда скачка уже перешла с галопа на рысь, Чиж поравнялся с ними и, едва переведя дух, рассмеялся:

- Всё как у вас, красавица! Только кунаки жениха…

   Данэ плакала, не зная, радоваться или печалиться такому обороту своей судьбы. Слёзы её падали на безжизненное урочище Шахе и, казалось, прорастают меж камней прекрасными цветами шафрана.

   Нахо – племянник Адима -  первым заметил,  как метнулся всадник к тому месту, где была Данэ. Увидел он, развивающиеся в лунном свете концы казацкого башлыка и силуэт круглой шапки-кубанки. Но когда выхватил из чехла, не дававшее осечки английское нарезное ружьё, вдруг почувствовал на нём тяжёлую руку Адима. Удивлённо взглянул Нахо на главу рода. А тот только покачал головой. Умудрённый сединами тхамада, вроде бы понял, о чём просил его старый Чиназ…

   В конце весны встретились на берегу бывшей фактории Адим и Чиназ.

- Убей меня, брат. Я не уберёг Данэ, - сказал Адим и, склонив голову, уважительно двумя  руками передал Чиназу кинжал.
- Убери оружие, благородный Адим, - ответил Чиназ и заключил в объятия своего друга. Если бы кто-то мог в это мгновение заглянуть в глаза старого воина, не знавшие слёз, он бы заметил, что они блестят влагой. Да и не слёзы были это, а только солёные брызги, донесённые ветром с моря.

   Чиназ хотел, что-то сказать Адиму, но только задрал голову высоко вверх, будто оглядывая небо, облака, скрывавшие вершины родных гор, а потом отвернулся и быстро зашагал, к стоявшему, поодаль Адыгэшу.

   Утром он передал поводья верного скакуна, стоившего тысячу золотых, купцу-армянину, взял кожаный кошелёк, в котором звенело несколько десятков пиастр, и поднялся на борт кочермы. Теперь не было у старого горца ничего кроме шашки и кинжала.


*1) Маньж  - апрель - считался у убыхов месяцем мора баранов.
*2) Кочерма – небольшое одномачтовое судно.
*3) Аталык - воспитатель сына. Обычай аталычества был очень распространён у горцев. Своих детей отдавали на воспитание не только в семьи других родов, но и соседям из других племён. Аталык становился названным отцом ребёнку. Семьи роднились. Это родство было даже сильнее кровного. Это было очень важно во времена постоянных стычек между племенами, грабительских набегов и, как следствие, кровной мести. Род аталыка также становился  кровниками обидчика, со всеми вытекающими последствиями.

                ***

   Богат и славен был старый Чиназ. А теперь, спустя всего год, не было ничего у него. Неизвестно какого всадника носил верный его Адыгэш, если носил ещё. Шашка Чиназа покоилась на дне беспокойного Понта, забравшего в страшный шторм у берегов Анатолии не только богатства, но и тысячи жизней. Дедов кинжал отдал Чиназ за мешок проса, видя, как умирающие  от голода, запертые в «карантине»* родственники, хотели продать в султанский гарем юную черкешенку – такую же красавицу, как его Данэ.

- Данэ, Данэ! Где ты теперь?! – думал старый Чиназ, стоя на высокой скале, о подножие которой бился грозный и чужой Понт. Никто не мог ответить ему.

   Всполохи страшных молний пронзали ночное небо. Сначала далеко – в той стороне, где оставался Кавказ. Потом всё ближе и ближе. И вот старый Чиназ увидел уже, как летит высоко над морем огромная огненная птица, источающая грозу. Это богиня Бы-Тха вырвалась из своего заточения и летела в сторону турецкого берега, сжигая себя в небе. У неё тоже больше не было ничего… и никого.

  - Данэ!!! - Закричал Чиназ, оторвавшись с уступа навстречу Бы-Тхе.

   Полы его чёрной бурки, как крылья орла взмахнули в последний раз над бездной.

- Данэ! – Отозвалось раскатом грома где-то высоко над морем – там, где догорала орлица Бы-Тха.
                2012



*Убыхи после поражения в войне отказались  переселяться за Кубань и принять православие (условия, выдвинутые русским императором). Турецкие эмиссары уговорили их отправиться в Турцию – «под опеку султана», у которого были планы со временем заселить воинственными горцами  Балканы для борьбы со славянскими народами, добивавшимися независимости. Предполагалось сделать из них некий исламский аналог казачества. Но убыхи не принимали ислам. Из 40 (по некоторым данным 50) тысяч переселенцев четвёртая часть погибла, не добравшись до Турции, во время страшного шторма. Ещё столько же умерло от голода и болезней в ожидании кораблей, а главным образом в турецком «карантине» на безжизненном берегу. После «карантина» положение «союзников» султана не улучшилось. Убыхские старейшины написали письмо русскому императору с просьбой принять их обратно. Они соглашались на первоначальные условия. Император отказал. Тогда султан предложил оставшимся убыхам принять ислам, чтобы наладить свою жизнь в качестве его подданных. Убыхи приняли ислам и вскоре были полностью ассимилированы. Носителей языка не осталось.

   По преданию последние убыхи видели, как во время небывалой грозы над морем в небе сожгла себя их богиня Бытха.


Рецензии
Здравствуйте, Владимир!

Информативно, трогательно, со знанием дела и просто красиво написано!
Прочитал с большИм интересом и сочувствием к героям то ли легенды, то ли художественно-исторической повести о критическом периоде жизни и смерти убыхов как народа.

Особо ценно и то, что во времена всеобщего озверения, когда на каждом шагу даже брат брату - враг, эту повесть написал не кавказский, а русский человек!

И ещё: очень удачно выбраны язык и форма повествования.

Спасибо, Владимир: Отличная работа!

Всего Вам доброго!
С уважением

Юрий Фукс   09.07.2016 01:15     Заявить о нарушении
Юра, огромное спасибо: и за высокую оценку и за внимательное прочтение.
Историю убыхов услышал в Сочи во время экскурсии в горы. А всё остальное: Чиназа, Данэ, молодого поручика пришлось к ней "дорисовать" . Без истории любви любая история, наверне, не полная.
"Опечатку" исправил. Да там их столько! Руки не доходят до тщательной корректуры.
Очень рад визиту и отзыву. Жаль, что с "прозой" у меня пока застой. Правда, скоро отпуск. Поеду как Шурик за новыми: сказками, обрядами... тостами - само-собой :)
С улыбкой и самыми добрыми пожеланиями,

Владимир Коршунов   10.07.2016 17:50   Заявить о нарушении
Счастливого отдыха, Володя!
Творческих удач и всего Вам доброго!

С уважением

Юрий Фукс   10.07.2016 21:23   Заявить о нарушении
На это произведение написано 5 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.