Батюшка Дон кн. 3 гл. 11

В один из редких выходных военные врачи Юлия Коновалова и Нина Плотникова решили сходить на центральный рынок города Пятигорск. Их ошарашила разноязычная горланящая толпа, гуляющая по захламлённой мостовой. Вокруг звенели зазывающие крики торговцев, на базаре продавалось всё, что душе угодно.
- Некоторые люди даже не замечают войны! - сказала удивлённая Юля.
- Кому война, - логично заметила Плотникова, - а кому мать родна…
Вдруг, заглушая базарный галдёж, раздался пронзительный вопль:
- Софа, и шо ты плетёсси, как на похоронах? Мы жешь обратно опоздаем на трамвай!
Юля оглянулась на неповторимый еврейско-одесский акцент и увидела море эмоций на лице пожилой тётки внушительного роста и габаритов. В нескольких шагах за ней семенила Софа - толстуха лет тридцати, по-видимому, её дочь, но значительно масштабнее мамаши. Она шла в юбке, наполненной подвижными ягодицами, в красной застиранной кофточке, едва достающей до пояса и трещащей от арбузного изобилия.
- Эвакуированные из Одессы! - определила Нина.
- И здесь хорошо устроились… - произнесла Коновалова.
Софа семенила странной походкой, широко расставляя ноги и почти не сгибая их в коленях, раскачиваясь, как кукла неваляшка. В обеих руках у неё сумки, переполненные харчем. Острыми стрелами возвышались перья зелёного лука, угрожающе свешивалась авоська с яйцами, приветливо махал рыбий хвост в такт её семенящим шагам.
- Нельзя ли тише… - томно попросила она.
- Холера, проснись! - закричала мать.
После мамашиного окрика Софа наращивала темп, но скорость не возрастала, только увеличивалась частота колебаний её богатырского стана. Рынок притих и увлечённо наблюдал за потешной парой. Тётка снова наехала на дочку:
- Или ты размечталась, шо я обратно буду тебя катать на себе?!
- Не орите мама! - огрызнулась тучная дочь.
- Таки выбрось эту дурь из дурной головы и быстрее тащи свою толстую задницу! - рявкнула мамаша.
Софа остановилась, широко раскорячив слоновьи ноги. Слёзы вперемешку с потом, крупными каплями катились по её персиковым щекам, и она на весь базар с надрывом заорала:
- Да не могу я быстрее, у меня лопнула резинка трусов!
Пока весь базар лежал от хохота, Юля и Нина быстро купили всё необходимое. По дороге в госпиталь Плотникова неожиданно призналась:
- В Москве у меня остался девятилетний сын Кирилл.
- Такой большой?!
- Родила в восемнадцать лет… Я часто вспоминаю его и каждую неделю пишу своей пожилой матери, чтобы лучше следила за ним! - с грустью сказала она.
- Не переживай сильно…
- Он у меня такой шустрый! - пожаловалась Нина подруге.
- Я тоже хочу детей! - призналась стыдливая Юля.
- Всё у тебя будет…
Вернувшись в госпиталь, они занялись ранеными, прибыла новая партия. Плотникова соединила кости у старшего лейтенанта по фамилии Родионов, у которого оказались переломы обеих ног.
- Осколки мины попали ниже колена, - определила она, - но важные сосуды не задеты! А переломы заживут за месяц.
После операции старлея поместили в палату, где лежали больные на перетяжках, в гипсе.
- Все с трудом ходят в судно, - знала Юлия. - Скукотища, одним словом, единственное разнообразие вносит одинокий таракан, которого все ласково называли «Петрович».
Раненые знали все его излюбленные тропки на подоконнике, лежащие у окна, оставляли на них самые вкусные крошки. Во время обхода главврач, осматривая больных, вдруг заметил таракана, бредущего по подоконнику в поисках вкусностей. Врач, видя такое нарушение правил санитарии, снял с левой ноги тапок и шагнул к таракану с явным желанием окончить его путь. Палата в едином порыве закричала:
- «Петрович» беги!
А кровати у двери неожиданно подскочил спящий до того момента Радионов и ковыляя на загипсованных ногах выскочил в коридор.
- Что это со старшим лейтенантом? - опешил главврач.
Родионова по странному стечению обстоятельств тоже звали Петрович.
- Его нашли через полчаса этажом выше в женском отделении… - засмеялась Плотникова, когда рассказала это подруге. - Во сне он подумал, что на фронте и товарищи уводят его от обстрела…
После того как Родионов начал поправляться, Юля заметила, что он с Ниной неравнодушны друг другу. Они часто встречались в укромных местах госпиталя и разговаривали, громко смеялись.
- Он такой шутник! - сверкая блестящими от радости глазками, делилась с подругой Нина.
- О чём вы с ним разговариваете?
- В основном о детстве, юности… Он рассказывает, как пас в колхозе коров, телят и жеребят.
- Как интересно… - съязвила Юля и мило улыбнулась.
- Главное он так целуется! - мечтательно закрыла глаза Нина. - Я вся таю…
- Да ты что, - изумилась неопытная Коновалова, - а как же муж?
Плотникова нервно махнула рукой.
- Мой муж объелся груш! - пошутила она и пояснила: - Мы с ним и до войны плохо жили, а уж теперь…
Накануне выписки из госпиталя Родионова Нина устроила небольшую вечеринку. Она хотела плакать от скорой разлуки с любимым, но крепилась и даже шутила:
- Жаль, что так быстро тебя вылечили.
- Когда после ранения мы тащились семь суток до Туапсе, я подумал, что больше никогда не встану на ноги…
- Советская медицина творит чудеса!
- Медицина или любовь? - старший лейтенант обнял Плотникову.
- Скажешь тоже… - игриво отмахнулась женщина.
Родионов засмеялся явно довольный и сказал:
- Когда я только попал к вам в госпиталь, то вспомнил о своём деревенском роднике.
- Почему? - спросила она.
- Я подумал, что промыть бы водой мою рану и она сразу бы зажила.
- А мы и без водички тебя на ноги поставили!
Хмель развязал понемногу языки и растопил первоначальную сдержанность. Плотникова, чему-то усмехаясь, довольно откровенно посматривала на Родионова, что было с её стороны безусловной ошибкой. По его убеждению, наступать полагалось мужчине, а женщинам следовало только обороняться. К тому же он не признавал в жизни ничего лёгкого, достающегося без труда и усилий.
- Чего смотришь? - спросил он улыбающуюся женщину.
- Запомнить хочу…
- А чего меня запоминать, - засмеялся старлей, - я чай не стихотворение!
Вечеринка закончилась танцами под трофейный патефон, который притащил жизнерадостный майор, раненый в руку. Подвыпив, он начал вспоминать детство, с надрывом рассказывал, как мама первый раз пекла хлеб после Голодомора:
- Это случилось в 34-м году. До того хлеба у нас долго не пекли. Мука оказалась плохо размолотой, буханки расползались. Получались погоревшие коржи. Мама вытащила хлеб из печи, в руках его подержала, поцеловала и разломила на семь частей, чтобы всем досталось...
- Голод тогда был страшный, - поддержал собеседника Родионов. - Я только в четырнадцать лет в первый раз хлебушка досыта покушал...
- Хватит вам ерунду вспоминать! - остановила их подвыпившая Плотникова. - Лучше поцелуй меня...
Родионов чмокнул её в румяную щёчку.
- А ты целоваться не умеешь...
- Почему это я не умею? - обиженно спросил старлей.
- А кто же в щёчку-то целует?!
Этой ночью Юле пришлось остаться на ночь в госпитале, Нина попросила не возвращаться домой. На следующий день Родионов выехал на передовую, которая проходила уже в непосредственной близости от Туапсе. Через неделю он умер без мучений от множественных ранений осколками близко упавшей мины…
***
Начавшиеся в середине сентября бои непосредственно за Сталинград немецкие военные назвали «крепостной» войной. Время для проведения крупных операций миновало, из просторов степей война перешла на изрезанные оврагами приволжские высоты с перелесками и балками.
Сталинград - крупный промышленный город, расположенный на неровной, изрытой ручьями, пересечённой местности, застроенной зданиями из железа, бетона и камня. В таких условиях километр, как военная мера длины, был заменён метром, карта генерального штаба - планом города. 
За каждый дом, цех, водонапорную башню, железнодорожную насыпь, стену, подвал и, наконец, за каждую кучу развалин велась ожесточённая борьба, которая не имела себе равных даже в период первой мировой войны с её гигантским расходом боеприпасов.
Русские превосходили немцев в отношении использования местности и маскировки и были опытнее в баррикадных боях за отдельные дома. Позиционная война нагрянула совершенно неожиданно для немецких стратегов, потери в людях и технике были несоизмеримы с успехами, которые исчислялись квадратными метрами захваченной местности.
Расстояние между войсками противников в Сталинграде было предельно малым. Несмотря на массированные действия авиации и артиллерии, выйти из района ближнего боя было практически невозможно.
Упорная оборона центра города стоила немцам немало потерь. Шли бои за здание универмага на Красной площади, служившего штабом 1-му батальону 40-го гвардейского полка. В находившемся неподалёку трехэтажном здании красноармейцы держались пять суток. 
Самым серьёзным достижением гитлеровцев стал прорыв к центральному причалу. Теперь германская артиллерия могла обстреливать основные переправы через Волгу. Главная железнодорожная станция за пять дней пятнадцать раз переходила из рук в руки.
Ожесточённое сражение развернулось за огромное зернохранилище, ниже по течению реки. Защищали хранилище солдаты 35-й гвардейской дивизии. Германская артиллерия стала крушить бетонное сооружение, готовя плацдарм для наступления 94-й пехотной дивизии.
Только за 18 сентября защитники зернохранилища отбили десять атак. Солдаты задыхались от пыли и дыма, зерно в хранилище выгорело, а вскоре кончилась и вода. Нечем было охладить раскалившиеся от стрельбы стволы пулемётов.
К вечеру 20 сентября у русских кончились боеприпасы, оба пулемёта были уничтожены. Немцы же, напротив, получили танковое подкрепление. Из-за пыли и дыма внутри элеватора ничего не было видно, защитники могли только перекрикиваться:
Ворвавшиеся в хранилище через проломанные проходы гитлеровцы стреляли на голос. Ночью пять чудом выживших красноармейцев выбрались из окружения и скрылись в неизвестном направлении.

***
Однажды ночью Григорий Шелехов и несколько измученных красноармейцев подобрались к разрушенному школьному зданию.
- Переночуем здесь! - предложил Павел Лисинчук.
- А чьё энто здание? - засомневался Григорий.
- Какая на хрен разница?!
В пустых классах, оказалось теплей, чем на улице, на полу валялась солома и спали какие-то солдаты. Они улеглись рядом и тотчас уснули. Потом кто-то проснулся и нервно крикнул:
- Мы спим рядом с немцами!
- Russisch! - гитлеровцы тоже вскочили, в темноте началась беспорядочная стрельба, потасовка, шум, крики, стоны и брань.
Били кто кого, не разобрав ничего в сумятице. Григорий получил удар штыком в ляжку, сам ударил кого-то ножом. Потом все разбежались в разные стороны, лязгая от злобы зубами.
- Пошли спать в другой класс! - предложил Григорий и первым спустился на этаж ниже. - Немцам тоже спать надо…
- Такой сон собаки перебили! - пробурчал Пашка.
- Зато согрелись…
Сняв штаны, Григорий определил по форме шрама, что штык был немецкий, плоский. В санчасть не пошёл, рана заросла сама недели через две.
В двадцатых числах кровавого сентября 1942 года Григорий Шелехов сидел в подвале разрушенного дома на Республиканской улице и курил самокрутку, свёрнутую из последних крошек табака.
- Даже без жратвы жить легче, - пожаловался он незнакомому солдату, - чем без курева!
- А я без еды не могу… - ответил упитанный мужчина, оказавшийся полковым поваром.
Утром после мощнейшей артподготовки остатки пехоты батальона, а также повара, санитары, кладовщики и тому подобная тыловая шушера пошли в безуспешную атаку и остались лежать на узкой нейтральной полосе.
- Затишно здеся, почти как в тылу… - сказал Григорий, хотя кругом всё грохотало и взрывалось.
- Скажешь тоже, - веско возмутился кашевар. - Вот где моя походная кухонька стояла, вот там тыл!
- Почти тыл, - серьёзно выдал собеседник, - целых двести метров от передовой… А ты чего не отмазался от атаки?
- Захотел тряхнуть стариной! - пошутил повар.
- Смотри, штоб ничего не отвалилось...
Словно в ответ на лёгкую перебранку начался невыносимый артиллерийский обстрел советских позиций. Земля дрожала, с потолка на головы спящих красноармейцев сыпались побелка и куски штукатурки. 
- Переждём тут! - велел старший лейтенант.
Со ступенек, ведущих в подвал, синхронно свалились Лисинчук и командир роты Кошевой.
- Шелехов здесь, - обрадовался Павел: - Пантелеевич оставь докурить…
- Хорошо воюете, товарищ Шелехов… - убеждённо заметил Кошевой. - Я за Вами давно наблюдаю! Вы же не из нашей дивизии?
- Остался здеся, когда моя 33-я гвардейская дивизия сдала вам позиции.
Григорий протянул окурок. Лисинчук воткнул в него тоненькую проволочку, чтобы не обжигало пальцы и, держась за неё, жадно затянулся:
- Красота!
- Шелехов... - задумчиво сказал Михаил, отряхивая шинель. - Где я слышал эту фамилию?
- Мало ли на свете совпадений! - поспешно сказал Григорий и перевёл разговор: - Сильно пуляют?
- Снарядов не жалеет…
- Особенно противно стреляют две немецкие мортиры калибра 210 миллиметров. - Кошевой недовольно свёл соболиные брови.
Послышался далёкий выстрел, потом целую минуту с диким завыванием снаряд набирал высоту и обрушился где-то рядом.
- «Чемодан» более ста килограммов весом! - восхитился Павел.
- Воронка от него глубочайшая и широчайшая!
- Цельный дом туда влезет! - задумчиво согласился Шелехов.
Земля от взрыва ходила ходуном. Каждый прислушивался:
- Когда же, наконец, угодит в нас?
- Давайте, поговорим, - предложил Михаил, - сидеть, как видно долго.
- Точно, расскажем интересные случаи из жизни…
Павел Лисинчук молча, расстегнул штаны и спросил:
- Видели?
Последовала недоумённая пауза.
- Ты што Паша сдурел? - удивился Григорий и пояснил: - Не в энтом обществе следовало бы демонстрировать свои достоинства…
- Да нет, вы глядите! - настаивал Лисинчук и куда-то тыкал пальцем.
Все заметили белый шрам, пересекающий мужское великолепие бравого сержанта. Не торопясь, Павел застегнул штаны и поведал следующее:
- В январе я был ранен в руку, задело мякоть плеча. Ноги целы, и я побрёл своим ходом в медсанбат. Выбравшись из-под обстрела, я уже почти дошёл до палаток с красным крестом, но остановился по малой нужде. Вытащил «дружка», но тут рядом разорвалась мина… Ты же знаешь, Пантелеевич меня на шахте «трёхногим» за размеры звали…
- Так вы раньше были знакомы? - удивился их командир.
- Пустое! - отмахнулся Шелехов.
- Тут обнаружилось, что самое важное место в теле мужчины рассечено осколком мины напополам! - вдохновенно продолжал Павел. 
- Проблема прямо скажем большая! - ухмыляясь, сказал Григорий.
- Зажал я рану в кулаке, и побежал в санчасть, - не обращая внимания на сарказм, рассказывал сержант, - где сразу, очень удачно, попал на операционный стол. «Дело дрянь», - сказал молодой хирург, - «придётся ампутировать!» «Ни в коем случае!.. Умру, но с ним…»
Все в подвале покатывались от хохота. Кошевой мелко икал от смеха, не в силах вдохнуть полной грудью. Раненый продолжил:
- Я себе думаю: «Всю жизнь он мне нормально с бабами общаться мешал, а теперь из-за него ещё и погибать...»
- За такой агрегат не грех и умереть…
- Я потребовал, чтобы оперировали без наркоза, - хихикнул Лисинчук.
- Само собой, усыпят да оттяпают! - со смехом вставил Григорий.
- Было больно, аж зелёные круги перед глазами!.. Затем меня попутным самолётом отправили в тыловой госпиталь Ярославля, и всю дорогу молоденькая сестричка зажимала рукою не окончательно заделанную рану.
- Первый раз в руках держала? - издевались ржущие сослуживцы.
- Не знаю, но сестричка смущалась и хихикала. - Павел ловко изобразил смущение девушки. - В Ярославле опытный хирург, пожилая дама, полковник медицинской службы, сделала удачную операцию. Потом последовало лечение, усиленное питание - надо было восстановить потерю крови. Наконец всё заросло. Однажды хирург вызвала меня и сказала: «Сержант, вы здоровы и можете отправляться в часть. Но ваш случай редкий, и мы в научных целях хотим сделать эксперимент. Даю вам неделю отпуска, двойной паёк... Познакомьтесь в городе с женщиной и проверьте себя!»
Хохот стоял такой, что не стало слышно голоса хриплых немецких орудий, что никак не смущало героя-любовника:
- В тот же вечер на танцах я подцепил хорошенькую толстушку, и дело пошло. На следующий день оприходовал рыженькую сестричку... Через неделю встретился с хирургом. «Получилось?» - спросила она.
Рассказчик попытался изобразить на чумазой физиономии заинтересованное лицо врача, смешно изменив хриплый голос:
- Я робкий человек, познакомился, но стесняюсь… Мне бы недельку…
Лисинчук держал серьёзное выражение лица, но сумел выдавить из себя:
- Та легко согласилась: «Отлично, дадим».
Шелехов без сил упал на пол и, дрыгая от смеха ногами, попросил:
- Прекрати, а то я зараз помру!
- Прошло всего пять дней отпуска, - излагал Лисинчук, - но толстушка подралась с рыжей, которая из ревности пообещала зарезать соперницу… Разразился скандал, через день я отправился на фронт…
В подвале не осталось ни одного человека, который бы не обхохатывался до слёз. Пашка тоже громко ржал над собственной историей.
- Не всё хорошо, то, что большое… - смеясь, подытожил Кошевой.
Вечером весельчак попал под залп немецкого многоствольного миномёта. Когда Григорий увидел его, Лисинчука несли на самодельных носилках на берег Волги. Взрывом ему оторвало обе ноги и левую руку.
- Он будет жить? - спросил Шелехов.
- Сразу не умрёт, - буркнул седой санитар, - то будет об этом мечтать.
- Прощай мой друг Пашка! - Григорий нырнул в развалины.
Времени, сожалеть не было, немцы пошли в очередную атаку.

 
Продолжение http://proza.ru/2012/09/18/19