Все будет хорошо

Показав проводнице билет, я заскочил в теплый, еще не проснувшийся вагон «Рицы».Открыв дверь купе, и бросив дорожную сумку под нижнюю полку, я повесил на вешалку меховую шапку и искусственную шубу, предварительно засунув в её рукав шарф. Купе было пустым. В предвкушении целого дня, который я проведу в заснеженной февральской Москве я зажмурился от удовольствия. Каникулы заканчивались, в Ростове стояла типичная для того времени погода. Дул сильный ветер, снега не было, кругом лужи и грязь. А в Москве... Пусть всего день, но сначала заброшу сумку в камеру хранения, потом поеду на Ваганьковское, положу цветы на могилу, потолкаюсь среди коллекционеров около киоска, потом к Театру на Таганке, затем рейд по букинистическим отделам книжных на Кузнецком, и снова на вокзал, но уже на Ярославский, и в «Каму». В это время дверь резко открылась и в купе зашел полный мужчина лет пятидесяти в ондатровой шапке. Тяжело дыша, он забросил два своих чемодана на багажную полку, повесил одежду и уселся рядом.
«В Москву?», спросил толстяк, не очень и интересуясь ответом и вытащив носовой платок из внутреннего кармана пиджака начал промокать лоб и шею. В купе резко запахло потом перемешанным с одеколоном.
«Проездом. Дальше на Урал», ответил я. Но толстяка мой ответ не интересовал.
Тем временем вагон дважды дернулся и поезд тронувшись, оставлял в окне толпящихся на перроне людей, затем пристанционные домики, железнодорожных рабочих в цветных жилетах. Поезд набирал скорость увозя с собой в Москву командировочных, таких же как я возвращавшихся в институты студентов, отдохнувших зимой в сочинских здравницах передовиков производств, а так же многочисленный кавказский торговый люд, отправлявшийся в Москву со своим лимоно-мандарино-цветочным скарбом. В купе вошла проводница, забрала билеты, собрала по рублю за постельное белье и предложила чай.
«Да, да, чайку давайте», проговорил толстяк. «Ты переодеваться будешь?»
«Давайте сначала Вы», ответил я и вышел а коридор вагона, вытащив из кармана шубы пачку «Ростова» и спички. Покурив в тамбуре, я вернулся в купе. Толстяк, уже застелил свою верхнюю полку и сидя на моей нижней, разбивал варенное яйцо об столик. На нем была фланелевая рубашка, заправленная в тренировочные штаны с отвисшими коленями и домашние тапочки. На столике, толстяк  разложил газету «Социалистическая индустрия», на которой красовались большой кусок курицы, еще одно яйцо, помидоры, соль в спичечном коробке, две картофелины в мундире, порезанная буханка белого хлеба и бутылка водки.
«Угощайся», проговорил сосед, жуя.
Ничуть не расстроившись от моего отказа составить ему компанию, толстяк почистил яйцо от скорлупы, потыкал им в спичечный коробок, и целиком опустил себе в рот.
Проводница занесла чай и увидев водку сказала:
«Вы тут давайте аккуратнее, милиция вот ходит. Напьетесь еще чего»
«Не беспокойтесь мамаша, мы люди культурные», усмехнулся сосед, подмигивая мне.
«Тоже еще культурный нашелся. Какая я тебе мамаша? Смотри давай, я водку не видела и стакан тебе не давала», проводница поворчала еще что-то себе под нос и вышла.
Тем временем толстяк, дернул за водочный козырёк, налил себе полный стакан и смачно выпив его, сперва долго втягивал в себя запах помидора, но есть его не стал, а вцепился зубами в куриную ногу. Закончив поздний завтрак, сосед по купе завернул несъеденную снедь снова в газету, а водку заткнув самодельной пробочкой, изготовленной тут же из газетной бумаги и бережно поставил бутылку под столик.
«Поели, можно и поспать», проговорил толстяк и довольно таки лихо для своих размеров запрыгнул на верхнюю полку.
Через несколько минут сверху донеслось легкое похрапывание. Тем временем поезд подъезжал к Таганрогу. Во время трехминутной стоянки в Таганроге, в купе зашли еще два пассажира. Это были средних лет мужчина в очках с мощными линзами,  с мальчиком лет 10-12. Что бы не мешать новым соседям уложить свои вещи и переодеться, я снова пошел в тамбур на перекур. Поезд тронулся. Через несколько минут я вернулся в свое купе. Сидевший напротив меня мужчина был одет в серый костюм, на лацкане пиджака которого был значок в виде шахматного коня. Очки он протирал носовым платком и поглядывал через них на свет очень близорукими и одновременно косоватыми глазами. Мальчишка бесцеремонно рассматривающий меня, уже переоделся в иностранный спортивный костюм и модный кроссовки. Храп с верхней полки начал усиливаться.
«Вы вместе?»-спросил новый сосед.
«Да нет, сели вместе в Ростове. А вы в Москву?»
«Да, погостили на моей малой Родине и возвращаемся домой»
Разговор не клеился. Мальчишка, которого звали Аркаша, пытался подтягиваться на верхней полке, отец постоянно делал ему замечания, храп толстяка усиливался с каждой минутой. Проводница тем временем забрав билеты, сообщила, что у поездной бригады имеются для пассажиров свежие газеты, чай с сахаром,  печенье и настольные игры-шашки и шахматы.
«Шахматы, шахматы, несите нам шахматы»- закричал Аркаша. «А Вы умеете играть?»-обратился он ко мне.
«Да так немного, слегка. А что?»- спросил я. У меня был первый юношеский и иногда при нехватке денег мне удавалось легко заработать червонец в ростовском городском саду у пенсионерской шахматной братии.
«А мой папа-шахматный судья, он самого Карпова тренировал», гордо произнес Аркаша. Очкарик скромно потупил взгляд.
«Аркаша, молодому человеку не обязательно знать эту информацию. Будь скромнее пожалуйста», проговорил очкастый.
«Вы правда шахматист?» спросил я, «А как Ваша фамилия?»
Очкастый представился. Фамилия его действительно была на слуху, благодаря теленовостям о мире шахмат. Мы пожали друг другу руки.
«Владимир Яковлевич(так звали очкастого), А давайте сыграем партию», предложил я.
«А Вы насколько хорошо играете?»
«Папу с дядей обыгрываю»
«Давайте, сыграйте, а потом я. Я буду судить»-вмешался неугомонный Аркаша.
«Ну ладно, делать все равно нечего», согласился Владимир Яковлевич.
Первые десять минут я не чувствовал силы противника и привычно разыгрывал белыми излюбленный мной дебют. Однако ходы соперника все больше и больше ставили меня в тупик. Владимир Яковлевич выигрывал пешку и начал активное наступление на левом фланге, выдвинув туда слона под прикрытием ферзя и двух пешек. Мои фигуры отставали в развитии. Серебряный конь с лацкана пиджака международного судьи победоносно посматривал на доску. Сделанный мной сильный ответный ход, однако озадачил противника, и мой визави на несколько минут уткнулся взглядом в пластмассовые фигурки поездных шахмат, почесывая переносицу и подбородок. Он в очередной раз снял очки и протер их носовым платком. Аркаша же первые минуты игры  еще пытался каким то образом следить за развитием положения на доске, а затем продолжил свои физкультурные занятия, используя как турник верхнюю полку. На другой верхней полке по прежнему раздавался тяжелый храп принявшего залпом двести грамм толстяка.
Несомненно и его раскатистый храп, и тяжелый запах носков толстяка, но особенно поведение сына отвлекало Владимира Яковлевича от ситуации на доске и он неожиданно сделал откровенно слабый ход, приведший к резкому изменению течения партии и массовому размену фигур. Для моего противника это была потеря полученного ранее преимущества. Матч казалось бы шел к закономерной ничье. Думаю, что предложи бы я в эту минуту ничейку, и Владимир Яковлевич непременно бы согласился. Но тут снующийся и крутящийся как шарик вокруг нас Аркаша прыгнул на полку к отцу и вмешался в партию.
«Папа, надо конем сюда», влез он и схватив отцовскую фигуру двинул в мою сторону.
«Это Ваш ход?» спросил я.
«Ну пусть так будет»- согласился судья, видимо не особо вникая в ситуацию.
Ход, который предложил Аркаша был не просто плохим, он был смертельным. Моя пешка получала простор и под прикрытием ладьи проходила в ферзи. И только после моего контрудара это понял Владимир Яковлевич и взревел от досады.
«Арик! Что ты натворил!» Партия была проиграна.
«Папа, да ничего страшного. Проиграл, и ладно. Все будет хорошо», твердил Аркаша посматривая на меня одновременно обиженно и зло.
«Ты Аркадий, что ты не наделаешь, у тебя все будет хорошо, да все будет хорошо. Смени пластинку», проворчал Владимир Яковлевич и начал складывать фигуры в коробку. От реванша он отказался. Проснувшийся от шума сосед с верхней полки, спустил сперва вниз  ногу в дырявом и несвежем носке, а затем спрыгнул вниз. От предложения принять по десять капель Владимир Яковлевич категорически отказался. Сосед доел куриную ногу под оставшуюся часть поллитровки и вновь завалился на боковую. Почему то и храпеть перестал, только слегка посвистывал. Стемнело, наступал вечер. Проехали Харьков. В вагоне зажегся свет. Ландшафт за окнами менялся. Мы стали укладываться спать. На утро поезд прибыл на Курский вокзал. Когда я стал собирать вещи, Владимир Яковлевич всучил мне на память тонкую брошюрку под названием «Справочник шахматиста» со своей фамилией на обложке.
«Я конечно проиграл из-за Арика , он всё время меня отвлекал. Да и этот еще, со своими носками и водкой. Но Вы молодец. Вам надо заниматься. Толк будет» печально пробормотал шахматист.
На перроне Курского вокзала, мы расстались. Аркаша смотрел снизу обиженным и недобрым взглядом.

Спустя двадцать пять лет, просматривая в журнале «Отечественные записки» популистское  и спорное интервью помощника вновь избранного  президента страны с многообещающим названием «Все будет хорошо», я мельком взглянул на фотографию молодого политика и замер. Обиженные и недобрые глаза Аркаши я запомнил навсегда.