Батюшка Дон кн. 3 гл. 11

В один из своих редких выходных военные врачи Юлия Коновалова и Нина Плотникова решили сходить на центральный рынок Пятигорска. Их ошарашила разноязычная горланящая толпа, гуляющая по захламлённой мостовой. Вокруг звенели зазывающие крики торговцев, на базаре продавалось всё что душе угодно.
- Некоторые люди даже не замечают войны! - сказала удивлённая Юля.
- Кому война, - заметила Плотникова, - а кому мать родна…
Вдруг, заглушая базарный галдёж, раздался пронзительный вопль:
- Софа, и шо ты плетёсси, как на похоронах? Мы жешь обратно опоздаем на трамвай!
Юля оглянулась на неповторимый еврейско-одесский акцент и увидела море мимики и эмоций на лице пожилой тётки внушительного роста и соответствующих габаритов. В нескольких шагах за ней семенила Софа - толстуха лет тридцати, по-видимому её дочь, но значительно масштабнее мамаши, в юбке наполненной подвижными ягодицами, в красной застиранной кофточке, едва достающей до пояса и трещащей от арбузного изобилия.
- Эвакуированные из Одессы! - определила Нина.
- И здесь хорошо устроились… - произнесла Коновалова.
Софа семенила странной походкой, широко расставляя ноги и почти не сгибая их в коленях, раскачиваясь, как кукла неваляшка. В обеих руках у неё сумки переполненные харчем: острыми стрелами возвышаются перья зелёного лука, угрожающе свешивается авоська с яйцами, приветливо машет рыбий хвост в такт её семенящим шагам.
- Нельзя ли потише… - томно попросила она.
- Холера, проснись! - закричала мать.
После мамашиного окрика Софа наращивает темп, но скорость не возрастает, только увеличивается частота колебаний её богатырского стана. Рынок притих и увлечённо наблюдает за потешной парой. Тётка снова наезжает на дочку:
- Или ты размечталась, шо я обратно буду тебя катать на себе?!
- Не орите мама! - огрызнулась дочь.
- Таки выбрось эту дурь из своей дурной головы и быстрее тащи свою толстую задницу!
Софа остановилась, широко раскорячив слоновьи ноги. Слёзы вперемешку с потом, крупными каплями катятся по её персиковым щекам, и она на весь базар с надрывом заорала:
- Да не могу я быстрее, у меня лопнула резинка трусов!
Пока весь базар лежал от хохота, Юля и Нина быстро купили всё необходимое. По дороге в госпиталь Плотникова неожиданно призналась:
- В Москве у меня остался девятилетний сын Кирилл.
- Такой большой?!
- Родила в восемнадцать лет… Я часто вспоминаю его и каждую неделю пишу своей пожилой матери, чтобы лучше следила за ним! - с грустью сказала она.
- Не переживай сильно…
- Он у меня такой шустрый! - пожаловалась Нина подруге.
- Я тоже хочу детей! - призналась стыдливая Юля.
- Всё у тебя будет…
… После того как Родионов начал поправляться, Юля заметила, что он с Ниной неравнодушны друг другу. Они часто встречались в укромных местах госпиталя и разговаривали, громко смеялись.
- Он такой шутник! - сверкая блестящими от радости глазками, делилась с подругой Нина.
- О чём вы с ним разговариваете?
- В основном о детстве, юности… Он рассказывает, как пас в колхозе коров, телят и жеребят.
- Как интересно… - съязвила Юля и мило улыбнулась.
- Главное он так целуется! - мечтательно закрыла глаза Нина. - Я вся таю…
- Да ты что, - изумилась неопытная Коновалова, - а как же муж?
Плотникова нервно махнула рукой.
- Мой муж объелся груш! - пошутила она и пояснила: - Мы с ним и до войны плохо жили, а уж теперь…
Накануне выписки Родионова Нина устроила небольшую вечеринку. Она хотела плакать от скорой разлуки с любимым, но крепилась и даже шутила:
- Жаль, что так быстро тебя вылечили.
- Когда после ранения мы тащились семь суток до Туапсе, я подумал, что больше никогда не встану на ноги…
- Советская медицина творит чудеса!
- Медицина или любовь? - возмужавший старший лейтенант обнял Плотникову.
- Скажешь тоже… - игриво отмахнулась женщина.
Родионов засмеялся явно довольный и сказал:
- Когда я только попал к вам в госпиталь, то вспомнил о своем деревенском роднике.
- Почему?
Я подумал тогда: «Промыть бы той водой мою рану - она сразу бы зажила».
- А мы и без водички тебя на ноги поставили!
Хмель развязал понемногу языки и растопил некоторую первоначальную сдержанность. Плотникова, чему-то про себя усмехаясь, довольно откровенно посматривала на Родионова, что было с её стороны безусловной ошибкой: по его убеждению, наступать полагалось мужчине, а женщинам следовало только обороняться; к тому же он не признавал в жизни ничего лёгкого, достающегося без труда и усилий.
- Чего смотришь? - спросил он улыбающуюся женщину.
- Запомнить хочу…
- А чего меня запоминать, - засмеялся старший лейтенант, - я чай не стихотворение!
Вечеринка закончилась танцами под трофейный патефон, который притащил жизнерадостный майор, раненый в руку. Подвыпив, он начал вспоминать детство, с надрывом рассказывал, как мама первый раз пекла хлеб:
- Это случилось в 34-м году. До этого хлеба у нас никогда не пекли. А мука оказалась плохо размолотой, и буханки расползались… Получались погоревшие коржи. Мама вытащила этот хлеб из печи, а нас семь детей, в руках его подержала, поцеловала и разломила на несколько частей, чтобы всем досталось...
- Голод тогда был страшный, - поддержал собеседника Родионов. - Я только в четырнадцать лет в первый раз хлебушка досыта покушал...
- Хватит вам ерунду вспоминать! - остановила их подвыпившая Плотникова. - Лучше поцелуй меня...
Родионов чмокнул её в румяную щёчку.
- А ты целоваться не умеешь...
- Почему это я не умею? - обиженно спросил старлей.
- А кто же в щёчку-то целует?!
Этой ночью Юле пришлось остаться на ночь в госпитале, Нина попросила не возвращаться домой. На следующий день Родионов выехал на передовую, которая проходила уже в непосредственной близости от Туапсе. Через неделю он умер без мучений от множественных ранений осколками близко упавшей мины…
 
***
Начавшиеся в середине сентября бои непосредственно за Сталинград военные назвали «крепостной» войной. Время для проведения крупных операций миновало, из просторов степей война перешла на изрезанные оврагами приволжские высоты с перелесками и балками.
Сталинград - крупный промышленный город, расположенный на неровной, изрытой ручьями, пересечённой местности, застроенной зданиями из железа, бетона и камня. В таких условиях километр, как военная мера длины, был заменён метром, карта генерального штаба - планом города. 
За каждый дом, цех, водонапорную башню, железнодорожную насыпь, стену, подвал и, наконец, за каждую кучу развалин велась ожесточённая борьба, которая не имела себе равных даже в период первой мировой войны с её гигантским расходом боеприпасов.
Русские превосходили немцев в отношении использования местности и маскировки и были опытнее в баррикадных боях за отдельные дома. Позиционная война нагрянула совершенно неожиданно для немецких стратегов, потери в людях и технике были несоизмеримы с успехами, которые исчислялись квадратными метрами захваченной местности.
Упорная оборона русскими центра города стоила немцам немало потерь. Ожесточённое сражение развернулось за здание универмага на Красной площади, служившего штабом 1-му батальону 40-го гвардейского полка. В находившемся неподалёку трехэтажном здании красноармейцы держались пять суток. 
Самым серьёзным достижением гитлеровцев стал прорыв к центральному причалу. Теперь германская артиллерия могла обстреливать основные переправы через Волгу. Главная железнодорожная станция за пять дней пятнадцать раз переходила из рук в руки. Чуйков предусмотрительно приказал выдвинуть советскую линию фронта, и теперь она проходила всего в тридцати метрах от немецких позиций. Это должно было осложнить действия авиации и артиллерии противника.
… Бои за Мамаев курган продолжались, но не менее ожесточённое сражение развернулось за огромное зернохранилище, ниже по течению реки. Быстрое продвижение танкового корпуса генерала Гота отрезало эту естественную крепость русских от основных частей РККА.
- Бетонный элеватор я выбираю в качестве эмблемы Сталинграда. - Паулюс одобрил эскиз нарукавной нашивки, специально разработанной для 6-й армии.
Защищали хранилище солдаты 35-й гвардейской дивизии, силы которых были уже на исходе. Ночью 17 сентября к ним смог пробиться взвод морской пехоты под командованием лейтенанта Андрея Хозанова. Взвод располагал двумя станковыми пулемётами и двумя противотанковыми ружьями.
- Теперь нас голыми руками не возьмёшь! - обрадовались красноармейцы.
Германская артиллерия стала крушить бетонное сооружение, готовя плацдарм для наступления 94-й пехотной дивизии. Только за 18 сентября защитники зернохранилища отбили десять атак. Зная, что помощи ждать неоткуда, русские строго экономили боеприпасы, пайки и воду.
- Дело было в одной из больниц, в отделении тяжёлой травматологии! - развлекал красноармейцев командир взвода во время коротких пауз. - Я там лежал с производственной травмой. Ну, все больные на перетяжках, в гипсе, с трудом ходят в судно - скукотища одним словом, единственное разнообразие в нашу жизнь вносил одинокий таракан, которого все ласково называли Петрович. Мы знали его излюбленные тропки на подоконнике, оставляли на них самые вкусные крошки. Однажды под утро привозят в палату вдрызг пьяного мужика с переломом обеих ног, уже в гипсе, но в алкогольной отключке, лежит на кушетке около двери и наполняет воздух перегаром. Утром во время обхода входит главврач, осматривает больных и вдруг замечает таракана, бредущего по подоконнику в поисках вкусностей. Врач, видя такое нарушение правил санитарии, снимает тапок и бежит к таракану... А палата в едином порыве кричит: «Петрович беги!»
- И что дальше? - спросил чумазый боец.
- Побежал очнувшийся мужик с переломом обеих ног, которого по странному стечению обстоятельств тоже звали Петрович. Его нашли через полчаса этажом выше в женском отделении.
Все дружно засмеялись, но снова полезли немцы, и пришлось отбиваться. Солдаты задыхались от пыли и дыма, зерно в хранилище выгорело, а вскоре кончилась и вода. Нечем было даже охладить раскалившиеся от стрельбы стволы пулемётов.
- Отливай славяне! - посоветовал Хозанов и первым охладил ствол «Максима» своей мочой.
- Энтого добра у нас хоть залейся… - загоготали бойцы.
К вечеру 20 сентября у русских кончились боеприпасы, оба пулемёта были уничтожены. Немцы же, напротив, получили танковое подкрепление. Из-за пыли и дыма внутри элеватора ничего не было видно, защитники могли только перекрикиваться:
- Васька ты где?
- В Караганде!
- Что будем делать дальше?
- Пробиваемся к Волге!
Ворвавшиеся в хранилище через проломанные танками проходы гитлеровцы стреляли на голос. Ночью пять чудом выживших красноармейцев выбрались из окружения и скрылись в неизвестном направлении.

***
Расстояние между войсками противников было предельно малым. Несмотря на массированные действия авиации и артиллерии, выйти из района ближнего боя было практически невозможно. Иногда случались забавные и трагические недоразумения. Однажды ночью Григорий Шелехов и несколько измученных красноармейцев подобрались к разрушенному школьному зданию.
- Переночуем здесь! - предложил Павел Лисинчук.
- А чьё энто здание? - засомневался Григорий.
- Какая на хрен разница?!
В пустых классах, оказалось теплей, чем на улице, на полу валялась солома и спали какие-то солдаты. Они улеглись рядом и тотчас уснули. Потом кто-то проснулся и нервно крикнул:
- Мы спим рядом с немцами!
- Russisch!
Все вскочили, в темноте началась беспорядочная стрельба, потасовка, шум, крики, стоны и брань. Били кто кого, не разобрав ничего в сумятице. Григорий получил удар штыком в ляжку, сам ударил кого-то ножом. Потом все разбежались в разные стороны, лязгая от злобы зубами.
- Пошли спать в другой класс! - предложил Григорий и первым спустился на этаж ниже. - Немцам тоже спать надо…
- Такой сон собаки перебили! - пробурчал Пашка.
- Зато согрелись…
Сняв штаны, Григорий определил по форме шрама, что штык был немецкий, плоский. В санчасть не пошёл, рана заросла сама недели через две.
… В двадцатых числах сентября 1942 года Григорий Шелехов сидел в подвале разрушенного дома на Республиканской улице и курил самокрутку, свёрнутую из последних крошек табака.
- Даже без жратвы жить легче, - пожаловался он незнакомому солдату, - чем без курева!
- А я без еды не могу… - ответил упитанный мужчина, оказавшийся полковым поваром.
Утром после мощнейшей артподготовки остатки пехоты батальона, а также повара, санитары, кладовщики и тому подобная тыловая шушера пошли в безуспешную атаку и остались лежать на узкой нейтральной полосе.
- Затишно здеся, почти как в тылу… - сказал Григорий, хотя кругом всё грохотало и взрывалось.
- Скажешь тоже, - возмутился кашевар. - Вот где моя походная кухонька стояла, вот там тыл!
- Почти тыл, - серьёзно выдал собеседник, - целых двести метров от передовой… А ты чего не отмазался от атаки?
- Захотел тряхнуть стариной! - пошутил повар.
- Смотри, штоб ничего не отвалилось...
Словно в ответ на лёгкую перебранку начался невыносимый артиллерийский обстрел советских позиций. Земля дрожала, с потолка на головы спящих красноармейцев сыпались побелка и куски штукатурки. Со ступенек, ведущих наверх в подвал синхронно свалились Лисинчук и командир роты Кошевой.
- Переждём тут! - велел старший лейтенант.
- К тому же Шелехов здесь, - обрадовался Павел и попросил: - Пантелеевич оставь докурить…
- Хорошо воюете, товарищ Шелехов… - заметил Кошевой. - Я за Вами давно наблюдаю!
- Стараюсь.
- Вы же не из нашей дивизии?
- Остался здеся, когда моя 33-я гвардейская дивизия сдала вам позиции.
- Тогда понятно!
Григорий протянул Лисинчуку малюсенький окурок. Тот воткнул в него тоненькую проволочку, чтобы не обжигало пальцы и, держась за неё, жадно затянулся:
- Красота!
- Шелехов... - задумчиво сказал Михаил, отряхивая шинель. - Где я слышал эту фамилию?
- Мало ли на свете совпадений! - поспешно сказал Григорий и перевёл разговор: - Сильно пуляют?
- Снарядов не жалеет…
- Особенно противно стреляют две немецкие мортиры калибра 210 миллиметров. - Признался Кошевой и свёл соболиные брови.
Ту же послышался далёкий выстрел, потом целую минуту с диким завыванием снаряд набирал высоту и обрушился где-то рядом.
- «Чемодан» более ста килограммов весом! - восхитился Павел.
- Воронка от него глубочайшая и широчайшая!
- Цельный дом туда влезет! - согласился Шелехов.
Земля от взрыва ходила ходуном. И так продолжалось час за часом. Каждый прислушивался к своей судьбе: когда же, наконец, угодит в нас?
- Давайте, что ли поговорим, - предложил Михаил, - сидеть нам как видно долго.
- Точно, расскажем интересные случаи из жизни…
Худой и бледный младший сержант с охотой откликнулся на предложение.
- Я сам из Ленинграда, - откашлявшись, начал он. - Иду я ранней весной этого года по блокадному городу, едва ноги тащу… Вдруг мимо несётся грузовик. Взвыл на повороте, свернул резко, а из кузова посыпалось что-то. Гляжу - мёрзлые покойники. Они там, в кузове сложены штабелем, а по углам двое поставлены для упора. «Стой, - кричу, - гад! Подбирай!» А водитель в ответ: «Некогда, иди в задницу!»
Почти никто не отреагировал, к смерти давно привыкли. Она больше не вызывала ни слёз, ни смеха. Павел Лисинчук молча, расстегнул штаны, выворотил огромную мужскую часть, и спросил:
- Видели?
Последовала недоумённая пауза.
- Ты што Паша сдурел? - удивился Григорий и пояснил: - Не в энтом обществе следовало бы демонстрировать свои достоинства…
- Да нет, вы глядите, глядите! - настаивал Лисинчук и куда-то тыкал пальцем.
Тут все заметили белый шрам, пересекающий мужское великолепие бравого сержанта. Не торопясь, Павел застегнул штаны и поведал следующее:
- В январе я был ранен в руку, задело мякоть плеча. Ноги целы, и я побрёл своим ходом в медсанбат. Выбравшись из-под обстрела, я уже почти дошёл до палаток с красным крестом, но остановился по малой нужде. Вытащил «дружка», но тут рядом разорвалась мина… Ты же знаешь, Пантелеевич меня на шахте «трёхногим» за размеры звали…
- Так вы раньше были знакомы? - удивился Кошевой.
- Пустое! - отмахнулся Шелехов.
- Тут обнаружилось, что самое важное место в теле мужчины рассечено осколком мины напополам! - вдохновенно продолжал Павел. 
- Проблема прямо скажем большая! - ухмыляясь, сказал Григорий.
- Зажал я рану в кулаке, и побежал в санчасть, - не обращая внимания на сарказм, рассказывал сержант, - где сразу, очень удачно, попал на операционный стол. «Дело дрянь», - сказал молодой хирург, - «придётся ампутировать!» «Ни в коем случае!.. Умру, но с ним…»
Все, кто сидел в подвале покатывались от хохота. Кошевой мелко икал от смеха, не в силах вдохнуть полной грудью. Раненый продолжил:
- Я себе думаю: «Всю жизнь он мне нормально с бабами общаться мешал, а теперь из-за него ещё и погибать...»
- За такой агрегат не грех и умереть…
- Я потребовал, чтобы оперировали без наркоза, - хихикая, сказал Лисинчук.
- Само собой, усыпят да оттяпают! - со слезами на глазах вставил Григорий.
- Было больно, аж зелёные круги перед глазами!.. Затем меня попутным самолётом отправили в тыловой госпиталь Ярославля, и всю дорогу молоденькая сестричка зажимала рукою не окончательно заделанную рану.
- Первый раз в руках держала? - издевались ржущие сослуживцы.
- Не знаю, но сестричка смущалась и хихикала. - Павел ловко изобразил смущение девушки. - В Ярославле опытный хирург, пожилая дама, полковник медицинской службы, сделала ещё операцию - и удачную… Потом последовало лечение, усиленное питание - надо было восстановить потерю крови. Наконец всё заросло. Однажды хирург вызвала меня к себе и сказала: «Сержант, вы здоровы и можете отправляться в часть. Но ваш случай редкий, и мы в научных целях хотим сделать эксперимент. Даю вам неделю отпуска, двойной паёк... Попытайтесь познакомиться в городе с женщиной и проверьте себя!»
- Не бреши!
- Собака брешет, а я согласился.
Хохот стоял такой, что не стало слышно голоса хриплых немецких орудий, что никак не смущало героя-любовника:
- В тот же вечер на танцах я подцепил хорошенькую толстушку, и дело пошло. На следующий день оприходовал рыженькую сестричку... Через неделю встретился с хирургом. «Получилось?» - спросила она.
Рассказчик попытался изобразить на чумазой физиономии заинтересованное лицо этого врача, а потом сказал, смешно изменив хриплый голос:
- Знаете, я очень робкий человек - вроде познакомился, но стесняюсь… Мне бы недельку отпуска…
Лисинчук из последних сил держал серьёзное выражение лица, но сумел выдавить:
- Та легко согласилась: «Отлично, дадим».
Шелехов без сил упал на пол и, дрыгая от смеха ногами, слёзно попросил:
- Прекрати, а то я зараз помру!
- Прошло всего пять дней моего нежданного отпуска, - излагал Лисинчук, - но толстушка подралась с рыжей, которая из ревности пообещала зарезать или облить кислотой свою соперницу… Разразился скандал, и слава о моих похождениях дошла до хирурга. Через день я отправился на фронт…
В подвале не осталось ни одного человека, который бы не обхохатывался до слёз. Пашка тоже не выдержал и громко ржал над собственной историей.
- Так что не всё хорошо, то, что большое… - смеясь подытожил Кошевой.
Вечером весельчак случайно попал под залп немецкого многоствольного миномёта. Когда Григорий видел его в последний раз, Лисинчука несли на самодельных носилках на берег Волги. Взрывом ему оторвало обе ноги и левую руку.
- Он будет жить? - спросил Шелехов.
- Сразу не умрёт, - буркнул заросший седой щетиной санитар, - но будет об этом мечтать.
- Прощай Пашка! - чувственно прошептал Григорий и нырнул в развалины.
Времени, сожалеть о товарище не было, немцы пошли в очередную атаку.
 
Продолжение http://proza.ru/2012/09/18/19