Повесть для уснувших по неволе
На свет слепым, а после зрячим
«Видишь ли ты это тёмное небо? Густое, тягучее, притягательное. Пронизанное множеством мерцающих игл, окутанное молочной дымкой лунного света. Такое небо создано для сказок. Страшно красивых, таинственных и волшебных. Они как ночной ветерок, забравшись под кожу, щекочут душу своим неровным дыханием».
Так я сказал однажды одной маленькой девочке. Правда, не думаю, что она меня поняла, ведь люди не слышат чужих голосов.
Наверно, никогда не забуду нашу встречу. Была тёплая, летняя ночь, утопающая в мякоти трескучего пения и робком шёпоте взволнованного леса. Прохлада и свежесть обволакивали нёбо и тихо таяли, оставляя привкус нежности во рту. Не нужно было далеко идти, доказывать истину, сражаться за место, добиваться поставленной цели – вся красота, всё очарование мира было перед тобой, внутри тебя, в одном мгновении.
И в этой простоте неожиданно возникла она: крохотная, растерянная, растрёпанная. Видимо, она сбилась с пути, потерялась в лесу, сначала испугалась, звала и рыдала, но постепенно страх отступил, рассеялся дым, обнажая пустоту и смирение. И теперь она спокойно брела, повесив кудрявую голову, бормоча себе что-то под нос.
Вокруг было столько добра и тепла, но она, казалось, не замечала, пробираясь сквозь ветки и теряясь в ночи. Что-то привлекло меня в этой малютке: то ли безликая храбрость, то ли брезгливая жалость. А может, знакомый запах одиночества исходил от нее, тихонько расходясь по ветру.
Я медленно крался, не издавая ни звука, я ловко скрывался, почти не касаясь земли. И не было зова охоты, жажды наживы – мой разум молчал. И только глядел на чужую фигуру, украдкой за ней наблюдал. Я знал, что нарушу, выйдя из тени, её хрупкий покой, обретённый в лесу. Я был с нею рядом, блуждая в потёмках, касаясь лишь взглядом, приближаясь лишь духом.
А она усердно ступала своей детской ногой по неровностям кочек и изгибам корней, лишь иногда тоскливо вздыхая, настырно сопя, слезинки роняя.
А лес всё сгущался, становился плотнее, дремучее, злее. И понял я, что нужно её уводить подобру-поздорову, чтоб не случилось беды. Но пока я обдумывал планы как же девчушке помочь (чтоб ее при этом до смерти не испугать), вокруг не осталось ни звука, только ровная, гладкая тишь. Громкость исчезла, усилился слух, тщетно пытаясь уловить хоть что-нибудь. Молчание. Мёртвое, жёсткое. Застывшее пламенем, камнем в броске.
Наверно, малышка тоже почувствовала это. Она встала у дерева, резко вертя головой, вжалась в растение, суетливо озираясь кругом, ища по кустам виноватого, как будто страх рождается где-то вдали, а не в нас же самих.
Однако я его нашёл. Он подкрался совсем незаметно и почти сливался с землёй, но горящие глаза его выдавали. Низкий, массивный, с клыками, туго мышцою набитый, когтистыми лапами упирался в траву, скользкий, стелящийся тип. Он напрягал каждый свой мускул, предвкушая еду. В чешуйках вся кожа сверкала при свете луны, из ноздрей вырывалось дыханье, желанье виднелось в избытке слюны. Вся его сущность была в нетерпении, стремясь поскорее зубы вонзить, в крохотное детское тело, борясь в исступленьи, терзая, грызя на куски. Чтобы потом с лоснящейся, сладкою мордою сыто, довольно уснуть, пребывая в приятной истоме, протяжно сквозь дрёму рыгнуть, переварив чью-то жизнь.
Меня он не видел, он следил за едой, уже готовясь к прыжку, томно мусоля губу, оголяя клыки и природный инстинкт.
В этот коротенький миг пронеслось озарение: таков уж порядок вещей – сильный жрёт слабых, слабый находит того, кто слабей – борьба лишь за то, кто важней. Стоит ли вмешиваться в правила джунглей, в древнейший закон выживания вида, пытаться его изменить?! На этот вопрос не нашёл я ответа, поскольку зверь всё же ринулся в бой. Разум затмился, идеи ушли, помню лишь свист рассечённого ветра, яростный рык (кажется мой) и ветки, ветки кругом. Встав между монстром и жертвой, я взревел чуть хрипя:
- Стой! Одумайся, хищник! Что для тебя эта смерть? Убить, чтобы жить – в этом есть смысл?!
Едва ворочая мыслью, средь гнева и жажды, зверь прорычал:
- Это ценное мясо. Уйди с дороги, не то съем и тебя.
- Люди не приносят пользы животным, тебе ли не знать, что от них только вред!
- Голод не привередлив! Легко осуждать, когда сыт сам и накормлены дети.
В грозном взгляде проклюнулась нежность, забота и грусть, но лишь на секунду, чтоб ярость и желание крови ещё сильней подхлестнуть.
- Оставь человека! Её путь иной. Так уж и быть, я отведу тебя в место одно, где ты наешься сполна. Но заверяю: не чисто оно! Окутано мраком, у бесов в плену. Там водится падаль, протухшие жизни блуждают в поту, не зная покоя, не видя конца, мыча в немоту. Мертвечина не пугает тебя?
Гадко причмокнув, гнильё предвкушая, охотник смягчился:
- А много добычи?
- Хватит на целую стаю. – Донёс я ему, а про себя лишь добавил: на стаю безумных глупцов.
Сложно договориться с озлобленным зверем, пока не нащупаешь толстую жилу, пульсирующую громче других вожделенных желаний. Здесь жадность и голод сплелись воедино и правят животным умом, затмевая собой состраданье. Тепло и добро – все погибло под натиском сильных порывов.
И хищник поддался, не думая много, охваченный целью, стремленьем владеть, не выбирая значенья. Перебирая короткими лапами, чуть виляя шипастым хвостом, эта огромная туша отправилась следом за мной.
Напоследок я обернулся, стараясь глазами девчушку найти, и, молча, ей улыбнулся, продолжая дальше идти. А она всё стояла у старого клёна, спиною прижавшись к большому стволу, по щекам текли слёзы, а во взгляде гуляли немые мольбы. Я отвернулся, себя ненавидя, пытаясь не думать о боли в груди, но долго ещё среди шорохов мыслей я видел её расплывчатый образ, всегда одинокий, всегда позади.
А путь наш был не далёк и не близок, меж корявых деревьев и зарослей колкой травы. Про то место в народе ходит поверье: будто проклято богом, под крылом сатаны. Будто ветхий мудрец жил в том месте когда-то, растил виноград, будто знанием света и богатствами жизни он обладал. Был счастливым и мирным, свободным и честным, широко угощая своей добротой. С его уст не сходила улыбка, с его глаз не слетала недовольства слеза. На вопрос «в чём его драгоценная сила?», он отвечал хитровато «она есть в каждой лозе!». И подумали люди, что лукавит старик, что таит он великую кладезь, а делиться не хочет, вот и брешет народу всякую чушь.
Сговорившись, обманом подкравшись, путями нечистыми к деду пришли. Всё громили, терзали, пытали, желая сокровища света найти. А он повторял: Не ищите! Счастье – везде! В каждой лозе, в каждой лозе… Тогда они растащили его виноградник, копаясь руками в комьях земли. Но ничего они не нашли. Убив от досады покорного старца, плюнув на тёплое тело, развернулись они, и по домам разошлись. Но только не все в тот вечер вернулись под кров: кто-то увяз в топком болоте, кто-то застрял в капкане лесном, а кто-то просто не нашёл дороги домой. Говорят, дедок перед смертью свершил над тем местом проклятья обряд, и теперь там не просто пустырь и груда камней, а вечный туман и холод дыханья могильных теней.
Даже лес отступает пред силой тех мест, даже звери обходят его стороной, даже птицы, летя, изменяют маршрут.
Только людям не страшен запрет: они рыщут по чащам, тревожа покой, приходят к развалинам и роют кругом. Они ищут одно: кто-то богатство, кто-то успех, а кто-то мечтает стать умнее их всех. Они ищут, но не находят, а только загадочно дохнут.
И не гаснет желание смертных сей клад обрести, никто не вернулся, но другие продолжают идти. Самые сильные, самые ловкие, самые смелые гибнут во мраке собственной страсти, и каждый думает, что сможет уйти, сможет сбежать от напасти. Из-за них это место усеяно трупами, земля пропиталась гнильём, и сотни загубленных жизней бродят по кругу, и ночь не сменяется днём.
Человек богом себя возомнил, он придумал и создал свой собственный мир. Сферу законов и правил, область торговли и брани, этот мир полон раздора из-за чепухи, вонзаются в горло за мусор клыки. Человек посчитал себя выше всех, достойным всех знаний, убьёт любого за почесть, успех и признанье. Для достиженья собственной власти, для ублаженья себя в сладострастьи, он замуровал себя в городах, он разработал, как выжить из чрева природы удобств-удовольствий блага, он построил из недр громады-машины, чтоб эффективно и прибыльно посеять хаос и дедовщину.
Там все, даже дети, желают тебя покусать, собственный статус поднять, обидеть, унизить, страхом зажать, за пустяшный «проступок» тебя наказать. Тут всё работает так: хочешь здесь выжить – придётся учиться других убивать. И не важно, что сам ты не тронешь топор, своим каждодневным поступком ты стреляешь, не глядя, в чужой затылок в упор. Тут все пожирают друг друга, исподволь, в думах и даже открыто, начиная с еды за столом, и, кончая, «светлой» мечтой перед сном.
По вымершим улицам блуждают тени в ночи, плетут паутины из лицемерья и лжи, в словах выражая тревогу за «Мир», а в мыслях лишь «Я» да «Я» впереди. Смогут ли эти созданья хоть кого-нибудь полюбить?! Смогут ли монстры хоть когда-то священной жизни вкусить?! Сможешь ли ты подать руку другому во мгле, ни за награду, ни за «рай» на смертном одре, а потому что ты и он – единая сущность в разном мешке, потому что ты и он – одной ниточкой счастья скреплённый вовек. Ничтожный ты Человек!
Так что же в этом дурного? Что плохого быть никем и ничем, и даже вовсе не быть? Тогда и ненужно ничего воротить! В прогнившем обществе не станешь ты выбирать: приспособиться к социуму, бороться с ним или бежать! Поскольку не надо тебе больше в его игры играть! Конечно, тебя будут пинать, шпынять и ругать, чтоб в клетку обратно к злыдням загнать, но тебя это никак больше не будет волновать.
От важности эга очистился весь, ты всё и никто, ушла ярость, обида и прочая спесь. Теперь ты способен пропустить тепло и добро, раздарить эту радость, проникнуть в неё, и эта забота только тебя самого.
Солнечные, горящие лаской лучи я в хладнокровного монстра пустил, стараясь яд желаний его утопить, но его чешуйчатый панцирь не мог ничего через себя пропустить. Поэтому я решил рептилию проучить. И в это страшное, проклятое, прогнившее место повёл я зверюгу шутя, чтоб не гнался за похотью тела, чтоб утроба не разъедала ума, еда ведь найдётся всегда. Но как глупо я ошибался! Что я себе возомнил?! Самозабвенно, чрезмерно наивно и даже смешно. Я мысль пустил вперёд дела, а оно всё равно верх над идеей взяло. Кто не хочет жизни познать, кто ведом только эгом, тому бесполезно веки вскрывать, глаза его плотно закрыты.
Так и с этим животным. Едва почуяв струпьё, в жор он весь обратился, забыв мир вокруг, предчувствуя тёплую плоть. Напал он на мёртвую тушу, вонзаясь зубами по самую кость. Не поймал природным радаром тревоги взрывную волну, не услышал в жадном восторге разъярённой опасности рвущийся клич.
К древней обители случайно коснулся, затронув проклятье, разбив обитателей хрупкий покой. В клубе дыма незаметно кто-то явился, и тихонько подкравшись, отвесил обжоре пинка: Не за чем стряпать из невежества слабых свой собственный ужин! Сгиньте нечистые твари! Сгиньте порочные, спящие души! – разнеслось дугой под луной, прогремев в ночи и затихнув.
Прижавшись трусливо к земле, заскулив от обиды, дикий хищник кинулся прочь, поджав боязливо мешающий хвост, забыв на поляне отгрызенного трупа кусок.
Призраки лишь усмехнулись невесело вслед и снова исчезли, растворившись в мехах темноты.
И стало так тихо на этом кладбище жадин, ни шороха-стука, ни полу-звука. Спокойствие хлынуло мягкой водой, растеклось по холмам и бурьянам, улеглось на душе пушистым туманом. В молчание нити вплетая, прошелестел ветерок, листвою играя. Вещала кукушка, неровно шаги отмеряя. Жизнь и смерть всегда идут рядом, сегодня ты здесь, а завтра – бог знает!
Устало и грустно я развернулся и двинулся к лесу, подальше от печального вида. Искра промелькнула в прорезе кустов, погасла и вновь появилась. В паутине листвы зеркальная гладь нетронутых глаз луну отражала, искрясь и сияя. Я ближе подкрался: из зелени рыхлой, дыханье скрывая, девчушка украдкой за мной наблюдала. Мы встретились взглядом – немое признанье, раскрывшее сердце, стерев всё страданье. Она шла за мной следом, теряясь в деревьях, пугаясь ветвей и собственной тени. Она спряталась здесь, в кустах, выжидая, не зная, что будет, куда ей идти. Похоже, она не боялась, страх весь иссяк, спокойно чужого приняв, доверилась жизни, отдавшись судьбе.
«Видишь ли ты это тёмное небо? Густое, тягучее, притягательное. Пронизанное множеством мерцающих игл, окутанное молочной дымкой лунного света. Такое небо создано для сказок. Страшно красивых, таинственных и волшебных. Они как ночной ветерок, забравшись под кожу, щекочут душу своим неровным дыханием».
Так я сказал однажды одной маленькой девочке. Правда, не думаю, что она меня поняла, ведь люди не слышат чужих голосов.
К тому же Я – волк.
Так начинается эта сказка, и заканчивается эта глава.
Ночь. Волк и человеческая дочь. Луна. Бьётся святая душа, не зная печали, не чувствуя дна. Колдовство. Магия мрака и торжество. Мягкий свет не испугает инстинкты и низшее существо.
Под кровом раскидистых листьев, поджав колени к груди, лежала девчушка, зарывшись в невинные, лёгкие сны, щекою ладошку укрыв.
Я смотрел на неё, и, смотря на неё, ощущал как разрывается сердце моё. Эти грязные с подтёками ноги, этот запах засохшей корочки на исцарапанной коже, это тёплое дыханье парной ещё крохи, эта тонкая шея с голубой веночкой сладенькой крови… Я смотрел на неё, и, смотря на неё, во мне просыпалось зверьё.
Желание растерзать… разодрать мягкую плоть, вонзить зубы в детскую кость, дёрнуть, чтоб хрустнул сустав, и, пока свет в очах не погас, жевать ещё тёплое мясо, отрывая куски, разгрызая её тело на части. А в её глазах будет страх, боязнь насилия в наших умах, она будет кричать, страдать от боли и тёмной водой истекать… И от этого мне захочется ещё глубже пастью кусать!
Желание обладать… Мощью в чаще рычать. Я могу всё, я могу тебя покарать! Ты лишь игрушка, моя погремушка, я сломаю тебя, взбалмашная человечья девчушка. Я докажу, что ты никто, в моих лапах – бац! – и трупьё, я покажу тебе коварство моё, мою власть, моё ремесло.
Желание управлять… Доминировать и убивать. Я – властелин, я решаю, я исполин. И ты уж, дорогуша, меня извини, не в твоих слиах что-либо тут изменить. Я господин. Я твою жизнь захотел и проглотил…
Желания кипели во мне, садисткими видами поднимая муть в голове. Маньяк, что постоянно во сне, в нереальном мире, в агрессии, возбужденьи и зле, доказывает другим и себе, что он на коне, терзая того, кто морально сильней, кто свободен, вне его подчиненья, ни раб, ни плебей, самодостаточен, всегда себе на уме. Желания толкают: УБЕЙ! Посмейся в лицо, раскрамсай клыками её нос и чело, но только не выйдет у тебя ничего, её душа сильней всё равно. Тот её взгляд, что бросает вызов в потьмах, не сломят боли и муки твои, он просто потухнет, оставив занозу внутри. Физически ты её победишь, изнасилуешь, в гнильё превратишь, но душу её не покаришь, ни унизишь, уродством не наградишь. Её суть всегда будет выше тебя, а всё потому что слишком сильно твоё низкое Я.
Желания кипели во мне, но волк стоял, не шевелясь, в темноте. Он распознавал каждый шорох в зверье, ощущал давление адриналина в своём мозжечке, но он не верил ни единой мысли своей, ни одному импульсу, блуждающему где-то в хребте. Ветерок шептался в траве, требования хищного волка нарастали во мгле. Какого же мнения ты сам о себе!? И как это всё мешает тебе! Как глупо зависить от примитивных желаний, похотливых надежд, сиюминутных терзаний! Сколько звёзд же над нами! А мы, обременённые зовом эга, телами, их совсем не замечаем! И правда: ночь, лес, ты под кустиком спишь, а какой-то волк хочет покусать тебя, мой малыш, от того, что ему в череп вдарил инстинкт. Он готов променять всё на этот каприз, на доказательство силы, на покорение воли, не чувствуя лунного сияния бриз. Всё променять в угоду мечте… Слышишь, та птица поёт о судьбе? Мелодия о тишине и о красоте, об этой безудержной и чудной простоте. Смотря вглубь себя, хищник, ты где?
Желания расползались во тьме, оставляя лёгкую слабость в измождённом, но радостном псе. Как же легко, просто стоять на земле! Нагатой прикасаясь к листве, быть пустым, просто никем в никчёмном своём естестве. Зверь сгинул куда-то, оставаться было не выгодно и черевато; его распознали и изучили, поняли и уличили, поцеловали и отпустили. Вернётся ли? Осмелится, сизый? Алчный, паршивый, но глупый и милый…
Я смотрел на тебя, беззаботное божье дитя, и не было монстра, отделяющего тебя от меня, просто не было закрытого в желании Я.
Сквозь себя пропуская прохладу нового дня, кроха тихо и крепко спала, так спокойно и сладко, как спят только дети, наивно и чисто, вкус сказки на лике храня.
Всё случилось, когда по небу тянулись пушистые нити пористых облаков. Через жёлтые листья просвечивалось солнце. Взгляд скользил по толще мясистого воздуха к пыльному горизонту, из которого, мягко улыбаясь, выходил отец, держа на руках ясноглазое чудо. Тёплые пятна охры плясали под ногами, мелодия смеха осторожно растекалась по траве, разноцветными лентами улетая вдаль и теряясь в прозрачной синеве.
И, казалось, не было счастливей людей: отца, кружащего дитёныша в тягучей густоте осени, и матери, с улыбкой наблюдающей за ними.
Так случилась она. Довольный, кудрявый карапуз.
Я видел всё это во сне.
Проснулся и понял: они её ждут, ищут, плачут, зовут. Значит, малышку нужно вернуть, передать людям в руки, а после снова уснуть… Ведь так не должно быть на свете?!..
То утро было кротким и ломким, прозрачным и нежным как вода в ручейке.
Уткнувшись мордой между ухом и шеей, я её пробудил от движения сна. Сначала она потянулась, слегка улыбнулась, открыла глаза – и сперва от меня отметнулась, затем руками кольцом обвила. Наверно, забавная сцена, если смотреть на нас со стороны, но, чёрт побери, мы в этой жизни и нет «другой» стороны.
Раздобыв мёртвой дичи, я бросил у крохотных ног охладевшее тельце, дав понять, что завтрак готов. Вздрогнув, она посмотрела на жалкую птицу, погладила перья, потрогала клюв… Но есть отказалась, взбрыкнув, сурово насупившись и отвернувшись. Что поделаешь?! Мы – помощники леса, его санитары - едим, бывает, и падаль, и гниль. Люди тоже порою заняты этим. Она же невинна, пока без греха.
Пришлось нам по лесу рыскать, в поисках пищи. Ей непременно нужно было попробовать всё: то незрелую мелкую вишню, то ядовитые волчьи плоды – приходилось оттаскивать непослушную милую шалость от опасностей леса, зубами тихонько цепляясь в одежды полы. Она возмущалась, лягалась, пихалась, но намёк поняла и больше запретных ростков не касалась.
По деревьям я тоже, признаюсь, гонять не мастак, но пришлось взгромоздиться, чтоб любопытное чадо с веток достать (барышня дятла увидела там). В общем, залез я на ветку как последний чудак!
Ну и набегался тем утречком я! Отощал, пропотел, а ей хоть бы что! Озорливо, так звонко смеялась, когда усталый, измученный я на землю прилёг, так часто и громко дыша.
Наконец, мне на спасенье, малышке на радость, явился пред нами малиновый куст. Человечий дитёныш набросился бойко на заветную, мягкую сладость, клочками восторг выпуская из бордовых испачканных уст.
Отыскали также орехов и ягод других, наелись дарами природы с лихвой, и поспешили в дорогу, к человеку домой.
Так дивно, что эта малютка доверилась мне. Без слов, без движений, без телесных соприкосновений, без эмоций, без трений, без лишних объяснений. Один только взгляд – и пропасти нет, пропала опаска, робость ушла. Один только взгляд, что объединяет сердца, проложив хлипкий мост меж двумя одинокими Я.
Только глянул той ночью в девчачьи глаза – и вдруг унесло на другую планету меня. В мир, где краски и звуки царят, в мир, где нега и прелесть парят. Один лишь миг, и что-то щёлкнуло тут, внезапная вспышка – и ясность вокруг. Словно хлынуло вихрем её естество, и, мгновенно, ты знаешь о девочке всё. Не то, где училась, не то, чем лечилась, а что-то другое, что только её. Не в теле, не в мыслях, а где-то ещё. Будто чувствовал сердцем её изнутри, каждую жилку натуры, каждую венку любви, каждую клетку её необъятной души.
Как трудно выразить это словами! У всех организмов похожий набор: руки-ноги, страхи-мечты, печень-скелет и пустые мозги – всё одинаково, вроде, но отличается чем-то внутри. Что-то присутствует в каждом или почти: что-то тонкое, лёгкое, едва уловимое, едва различимое, неповторимое, невоспроизводимое… Это нутро. И у каждого зверя – своё. Его чувствуешь сразу, оно сбивает с пути: дрожью по телу, ветром в груди.
Её я учуял той ночью в лесу – средь тысячи разных преград, я узнаю её аромат. До сих пор он мне снится порой: светлый, лучистый, простой, он зовёт меня за собой. А я кричу ей – постой! Просыпаюсь, а это лишь сон.
А всё началось с одного только взгляда. С касания духом чужого тепла. Другого знакомства и вовсе не надо, союз двух глубин, прочнее любого узла. Просто открылись все двери, преграды ушли. Не было шлюза между мною и нею, не было груза, висящим на шее, потому что не было ни её, ни меня, а только единая масса добра.
Девчушка, конечно, тоже познала меня, забытого волка наружу маня. Нащупала пульсом под шкурой ядро, незримое целое, что на всех одно нам дано. То родное, известное нам вещество, из которого сотканы абсолютно мы все: и люди, и звери, и даже растенья – природы основа у всех нас одна.
И всё же дивно, что эта малютка доверилась мне, одними глазами смотря в темноте. Как сумела прочесть, что я ей не враг?! Как смогла рассмотреть зверя сиянье во мгле?!
Неужели людские страшилки, заветы, картинки не оставили след в её голове, не прожгли в ней дыру, затянув бугристым рубцом по глубокому шву?! Неужели выжил единственный девственный ум, не отравленный страхом прожитых бед, не убитый страстью возможных побед?!
Глядящий только вперёд, идущий без помощи предков, на ощупь, один, в пустоту. Чтобы увидеть своими глазами, чтоб потрогать своими руками, чтоб самому корень найти и понять, прочувствовать сердцем – если ненужно, отбросить, и никогда не поворачивать вспять. Всё, что узнал, не копить, а заново чашу познанья испить.
Эту кроху лизнула удача - она способна мир встретить лицом: не равняя, не подгоняя, стойко держась молодцом! Будь то травинка, букашка, пушинка – ребёнок стремится объект весь узнать, а не реакцию мозга быстрее включать. Она смотрит на жизнь не рассудком, чувствительной точкой проникая в суть дела живьём. Честно, я был поражён!
Я сам хранил в закромах ужасный образ людской, она его разрушила в прах, показав мою тесную клетку, научив смотреть через страх. Я увидел всю плоскость и мелкость доли своей, обнаружил зажатость и тяжесть повседневной ноши моей.
Но что же станется с нею, когда отведу я её в волчий клан? Прокисший, болотом застывший, человеческий стан. Погибнет, загнётся или хищным хорьком обернётся, как знать? Что сделает с нею насильников рать?
Научат змеёю юлить, притворно стелиться туманом, со спины удар наносить, оплетая несчастные жертвы обманом. Покажут жадной ярости путь, «дежурной» улыбки хомут, засунут беднягу в строгий формат, расскажут, пугая, малышке, про ад. Невинность подгонят под общий уклад, а после допросят: «Почему ты не рад?»
И то, что струится сейчас, уснёт или погибнет на раз. Лицо исказится желанием власти, нутро изболится от грязной напасти, а в мыслях будет одно: «Это моё! Отдайте всё мне! Преклоняйтесь, гадюки! Вы для меня лишь сырьё! Я выжму все соки, пущу в мясорубку. Заставлю сильных меня уважать, а падким тварям придётся мне ноги лизать!»
Как страшно представить увядшее чадо, потухшее пламя в глазницах души! Как грубо лишить её света отрады, пережав кислород, не дав загубить сей «продвинутый» род.
Она же, весельем полна, рвётся к любимым, стремится «на волю», как к суше волна. Ей хочется в крепость под названьем Семья, она же пушистый птенец, ей нельзя без гнезда.
Малютка мелодию леса от себя отгоняла, спешила обратно к родне. Ей жизнь на ветру абсурдной казалась, ей жизнь средь чудес была не нужна. Она стрекозой летела туда, где всё уж знакомо, без страхов и бед, где правят привычка и память, известный всем бред.
Ты когда-нибудь смотришь на малых детей? Кого мы растим, кто придёт нам взамен? Смогут ли новые чада до Разумного Человека когда-нибудь дорасти? Ты посмотри, чем ты их окружил? Как развиваются эти нежные, слабые, доверяющие жизни мозги? К чему ты их приучил? Они с жадностью поглощают весь твой прогнивший до косточек мир. Это всё, что ты им предложил.
Мир имитаций, игрушек, вибрирующих, пищащих зверушек. Мир развлечений, механизмов и приспособлений, мир грёз, фантазий, воображений, любых виртуальных приключений. Хочешь сокровищ и власти, обхитри «врага», джойстиком двигай скорей! Надоели «людишки» заведённые на повторенья манер, просто нажми и убей.
Мир стимуляций, рекламы, идей. Мир противоречий, сравнений, приобретений, вещей. Мир удовольствий и потреблений, мир экранных героев, увлечений и прочих контрастных затей. «Тебе нужен этот говорящий из пластика зайчик! Он будет твоим всего лишь за тридцать тысяч рублей! У Васи он уже есть, клянчь у родителей и беги в магазин побыстрей!».
Мир этикеток и лейблов, мир зависти, злости и взвинченных нервов. Мир страсти, желаний, борьбы и накоплений, мир страха, ярости, обиды и отчуждений. «Хочу машинку как у него, отдай, а то получишь коленом в дупло!».
Мир наказаний и поощрений, мир награждений и унижений, мир становлений, преследований и гонений, мир удачи и невезений. «Сосчитаешь до ста – получишь конфетку, не будешь выполнять прихоть отца – отведаешь папину плетку».
Мир знаний, тенденций и рассуждений, мир дипломатии, лести и услужений. Мир предательства, трусости и ухищрений, мир законов и антилегальных изобретений, мир общественных рамок и хитросплетений. Мир, где наглость счастьем зовут, где умение двигать локтями почитают, премии за тактику боя дают.
Мир ссор, криков и возмущений, мир оружия, бомб, побрякушек смертельных. Мир охоты, соревнований, спортивных движений, мир блокбастеров, гангстеров, киллеров, пленных, мир агрессии и наслаждений, мир эротики и унижений.
Мир, где есть всё, но нет ничего, мир, погрязший в мерцаньи пустом. Если и есть ад в понятьи людском, ты его не ищи, он уже пред тобой. Ни нежности, ни теплоты. Какой там! «Мелочь, уйди! Ты мешаешь! Маме нужно резать салат, треньдеть с тётей Аллой и идти в салон красоты. И вообще, у мамы карьера, лучше займись чем-нибудь ты».
Этот убогий, искалеченный человеческий мир! Это всё, что ты дитя предложил?
Ты только представь, какой спелой и сильной должна быть душа, чтоб в логово убийственной ямы не засосало с головой малыша! Плюс ко всему у ребёнка есть свой тысячелетиями заезженный мозг, перешёл по наследству от деда, эгоизм мутации генов вгрызся ему в самую кость. Так смогут ли новые чада до Разумного Человека когда-нибудь дорасти? Будут ли они когда-нибудь жить в гармонии, в радости, красоте и любви? Поймём ли мы всю губительность людского пути? Что ждёт нас всех впереди? Самоликвидация, кара, уничтожение нашей Земли? Что же мы делаем, люди, чёрт побери!
Ветка берёзы качает кистью на склоне реки. Её тонкие прутья и листья отражаются на глади воды. Она дышит свободой, пьёт счастье у бога с руки. Будь счастливым и ты, чистое небо в сознанье впусти. Оно всегда рядом, не ищи, не зови, а просто тучи зацикленной в сфере самости мысли ты разгони, в мир благости и откровения ты загляни. И дитя своё жить душой научи, убери общепринятый, одобренный хлам, не строй преграды у него на пути. Пусть он будет не таким жадным и вредным как ты. Секрет прост: полюби!
Лес отдёрнул завесу, показалась округлая плешь, оголяя мягкость и сочность поляны, а дальше снова из деревьев ветвистый рубеж.
Волк и малышка шли по лужайке, собирая собой одуванчиков пух, искринкой в небе на миг повисая, они кружили по ветру, опускаясь на поле, чтобы в мягкую землю своё семя воткнуть. Мы пробирались сквозь плотные стебли, тонкие струйки зелёных волос, наступая на подорожника широкие руки, исчезая в высоком строю колосков. Мы шли навстречу людскому жилищу, смешная девчушка и косматый волчище, как вдруг, из кустов рванул, второпях, лохматый комок, меха крольчиного кругленький ворох. Путь наш в два скока он пересёк, усами ёрзая бодро, впопыхах причитая:
- Надо успеть, надо думать скорее, надо вызвать успех, надо поспеть, надо бегать быстрее! Надо суметь не вызвать бы смех! Надо сделать как надо! Надо…
Увидев тут нас, он покраснел до кончиков длинных ушей:
- Ой! Извините, не думал, что вы здесь стоите. Если б только я знал, вид приличный себе бы придал! А сейчас, вы простите, мне надо спешить, зря меня не судите, я же не знал…
- Куда ты так мчишься, зверёныш пугливый? – не выдержал паники я, - Ты, может, чего-то боишься?
- Я?! Да что вы! Я не боюсь. Быть красивым, обществу милым – к этому только стремлюсь.
- Всех не устроишь, ведь верно, косой?!
- Это всё так. Но я зверь волевой. Вот я и мчусь без оглядки, мне же столько нужно узнать: когда бельчата играют с детишками в прятки, какую мыши любят крупу и как олени спят на лугу.
- Какой прок тебе в этом?
- Как же! Чтобы не быть идиотом?! Не прослыть недотёпой?! Что скажет высший наш свет?! Что заяц глупее их всех?! Что это не кроль королевский, а обычный русак?! Поэтому нужно всё знать, чтоб, не дай бог, не ухнуть впросак. Я же приличный, зверь необычный. Что могут подумать братья лесные, если не буду любезным и милым?
- Что ты лживый, трусливый зайчонок, готовый плясать под любую дуду!
- Что вы! Подумать такое?! Ну и ну! Извините, я правда спешу. Ёжик любит порядок в иголках, расчешу и я свой мех на закорках.
И он умчался, подпрыгнув, уши свои навострив. Остался лишь звон ядовитый, нервозности суетный бриз. Как же порою нам хочется всем угодить! Быть любимым и нужным, не боясь в чужой стуже простыть. Но при этом теряется свежесть, неделимое свойство души, превращаясь в механический скрежет, надломленный очерк судьбы.
Он унёс с собой запахи разных животных, неповторимости тонкий букет, только духа зайца в нём нет.
«Я хочу, чтоб меня все любили. А точнее, чтоб обо мне между делом вдруг не забыли. Чтоб изгоем, outsiderом, случайно не объявили, чтоб в прозвище «looser» меня не заточили.
Как же в нас желание быть угодным сильно! Как же страх одиночества раздирает нутро! Быть «вне», «за бортом» каково? Ген выживания кровью полощет лицо. Изгой. Закидывают злобой его, смеются и ненавидят, гонят, клюют, помыкают и бьют.
Страх «не понравится» заставляет терпеть маскарад, мне страшно, и я буду бороться за каждый ваш одобрительный взгляд, за право быть «нужным» я разобьюсь об заклад. Я буду гнуться, лавировать, нащупывать наугад. То, что вам нравится, делать, изворачиваться на пригодный вам лад. Только примите, скажите мне «брат», я же достоин, я быть другом вам рад!
С теми, кто меня унижает, с теми, кто мной понукает, с теми дружить я хочу. Но объясните же мне, почему? «Мне боязно быть одному!» И, чтобы не быть одному, я запою под любую дуду, я украду и убью, только бы не быть одному! Но что же это, желанье единства или заточенье себя в кабалу? Кого обмануть я пытаюсь, когда пониманья среди врагов я ищу? Ведь я для себя лишь заботы прошу, за вашу ласку я хоть замурчу!Но на самом деле вы для меня нисколечко не важны, по-настоящему вы мне ничуть не нужны. Только я здесь имею значенье, только о себе мои все волненья. Пока я изгой – я уменьшаюсь, ничтожеством называюсь, как только я принят – я возвеличиваюсь, я возвышаюсь, и только ради успеха, ради корысти стараюсь.
Мне нужна ваша любовь, чтоб почувствовать себя вожаком в стае волков. Мне нужно твоё восхищенье, чтоб прогнуть этот мир на своё усмотренье. По сути мне нужно твоё и других подкрепленье, одобрительное заверенье, чтоб из пряток перейти в наступленье. Ты меня любишь – значит, я бог, я король. Теперь я буду с трибуны кричать: «Он изгой!»
Это значит, что сам Я никого не люблю, теплом не согрею, вниманьем не одарю.
Солнце сияло между ветвями, отражаясь в растеньях, в их глянце сверкая. А меж шершавою, стройною хвоей повисли тяжёлые, хмурые тени. Всё чаще и чаще появлялись они у нас на пути, чернильными пятнами грубо вкрапляясь в ажурность листвы, в лёгкий набросок чьей-то руки.
И тут эти кляксы стали расти. Ширеть, удлиняться, обретая черты, с огромною скоростью к нам подбираться, отступая кругом, не давая пройти. Кольцо тут замкнулось – мы взаперти, вокруг только тени, мрак и тоска впереди.
Из этой вязкой, бесформенной жижи возникла одна, сухая колдунья, паучья вдова. В руках её были карты знамений, в глазах – луч коварства, пучок осуждений. Её сиплый, безжизненный голос донёс до нас ветер:
- В храм людской нет вам дороги! Нам было виденье: смерть стоит на вашем пути!
Её тело было всё сжато, сухою тоскою объято, побитое дрожью, разбитое порчей и ложью. Приблизился к ней:
- Хранители знаний, с миром идём мы, не веруя в тайны. Тревоги и беды нам не страшны. Дай нам спокойно до дома дойти.
Она вскинула дряхлую руку:
- Лесной зверь, ты можешь идти. Но девчонка останется здесь; пока не выполнит волю Милорда, пока не исполнит долю свою, ей не нужна твоя волчья морда, она будет звездою в нашем строю.
Малышка смотрела на женщину смело, открыто и прямо, пытаясь сказанье понять, но смысл этих фраз не желал раскрываться, он в прах рассыпался в детском уме. Она в растерянности взглядом скользила по чёрным теням, по лицам унылым, с фигуры старухи, с её морщинистой кожи, с неё – на меня.
- И что же за миссия эта? – спросил владычицу я.
- Пророчество древних, слыхали?! – скрипучею пастью поведала ведьма, с хрипа на шёпот тут перейдя, - Говорят, будто в чаще есть клад невиданной дивы, дарующий власть сверхъестественной силы. Семь грехов его стерегут и так его берегут, что никто из живущих не может тайник отыскать, не расставшись с рассудком и могилу себе самому не откопав. Есть только один человек, способный обресть эту ценность. Кто он – пророки не знают. Но было явление нам, духи спустились, приоткрыли завесы: «Это сможет ребёнок, - сказали они, - пришедший из далёкого края, зверем ведомый, судьбой охраняем. Но если ослушается чадо позывов великих, будет проклят он бездной до седьмого колена!»
Сухость сглотнув и вернув прежний голос, она прошипела, добавив:
- Поэтому нет ей дороги в обитель людей, нет ей житья, покуда не выйдет на след драгоценный! А в этом только мы ей сумеем помочь. Так видят картину тёмные боги, судить её мы не смеем.
И распахнув свою чёрную рясу, она потянулась к девчушке, пытаясь укрыть её в складках тряпья!
- Не себе ли хотите присвоить сокровище Света руками дитя?!
Вопрос достиг своей цели, кольнуло у ведьмы внутри, она отпустила ребёнка, воскликнув презренно:
- Молчи! Что знаешь ты о трудности бремя, что выпало нам, избранникам мира?!
- А точнее поклонникам тьмы! – она прыснула ядом на эти слова, а я продолжал, не видя другого пути: - Что ж, если вы и вправду с могучею силою в дружбе, - вдова в ответ закивала, - вам не за чем быть с нею рядом. То, что вам надо, малышка достанет сама, коль ей от природы это дано. Под вашей воздушной опекой, всегда под присмотром, как на ладони, вы будете знать любое движенье, следя за мгновеньем, чуя шаги. Вы же умеете видеть знаменья, читая молитвы, рисуя круги?!
- Нам дано и сверху того. Но кто же её поведёт?
- Ваш скромный слуга, - приврав тут немного, ответил спокойно ей я.
Подумав угрюмо, старуха кивнула:
- Ладно, будь по-твоему, серый. Так даже сподручней, не нужно всё делать самим. Но помни, хвостатый, мы всё время за тобою следим. Будь начеку, не делай дурного, не мысли подвоха и будет тебе благодать, а пока мы будем ревниво за тобой наблюдать.
- Хорошее дело, но толку в нём нет. Если боги не брешут, - колдунья сморщила нос, - Найдем эту ересь, - её скрутило наперекос. – Ладно, сей клад, но, может, подскажешь, где нам копать?
- Только ребёнок способен это понять! Она выведет к месту, сама того не желая, не зная маршрута, не помня пути.
«Охота за собственной тенью», - мелькнуло в груди. Но ничего не попишешь, надо идти. На этом мы и расстались, оставив ангелов мрака тихо шептаться в лесу, плетя паутину и сквернословя у нас позади.
Вечер обрушился бурей, толстые ветви клоня; гром прокатился по тучам, небо треся и зарядом молний швыряя. Мы шли уже долго по чаще кустистой и вышли к протоке, журчащей в осоке, бегущей в стенах камыша. Вскоре в речушку она превратилась, обзавелась чешуёю и синей волною, оставив болотную пыль. Возвращаться к проклятой поляне, хранилищу трупов, мне не хотелось, особенно с ней. Я доверился сердцу, оно с девчушкой гуляло, грозой наслаждаясь, не прячась от ветра, с улыбкой в душе.
Малышка с травой развлекалась, водила рукою по влажным стеблям, свежий запах ноздрями вкушая, к природным азам возвращаясь, вливая в стихию своё существо.
Шторм всё ругался, свистел и ревел. Шёпотом дождик подкрался, чтоб рассказать нам повесть свою. Сначала уныло, потом веселее, а после он гнал во всю прыть. Вода пузырями покрылась, бурля и скворча тяжело, небесные капли в ней растворялись, проникая в глубины, с теченьем несясь далеко.
Как будто и не было раньше жизни другой: лишь этот шторм, лишь этот гром, лишь только мы вдвоём – маленькая девочка, стоящая в брызгах и вшивый волк с промокшею шкурой – чудят и резвятся, с дождём отдыхая, с потоком ветра играя, смеясь и виляя хвостом. Одна лишь жизнь кругом! И мы рождены для неё!
Какое сокровище?! Где оно? Что? Пустые вопросы, беда от ума. Счастье – в наших телах, а мы – в вихре счастья.
Буря расправила забытые крылья, напомнив, что мы умеем летать. Гроза разметала все мысли, очистив ядро, собрав воедино весь мир, её и меня. И это чудо – для всех, не сокрыто, не спрятано, мхом не укрыто, нигде не зарыто – оно здесь, оно рядом, оно – это ты, это я.
Ливень смыл грязь, оголив чувствительный провод, пустив по сознанью высокоразрядный, пульсирующий ток. Всё просто, что сложно представить, сильно ударив, вызвав парализующий шок. Так глупо всю жизнь разбазарить на поиски клада, который весь здесь, весь в тебе, покоится под плесенью целей, желаний, страхов, надежд, и горько сочувствует людям, что ищут, плачут, зовут, но не могут отбросить все тени, ползущие в сумерках боли, откинуть прогнившую кожу и стать неизвестным, но чистым созданьем, открыто шагающим в мир. Быть всем и ничем – что может быть проще?
Стихии природы всегда дают нам понять, что мы, заблудшие гости, склонные к злости, - всего лишь песчинки, слезинки на фоне небес. И каждая травка, любая букашка – такие же дети земли. Мы не делимы, в симбиозе все вместе, как цельный процесс под названием Жизнь…
Довольны и сыты, любовью согреты, мы укрылись в кистях лопуха. Малышка уткнулась в меня как в подушку, провалившись немедленно в сон, а я всё смотрел на мерцание капель, на пляски дождя на воде и не верил, что это не снится, что яркость, небесная ясность лежит наяву, не пылится.
Привыкшим спать в тёплой уютной постели, с привкусом терпкого чая во рту, укутанным слоем пухового рая, трудно и сложно быть на ветру. Я думал: наверно, и этой дитяти не впору лежать на влажном полу. После ливня, промокшие сильно, побитые ознобом ночным, в объятьях густого тумана, у летней прохлады в саду. Разве выдержит это малый ребёнок, живущий в комфортном плену?! Разве сможет столь хрупкое тельце отстоять предрассветную мглу?!
Я опасался. Теперь мне понятно: кто настоящий слабак! Я снова попался, старый философ и просто дурак! Она была сильной, крепкой, упорной, немного сопливой, но в целом – здоровой. Я снова учуял боязни знакомый мне вкус, разболелся на шее застарелый змеиный укус.
Смесь из боли и страха, как чётко я вижу тебя, чувство угрозы любимому чаду, теперь я понимаю тебя. Это последний сучок на тростинке, на перевале волчьей тропинки от толстого, жирного Я к бестелесному, простому, к тому, что за «я». Здесь и был я когда-то убит, любуясь СВОИМ как картинкой, пугаясь МОЁ отпустить, храня СВОЁ на высокой перинке, готовый любого за драгоценность побить. Обладать некой вещью, чистым ребёнком, не суть, это не делает личности чести, это губит её на корню.
То утро нагрянуло рано, раздвинув туманы, отбросив мечты. Мы шли вдоль реки, наевшись целебных кореньев и диких плодов, расставшись с печалью, тоской и борьбой.
Расстилаясь по грунту, шурша существом по камням, нас вынесло к морю, в объятья бурлящей воды. Весёлые волны в салки играли: ныряя в глубины, теряясь в бирюзовом потоке, чтоб затем на миг появиться, часть круглой спины обнажая, и снова исчезнуть в пучинах морских. Достигнув земли, они бросались на берег, проникая в мельчайшие щели, лизнув облуплённое дно, и обратно к друзьям отправлялись, отступая блаженно, шипя пузырьками, оставляя лишь взбитую пену и тихую грусть.
«Я расскажу тебе сказку одну. Не знаю вымысел или преданье, но она начинается так: когда-то давно он встретил её на солёном берегу слоёного моря.
Прозрачного неба прямая пластина из тонкой слюды легла под наклоном, сливаясь вдали у истёртой черты. Уже слышалось шарканье солнечных ног, уже праздник врывался в прибрежную жизнь, встречая бегущий рассвет. Он шёл по чужим отпечаткам, оставленных кем-то на мокром песке, любуясь волшебною точностью, святой совершенностью чьих-то ступней. Он увидел её у кромки воды: спокойную, тихую, тонкую стать. Она пела с водой, по махровым камням аккуратно ступая, она впускала любовь, всем сердцем свободу питая. Она была неземная, чистого неба слеза, дикий отросток природного рая, живого утра роса.
Он окликнул её, она обернулась и загадочно так улыбнулась… С тех пор он был рядом всегда, куда б ни бросала старуха-судьба. Она в реку бродом – он в воду за ней, она по лесу галопом – и он спешит ей вслед быстрей.
Да, она любила его, любила как всё мирское существо. Он же богиней нарёк, возвышая, славя её, себя забывая. Он отдавал ей всё без возврата, без надежды когда-то вернуться обратно. Он чтил её образ, себя презирав, он питал её космос, священность свою отрицав. В итоге, разбившись внутри на куски, его сердце сдавили тугие тиски, расплескав весь жизненный сок. Он высох, иссяк, перекрыл себе счастья поток, наполняя другого сам весь издох. Тот, кто тянется к свету, сам есть холод и мрак, только уродливому человеку красотою нужно разбавить свой шлак. Тот же, кто красив изнутри, идёт по миру, свежесть плеская, чужие широты ему не важны, сравненье и стимул ему не нужны. Являясь цельным созданьем, он плывёт по реке волшебства, объединяясь с общим сознаньем, он становится частью святого родства.
Убирая одну половину, отправляя оставшуюся в рот, нельзя найти сердцевину, не вкусив целиком этот плод. Видишь ли, не бывает на свете ни высших, ни низших, всё одно, всё едино и очень, очень красиво. Это как смешение жидкостей из разных сосудов: я перетекаю в тебя, ты – в меня, и без пересудов. И там, где размыты границы, где потеряно «я» или «ты», там начинает радость сочиться, бьёт горный родник, которым можно напиться. И это обычное, хрупкое чудо называют Любовью. Любовь ни к себе, ни к другому, а чистой энергии светящийся луч.
Не знаю ложь это или сказанье… Но эти волны напомнили мне… Когда-то давно он встретил её на солёном берегу слоёного моря…
Ты спросишь, что же стало с беднягой, позабывшим себя, растворённым в подруге?! Отвечу: от него осталась лишь тень. Скитающаяся вяло повсюду. Все, кто теряет натуру, отвергая свое естество, все, кто в конфликте с природой, не видят тела нутро, все, все превращаются в пепел, гонимый ветрами, пленённый водой, не нужный светлому небу, не принимаемый даже землёй.
Поэтому помни себя, держи, не теряй. Не ломайся под тяжестью груза, не бросай душу свою, ведь в тебе ещё теплится муза, сохрани её редкий огонь. Не гонись за вымыслом мозга, не кидай судьбу в произвол, ведь в тебе живёт солнце от бога, будь собой, будь собой. И тогда, соединившись с вечным огнём, ты вплетёшься в общий, священный узор, чувствуя ритмы могучей вселенной, ты отдашься ей целиком.
Предательство, жадность, обман – всё это фикция ложного мира, стряхни предрассудки, стань чистым сияньем, окунись в настоящий дурман.
Ты знаешь всё это! Язык, что от сердца, слушай его. Не потеряйся, следи за собой».
Море гудело у нас под ногами, заглушая шаги, отмеряя приливом часы. За спиною всё отмирало тихонько, слышан был шелест мёртвой листвы, вся прошлая жизнь испарялась куда-то, уходила бесследно, сжигая воспоминаний мосты.
Между валунами рябыми легко пробираясь, босыми ногами ступая небрежно по острой прибрежности скал, брёл путник (полубог, полубес, полумуж), свободой плеская, стелящийся дым изо рта выпуская. Он был при себе, без цели у моря гуляя, пластиковый мусор ногами по пляжу пиная, бездумно ракушки в карман собирая. Мы с интересом за ним наблюдали, но ближе спускаться не стали. Завидев странную пару, он сам подошёл, не моргнув даже глазом, и, молча, продолжил рядом идти, отравляя дыханье едким запахом жжёной травы.
- Это цветы дикой мирты, - сказал он, смеясь, - другое название – флирта. Танец со смертью, щекочущий нервы, срывающий крышу. Классная штука, чёрт побери!
- Зачем тебе это? – возник тут вопрос.
- Почему бы и нет?! С чем дьявол не шутит! Я тоже не прочь пошалить. Хочешь, танцуй вместе с нами! – Он протянул мне прозрачный, круглый сосуд, наполненный дымом, покрытый вуалью из тайны и лжи.
- Со смертью мы потанцуем, позднее! Пока я в соцветии жизни, я буду вкушать её аромат.
- Да брось! Жизнь скучна и занудна, и лишь иногда можно почувствовать кайф: подняться над морем, ходить по утёсам, не бояться упасть. Разбиться о рифы, столкнуться и с богом, и с чёртом, быть безумным и буйным, смеяться до колик, а потом на коленях рыдать. Вот это жизнь! Это буйство мгновений! – его мысли сияли, предвкушая экстаз, его пальцы сжимали стеклянную колбу, боясь потерять.
- Но в погоне за ощущеньем, упускаешь весь мир! – добавил после паузы я.
- Ну, если не в удовольствии счастье, зачем тогда вообще эта жизнь?!
- Жизнь дана, чтобы жить, а не тешить желанья.
- Чушь! Если не в драйве, в чём тогда может быть смысл? – разошёлся юнец.
Мой дух отозвался устало:
- А есть ли смысл в постоянной погоне?! Безудержной гонке за исполнение сиюминутных порывов?! Есть ли смысл в бесконечной борьбе за наслаждения тела, в усладе вялых, бездумных мозгов?!
- Ну, старик, ты загнался. Я даже под кайфом так не пою, - поведал он честно. – Что куришь, признайся?
- Я не курю. Но вопрос не в том, что делаю я. А в том: от чего бежишь ты?!
Паренёк остановился, подумав, и тихо озвучил:
- Что ещё про меня ты расскажешь?!
- Уверен, что хочешь узнать?
- Я готов, продолжай. – Смиренно настаивал он.
- Все мы – участники пряток. Весь мир – большая игра. Кто-то верует в чудо, кто-то ловит успех, а кто-то плетёт свою жизнь из разных утех. Мы все – лишь размытые тени, потерянны связи, где свет – там обычно нас нет. Я стремлюсь к вечной славе, пытаюсь быть у всех «на устах», ты – копишь моменты, выдуваешь искру, бежишь за импульсивным порывом, ищешь чувственный всплеск. Названия разные, толк здесь один: как утолить своё эго, остаться в забвеньи, себя напоить. Мы кормим зверька, а он всё растёт, с каждым днём требуя больше и больше. И этому не видно конца. Это ком. И очень здорово прятаться в нём. Но жизнь за стенами ни с чем не сравнима. Мы просто боимся порвать эту нить, остаться одни, без жильца, без вечно голодного «мегазверья». Ведь тогда нам не за чем будет бежать, не к чему будет стремиться, проще в омут с главою или сразу топиться. Но быть одному, в пустоте, и видеть мгновенно всё без купюр - на это нужно решиться, оставив рабство своё, забыв про пиджак «от кутюр»! От этой неизвестной тиши, от этой молчаливой свободы бегают все: бегаю я, бегаешь ты. Но если позволить, хоть на секунду, этой жуткой тревоге, борьбе, скукоте, уродству и боли себя с головою накрыть, откроется дивная штука: чистое злато польётся рекой. Смотришь – и здесь уже нет зависти, злости, пропала тоска и мольба, здесь только спокойное, мягкое счастье, о чём ты мечтал, но не мог обрести. Но пока мы не доверимся ветру, не впустим в себя его бурный поток, чтоб он очистил нам сердце, сравняв нас с землёю, посеяв в пустотах семя добра и любви, до тех пор будем прислуживать мы, мчась за «дарами» своему «королю». Видишь ли ты его мерзость и скупость, отследи его подлость и трусость, ведь это всё ты, а не кто-то другой.
Мы молча брели по берегу моря, оно смывало следы, разбиваясь о камни, унося в океаны томные сны. Чайки плясали по всклоченным волнам, белый парус плыл где-то вдали, а мы плавно скользили к закату, оставив стеклянный сосуд позади.
В прибрежной отвесной стене, что в корнях и клейкости глины, чернела большущим овалом дыра, своей глубиной лукаво мигая, обрамлённая камнем, явно жилая, зияла отверстием лисья нора. В той темноте барахтался кто-то, пробираясь ко входу, пыхтя, в дверях показалась чья-то мохнатая попа, белым хвосточком трусливо виляя, каждой шерстинкой от страха болтая.
- Простите, любезный, - послышалось в зобе норы, - Ошибся пещеркой! В этих краях я не местный, но домик чудесный!
Ответом был рык. Наружу явились длиннющие уши, прижатые к телу, трясущийся нервный тик.
- Ну, перепутал! С кем не бывает?! Мильон извинений вперёд! Я шёл к Дню Рожденья, ежиху поздравить, она давно меня ждёт. Есть приглашенье, рябинка на шубе, чтоб видели почести все. Не скальте вы зубы! Вы же разумны! Нельзя встречать так гостей! Я же случайно покой ваш нарушил, не считайте моих вы костей! Просто у вас похожи квартиры, но у ежихи, конечно, получше приют. Вы только не злитесь, здесь тоже прелестно. Ой-ой, осторожно! Спасите! Тут бьют!
Заяц вылетел вихрем из лисьего дома, поруганный рыжим за вторженье бесстыжье, удирая средь тявканье грома, с веткой рябины на морде, с негодующий пеной у рта.
Потревоженный лис высунул морду, вдогонку лаем скрипя, а вислоухий скользнул ко мне в ноги, всем телом дрожа.
- Хорошо ль ты подумал, косой?!
Он моську откинул и пискнул лишь: - Ой!
Наш путник в защитном порыве палку с пола поднял и в хищного зверя направил точный, смертельный удар.
- Что ты делаешь, парень? – спросил его под руку я, - Это твоя кровожадная тень, что преследует вечно тебя?
Удивлённо:
- Я пытаюсь злобному гаду за бедного зайца влепить!
- Разве можно добро, пониманье, заботу кому-либо силой привить?!
- Но нужно же твари хоть как-то за жаркий приём отомстить?
- Ну и кто из вас хищный: убийца или тот, кто хочет убийцу убить?!
Уныло:
- Видимо, оба. Но как же здесь тогда быть?
- Только любовью чужую злобу можно унять. Но пока ты пустой - даже не пробуй, а то придётся вас разнимать.
Увидев угрозу, рыжий зверь скрылся в жилище, не желая тягаться с грозным двуногим и лохматым волчищем.
Осмелев и воспрянув, здоровые уши подняв и расправив, крольчонок тихонько вышел вперёд, осторожно и робко, будто ступая на тоненький лёд. На это малышка слегка улыбнулась, нагнулась, протянула руку ему; не спеша попрыгайчик вытянул шею, обнюхал ладони и позволил спинку погладить свою. С морды счищая рябины остатки, заяц поносил лиса так гадко! Смотря на ворчащий белый комок, пробрало тут меня, удержаться не смог:
- Ну что, королевский?! Не в почёте здесь гонор манерный и звон твой пустой? Народ здесь простой. Без затей, без причуд. Не понимают сложных узоров, что в свете плетут.
- Да, язык грубой силы один им знаком, - сказал грустно заяц, лизнув нос языком.
- Зачастую с другими нам нелегко сговориться, зависть, величие, страх, мешают нам подружиться.
Вислоухий подпрыгнул:
- Подружиться с кем? С этим? – он нервно сглотнул и глазами моргнул, - Ты, серый, с дуба слетел? – от волненья ушастик забылся, позволил фривольное «ты», - Хочешь, … хотите, чтоб он меня съел?
- Но от меня же ты не бежишь? А от мысли о вшивеньком лисе – вон, весь дрожишь!
- Но вы же не думаете мной закусить? – с надеждой окинул нас взглядом косой.
- Зачем ты нам нужен, котёнок худой! – добавил с юморцой паренёк, но кролик не понял намёк:
- Я, между прочим, кроль королевский, питаюсь не дурно, шкурка вся с блеском, а под шубкой не дурный жирок, так что я в полном порядке, дружок. Это у вас, человеков, всё не как у зверей…
- Полно, касатик, не сравнивай нас и людей, - остановил перепалку словесную я, - им сложнее, они живут постоянно в мире идей! Но нам всем общую мудрость нужно пытаться узнать: ведь только совместно, в едином дыханье можно чистый рассвет увидать. Только одним, большим организмом, вобравшим силу всех рас, стихий и зверей, можно жить с оптимизмом, не боясь любовь расплескать. Да, порою другие стремятся нас покусать, свою правоту доказать и поглубже в землю втоптать. С такими, конечно, не нужно водиться. Но попробовать можно всегда: не обижаясь, не закрываясь, по-доброму так объяснить, что конфликтом проблему вражды не решить, что надо сначала в себе едкую злость удалить. Ты разве видал у кого-то стопроцентное, абсолютное зло? Такое не водится ни у кого. А если с наладкой контактов всё же не вышло, не пугайся, не квёлься, а просто посмейся, ведь это очень легко.
- Может мне ещё кланяться в лапки? тем, кто хочет отведать крольчатки???
- Неужели не видишь как всё это смешно?! Есть глупенький зайчик, он спутал жильё, ворвался в пещеру, в чужое гнездо. Там хищный лис, обиженный жизнью, его задето нутро: «Кто посмел войти во владенья без спроса моего?». Он гаркнул на гостя, теперь задето зайчонка нутро: «Как посмел старый рыжик обойтись так со мной?!». Сидят оба и бесятся злобно, у каждого рана, задето живьё. Внутри грызёт червь, он природную силу сосёт, как мушка качает и требует новую кровь. Откинь своё эго! Расслабься и смейся, ведь это ужасно смешно!
- Может вам и смешно, - обиделся бедный зверёк, - а я спешу на званный обед. Развлекайтесь тут сладко, а я ухожу, только не смейтесь мне вслед, - пробурчал удручённо так шустрик и быстренько прочь поскакал, прыгнул у берега в кустик, чтоб никто его боль не видал.
Куда мы идём? Зачем нам нужен заморочек никчёмных, сокровищ бездарных, чужой, навязанный строй? Почему мы падки на сладкие речи, почему позволяем другому зажигать за нас свечи, почему мы за предводителем тупо бредём, не понимая, что это сон? Почему нас успокаивают фразы: «так надо, так подобает», почему мы не чураемся этой заразы, а как заведённые куклы по установленному кем-то маршруту идём? Почему мы не расследуем, не изучаем, а в условные игры беспрекословно играем. Кто сказал, что всем нужно молиться, кто указал, что ребёнок должен бороться-учиться, кто вас напугал, говоря, что жизнь – это битва, и чтобы выжить, нужно другому в глотку вонзиться?
Дело в том, что мы безумно боимся. Хотим в безопасности быть, но не знаем, каким способом безопасности этой добиться. А в уши гудят: «Хочешь жить, нужно вертеться; хочешь есть, нужно становиться убийцей; хочешь дружить, принимай законы зверинца; не хочешь одиноко дни проводить, в изоляции нелюдимца – соперничай, спорь и хитри, тогда ты будешь таким же, как мы». Это угроза, это шантаж, необходимо иметь мощный разум, чтоб не купиться на этот муляж.
Из-за желания безопасности мы примыкаем ко всем: к фамилии, к расе, к стране - но это вовсе, отнюдь, не безопасно, а наоборот, очень и очень опасно. Во имя безопасности «семейного» рода мы отделились от всего остального, и теперь опасно стало везде: в чужом городе, на вражеской улице, в соседней избе. У вас свои законы и нормы, а у нас в народе – другие, как же нам не убить друг друга, ведь мы такие «чужие»! Но присмотрись, мы ведь родные, такие разные, но близкие и дорогие! Что же мы во флаги и религию как психи вцепились, не видишь, безопасности этим мы так и не добились! Твои «порядки» не внесли в твой разум порядка, может, хватит играть в эти бесполезные, конфликтные прятки?!
Скрываясь в привычке, устоях и прочих условных кавычках; не желая беспокоиться, травмироваться, чего-то лишиться, мы пропускаем лихую, бурную жизнь, предпочитая в стабильной темнице томиться. Зачем реагировать на любое движенье, на вызов судьбы драгоценной, когда можно записать ответ полноценный и включать его непременно, от случая к случаю, не вникая в проблему, не решая её совершенно! Но жить невозможно спустя рукава! Либо ты присутствуешь в каждой проблеме, осознаёшь каждый миг, смотришь на вещи целиком и разумно, тогда каждый вызов является новым, а взгляд твой не мутный, ты открыт абсолютно. Либо ты пускаешь секунды бежать самотёком, не присутствуя в мгновении толком, реагируя как тебя научили другие или опираясь на прошлое, на опыт, который никогда не сможет ответить на вызов достойно. Ты не всматриваешься в сущность, а машинально ответы даёшь, ударили – ударяешь и никак суть чужого удара ты не поймёшь. И вот, ты уже не живёшь, а механически действуешь, трупом по дороге идёшь. Переваливаясь с воспоминаний, традиций, мечтаний на знакомые грабли повседневных страданий. Это закрытая сфера, в ней нет продыху от надоевшего эга. Ты становишься жёстким, раздражительным и агрессивным. Твоя безопасность на самом деле самоубийству равносильна.
Ты как все, но, по сути, ты всё время один, в шумной толпе одинок, нелюдим. И это всё, что может предложить тебе этот мир? Ища покой и порядок, мы попадаем в бездну желаний, хаоса, пряток. Это не выход, остановись, осмотрись! Неужели не хочешь узнать, что значит жить без предрассудков, проторенной схемы, до боли знакомой тропы?!
Есть забавная фраза, её говорят детям, когда они за другими повторяют проказы: «Если все будут прыгать с крыши высоченного дома, прыгнешь и ты?! У тебя есть свои на это мозги!». Остановись! Кругом зависть, насилие, страх, суета, отсутствие света, тепла и добра. Удовольствие множится, технологии, сервис, комфорт, но не приносит это жизни покой. Не приносит радости и вдохновенья, не приносит любви и творенья. Мы сосредоточенное на себе поколенье и растим таких же убогих, зацикленных на становленьи! И это длится уже очень давно. Жить по-другому слабо?! Есть ли у тебя на это мозги? Не прыгать в бездну желаний, довольства, тоски?! Индивидуальное стремление эга приводит к агонии этот приспособленческий мир. Неужели не видишь всю мрачность этих чернил?!
Это не значит, что нужно вести борьбу против правил, колотить себя в грудь с криком «Достало!». Мы же пытаемся новую жизнь обнаружить, а для этого надо откинуть всё то, что ненужно, старые способы не применимы, эмоции-чувства пусть проходят спокойненько мимо. Мы истинную безопасность нащупать хотим, не царство спящих красавиц и нафуфыренных мим. Раскрепощённость, тишина и уют, ребёнку спокойно там, где его не ругают, не бьют. Мир без стресса, насилия и самоедства, мир, где зажимом не поколечено детство. Не знаю, поймёшь?! Но это может дать нам только любовь. Любовь не к кому-то, чему-то, а сразу во всём и ко всему. Из всех щелей льётся, искриться, разрушая кромешной тьмы шелуху.
Так откуда берутся гармония, красота и покой? Или на вечные муки человек обречён? Попробуй ответить, ройся, ищи! Что мешает выйти любви, кто стоит у неё на пути? Может, это большой самопоглащёненький Ты? Может, ты сам не даёшь распуститься любви?
Ставь всё под сомненье, самостоятельно разбирайся во всём. Не полагайся на Васю, на меня, на весь сумашедшенький дом! Расследуй, копайся, узнай! Есть ли смысл во всей твоей жизни? Может ли прожитый день называться ПРОЖИТЫМ ДНЁМ и ради чего мы все на планете живём? Только ты сможешь это понять, только ты ответственен за свою счастливую, радушную стать!
Смеркалось. Розовым шарфом укуталось небо, вбирая ушедшего солнца лучи. Темень сгущалась. Растянулась над морем ворсинистым пледом, пропуская сквозь синие нити звездушек пучки.
Втроём, мы собрали дровишек, отыскали сухую кору и развели огонь для согрева на тихом морском берегу. Юнец из мешочка вынул краюшек хлеба, сыра кусочек вынул на свет, у проточной воды собрал отражение неба, из травинок отвар заварил на обед. Мне по нраву пришлась корочка сыра, девчушке напиток, проникший в животик знакомым теплом; мальчишка, наевшись мучного гарнира, подставил губную гармошку ко рту, разрезая ножом тишину.
Звук поначалу был резким, нескладным, но потом растянулся в ровную гладь, стал мягким, овальным и перестал окруженье пугать. Казалось, будто тысячи тоненьких линий в высь за собою манят тебя, на музыкальной подушке взлетая, ты мчишься прочь от огня, по верхушкам сосен порхая, пузом с волнами песок вытирая, под полог небес забираясь, спиралью мелодию душ обвивая, а затем в тяжёлое тело своё возвращаясь, земли легонько касаясь, украдкой споёшь и снова взлетаешь. Странная штука, наш этот разум, едой не корми, только дай погулять. По лугам, по полям поскакать, лишь бы не в данном моменте, под шкурой скучать!
В общем, вышло подобие скромного пира, на который слетелось пол прибрежного мира. Были крабики, совы, ежи; кто погреться, кто крошек наесться, остальные просто на дивные звуки пришли. С детских, ласковых рук альбатросы кормились, на юнца с опаской косились, а меня вообще сторонились. Шустренько мышки по норкам возились, кабанята поодаль гурьбою носились, но к непонятному люду идти не решились. Малышка с восторгом раскинула руки, подставила звёздному небу глаза и завертелась юлою по кругу, кудри разбросив, кружась, хохоча. Будто не знала «чудес» индустриального мира, пластмассовых кукол, машинок и мишек больших, набитых «для деток» нефтепродуктом, развивающим бег от реального мира, отвлекающим мозг от чудес за окном. Будто вышла из крохи механики необдуманной вялость, информаций безмерных, голосов непрерывных навязчивый шум, её тело больше не внушало вам жалость, оно свободно и плавно текло, чувствуя природный, естественный гул. Будто и не были её мышцы страхом прижаты, будто и не были мысли бутафорной жизнью зажаты, будто всегда без надломов росла! Какая живительная сила – эта наша земля!
Я поодаль держался, сторонясь жара костра, мой инстинкт велел мне не жаться к опасной тяге огня. Я смотрел на фигуры, мелькающие где-то вдали, в пламенном свете беззаботно порхая, в праведном смехе искру выдувая. И тут стали мешаться красок круги, эхом сливаясь в сонной пыли. Вихрем окутала дрёма меня, запорошила мозг, в королевство чумных увела. Не знаю, сколько часов я проспал, очнулся – а вокруг полнейший развал.
Чёрные угли везде разбросало, перья, палки, хвосты по песчаной косе разметало. Пепел и дым глаза разъедали, губной гармошки куски душу терзали. Сквозь предчувствие, ветер и брызги я пытался дитя отыскать, по спине шли мурашки: надо бежать. Наткнулся на два израненных тела, перекошены лица, их болью задело. Понюхал детей – они были мертвы, зубы разжаты, глазницы пусты.
Как же случилась эта кончина, как приключилась здесь такая картина? Так быстро с планеты их унесло, так мало на свете секунд отвело. Чтоб в нынешнем месте им повезло! И всё же, как много всего они не узнали, как много любви в себя не вобрали. Не отыграли сказку свою, не пропустили чрез жизнь счастья мечту.
Чувствуя их предсмертную боль, я ближе ступил, на губах крупинками соль. Лизнул на прощанье ещё тёплую щёчку, носом уткнулся в знакомую мочку, развернулся уныло и прочь от моря побрёл, оставив тела ждать птиц до утра. Запах запёкшейся крови мне сладкую песенку пел, но есть не хотелось, хоть мяса давно я не ел. Завыл бы с тоски на луну, но времени суток что-то никак не пойму.
Сзади послышались шорохи, стоны, чёрным дымом запружило кругом, меня обступили призраки-клоны, ставя ворс мой на шкуре столбом. В небесных слоях раздался гомон вороний, и кто-то каркнул мне в ухо надгробно:
- Боишься?! У волка забрали игрушку, с кем теперь будешь нянчиться ты? А-а, злишься?! Не хочешь скончаться от боли в огне как они?!
- Нет во мне ни злости, ни страха, мне смерть не страшна, ни своя, ни чужая, я с ней давно уж знаком, это обычный процесс окончанья всего.
В тенях обозначился образ, из чернильной жижи восстав, лицо, испещренное гнилью проказ, наклонилось, с грязной усмешкой сказав:
- Неужели тебя не пугает смерть любимых, невинных существ?!
- Их души свободны, они не зависят от мёртвых веществ.
Владычица тёмных явно желала ответа другого, сверлила очами, принятие смерти для неё было ново.
- Но вышло эффектно, - согласился с ней я, - Только зачем тебе, ведьма, эта нужна кутерьма?
Тут колдунья отпустила на волю себя, проклятья и горе зовя, грозила расправой, чёртом и мраком кленя. Она была в нетерпеньи, злостью кусала, ядом травила, желчью слова приправляя, алчно зубами скрипя:
- Ты занят не делом! Страх твой иссяк. Ты не ищешь сокровищ. В безделье погряз! Мы ждём твоих действий, следим за движеньем, а результатов всё нет!
- Забудь ты всё это, выкинь эти кошмарные сны, встречай жизнь поэтом, и не будут ночи пусты. Ну и наворотила, старуха, ты бед, к тому же и «компаса» теперь с нами нет.
- Да живы они, - скрежетом сиплым старуха признала, - это лишь мысли твои. Туман в голове твоей я напускала. Припугнуть хотела тебя, чтоб не тратил времени зря.
Шоком морозным обдало как будто меня. А она продолжала, хрипя:
- Возьми себя в руки, волчище, девчонку треся, пусть покажет дорогу, клад наш маня. Иначе – ты знаешь, что будет. Обречён ты на муки, ада страшней, погостишь у меня в логове змей. И помни: невинные жизни в твоих же руках, и держаться нити все на соплях.
- Не тронь ты детишек! - был мой ей ответ, - Я выполню данный обет. Но не знает дороги малышка, она же совсем ещё ангел, глупышка, не чувствует алчности след.
Лукаво щуря глаза, тайное знанье в архивах храня, сверху вниз надменно смотря, колдунья кусочком величья одарила меня:
- Могучие силы нам нашептали, что след тех сокровищ ведёт в монастырь, что на вершине горы. Там жрицы в белых нарядах вкушают его неземные плоды. Поди же туда с дитём человечьим и дар сей у них отними!
Сказав, эти фразы, загрязнив рассвета лучи, поборница тьмы отбыла восвояси, осквернив прелесть ночи, разделив её на куски.
Стряхнув с шерстинок мрачные сны, я с пола поднялся, навострив на случай усы. Медленно чайки над морем порхали, свежестью волны на берег плескали, а на песке, в укромном из каменьев углу, зарывшись в одежды, пережидая предрассветную тьму, тихо сопели парень и крошка, юнец похрапывал хрипло немножко.
Радость хлынула градом из глаз: их бьются сердца, в них свет не угас! Мыслью коснулся их лбов осторожно, счастье взлетело с ветрами и осело над ними балдёжно.
Что же такое Жизнь? Что значит «живём»? Почему боимся слова «умрём»? Где находится состояние жизни живьём? Где оно? В чём?
Вот растёт цветок, мы видим, мы знаем, его называем «живой». Что случится, когда его мы сорвём? Вроде всё тоже: стебель, листки, лепестки; под микроскопом клетки на разных планах видны. Но почему-то не делятся, не работают больше они, в них сломан нерукотворной природы отпускной механизм. И мы чувствуем, цветок мёртвый, он «неживой». А что изменилось фактически в нём?
Где хранится энергия вихря, живительной силы божественный ток? Что заставляет бежать по стеблям поток? Что провоцирует лёгкие сделать свой первый глоток? Его не увидеть лупоглазой машиной, его не измерить на весах в магазине, не пощупать, не нюхнуть, не лизнуть, можно лишь сердцем почувствовать невесомую, необъятную глубь. Это она струится по венам, это она пульсирует соком в деревьях, это она разливается паром по землям, это она рассеяла Жизнь по планетам. И если ты не соприкасаешься с этим мощным явленьем: в себе, в людях, в небе, в животных, в растеньях (не словесно, не мысленно, вообще бестелесно, внутренним компасом ощущая другого всем духом совместно) – значит, по жизни мертвецом ты бредёшь, обособленный от единой энергии целой вселенной, так ничего не поняв, не изведав, так в неведении ты и уйдёшь, лишённую жизни жизнь проживёшь.
Но когда ты касаешься тихой заботой цветка, тебя обволакивает тёплой дружбы река, импульсы счастья гуляют от цветка до тебя, богатство природы даёт и поглощает рука. Теперь вы друзья, и это связь будет с вами всегда. Но если ты самодоволен и отделяешь себя от цветка, между вами нет отношений, между вами стоит непроницаемого эга стена, ты не увидишь красоту этих линий, ты не различишь этих ярких полос переливы, ты не почувствуешь силу и кротость цветка, потому что ты далёк, запрятан в себя. Не брызжет, не растекается сок, пережат «умным» умом душе кислород. И ты вовсе не бог, а жалкий, убогий урод, сорвав наполненный жизнью цветок, гордишься собою, оставив в вазе «для красоты» умирать священный росток.
Толк есть лишь в общем со-единеньи, соитии с миром, слиянии в танце священном. Объединение с птицей, с сыном, с чувством, с сомненьем; восприятие слова, мгновенья, цветка, ощущенья.
Животным отчасти это дано (единство с природой, пропускание ритмов планеты через нутро), но только одно им, увы, не разрешено: познанье себя, осознание страхов, мотивов, волнений, понимание сути, присутствие разума в каждом движеньи. Человек же способен почти что на всё. А он зарылся в угожденьи желаньям, в плетение шара вокруг себя самого.
Быть зверем – это естественно, это нормально. Быть Человеком – это волшебно, феноменально!
Волк рассказал детям на утро про ведьмин приход, умолчав про виденье, шантажа оборот; мальчишка воспрянул: от безделья и лени подальше держась, в приключенческий дух с лихвой уносясь. Ему показалось «интересной» затея с поиском клада, ему самому ничего в нём не надо, но рыскать по свету – почему бы и нет, ведь нужно как-то потратить «бесконечной» юности множество лет.
Малышка камушки в воду бросала, в наши планы не особо вникая. Я лишь взором провёл её к пику горы, спросив в подсознанье: «не хочешь с нами к верху пойти?». Она глянула в небо, костяшки хребта изучая, и двинулась в сторону смело, своё согласие так выражая.
Подъев съестные запасы молодого героя, все трое в горы пошли, по узко завитой тропе, пробираясь к неизвестной святыне, в лагерь на высоком столпе. Солнце притронулось к землям, набегая волной, посылая лучи резвиться по кронам, роняя тепло на заливные луга. Девчушка и парень в дороге игрались, обгоняя друг друга, руками в одежду цепляясь. Он перестал в ней видеть просто дитя, никчёмное тельце с соплями у рта. Теперь он чувствовал в ней человечье нутро, неподдельную ценность, достойную, равную плоть. Вчера он и взглядом её не касался, а сейчас таскал на плечах, не боясь надорваться. Как ребёнок с ней хохотал, придурялся, а она, фонтаном смеялась, резвясь, пухлыми пальцами за шею крепко держась.
У подножья нас встретил ручей, леденящий покой предлагая, мы вкусили сей сладостный мёд, подставив ладони под чистые нити. С нами пили дикие козы, в небе парили большие орлы, не страшась пролететь чуть касаясь, не пугаясь рядом пройти. Змеи и бабочки грелись на серых, шершавых камнях, испещрённых трещинами, мхом, лишаём позаросших в тёмных углах.
Подъём был крут и извилист, но какой дарил он обзор: массивные скалы, ползучая зелень, наклонное море и небо, небо кругом. Тонкое, чуткое и невесомое, неизмеримо блаженное, текущее будто во всём. Мы стояли, поражённые видом, потрясённые чудом, не смея вдохнуть, позволяя небесным потокам сквозь нас пробежать, не преграждая им путь.
На вершине завиделись пики, стены древнейшей обители брошенных дев, а внизу, у бугристых ног гор, расстелилась, морщинясь, долина, укрыв одеялом складчатый склон, разлеглась как пушистый ковёр.
Средь сочности зелени, по кочкам мягкой травы, неслись огалдело большие, надувные шары. Их округлые формы вращались, раздутые боки толкались, тряслись, в столкновениях мялись, друг за дружку цеплялись, отторгаясь, слегка придавив, и снова куда-то неслись.
На мячи намотались толстые нити, образуя несложный квадратный узор, словно упругий жилистый ком, где-то обвиваясь плотнее, где-то оставляя крупный зазор. Будто вытряхнул кто-то могучей рукою лукошко для пряжи, и оттуда, скача и друг дружку пихая, клубочки посыпались с горного кряжа.
Внутри каждой сферы расположился «хозяин»: посаженный в клетку, он пытался ровно идти, но, неизбежно о шар спотыкаясь, катился с пригорка, мешая другим равновесье найти.
- Люди-плаценты, - назвал паренёк, - Я видел их раньше, встречал на беду, бедняги, живущие вечно в плену. Они падают, крутятся, едут назад, кто-то встаёт, кто-то ползёт, но движение только вперёд. Им мешают прутья от шара, но проблема вся в том, что не видят они стянувшие цепи, не знают они как легко и свободно без груза можно идти.
Малышка смотрела на шествие снизу, раскрыв потрясённо большие глаза. И вдруг ринулась к полю, по склону несясь, каменья ногами швыряя, пыль столбом поднимая.
- Бесполезно, - крикнул наш путник, - Я тоже хотел порвать эти сети, пытаясь народ в них спасти. Но тщетны усилия все оказались, они лишь брыкались, крича и ругаясь, бегством спасались, раздавить собирались без всякой нужды. В жизни не видел столь жестокой вражды.
Малютка бежать перестала, встала у сухого в колючках куста и тоскливо оглядывать стала прибрежные скалы, море, луга. Мы спустились за нею, чтоб вместе к вершине долезть, добраться до острого пика пока весь свет не исчез.
- Как им помочь? – послышалось мне, болью проделав дыру в тишине.
Почему мы не можем понять всё как есть?! Почему человек – разумнее всех?! Он делает правила, качает права, вяжет действительность по трафаретным узлам. Он усердно куёт оправдания цепи, плетёт для себя из логики сети, чтоб жизнь объяснить, не попасть в западню, чтоб счёты свести к определённому дню. Он копит сюжеты на полках сознанья, ценит моменты общепризнанья, чтоб всегда под рукой был готовый ответ, придумать решенье для всяческих бед: как поступить в передряге? как вступить в высший свет? что одобряет наш клан? а если выйдет из строя? о, если разрушится план? Что будет? О боже, какой-то кошмар…
Почему мы живём как будто в сетях? Почему мы продумали заранее жизнь в мелочах? Почему мы обвились плющем идей? Разве от них нам стало теплей?! Обнеся свою жизнь непроглядным забором, мы в «безопасности», мы жаждем покоя. Строим дома – ума представленье, выныриваем в свет, и снова в ущелье, не замечая гнильный запах с порога, ведь наши дома – это подобие морга. Но нам здесь спокойней, мы знаем в нём всё: каждый клочок, каждую клетку, каждую нитку и даже саму марионетку. Здесь мы сидим и мыслим о Боге, что остался там, в безграничной степи, стараясь толк в нём найти, или мечтаем об удовольствиях Ада, что манит в пути, но всё живое уже давно позади!
Улитками мы носим с собою все наши дома: все мысли, всю память, тревоги, расчёты, задачи, идеи – и нет нам конца. А если прошепчет нам ветер, что наша борьба – затуманенный сон, мы закроем все ставни, возьмём огородные грабли и будем стоять на своём. Ведь если разрушится крепость, как же будем дальше мы жить?! Рассыплются звенья, оголятся больные места, уйдут направленья, выйдет наружу вся суета…
Но мы не желаем остаться ни с чем, обнажёно под ливнем стоять, нам лучше за чем-нибудь гнаться или в лени купаться, утяжелив себя грудой камней. Так мы и катимся в шаре из наших миров, оплетённые страхом, накрытые мраком, потерянные в беге шаров. Заключённые в собственный разум, мы за мыслью плывём водолазом, лишь она нами правит кругом, и так день за днём, это ком, и, увы, мы запутались в нём. Мы не можем увидеть сквозь призму идеи эту долину, мы не можем коснуться чужого плеча, мы не можем узнать в ней даже себя. Тюрьма – это наше несчастье, а тюремщик – наш собственный мозг, все наши стремленья и любые умозаключенья.
Малыш, мы никак не сумеем другому помочь. Прозреет лишь тот, кто стремится к свободе, свободе души от ума, кто готов раствориться в полёте, не боясь своё Я потерять.
Мы способны понять только наши капканы, отыскав по чуланам своих тараканов, отделиться от собственной тени, позабыв награды и плети – это всё, что можем проделать здесь мы. Чувствовать ежесекундно скрытые цели рассудка, обольщенья уловки, запрятанные мыслью ловушки, расставленные собственным зверем, настойчивым, важным, слепым и тупым, частью большого и толстого Я.
Малыш, мы никак не сумеем глухому помочь. Отпусти свои крылья, распрями свою стать, авось и другому захочется тоже летать.
Слагая эти строки, я сам ещё вязну в силках! Но теплится свет на руинах сознанья, облечённый в стремленья узкий наряд, проникая сквозь дым примитивных желаний, ненужных страстей и колючих преград, и унылости этого вида я несказанно, безудержно рад. Я ухожу из этого ветхого мира, а точнее этот путанный, мною надуманный мир покидает меня.
Пушистой лапой кошки робко пробиралось тепло, лепесток увядшего солнца щекотал морду, заливной смех уходящего дня эхом отзывался в наших сердцах, а мягкое акварельное небо проливалось дождём на чистый лист ясных глаз. Широко раскинув руки, не пряча от жизни себя, на подушке из трав стояла она, светлая, нежная, детская. Улыбка солнцу, ветру поцелуй и низкий поклон до самой земли. Все, о чем не помнят, все, во что не верят, все, чего боятся – все в одном крохотном и ранимом сердце. С каждым ударом – чаще дыхание, с каждым мигом – добрее душа, с каждой слезой – кристальней любовь. И пока внутри живёт тепло, пока течёт по венам сладкое счастье – будет так, и маленькие ручки будут тянуться к небу.
Из нас вереница карабкалась ввысь по жёстким утёсам пожухших камней, позади нас остался дымчатый мыс, в ушах отдавался гул измождённых ступней. Подъём становился трудней и было нечем дышать, но эти горы не давали вам это понять. Эти горы! Эти мудрые, тихие горы, стойкие пики, утоплённые в свете чудес, покрытые рыжей коркой заката, запёкшимся жаром, упавшим с небес.
Малышка на шею мне сильно давила, сидела верхом, иногда ставя дыбом, в поредевшую шерсть ручонки пуская, при резких скачках клочки выдирая. Пару раз, признаюсь, я взвыл, и жалобно так заскулил, фейерверком искры рябили в глазах, нервные кончики напряглись на усах. Но после боль уходила, отмирая в концах, напоследок приятной истомой томила, осыпаясь на камни в невидимый прах. Кроха всем сердцем страданье лечила, но природный рефлекс свой не изучила. И вот опять крутой поворот, оп!, и новая боль уходит в живот. Так двигались мы по тропе серпантина, пока не достигли ступеней у верхушки массива.
На край отвесной скалы опираясь, свесив растений пушистых усы, кладка неровной стены возвышалась, храня чудотворцев простые умы, сотворившие крепость когда-то, уменье и душу отдав, они давно покоились где-то, о чести и славе забыв.
Мы ступили во двор, облеплённый цветами, оказавшись в утробе древнейшего склепа, обёрткой из набожности плотно накрытый, пухом священного страха туго набитый. Там не было пыли, соринки, листа. Чистотой всё забито, уродством смиренья и скуки до блеска натёрто, до смерти убито. И только те цветы на стене ещё не тронуты смертью: жизнь в них ликует, хохочет, бежит, с горными пчёлами смело танцует, поёт и жужжит. Их лепестки трепещут от ветра, их головы кивают нам в такт. Просыпаясь с рассветом, искрясь по полудню - недолго осталось вам здесь летать. Вас вырвут из сердца, наградив грустью кладь, но лучше уж быть две секунды, чем целую вечность скучно стоять.
В углублении кельи покоилась чаша на толстой гранитной ноге, держа в своём лоне запретное зелье, напиток пустого веселья, сладкий плод в хмельной кожуре. Девчушка, не думая долго, захотела водицы испить, утолив иссохшую жажду и безудержный свой интерес. На цыпочки встав, потянулась ручонками вверх, от старанья дыханье прервав, ухватилась за краешек чаши и… Бах!... На полу - осколки и лужа, на малышке – испуг и задор сидят вдвоём неуклюже.
На грохот сбежались какие-то люди, одетые в светлое, балахоном тряпьё. На их лицах трепет и ужас застыли, вступило в правленье страха гнильё:
- Вы осквернили святую обитель! Разбив ценнейший из кубков, разлив богов эликсир! Убирайтесь же прочь! Помощники чёрта никогда не вкусят благородный эфир!
Над облаками птицы парили, подставив открыто землянам брюшко, встречаясь всем тельцем с разбавленным ветром, ласкающим кожу, волнуя перо.
- Для вас вонючий напиток и столетняя чаша стали дороже людей?! – наш путник вдруг встал на дыбы, - Говорят, вы добрейшие люди, светлейшие души, живущие с богом, в гармонии с ним. Но бога здесь нет. Как нет и людей. А есть лишь потухшие, злобные туши, набитые злостью и стужей, толкнёшь – и повалится дым. Даже забравшись за высокие стены, даже напившись нектара любви, смердящая вонь всё же лезет наружу, как не скрывайся, как от неё не беги.
Слова пронеслись колесницей. Мы все смотрели им в след, пока последнее слово не скрылось из виду, пока последние звуки не стихли в груди.
- Зачем вы пришли? – раздался надломленный голос будто вдали.
Я вышел вперёд:
- Простите нас, милые дамы. Наш друг, как и вы, стал обителью гнева, но мы не для личностных стычек пришли, - юнец посмотрел на меня благодарно, яркая вспышка истинной правды проснулась тут в нём, разразившись смелым огнём. – Мы слышали, здесь кроткие девы живут, чистоту и покой в стенах берегут. Я вижу, напрасно в далёкие выси мы шли. Извините за чашу и за то, что бесов внутри разожгли. Мы слышали, вы живёте в богатстве, оказалось – одна нищета. Мы пойдём, не будем тревожить вашего царства врата.
Ответной реакции последовало ноль. Они глухие? Почувствовал себя словно рыбой немой. Мы было уже развернулись, к тающей ниточке дня повернулись, как вдруг молоденькая девушка к нам подбежала, в широкой улыбке губы разжала:
- Постойте! Отдохните в нашей келье с пути! Небось, вы устали на верхотуру ползти!
По сборищу женщин пролетел шепоток: «Чудная?! Мужчина и зверь осквернят городок!». Но тут из укрытия вышла седая, самая старшая жрица, хромая:
- Не сетуйте, сёстры! Она ещё молодая! Недавно примкнувшая в наши ряды. А чужаков на ночлег вы всё же устройте, они наши гости, дайте же бедным еды! Не кручиньтесь, родные, от этого не будет беды.
Женщины нехотя покинули двор, тихонько робча и ворча меж собой: «Вот, загрязнили наш чистый собор!». Главная жрица к нам обернулась, с досадой и болью её слова потянулись:
- Зачем вы нарушили дерзко молитвы покой, зачем вы вторглись цинично в Бога простор?, - она покосилась на кроху, та ответила взглядом в упор. – Вам нужно богатство? Так берите, собирайте его, - носом туфли она тыкнула в лужу, в святое питьё.
- Простите, мадам, и это, по-вашему, всё?
- А что вы хотели, человек молодой?! Горы сокровищ и ларец дорогой?!
- И чем же эта жидкость так дорога?!
- У-у, - старушка блаженно закатила глаза, - она дарит ощущение счастья, тепла и добра! Но теперь, - вернулась на бренную землю она, - у нас остались только слова, а из чудесного сока вырастет просто трава.
- Чем же вам жизнь без хмельного дурмана так не мила? – спросил было я, но она, казалось, не замечала меня.
- А нельзя ль постараться это зелье снова создать? – с интересом былого гурмана успел паренёк вопрос свой задать.
- Слезу медведя лесного, к сожаленью, очень сложно достать. А без неё нектар драгоценный не будет на душу благотворно влиять.
- Что за бред! Откуда взялся этот рецепт?!
Женщина думы взвесила, молча, к чему-то пришла и ответ нам дала, гримасу смирения скорча:
- С давних времён карту храним мы одну. На ней дорога от нашей губернии в таёжную, скверную мглу. Сначала мы не решались в те степи шагать, ведь на листе не понятно: что там и где там искать! Но после всё изменилось. Решенье само подкатилось. К нам старичок на вершину однажды залез, мёд собирал, гладил горных овец. Мы удивились: почему дикие звери не гонят его? Разговорились. Оказалось, они сами пускают его. Добрейшей души был он человек, не мог причинить никому и мизерный вред. Я доверила карту ему, объяснив, что в ней ничего не пойму. Он по следу бумаги пошёл, в дебрях лесных гробницу нашёл. На памятном камне был высечен шифр, древнейшие знаки магических цифр. Дедок уловить смысл строк так и не смог, но в тайге повстречал таинственный странный народ. Код разгадать не сумели они, зато наградили дедулю напитком одним. Сказав на прощанье: «Это настой добра и любви, ты людям своим его подари. Тебе он не нужен, а для других – сбереги. Он заблудшим поможет духов страданья изгнать, чтоб открылась несчастным великих небес благодать». С этим наставом и вернулся к нам старичок, телом уставший, а в душе – бодрячок. Отдал чужеземное зелье, рассказал секрет его приготовленья и восвояси с улыбкой побрёл, задумка и радость сияли радугой в нём. Только больше Господь не дал нам увидеться вновь, слыхали, убили его, он для всех был адским бельмом. Зарубили помощники чёрта его в виноградной лозе, чтоб пламя из сердца потухло в сочной росе. Надеюсь, у них отлегло. Пусть земля старику будет пухом…
- Ну а зелье? Оно помогло?
- Помогло!? Молодой ты ещё! Эликсир был града сильней, в нашем доме забрезжили десятки огней. Местным жителям питьё раздавали, и мир становился светлей, но кончились капли, а сотворить подобное никто не сумел.
- А как же та чаша, что разбилась в детских руках?
Жрица пожала плечами спокойно:
- Это подделка, муляж.
Парень внимал её россказням строго:
- А какого же, ё-моё, чёрта…
- Но-но-но! Побойся хоть божьего гнёта! Все мы ходим под Ним, отдайся же чувствам благим! Да, мы немного хитрим, раздавая пустое питьё населенью долин, но это только на пользу же им, настой возвышает, вытаскивает их из низин. Жители думают, что вкушают волшебный компот, веселятся, хохочут, не знают забот, и способен на это самый простенький сок. И дело не в зелье, всё здесь – в голове!
- Ну ты, красотка, даёшь! Вроде святая, а нагло так врёшь!
- Не из корысти, для дела Господня! Чтоб не было злости, печали, сердца земных не разъедало!
- А добрым быть без обмана, не сажая народ на подделки-дурманы, неужто не в силах небесные манны?! – я снова вступил в диалог, не понимая махинации толк. Но люди не слышат зверей голосов, пред ней я обычный, серенький волк.
- Неужели нельзя без лукавства? Не поощряя стремления к пьянству, – воспроизвёл за меня паренёк, но старенькой леди всё невдомёк:
- Боже тебя упаси! Это не пьянство! Это чаша добра и любви! А как по-другому с крысячьими стаями биться, попробуй сам подсоби!
- Если людей так называть, зачем им вообще помогать?
- Чтоб ангелы после дорогу в рай нам могли выстилать! – и она попыталась, как на иконе, руки в смиреньи распять. Я понял, больше здесь нечего время даром терять, нужно старухины бредни поскорее как-то унять:
- Пора заканчивать, малый, этот «святой» разговор! К тому же детка устала, сидит в уголочке, потупивши взор. Спроси у мадамы про карту, что ведёт до тайги. Чую, братец, туда нам нужно идти.
И юнец меня перевёл:
- А та карта ещё хранится в кельях живьём?
- Зачем тебе карта? – хитро спросила она, радуясь теме вопроса, будто только её и ждала.
- Пойду в таёжную мглу, медведя искать себе на беду!
Жрицу не рассмешил вульгарности юмор, а только нагнал отупляющий ступор. Заготовленной фразой метнула она, из вороха мыслей доставая слова:
- Так и быть, я покажу тебе этой карты узор, но для начала нужно исполнить мой уговор.
- Торговаться вздумали, дамы? – юнец вопрошал немного упрямо. – И какой же у вас договор?
- Видишь ли, милый, одолел наши стены демон сварливый, выметая из бездны призрачный сор. Адский умелец, крадёт сновиденья, Лорда Тёмного вор. Окаянный не даёт сёстрам спасу, не знаем, что делать, как одолеть проклятую массу! Может ты, дорогой, сумеешь девицам помочь в этот час непростой?! Наградой тайная карта будет тебе и божьей милости огромный букет.
Путник скосил глаза на меня, я легонько кивнул, говоря, что торг принимаю, зубами скрипя.
- Вашей милости, дамы, спасибо, не надо, а вот карту, пожалуй, возьмём как награду. Так что за черти бродят у вас? А, может, это ваши поклонники сделали лаз?
Тут мадам лисой улыбнулась и даже кокетливо так усмехнулась:
- Бог с тобой! Какие у нас женихи?! Одни лишь каменья, иногда лопухи! – и снова старуха вернула суровости вид, - Всё очень серьёзно, не выдумки миф! Каждый божий день мы на коленях стоим, молим спасенье, совсем не едим. Но каждую ночь приходят они всё равно, души умерших, покинутых смертных, живших с нами когда-то давно. Они входят в обитель, тревожа наш сон, как призрачный мститель, до утра стоят на своём. Упрекают, терзают, сердце грызут – нету уж мочи! Слёзы из глаз уже не текут.
- Прямо город грехов! За что же вам, божьим слугам, насылают этих врагов?!
- Не знаю, касатик, - её покраснели глаза, и стало заметно, как её кожа стара, - Не знаю, мой милый. Но жрицы чуть уже не бегут, из последних сил сохраняю лжеспокойствие тут. Если духи не сгинут, порвётся нить сдерживающих пут, и все до последней в ближайший посёлок сбегут, если от страха в ночи не помрут! И пойдут слухи по свету, что проклята башня в горах, разнесётся молва как по ветру, что святыня повержена в прах. Это и мой будет крах. Тоже мне жрица, не сумевшая вымолить царствия божьего у себя на верхах.
- Зато будешь у всех на устах! Разве не об этом мечтают принцессы в своих девичьих снах?! Ладно, царевна, не дрейфь! Разберёмся, что здесь за червь!
- Уж подсоби мне, родимый! Вижу, ты смелый, телом умелый, и дух твой затейный, да с божьею силой, авось, не пропасть. Уж потом одарю, озлачу, Бога молить за тебя буду в сласть!
- Бабуля, всё это пустое! В житейский делах наносное. А вот кушать хочется – страсть.
- Так пойдём же, мой милый, пока ещё наша нечисть не пробралась.
Сгущалось. Звёзды зажглись за стеной. Глубокие краски вместе смешались, неповторимую синь разнося по небосводу кругом. Над головой толщина была глубже, темнее, по краям, у долины, становилась мягче, светлее.
В просторную залу нас провели, к каменной лавке широкой нас подвели:
- Мы не обедаем после пяти, но для вас по сусекам еды наскребли.
На столе в чугунной одежде каша жаром дышала, плошки лежали, молоко в самодельном сосуде свеже и снежно сияло. Мне в морду сунули дохлую птичку, сказали - разбилась бедняжка об церковную плитку. Сердобольные выгнали серого волка во двор, чтоб кровью не пачкал зализанный пол, хорошо хоть не гнали святоши поганой метлой.
Когда я, наевшись, вернулся за стол, малышка, согнувшись, провалилась в непосредственный сон, румяную щёчку подперев своей пухлой рукой, она сладко сопела раскрытым перепачканным ртом.
- Устала, лапуля, - сообщил паренёк и, тихонько обняв, в спальню дев её поволок.
А нам предстоял бессонницы томной шальной вечерок, узнать в богадельне появлений призрачных толк. Мы с путником вышли из кельи за священный порог, в темноте облик гор был менее чёткий, но зато их вид был более строг. Мы сели у стен, облокотившись о камни, ночная свирель нежной лапой убаюкивать стала.
Тут во двор вышла юная жрица, новичок в божьем деле, заботливая наша девица.
- Что ты не спишь? – спросил её паренёк, о тяге людской было ему, видать, невдомёк.
- Все в молельню одну набрались, за усопшие души петь собрались, - потупив взор, сказала она, - Но я им там не нужна. Ко мне не приходят духи умерших, сестрицы твердят, ещё молода. И я подумала, - она распахнула игриво живые крылья-глаза, - может, тебе я нужна!
Он взглядом упёрся в плавные дуги лица, потом и фигурку окинул со знающим видом самца. Видно, пухлые формы не привлекали вниманья молодого бойца. Тогда девушка быстро свёрток ему поднесла:
- Вот, воды, тёплый плед тебе принесла.
Он бровь приподнял, губы скривил и в ответ промычал:
- За пледик, конечно, спасибо, но в остальном справлюсь, пожалуй, я сам. А ты, дорогуша, лучше поспи, а то даже ночью под твоими глазами видны синяки.
- Да, чепуха! Я лучше рядом с тобою дождусь петуха. В такую ночь я спать не могу, событие века пропустить не хочу!
- Так иди в курятник и жди! Нечего здесь суету наводить! Я с волком один, может, желаю побыть!
Её рот натянулся в обиде густой, слезинки скопились, блестя росой под зрачком.
- Ну и целуйся до колик со своим плешивеньким псом! – заявила она, и бросилась шустренько в дом. Не барышня, а сплошной импульсивный настрой!
Я глянул на странника, в сердце ясность вонзив:
- Что же ты делаешь, дурень? Зачем её Я бередишь? Откуда в тебе столько гнева, глупыш? Смотри, как твоя важность гонит из тела священной милости тишь! Услышь свою «самость», пусть оживёт в тебе Человек, и сделай хоть самую малость, чтоб и другой ощутил закрытость собственных век.
Юнец качал головой удручённо, бормоча под нос огорчённо:
- Какая гадость прилипла ко мне! Какие корни пустила в моей голове!
Встрепенулся и крикнул он той, что всхлипы роняла на пол за углом:
- Постой! Во мне лютый зверь бушует порой. Но теперь я вижу моей заносчивой дурости образ тупой. Пусть и тебя не коснётся прожорливый монстр обиды хромой. Присядь, расскажи мне о жизни былой.
Помедлив, девчонка вышла к просвету, подошла и довольно пристроилась к нагретому месту, раскраснелась щеками, мокроту отерев рукавами.
- Твой зверь – это ярость, мой червь – это жалость. Жалость к бедному, одинокому крохе, покинутому всеми, ненужному даже себе.
- Видно, поэтому ты и сбежала от насмешек людских и потех?
- В том мире снизу никому до тебя нету дела, а здесь наверху везде главенствует вера. Она сближает и мысли сестёр объединяет. Здесь я никому не должна!
- Но и здесь ты одна.
- Да. Даже у Бога я в храме одна.
- Ты рождаешься и умираешь одна. Разве это беда?! Ты хочешь зависеть, потому что сама ты пуста?! Без других ты как без одежды гола?! Ты хочешь наполнить чужою любовью сосуд, что не можешь заполнить сама?!
Тишина. С неба упала желанья звезда. И вновь в разговор вступила она:
- Знаешь, странник, у меня есть мечта! Я достаю её иногда по ночам. Так хочется, чтоб все друг друга любили, чтоб радовались очень, никогда не хамили. Но люди кругом злы и паршивы, наверно, они никого никогда не любили.
Я морду косматую положил ей на плечо, слюни пустил, ухо лизнул языком горячо.
- Фу! Что за гадость!? Убери же от меня ты его!
Я сам отошёл, на грустную мысль её возглас навёл:
«Чем другого в злобе винить, не лучше ль себя, дорогого, спросить: А люблю ли кого-нибудь Я?! Трепещет ли от восторга на восходе солнца в моём теле душа?».
Мы жалуемся, что никто нас не любит: дети, мужья и друзья – только из выгоды делают вид, будто мы дружим, а на самом деле – никому, никому ты не нужен. Мы чужие друг другу - братья, жёны, родные - мы объединяемся в семьи, страны, картели, но мы не становимся ближе, никому мы не верим. Опоясанные общей идеей, выполняя совместно общее дело, как блудницы в публичном борделе, всё равно мы одни, постоянно одни, даже в так называемом «акте любви». Холодом веет со стороны, почему же безучастно-безразличные мы? Своей самоважностью зашорены мы.
И если ты видишь всё это, понимаешь суть одиночества, что стоит у людей на пути, почему же не действуешь, не реагируешь ты? Почему ты спрашиваешь: «как мне добиться у другого любви?». Ведь «другой» думает тоже: «почему закрыты искреннего чувства мосты?». Нам всем не хватает ласки и доброты. Так ты не сокрушайся, а тепло подари, пусть не будет вокруг тебя одиноких, тех, от кого закроешься ты. Вопрос лишь в том, где тебе взять хоть каплю этой священной любви!
Парень посмотрел на меня, потом на неё и вдруг до него как будто что-то дошло, я даже пасти своей не отворял, а он словно мысли мои все читал, своими губами за мной повторял, своей неотёсанной резкостью тройной диалог приправлял:
- Что такое мечта?
- Мечта – это слово, которое растворяется крупинками карамели на языке и остаётся розовым обёрточным воспоминанием.
Она посмотрела на его вопрошающий взгляд и быстро поправилась:
- Нет, это не конфета доисторических времён. Мечта свободна от тебя, она летит, подбрасываемая ветром по лесам и полям, плывёт по волнам и горам, льётся весенним соком по ветвям и стеблям. Она уходит в лето, когда на улице зима, она живёт в моей молодости, когда я стара, она рядом с любимым, когда меня рядом нет…
- Мечта всегда там, где тебя уже нет.
- Да. Но это так здорово: просто мечтать! От повседневной скуки, от горя, проблем и рутин, от надоедливых правил, от нужды паутин, от несправедливости жизни, от…
- Сбежать!
- Крылья расправить, пчёлкой жужжать, распахнуть двери волшебного царства…
- Спрятаться в нём от коварства!
- … где всё так мило, сердцу любимо, где так ужасно светло…
- Но это враньё.
Она, печально смотря мальчишке в глаза, опустилась с поднебесья на самое дно. А он продолжал:
- В мире похоть, ненависть, предательство, зло, а ты цветочки идёшь собирать на лугу, даже не в поле, а у себя, в своём же мозгу.
- Но жить только в зверинце я не могу!
- Да ты нигде не живёшь. Избегая, мечтая, так ты и помрёшь, только дар всемогущий потрачен за зря, а могла б наступить в твоём мире рассвета заря.
- Какой дар, о чём ты тут говоришь?
И снова парнишка мне вторил, разоблачая её фантазии шиш, будто и не был когда-то таким же никчёмным прожигателем ниш:
- Всё очень просто, дар – это жизнь! Гармония с миром, когда ты живёшь, а не спишь. Чувствуя вкус данной секунды, когда ты ни от чего не бежишь. Но в нашей жизни всё стало не так, поэтому ты и молчишь. Различие тонко: выживать или жить. И лишь тебе отвечать перед светом за эту прожитую жизнь, выживала ты или жила. И вариации на тему: «в таком обществе по-другому я не могла» - облегченья тебе не принесут. Ведь жизнь незаметно вся мимо прошла. В мечтах, представленьях, дремоты сновиденьях, реальность тебя стороной обошла.
- Но что же делать, как быть?
- Перестать губу воротить. Есть человеческий мир с враждой, насилием, болью, мольбой, нищетой - всё это факт, и бестолку это скрывать, боясь ядовитый бубон надорвать. Есть то, к чему интуитивно стремиться любая душа: любовь, пониманье, тепло, доброта. Смогут ли люди хоть когда-то из мира желаний нырнуть в чистоту, добраться отсюда прямо туда, в красоту?
- Подразумевает ли это борьбу?
- Через борьбу мы придём лишь только во мглу. И она уже здесь, сидит за тобой на углу. Разве можно сквозь силу впитать доброту?! Разве можно нажимом расшевелить немоту?
И тут он сам смастерил монолог, будто раньше не видел, а теперь слепоту превозмог:
- Посмотри ты кругом! Что сделалось с нами? С самым разумным созданьем? Что сделалось с нами, людьми? Почему выползают на берег киты? Почему мы убиваем ради пальто, почему мы гордимся «шикарным» авто, почему мы стремимся к статусу «кво»? Почему мы чрево планеты дырявим? Почему своим механизмом мы всё загрязняем? Почему мы душим друг друга за власть и комфорт? Почему мы учим детишек как дать другому ребёнку отворот-поворот? Почему прогресс называют люди «добром»? Разве не видят, в чём мы живём? Отравлены воды, загублены земли, воздух забит отходов гнильём. Чего же мы ждём? Почему продолжаем всё истреблять, химией жгучей всё выжигать? Как ты нас ещё терпишь, планета?! «Самых смышлёных», разумность вселенной оставивших где-то.
Не знаешь?! Молча в ноги киваешь. Но ничего не исправишь. Свой образ жизни менять ты не станешь. Потому что боишься, боишься не выжить в общественном хаосе ты. Боишься не стать, боишься кайф потерять, ведь это всё чего хочешь от мира этого ты. Утвердиться и в сладкой истоме забиться, а всё остальное пусть летит в тар-та-ра-ры. Ну нету, нету в человеческой жизни больше любви, как не пытайся, как не зови.
От этого мы и бежим, прячемся где-то в лесах, забираемся в храмы повыше в горах. Но мгла ещё здесь, она в наших телах, прочно засела в наших порочных умах. Она ещё здесь, просит власти, услады, и ты не знаешь, что для обычного счастья этого вовсе не надо! Не надо ни денег, ни славы, ни званий, ни почестей, прислуги, тщеславий – всё это пыль у дороги мечты, но только пылью и заняты мы! Мир бетона, отходов, картона, мир издержек, торговли и хищного стона! Это всё на что способны они?! Бизнес снаружи, бизнес внутри, торг здесь уместен, продайся за вещи или умри?! И это делает диких животных «людьми»? Да, мы умеем развлекаться, спорить, хитрить. Но разве это всё называется Жить? Всё, что люди сумели создать, помогает лишь выживать и ненасытное эго своё потешать. Не может «разумное племя» глубины свои же раскрыть, осчастливить планету и самим счастливыми быть. Мы успешны, надменны, крикливы, но, увы, не красивы мы, не счастливы. Ищем счастье впотьмах у собственной тени, теряемся в дебрях собственной лени, рыскаем в поисках пищи, не видя, что сами мы нищи. Эх, нет в человеческой жизни больше любви, как не пытайся, как не зови.
И странник уныло склонил к низу лицо, я искорку света из сердца направил в него:
- Видишь ли ты это тёмное небо? Оно всегда над тобой, где бы ты ни был! И если ты видишь его, ты увидишь и горы, и лес, и соседа своего. Ты увидишь и горе, и боль, но любовь будет вечно с тобой. Она подскажет, как беду разогнать, она прошепчет, как радость другому отдать. Смотри и внимай, бутон тепла раскрывай, и может, когда-то человечество впустит обратно свой потерянный рай.
Путник вобрал вибрацию слов, и, улыбнувшись, заметил:
- Да, мир таков, но есть ещё шанс освободить его от тяжких оков, – и, глядя на девушку прямо, он добавил лукаво, - «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью», сказал однажды мудрец, так, может, начнём, пока ещё не настал нашей сказки конец?!
Она мысленно у виска повертела, но вслух сказать не сумела:
- Но наш строй не позволит людям счастливыми стать, да, к тому же, сами они того не хотят.
- Да, многим выгодно это, поэтому реки текут, а мы продолжаем барахтаться вспять. Но в наших силах всё поменять? Кто же ещё, если не я и не ты? Кто же ещё построит в сказку мосты?
- Но я не чувствую того, чего чувствуешь ты!
- Для этого нужно, не боясь, вкусить пустоты! Увидеть себя и других с высоты, посмотреть на жизнь свою с другой стороны. Увидеть как душно и тесно живётся сущности в наших тисках, услышать как голос корыстный вопит у тебя же в висках. Увидеть, понять и отпустить, и лучик всевышний чрез себя пропустить. Это не сложно, я тебе помогу, если, конечно, захочешь сделать свой шажочек за мглу.
Горы покрыло серебряной известью пыли, лико луны выпускало липкость белого дыма. В ущельях мрачнели таинственно тени, шальные фигуры гурьбою на крепость летели. В тусклом свете ночном, их силуэты парили кругом, как медузы дрейфуют в пучине морской, мягко светясь под лунным лучом.
Чужаки приближались, и это был чарующий миг! Их сущность менялась, приобретая человеческий вид. По воздуху плавно ступая, преобразуя овалы лица, они в келью строго шагали, рыхлость существ собирая, превращая в людские тела.
Когда пола коснулась первого духа нога, позади женский трепет раздался: «Уходите! Не надо сюда!». Но призраки крику не вняли, подошли к нам вплотную, обнюхивать стали. Юная дева сдавила слова, украдкой смотрела, еле дыша. Но, видимо, им мы пришлись не по нраву, они развернулись и ушли по коридору направо, туда, где жрицы нудную песню блеяли вяло, уж лучше бы выли, намного легче б им стало.
Странник, нагнувшись, обмякшую даму пытался поднять, но она никак не желала вертикально стоять. Тогда он решил по щекам её нахлестать.
- Не лучше ль девицу поцеловать! – чуть смеясь, посоветовал я. Но отпала в каком-либо действе нужда, наша особа, встрепенувшись, очнулась сама.
- Батюшки святы! Что за черти, прокляты! – Она проглотила воздух жадным огромным глотком, выпуская дыханье клочками, пропуская вдохи с трудом. - Осеню-ка себя я священным крестом, сплюну три раза на грязь за плечом. Сгинь нечистая сила! Тьфу, тьфу, тьфу! Стоп, по-моему, я что-то забыла.
- Сплясать дикий танец на братской могиле, - заметил украдкой я про себя, уж больно дотошно выполняла предписанья она.
- Твой пёс говорит? – она скосила глаза на меня.
- Угу. Он ещё, бывает, язвит! – и юнец по-хозяйски потрепал мой загривок, шутя. А я подыграл, преданно парню глядя в глаза, хвостом во все стороны дружелюбно вертя.
- Почудилось, видно, - сокрушалась она, - что-то кругом идёт голова! Я так испугалась, когда этот злыдень уставил пустые глазницы в меня, кажется, даже, на долю секунды моё сердце покинула божья душа.
Мальчишка смотрел на неё с умиленьем, гладил пальцами волосы девы со святым упоеньем, и тут из него рванула потоком энергии тёплой волна, укутала жрицу, сияющим коконом по всей высоте обнеся. Ей просто щекотно стало сперва. Потом она ощутила объятия неба, услышала музыку ветра, почувствовала как дышит под ногами земля, и так тиха и легка стала вдруг её голова. Она удивлённо обернулась на уже знакомого ей паренька, и странно по-новому открылись ей горящие лаской мужские глаза.
Но послышались визги и оры в восточной части крыла, мы с путником сразу метнулись туда, к тем, кому не помогут крестное знамя и жалоб мольба. А девушка так и сидела одна, облокотив на стену себя, черпая сказочный миг, волшебный мир, наконец, обретя.
А в священной утробе бесилась привидений орда. Стоны, слёзы, возня и прочей терзающей паники пестреющая мишура.
Из угла на карачках выползла жрица седая, взъерошены космы, на челе ужаса пена густая. Девочка-призрак на старухе сидела верхом, когти в спину вонзая, свистом её погоняя, сама кривая, рябая, косая, с большим родимым пятном, с гнилым перекошенным ртом. Послушница бога, быстро зрачками вращая, просила пощады, немощно духу мольбы посылая:
- Уйди, окаянная, Богом кляну! Сжалься над матерью, я же от страха помру!
Та, шипя, ей отвечала:
- Ты, мамуля, меня не гони, лучше в адское пламя со мною пойди! Я покажу как тело жгут языки, я расскажу, как сердце рвут на куски!
- Что ты лопочешь, чумная?! Совсем озверела, девчонка дурная?!
По полу стелился шёпот змеиный, вонзаясь чешуйками в щели кельи старинной:
- Ты, родная, не бойся, отравленным чаем тебя напою, «отче наш» перед смертью спою, в царство покоя постель постелю. Не помнишь, как дочке своей приготовила место в раю?!
- Хватит! Ты же была словно в кошмарном бреду, в дьявольской власти, у бесов в плену! Я думала, смертью твою грешную сущность спасу!
- Так давай и я тебе помогу! Пойдём, я к чёрту тебя отведу. Увидишь воочию моего сатану!
Из груди старой девы метнулся последней свирепости сип, потом она навзничь бессильно упала, издавая рыданья отчаянный хрип.
- Странник, поддержи любовью меня, - сказал озадаченно путнику я, - теплоты слова доставая с самого глубокого дна.
Юнец растерянно волку кивнул, я слюну, приготовясь, сглотнул и морду к шару луны повернул. Картинка пред носом будто всплывала, нелепость людскую предо мной раскрывала: как мать безнаказанно заведомо ядом своё же кормит дитя. И содрогнулась в ознобе зверя лесного душа, скрежетом острым глотку деря, мурашки под шерстью гоня, разразилась протяжного воя струна.
И вдруг остановилась внезапно призрачных дел суета, даже застрявшего страха комета, прислушавшись, отступила и замерла. А вой всё тянулся, тянулся нугой, растекаясь по верху, стремясь к звёздам тягучим лучом, и таял, стекая на землю прозрачным весенним ручьём. И шёл он не из пасти зубастой, а из грусти, всеобъемлющей тоскливой напасти. И был он о том, как больно и тошно смотреть на умирающий, уже полуразрушенный дом, в котором все мы пока что живём.
О том, как напрасно гибнут невинные дети, растения, звери, моря. О том, как самый совершенный организм на всём белом свете убивает бездумно ради самого же себя. О том, как цинично рубят леса, ядами травят поля, глотки друг другу грызут, изобретая на это закона «права». О том, как страдают и плачут на этой планете живые, чувствительные существа. Ради чего, человек, умирает наша Земля? Ради удобства, блаженства и прочей корысти, надменности, зла?! Но всё это пшик – одна ерунда.
Мёртвые птицы, мутация генов, исчезновение видов, сельской пищей питаться нельзя: отравлены реки, воздух, луга. Уничтожение рода, тактика боя, злоба осиного роя, загрязнённые города, голод, мор, нищета и война. Беспризорные дети-сироты, конкуренция, зависть, о себе лишь заботы, проституция, оружие, деньги, рабство, борьба, наркота. И смотрят на это чистые, ясные, незамутнённые эгом, открытые, добрые, честные, наивные, детские… твоего ребёнка глаза. А ты мчишься из дома, самодовольством ведомый, желаньем подстроить весь мир под себя, вернёшься, и твой ребёнок знакомый, не получивший из родного сердца тепла, бьёт людей и животных калечит, уже погряз в луже вранья. И это только начало – остальное ещё впереди. И виновен, ответственен за это только лишь ты. У тебя на руках малолетнее чадо, одумайся, хищник, хоть его не губи! Плюнь на себя и ближнего своего возлюби! Нет в мире силы дороже, важнее, мощнее любви! Хоть с чем ты его ни сравни!
И этим мучительным кличем, словно невидимым бичем, проносился вой в стенах «святого» жилья, своим нечеловеческим криком разрывая покровы, облаченья жестокой власти ума. Сквозь трясину и льдины проникая до самого глубокого дна, выплывая в сознанье, изнанку созданьев треся. И путник сплетал воедино заунывности вой и набухшие чувством слова, песню в ночи сотворя:
Я был мягким и нежным,
Но пришла взросленья пора,
Мир был светлым, беспечным,
Но обрушилась бури зима.
Я помню руку родную,
Она всегда ласкала меня,
Никогда её не забуду,
Моей доброй мамы рука!
Но всё вдруг делось куда-то,
Стали злыми людские глаза,
И ты сказала мне как-то:
«Уходи, устала Я от тебя!»
И стало небо бесцветным,
И стали игры пусты,
И стали смеркаться рассветы,
Мама, как мне добиться твоей теплоты?!
«Будь примерным и умным,
Мы будем тобою горды,
Стань богатым и сильным,
Тогда получишь всё ты!»
И я научился ловчить, лицемерить, хитрить,
Я давил других будто мебель,
Я смог дорогу коварством себе проломить,
Шаром катился меж кегль,
Я понял: Я всё могу получить.
Но ты сказала, скривившись:
«Ты жестокий и мерзкий, змеем шипишь,
на шее обвившись,
Зубами скрипишь.
Ты больше не милый,
Мальчик унылый,
Как Я могу тебя полюбить?!»
Извини меня, мама,
Но мне пришлось тебя задушить.
В моей жизни больше не было смеха,
Мой мир стал чужим,
Я сам стал для жизни помехой,
Зачем же я себе изменил?
Захотелось большого успеха,
Добился, но себя самого упустил.
Я был мягким и нежным,
Но пришла взросленья пора,
Мир был светлым, беспечным,
Но обрушилась бури зима.
Я пошёл к речушке с запрудой,
Там был счастлив маленьким я,
Я ринулся в воду бездумно,
Больше не буду мучить себя.
Конец моей лжи,
Конец чужой боли,
В небе летают стрижи
Отпущу и я синицу на волю.
А всё оттого, что выросло Я,
Такое же Я, мама, как у тебя.
Я помню руку родную,
Она всегда ласкала меня,
Никогда её не забуду,
Моей доброй мамы рука!
Мы живём с мертвецами, они всегда стоят между нами и явью. Мы встречаем новый день, смотря из могильной, мёртвой дыры, мы никогда не бываем одни, без привидений из умершей тьмы. Пролетает пчела, но мы не смотрим, не наблюдаем, а лишь про себя рассуждаем: «Ага, это пчела, очень опасна, человеку вредна, меня укусила когда-то она, а ну, пошла отсюда, дурная оса!» - это и есть вчерашний фантом, призрак пчёлки, который перекрывает реальность собой. Сейчашняя пчёлка тебе не нужна, ты видишь лишь прошлое, реагируя сам на себя.
Одними трупами заполнена голова, мы не находимся здесь никогда, мы решаем проблемы, что были когда-то вчера. Сидя на лоне природы, мы не в ней, мы просматриваем воспоминаний былых эпизоды. События, переживания, люди – всё вертится в памяти кругом, наматывая нити на шаровидные дуги. И где разница между отклонением психа и нормой, когда наш шизофренический мозг скачет всё время как будто по волнам? Нас окружают одни мертвецы, мы затерялись между прошлым и будущим, мы сами мертвы.
Я не вижу тебя, я смотрю на мертвеца, ужалившего тем летом меня, и я злюсь на тебя, но моя реакция ложна, я не воспринимаю сию секунду тебя, не касаюсь плеча, я действую из мёртвого мира, из памяти, что вечно стара. А значит, это мгновенье, что не прожито мною, оно придёт ко мне снова, во снах, представленьях, мечтах, оно захочет быть понятым мною, чтоб после растаять и оставить мозг отдыхать.
Из-за того, что мы толкуем по-жизни неверно, ссылаясь лишь на жадное эго, наш ум не свободен, он заключённый, участник бесконечного, кругового забега.
Мы живём с мертвецами, мы никогда не бываем одни, так в чём же дело?, ты их безжизненность разом пойми, из настоящего мига ты их прогони и чистым взглядом на себя и другого взгляни.
Песня свершилась, звуки спустились в холмы, я оглянулся на поле, где старуха побороть попыталась умершие сны. Но там не было больше жрицы верховной, смотрящей на грешных людей с высоты, там женщина сидела на камне холодном, по впалым щекам стекали ручьи. Она по детской макушке плавно рукою водила, прижимая к размякшему сердцу тень усопшей души; из молельни девы, не торопясь, выходили, призраков горя ведя за собой: своих близких, знакомых и просто прохожих - с кем отношенья когда-то связались злой обиды узлом.
Они ступали, обнявшись, улыбаясь сквозь слёзы, говорили друг с другом о прошлом, о боли, об ушедшем, былом. Глупо ненужными им те размолвки казались, разлучившие судьбы, сковавшие тело непроницаемым льдом.
Привидений они теперь не боялись, в мольбу чуть что не кидались, а внимательно слушали мёртвых, разделяя их плач, тоску и желанье не быть отчуждённым. Со всех сторон доносился жалобы стон, люди внимали: «Боже, неужели это было со мной?! Как же я виноват пред тобой! Как жесток нанесённый мною урон! Но тебя я согрею, мой милый, пусть это будет тёплым приветом с этого света на тот!»
И тени забились в среде всепрощенья, затрепетали духи-медузы кругом, с обидчиком прошлым мягко прощаясь, испаряясь в тёмном небе густом. Через секунды они все удалились, в зыбком цвете ночи растворившись, перевернув обитателей чувства вверх дном.
- Что это было? Как отпустил нас этот фантом?!
Парень хитро приподнял губы уголок:
- Вы сами, прочувствовав их, отпустили, в сердце распутав из ссор застаревший клубок.
- Но как же? Как же всё получилось? Зачем они к нам явились? Надавив на страданья комок?
- Вы сами их пригласили. Тех людей, которых когда-то недолюбили, с которыми шла глухая вражда, которых простить не смогло ваше скрытое, явное Я. Вы жестоко меж собой обращались, завидовали, боролись и обижались, вы за спинами бойко шептались, наступленье вели и безбожно с ними ругались. Вы по разным причинам расстались, не решив проблемы всей целиком, убегая от боли тугой, вы с теми людьми распрощались, подумав – время всё сгладит, вернёт нам покой. А получился такой вот фантом. Ваша память ничего не забыла, ваши мысли, отвлёкшись, потом всё равно возвращались, кружились над прошлой сценой немой. Ваша мысль медуз породила, желая вернуться, по-новому отыграть эту роль. Закончить, наконец, эту пьесу, иначе ход событий чтоб повернуть, закрыв навсегда историю плотной завесой. И поэтому призраки стали к вам приходить, чтоб древний конфликт разобрать и решить. Но вы от них, не дослушав, чурались, в словах отрекались, будто звери хищные за вашей плотью погнались. А нужно то было всего лишь немного тепла, чтоб капнуть на рану прожжённую злобою зря. Нужно было страх свой весь отпустить и с нутром нараспашку боль другого впустить, слезами любви холодную глыбу войны растопить. Ведь мы живём только миг, зачем же беду воротить, неужели нельзя вместе дружно всем жить? Ведь мы живём только миг, так пусть это будет счастья исполненный миг!
Тихий ветер трепал свободные складки туник.
- Но почему же божественный крест нам не помог? Может, Он преподал нам терпенья урок?!
- Кто этот Он? Вы выдели хоть разочек его? К чему это всё? Вы молитесь, чтите законы, поститесь, вы трудитесь с потом, говоря другим: не ленитесь! Но зачем это всё? Муштра, повторенье тупое, привычка, отупленье слепое. И это всё, чтоб себя настоящего в подчинении утопить, чтоб грешную сущность в себе умолить. Но она вылезает из рясы гулять всё равно, ночью, когда мозг не занят мольбой. Все ваши думы, грязные мысли, потехи, мечты. Вы чураетесь их, пытаетесь «бесов» прогнать, будто они не свои! Ведь это всё ваши, ваши грехи! Но вы придумали миф, будто святые слова повторив, на рассвете глазницы закрыв, вы станете лучше, дракона в себе покорив. Повторяю, всё это миф. Вы просто забили словами, придуманными образцами своей натуры порыв. Но всё равно выползает наружу нарыв, как богу ты не молись, как не постись.
Вы верите в бога, но Бог в самих вас иссяк. Вы жаждите света, но Свет внутри вас погас. Пока вы сами себя не воскресите, никто не поможет – как не просите! Расчистив пространство, удалив в себе шелуху, вы найдёте богатство, расколов свою скорлупу. Шелуха – вот ваше несчастье, вера, уставы, слова - весь этот вздор - вот ваше проклятье. Выметай весь сор из избы, пусть встаёт пустота на дыбы! И только в этой пустой чистоте может явиться что-то извне. Воспринимая жизнь напрямую, без текстов, правил, мыслей накопленных в ряд, ощущая жизнь по-простому, без смысла, без знаний, без названий ненужных преград. Попробуйте, и вам больше не нужно бояться отправиться в ад. Не рассуждая, не измеряя, а лишь красоту наблюдая, как это делает кроха, божье дитя. Она видит дерево, но она не знает имя его, она проникает душою, внутри касаясь его. И оно отвечает ей в след: вниманье и чуткость – вот стандартный набор для чудес. Это и есть открытая жизнь в отношеньях, а не призрачный шум в мольбе за спасенье. Забудьте всё, что вам говорили, отбросьте всё, что вы накопили, и живите без сора легко, лишь узнавайте, лишь открывайте, не храните в храме старьё. Сквозь познанье и трепет, сквозь открытой невинности лепет, сквозь тишину потянется сущность к добру!
Боже! Вы видели когда-нибудь это звёздное небо, оно наяву?! Оно кругом, оно везде и во всём! Счастье – это когда нету поэта, а есть только это звёздное небо кругом! Вы видите это или смотрите фильм за окном?! Растворите границы, есть только небо, а остальное лишь сон! Нет меня! Больше нет ненасытного Я! Текут безвольно слова. Их звуки разносятся гулом. Это здесь! Я вернулся! Здравствуй! Здравствуй, Великая наша Земля!
Нет мыслителя! Нет раба у рассудка, корыстного бреда! Есть только свобода! Свобода от алчного эга! И только эта свобода освещает всю жизнь целиком, наделяя её великим смыслом!
И он кружил, огалдело, не отрывая от неба глаза, на вид сумасшедший, на деле – освободившаяся в теле душа. Он больше не шут и не плут, свободный от груза, от давящих пут. И смешно так, радостно стало: ещё один странник, гуляка-приблуда, вернувшийся в стадо, в священное лоно земли, и это ещё одно чудо, чудо прекрасной любви.
Проснулся я от того, что случайно волка задели ногой: посреди двора, отрубившись, я распластался, посредине дня, растянувшись, всем я мешался. Солнце сжигало шерсть на макушке, но сам я замёрз, отморозились ушки. Кто-то опять спотыкнулся об тело, я приподнялся, чтоб вновь меня не задело. Человек ведь не замечает того, что свернулось клубком у него под ногой.
Девы носились по келье не хуже воров, они спешили расстаться с нарядом волхвов. Не проронив на пути ни звука, ни слова, они уходили без жалости из-под тюремного крова, оставляя наручники в стенах святых, отправляясь на встречу с собою самим. Им ещё много предстояло пройти, но главное было всё же идти, а не по хлюпающей гуще в потёмках ползти.
Верховная жрица из бреши с печалью в след им смотрела, мне показалась, она сожалела, но не о том, что властью сдержать не посмела, а о том, что дать им божественный ум не сумела. Она глядела как тают её войска ряды, но знала: значит, больше не будут сражаться и гибнуть они. Пред ними открыты все дороги судьбы, и, может, найдут они счастье, что с ней отыскать не смогли.
Со всепрощающей грустью смотрела она уходящим женщинам в след, всю жизнь она билась за бога, а оказалось, что жизни в самой ней и нет. Потеряла ниточку радости где-то, и что получила за это?! Силу, жесткость, престиж. Грызущие страхи, возня меж монахов, жуткие дни, что во мраке, и ведь никуда от них не сбежишь! И это всё, на что ушла твоя жизнь?! Может, ты ещё не родился?! Может, ты ещё сладенько спишь?
Они покидали обитель, она осталась в храме одна, руководитель-любитель, покинутый вождь, неприкаянной воли скала. Всё разрушилось: планы, задачи, стремленья – всё рассыпалось: образ жизни, привычки, мученья. Махинации мозга разбрелись далеко, и стало как-то просторней и очень-очень легко! Действительно, зачем в праведной жизни нужно всё это хламьё?
Они покидали обитель, с сердечной тоскою она смотрела им в след…
Я вышел к столовой, там малышка сидела за лавкой здоровой, увлечённо водила по столешной глади рукой. Мягко лапами по полу ступая, я подкрался к ребёнку, она меня не замечала, и осторожненько в щеку лизнул, звериной страстью в кожу дыхнул. Она от неожиданности, аж, подскочила, будто в попку вонзилось острое шило, потому что «нечего, детка, удирать от реального мира».
По возвращению с планеты фантазий, кроха, зардевшись, плющом меня обвила, сквозь ворох горячих объятий, я расслышал: как здорово снова гладить тебя!
Каким смыслом наполнены этой юной девы глаза! Я и не знал, что можно так скучать по дитя.
От присутствия детского духа стало на сердце как-то щекотно-смешно, я прыгал по кругу, заигрывая с нею, пока хвост от вильни ни свело. Тогда я плюхнулся навзничь, и подставил ей брюхо своё, сам не понял как вышло, просто волку с ней хорошо.
Она хохотала всем телом, ладошками щупая мех неумело, и в душе будто всё зацвело, прошлую ночь как сор на ветру унесло. Столько радости в венах, её бы раздать обречённым и пленным, заточивших себя в своём же мозгу, променяв переменчивой свежести прелесть на безопасную, заплесневелую крепость, в стены которой не впустят беду, но и счастью туда проступить не дадут.
Я глянул в порыве девчушке через плечо, и в уме вдруг что-то всплыло: карта виднелась с красным крестом, горы, равнины, пунктирная линия жирной чертой. К каменной лавке я подошёл, там лист потемневшей бумаги, изображенья на нём. Была там речушка, лес огибая тонкой дугой, а рядом девчушка, монстра лохматого гладит рукой. Стоп! Что за дурдом?!
На столе мелочки цветные лежали, чьи-то пальчики их где-то помяли, а где-то и зубками покусали, но они всё равно художника звали, рисовать его приглашали. Я снова бросил взор на картон: там радуга, птички, цветочки кругом. Большая часть экземпляра разукрашена юным творцом!
Я рискнул карандашную пыль удалить языком, но только грязи лишней развёл, а понять, что скрывается под слоем разноцветных кругов, было, видно, не суждено.
Увидев мой интерес к своему - ни мало, ни много - шедевру, маленький гений, меня подпихнув, указал на толстую линию, по-шпионски, украдкой моргнув. Я пригляделся: перевёрнута галка-гора, от неё идёт пунктиром змея, через лужицу, значит вода, ведёт, извиваясь, неизвестно куда, какая-то чёрная клякса-дыра, в ней красный крест, малышка кивает, значит сюда.
Меня осенило, наверное, свыше – это маршрут, дорога от сюда до какой-то там ниши. Вскинув зрачки на дитя, я уточнил: ты действительно хочешь туда? Она серьёзно очами взглянула и с видом философа утвердительно головою качнула. Мы оставили лист пестреть на столе, его рисунок итак застрял в моей голове.
На пороге парнишка к нам подбежал, на ходу с усмешкой он вопрошал:
- Как ночка, дружок?! Видал, как девчонки припустили в лужок?! А что жрица? Исполнила долг или злится?
- Ты про карту? Она девчушке её отдала, но использовать эту подсказку, видать, нам не судьба. Зато появилась другая, детских усилий тропа.
Паренёк поглядел на лукавый прищур на детском лице, взбил кудряшки на круглом челе и усадил хохотушку у себя на плече, заметив в движении мне:
- Тут будто Мамай с войском прошёл, перевернул и поставил обитель вверх дном. Неужели, это всё натворили только мы с тобою вдвоём?
- Не бери себе много. Славы, богатства чужого. Ты же знаешь, это пустое. Разрушить уклад древних бестий, не из тщеславия и не из мести, довольно ли чести?! Ты можешь сломать сотни копий, но изменится ли тот, кто их бросил? Вот, если ты сможешь ему объяснить, тайну созданья ему пояснить, смысл жизни в его уме прояснить, тогда и не за чем будет копья ломить, он просто не станет ими палить. Главное – не спокойствие внешних, действий успешных, главное – это порядок внутри, а он приходит со взрывом в груди, разносящим весь шлак на пути.
- Значит, наши силы ушли в холостую?
- Нет. Твой ветер приподнял холщу шерстяную, впустили воздух в их душную жизнь, а дальше – выбор за ними, либо заново мир весь открыть, либо дальше в уютной обители гнить.
- И они выбрали жить!
- Да. Но смогут ли они в старую топь не скатить? Ведь это очень ответственно, энергозатратно, сложно человеческому эгу в этом мире просто НЕ БЫТЬ!
- Тогда, я знаю как поступить! Мы с Лизаветой…
Он запнулся и начал было юлить, но вовремя понял, что лучше честно всё доложить:
- Да, серый, я не успел тебя предупредить. В общем, я не смогу больше с вами в поисках клада бродить. Я узнал о себе здесь немножко, и нащупал в потёмках своей жизни дорожку. Я больше не странник беспутный с разумом мутным, беспечный искатель утех, я домой возвращаюсь, приятель, и этот дом не из тех, где нет дыр и прорех. Это дом, где господствует смех, и буря шныряет везде без помех, снося самоважности хлипкие стены, заслонку от шторма с собой унося. Там некуда спрятать своё трусливое эго, забора из мнений и веры там просто нету; там не скроешь своего тщеславья мечты, и именно поэтому туда устремляюсь и я, туда, где уже находишься ты!
- Думаешь, сумеешь добраться до темноты?
- Даже, если накроет злая мгла меня с головой, я буду просто глядеть на неё с теплотой, дырявя глазами кромешности слой, ведь этот сосуд, что в груди, уже не пустой, он растопит чёрное облако, самопоглащённости прошлогодний застой.
- А что будет с девушкой той?
- Она готова отправиться вместе со мной.
- Потянешь ли груз такой непростой?
Паренёк на камень у входа присел, выдохнул воздух и задумчиво спел:
- Да, наверное, помочь себе и другим совсем нелегко, но, если не я, то, ответьте мне: кто?! Ответственность за счастья упущенный миг разве можно переложить на чужое плечо?!
Я глаз просветлённых улыбкой коснулся легко, в них тьма уходила, разгоралась искринка огнём:
- Добро пожаловать в разумный, праведный мир! Ты форточку храма для гармонии жизни открыл! Понюхай наполненный свежестью воздух, прочувствуй как вне оболочки просторно и просто! Только смотри, чем связаны ноги твои! Наблюдай за привычкой, за балаболом внутри, гляди на защиту, отделяющую тебя от других, ведь ты не отличен от них! Не трогай, а только смотри! Увидь, как связаны эгом томящейся силы шаги, отбрось и посмейся, а дальше свободно иди!
- Мне интересно, что там, впереди! Темницу, что мой мозг и социум для меня смастерил, я уже давно изучил, нужно узнать, что значит жить совсем без стены!
- Каждое движение, вещь, другого и себя полюби, пусть забота летит из груди! На восставшее, пленное эго глазами ребёнка смотри! Смейся, смотри и люби – жизнь не тащи, а твори, магию света ладонью лови! Всё так просто! Истинность мига лежит у двери, осмелься против правил созданий несчастных пойти, доверься вселенной и красоту, что у ног подними.
Малышка копалась у сгорбленной кладки священных руин, вдруг подбежала и сунула что-то парнишке меж костяшек руки. С виду – замшелый булыжник, но, приглядевшись, заметили мы - сквозь окаменелую пчёлку прорастали крохи-цветы.
Дувчушка глядела, радостно раскинув бровки-мосты, только на умерших клетках могут новые жизни, не боясь, прорости.
Та девушка из храма господня к нам подошла, мягким захватом молодца обняла. Он мочку уха её чуть тронул губами, тягучая нежность дурманом расползлась между нами. Так бывает всегда, когда к чувствам другого открыта душа. Снизу, в ущелье, шумела вода, и тут история двух во всех нас всплыла.
Был он и она, полюбившие жгуче, юные, полные жизни сердца. И вихрем сносило привычный, обрюзглый устой, они вкусили чувство свободы, чувство полёта над рутиной скупой. Им всё было ново, волшебно, впервой, они открыто шумели, выражая восторг неземной. Чарующей сказкой проносились дни чередой, волнующим всплеском накрывало их с головой.
Но не суждено им было вместе души скрепить, отдельные склянки-сосуды в одно целое не слепить. Им хотелось бы слиться в совместный, общий экстаз, летящие с ветром легко и красиво как в мелодии джаз. Но проникнуть друг в друга, выйти совсем из порочного круга им что-то мешало, соприкоснуться всей мякотью им не давало, неизвестная сила тянула, скрепляла, а внутренний цензор их отторгал, расстоянье между отмерял.
А всё потому, что их Я не сгорели дотла, их мысли всё ещё подчинялись телам. Каждый тянул одеяло лишь на себя, прикрывая убогость словом «любя», используя слабость другого, чтоб важность свою укоренить, потребности эга своего ублажить.
И то «высокое» чувство стало в них пропадать, они не смогли больше в лучистом потоке летать. Они забыли друг друга, утратив духовную тесную связь, осталась одной лишь привычки болотная вязь.
Теперь они были всего лишь людьми, опустошенными и смертными, физически вместе, на деле - одни. Километры мыслей легли между ними, принцип: любовь – это когда мне приятно, разделил двоих на куски. И они стали такими, каких много в толпе: безликими, обреченными, снующими где-то во мгле, подчинённые общему ритму контроля и суеты, играя отведённые роли в драме грызни, мчась за видением счастья где-то вдали. Работа, кастрюли, кошмарные сны – жизнь словно в пыли. Надежда, вера, пороки – ничто не выведет их из этой игры.
Теперь только заросли мыслей и тени желаний, плоских мотивов заезженный путь, теперь только скука и горечь скитаний, теперь только бренность и тяжесть влечений, за которыми не видно настоящего неба.
Вопрос: можем ли мы любить не себя, а другого? Не его заботу о нас, не его мысли про нас, любить его, человека, такого простого, земного! Без ревности-власти, без гнева-напасти, без желания-сласти, без наслаждений, телесного омута страсти?! Можем ли видеть его без самопоглощенья, без оценки, без любого сужденья? Можем ли мы смотреть на него, а не на образ, созревший у нас в голове? Можем ли мы чувствовать сердцем другого, согреть милосердием, коснуться душою, любить непосредственно и неустанно, независимо и небывало, беспричинно и безусловно, безучастно и так беспристрастно, излучая живое тепло? – всё так уязвимо и зыбко, но безумно прекрасно, неповторимо и феноменально легко. Спроси у себя, почему в твоей жизни нет этой любви? И ответишь: потому что думами о себе лишь заняты мы! И как страдают от этого цикла мгновенья нашей судьбы!
Иногда вдруг мимо проносится ветер, и лучик солнца проглянет во тьме, как будто это было с тобою. Все словно во сне. Обгрызанные крылья тихонько замашут, затрепещет замурованная в расчётах душа. И от чего-то захочется плакать, а может смеяться… Но ты отмахнешь «нереальные бредни» и дальше продолжишь свой ход в колесе, никчёмный забег в толкотне.
И всё же, может это не ты? Может, мы всё же будем достойны называться Людьми? Самым разумным и мудрым созданьем этой земли! Старшим братом, заботливым чадом, помощником бога, праведным мужем всеобщей страны. Единственным от природы способным прочувствовать мир изнутри! Ощутить бессловесно священной силы дары, заглянуть без личностного интереса в творенье судьбы.
Тогда, может, и не было вовсе войны! Голода, власти, борьбы. Проблем экологии, насилия и нищеты. Раздробленности, ревности и пустоты. Тогда, может, не спрашивал ты: как нужно любить, чтоб в порыве ненависти другого не задушить! Разве возможно любить в царстве судей и страха?! Разве возможно заметить упавший листок на траве за постоянным шумом и гамом, в хаосе злости и мрака?!
Мы покинули храм, оставив древнюю крепость разрушаться у нас позади. Мы распрощались с юнцами, заветное плаванье их ожидало вдали.
Я видел их после, довольных, смиренных, живущих у края солёной воды, окружённые счастьем и смехом, своими и чужими детьми. Они сор из-под волн доставали, спасали тех, кого можно хоть как-то спасти. Они в деревнях и полях помогали, сеять, пахать и растить. Из раскрытых ракушек ожерелья скрепляли, раздавали с улыбкой прохожим, встречным желая любви на пути.
К морю люди стекались рекою, посмотреть, убедиться, что можно жить без вражды и нужды. Они радушно встречали любого, открывая для них чудес небывалых дары. И молодые шли к этой паре гурьбою, просто попрыгать, побегать, проникнуться тёплым покоем. Даже бывшие жрицы к ним приходили, не стесняясь у младших совета спросить, даже воришки к ним иногда пробирались, сердечную милость, тепло и заботу холодной ночью вкусить.
Мы распрощались с юнцами, и они добрались до берега сами, в разрозненной спешке свой разумный способ мира нашли, в обнищавшей, убогой столице сумели голод людской утолить.
Может ли что-то один человек изменить?
Да, когда он как камень, брошенный в воду, пускает круги по всей глади воды. И тогда он не «один», а полон волшебной силы любви.
Красные волны детской фуфайки, сочные локоны цветущего луга и сахарная вата пушистых облаков, в которую так и хочется запустить руки. Спиралька света непослушно искрится в жидких завитках, нити шелковистого воздуха ласкаются между тоненькими пальчиками, а хрупкое тельце, почти не касаясь земли, бежит по траве, летит по судьбе.
Сплетение разных запахов прозрачной радугой растворяются во рту, трепет легких порывов робко обнимает за плечи, капельками пота выступает добро…
Мы спускались с девчушкой вдвоём, проходя кисель облаков слой через слой. Так здорово было прятаться в нём, никогда не знаешь, что ждёт тебя за углом! Сейчас ты видишь тропинку, она вниз сбегает ручьём, через мгновенье – ты уже опоясанный дымкой, как невидимкой, ничего не видно кругом, лишь прохладные, хлопчатые нити расползаются всюду, слегка искрясь серебром. Неизвестно, где право, где лево; пол, потолок перевернулись вверх дном. Ты качаешься в облачной жиже, и так хочется ухнуть в неё с головой! Но инстинкт сохранения вида дёргает мыслью: «Осторожно! Куда ты? Постой!» И правда, острые камни торчат под тобой.
Но в этой малышке голос защиты, казалось, ушёл на покой. Она радостно скачет, теряясь в тумане густом. И опасность ей нипочём, будто обходит её стороной. Там, где сердце сжималось, ожидая неминуемый, болезненный сбой, детка вприпрыжку по моху гонялась, горы словно сами стелились под человечьей ступнёй. Хранят её боги или чувствует кроха дорогу интуитивным нутром?!
Сверкали в молочной вязке её шаловливые пятки, играя со мною в беспечные шутливые прятки, пока осторожному старому волку не сделалось плохо, он устал бесконечно бояться подвоха. Тогда я все запреты в себе отпустил, и безопасности страх на миг отступил, я волчью сущность на волю пустил, расстоянье от зверя до тропки, не думая, сократил. И, странное дело, лапы сами по скалам мчали меня, без мысли-тревоги, без постоянной заботы о шкуре безродного пса.
Лёгкой пружинкой тело несло себя вниз, каждой песчинкой ощущая уступы, каждой шерстинкой чувствуя путь и отвесный карниз. В этой прогулке нету тебя, нет аналитика-критика, архитектора бытия. Есть только камни, былинки, булыжники, поросшие мхом, есть только облако дымки, пространство свободы и эха, движенье крыла и размаха, ты - существующий будто во всём. Ты и есть эти влажные поры, ты и есть эти скользкие горы, ты есть этот воздух сырой, ты – не есть, ты течёшь по дороге, покрывая кочки собой.
В этой точке не возможно думать о строчке, в этом месте не реально мыслить о смерти. Когда есть то, что сейчас, зачем знать то, что придёт через час? Ведь это будет снова «сейчас» - и это всё, что есть в нашей жизни как раз! Всё остальное – теория, пыль, завеса на видящий глаз, шлак, небылица, нашей выдумки нелепый каркас. Но мы же не боги, зачем нам судить каждый раз, зачем нам решать, что думать про завтра, когда есть только то, что сейчас?! Почему мы веруем в Бога, но не доверяем природе, окружающей нас?! Наверно, считаем себя мы умней, совершенней, память и знание ставим главнее Разумной Божественной Силы подчас.
Когда ты идёшь по шаткому мостику жизни, ты можешь бояться, молиться, мечтать о других берегах, но это лишь ухудшает плавность движенья в скованных мыслью ногах. Расслабься! Есть только здесь и сейчас. Остальное – в твоих очищенных от самозначимости действах и всеобъемлющих божьих руках.
Мягкой прытью спустились мы к лугу, влажный воздух дул на нас с юга. Пить после бега немного хотелось, я в тенёчек прилёг, пропуская прохладу всем телом. Чуть поодаль коровы мирно щипали траву, видать не заметили серую тушу мою. Тут мой глаз заприметил красную кляксу, идущую к стаду знакомую массу. Непоседа-глупышка отправилась в поле, знакомиться с парнокопытным, любопытное, милое горе.
Я смотрел из укрытия, не решаясь мордой мотнуть, чтоб боязливых коров своим движением не спугнуть. Девчушка спокойно к одной подошла, погладила шею и к вымени меж копыт пробралась: там телёнок усердно сосал молоко, торопясь. Наша кроха за другой сосочек взялась, белая струйка брызнула бойко, малышка лизнула капельки робко и вдохновенно губами припала, ничуть себя не стыдясь.
Корова покосилась на дерзкого вора, похитителя сытной воды и отвернулась, срывая травку довольно, позволяя другому наесться у широкой груди, наверно, запасы её были полны.
А детка, утолив жажду и голод, бурёнку чмокнула в район живота и отправилась шустро в укрытие волка, унеся с собой пьянящий аромат молока.
Широкое, наклонное поле, покрытая цветами земля, за сиреневым движением бархатистого моря сразу плывут клочки-облака. Там птицы снуют, в мягком небе беспечно ныряя, там самолёты гудят, толстый воздух собой разрезая.
Аккуратно ступая по краюшку луга, не тревожа рогатого друга, мы упёрлись прямо в болото, какое бывает лишь в средних широтах. Осокой покрытые комья, трясинистый вяз, мутная, топкая гуща, в которой сандалик малышки тут же увяз. Но она не сдавалась, в поисках прохода металась, ведь ей непременно нужно было добраться до другого конца, а до противоположного берега было никак не добраться без умений лихого пловца. Я наблюдал за старанием крохи, не пытаясь сказать, что дела её плохи, но готовясь чуть что, тащить её, вонзившись когтями в вязкое дно.
Девчушка увидела бурый кругленький камень, шагнула на маленький остров, а он расти и вздыматься начал нежданно. Глупышка взвизгнула звонко и обратно, на берег, ринулась бойко.
Неуклюже, лениво и томно показалась спина объёмного бегемота. Прыснул жижей, и морда всплыла, показались над толщей водицы прикрытые кнопки-глаза:
- Что случилось тут, господа? – растянуто-нудно, тягуче-занудно вопрошали пузыри изо рта, - Что привело вас сюда?
- Нас привела сюда чужая беда. Неизвестное золото мы найти обещали, только где же и что же искать мы ещё не узнали.
Туша погрузилась поглубже в болото, со дна доносились слова бегемота:
- Нет здесь такого, добра прокажённого, злата людского, тут только тина, трясина и глина. Ищите богатство в дорогом магазине.
И фигура было вовсе скрылась из вида, но волк всё же выцепил просьбой подводного гида:
- Довези меня с крохой, будь другом, до соседнего края этого топкого луга?
Что-то зачмокало в гуще мясистой, на поверхность звуки всплывали чередой неказистой:
- Уф-ф. Ну-у, я не могу-у! М-м-м. Попросите кого-то другого, ф-фу, а я ухожу-у!
Водица зачавкала под ступнями ленивца, трясина всколыхнулась, выходя за границы.
- Кого попросить то? Тут нет никого! Стадо гиппопотамов с этих земель давно уж ушло!
Туша застыла, лоснясь на солнце пушком, лишь изредка мух отгоняя своим округлым ушком. Густые ресницы во взмахе раскрылись, блуждающим взглядом на нас глаза устремились:
- А я то думаю: куда все подевались? Может, человеческих рук испугались?
- А ничего, что бегемоты не водятся здесь лет уж так сто?
Импульс, скрип в голове, до ржавых шестерёнок что-то дошло:
- Что???
Пелена на зрачках потихоньку сходила, но оцепенение и спячка плотной грязью животное облепили. Она (бегемотиха) медленно в стороны мордой водила, искала кого-то в залежах ила: «где моя стая, где моя мама?», в воду позывные пускала, ныряла, после принюхиваться стала, вслух вопрошая:
- Как же так вышло? Я осталась одна, о боже всевышний! – она плюхнулась в заросли, вызвав всплеск такой разрушительной силы, что мутные воды болота за края повыходили, осушив уходом низину. Она с мучением воздух вбирала, дрожь по толстокожей спине прогоняя, всхлипнула раз и зарыдала, воплями боли тишину содрогая.
Как, дорогая, так вышло, что ты провалилась в беззаботную гущу, в дрёму слепую, в непролазную пущу?! Почему жизнь свою упустила, божественный дар запустила? Почему дни пустила на самотёк, почему снам разрешила войти и бежать в голове наутёк?!
Ты осталось одна, ну и чья в том вина? Где ты всё время была? Крепко и сладко спала?
В ответ лишь хлюпы и стоны, в ушах – не пробивные застои. Существованье и Жизнь не могут быть рядом. Ты либо спишь на ходу, всю красоту пропуская, либо стоишь на ветру, всю прелесть жизни вкушая. Это не противоположные виды влечений, сон – замкнутая сфера, а жизнь – поле ничем не ограничённых явлений. Есть сновиденья, где ты обитаешь, и явь, где свободные птицы летают. Я не прав? Что не так - ты поправь.
Тишина. Бегемотиха вдохновенно направила к небу глаза:
- Эх, почему я не птичка?! - вздохнула она.
- Скажи спасибо, что не свинья! – не осторожно прорвалось у меня, она опять рыдать начала.
Что толку думать о том и о сём, когда мы лишь в данной шкуре живём? Что толку причитать и бранить, когда мимо нас проходит вся наша жизнь?!
А она слёзно кудахтала снова:
- Ах, никому не понять, что это такое! Я осталась одна! Горе какое!
Ты осталось одна, ну и в чём тут беда? Ты жива, ты здорова, с тобой камыши, небеса, чудеса, а ты сидишь и ревёшь как корова! Посмотри же кругом! Встрепенись и очнись! Неповторимой тайны мгновенья летят сквозь тебя кувырком!
- Что мне эти мгновенья, когда нет в животе подкрепленья!
- Чем же ты питаешься тут? – вопрос возник, оглядев всё вокруг. - Лотосы здесь уж давно не растут?!
- Камыш, трава и кувшинки, что здесь в июле цветут. Конечно не лотос, но на крайний случай тоже сойдут.
- Почему ты находишься тут?
- Ну, наше семейство всегда любило здешний уют.
- Но семейство ушло. Почему ты находишься тут?
- Ну, здесь привычно, тепло и …
- Уныло. В лени и дрёме вся твоя сущность застыла! Милая, как же ты себя загубила!
Ворча и нервно дёргая рылом:
- Зачем зря расходовать силы?! Мне и тут не плохо, всё знакомо, надёжно…
- Тоскливо.
- Ну и что! Зато неуязвимо!
Что сказать можно тут? Безнадёжные сони в болоте живут! Где же свобода, радость, глубокие чувства? Где красота, цветение, соучастная дружба? В чём смысл прозябанья в привычке, в отстойнике, в луже? Жизнь смела, свежа, коротка, а мы спрятались в ил нашей лени поглубже. Где твой разум, ясный взгляд - понимания атрибут? Променяла на известной клетки хомут?
Животное задумалось туго, ответив сумбурно:
- Ой, это так сложно! Зачем думать настолько серьёзно? Ведь проще жить как живётся, а остальное – судьбою зовётся.
Задраены люки. Мне не пробраться к сердцу без трюка. Нужно начать с другого венца или оставить её гнить до конца.
Девчушка стояла в воде по колено, щупала дно, пробираясь сквозь вязку тихонько, несмело. Вдруг лягушонка она увидала, рукой из болота зверушку достала. Раскрыла ладошку – а он не бежит, лапки расставил и взглядом сверлит. Кроха усердно его изучала, заботливо трогала влажную кожу, от холодных прикосновений визжала. Земноводный, шарами моргая, мешок под губой раздувая, грелся на солнце, на детской ладошке, интерес к малышу выражая.
Пахло тиной, большим животным ленивым, затхлым илом и чем-то ещё. Я развернулся и увидел большое дупло. От него запахом смерти несло.
- Тебе ведь нравятся эти места? – спросил бегемотиху я.
Вместо слов она в блаженстве закрыла глаза.
- Тебе нравится и эта большая труба?
Она посмотрела на дырку, из неё вытекала тёмной жижи струя:
- Ах, это! Да, ерунда! Это человечьих отходов вода. Она никак не беспокоит меня.
- Да. Ты – зверь. Ты должен приспособиться к этому миру, чтобы выжить, лишь человек способен судьбу ворожить, а остальным приходится как-то шустрить. Но человек не использует эту силу во блага. А ведь ответственность не просто так ему природой дана. Ответ за свершенья, а значит, свобода творенья, то, чего не узнать с большим самомненьем.
Животное буркнуло из чрева болота:
- Разве ответственность это свобода?
Волк повёл по воздуху морду:
- Ответственность – это забота. Забота о ближнем, ребёнке, природе. Когда на каждое деревце ты смотришь с любовью, каждый безответственный шаг понят тобою, когда ты ощущаешь окруженье собою, тогда ты с чувством, вниманьем, свободой, покрываешь пространство святой добротою. Всё тебе близко: и горе, и беды, и радость мальчишки, и злоба соседа – потому что они тебе стали родными, а значит, ответ и участие в тебе будут иными. Я забочусь о мире, потому что мир и я – мы едины! Я отвечаю за беспорядок, вражду и унынье, потому что я и мир – мы не чужие! Не путай: мы не должны! Это идёт из глубины, из большой и бескорыстной любви.
- А где же свобода? Поступать только так как я захочу!
- Угу. Захочу - расцелую, захочу - затопчу! Нет. Вседозволенность – такая же клетка, ты в руках желаний, эмоций всего лишь марионетка. Ты от действительности ограждён, из наслаждений, стремлений возведён частокол. Ты не свободен, ты – заключён, и это всё очень похоже на сон. Свобода – это отсутствие любого забора, любой обособленности зажатого рода. Свобода – это полнота отношений, контакт на прямую, без разделений и трений. Между тобой и природой есть могучая связь, не «ты» и «кувшинка», которую «мне нужно сожрать», есть только цветок, пускающий щедро свой аромат. Когда ты идешь, и ты связан со всем: прошумел ветерок, пробежал муравей, пронёсся автобус, наполненный кучей людей – и ты объединённый, связанный с этим совсем. Наша жизнь – чреда ощущений, постоянных контактов и соприкосновений. Прикоснись же и ты к окруженью душой, ты не одинок, не отделён. И когда твоя жизнь перестанет быть полем сражений, ты прочувствуешь силу и нежность явлений. У тебя есть отношенья с кувшинкой, тиной, водой; с мамой, с братом, с «врагом». Ты участвуешь, ты проживаешь это собой, проникая и соединяясь со всем целиком. Ты наполняешься божьим теплом, отсюда и ответственность, и забота твоя обо всём! Есть связь – есть и добро, ты не можешь активизировать зло, сочувствуя, ты не можешь насиловать и избивать «противника» в кровь, и именно здесь расправляет крылья любовь. А теперь посмотри ты кругом! Видишь разбой, несправедливость, коварство – мир весь вверх дном! И это наш дом! Чуешь ответственность, заботу и боль?
В глазах бегемота что-то стрельнуло, в сердце с размаху сильно кольнуло. Но она не впустила это, а сглотнула, между расчётом и рассудительностью оно ускользнуло:
- Что я могу? Средь камышей и отходов свой век доживу. А остальное – пусть канет во тьму.
- А наши дети? Неужели им придётся мучаться в этом аду?!
- У меня нет детей. Видать, уж без них я помру.
Мне не верилось, что её речи звучат наяву. Подобно летаргическому сну. И это происходит на белом свете везде, лень-безответность в лесу и в тайге. Бедные жители этого мира! Даже тем, чьи действия быстры, необдуманны и суетливы, глядеть на себя им очень и очень лениво.
- Ладно, сонная леди, извини за вторженье, но я, пожалуй, пойду. Не попасть тебе всем сердцем желаю в скверную, чёрную мглу.
Пузырящей рябью покрылось болото, показалась вся туша объёмного бегемота:
- Подожди! Не знаю, что нашло на меня, но я хочу перевезти на тот берег тебя.
Я – это ты, а ты – это я. Мы рядом, и между нами не пролегает чужеродного отторжения полоса. Мы близко, тесно связаны вместе, замешаны на общем основании-тесте. Мы – это капли воды, такие разные, но одинаковые, ты сам посмотри! Одна капля является морем, но одинокая, оторванная капля никогда не сможет стать морем. Поэтому, ты не отличён, не отделён от меня, ведь я – продолженье тебя. Ты не особенный, не обособлённый, ты в единый процесс бытия вовлечённый.
Я вижу тебя, словно это я, я чую тебя, будто себя, я ощущаю тебя, и это вовсе не «Я». Даже, если ты говоришь мне дурные слова, я не обижусь, потому что нету «меня», потому что важно не то, что ты про меня выражаешь, а почему ты этот кошмар вытворяешь. Меня не беспокоит задетый образ «меня», меня беспокоят твоя боль, твоя злость на меня. Я чувствую твой гнев, я различаю твой запутанный нерв, я пропускаю твоё желанье обидеть меня через себя. Ведь ты – это я, а я – это ты. И нам не нужны языковые мосты. Но почему же так сердишься ты? Смотри, меня не ранят твоего дерзкого нрава крутые шипы, я рядом с тобою, с миром, печалью разглядываю твоего эгоизма куски. Я не бесчувственный, не толстокожий, я уязвимый, открытый тебе и прохожим. Это очень чуткая, хрупкая нежность, ощущать всё и сразу, интенсивная сила, тёплой заботы безбрежность.
Я тебя без «себя» воспринимаю, я тебя как себя понимаю. Восприятие. Хорошее слово. «Приятие» жизни, поглощение реальности кожей. Ведь мы с тобой неотличимы, на «я» и «ты» не делимы.
Я – тот богач, что избивает служанок ремнём, я – тот поезд, разрезающий воздух собой, я – тот нищий, что лежит в грязи за углом. Я с ними проживаю всю эту боль. Да, люди ужасны порой, да, нами созданный мир напоминает дурдом. Но это всё я, а не он, это во мене заложен весь эгоцентричный набор. Это мне нужно на что-то решиться, и я не могу просто взять и закрыться. Я не могу ответить на боль: « Я в домике! Это у вас полнейший разгром, а у меня то всё хорошо. Ваши проблемы – пусть решает правительство или кто-то ещё, а меня волнует только мягкое место моё!».
Но посмотри, это не так! Кто отгородился от жизни, тот – последний дурак! И этот дурак – это я. Твоя проблема – она болит у меня. Ведь я – это ты, а ты – это я. Неужели не ясно, что только ты творишь этот мир?! Что весь этот хаос, разруха лежат на твоей безответственной лжи! Враньё окруженью и себе самому, словно во сне погрязли тюлени-моржи. Но мы каждый день плетём отношенья: с человеком, собакой, растеньем – мы делаем мир по ходу движенья. И что получилось, чем наполнены наши сношенья!? Агрессией, обидой и униженьем. Где каждый шаг – как будто сраженье, каждый жест – с насильным вторженьем. И после этого мы хотим жить в красоте и любви, что же мы делаем, ты посмотри?!
Ты и есть узурпатор, ты и есть тупой император, это из-за тебя в злобе захлебнулся весь мир, из-за тебя здесь больше нету любви. Мы в ответе за войны, мы в ответе за беспризорных, мы в ответе за нашу природу, мы в ответе за всю нашу «не заботу». Ответ за любое касанье держать мы должны, если не мы, то, что же нас ждёт впереди?
Ты – это я, а я – это ты. О боже, как же несчастны мы, люди этой земли! И как же напрасно мы тратим жизни свои! А нужно лишь каплю любви. Окруженье, планета и дети нуждаются в нашей любви. Почему же ничего не делаем мы? Почему не хватает нам доброты?
Ведь это так просто: люблю тебя до хрипоты! Любовь к дому, к саду, к растеньям; любовь к людям, к животным, к изобретеньям. Любовь ко всему и ни к чему. Только она способна уничтожить нашу вражду. И она уже здесь. В ней я и ты. Именно поэтому все мы равны! Открой глаза, в сердце своё её ты впусти. Невозможно же жить без теплоты! И когда ты поймёшь, что я – это ты, а ты – это я. Какое действие будет тогда?
Присутствует ревность, озлобленность, горе; бедность, выживание, насилие, споры; жажда наживы, беззаботные мифы, наслажденье, людское паденье – в общем, разорванность бытия – я всё это вижу, и всё это я. И что происходит? Я это чувствую, я присутствую в этом вымирающем мире, я чую опасность, пропасть, унынье. Я не решаю, не выбираю, я внутренне, каждой клеткой души отрицаю. Я не планирую, ни с кем не ругаюсь, я всё понимаю, я отрекаюсь. Наш образ жизни – это опасность, мы живём во время войны, я вижу всё это, я понимаю опасность, и поэтому, я не буду здесь драться. Всё просто: есть война, я её отрицаю, и я не пойду служить, потому что я понимаю. Мы видим человеческий мир – это результат индивидуального эга. Это уничтожение, ядовито, напрасно, я не знаю мира другого, но жить здесь опасно. Но я – это мир, а мир – это я, значит, я отрекаюсь сам от себя.
От своих планов, идей, представлений, от своих желаний, надежд и сомнений. Это лишь моя мишура, то, чем я забил до верхушки себя, в чём копаюсь день ото дня, то, чем отличаюсь «я» от «тебя». Моё виденье, мои мысли, моя вера, решенья – тюрьмы моей заключенье – мои легенды о тебе, о мире, о людях и о войне, о правительстве, об экономике и о шелухе – это всего лишь придуманный образ у меня в голове.
Домысливание, угадывание, распознавание мира, я сочиняю свой миф, рисую картину. Ты не сказала, куда ты пошла, но я уже мыслю: для другого марафет навела. В мозгах целый фильм развернулся, ревностный страх во мне зверем проснулся. И вот у меня вихрь эмоций, переживаний, болезненный трений, я агрессивен в своём представленьи. Ты просто ушла, а во мне уже воскресла война. Какой тогда мир окружает меня?
Но откуда мне знать, как мир сей задуман? Зачем я плету вокруг себя улей? Я – бог, я – судья, я – режиссёр, я – звезда? Почему мой мир сосредоточен на «Я»? И сколько страданий приносит вера в нереальность бытия! Ведь всё придумано мною, за завесой вранья я не вижу тебя!
Когда я устаю от переделки общества под «меня», я сдаюсь, я начинаю с себя. Только факты имеют смысл тогда. Когда я не в огне, когда я не во сне, когда я не важен тебе, когда легко на душе, когда свет струится во мне, когда я без мысли о любимом себе – тогда есть покой, есть восторг, есть любовь и есть ток, мощнейшей силы поток. Когда утихает воин во мне, я вновь возвращаюсь к тебе, когда я вижу явь, а не миф в пелене, всё сходится – я снова в себе и везде. Я слушаю, ощущаю, смотрю, я не придумываю, не рассуждаю, тем, что есть любуюсь, смеюсь, хохочу! Воспринимать действительность только хочу.
Жизнь прекрасна! Целую! Люблю! Что должно быть – не знаю, я ничего не ищу. Обнимаю тебя, действую не под муштру, а потому что люблю, потому что несу теплоту, потому что быть на свете добру! Нет нищеты, злости, войны! А если ты злишься – посмотри на себя как на чуму, только ты сам изобретаешь непроглядную тьму. Смотри! А я тебе помогу. Ведь я – это ты, а ты – это я, и между нами не проползёт обмана змея. Я – это мир, а мир – это я. И если мир – это вражда, то я начинаю с себя.
Мы вышли из топей, пробираясь сквозь дебри высокой травы, распрощавшись с болотом, обитательницей ленивой степи.
Осокой руки случайно порезав, малышка смотрела на красные ранки, изумлённо, неуверенно и так неумело. Волк её разорванную кожу слюняво лизнул, на глубокие ямки-бороздки ноздрями подул. Она сначала сморщилась было, видно щипали порезики сильно, а потом и вовсе забыла, но всё же спрятала ручки за детскую спину.
Закатное солнце розовым жаром горело, вечерний ветер теребил за уши несмело. Сочная зелень под шагами темнела, отражая лучи уходящего света.
Средь травы возвышался огрызок старого древа, его ветви и корни давно уж истлели, остался лишь облупившийся ствол и сквозняк почерневшего зева. Мы подошли к ветерану поближе, с целью обретенья ночлега в зияющей нише. Вдруг ствол потрясывать стало, в лихорадном припадке кора содрогалась рывками ударно.
Моськой в дырку украдкой я заглянул, увидел дрожащее тельце, прибитое страхом к стволу.
- Ч-ч, - шептал волк, - не бойся, трусишка, мы не принесли с собою беду.
Озноб прекратился, зверёк весь в нюх обратился, вылез из щели, ступая, будто по льду, уши на стрёме торчат по ветру.
- Ах, это вы, - заяц выдохнул воздух, накопленный стрёмом в зобу, - Обонянье подводит. Мерещится всякое, не успеешь зарыться в нору!
- А что ты делаешь, кролик, в этом лугу? Ты же вроде обитаешь в лесу!
- Да, - признал он уныло, - Там всё так мило, красиво, но ночевать я там не могу!
- Позволь спросить, почему?!
Заяц шерстинки выставил шаром, и глянул дерзко, зло и упрямо:
- Этого я вам, увы, не скажу. Должно быть у каждого зверя, особенно у кроля такого, - и он вытянул тело, гордясь собой до смешного, - Должно быть что-то такое, чего не доверишь зверю другому. Тайна, секрет, называй, по любому.
Копошился кто-то в траве, заяц дёрнулся к крохе, птица взмахнула свободой в крыле, девчушка хотела потрогать кроличью шубку, но он ускользнул, скрывшись поспешно в дупле.
- Ага, - улыбнулся серый в ответ, - Ну, тогда мы пошли. Надеюсь, хищных животных по близости нет.
Косой смотрел с тревогой нам в след. За плечами послышался робкий протест:
- Постойте. Может, вместе разделим ночлег?!
Просьба, надежда, души раздирающий рёв – всё во взгляде одном, треволненьи, молчаливый зов о спасеньи.
- Расскажи нам, косой, что грызёт тебя перед сном? Почему вдруг русак удалой, боится шорохов жизни ночной?
Он потупил свой взор. Волк смотрел на жалкую трусость в упор:
- Твоя жизнь – словно на ощупь шажки в темноте, ты идёшь по судьбе, всегда опасаясь чего-то извне. Гуляя в сумерках по чаще лесной, ты боишься чужого дыханья у себя за спиной. А вдруг где-то волк? А если это не куст, а подвох? Сердечный ритм тишину заполняет, адреналин безжалостно кровь по жилам гоняет. Каждая ветка скрывает паденье, каждый шорох несёт нападенье. Странный звук – он следит за тобой, резкий хруст – враг пробирается зайца тропой. За стволом мерещатся тени порой, угроза и холод висят над тобой. Не ёжься, косой! Мурашки по телу бегут, поджилки всё тело трясут.
- Хватит! Больше я не могу! – и заяц прыгнул к малышке, спрятался в укрытии бархатных рук.
- Э-э, парень, твой страх принесёт тебе только инсульт. А не проще ли просто всмотреться во мглу?!
Малышка гладила кроличий пух, заикаясь, ответил грызун:
- Я н-не с-су-мею. У-у-х. – он перевёл нервозности дух, - Я действительно очень и очень боюсь.
- Как же ты себя мучаешь, мой крохотный друг! Давай распутаем вместе твой тяжёлый хомут!
Прижавшись к девчачьему телу, ушастый едва заметно кивнул, волк присел с ними рядом, сердцем к пушистому кому прильнув.
- Прочувствуй, косой, что тебя тревожит больше всего? Вот ты идёшь один в тёмном лесу, что заставляет тебя съёжиться подобно клубку?
Он вздрогнул, поджав боязливо губу:
- Э-это страх, страх неожиданно увидеть лису.
- Что твой страх? Откуда он взялся? Ведь на самом деле лиса там нету. Чего же бояться, я не пойму!
- А вдруг я повстречаю его на беду?
- Так что же твой страх? Это вовсе не лис и не опасность. Что же это? Прочувствуй это как ясность!
Заяц пытался нащупать что-то напрасно. А я продолжал расследовать через контрастность:
- Что происходит со всем этим днём?! Ты спокойно и бойко по лесу трусцою бредёшь, вдруг вылетает нежданно серенький волк, взгляд кровожадный, зубами делает «щёлк». Проходят доли секунды, нет времени трястись и бояться, ты действуешь быстро, не успеваешь ещё испугаться. Лапы сами несут тебя подальше от горя, прочь от голодного зверя шального. Где же тут страх? Места для страха здесь нету. Есть вызов – есть действие, адекватное действие служит ответом.
Пушистик взбодрился, приподняв голову смело:
- А ведь правда, я боюсь до или после, но не во время самого нападенья! Что же выходит? Я боюсь приведенья?
Радостно стало, пришло озаренье:
- Именно. Страх – это лишь наважденье. Неугомонного мозга творенье. Он суёт свой нос во имя спасенья, а, по сути, возводит нагроможденье, привносит шум, суету и сомненья. Когда темно, ему проще рисовать картины волненья, он может придумать страшные сцены, заставляя тело скрываться в гоненьях, превращая жизнь в вечный конфликт и мученья. Но мозг никогда не поймает вызов жизни в кулак, он будет думать, строить схемы, как обалделый маньяк, а в итоге всё равно попадёт он впросак. Потому что жизнь не следует чётко по плану, она течёт бурно, ей не расставишь капканы. Только присутствуя в ней целиком, можно трезво и правильно встретить опасности звон, без вмешательства страха и огалделого бега, без нудной песенки уязвлённого эга.
Кролик спустился с мягких ручонок на землю, усами вертя, он сказал откровенно:
- Да. Но я по-прежнему не знаю, как с этим быть? Что делать, если страх продолжает мутить?
Я усмехнулся:
- Какой беспокойный у нас всё-таки мозг, всё время пытается обойти проблему в обход! Страх – по сути, забавное существо, ничего не делай, просто исследуй его! Мысль приходит, волнует, спешит – попробуй, не реагируя, её изучить. Проследи бессловесно, откуда тянутся беспокойные корни, пойми душою, что страх в ложное русло зайчика гонит. Усомнись в своих образах и представленьях, пойми, что страшнее страха на самом деле ничегошеньки нету.
Звёзды зажглись у русака за спиной, а он всё пытался проникнуть в свой страх головой: «Ах, что же делать? Бедненький заинька мой! Как же боязнь мне отрезать? Что будет со мной? Ой-ой-ой!». Когда закончил бубнить, молиться и причитать, попытался анализом, логикой испуг свой прогнать, но только этим, увы, ничего не понять: «Это мне досталось в наследство от деда и бабы, страх у малых зверушек в крови! Или бойся, или помри – говорили мне в детстве они. Но тут хитростью нужно дело решить. Значит надо страшок отследить, настигнуть внезапно и второпях задушить».
Наша слепая, наивная вера, в то, чего на самом деле и нету. Мы верим мыслям, страхам, мечтам, мы не здесь, а где-то, неведомо, там. Мы не смотрим на факт, на вещь напрямую, нам привычней легенду придумать дурную. Перед нами стоит человек, но мы говорим себе «нет!», не может всё так просто быть на земле. «Наверно, это шпион, тайный агент, он следит за мною, у него в трусах пистолет!» Или: «Это новый сосед, а я не при параде, теперь он всем расскажет, что я не атлет». И мы прячем глаза, мы на человека даже не смотрим, мы в бреднях своих, запутавшись, бродим.
Но, может, стоит в легенде своей усомниться, поднять голову и с человеком тем разговориться! Или в полный рост распрямиться, не думая о себе, встретить жизнь без небылицы!
Кроха отправилась в дрёму, прижавшись к волку, источая истому. А шустрик всё препарировал мыслью жестоко, не видя истока душившего горло порока. Луна оголила белое плечико вскоре, прикрываясь складками тайны, тишины и покоя. В воздушные, томные грёзы провалился и серый под бормотание безумного кроля.
И всё же куда мы идём? Через комья жжёной степи с малышкой ползём. Ради какого такого ценного клада, ради чьего драгоценного блага?! Ведь я же уверен, что сокровищ «там» нет, тогда зачем я мучаю кроху, раздираю в кровь лапы на старости лет?!
Да потому что тревожит волчище алчной колдуньи серьёзная спесь! Значит, волк ещё здесь. Рассуждает, боится, в нём страх за дорогого сердцу субъекта всё ещё есть. Он не мыслит здраво, а борется за сохранения право, пытается силком уберечь, того, к кому привязаны гордость и честь. Фактически он сражается сам за себя, ведь это именно ему дитя дорога. Ведь именно к ней приросла зверя душа, ведь именно её (а не соседнюю, неизвестную даму) ему нужно спасать. Но не оставлять же её умирать?!
Нет! В этом-то весь и секрет! Спасти человека не ради себя (потому что я не смогу без тебя), не ради похоти, совести, долга, не из-за страха, боязни чьего-то там гнёта, спасти само существо, потому что ты видишь, как ему нелегко. В этом действии нет спасающего волка-героя, есть только движение от опасного места до дома.
Прошлой ночью колдунья опять навестила меня. Расправой пугая, чертями кленя. Но это не трогало больше меня, её уловки уже не ловили, в сети зовя. Промучившись с волком до петуха, она оставила зверя дожидаться утра.
Пугливенький кроль оставил нашу стоянку, так, не сомкнув этой ночью глаза, не простившись, ушастый сгинул, убежав в никуда. Весь день мы с девочкой шли, не зная куда, теперь прилегли отдохнуть у колючего, но богатого тенью куста. Её одежда во многих местах загрязнилась, износилась, кое-где прохудилась; на коже – царапины, ушибы и синяки; волосы давно не знали заботы гребни, появились уже колтуны. Вылизать тебя бы с ног до головы! Да, только не дашься, не позволишь, уже вижу упрямства зрачки, горящие как маячки.
Малыш, тебе нужен уход и комфорт, а этот волк всё время куда-то идёт!
Загорелые щёчки оживились в улыбке, ручонки гладили шерсть у меня на загривке. Дыхание плавное, с тихим шумом, немного сопя; взгляд чистый и ясный, искринки, сверкая, блестят. И это чудо не боится меня, лишь глядят игриво прозрачные росинки-глаза. Как буду я жить без тебя? Опять это Я! Да плевать на тебя! «Я» хочу обладать! Кто этот Я? Волк или свинья? Какими смешными бывают наши мечты иногда. Желанье кричит, и волк наблюдает себя, не действуя, а просто смотря. Нет. Я не хочу, чтоб она моею вещью была, жила лишь для поддержанья меня. Это жестоко. А я люблю, малышка, тебя. И поэтому отпускаю, шутя, радуясь каждой секунде, проведённой не зря, в брызгах счастья, смиренья, добра.
Ватные формы облаков-валунов, розовые сливки выползали из-под сизых низов. Стелясь под алой вуалью заката, степь прикасалась к небу покато. Сухие стебли шуршали, волочась, по земле, пурпурное солнце отражалось на чёрной змеиной спине.
Темнело поразительно быстро, прохлада опрокинулась тенью волнисто. Усталость скользила по телу, одолевая мором меня, волчья морда гирей тянула, в сон меня унося. Ещё мгновенье и я бы уснул, но сквозь липкое марево я заметил, что дружочек мой улизнул. Встряхнув головой, я по следам детской ножки побрёл.
Её запах был где-то мясистым, где-то ветвистым, звенящим, несущимся вихрем порой, а после висящим в пространстве дугой. Наконец-то, я девчушку нашёл. На карачках, сквозь стебли, она за кем-то следила, ручонками в воздухе кого-то ловила. Вскоре «это» увидел и я, манящего света скупая струя. Где-то там, зарывшись в почерневшей траве, огонёк мигал, приглашая к себе. Он дразнился и звал, интерес пробуждал, но стоило подкрасться к задире поближе, как он убегал.
Почва разверглась меж нами, мрак, свист, ух!, захватило весь волчий дух! Бах! Звёзды градом из глаз! Плюх! Изменился вдруг слух.
Слишком поздно я понял, что это капкан, приманка для любопытного носа, скрытый провал. Слишком поздно. Зверь навзничь упал. Рядом кроха сложилась напополам. Мы провалились под землю, ухнув в тёмный подвал. Сырой с примесью плесени воздух ударил в ноздри и тоской обуял. Первым делом проверил: вроде, никто ничего себе не сломал.
Малышка скулила тихонько, я коснулся её разбитых коленей легонько.
Ничего. Жить будешь, глупыш, если свой интерес когда-нибудь укротишь!
Я почувствовал, она улыбнулась, всем сердцем ко мне прикоснулась, говоря будто «прости! шалость и глупость во мне извини». Сквозь спёртый воздух я увидел невинной крохи черты, как же эти изгибы милы! Но что это там впереди?
Фонарь выставил свои иголки-лучи, от резкого света я глаза аж закрыл.
- Вы наши пленники, - раздался резкий голос вдали, - прошу теперь за мной вас пройти.
Существо развернуло фонарь, и волк по силуэту узнал представителя гномов, завоевавших провал. Ничего себе, куда я попал!? Я здесь никогда не бывал!
- Я не ясно сказал?!
Гном чуть нагнулся, железным лицом к нам обернулся, сквозь маску свою усмехнулся, от чего даже волк встрепенулся:
– Повторяю, вы в западне, отсюда нет хода, только извне. Если не хотите стать обглоданной костью, идите за мной, не заставляя меня орудовать злостью.
Ошарашенные, мы всё же за гномом пошли, не задумываясь, что нас ждёт по окончаньи пути. Мерцанье огня в фонаре нам каменный свод освещало, мы видели стены пещеры, покрытые влагой, словно потом облитые от холодного страха.
- Куда мы идём? – нарушил я мерный стук его каблуков.
- А не всё ли равно? – послышался звук, раздавленный маской, - В любом случае вас ожидает только одно. Лопатой грести чужое …
От него шла гордыня, довольство собой. Но меня не задело:
- Не вдохновляет! Не подскажешь ли чьё?
- О! Вам повезло! Сам король вас приглашает. Наверно, его!
Гном прыснул смехом в железо, пошутив остро и умно. Волк ответил:
- Вижу, этого добра здесь полно! А маска тебе, гном, на что? Чтоб не чувствовать запах его?
Он вдруг встал:
- Но-но-но! Не суй нос в чужие порядки, здесь лицо под запретом, не трогай его, коли не хочешь быть шкурой под чьей-нибудь пяткой!
- У-у! Видно, есть, что прятать, дружок, раз от мысли открыться руки сами ищут курок!
Гном вытащил руки из широких парток:
- Откуда ты знаешь?
- А тебе невдомёк?! Твой страх раскрыться бьёт мне прямо в висок! Да, к тому же, я – волк! Нюх, слух и чутьё не просто так четвероногим дано. Я даже слышу твой пот, что по горбатому носу ползёт.
Он прищурился, вытер под маской свой пот:
- Видно, не зря король паршивого волка так ждёт! Ты и вправду волшебный, как то лопочет народ?
- Что за вздор?! Твой народ либо шутит, либо твой народ нагло врёт! Но меня забавляет такой оборот. Так значит не скверный, а груз самый ценный гном сегодня ведёт!?
- Ч-ч! Замолкни, презренный. А то нам всем не повезёт! Я сбрехнул слишком много, может быть дурной поворот! Пойдём за мной! И больше ни слова, авось, пронесёт.
Коридоры, спуски, подъёмы, мы устали шагать по улицам тёмным. Бесконечная сетка проходов, развилок подземных, узкие щели и скрытые двери, узор лабиринтов затейных.
Когда уже совсем не было сил, когда я кроху уже еле тащил, тогда нас гном остановил. Ржавым ключом тайную дверцу открыл, чуть не пинком нас в проём водворил.
- Ждите здесь.
И на замок нас закрыл.
Девчушка плюхнулась наземь, волк рядом с ней; только веки закрыл, как тут же в сонную гущу поплыл, мой мозг работу всю отключил. Очнулся от того, что кто-то солнце включил. Узкое, в решётку оконце, свет, спадающий складками вниз, но, увы, не от солнца.
Между прутьев торчала чья-то глава, я подошёл, фигура исчезла, испугавшись меня. Сунул морду в решётку, перегородка врезалась мне в самую глотку. Пред глазами открылась такая картина: просторная зала; куча огней, ярко горящих без дыма; металлом украшены стены; низкие столики; бутыли для пива; зеркальной гладью мраморная мозайка застыла; а посреди внушительный трон, с подушками возле, вместо настила.
В подушках мальчик-гном от страха зарылся, спрятав голову в плюш, в нервном припадке забился.
- Я не трону тебя! Что ты силы тратишь за зря?! – эхом промчался голос, выходя из меня.
Мальчик поднялся, тяжёлой маской вертя, он осторожно подкрался и попытался глянуть в окошко, под железом пыхтя, шею вытягивая, боясь к решётке прильнуть.
- Тебе интересно, ведь правда? Что же мучаться?! Ты дверь отопри и при свете огней хорошенько нас рассмотри!
В маленьких прорезях-щёлках глаза заёрзали игриво и бойко, но мысль пробежала и задула лихое пламя, так безжалостно, чётко:
- Ну, мне отец не велел…
- Ты боишься, что я тебя съем?
Он опустил лицо, замурованное в лико стальное, съёжившись телом, в нерешительной позе зажав свой порыв неумело.
- Чем стесняться, лучше нас накорми, напои. Тогда и незачем будет применять мне клыки!
Сияние вырвалось из укрытия тяжёлой завесы, мальчик выбежал вихрем, помчался вприпрыжку словно по ветру. Вернулся наш гномик с целым подносом, на нём фаршем набитая утка, блюдо изюма и риса, и кувшинчик, наполненный морсом.
- Вот! С нашей кухни стащил, - он гордился, сам себя будто хвалил, - У поваров сегодня много возни, пир намечается, они и не заметят пропажу такой чепухи.
- Спасибо за кражу! Конечно, голод зажал живот мой в тиски, но это не стоит того, чтоб ты так хитрил! А теперь дверь тюрьмы отвори и насладиться своими дарами нам разреши.
Неуверенно, робко и осторожно, гном щелкнул замком и отбежал, спасаясь от опасности ложной. Я взял утку, отнёс в уголок, чтоб хруст птичьей кости не тревожил невинный девичий мозг. Кроха уплетала самозабвенно, черпая ладошками плов, но её жалости взгляд всё равно давил мне в висок. И почему же я – волк?!
Странной показалась мне утка: без сладостной гнили, без муравьёв и жучков, без привкуса дёрна и пыли, без внутренних органов и склизкой жижи. Солью и специями вкус весь забили и зачем-то её отварили. Ненужные хлопоты! Смысл и качество дичи необратимо изворотили. Что же заставляет гномов есть хищную пищу без запаха крови и тухлого жира?! Может, их бы это просто убило?! Так зачем же есть отраву под слоем приятного грима? Чтоб от настоящего вкуса их нежное тело, пардон, не стошнило? И всё это ради чего? Мне кажется, это глупо, ненужно и примитивно. Но это было лишь первым сюрпризом.
Это ж надо было так всё извратить! Жизнь с ног на голову вдруг переставить и тысячелетиями колесо природы в обратное русло крутить! Зачем человек решил себя искусить?! Почему нельзя было просто, в едином порыве с землёй нашей жить?! Зачем нужно было натуре своей изменить?! Откуда вообще взялась эта мысль?! С чего люди взяли, что еду нужно жарить, организм умерщвлённой плотью загадить, вместо того, чтоб живую, первозданную пищу в свой желудок отправить?! С чего люди взяли, что медикаментами можно всё излечить, что природа не подскажет родному дитя как «правильно» жить?! С чего люди взяли, что спрятавшись от «опасного», дикого мира за кирпичной стеной, они смогут радоваться и счастливо жить, двигаясь в ритме вселенной, дыша в унисон?!
Почему люди придумали копья и вилы и ближнего друга на них насадили?! Почему враждебной среду вокруг объявили, способность естественно жить у себя удалили?! Что же мы, люди - тупые?! Из чего мы сделаны и откуда взялись позабыли? Да кто мы такие? Самое слабое в природе звено, которое прятаться, убегать от несчастий должно? Немощны мы и агрессивны, отторгаем мать нашу природу, строим от жизни защиту; боимся и пыжимся выжить, тратя все свои силы. Мы считаем, в природе есть лишь враги: дикие звери, бактерии и сорняки! Мы беззащитны, как же нам быть? Может, богом себя возомнить? Заставить родную планету от наших изощрённых фантазий скулить?
Так мы и сделали. И теперь, как ни крути, весь мир страдает от человечьей руки. Наш мозг подмял под себя всех: тело, воздух, почву, дружбу и смех – природа – как средство для «божьих» утех. «Самый слабый», «противника» своего покорив, ликует и бьёт, добивая, наш искалеченный мир, не понимая, что стоит в луже своей же крови.
Кто ты такой, человек? Ты позабыл? Цивилизованный, технологичный, урбанистичный, компьютеризованный ты индивид! Так почему же воду из тобой сотворённого крана невозможно без вреда для здоровья испить? Почему без лекарств человеку тяжело стало жить? Почему чистый воздух в твоей современной стране не найти? Что это за интеллект, который ставит под угрозу весь наш прекраснейший мир? Кто ты такой, человек? Слабак или бог, измучивший землю вконец?
А мы всё приобретаем и строим, изобретаем, на атомы жизнь расщепляем, в пробирке людей изучаем, супы из косточек варим и ничего не понимаем. Мы всё ломаем и гадим, побрякушками себя окружаем, в угоду «мозга» себя отравляем и ничего не замечаем. Едим, как привыкли; на страны, кружочки разбиты; колем детишкам «для здоровья» прививки; встаём по будильнику, натянув для «работы» улыбки; роимся в социуме, снимая удовольствия сливки; грызёмся, возбуждаемся, проходим сквозь «революции», чистки; закидываемся водкой для «душевной» подпитки, потому что без «эйфории» наша жизнь не радость, а пытки; каждый находит «наркотик» в этом испорченном мире в избытке. Мы вроде живём, размножаемся, мыслим, ревём, а душой давно уже сникли. В этом месиве желаний и мнений, достигая поставленной цели, ради выгоды и обретений, в суетливом рое бесполезных движений, направленных на накопленье и становленье, мы растранжирили суть, мы сами себе надоели.
Умирают звери, деревья; гибнут и человеческой плоти творенья на этой всеобщей войне бесконечного удовлетворенья. И мы будто все в отупленьи! Проводим дни в иступленьи. Измеряем температуру, давленье; рассчитываем сметы, систему правленья; извлекаем из недр сырьё для механического «прокормленья»; обсуждаем теории, догмы, заветы, выражаем согласие или сомненья, определяя «правильные» нормы, ученья. Мы плавим синтетический мир, вонзаемся в землю и пьём её сок, словно кровожадный вампир. Но между тем, где мы стоим? Беснующийся отпрыск устроил извращённой похоти пир, не замечая, что в дикой пляске его тело уже по пояс в грязи. Мы все Шариковы? Ты посмотри! У нас развитые, но всё же «собачьи» мозги? Добыть кость, сорвать на кошек униженье и злость, «нализаться» и устроить дебош, нагадить и смыться как невоспитанный гость, окруженье – цена ему в грош. Эй, человек, на кого ты похож? Ты подобие бога или мелкая вошь?
Трудно быть богом, но ещё сложнее богом не быть, а действительность как таковую просто любить и ценить. Мы говорим: «Изначально, если б не наше оружие, природный мир бы нас поглотил. Первоначально, человек выживал, опасаясь дикого зверя и неурожая пустынь». И именно поэтому, от природы себя отделив, единственным богом себя возомнив, человек разрушил самую жизнь. Зачем же ты, человек, столько дров наломил? Зачем ты природе, а точнее себе, так насолил? Зачем ты сам себе изменил? Борясь за сохранение собственной шкуры, богом себя объявил, а мир спросить позабыл. Так увлёкся правленьем, что в мечты о «самости» своей воспарил, других и себя в цепь ощущений поработил. Для тебя стало важнее ощущение вкуса, значенья, комфорта, важнее любви, тепла и заботы.
Мы не помним, что мы, люди, живём не в квартирах, а на земле; что пьём мы не фанту, а воду в бегущем ручье; что, нося мёртвый мех на себе, мы оскорбляем наших друзей; что наши города отравляют нас всех; что наши честолюбивые мысли – червь для горящих сердец.
Но мы здесь! Мы на этой планете! Мы живём здесь, средь лесов, ветров и других божьих творений. Мы здесь. Мы не где-то. Мы частичка этой огромной вселенной! Мы связаны с ней как родитель с дитём, как новорожденный пупс с грудным молоком, как воздух с огнём. Мы – крупинка, которая сразу во всём! Мы – кусочек, занимающий место кругом! Без нас; без рек, птиц и гор; без паразитов-бактерий, без деревьев и пчёл – был бы иным отчий наш ДОМ.
Так кто мы такие? Умные или тупые? Беззащитное мясо или скопленье божков? Почему всю историю люда мы покоряли, ломая данный нам кров? Почему из мирных селян мы превратились в стаю волков? Из жуткого страха, из нежелания краха, из желанья не быть добычей чьих-то зубов, из боязни мы построили щит, стянувший нас сильнее оков. Наши предки, объявив нашу землю врагом, стали обороняться, отгораживаясь от мира стеной. Они нападали, увечили и истребляли, тех, кого «опасным» считали. А в перерывах между страхом и злостью, между поеданием «побеждённой», преданной кости, они искали сладкую негу, усладу, ведь должно же быть в жизни хоть что-то приятно! Страх и услада всегда идут рядом – и это причина всех наших бед, причина войн и побед. Чем сильнее испуг, тем сильнее стон удовлетворяющих мук. Движенье человечества – это пляски на месте, от ощущения боли, а вследствие страха, до ощущения кайфа, стремления, чтоб было приятно. И как изменился наш нынешний мир? Извращений и фобий всё больше, а смысл один – человек так же несчастен как был.
А чего мы больше боимся? Того, чего не знаем, не понимаем. Так как же так вышло, что свою планету мы никак не познаем? Изучая молекулы, клетки, суть природы и нас самих не постигаем, а лишь дальше снежный ком растим и толкаем! Почему вдруг нашей среды бояться мы стали?
Рождённые Богом со всем естеством наравне, почему решили, что братьев меньших люди слабей? Потому что нет клыков и когтей?! Потому что выживает тот, кто сильней? Нескладёха ты и дуралей, если думаешь, что грубая сила важней. Человек – царь живых на свете существ! Не узурпатор-грабитель, строящий быт на спинах убитых, не лорд-повелитель, заставляющий других строить свою виллу-обитель. А чуткий и нежный сожитель, заботливый, добрый «правитель», природной души лекарь, целитель. Он мягкой рукою согреет, где нужно подправит и пожалеет. В нём нет корысти, страха, презрений, нет алчных желаний, эгоистичных стремлений. Он всё продумает, прочувствует, прежде чем сделать, чтоб не навредить, ненароком не изувечить. Старший брат мудр, в сотворении чуда непоколебим, и поэтому всей природой, божьей душою объят и любим.
На ступенях гостиной, в глубине огромного тронного мира, стояли солдатики, пушки, домики и эскадрилья – впечатляя монументальностью военного пыла. В драках-сраженьях движенья и битва застыли, в этом царстве игрушек время и боль на мгновение остановили.
Малышка разглядывала человечка с ружьём. Во взоре читалось: что это? и вообще для чего? Пулей принёсся к ней мальчик-гном, отобрал солдатика и спрятал быстро под стол. Девчушку его действия насторожили, она посмотрела серьёзно, глубоко и пытливо, цепляясь за гнома вниманием детектива. Немая сцена, дыхание аж перехватило, от напряжённого и едкого дыма. Затем, кроха игрушечный домик шустро схватила, потыкала дверцы, в руках покрутила; мальчик дёрнул за крышу, что было силы, девчонка отпрянула резко, интуитивно, и пальцы разжала, макет отпустила. Керамический домик рухнул на ступени гостиной, изверженье осколков засыпало мрамор, белой крошкой узор застелило.
- Что ты сделала? – орал гном, яростно и агрессивно, - Это мой форт! Мои солдаты, моя крепость, моя эскадрилья! Зачем ты мой склад боеприпасов разбила! Дура набитая! Что натворила?!
И он с кулаками ринулся к детке, а она стояла спокойно, с чувством утраты, простоты и смиренья. И будто даже сказала: «Я сожалею». Удар завис над детским овалом священным, он не смог пройти сквозь дружелюбный свет всепрощенья. И он стукнул по городу, разметая солдатов ногой; слёзы текли по девичьей щёчке рекой.
А гном всё рушил, колотил и крушил, и вдруг, в порыве разъедающих сил, железную маску неосторожным движеньем с чела злобного сбил. Гром меня поразил! Лицо маленького гнома червь всё испещрил! Исполосована кожа бурой нитью-щипцами, голова, обвитая щупом, предстала пред нами. Боже его сбереги! Что же за гадость прилипла к груди?! Маленький спрут сидел на спине у него, оплетая собою красивое, ровное гномье лицо.
Мальчик увидел как я поражён, мятежность вся схлынула, стыд просочился вьюнком:
- Не смотри на меня! Я запрещаю! Что зыришь на наш наследный позор?! Убирайся, псина волшебная! И дело с концом!
Я ближе к нему подошёл:
- Это говорит милый мальчик или спрут, что обвил шею кольцом?
- Не знаю. Что привязался? Не всё ли равно.
Я ещё ближе ступил:
- Тебя мучают приступы буйства?! Это червь тебя искусил?! Как же ты его допустил?
- Мы все рождаемся с ним, - он головой покрутил, - Не высечь, не выжечь, проклятье гномов, наш чёрт во плоти!
- И поэтому вы прячете чёрта под маской, чтоб не видеть урода-спрута следы?
- А что ещё, посуди?! Он с годами растёт, обвивая всё тело у себя на пути! И что же делать, как быть?
Непонятный вопрос:
- А ты не пробовал его полюбить?
Он хлопал глазами, не зная, что говорить.
- Если тебе что-то мешает, это нужно понять, в сердце своём приютить и, поняв, отпустить. Неужели не пробовал с ним ты дружить? Не уничтожать, а узнать, как он заставляет тебя под свою дудку плясать!
Невошедшие в душу слова летали по зале, так приют себе не найдя. Мальчик ёрзал на каменной плитке, растерянно как-то теряясь за ширмой беспечной улыбки.
- О! Малый! Да ты не понимаешь, что означает «любить»?! Ох, боюсь, этого никто не сможет тебе объяснить. Давай, просто жить и следить, как твой спрут пытается в сердце покой задушить.
Он не знал, что говорить, к такому общению он не привык. Гном блуждал в подборе реакций, но не сумел отыскать «правильных» слов, вызывающий бурю оваций. Он как «плохой» ученик, пропустивший урок, не желающий мордой ударить в песок, пытался за «гения» славы сойти, не чувствуя сути, не ощущая пути.
И в этой несклёпистой было манере, он открыл рот, но вырвался крик, похожий на рык, разъярённого зверя:
- А-а-а-а-й! – мальчик махал кулаками, сотрясаясь всем телом, - Убей комара, он же кусает меня!
Я глянул на детскую спину: между лопатками был огромный москит, через одежду старался крови вкусить. Гном силился паршивца прибить, но никак не мог руками его зацепить.
- Да прихлопни его! А-а-а-а-й! Мне же больно! Тебе что, всё равно?!
- Комара от тебя отгоню, но почему я должен убить его, не пойму?!
Насекомое, накачав своё брюшко, отлетело в тенёк, оставив неугомонную тушку. А разбойник вопил:
- Эта гадость покусала меня! Убей комара! Он обидел меня!
- От любого увечья нужно спастись, но причём здесь чья-то невинная жизнь?! Ведь комар не настроен лично против тебя, ему просто нужна чья-то кровь, он не хочет задеть твоё Я!
- Нужно убить! Он ведь ранил меня!
- Твоё эго будет задето повторно, если в тебе живёт неподъёмный образ себя. Тогда каждый будет цеплять твоё Я. Когда кто-то сломает твою дорогую игрушку, когда кто-то взъерошит непослушный вихор на макушке, когда кто-то на твой участок ступит ногой, когда кто-то даст твоей «великой» натуре отпор. Что же ты сделаешь, когда тебе станет обидно? Убьёшь нас всех сразу или скорчишь жалкую, плаксивую мину?! Твоя реакция на вызов – это убить, именно так зарождается вечный конфликт. Именно здесь начинаются все проблемы и войны, именно так нас учит реагировать «взрослый». А потом они сокрушаются: «Ах, какой насильственный мир, что творят-то, ты погляди!». Но они не видят, что с детства нам сами всё это привили, с не желаньем быть задетым, покусанным и уязвимым!
- А что, я должен это желать? Укус комара с предвкушением ждать?
- Нет! Не хотеть и хотеть – это по сути одно же и то же. Присмотрись, они же похожи! Что стоит убить комара? Он малюсенький. Хлоп! Ерунда. Ежесекундно в нас погибает из микрожизней бесконечная череда. Не беда. Но когда тебе мешает целой державы орда? Беда там, где ты считаешь другого ниже себя и идёшь умышленно мучить «врага». Ведь вопрос не в раздражающей мошке, всё дело в тебе, в раздражённом, задетом «вельможке»! Именно его ты должен понять, простить и отпустить, а дальше с миром, с гармонией жить. Свобода – это тогда, когда некому больше в бешенстве быть.
Гном присмирел, сквозь месиво самости и громоздкость амбиций, через важность гордости и поглощённость традиций, пробилась тончайшая, хрупкая нить:
- Что же для этого сделать? Я бы хотел бесов своих присмирить.
- Значит, ещё не всё потеряно, малый! Нужно просто следить, когда выползает в тебе эта ядовитая прыть. Ясно знать, ощущать, что из эга исходит опасность для всех. Увидеть эту змеюку в себе и отступить, не делая то, что она тебе повелит. Тогда она сама покинет тебя, когда ты по-настоящему почуешь её смертоносный, убийственный яд. Вот так, даже мелкая, кровососущая блошка поможет приоткрыть тебе двери тюрьмы своей хоть немножко.
Мальчишка задумался, глядя в глухое окошко:
- Эго – это наш спрут? Это его ты называешь «вельможкой»?
- Ты смышлёный малыш. Действительно, эго – это ваш спрут, что сидит и повелевает «вельможкой», свесив с шеи свои шупальца-ножки.
Он вдруг обрадовался и заявил:
- Если ты и вправду волшебный, силу свою докажи! Мою гадость на коже своим волшебством удали!
- Иж, какой шустрый! Одним махом червя убери! Знаешь, а ведь каждый – волшебник, любому под силу радость и счастье впустить. Нужно только про «важность» забыть и весь свет полюбить! Попробуй и ты! Глаза свои распахни и сказку «вельможкой» своим не гони.
- А это возможно?! Способен ли гном со сказочной жизнью дружить?...
Но нам не дали договорить. Гигантские двери с шумом раскрылись, гномы в нарядных одеждах в дверях появились.
Возможно ли просто дружить? Без себялюбия, лести; без торгов и прочей рыночной взвеси; без конкуренции, спеси, без зависти и личностных интересов. Просто дружить. Просто быть вместе. Без трений, обид и пререканий, без горечи, слёз и нареканий.
Я иду по дороге, с оградки свисает цветок, мы здороваемся сердцем, он как старый знакомый, называю его я «дружок». Мимо проходит собака, я душой пожму её лапу. Когда идёшь с миром, зверь не укусит, он чует тепло интуитивно. Когда мы с тобою друзья, здесь нет места для чьего-то там «Я». Потому я дружу с полётом вороны, с голодом лиса, со страхом бизона, потому я чувствую этот листик собою, потому что я дружу только с ТОБОЮ.
Ни с образом и ни с желаньем, ни с тем, кем хочу, чтоб ты был, ни с прошлым и ни с мечтаньем. Воспринимаю тебя напрямую, и поэтому я тебя ни к чему не ревную. Мы не связаны долгом, штампом, бумажкою, словом. Есть связь между мной и тобою, есть соприкосновение, касание сердцем, душою. Здесь нет выгоды, пользы, ощущенья «себя»; что ты подумаешь, что утаишь от «меня». Ведь отношения не направлены лишь на тебя, мы не крутимся вокруг своих «Я».
Да, у нас раздельны тела, ты можешь быть птицей, смехом, росинкой после дождя. Но мы не отдельны, мы не по разные стороны бытия. Мы в целом, общем мире тепла. Это не значит, что я стал тобою и плевал на все «земные» дела. Нет, я с тобою проживаю этот кусочек жизни дотла.
Великая чуткость, забота, смиренье; способность чувствовать до боли, до слёз умиленья. Здесь любовь и всепрощенье, здесь радость и вдохновенье. И когда ты ощущаешь кошку, мальчишку собой, когда слетает чёрствости слой, когда тебе отвечают открытой душой – тогда это чудо, тогда мы дружим с тобой, тогда ты внутри не пустой, а наполнен святой добротой. Тогда есть танец, красота и простор, тогда есть смысл и порядок жизни простой.
Разве ты не видишь всю таинственность, музыкальность творенья? Разве ты не слышишь тихий шёпот мгновенья? Разве ты не чувствуешь лёгкий шелест, когда встречаешься сердцем со мной? Разве это не стоит того, чтоб отказаться от образа, что считаешь собой? Разве твои с жизнью сношенья – это не сон?
Что наше Я? И есть ли жизнь без «меня»? Я – грустный, ты – хитрый, Я – волков, ты - Дмитрий, я – безродный, ты – модный, я – хищник, безудержный сыщик, ты – коммерческих выгод удильщик. Чем отличаюсь я от тебя? Нацией, профессией, характером, складом ума? Это всё есть, это да, но отличаюсь ли я от тебя?
То, что храним мы: наши знания, память, блага, имена; за что цепляемся хваткой тонущего моряка: наши планы, мнения, вера, заключенья ума. Всё это Я. Мы все придумали «это», из воздуха построили «нечто»; отгородились невидимой ширмой, образ себя соорудили из мелочи пыльной. Мы не знаем себя, мы лишь представляем того, кто есть «я». Это наш «домик», куда прячется маленький гномик, это наша инструкция жизни, это схема, но на практике лишь теорема. И за эту систему мы стоим с оскалом «горой», за вмешательство в нашу поэму мы готовы ринуться в бой.
Говоришь ты мне: «посмотри, ты же злой!». Но в моём логарифме я не злой, а крутой. И я защищаюсь: «я не такой!». А факт – кто я на самом деле такой? – в споре ушёл стороной, остался лишь разговор ни о чём. Я не вижу, не слышу, я охраняю свою виртуальную нишу.
Я – это мой ребёнок, я – это мой дом; я – это мой график, я – это мой сон. Я думаю так, я решаю вот сяк, мне нравится это, а это не подходит к этому цвету. Мой стиль, мой нрав, мой телефон, мой страх. Всё это: имущество, взгляды, утверждения, мысли, мечты. Это уйдёт. Кто тогда этот «ты»? Кто ты без всей мишуры? Без вещей, привилегий, суждений; без грамот, надежд и сомнений. Кто ты? Ни отец, ни жена и ни гений; ни бизнесмен, ни врач и ни тренер. Кто ты без представлений? Без пола, должности, брака; без родства, пристрастий и прочего шлака?
Ты не знаешь. А закрывшись маской, никогда не узнаешь. А всё потому, что обнажённым боязно быть. Проще укрыться нацией, догмой, верой и в общем месиве плыть. Но это значит, вовсе не быть. Себя не открыть, жизнь не прожить. Своё «я» от других отделить, стать «особенным», значит, любви никогда не вкусить. Значит, чувствовать сердцем другого себе запретить. Значит, сказку вселенной не раскрыть, упустить. Какие между нами могут быть чувства, когда каждый хочет «своё» получить? Какие у нас могут быть связи, если каждый желает лишь своё Я утолить? Только выгода, удобства, страхи, идеи могут союз сей скрепить. Но разве это означает Любить? И в этой коммерческой топи мир наш поник!
Если ты это видишь, если голос разума ты всё ещё слышишь, если чувствуешь тяжесть эгоцентрической крыши, закрывающей небо, заслоняющей радугу свыше. То выход только один: себя, вот такого-сякого, ты изучи. На того, кто хочет власти, удовольствий, престижа пристально так посмотри.
Разоблачить себя – значит распять, голым на сцене под лучами софитов стоять, быть зрителем скромным в первом ряду, не поощряя, не понукая, а заворожено действу внимая, под микроскопом себя изучая. В тишине, в полном молчаньи, ощущая смертельную дозу ядовитых желаний, там, в пустоте, тебе откроется волшебная дверь. Все старые стёкла и фильтры просто разбей. И ты свободен теперь.
Эта дверь в мир чудес и открытий, в мир невинного взгляда и восприятия реальных событий. Это мир птичьего гама и детского смеха, мир угнетений и жестокой потехи. Это мир, от которого спрятался ты, в меха привычек, традиций и суеты. Сними с себя эти пласты! Кто ты без них, посмотри!
Так чем же отличаюсь я от тебя? Когда ты не зависишь от характера, предрассудков и размера жилья? Разве мы обособлены, разве мы разделены? Разве мы чужие друг другу, разве мы друг другу враги? Какое пришло отношенье, когда свободен ты от сравненья? Когда нам нечего будет делить, нечему друг друга учить, не за чем хитрить и юлить? Тогда ведь можно просто дружить! Открыто, наивно, доверчиво, чисто. Просто любить! И где-то здесь зарождается жизнь…
Первым в процессии шаги отчеканивал средних лет гном, роскошного вида, наверно, местный король. Тоном, привыкшим повелевать, он скомандовал:
- Яства гостям! Посторонних убрать!
Передо мною поставили огромную хрюшу, запечённую в мёде, обнесённую грушей. Для крохи накрыли маленький столик, с выпечкой, джемами, тортами и прочей сластью «от наслажденья до колик». Малышка ото всего откусила кусочек, вымазалась кремом, что стала сама как пирожочек. Взрослые часто задабривают деток приторной пищей, тем самым убивая разумность питанья, продиктованный свыше. Сам я не трогал пушистое рыльце, что при свете лоснится, хватило и утки, испорченной поваром, не насыщенье, а муки.
Когда все, кроме главного гнома, ушли, затихли в гостиной возни суетливой шаги, король с высокого трона заговорил:
- Я вас поймал. Под вами расположен капкан. Резкое движение – и я открываю подземный карман, и из вас получается завтрак для моего крокодила Кайман. Так что без глупостей, если вам жизнь дорога.
Была тишина. Только трескотня электрических ламп была еле слышна. Тут малышка оглянулась, развернулась и куда-то пошла. Просто белая жирная кошка мимо неё проползла, забралась на мягкий диванчик и тереть свою спинку об велюр начала. Конечно, кроха такое пропустить не могла. На краюшек села и в игру с изнеженной кошкой всем сердцем ушла.
- Пусть сидит, она мне не нужна, – сказал король, небрежно на девчушку смотря, - Лишь о могучем волке ходит в округе молва.
- С чего вы взяли, что это я?
- Всё сошлось. Описание, время, место, и даже она! – гном указал рукой на дитя. – Значит, не врут наши маги, возможно, и плаха сегодня будет пуста. Если, конечно, ты исполнишь мою волю сполна.
Гном посмотрел сквозь глазницы, испепеляя меня. Волк ответил:
- А есть варианты? Какова же воля твоя?
Он причмокнул губами, радуясь молча, силе и мощи великого короля.
- Сказанье гласит, - начал он, расщепляя слова, - что порчу всех гномов сможет прогнать лишь дикого зверя глава. Дословно: «хищник без злости, мудрый без трости; зубастый без жажды, сильнее всех дважды». Наши маги узрели символ мохнатого зверя, колдуя над чашей в этом апреле. Сначала я не поверил, но все толкованья сходились, даже лягушки в бульоне об этом запели! Я сам всё измерил, сотни раз всё проверил, руны забросил, чрево дельфина ножом всё изъездил. Всё говорит, он идёт, он спасёт, он спрута ужасного сотрёт в порошок! Он сизый, здоровый, ловкий, умелый, в целом, просто волшебный наш волк.
Гном и не заметил, уйдя за мечтами, как его унесло в далёкие дали. Вернувшись на трон, он грубо добавил:
- В общем, если это не ты, не сносить тебе головы.
- Зря животных только извёл. Они здесь совсем не при чём. Легко сбежать в предсказанья, поверье, в изобретение «волшебного змея», в поиск и ожиданье, лишь бы самому ничего с собою не делать. Так в чём же проблема? Почему вы так ждёте этого «зверя»?
Он хотел возразить, но решил всё же просто ответить:
- Проклятье! – глаза его загорели, - Демоны порчу на нас навели! Давно уже гномы не имеют свободной судьбы! Тварь окаянная села на шею, щупальца сверху спустив, руководит нашей жизнью, что с ней не делай, как её не лупи. Стали несчастными мы. Должны подчиняться желаньям этой склизкой муры. Иначе она вырвет мозги!
До боли знакомая песня, на всей планете заботы одни:
- А со временем ты уже не понимаешь, где «оно», а где «ты». Ничего, если на "ты»? – волк предложил, а король кивком в пылу подтвердил.– А ты помнишь мгновенья без насильственной черноты?
- О, да! - таинственной грустью покрылись гнома черты. – В детстве, когда ноги босы, когда сбегаешь от предков по каплям росы и смотришь на небо, не спуская глаз с последней звезды.
Боже, как трогательны наши миры! И что же случается с нами потом? Куда уходят пробужденья нашей души?
А вслух я сказал:
- Что же мешает тебе быть босым?
Правитель очухался резко, вернулся «вельможка» на тёплое место:
- Это всё сопли, пустые мечты. Что нам делать, лучше ты расскажи?
Тут волк почувствовал, что дни его сочтены:
- Я дам вам ответ, но, боюсь, это будет не сладкий для вас комплимент.
- За своё правленье я наслушался бреда такого, что меня уже не пугают расклады варианта любого.
- Это не то, что можно принять или оспорить. Это то, что нужно понять и освоить. Может, просто пилюлю «от спрута» хочешь ты заглотить? Совершить ритуал без затраты внутренних сил? Чтоб кто-то другой твой род освободил?
- Я сделаю всё, что необходимо, мне не занимать суровости и волевого наплыва!
- Это пустое. Всё же, я вижу сознание гнома сырого, ты не готов окунуться в проблему подобного рода. Да, к тому же, для нас с малышкой это будет чревато, уж очень не хочется оставить голову на висельном плато.
- А ты расскажи так, чтоб было понятно. И, может быть, я сохраню твою шкуру по королевскому блату.
И как объяснить заблудшим дорогу, когда её нет? Как прийти на подмогу туда, где не существует решенья, таблетки от бед?
- Чую дурное, но дело - благое. Я просто тебе покажу, но я за тебя ничего не решу. Портрет тебе опишу, но я его не изменю, твою работу на себя не возьму. Готов ли ты окунуться в себя, в самую жуткую тьму? А увидев её, сделать шажочек за мглу?
Гном задумался:
- Право, не знаю…
- Чудесно. С этого я начинаю.
Мы оба не знаем, и именно здесь мы начинаем. Незнание – сила, оно помогает, открытию чуда лицо подставляет. Я не знаю, я лишь изучаю, и знаешь, что я наблюдаю? Какую особенность я подмечаю? Везде, от южного леса до крайних степей; у всех, от человека до малых зверей; есть свой плебей. Погонщик, дракончик, узурпатор, владыка морей. Свой искуситель, шептатель, развращающий змей. Хитрый, льстивый, продажный; алчный, спесивый, полный необузданной жажды. Он очень юркий, война его не возьмёт, не истребит убийство дракона, насилие его не проймёт, змей просто поймает себя же за хвост. Своё эго нужно раскрыть и распять, всю структуру его разобрать и понять, как без него можно свободно дышать.
- Что под «эгом» ты имеешь в виду? Смысл слова я не пойму!
Эго – это твоя и моя безопасность; оружие, чтоб одолеть гибель-опасность; это твоих и моих удовольствий желанья, это страхи и мысли, это вся система выживанья.
Эго – инструмент выживания вида, реакция мозга на угрозы этого мира, чтоб тело от порчи и смерти спасти, чтоб есть, размножаться смог индивид. Это программа, наследие животного рода, чтоб в условиях «джунглей» осталось в живых единиц хоть немного. И это есть у любой частички природы, у кого-то сложней алгоритм, у кого-то проще простого.
Погляди ты на травку, она пробьёт любой асфальтовый щит, потому что уж очень нужно ей жить! Теперь взгляни ты на львицу, она проглотит тебя как крупицу, если угроза коснётся львёнка её. И эта работа сереньких клеток, рефлексов и инстинктов объём. Но это только зверьё. Прочувствовать счастье и радость от бога им не дано. Но даже они – примитивные существа разумней всего племени твоего.
В целом, хоть и есть исключенья, у зверей нет совсем события накопленья. Они не помнят обиды, гнева, борьбы. Они не возводят эмоциональную стену, чтоб ненароком жизнь им не поломала усы. Мышь не устроит засаду надоедливому гиганту-коту, призвав свою стаю мстить ему в тёмном углу. Они переживают стресс только в пик наступленья, а после они снова чисты и не ждут повторенья. И потому божественной силой, хоть иногда, но дышат они.
Похоже, двуногие этой способности лишены, и это одна из составляющих вашей беды. Психологическое эго – корень нашей с вами войны. Наша память, сфера желаний, мыслей, страхов, тревог, словом, вся область нашей тюрьмы – всё это безопасного бытия механизм, защита тебя от других. По неведомой волку причине, гном живёт в этой рутине. Это эго охомутало гнома всего, вместо нормальной, телесной защиты, помощником в опасных от случая к случаю стычках, оно стало хозяином жизни его. И даже зверь теперь добрее него. Задумайся: когда охраняют материю духа – это одно, а когда чужая боль тебе безразлична, охраняется что от кого? Я назову тебя дураком, и вот, оно в тебе тут же всплыло. Сигнализирует: в стойку, задето твоей важной персоны нутро. Но ты от природы никто!
Взгляни же, что происходит? Как глубоко его корни уходят! В голове мы рисуем себя, представляем, что должно быть не зря. Взвешиваем, правим и отмеряем: это правильно, а это «не так», здесь ты красив, а тут ты дурак. Именно этот портрет мы и стережём, ради него мы все лжём, чтоб никто не задел, не потревожил воображенья удел. Но всё это пустяк, на самом же деле всё абсолютно не так. Ты жадный, а прикрываешься щедротой, ты агрессивный, а пытаешься быть добротой. Зачем тебе это надо? Почему не посмотреть на самую правду? Зачем охранять свой надуманный образ, придуманный, выдуманный, блокирующий тормоз!?
Посмотри, у вас нет природной защиты: меха, когтей, умения постройки жилья – всё это должна обеспечить твоя голова, на это она тебе и дана. И здесь кроется вся проблема твоя. Почему в отношения, душ наших сплетенье бессовестно лезет она? Зачем хочет выжить, стать главнее меня? Кого мы защищаем, ругаясь, бранясь с пеной у рта? Принципы, веру, мораль и устав, старую кучу хламья? Мой опыт важнее переживаний другого, мои знания дороже предположенья любого! Я, мой, моё, покажите же мне, кто этот Кто? Кого мы так оберегаем, шугаясь каждого шороха рядом с собой? Почему мы окружающий мир воспринимаем как потенциальную опасность над головой? Ну оскорбили тебя, ну назвали тебя «идиот», зачем же давать отворот поворот, зачем злобу пускать в оборот?! Может, у агрессора что-то стряслось, может ему недодали в детстве любовь?! Каким же будет ответ твой на вызов, если ты понимаешь и чувствуешь, чем он вызван?! Тут не помогут учебники, лидеры, народов молва, есть только миг и твоя реакция не должна быть стара. Тебе нужно со всей интенсивностью присутствовать в этом моменте, не думать о прошлом, не топтаться на месте. Только тогда, отбросив предрассудков и правил ненужную пыль, ты сможешь со всей пламенной страстью себя проявить, проникнуть душою, шлюзы открыть, правильно единственный миг свой прожить, а после отбросить и больше мыслью его не бередить, потому что когда всё сделано с толком, мгновенье не просит себя изменить. Ты чист как беленький лист, и прошлое не призывает тебя за собою тащить.
Это – то, что касается накоплений ума, уточняю: не знаний о быте, об устройствах машинных, без них, увы, никуда, а размышлений о свете, неугомонно картинок бегущих, словесного веретена. Если ты их не копишь, а живёшь полноценно каждый свой миг, значит, уже без фильтра ты смотришь, значит, уже перешёл звериный порог, и гармония радужной жизни уже поёт в изобилия рог. Именно поэтому мы бываем так счастливы в детстве, когда психоэго ещё не забрался, не возвёл непроницаемый горб. И этого хватит, чтоб танцевать без хлопот, чтоб путешествие к смерти было наполнено смыслом, чтоб радость и святость текли сквозь тебя без забот. Поверь, ты можешь жить без смятенья, без страданья, без убогих желаний-волнений. Ты свободным быть можешь, дружок, свободным не от чего-то, кого-то, а свободным от себя самого, от страхов, терзаний, мучений, грызущих нутро. Это действительно, вам и не снилось, поэтому сложно привычный образ мысли сменить, а ты попробуй, смени гнев на милость, ведь жизнь одна, за тебя её никто не сможет прожить. Именно это святые через религию измождённым пытались вложить, но вы, как и люди, сумели всё извратить.
Вы всё ещё томитесь в болоте? Вы стали эгоистичней, несчастней животных. Это парадоксально, но ваш механизм выживания вида, в итоге привёл вас к угрозе гибели гнома и целого мира! В погоне за собственной страстью, вам не избежать войн, болезней и прочей напасти. Только ничтожество мнит себя богом, святой признаёт, что он от рожденья никто, но, также он знает, что бог в каждом кусочке природы живёт. И потому он не делит мир на «себя» и «остальное», что выгоду ему принесёт; он существует в едином потоке, чувствуя ритм, дыша в унисон, ощущая боль свою как чужую, рану другого ощущая собой.
Кстати, кто же таки святые? Ангелы, демоны или душевнобольные? Всё очень просто: двуногие без психо-телесного эга, без боязни уничтожения тела, способные не замечать земные законы, способные менять традиций каноны. Тысячелетнюю память, не боясь, искоренить, они по водной глади как по полю могут ходить. Таких существ мы Буддой, Иисусом зовём, и, наверно, не каждому это дано. Поэтому речь сейчас не о том. Всего-то ведь нужно для полной, насыщенной жизни важность свою растворить, позволить эгу лишь за безопасностью тела следить, а в отношения с миром эту заразу не переносить.
- Но как это сделать, позвольте, наконец, вас спросить?
Волк улыбнулся, но не стал по поводу неправильной постановки вопроса ничего говорить:
- Опять ты хочешь лишь ПОЛУЧИТЬ! А нужно желание в отведённое природою место душой проводить. Ведь кроме защитной функции эга, есть ещё способность удовольствие получить. Чтобы жить, чтобы пить, чтоб детей разводить. Но и тут у гнома желание сласти переходит позволенья границы, удовольствие – как смысл жизни, без него хоть в петлю, хоть сразу топиться.
- Боже, причём же тут это?! Что за нелепица, без желаний не жизнь, одна небылица!
Волк продолжал, на недовольство правителя намеренно внимание не обращал:
- Моё желание не сходится где-то с твоим, но, конечно, за усладу я буду бороться с гномом любым! Отсюда ярость, обида, хитрость, предательство, бизнес. Отсюда очередь и толкотня, насилие, блеф и суета. А приведёт всё это куда?! Допустим, я добыл в «честном» бою предмет удовольствия, и что же?! Теперь мне его от воров охранять, а вдруг убежит, пропадёт, улетит! Ох, что же делать, как его сохранить!? Отсюда страх, зависть, ревность и злость. Потом удовольствие кончилось, что же стряслось? Нужно миг блаженный срочно продлить, даже если придётся для этого кого-то убить. Отсюда расчёты, тревоги, заботы, вокруг желаний одних все работы. В этом рождаемся и гибнем все мы! Может, всё-таки вылезем мы из этой душной тюрьмы!
И проблема вовсе не в удовольствиях мира, не в том, как чёрствыми быть. Нет ничего дурного вкус от еды получить. Всё дело в обладании, в слежке, предвкушении, спешке. Мысль подпитывает эго, мысль всегда там, где спокойствия нету. Это она говорит: было вкусно, нужно ещё, давай-давай мне это всё! Мысль полезна, когда она в хозяйстве нужна: рассчитать количество средств для обеда, продумать, где лучше начать постройку проекта. Но в осознании мига, в восприятии мира, она совсем не нужна, напротив, только всё портит она. Её движения узки, вокруг своей же оси, она назойливей мухи, мысль вечно блуждает где-то вдали. Ты сидишь здесь, а она уже несётся отсюда, вспоминает, что же сделать ей нужно или как было вчера ей приятно и как вернуть пережитое скорее обратно, или как в будущем приятное ей повторить, достоинство в стаде своё утвердить. Ты сидишь здесь, а она на другом континенте, ты сливаешься с ней и ты уже не в этом моменте. Иногда ей даже не важно думать о чём, главное, чтобы не стать вдруг пустой! Мысль командует постоянно тобой: одень это, будешь казаться важней, съешь то, будешь казаться стройней, а вот это чучело просто убей, он мне вдрызг надоел. Любое действие идёт под её же диктовку либо машинально движется без остановки. И это вы называете разум?! Шум, лихорадку, ворчание – и всё это сразу! Мысль всегда бежит в своём колесе и она не может открыть то, что извне. Да, бывают откровения свыше, но мысль толкует их, меря своею плоскостью-нишей. Мысль делит мир на «меня» и «тебя», на «волка» и «гнома», на «отца» и «дитя». Мысль всегда в рамках того, что знакомо, но это совсем же не ново.
Но, если расчистить от облаков небеса, польётся на землю небывалой красы тишина. Это удивительной мощи, сверкающая пустота, безмолвие ночи – это когда совсем без мыслей она.
- Постойте, любезный, - не выдержал разрушения привычных устоев король, - но ведь не думающий гном, он же тупой!
- Ага! А думающий гном – носит в своей голове полнейший дурдом! «Тупой» за движениями своими совсем не следит, а «думающий» вымеряет, сопоставляет, решает, что делать, исходя из прошлых моментов и прошедших обид. На него влияют постулаты, морали, он опирается на то, как его воспитали – и это всё действует вместо него. И именно все эти мысли превращают разум каждого гнома в сумасшедший замурованный дом. Не прав ни тот, ни другой. Существует ли здравый, правильный способ мыслить? Думать быстро и чётко, когда это технически важно, а не чтоб себя, дорогого, возвысить, в омуте удовольствий, проблем и ненастий этот, настоящий момент не увидеть. Ведь когда нет поблизости мысли, нет обусловленного «Я», смотрит на вещи добрая, светлая, божья душа. И нет надобности в контроле движений, в законах, правилах для окруженья, потому что каждое действие, слово – священны, с чувством, любовью – они совершенны. Ты чувствуешь шелест деревьев, ты ощущаешь тело своё, ты не совершаешь лишних, бездумных движений, потому что присутствуешь сразу во всём, излучая покой и смиренье, течёт по венам тепло. Попробуй, и ты удивишься как это легко!
Но вернёмся к желанью, оно для гнома очень важно.
Конечно, я желаю, ведь зверь я живой, но я не буду сражаться за самку с тобой, хоть она и вправду полна и пушиста, но Я здесь причём? Кто мне сказал, что она моею быть непременно должна? С чего это ты взял, что для полного счастья тебе самка нужна? Желание есть, нет томлений, стремлений, дум, мечтаний и трений. Совсем не обязательно запускать этот нарастающий ком, полёт желаний любому знаком. Жизнь – это радость, нежность, сиянье и свежесть, а не значимость нашего Я, всё это просто игры ума. Ты можешь смотреть на красивое тело и не желать им обладать? Ты можешь прочувствовать всю прелесть рассвета и не мечтать его повторять? Ты можешь увидеть реакцию мозга и ничего не предпринимать? Эмоция, страсть, идёт накопленье, желание, взрыв, бах – и больше нет томительного ощущенья. Перед тобой развивается целая драма, буря, смятенье, а после любовь, всепрощенье. Ты чувствуешь всё, каждую песчинку вселенной!
Смотреть без смотрящего, говорить без говорящего, ценить без оценщика, дарить без копейщика. Не переводи жизнь в понятия себя самого, она и без тебя прекрасно течёт. Капля может морем лишь стать, она не сможет отдельно от него существовать.
И когда ты будешь смотреть без думы «а Я?!», «как заденет это Меня?!» абсолютно на всё: на дерево, жалость, гнома, дождь и враньё – ты увидишь свою ничтожную малость и всю божественную необъятность. Теперь ты никто, обитаемый сразу во всём.
- Так, я не понял, делать-то для этого что?
- Всё и Ничего. Бездействие в действии. Изучай себя самого. Ведь мысль – это не что-то чужое, не привозное, не от лукавого, чёрта дурного. Мысль – раскрывает внутренность эга, ты просто прямо на неё посмотри, и пойми, что, когда она говорит «укради», значит, воришкой являешься ты. Не гони свои думы, не влияй на них волей, в дебри от них не беги, не оценивай и не хвали – а на генератора мыслей, оценщика, узурпатора, пресмыкающегося и тирана отстранённо, свежо посмотри. Обнаружь в каждой мысли надменность, глупость, крикливость, трусливость, неспелость, нелепость и неуместность, потом улыбнись и дальше иди, следующий шаг до ядра раскрути – видишь, теперь мы одни. Не тревожься, что эмоции, думы без стука приходят, позволь всему мусору тебя навещать, ведь нам интересно не искусственно поле очистить, а себя, родного, получше узнать. Понять, прочувствовать, что истинно, а, что ложно, и то, что лишнее, просто убрать. Без анализа и без оценки, без идеи и без отметки, а с вниманием, бдительностью, старанием за собою следи. И именно здесь ты поймёшь как мелочен и как изворотлив, как низок и даже уродлив алгоритм всех действий твоих. И именно это делает тебя к жизни слепым. Действие согласно идеи – его значение ничтожно мало (опять же, мы не обсуждаем идею фермера сеять зерно)! Но если буря уже зародилась, тебе нужно принять этот шторм. Не за саблю схватиться, а наоборот, отдалиться, со стороны смотреть на дурдом. Конечно, внутри, всё бесится, злится, к насилию хочет склониться, но ты погляди, как это смешно!
- Противоречиво и как-то невнятно, - король ожидал инструкций простых, а получил работу над собою самим, - Может, с примером будет понятно?! Допустим, я правлю законы, а кто-то не желает по новым правилам жить, как же мне с ним поступить? Оштрафовать, в тюрьму засадить или, может быть, просто убить?
- Что значит: «Я» правлю законы? Значит, я правлю мир под себя? А кто не «слушается» - пеняй на себя? Или мы совместно, обговорив проблемы все вместе, решаем, что нам удобно в апреле сеять пшено? Разумно и здраво, чтоб до каждого рациональное семя дошло!
- Зачем же тогда вообще нужен король? Какая его в общем хаосе роль?
- О! Правитель от бога! Он видит, где мало, где много. Он слышит стоны земли и народа. Он разделяет с ними и счастье, и горе. Его волнует как питается гном, как одевается и, вообще, счастлив ли он?!
Король зафыркал:
- Фр-фр-фр! Это утопический сон!
- Похоже на то! Но, неужели, ты не чувствуешь это нутром? Как по-хорошему быть всё должно?!
Нервы сдавали:
- Да кто ты такой??? Безродная псина! Я же КОРОЛЬ!!!
- В этом-то вся и проблема. С трона очень сложно услышать чужое слово, проникнуть в чужую боль.
Гном орал на весь двор:
- Откуда вообще в твоёй больной головёнке всё это взялось? Кто сказал, что миром правит не мощь, а любовь?
- А почему это так волнует королевскую кровь? Я просто жил, наблюдая, пока однажды оно не стряслось. Яркая вспышка, озаренье, прозренье – будто чистым волчонком обратился я вновь. И всё стало прозрачным и близким, всё меняется, когда впускаешь любовь. И эта малютка, что вжалась в подушки, реагируя на твоей злости поток, подарила мне этот хрупкий, чудесный цветок. Её кротость и нежность – настоящий, сильнейший толчок.
Король смотрел через маску, не ощущая присутствия сказки, его мысли тянули на дно:
- С меня хватит! Бред сумасброда! Без знаний, без рода! – и он крикнул, - Стража! Уведите псину долой! Посадите на цепь и приставьте конвой! – а мне в морду добавил, - Я после решу, что сделать с тобой. А девчонку, - он направил на кроху пожирающий взор, - на опыты сдам! Уж очень хочется видеть: невинности мозг, внутри он какой?!
Тут же мне крепкие руки шею сдавили, сильные спины меня потащили. И было немного обидно: так много сказано слов, а истины гном не увидел. Значит, волк не донёс, того, что не касается слов.
Волк сидел один на холодном полу, глядя на яркую корку-луну, привязанный к единственному в провале стволу. «Видимо, тут и помру! Но это не трогает. Почему? Не пойму».
Всплывали разные образы, чувства. Зачем? Потому что без них как-то пусто?!
Что значит прошлое? Накопления. Память. Зачем она вообще нам дана? Это помощник, соратник или наша мистерия зла?
Конечно, память всем нам нужна: чтоб добраться до дома, чтоб узнать уже знакомого гнома, чтоб вспомнить, что если тронуть огонь – это больно. Но вы посмотрите, что копится в голове у любого! Обида, ощущения, боязнь, переживания, удовольствия разного вида. Всё, что в жизни коснулось именно нас, всё, что задело или порадовало глаз; всё, что дало настроенье, минус и плюс, и в этой каше я бесконечно варюсь.
Но почему же нам память так дорога? Почему в каждый наш вдох как змея пролезает она?! Почему мы не смотрим открыто, а вспоминаем: «где же я это видел?». Почему наш опыт застилает глаза, почему ты не смотришь просто так на меня? Сквозь марево когда-то сказанных слов, сквозь дымку эмоций и слёз, сквозь пелену оскорблений и сладостных грёз. Почему ты не видишь меня? Разве твоя память, твоё ощущенье меня, разве всё это я? Взгляни ты хоть раз без «себя» на меня!
Почему же мы настоящее на сентиментальность бегущих картинок меняем? Почему данный миг не воспринимаем? Почему прошлое вгрызается в грудь, зачем всплывают прошедшие сцены, сюжеты, не давая ночью уснуть? Потому что тогда был волк и она, а сейчас горло сдавила тугая струна. Вчера была жизнь её улыбкой полна, а сейчас лишь скудно светит ледяная луна.
Почему наши пережитые дни не умирают? Почему страшный, печальный или приятный миг не отпадает? Почему мы ищем спасенья в искажённой, вчерашней реке? Почему безопасно лишь там, где нас сейчас нет? Почему мы не проживаем, а как будто что-то постоянно теряем? Молодость, друга, возможность и время. Мы живём будто бы здесь, но в действительности нас здесь и нету! Жалость к прошедшему, жалость к себе. И снова за жалостью это мгновенье потерялось во мгле. Мы не прожили миг, мы его потеряли, оборачиваясь всё время назад, настоящий момент мы не застали!
Но я хочу жить безопасно, уютно здесь и сейчас! А не ползать по затонувшему дну корабля как водолаз. Это значит стопроцентно всё ощущать, всей фиброй, всей гладью души поглощать. Не раздумывать и не измерять, а без фильтрации через себя проносящийся миг пропускать. Тревоги и мысли – не допускать, иначе и эта секунда убежит под кровать. И тогда снова чувства утраты не избежать.
Как драгоценность солнечный лучик, руки прикосновенье вбирать, не пытаясь его в голове записать. Не тиражировать, не сохранять, а данный миг всей душой целовать! Тогда не нужно будет его на задворках прошлого с жаждой повторенья искать. Тогда не нужно жалеть и изменять. Всё правильно, верно, расцвело и завяло. Я дальше иду, с любовью и нежностью, не коплю, не ловлю, а лишь ощущаю.
Когда у меня нет ничего, я не могу потерять. Это значит ежесекундно жить-любить и умирать. Зачем мне это мгновенье, этот хрупкий цветочек, срывать? В коробочку памяти трупом кидать? Я поглотил красоту, я прочувствовал сердцем и мне незачем это нести, охранять. Я иду дальше, иду открывать.
Или я ударил тебя, я был в гневе, а теперь я сожалею. Но я вижу, как это не верно. Как глупо, и я уже не жалею. Душою согрею, восполню собою потерю. Я не каюсь, болью не маюсь, я понял всё в целом, как было эго задето, я прочувствовал это. Поэтому совести нету здесь места, я проникся к гневу, к обиде, к удару, я целую прошедшую сцену, я её отпускаю.
«Люблю» равно «отпускаю». Я люблю эту птицу, я её не держу, я её отпускаю, и, если мы дружим, она ко мне прилетает. «Я люблю тебя» значит «я тебе счастья желаю». Лети и кружи, я с тобой полетаю.
Это не значит, что у меня амнезия или я не помню совсем ничего. Нет. Я помню всё. Но это не тревожит, не лезет занозой, разъедая нутро. Воспоминания есть, но они пыль, пшик, пустое дупло. Тени, застывшие в зеркале, а на деле – в нём нет никого. Только твоё утомлённое, уморённое бегом за прошлым лицо.
Волк сидел один на холодном полу, глядя на яркую корку-луну, привязанный к единственному в провале стволу. Всё уйдёт, всё канет во тьму, но от этого я ещё больше каждый кусочек жизни люблю. Но почему мы так жестоки, я не пойму? Почему чья-то жизнь сводится нами к нулю? Что с нами, боже? Мир весь уснул!
Сквозь листву ветер чей-то запах плеснул, аромат молочного гнома ноздрю щекотнул, образ бесёнка-мальчишки в мозгу промелькнул.
Над царством живущего в норах народа, имевших лишь клочок неба в этом подземном проёме; над сводами этой тёмной дыры, чирикали птицы где-то вдали.
- Волк, почему в нашем мире нет больше любви?
- Ч-ч-ч… Слышишь, как поют соловьи?!
Прижавшись к стволу с другой стороны, маленький гномик сидел, ища доброты:
- И всё же, волк, почему здесь нет теплоты?
- А почему тебе нужно, чтоб тебя кто-то любил? Почему ты ищешь добра у других, когда твои карманы пусты? Почему ты хочешь наполниться чувством другого, не пытаясь в себе найти источник подобного рода?
Малыш поник, в меланхолии сник. После молчания вновь уста отворил, болью в голосе упираясь в углы:
- Но, боже, как же жить в маскараде из лицемерья и лжи!?
Я подошёл к нему ближе:
- Знаешь, говорят, что дети от рожденья чисты! Таким, наверно, был когда-то и ты. – Гном распахнул двери души. - От рожденья в ребёнке заложено эго его, но не развито это, именно мы развиваем в нём современное «зло». Каждый хочет, чтобы его все любили, но отдавать он не может, потому что семя любви в него не посадили! Откуда теплу в сердце взяться, если его никто не развил? В благодатную, плодородную почву семя добра не вложил! Его не поливали, не укрывали, к солнцу погреться не подставляли, а оставили кроху выживать на ветру, в самую скверную стужу, пургу. Его ругают, склоняют, иногда даже бьют, его в традиций наряд наряжают, страхами в путь снаряжают, «правилами строя» мозги загружают, оценивают, периодически лгут, на границе «дозволенного» с розгами поджидают, по краю пути стерегут, «порядок» и «нравственность» строго блюдут. То, что взрослых в детке устроит, они возвеличат, в ранг «отличников» возведут; хочешь выжить – выучи, что для них хорошо, а что плохо, льсти, лукавь и хитри, только так сумеешь остаться в их мире «живым».
Как же ребёнок после этого сможет быть счастлив, мы же убили его способность безбоязненно жить?! Как же зашуганное, взращённое в насилии чадо сможет вообще полюбить?! Ведь он понимает теперь лишь язык грубой силы, давление, строгость и похвалу; его выживания орган уже вяжет хитрых уловок плетень, дай ему ножик – и ему расправиться с «недругом» будет не лень. И так мы растим наших «любимых» детей? Так не ведёт себя ни один «глупый» зверь! Что же будет завтра с нашей планетой, с миром на нашей земле?
Каждый знает - чтоб быть Разумным, Довольным, его должно любовью обдать, чтоб семечко стало Растеньем, должна вокруг засиять благодать. Вот ребёнок и просит у мира заботы, требует сердцем себя приласкать, чтоб развилась в нём сила всевышних, чтоб чистый исток отыскать, но взамен ему пока ещё нечего гномам отдать. Так он и ходит по свету с протянутой, голой рукой, так умирает никчёмно, ненужно, так не найдя свой вечный покой.
Мальчик плакал, уткнувшись в колени своей большой головой. Он снял маску и положил её пред собой. Луна виднелась в скалистом проёме, проливая рассеянный свет на дерево, волка, и гнома. Как же нам жалко себя бывает порой, понимая, что ты не нужен, и никто не бросится в огонь за тобой?! Даже самый, казалось бы, близкий, самый родной.
Почему мы возлагаем ответственность за нас на кого-то, почему мы хотим постоянной заботы?! Почему, получив, от неё мы бежим, почему о других совсем не думаем мы?! Ответ, как всегда, гениален и прост: потому что не знаем мы в мире любви; потому что все мы разделены, друг от друга своими мирами отделены, и только в своём замкнутом шаре в удовольствии мечтаем купаться одни.
Жук запутался в сетке, где правит паук, теперь не избежать ему парализующих мук. Мальчик слёзы рубашкой своей вытирал, всхлипы ещё выходили, но обида быстро уходит из ребяческих ран. Его лицо было тонким и кротким, взгляд – пытливым, пугливым и робким, его веки от плача опухли, его сердце от боли набухло. На его шее, щеках не было следа от щупалец раздутого эга.
- Я слышал сегодня ваш разговор с королём. Отец не велел, но я спрятался там за ковром. Многие вещи поменяли свой смысл, я сбежал к водопаду, оттуда виднеются красные крыши. Мир перевернулся вверх дном, в понятиях, чувствах - полный разгром. Потом я вернулся домой, в зеркале это лицо говорит о другом. Гномий порок отступает, мерзкая слизь отползает, нечисть вся тает, щупы не уродуют больше это чело! Что же это? Что со мной произошло?
- Боишься, что это порок?
- Нет. Я чувствую – это прыжок! Но мне приходится прятать, скрывать от вопросов и зависти этот рывок.
- Так что же произошло?
- Внезапно очистилось полностью моё лицо!
- И это всё?
- Я увидел этот мир весь, целиком! Всё, чем живёт, чего достиг сверхвеличественный гном! Всю цепочку от рожденья до смерти, всю бессмыслицу, моего рода творенье: воспитание-клетка, обучение-сетка, становление-метка, утвержденье-конфетка, власть-статуэтка, самореализация-плетка, подчинение, статус, руководство, использование – грош им монетка! Ни дружбы, нежности, взаимочувства, ласки, любви! Что с этим делать? Куда мне с этим идти?!
- Спроси у себя: почему в тебе нету любви?
- Потому что я такой, как они?! – мальчик грустно глаза опустил, мы молчали, а потом он спросил:
- Можно ли что-то вообще изменить?
- И да, и нет. Смотря как подходить! Когда ты меняешь то, что есть на то, чего пока ещё нет, это лишь приносит новую очередь бед. Ты воплощаешь иллюзию, план свой, мечту, это видоизменяет факт, но не уносит труху. Например, ты видишь, что гномы злые, плохие, ты считаешь, что они не должны быть такими, пытаешься их спесь угомонить, но они не желают ничего изменить! А у тебя идея: гномы не должны воровать, гномы не должны убивать. А им всё до фени – уговоры, слёзы твои, не помогут даже мольбы. Тогда ты решаешь на них надавить, ведь не должны же гномы в ненависти жить! Ты предпринимаешь такой механизм: они не слышат голос рассудка, значит, нужно их укротить, нужно их устрашить! Так появились тюрьмы, законы, нормы, мораль и судьи – но от этого не изменились они! Конечно, убийств стало меньше, уже почти не ворует никто, но зло никуда не ушло, и рано или поздно оно где-то прорвёт.
А всё потому, что ты был без любви, ты действовал также, тем же методом, что и они. Их кровожадность своей злобой пытался разбить, но разве так можно проблему решить?! Запомни, они не должны! Ты не в силах их изменить, ты можешь лишь их полюбить, и, может, тогда, они перестанут друг друга лупить! Ты видишь гнев, предательство, ярость и злость, не придумывай рая, смотри, как в тебе и других застряла ревности кость! Не обвиняй, не отрицай и на самотёк её не пускай, просто смотри, как грызёт, как скручивает тебя изнутри. Когда ты отчётливо видишь, бдительно, с вниманьем за нарастанием эга следишь, всю бессмыслицу его понимаешь, всю нелепицу его замечаешь и отметаешь, вот тут и прорывается тишь. Насыщенность, ясность и пониманья прилив. Глубоко и беспристрастно, широко и так контрастно. Это и есть измененье, это и есть превращенье! Была злость, ты увидел её, отбросил и всё, ты больше не злой. Теперь в процесс агрессии ты не вовлечён, она просто течёт, ты присутствуешь в реальности, в мире, а эмоция тут не при чём! И, о боже, как же глупо находиться в порыве, в собственных чувствах, в образах, в мыслях, как же глупо жить за стеной! Это значит, что ты живёшь объективно, открыто, не в субъективном шлаке своём! И вот перед вами настоящий, проснувшийся гном!
- И что же ему бедному делать, ведь вокруг спящий район?
- Гном понимает, что в этом мире что-то не так, но не желает с собственной шкуры изученье начать. Он спасается бегством, протестует, на помощь зовёт, но не понимает, что весь этот ужас в нём самом и живёт. Что зависть, стяжательство, гнёт, об которые он когти яростно рвёт, - вся нечисть насилия джунглей его изнутри и грызёт. Если б в нём не было эгоцентрической грязи, если б в нём теплилось пламя любви, совсем по-другому тогда поступали бы мы.
- Так что же это такое – любовь? И как она повлияет на эгоцентричности зов?
- Здесь нет логики, поэтому нет и ответа. Это не торг, любовь – не монета! Любопытно? Выясни сам, как добро открывает дверь чудесам. Когда каждое движение ценно, когда прикосновенье священно, когда каждое слово на вес совершенно, когда каждая мысль тепла, сокровенна. Когда каждый шаг совершается с миром, смиренно, когда каждый жест существует как бы отдельно, легко и волшебно. Только в этом свершеньи есть смысл и благо, только в полном прозреньи есть счастье и тяга. Тогда ближний больше не враг, тогда в жизни ты не чужак, тогда есть довольство и мягкость, и ты даришь всё это другому на радость. Ты покажешь родному, что жизнь берегут, ты вырастишь сына без самоважности пут, ты расскажешь товарищу, что души не лгут, ты улыбнёшься прохожему и треснет его самости спрут. И посмотри, как изменится люд! Это общество обезобразило нас, но мы можем очистить его. Ведь мир – это мы, а мы – это мир! Важна каждая связь в цепочке существ. Быть может, тогда и появится новая раса озарённых сердец?!
Вот, например, знания. Они нам помогают? Или воспринимать жизнь нам мешают? Что случится со мной, когда я – не знаю?! Меня упрекнут и наругают, рангом ниже сразу поставят? А если знаю, значит, силён; квалифицирован, удачлив, умён. Знание – вещь, роскошная вилла, гордость, статус и всё, что заключается в нём. Но это позор! Мы знаем лишь для того, чтоб, унизив другого, самому взойти на престол. Знание – это мой расшитый златом камзол. И это всё, на что оно нам дано?
Чем больше мы знаем, тем безопаснее мир, чем больше мы запоминаем, тем бесполезней наш чувствительный пыл. Мы уже не видим, не замечаем, мы не смотрим, потому что мы – знаем!
С детских лет мы знаем, что птицы летают, но, пойми, это ничего не меняет. С тех пор как мы узнали, мы не смотрим, не изучаем. Спустя тридцать лет мы полагаем, что всё ещё знаем, но мы тридцать лет за птицей не наблюдали, так откуда мы знаем? Мы записали данные, свели всё к таблице, но мы так ничего не узнали о птице! Мы можем разобрать её по крупицам, мы можем просчитать скорость, амплитуду, градус угла, но это не поможет нам пернатого зверя понять, не поможет увидеть, прочувствовать, вместе с ним полетать.
Мы запомнили действо: птица умеет летать. А зачем? Чтоб больше не отвлекаться на ненужный нам факт. Парит себе чайка, зачем мне за ней наблюдать? Я лучше подумаю: «как мне у других своровать? а застелил ли я утром кровать? неплохо бы тоже рыбку поймать! что по телику нынче? не пора ли на стол накрывать?». А птица машет в небе крылами, пролетая свободно над нами, над нашим отсутствием, над нами - тенями. И почему мы жить в «себе» предпочитаем, почему настоящую жизнь в «себя» не впускаем?! Почему в игры с памятью постоянно играем? Что может быть важнее данной секунды, в которой птица летает?!
Действительно, птицы не ползают, птицы летают, в справочниках мозга эти знания всегда оседают. Да, я знаю, что птицы летают, но как совершенно эта чайка порхает! Это неописуемо, это без слов, каждый раз полёт этот нов! Если ты смотришь, ты исчезаешь, и вот уже ты крылами махаешь, душою в полёте ты воспаряешь. Ты не мечтаешь, ты ощущаешь, без движений и мыслей, вместе с чайкой летаешь! И в этом есть счастье, есть радость, а всё потому, что ты ничегошеньки в мире не знаешь, всю красоту и уродство каждый день заново изучаешь.
Это не дурень, не идиот, просто ему интересен полёт, ему любопытно быть в этом моменте, наблюдать мысли и чувства, находиться-присутствовать в ритме сиюминутном. Он может знать всю Менделея таблицу, он может использовать данные, каноны традиций, но он не зашорен, не имеет чётких позиций, без оков научных тенденций, порядков, проведённой границы, не живя в небылице, он в полёте жизни искрится; он знает законы, он не тупица, но он не зажат, он в движении веселится. И только такой человек способен Жить, а не гнуться, только такой человек поступает разумно, действует трезво и мудро, только такой человек способен на сильнейшие, глубокие чувства.
Мальчишка оставил меня в первых лучах скудно скользящего дня, рассказав, что кроха в порядке, что кроха жива. Что её кормят с ложки, одевают её как «с обложки»; что её берегут, как экземпляр для точных наук.
Запах гномика ещё не иссяк, а новых гостей уже слышался шаг. Вооружённые маски дерево то кольцом обступили, сомкнулись шеренгой и внутрь короля пропустили.
- Ну что, безродная, глупая псина? – спросил гном, своей власти радуясь сильно, - Будешь ещё мычать о справедливости мира или признаешь устои кровожадного властелина, места, где выживает лишь сила?
- Если ты уважаешь только насилье, зачем вопрошаешь о ненасилии псину? Волк потревожил привычный уклад, и поэтому мозг требует вернуть всё назад?
Правитель шагами мерил окружность машинально-пассивно, что-то тревожило его интенсивно:
- Признаюсь, меня тронуло что-то в том разговоре с тобой! Так и быть, я подарю тебе жизнь, если ответишь: смысл жизни он в чём?
- Э-э, брат дорогой! Вижу, кризис жанра подкрался тайком?
Гном смущённо:
- Да, я уже не молодой! Хотелось бы знать: толк в жизни, - какой?
Волк вздохнул:
- Никто не расскажет, миленький мой! Никто не торгует этим там, за углом! Мы можем лишь посмотреть туда, где смысла точно уж нет. Это видно, когда смотришь с вершины прожитых лет, когда смерть крадётся, а счастья всё нет. Есть ли смысл в накоплении блага? Есть ли смысл в достижении, к становления тяге? Ты остановись и посмотри, есть ли смысл в том, чем заняты мысли твои, чем наполнены годы, часы? Кем пред ликом смерти окажешься ты? Клерком, жадиной, разнорабочим? Озабоченным бедами, замученным жизнью или просто так, между прочим? Тебе дана была жизнь, как провёл её, ты приглядись? В поисках-склоках, в томленьях-сомненьях, в бестолковом забеге за властью, в утехах и наслажденьях? Когда ты смотришь отсюда, тебе видна вся жизнь от микроба до чуда! Так что же мы тратим безбожно, теряясь в мыслях-мечтах, оставаясь всегда у порога, драгоценность каждого вдоха! И было б на что! На злость, жалость, разброд и вино; на гнёт, пакость, развлеченья, кино! Стремимся, терпим, считаем, пыхтим, мы всегда чего-то очень хотим! А присмотришься – всё это пыль! В нелепице лучшие годы прошли, ты в пустоте, а что впереди!? Хоть кризисом возраста ты всё назови, хоть новую игрушку себе заведи, в этом нет смысла, как не крути!
- Довольно вопросов! – не удержался правитель, - Смысл жизни мне покажи!
- Ей богу, ты верно дурак, если думаешь, что смысл жизни можно вот так рассказать на словах! Вся прелесть именно в том, что ты не знаешь, когда придёт смерть за тобой. Сейчас, завтра или потом. Это и есть наивысший подарок, тебе так не кажется, гном?! Живи этим днём! Он единственный в распоряженьи твоём! Нам не известно будет ль ещё? Конечно, мы строим планы, сеем зёрна, пакуем запасы, плоды собираем и жнём, но мы существуем только сегодня, только в данный миг мы живём. Невозможно сказать: «Завтра я буду добрее! С утра я стану умнее! Буду радоваться, когда придёт новый год! Буду жить, когда меня кто-нибудь замуж возьмёт! Стану щедрым, когда начальник помрёт! Стану нежным, когда ребёнок запомнит урок!..» Но «завтра» ты будешь таким же, измениться можно только «сейчас». Тебе невдомёк? А что, если «завтра» никогда не произойдёт?! Если это твой самый последний денёк?! Ты проведёшь его как идиот? Ссорясь, ревнуя, зарываясь в песок? Обижаясь, тревожась, воруя с кухни потолще кусок? Сможешь ли ты нахамить своей маме, послать друга или отправить кого-нибудь «в баню»? Сможешь ли ты отшлёпать ребёнка, прогнать собачонку, оскорбить незнакомку? Сможешь ли ты жить по-старому, зная, что нет ничего впереди, видя, как смерть сжигает пред тобою мосты? Через мгновенье всё канет в зоб пустоты. Недвижимость, статус, вера, привычки, надежды, страхи, ожиданья, мечты. Кем без привязок окажешься ты? Смерть сотрёт в порошок все проблемы, все зацепки твои! Не жди её действий, сам себя отпусти! Есть только эта секунда и ты! Ты уйдёшь, это доказано, но пока ты ещё здесь, пребыванием своим насладись! В каждом движении, в каждом дыхании жизни светись! И тогда ты почувствуешь, где находится смысл. Он всегда рядом, лишь оглянись.
Король, поразмыслив, но не услышав даже крупицы:
- Всё это здорово: радоваться жизни, плясать, веселиться… Но кто тогда будет трудиться? Гномы будут лениться! Они же тупицы!
- Мы ленивы, только когда нам сладенько спится. А когда ты чувствуешь, ты не тупица и ты никогда не будешь лениться! Ты видишь мальчишку, у него разбита рука – ты сделаешь всё, чтоб рука зажила. Ты видишь природу, она здесь почти что мертва – ты придумаешь способ, чтоб она ожила. Ты видишь супругу, она холодна – ты накроешь заботой, раскроешь душу её для тепла.
- А если война? Что тогда?
- Ты приложишь все силы, чтоб опасность ушла.
- И что, делать всё это должен лишь Я?
- А ты король или «свинья»? Предпочитаешь, чтоб другие гнули спины вместо тебя? Ведь это очень удобно стянуть народ в рубашку страхов, желаний, лени и сна, чтоб дёргать за ниточки, когда подчинённая сила нужна!
По окружности масок прошёл шепоток, гномий царь сделал резкий рывок:
- Всем молчать! А то посажу всех на кол! – обернувшись ко мне, он грозно добавил:
- Что за вздор?! Как ты говоришь с королём? – в сторону, - Намотать кишочки отродья на ствол! – и снова ко мне, - Вспороть тебе пузо живьём? Или проткнуть твою шкуру острым копьём? Кстати, как ты относишься к току? Я пощекочу тебя электрическим прутиком сбоку!
Гном вошёл в раж, волк молчал, не встревая в эмоциональный тираж.
- Наверно, наш добренький пёс против цивилизационного блага? Коммуникационных удобств социального рая? Отвечай! Я орудия пыток для тебя выбираю!
- Если тебе интересно, волк ни за и ни против. Разумный подход везде присутствовать должен. Не вырубая пол леса, чтоб мебель диковинную себе смастерить, не приобретая машину, чтоб пред другим нос воротить, не убивая животное, чтоб на пол себе постелить. Что дурного в электрической печке, если энергию тратить с умом и добывать её чистым путём? Что плохого в водопроводе, если ты не загрязняешь поток? Хотя, лучше, конечно, ледяной ручеёк! Огонь может греть, а может и жалить. Также и с мозгом: всю планету яды вдыхать он может заставить, а может гармонию там, где надо подправить. Не играя с огнём, не разрушая собственный дом, не откладывая расстояние между мной и тобой.
- Отлично! Сжечь его! Развести у древа костёр!
Но стража не двигалась, непокорно выставив угрожающий взор.
- Вы что все сдурели? Слушаете эти безумные бредни! Или вам дети и жёны так надоели?! Учтите, за ваше непослушанье будет платить окруженье!
Один из охраны, видимо главный, пред гномом навзничь упал, он плакал, он почти что рыдал:
- Прости нас, владыка! Мы у ног твоих, наша преданность в жилах, от мыска сапога до кончика острого пика! Не трогай малюток, оставь наших жён дожидаться сотворения мира!
- Так бы сразу, - король засиял, - так убейте скорее эту заразу!
Генерал поднялся и осторожно сказал, мягкостью кошки слова прикрывал:
- Волк - юродивый, что с него взять? Пусть брешет сказки, они не смогут никому помешать.
- А я сказал – взять! Что это такое? Солдаты не хотят убивать?!
Тут волк решил себе подыграть, не охота ведь было вот так умирать:
- Неужели ты никогда никого не отпустил? Хоть кто-нибудь живым от тебя уходил?
Правитель порылся в архивных залежах казней, теряясь в заглавиях «мёртв», ища досье «уцелел»:
- Действительно, был один индивид. Старикашка замшелый. Он так меня насмешил! Говорил что-то про мир во всём мире, про гармонию и эликсир… Когда смеяться уж не было сил, я его отпустил.
- Чистой и доброй был он души…
- Что-что-что?
- Ничего. А что ещё он говорил?
Гномий царь тут напрягся, язык тёплых чувств ему плохо давался:
- Да, не помню! Говорил, что знает, как сделать планету счастливой, как прийти к становлению мира… В общем, бред нёс, что его не спроси. Чокнутый! Такой же как ты. Я не выдержал и отпустил.
Здесь уже я не выдержал такой прямоты:
- Значит, меня ты казнишь, а его отпустил?
- Да, - масленым голосом король заявил, - Он был забавный, сумасшедший, но славный! А ты, собака, занудный! Вот и заплатишь за то, что столь умный!
- Ваше высочество, но это не честно! – вмешался солдат, защищая честь неуместно.
- Плевать! Но сегодня я сволочь эту казню! Есть возражения, я не пойму?!
- Ну… А как же желание, последняя воля?!
- Хватит с него и последнего слова! – обращаясь ко мне, - Можешь болтать! – снова в сторону, - Принесите сюда мне кровать! Я хочу отдыхать, пока чудище будет вещать!
Зачем говорить, роняя на мёрзлую почву слова?! Пустая трата энергии, когда ты закрыт стеной от меня, когда чужие чувства не впускает душа. Разве только кто-то ещё услышит меня. Прячась поодаль, ловя чудеса. Это, малыш, сказ для тебя…
Война, голод, насилие, убийство, уничтожение мира, вражда. Проблема не в этом. Проблема не в том, что тебе в этой жизни важно лишь потребить наслаждений плоды, независимо от того, погибнут ли звери, деревья, люди – лишь бы не ты. Нам просто не хватает любви. Единенья, сплоченья, объединенья, отсутствия эга. Когда мы сожжём между нами мосты?! Когда мы поймём, что важна только связь?! Чуткая, тонкая, нежная вязь. Не дистанция между мной и тобой, не обособленье себя, не отделенье от других колючей грядой, а контакт напрямую, отбросив стенку глухую. Общение с другом, соседом, «врагом», общение с птицей, листом, пауком. Отношение мысли с пустой тишиной, прикосновение клавиш с нежной рукой. Ведь нет разницы между ним, животным, предметом, тобой, мы все вместе на этой планете живём. Божьим духом одним мы едины, мы совершенны и неповторимы.
В потоке тепла ты никому не сможешь причинить и капли вреда: ни злобной женщине, ни ядовитому змею, ни шальному дитя. Важна только близость, только касание друг дружки душой; важна только святость, когда вибрация в сердце шепчет: «родной!». Всё упирается лишь в отношенья, в твоё интенсивное, непрекращающееся с жизнью сношенье: с эмоцией, с чувством, со словом, с мечтой. Происходит касание твоей души с этим юнцом, что стоит пред тобой, или ты от него отделён, в оценку, сравненья и прочей ереси узы ты заключён?! Будь со мною безо всего! Чистым, нетронутым, мирным листом. Без личной охраны, без важности напыщенной дамы, без ощущения «самости» себя самого, будь просто безо всего! Когда нет любви – это сложно, ты защищаешь себя, измеряешь, что тебе пригодится, что правильно, а что ложно. Но на самом деле жить открыто очень легко. Не боясь, а любя. Это и есть волшебство!
И только эта любовь может спасти нашу землю, только эта любовь положит конец бесконечному угнетенью. Только эта любовь способна на всё: очистить планету, убрать вековые запреты, смыть войны, голод, нищету и террор, развязать конфликты, противоречья и боль, что затянули гнома узлом, растопить ненависть, зависть и лицемерье, отбросить ревность, ложь и оскорбленья, унять страх, обиду, тревогу, смятенье, разгладить волны желаний, мечтаний, агрессий, разметать политику, бизнес и прочую мерзость выгодно-корыстных отношений – эта сила способна на всё. Только в этой любви может зародиться новый народ, который сущность своего эга поймёт и с пути безумного, бездушного разрушенья сойдёт. Это будет настоящий переворот. И наша планета уже давно этого ждёт! Когда ж ты одумаешься, скверный проглот?!
Когда ты наткнёшься на стену, что отделяет тебя от действительности и от меня! Когда тебе станет тесно в придуманном мире коммерций, корысти, вранья! Когда ты увидишь, что закутал в кокон сам ты себя! Тогда ты поймешь, как важно изучать своё Я. Это будоражуще и взрывоопасно тогда! Ты видишь, как ты сидишь, что ты говоришь, как при мысли о боли дрожишь, как не любишь, как выгодой дорожишь, как бесишься, от неудач и провалов бежишь. Ты не контролируешь, ты просто глядишь – понимаешь какой это мусор, отметаешь его и снова глядишь. С интересом разглядываешь спрута, и тебя осеняет: «он для жизни не нужен!». И ты отпускаешь его, учишься действовать сразу, без эга, напрямую, без его подсказок-мешалок абсурдных.
Тогда лопнет твоей «самости» шар, ты выйдешь наружу, и тебя снесёт потрясенья удар: всё так близко, ярко, радушно, без расстояний и мыслей ненужных. Ты здесь был сотни раз, но не находился рядом подчас. Ты был здесь, но в другом измереньи, ты был здесь, отгороженный кругом сомнений. А теперь ты стоишь среди них, среди этих деревьев, таких реальных и близких, просто живых. Беззащитный, смущенный, в целом довольный, спокойный и мягкий, раскрепощённый. Ты встретился с ними, ты там же, где и они, а, может, и вовсе это не ты. Смотришь с ними в одном направленьи, чувствуешь телом, сквозь себя пропуская их отраженье. И всё вместе как наважденье, великое чудо быть рядом с этим растеньем!
Ведь каждая веточка неповторима, тонкостью линий волшебна, удивительно гибка и так уязвима! И не возможно непостижимость эту через язык описать, можно плыть с нею вместе, но её нельзя рассказать. Ухватить, переплавить, под тяжестью слова разгладить, не выйдет, дружище, как не тряси, лучше свой мозг отпусти и сказочный воздух через себя пропусти. Пусть вибрация духа живого сотрясёт твою вертикальную ось, пусть озноб пронесётся и пропитает сущность насквозь, пусть по пальцам струится горячая сила-любовь. Ты можешь лишь быть с этой силой, стать ею, через ветви дотронутся неба, когда нет в тебе эга, нет преград, всё, что ты видишь – это всё ты, и нет священней, прекрасней этой неземной красоты!
И эта радость так совершенна, так мила и так обалденна, что хочется в голос кричать, из глубины жгучий восторг доставать! И в тоже время это так сокровенно, так таинственно смело, что только шёпот не сможет его напугать, а лучше и вовсе просто молчать.
И эта мощь, из которой сотканы все: этот куст, эта птица, эта жизнь, что держишь в руке. Это смысл всего, он везде и во всём, и только, впустив эту силу, мы говорим: «мы не потерялись, мы вернулись домой, мы счастливы здесь, мы живём!» Мы равны! Мы – это люди, гномы, звери, растенья – мы все одной силы творенья. Мы едины, по-своему неповторимы, когда открыты любви, мы все безумно красивы!
И любой, идущий этим путём, он не пустой, не «самостью» глупой ведом, не думой о благе его взор обречён, его жизнь не является сном. Его шаги происходят из чувства, из большого, вселенского общего Чувства. Чувствуя ритм, со-чувствуя такты вместе с планетой, он вместе с единым один неделим, он всегда будет действовать с целым. Он лишь ноточка в песне, он её соучастник, он лишь проводит добро, он его источает. Это бурлящий поток, сплетённый из мягких и тёплых волокон, он встаёт на поклон перед Жизнью-Любовью-Священной.
Это всё, что может серый, свободный пленник презренный, поведать о счастье и горе мирском, это всё. Остальное, малыш, за тобой.
Сухой хворост и уголь вокруг меня разложили, для быстрой вспышки какой-то вонючей дряни налили. Гномы бегали и суетились, исполнить приказ побыстрее стремились. Казалось, в них ничего не шевелилось, чёрствый мозг и послушание в них поселились. Механические мысли, движенья, вокруг древа возня, только, поднося горящую спичку, дрогнула солдата рука.
Вспыхнуло пламя, жаром своим обжигая, последние секунды бродячего волка, не стеснясь, пожирая. Но как завораживали огня языки! От нефтяной жижи они вдруг стали цветны!
Теперь я не видел гномов за горящей завесой, шкура уже подпалилась, тихонько треща от порезов. Неожиданно повеяло «друзьями» из леса. Гомон, крики, кусочек неба закрыло тёмным навесом. Шум, гам, бег, трескотня, под ногами сотрясалась земля. Костёр стих, обрушился ветер; чёрные тени кружили, заворачиваясь смерчем. Гномы кинулись прочь, врассыпную, на площади остались лишь волк и горящие угли.
Поток из теней метался и вьюжил, крушил всё в проёме, скалы утюжил. Приблизился шквалом и будто затих, а после яркая вспышка – ба-бах! - и свет весь поник.
Где-то вдали, а, может, и рядом, где нет ни дна, ни небес, где нечто или ничто беспризорно витает, куда всё попадает, исчезает и никого не теряет, не обретает – там, а точнее уж здесь, бесформенность совершенства в бесконечную близость трансформирует бесцветную полигамность свою . Многообразие ликов сужаются в точке, где нет ничего, и где всё обитает.
Перед глазами круги, жёлтые пятна мелькают; в ушах гремят бубенцы, звоном темноту заполняя, по улицам мрака эхом блуждая. Я был в этом громе, скитаясь в погроме, гуляя в холодной реке, пока не почувствовал мягкое прикосновенье к себе. Постепенно я вышел из состоянья «нигде», и я был рад очутиться снова в этой чудесной стране.
Здесь я – снова волк, здесь бледное небо, веер деревьев и человеческий гнёт. Слышу, рядом кто-то поёт, мелодия чувством щекочет живот. Так чисто, тонко, спокойно, что хочется взвыть, лизнуть язычищем любовно. Но в конечности ещё не вернулась сила моя, лежу на спине, не могу шевельнуться, а в шею кусает блоха.
А голос мягкий, высокий, открытый поёт о судьбе, о славе великой. И нити этой горящей души летят по ветру из глубины, окропляя просторы росой доброты.
Пухлые пальцы дыбят на загривке шерстки, гладя ворсинки, теребя волос корешки. И будто током пронзают этих движений круги, мощнейший заряд от маленькой, детской руки.
Ты снова рядом, охраняешь мой дом от тоски! Вечность бы здесь провалялся, нежась у тёплой груди!
Она тронула губами мой чёрненький нос.
Я бы вечность тебя ласкала и пела, мой доблестный пёс…
Через вечность тебя я пронёс…
Я знаю. Тело включил на износ. Отдохни же теперь, мой глупенький пёс.
Веки сомкнулись, ощущенья потухли, мысли клубочком свернулись, где-то вдали мы с ней перемигнулись. Только шелест листвы, шебурша, оставался, только привкус неги по костям разливался.
Казалось, пролежал так месяц иль год, пока энергия жизни набирала свой оборот. Ужасно хотелось воды, дёрнул мордой – малышка речку меряет вброд. Увидела волка и встрепенулась, на парусе счастья навстречу метнулась.
Я здесь! Я вернулась!
Вприпрыжку неслась, села рядом и улыбнулась. На ней был пышный, бархатистый, но свободный наряд, волосы ровненько причёсаны в ряд, а из-под смольного цвета ресниц бойко подмигивал озорной проказницы взгляд. Тут и там куски оторванных ткани и рюшек валялись; заколки, ленты, банты где-то в траве затерялись; кроха отцепила лишние вещи, что движеньям мешались. Значит, глупой роскошью ребёнка не соблазнили, зажавшим удобством грудь её не сдавили, значит, свободным от излишков и капризов это дитя будет отныне.
Но как повзрослела человеческая дочь! Тельце мало, но в нём присутствует мощь. Как осмысленно смотрят эти глазёнки! С пониманием, с чувством шевелятся ручонки. Её аромат стал неимоверно сильней, и это касалось не только ощущенья ноздрей.
Мы сидели на берегу, любуясь закатом, что нельзя ухватить набегу. Из леса тени по одной вылетали, но близко подплывать не пытались, на пол пути замирали, словно разрешения ждали. И когда малышка кивнула им головой, они, стремглав, потянулись к речке гурьбой. Первой ведьма начала разговор:
- Ну как, волчище, наш уговор? – пятно её тени закрывало обзор, - Что ж не несёшь нам обещанный сбор? Или спрятать решил наше сокровище, вор?
Волк устал от надоедливых ссор:
- Да нету его! Это вздор! Как объяснить тебе, чтоб до ведьмы дошло?
Тени прижались плотнее, сгущаясь, набухая, темнея.
- Что же, мы зря потушили костёр? Шкуру серого собою спасая, летя на огонь?! Может, прав был задавака-король, что казнить осмелился волка живьём?!
В голове цепочка событий восстала, разложив происшествия по местам, сюжет объясняя.
- За спасенье, дорогуша, спасибо! Я уже говорил «до свидания» миру. Вы пламя собой потушили – это бесценно, смело и мило! Но что-то подсказывает мне, что это отнюдь не благородное действие было!
- Даже, если и так! Всё равно ты теперь у нас в должниках! Гномов мы всех распугали, девчонку и волка из плена достали, вытащив вас из гнилого провала. А всё потому, что служители Тьмы нам нашептали, что драгоценный наш клад вы нашли, отыскали! Так, где же оно? Не томи, не таи, покажи! - нетерпение брызгало в её каплях слюны. - Что это: палочка, звёздочка, сумка иль эликсир – кладезь наружу скорее яви!
Волк поманил её взглядом:
- Иди сюда и посмотри! – она подплыла, - Чувствуешь счастье у волка внутри?!
Старуха, непонимающе:
- Серый, ты не дури! Дай потрогать. Не прячь клад от нас, давай, его разверни!
- Так лови! Раскрой своё сердце, и голосу свыше вними! Это не вещь, это радость, идущая из самой глубины! Из его чистоты!
Колдунья, теряя терпенье:
- Жулик! Где оно?! Быстро мне предъяви! А то разотру в порошок! Ты со мной не шути!
А оно рвалось и кричало, стучалось в дверцы души, но её «стражи» его не пускали, не давали войти.
- Всё ещё хочешь найти?! Так разорви мою плоть! Это у волка в крови!
Вздыбились брови колдуньи, раскинулись, вопрошая, дуги. А волк рассказал:
- Я был когда-то таким же, как ты! Не помнишь, одинокую тень, бредущую за вами вдали?! Вы пинали его, прогоняя с пути.
- Странник!? Ты ли это? – чернильные кляксы разинули рты.
- Да. Я был просто тенью, потерянной, снующей в сфере земли. Я был изгнан из тела за обожествленье чужой красоты. Возвышая до бога другого - размываешься «ты». Я всё отдал той девушке, чьи мысли были чисты, в чьём сияньи меркли заслуги мои. И я загнулся в её священной тени. Я её боготворил, не решаясь рядом, на равных идти. Я плёлся и всё подарил. Остался лишь тени кусочек, не видный в ночи.
- Я помню его, - старуха впивалась в волчьи черты, - он не хотел подчиняться. Это действительно ты?
- Да, я всё раздарил, но темноте никогда не служил. И поэтому был тобой нелюбим. Я был во мраке, но сердце всегда тянулось к любви. Чавкая в луже изгнанья, я программу свою изменил. Тёплое чувство летало и я его, не боясь, пропустил. И чувства хватило, чтобы снова ожить. И этой жизни хватило, чтобы вновь полюбить. Я живу, мне надоело хитрить! Я живу, и во мне драгоценная нить. Мне не страшны смерть и расправы, меня не пугают спесивые нравы. Я живу! И об этом нельзя говорить. Я живу. Жить – значит творить. Извини, кроме любви мне больше нечего тебе предложить.
Из ряда теней вдруг кто-то промолвил:
- Как это сделать? Нам расскажи! Как родиться вновь из тени? Помоги. К жизни верни.
- Не моли, не проси, не зови, не ищи. Важность, сомнения свои убери; догмы, привычки свои отпусти; и жизнь сама подскажет пути.
- Как это? Ты объясни.
- А ты сам погляди! Сбрось вуаль и иди.
И волк пояснял, доставая «сокровище» из груди.
Посмотри, как широка эта речка! Погляди, как утки снуют у воды! Чувствуешь, ветер резвится над нами! Следишь ли ты за бегом реки?! Ты не смотрящий, на берегу одиноко стоящий, а несущийся вместе с потоком земли! Облака, беспечная нежность, деревья, трава, бесконечная спелость. Это всё: небо, вода, земля, горизонт; напоённый свежестью воздух, той птицы полёт – это всё невозможно головой ухватить, можно лишь сердце в нём полетать отпустить. Раздольно, свободно, волшебно, влюблёно. Красота не знает границ, только ты понуро идёшь в этой жизни, шоры надёрнув на область глазниц. Вокруг тишина, кругом глубина, а ты узкое платье из мыслей на душу напялил, отрёкся от мира в пользу придуманных правил. Твоё платье, возможно надёжно и мило, но не открыто оно, не счастливо. Одежду из целей, печали, уныний, рубашку из желаний, мучений, давай её скинем! Зачем тебе тревоги, стяжение пут? Неужели не видишь как все они лгут?! Ведь жизнь одна, всегда неимоверно нова. Почему ты заменяешь её кучей хламья? Как ты можешь тратить дар, отмеренный свыше, на штампы традиций, погоню за кладом, на любое глупейшее творение мысли?! Поверь, оно не стоит того. Дышать полной грудью - всем от природы дано.
Власть, комфорт и престиж – ты не живёшь, ты постоянно бежишь! С одной идеи переползая в другую, одной мнимой целью перекрывая возможность любую. В спешке за обретеньем, удовольствием, одобреньем и становленьем мы выпадаем, вкус жизни теряем. Но мы этого не замечаем. Рождаемся, гонимся, счастье за хвост никак не поймаем, увлекаемся, боремся, тешимся, теории строим, блуждаем, страдаем и, запутавшись в нитях своих, так ничего не поняв, умираем. Мы лишь тени, снующие в поисках нереального клада, мы лишь тени, не способные увидеть двери чудесного рая. Мы возводим свой собственный, призрачный механизм, отрицая живой, божественный, непредсказуемый, непревзойдённый, истинный мир. Индустрия, реализация «Я» и реклама; развлеченья, ученья, рынок сбыта, прибыли мало; конкуренция, страх, подчиненье, бизнес грязнее библейского ада - ответь, Человек, зачем тебе это надо? Почему ты готов ради увлечения, власти, наживы природу разграбить, другого в могилу отправить? Твоя жизнь стоит дороже других? Кто оценит торговлю, кто неполноценность вашу сравнит? Почему ты жить так привык? Кто вытащит тебя из алчного эга, расскажет, что это тупик?
Поставь под сомненье каждое действо свое, и ты увидишь, как замкнуто на обретеньи оно! Дом-машина, ребёнок-жена, королевство-страна, наслажденье-нирвана, Бог-Сатана – вся сфера желаний от игрушечной пушки до избранности священного рая. И это не приведёт тебя никуда. Раздражение, слабость и вялость; вспышки агрессии, кайфа, а после снова усталость. И это всё в тесноте собственных маний и мыслей. Оглядись, разве всё это достойно быть твоей жизнью?!
Человек создал много проблем и их нужно решать, но для начала главное механизм свой понять, почувствовать прутья стянувшие стать. Да, Человек стал самым греховным созданьем, он пал ниже зверя в разрушительной власти своей, но только он способен распечатать посланье, прочувствовать вечной кротости миг, если откроет в себе чистый, прозрачный, священный родник. Человек стоит у черты вымиранья, угроза смерти планеты, эгоизм разрушит чудесной сказки старанья. Не разумен весь образ жизни, от пробужденья до отправления спать. И тебе придётся с себя, со своих привычек начать. Если, конечно, ты хочешь тенью быть перестать.
Чтобы найти, искатель-охотник должен пропасть. Чтоб испытать, наслаждающийся должен отпасть. Чтобы жить, ведьма, ты должна умереть. И это всё, весь феноменальный секрет. Счастье есть, а оценщик-сдельщик-хитрюга исчез. Не верь своим мыслям, ставь под сомненья их призрачный, нереальный ликбез. И именно здесь открывается дверь для чудес.
Тени вокруг замигали, остатками сути своей затрепетали, им вдруг захотелось взлететь в небесные дали, вихрем носиться, отбросив победоносные планы. Тени отпустили себя, они исчезали, злобу и важность свою сами в себе растворяли. И сказала, скривив в ухмылке губы, старушка:
- Лесная зверушка, ты проходимец! Заныкал наш клад, а изображаешь благородную царевну-лягушку! Но как легко стало дышать на этой опушке! Я давно не чувствовала ветер, обнажающий плешь у меня на макушке! А может, сломать все эти капканы-ловушки, что расставила я, играя со тьмой в погремушки?! Теперь я не вижу цели, нет больше направленной мушки. Даже если стану Владычицей Тьмы, буду командовать всеми с заветной верхушки, кланяться мне будут, подстилая под попу подушки. Но зачем?! Конечно, приятно быть госпожой в компании хрюшек. Но зачем мне нужны эти все побрякушки? Ну, покорю я весь мир, а дальше что? Скука, страх, лож и пирушки?! Говоришь ты невнятно и непонятно, но выстрел твой был как из пушки. Во мне лопнуло что-то как в новогодней хлопушке. Надоело ползти, протирая булыжники брюшком. А вот смогу ли я встать, как ты считаешь, лесная болтушка?
- Акцент не на «встать», а на способность подняться. Не за образом «стоячего» гнаться, а без идеала взять и закончить валяться. Иначе желанье быть ведьмой ты на желание быть феей заменишь. Но в этом образе ты тоже запреешь. Отказаться от фантазий сумеешь? Не отвечай пока не узреешь, пока миф о себе не развеешь.
- Всю жизнь я плела паутину тревог и сомнений, других оплетала, чтоб служили мне силой и верой, а оказалось, сама себя окружила нитью давлений, что не выбраться мне без специальных умений.
- Да не нужны тебе ничьи наставленья! Лишь ты сама распутаешь шар в обученьи. Каждый миг, видя в себе ядовитого змея, лишь ты сама его спровадить сумеешь. Лишь ты сама увидишь всю его нечисть и прелесть. Лишь ты сама, поняв его сущность, змея согреешь, отпустишь и не пожалеешь, не вспомнишь о нём. И он больше не вернётся в твой дом.
- А что получу я взамен? Я больше не ведьма. Но кто я теперь?
- К чему термины и определенья? Выпусти душу навстречу творенью! Почувствуй Создателя прикосновенье. Может, ты станешь известной ведуньей, а, может, и не заметят земные твоих тёплых напутствий. Но помни, извне ты никогда ничего не получишь, окружая себя рабами, богатством и лестью – не обретёшь, потеряешь - себя и других лишь измучишь. Если ты всем сердцем рассвет, небесную капельку любишь, то ты уже ничем не рискуешь, твоя драгоценность внутри, её не украдёшь и не подкупишь. И ты другому на горло ни за что не наступишь, не рассердишься, не сынтригуешь, ты светишься, ты ликуешь, ты всему миру радость даруешь. А всё потому, что просто ты любишь!
Не придумывай карты, не веди за собою фанатов; не изобретай снадобье и эликсир, а своё виденье в жизнь воплотив, просто другим тепло подари. Не приспосабливаясь к жестокому миру, не воюя с ним и не убегая, а изнутри его изменяя, творя и претворяя, отворяя пред всеми двери общедоступного рая. Мутация происходит внутри, а не с краю.
- Но что же я могу сделать? Такая простая, земная?!
- Не запирайся в лесу, дар божий скрывая, открой его миру, пусть с ладони люди тепло собирают. Желаю тебе сбросить тесную ведьмину шкуру и сказочное нечто в себе обнаружить!
Старуха ковыляла меж сосен тяжело и неуклюже, её плотское тело ещё не слушалось мозга, не выполняя приказы, не повинуясь. Но ничего, скоро с собой ты подружишь, прочувствуешь новую форму, совместно с нею действовать будешь.
- Бабуля! – малышкин вдруг прорезался голос, звенящий нас лесом, один среди нас созревающий колос.
Пробудившаяся ведьма слегка пошатнулась, остановилась и обернулась, несущейся крохе навстречу нагнулась. Впервые в жизни она улыбнулась. От порыва ребёнка вся встрепенулась, когда девчушка теплом её зажатого тела коснулась, когда чувства на волю метнулись - слеза в складках щеки проскользнула, уходящему солнцу, пробежав, подмигнула.
- Боже! Какое это обыкновенное чудо! Просто дышать полной грудью! Просто жить без преград и испуга! Боже, спасибо, за то, что так мудро, так счастливо быть в тобой сотворённой округе!
Перемены, трансформация, чудо… Волшебство происходит в жизни повсюду! Пчёлка садится на ароматный цветок, перенося с собою пылинок поток, и меж лепестков зарождается новый мирок, совершенный и тонкий, могучий и робкий. Ты наблюдал, как в земле пробивается юный росток? Ты видел, как солнце рассветом щекочет земного шара бочок, пробуждая, прорасти приглашая травки пучок? Мутация, превращение, чары… Все звери шагать по таинственной повести рады. Но лишь человек отвернул от естественной мудрости взгляды, променяв непредсказуемый рай на механизмы удобств и монетки-награды.
Почему же так произошло? Почему человек «забил» своей выгодой, пристрастьем нутро? Почему в угоду желаньям наше развитье пошло? И как далеко всё это зашло? Человек забыл своё естество. Живёт в несчастьи, боли и свалке, крутя это дьявольское колесо, не желая бросать своё ремесло. А между тем вырубаются континенты лесов; зарываются в землю горы реактивных веществ, ядерных полюсов; в моря впадают реки всевозможных химических образцов. И нашу грязь теперь не закрыть на засов. В мире всё меньше чистых озёр, бескрайних лугов… в социуме всё больше раболюдей, торгавцов и воров. И кто загнал нас под тяжесть этих оков?
Мы говорим: это не я; я тоже не хочу жить как свинья; но всё происходит без участья меня! Да, это верно. Тем не менее – скверно. Мы не начальники нефтезаводов, мы не участники мировых конфликтов-раздоров, но мы сторонники образа жизни, уклада и споров, мы – винтики, мы элементы финансово-культурных-научных объёмов. Мы берём то, что дают, мы привыкли, что все предательски лгут, мы миримся с организацией правоохранительных пут, мы сами сажаем себя в темницу кем-то придуманных, навязанных нужд. И этот уклад не даёт нам вздохнуть! Неужели кому-то приятно жить в мире продажно-конкурентной системы? Мчась за соблазнами рыночной карусели? Сквозь череду унижений и трений, в никуда не ведущем забеге?
Мы говорим: «А что же мы можем? Об этом правитель задумываться должен! Мы же не правим законы, не меняем каноны. Это делают власти, церковь, другие, «они», мы же не в силах ничего изменить! Мы хотим просто жить!» В таком случае вы не живёте, а продолжаете медленно гнить, поскольку каждый на этой планете может творить, а не прятать голову в ленивом желаньи на свет весь «забить».
Мы признаём, что «другие» сильны, и мы, мирясь, маршрут принимаем, действуем в рамках игры. «Что же нам делать?» - спросите вы, - для начала выйти из плена, в который каждый сам себя заключил.
Да, социум связывает нас по рукам и ногам, потому что это удобно, когда ты - истукан, но позже «стягивателем» ты становишься сам, цепью приваренной к чьим-то сердцам. Сначала общество ломает тебя, а потом ты уже сам убиваешь к воле стремленья молодого дитя. Ты говоришь ему и другим: так жить нельзя, запри на замок свои чувства и делай как я! «Что мы можем? Могут только «они». Вот ты, ребёнок, когда вырастешь – всё измени». Но малыш вырастает ещё хуже, чем ты, ведь ты лишь приспосабливаться его научил, а счастье и радость вселенной не подарил!
Сами того не желая, в спешке свою жизнь прожигая, мы и не замечаем как на окруженье влияем. Рекламируя клиенту товар, говоря «привет» по утрам, посещая местный базар, в «пробках» матерясь на «рыдван», смотря телевизор, выпивая сто грамм. Мы – менеджеры, поэты и судьи; мы – модели, фотографы, трутни. Мы формируем собою общество, мир, но менять, почему-то ничего не хотим. Но мы можем всё изменить, шар из навозной кучи отбросить и никуда его не катить. Каждый наш жест, каждое слово, каждое действие – совсем не пустое, не закрытое дело простое. Это сквозное, цепное, одно на всех движенье связное. Ты делаешь шаг – и круги от него скользят по воде, задевая поверхность везде, бередя гладь на вселенском челе. Ты помыслил что-то небрежно и это что-то уже стало частью мира поспешно, мечта побежала свободно, дёргая жизни не больно, стремясь воплотиться достойно, вплетаясь в узор, меняя рисунок бесспорно. То, что ты говоришь, о чём думаешь, чего хочешь, о чём ты грустишь; когда обижаешь или язвишь и даже когда ты молчишь – всё касается нас, волнует, влияет, меняет, жизнь другого кромсает, колечит или ломает, а может, вдохновляет и окрыляет, но безусловно, неизбежно твоё действие природу, структуру жизни видоизменяет.
Я вредный – ты огрызнёшься в ответ, я улыбнусь в ресторане – и тебе не плюнут сегодня в разогретый обед; я влюблюсь ненароком – станет легче всей моей порабощёной семье, я согрею душою девчушку-малютку – планета утонет в тепле и добре…
Мы постоянно в контакте, передаём настроенье, импульс, заряд; мы всегда в поле зренья, нашим мыслям нет дороги назад. И я этому рад! Ты можешь жить, а не переступать наугад.
Долго мы будем инвалидов растить? Говоря, что не в силах ничего изменить?! Боже, не дай этому миру с головою прогнить! Оставь нам для возвращенья хоть тонкую нить!
Пусть каждый поймёт: Мне НИЧЕГО НЕ ДОЛЖНЫ! Ни ребёнок, ставящий кляксы на папины любимые «баксы», ни жена, ни проктолог, разрывающий моё восприятье на части, ни друг, ни сосед, ни котёнок, нагадивший в тапок зверёнок. Всё как есть! Разве они мне чего-то должны?! Быть паинькой, ублажать, одобрять, выручать, понимать, когда надо мурчать? Нет, не должны! И я живу не из надобности, а из любви. Очнитесь от транса люди несчастной, коварной судьбы! Самые хитрые и самые чуткие жители священной планеты, райской земли!
Мне НИЧЕГО НЕ ДОЛЖНЫ! Я сам могу всё изменить. Я учусь просто жить, своей похотью землю не бередить, своими приказами ребёнка не задушить.
Мы зашли в уже знакомый нам лес, где волк впервые увидел малышку, ступившую на землю чудес. Здесь всё началось. Запах хвойной смолы проникал через нос, наполняя лёгкие и сердце, поглощая всё моё тело, фонтанируя в кровь. Здесь я родился и рос, здесь заботы безбрежность, спокойная тихая нежность, здесь след моих праотцов. Здесь каждая веточка, каждый сучочек встречают с приятием, с принятием толка, впуская в махровые объятия робко, возвращение блудного волка. Дитя своё они будто ласкают и защищают тёплым биением у самых корней; мирно и дружно меня опекают, потому что это моя колыбель.
В восхищении, замирая, я стоял в этом храме, жаль нет коленей, чтоб упасть на них перед вами! Милые ветви, деревья родные, стволы и листочки – дыханием бога живые! Как вы тут? Не грустили?
С вымазанными черникой устами, в сумерках идя меж кустами, когда наши ноги и лапы устали, мы решили присесть у дубочка, понаблюдать как исчезают последнего света кусочки и уснуть, брякнув морду на кочки.
Муравьишки в траве копошились, неслись вереницей и суетились, искали, трудились, день свой прожить торопились. Рядом дятел молотил по древесным рассохшимся жилам, стук разносился бойко, крикливо, иногда немного ворчливо, унося с собой радость жизни малюсеньких индивидов.
Неподалёку белое пятнышко вдруг охнуло раздосадованно и уныло, а после вновь на пенёчке, не шевелясь, спокойно застыло. Конечно, девчушка на новый объект внимание своё обратила и, естественно, она не могла пройти равнодушненько мимо. Мы подошли ближе тихонько, что слышны были бормотанья подобного вида: «Ох, что же делать, все мудрые фразы голова позабыла! Как же прийти в состояние «шива»? Теперь свинья не скажет мне «Как это мило!» И что же нужно пропеть, чтоб тишина наступила? Какую позу принять, чтоб всё правильно было? Чётки успел все перебрать, а преображение не наступило! Может, попробовать поупражняться, повторяя великое ОМ? Или АМ? Нет, какой-то кровожадный смысл привязан к этим словам! Ой! Что это там? Будто крадётся кто по кустам? Уф-ух-уф! Что же делать? Зажмуриться или уносить лапы к чертям? Но я ж теперь не профан! Я теперь не боюсь! Слышно ли вам? Нужно расслабиться, успокоиться и распрямиться! Мягко дышать и в позе «хрюкоса» узлом закрутиться! Ну же! Должно получиться! Ой-ой-ой! Как это сложно! Нужно стремиться! Свинья говорит, что только так можно «просветленья» добиться! Ну что же задняя лапа не хочет вокруг ушек обвиться! Ай-ай-ай! Теперь лапка не может обратно спуститься! Оу-оу-оу! Застряла! Свело конвульсией мышцу! Уй-уй-уй! Больно-то как! Спасите меня, помогите!!!»
И с диким воплем заяц кубарем слетел со старого пня, тяжело отдышался и фыркнул, немного кряхтя:
- Мамочка родная, моя голова…
Чуть полежав, равновесие и целостность лап обретя, ёк-кролик поднялся, увидел девчушку и старого волка, меня:
- Ох, не хватало ещё сегодня встретить тебя! – буркнул он сам про себя.
- Вижу, заморская физкультура пришла и в эти края! – поделился наблюдением я, - Ну и как преподаёт её ваша свинья?
Кроль приободрился, расслабился и вдохновился:
- Ой, наша великая хрюша такая кудесница и мастерица! К ней под дубок на часок звери стекаются длинной гурьбой, вереницей. Не поверите, к ней приходит и наша светская львица, госпожа лоска и блеска – куница!
- Чем же притягивает вас эта верховная жрица?
Малышка аккуратно потрогала ворс на русачьем затылке, а тот не отпрянул, лишь томно добавил, когда шейку под руку крохе подставил: «Вот здесь ещё почеши-ка!» Совсем ручным стал косой, ты погляди-ка!
С поднятой мордой, вкушая ласки с наслажденьем огромным, кролик тайну кабанихи поведал:
- Говорят, наша свинка бессмертна! Она никого не боится на всём белом свете! Ни рыси, ни волка, ни зноя горящего лета, ни, даже, самого человека! – при мысли о вражеском стане, зайчонок задёргался, кроха даже чесать его перестала. Трусишка глазами вертел по сторонам, опасаясь, что оживёт где-то здесь жуткий страх по его образцам.
- И как же это ей удалось? – спросил волк, чтоб убрать напряженье, что вокруг нас собралось.
Немного воспрянув, пушистик сглотнул и путь свиньи перед нами мелькнул:
- О! Она жила меж слонов! Она скиталась средь пустынь, проходя мимо львов! Она научилась священным обрядам у индийских коров…
- И теперь вас посвящает в тайны богов!
Заяц растерялся, немного замялся, но всё же рискнул поделиться секретом волхвов:
- Да! И ты тоже можешь стать умным через неё! Свинья говорит, что главное – это освободиться от снов!
- А с чего ты решил, что лишь посредник знает язык для богов? С чего ты взял, что святой диалог возможен только через зарядку каких-то коров?
- Ну-ну-ну! Не хами! Свинья, между прочим, говорит почти также как ты! Она говорит, что перед Богом мы все равны, что нужно лишь очистить мысли свои, иначе мы не услышим Его, лишь шебуршанья свои. А для этого надо в состояния «хрюшны» войти! Только тогда откроется пониманье пути!
- Да никакая система не спасёт тебя от твоей головы! Ты должен сам разобраться: почему возникают мысли твои, страхи, мечты! Не интеллектом понять, анализом думки свои по частям разбирать, памятью орудуя вспять, а суть боязни прочувствовать изнутри, будто касаясь собой её глубины.
Русак скривил недовольную мину, осознавать вещи без мысли для него было ново, но необходимо.
- Кроль тебя не совсем понимает. Но хрюша точно нам помогает. Сядешь в позу «хрюкоса» и тревоги все исчезают!
- Не исчезают, а умирают…
- Чего-чего? – не понял тут кроль, уж очень тихо последнюю фразу волк произнёс.
- Через ведение прилежной практики, - я хотел объяснить как работают тактики, - разумеется, можно своей воле себя подчинить, можно даже добиться того, что страхи не будут к тебе приходить, но вот только это уже не называется «жить». Это мёртвый, притуплённый инстинкт, по сути, любые упражненья – это развитья тупик, твоих ощущений выключатель, просто механический сдвиг.
- А почему тогда великой хрюше помог этой релаксации вид?
- Ты не в шкуре другого, говори за себя, индивид.
- Так я ещё не достиг!
- А когда достигнешь, будешь убит! Средство от боли саму боль не убирает, оно просто её забивает, и боль, изловчившись, через другой ход вылезает. Так дай свободу боли и страху! Почувствуй их силу, но не реализуй их желаний и постулатов, смотри, как они летят над тобой, глупой рекламой зовя на циферблате. «Грядёт опасность! Смерть поджидает! Хищный зверь зубы в тельце вонзает! – Не сиди! Ты беги! Лапы скорее от зубов уноси!» А ты не беги, просто на страх свой гляди! Поверти головою по сторонам – ведь нет никого, и от этих нелепых мыслей самому тебе станет смешно!
- Так, з-а-а-чем же мои мысли меня так пугают? – я видел, зайчишку снова боязнь обуревала, жалким голосом она через него добавляла, - Зачем они меня по ложному пути направляют?
- Они тебя защищают! Они систему выживанья в тебе запускают. Мозг – это безопасных механизмов носитель, порядка и покоя блюститель. Однажды, сигнал испуга в тебе уловив, ум решил бегством проблему решить. Это самый старый, самый надёжный способ материю души сохранить. И ничего б не случилось, если бы твой центр не записал этот опыт с помаркой: «Не хочу его повторить!» Твоё Я дало происшествию символ, оценило и взвесило, в ранг активного НЕ ЖЕЛАНЬЯ воздвигло. Это наше «не хочу» и «хочу», рождает дисгармонию, хаос, проще – конфликт. А задача мозга любую опасность, внутри и снаружи, предотвратить. И он заново запускает прошлую тревожную мысль, чтоб по-другому ты её пережил. И если твоё Я её избегает, по-прежнему её не желает, начинает крутить и ловчить, то мозг наседает, превращая в маниакальные дебри красивую жизнь. Но всё проще – нужно лишь тот момент отпустить. Стереть своего Я отношенье и дальше спокойненько жить.
- Так значит, фр-фр-фр, проблема всё же не в мысли, а в существе, фр-фр-фр, без которого не возможно в принципе быть! – кроль был возмущён, в бешенстве даже, но до чего же смешон! – Неслыханно! И невозможно! Фр-фр-фр! Всего-то: «я» удалить! Ты что, нарочно?!
Малышка не могла оставаться больше в сторонке, она прильнула к возмущённому крольке, оставив свой поцелуй у него на бородке.
Хорошенький мой, ты не злись. Лучше остановись. Разрушающих чар своих берегись.
Русак застыл в онеменьи, в полную ширь глазища раскрыв в изумленьи:
- Ты это слышал? – спросил он меня.
- Угу.
- Она что, настоящая? Различает живых существ голоса?
Признаться, обращение крохи всерьёз удивило меня:
- Видишь, косой, твой гнев не понятен даже дитя!
Но кролик не унимался, потрясённо, взволнованно мялся:
- Невероятно! Как это ей удалось?
Я подумал: «Что же, действительно, с малышкой стряслось?» Когда я нашёл её, она нас не понимала, а теперь лучше нас самих изнутри нас познала! Множество чувств во мне собралось, я на ощупь прошёл её путь от потери в лесу до сказочных грёз:
- Она перешагнула через свой страх на риск и авось! Она лишилась того, кто гормоны желанья и страха запускает нам в кровь. Командира сбросив, очистив от стяжательства кров, она освободила пространство, куда смогла пробраться любовь. А любовь дала ей пониманье, тактильность, возможность ощущать собою других существ агрессивность.
Что-то сломалось в тот миг, хрустнув во мне, радостно стало так на душе:
- Э-ге-ге-й! Малышка, мы вместе навечно теперь!
Тайфуном промчался по лесу зверь, увлекая девчушку плясать меж ветвей!
«Видишь ли ты это тёмное небо? Густое, тягучее, притягательное. Пронизанное множеством мерцающих игл, окутанное молочной дымкой лунного света. Такое небо создано для сказок. Страшно красивых, таинственных и волшебных. Они как ночной ветерок, забравшись под кожу, щекочут душу своим неровным дыханием».
Так я сказал однажды одной маленькой девочке.
И она меня поняла. Запрокинула голову и кружиться волчком, подставив ладони луне начала. Вместе с нею и я. Как же ты хороша, мать наша - Земля! И как прекрасно твоё святое дитя!
Я завтра провожу до дома тебя. А сейчас, вместе играя и дружно шаля, я душою отпускаю тебя. Как птица в свободный полёт отправляет дитя. И, я надеюсь, это не зря. Ведь у тебя очень пылкая, горящая чувством душа! А значит, подарить потерянным людям ты сможешь хоть немного тепла.
Пусть оживут застывшие исполины, пусть растают замёрзшие льдины, пусть очнутся от вербовки и сна Разумные дети планеты Земля! Конечно, не сразу, пускай по чуть-чуть, но мы почувствуем новый их путь.
Начнётся всё с открытой улыбки соседу, с ощущений капель дождя, с прикосновения к снегу; с помощи бабушке, несущей для внука тяжёлую сумку, с уважения зверя, с тёплого слова, произнесённого в мобильную трубку – когда захочется сделать что-то не ради себя, когда, хоть на краткий миг, но уйдёт давление взбалмошного «Я».
А дальше пробуждающийся непременно поймёт, что жизнь свою не живёт, а волочёт, что зачастую поступает как последний урод, что система человеческих «джунглей» взяла его в оборот и что, если чего-то не сделать, так вся жизнь и пройдёт. В поисках многообещающего клада, в склоках, в мышиной возне, в развлечениях с горя и до упада, в сладострастных желаниях, в агрессивных метаниях, всё время барахтаясь где-то там, в преддверии ада.
И когда этот, леденящий кровь, осознания ручеёк действительно в душу к нам западёт, когда хлынут на нас людская скорбь и страданья, поток нечеловеческих слёз и невзгод, когда почувствуем телом, что означают боль и любовь, тогда жить и творить ты готов, новый, свободный от дрёмы народ.
Конечно, это не просто. Окаменеть вместо Идти – это не сложно. Но что выбираешь здесь ты? Быть заколдованным Кайем, есть досыта, льдинки для повелительницы собирая, но ничегошеньки не ощущая, или быть Гердой, непредсказуемость жизни вкушая, на стабильное рабство цветенье души не меняя, босоногой девчонкой неизвестность с замиранием сердца встречая и ничего мимо себя не пропуская, дождю и снегу ладошки свои, не боясь, подставляя!
Милая девочка, напомни нам о прекрасном, о скромном, о нежном, о детстве цветастом! Добрая, ранимая кроха, уколи нас своей чистотой, искренним взглядом и простотой; задуши нас улыбкой открытой, доверием и наивной слезой! Пусть нам всем станет паршиво от осознанья себя лишь пылью перед тобой, от ощущения нашей грязи рядом с твоей наготой. Пусть развеются эти грозные чары, сковавшие нас для достиженья печали, зажавшие нас в завистливые, наглые рамы, где мы сами себя обокрали. Пусть нас всех разнесёт на куски от силы твоей священной любви! Пусть треснет этот прожорливый мир, оставив нас умирать от тоски. Пусть всё уйдёт, здесь мы остались одни, чтобы понять себя до глубины. Искрящейся радугой пронесутся пряди твои, и мы вспомним, что мы такие же дети, детёныши нашей земли, которую не устают целовать губы мои.
Вот я стою пред тобой. Уязвимый, раздетый, нищий, безродный, босой. Что происходит со мной? Разбиты все стёкла, изничтожены брони, разорваны узы, открыты затворы. Пал во мне моей гордости строй, тот волк, что в начале уже как чужой. Удивительный крен происходит, когда ты нагой, когда «повелитель-король» не стоит между действительностью и тобой. Кто тогда смотрит кругом, видящий, осознающий всё целиком?
Ощущаю этот ветер собой, нас несёт между веток, кидает в шелестящие травы, накрывает мягкой листвой. Здесь всё по-другому, жизнь в полном объёме, журча с водоёмом, размывая границы между тобой и чужим, незнакомым. Больше нет «меня» и «другого», всю твою боль я проживаю с тобою. Мир прекрасен, лишь когда разделяешь чувства любого, не важно маленького или большого. Когда сердце воспринимает «чужого», касаясь его своей тёплой рукою. Всё меркнет перед наполненной светом душою.
И как легко чистоту загубить! Как же просто взрослым в «рамки» ребёнка внедрить!
Даже, если они не станут бить, ругать, понукать; даже, если не будут за него всё решать, выбирать; даже, если не захотят «гением» его воспитать; даже, если попробуют «добрыми» стать – всё равно, их давления ему не избежать. Они научат кроху воображать, потому что их жизнь без фантазий – пустяк; они покажут ему как убегать, как прятаться в книги, музыку, кайф, потому что им нравится одурманивающий драйв. Детей кормят котлетой из выдумок, сплетен, потому что реальный мир им самим не интересен. «Посмотри, детка, кто на этой картинке? Не отвлекайся на дождик, на эту белку на ветке! Сосредоточься на иллюстрации, она не даст волю простраций. Вот это - принцесса! Она в красивое платье одета. Рядом кот, мышка и бегемот. Посмотри, какой у него огромный живот! Не трогай собаку, лучше глянь на книжную хату! Это эльфика дом. Очень уютно и радостно в нём! Тебе бы хотелось иметь домик такой?!»
И всё. Ребёнок уже здесь не живёт. Он где-то в картинке, в образе, в паутине мечтаний гниёт. В человеческом мире так много страданий и нужд, а в воображаемом доме его всегда любят и ждут. И он больше не видит этого неба, он больше не слышит чириканья, смеха, он больше не чувствует чужих боли и гнева. Он идёт по траве, но душой он вдалеке, представляя себя героем в «опасной» среде, окружив себя друзьями «извне». Мысли-картинки перед глазами плывут. Таких в шизофренической клинике ждут!
Когда человек с невидимым ангелом беседы ведёт, когда в тёмном углу его монстр стережёт, когда мерещатся призраки, сцены, леденящие кровь – все говорят: он псих, он в придуманном мире живёт. А мы даём ребёнку игрушки и заставляем озвучивать их, представлять и имитировать жизнь через мутантов-зверушек. Мы что, готовим деток в психушки?!
Ребёнок доверчив, резв и застенчив. Он без подвоха наш строй воспринимает, перенимает наш образ и воображает, жить в «чудесной стране» привыкает. А после ему понадобятся новые книги, новые игры, новые фильмы, новые мифы. Ведь жить в реальном мире он больше не может, неудовлетворение и безысходность схватили за горло и гложут.
Имитация. Какое подходящие слово для описания того, что происходит в округе! Имитация жизни повсюду! Игрушки, зверушки, представленья, мультфильмы; театр, компьютер, зоопарки, картины. Искусственным стал весь человеческий мир. Столько приборов, умений, а человек всё равно пуст, нелюдим! Роботы, машины, пластика и хирургия; шоу, эффекты, мода, роскошь и гастрономия. На сцене беснуется вопящий кумир, с экрана пудрит мозги властелин.
Мы имитируем к ребёнку заботу – отсюда рамки, запреты и брань без смысла, без толку. «А ну вылезай быстро из лужи! Заболеешь, простудишься! Кому больной будешь ты нужен?!» А в голове лишь: «Мне ж его нужно будет лечить! Холить, лелеять, на праздник к девчонкам теперь не сходить!». Но малыш так и не понял: почему «нельзя» по лужам бродить! «Я же забочусь лишь о тебе. А ну убери быстро от розетки той руки, а то получишь у меня по балде!» Ваши кричащие бережность и забота, скажите мне, где?
Мы имитируем чувства – отсюда ревность, обида, а, как следствие, скука. Мы имитируем любовь в направленьи друг друга, но мы тут же враги, когда дело касается нашей собственной шкуры. Мы прикрываемся долгом, заботой, любовью, но на самом деле – это иллюзия, скрывающая наши страшные формы. И ребёнок видит, что в людской сфере всё наносное, игрушечное, сверху яркое, а снизу пустое. Но ему говорят, что так и надо, так устроена наша «фрегата», если хочешь жить, то тебе нужно зависеть всегда от зарплаты. Конечно, малыш хочет жить! Кушать, радоваться, любить и творить! «Для этого тебе нужно сначала в школу, потом в институт поступить, а после в коммерческом деле чего-то достичь. И только тогда, имея славу и деньги, ты можешь судьбой воротить!» Но только потом, повзрослев, он поймёт, что, пройдя этот путь, он не может творить, потому что творец в нём ещё в школе убит.
Сравненья, сравненья… Наука, образованье, ученья. Сравнивай и имитируй, будешь хитрым и примитивным!
Может, хватит имитировать жизнь?! Может, лучше выйти ночью и глянуть на звёздное небо, чем оплетать потолок искусственным светом, имитируя паденье кометы?! Может, стоит хоть раз полюбить, а не «кошки-мышки» до гроба мутить?!
Как в этом хаосе подражаний и мнений уцелеет молодой организм? Как среди фантазий и трений вырастет здоровый, простой индивид? Чего от детей мы хотим? Чтоб они умножали-считали; сравнивали и побеждали; чтоб они мечтали-воображали; настоящее от себя отметали; чтоб они дрались и защищали; чтоб модные шмотки себе выбирали; чтоб в карман побольше украли; чтоб известными стали; чтоб неизмеримых высот достигали; чтоб жизнь свою они потеряли…
Что же делаем мы, объясни? Кого воспитать мы хотим? Таких же запутавшихся, несчастных как мы? Мы что, все больны? Вот и множатся наши проблемы: злость, насилие, болезнь и измены. Вот и рушится мир, крови по колено; мы не знаем как жить, но поучать другого - Я первый! В угоду нашим желаньям, стремленьям, пыхтеньям; чтоб доказать всему миру, себе, говоря: «Смотрите! Я – важный, красивый, умелый!». В угоду сиюминутным страстям и наслажденьям мы жертвуем нашим сердцем и телом, нашей природой и экосистемой, потому что в рай на земле мы не верим! Мы испортили мир, движимые выгодой, желаньем комфорта и ленью. Естественно, наши дети отсюда бегут в наркотики, компьютеры, секс, нирвану и зомби-ученья; живя в книгах, фильмах, сектах и верах; ощущая жизнь лишь в музыке, алкоголе, экстриме и других проявленьях. И это мы заставили наших детей сбежать в «сюрреальность» с этой планеты, потому что невозможно ЖИТЬ, смотря на безобразие это!
Так кто же будет всё это менять? Мы или дети? Или мы просто дождёмся конца этого ужасного света?
Если кто-то всё же захочет начать человеческий мир очищать, то с себя самого придётся ему приступать. С того, что он ест, что пьёт, где живёт. С того, как он говорит, о чём думает, что видит, что хочет, о ком тоскует, мечтает, к чему стремиться и что за это он получает. По состоянию нашей земли можно понять, что человек ничего не улучшил, а лишь загубил, сказку в ад превратил, смертельную рану себе и планете влепил. Как выжить? Перестать под себя лишь грести, прочувствовав боль живого и разумность, наконец, обрести. Выпрямиться, вместо того, чтоб ползти. Дань красоте и природе как великому божеству поднести. Лишь пониманье себя как разрушителя поможет дальше идти. В каждой мысли, привычке, движеньи видишь ли ты становленья шаги? Не видишь, смотри! Каждый вздох пропитан традицией, насилием или инертной силой тоски. Так ты калечишь себя, уродуешь сына, ломаешь наш мир. Так случались войны, беды, невзгоды, приходя вместе с идеей, что в жизни всё можно купить. Нынешний мир переполнен вещьми, но только счастья, единства с природой в нём не найти. И бесполезно говорить: это не я, это они. Ты с себя изученье начни, какой твой вклад в развитие жизни, ты покажи?! Ведь, ты также поступаешь как и «они»: лжёшь, ловишь выгоду, в голове лишь обогащения пузыри, лишь о себе все мысли твои, лишь для того, чтоб обрести. Ты мусоришь, куришь, ешь из отравленной магазинной руки; ты грубишь, выхлопами улицу кормишь, развлекаешься, запивая рабочие дни. Чем же ты лучше, чем «они»?! Только, когда ты увидишь себя со стороны, когда осознаешь, что твои руки по локоть в грязи, только тогда ты сможешь очистить себя и весь мир изнутри. Когда ты поймёшь, что так нельзя дальше жить! Тогда и с ребёнком ты будешь не драться – дружить! Тогда и сердце твоё снова сможет творить!
Так, может, мы не будем так усердно детишек учить и «нереальным мифом» кормить? Ведь очередная машинка – это лишь способ себя от ребёнка «освободить». Нажимать на кнопки, колёса крутить, воображеньем перспективу для мира творить – всё это нужно, но, не давайте детке в «сфере представления» жить! Лучше просто любить?! И любовь укажет к «воспитанию» нить. Когда ты любишь это созданье, ты выплёскиваешь всю силу сознанья. Можно бегать, плясать, говорить; можно молчать, шептать и кружить. Можно радоваться, петь и творить; можно прыгать, рисовать и бродить. Можно сажать, собирать и лепить; можно помогать, готовить, дружить. Можно его всему через себя научить: заботиться, трогать, чувствовать, быть! Но главное – просто любить! Тогда ребёнок не будет обижен, забит, тогда не вырастет монстр-бандит.
Для этого нужны силы, вниманье, теплота, доброта… Вы спросите: откуда их взять? Отвечу: если их нет, зачем ребёнка привели вы сюда?!
Уж за полночь одуревший до хилости пёс на спине заснувшую прелесть принёс. Зайчик, озираясь, подбежал ко мне на утёс.
- Ну, что? Угомонились? Лес весь звенел, пока вы визжали, резвились! Даже лешие возмутились!
- Да ладно тебе! Мы немного повеселились. А ты, зануда косой, чего не спишь под кустом?
Пушистик замялся:
- Да, что-то не спится. Воображение неугомонно клубится. Разные мысли одолевают, дрёме подкрасться мешают…
- Ты, русак, не томи. Что там у тебя опять в голове шебуршит, расскажи!
Кролик, взглянув на спящее чудо, поближе ко мне подошёл и в ухо, щекоча усами, невнятное что-то наплёл.
- Хи-хи-хи! Шелудивый! Непонятно же ничего! Жутко щекотно и очень смешно!
Аж ухо пришлось почесать об бревно! Но кроль не унимался, видно наболело давно, он чуть посторонился и снова щебетать начал своё:
- Я тут слышал… Кругом говорят… Твердят многие на разный лишь лад…
- А можно без вступительных па и баллад?
И тут он выпалил:
- А правда, что мысль материальна? Действительно ли мысль реализует желанья?
Волк немного от натиска остолбенел, если б стоял, наверно б, присел:
- Хочешь волшебную палочку изобрести и жить без проблем?
- Так это правда иль нет?
- Не уверен. Проверь. Является ли мысль прародителем всевозможных затей?
- Ну, не знаю, - заяц поморщил носик и закатил глаза, будто что-то припоминая.
- А ты за собой проследи. Что могут принести твои мысли-мечты?
- Ну, когда я рою норку, я её себе иногда представляю, значит, сначала мыслью я норку рождаю.
- Угу. Если будешь чётко следовать схеме «норка-мечта», то не получится норка твоя.
- Это ещё почему? – крольчонок от удивленья закусил случайно губу.
- А ты не замечал? Что когда действуешь по плану, воплощая идеи-желанья, ты нацелен лишь на одно: превратить нереальный чертёж в реальную норку-жильё. И ты не обращаешь вниманья на то, что природы условия диктуют другое, не уживаются вместе: местность и желанье твоё. Но тебе ж всё равно! Есть план и его нужно выполнить, так рассуждает мысль, отнюдь не чутьё.
- Но можно ведь всё просчитать: угол наклона, влажность, место, где нужно ямку копать.
- Всё рассчитать невозможно. А если возможно, то очень уж сложно. Проще так, опираясь на чувство начать, имея график внутри, но не боясь от него отступить. Там, где требует почва, направленье менять, там, где есть ощущенье подвоха, по-новому всё обрамлять. Пойми ты, зайчонок, мысль – это только орудие, микроскопический элемент, в задумке лишь исполнительный инструмент. Разве может приспособленье творить? Разве может мысль суть вещей собой ощутить? Если хочешь сделать нору, составь себе смету, а дальше- пусти нос по ветру; ощути её телом, будущую свою конуру, взгляни на холмики смело и жизнь подскажет, в каком из них тебе лучше спрятать шкуру свою.
Кролик подумал ещё, холку свою почесав, и брякнул, абсурдность идеи так и не поняв:
- Но, когда я боюсь нападенья, сразу сбываются худшие мои опасенья. Как объяснить природу такого явленья?
- Пораскинь, заинька сам. Всегда ли придуманный образ ищет тебя по кустам?
- Ну, нет, - задумался он, - далеко не всегда. Иногда мне представляется коршун, острыми лапами цепляющий меня за бока, а прислушаешься, это крылами шуршит лупоглазая, большая сова. Но она тоже готова впиться в меня, так что я прячусь от неё до утра.
- Вот ты и пришёл к тому, что сбываются не мысли, а чувства. Самые сильные ощущения, подкреплённые учащением пульса.
- Так почему же, - возмущался косой, - воплощаются только сцены плохие? А хорошие – не отвечают, будто немые!?
- Эх, ты, глупенький заинька мой! Реализуется лишь то, в чём стоморковно уверен косой. В природе нет ни «плохих», ни «хороших». Происходит лишь то, что ты действительностью ощущаешь, и если окруженье не против.
- Как это? Как это? Объясни мне, дружочек! – кролик придвинулся и вытянулся, встав на мысочек, - Я ушки расправил, наматывать готов на усочек.
- Когда ты не мечтаешь, не фантазируешь, в выдумке не витаешь, а всем собой ощущаешь, когда просто ты знаешь, тогда новое в пространство ты воплощаешь. Не представляй, мысль не поможет, она лишь покой и спокойствие гложет. Но если тебе вдруг чего-то там не хватает – подставь лапы, жизнь всё необходимое предоставляет. Например, когда мне нужно съесть лечебную травку, для очищения волка от паразита-пиявки, я не зову её, не трепещу, слюну не пускаю, я её уже здесь, в моей реальности ощущаю. Это не манна небесная, а доступная вещь, и всё что мне надо – это обернуться и растение съесть. И когда ты боишься, что тебя этой ночью сожрут, говоришь себе: «ну всё, теперь точно капут» - ты уверен, ты знаешь, ты сам нашептал лютому зверю маршрут. А когда ты спокоен, ощущаешь безопасность вокруг, и мысль не ломится в голову с вопросом «а вдруг?», тебя не тронет никто, даже вышедшее на охоту зверьё.
- Вот это круто! Вот это да! Как бы мне научиться так ощущать у тебя?
- К счастью, этому я научить не могу. Только поняв строенье «себя», ты соприкоснёшься с миром большим наяву. Пока ты ползаешь от страхов к мечтаньям в своём узком кругу, ты лишь случайно влияешь на будущее, на свою же судьбу. Пока главный твой интерес – это Я, как другие представляют образ тебя, играя в игры в угоду изощрённого короля. Как только ты выйдешь из закрытого круга, поняв и откинув «величья раздутой персоны» недуги, сразу все чувства ты ощутишь, почувствуешь силу, благодатного смиренья прилив. Вместе с нервозом стремленье к блаженству уйдёт – это и есть ключевой поворот. Когда твоя жизнь – это не ублаженье себя, а жизнь миллиардов частиц, сплетённых между собою в виде ядра. И ты всех чувствуешь, всех ощущаешь, действительность без оболочки-экрана воспринимаешь, вот тогда ты творишь, а не мечтаешь, то, чего не хватает, не думая, воплощаешь. Ты – сказочник, ты в божественный сонм свою нитку вплетаешь, ты не приспосабливаешься, не выживаешь, ты живёшь там, где «Ты» исчезаешь. Но пока ты маленький кролик, трясущийся за свою шкуру до колик - бегай, смотри, изучай, всё окруженье, действительность собой ощущай. Лишь поняв свою отрезанность, отделённость от мира – ты сможешь стать целым, дополняя то, где пусто, темно и уныло.
Заяц пространно смотрел в небеса, звездою зажглись привыкшие к страху глаза. Он посмотрел с интересом вдруг на меня и впервые спросил то, что касается не его, не себя:
- Почему же ты не творишь чудеса? Ведь ты чувствуешь, ты живёшь, ощущаешь собой небеса!
- Знаешь, мне тоже мешает моя голова. В существование травки под лапой я верю, а в способность двуногих любить – не всегда. За чистую воду, за возможность жить на свободе, за вольные колосья-хлеба, за ясные голубые глаза, за нежность и трепет в прикосновеньи тепла, за простоту – я бы отдал себя, я бы растворился в холодной толпе, оставив в каждом частичку добра. Но жизнь дважды не воскрешает, а я уже рассыпался однажды. Вырвать горящее сердце людям согреться – это не выход, нужно собою зажечь другие сердца, только так вздохнёт с облегченьем измученная нами земля. Но ты бы знал, как скулит от ощущения боли, от вечных страданий волчья душа! Ты бы знал, как тоскливо бывает ему иногда.
Заяц, будто почувствовав что-то, коснулся взглядом меня:
- Хочешь, я тоже буду счастье в души вселять? Я, конечно, не ты, - он замямлил, накручивая на лапу усы, - я ещё не ощущаю всей глубины… Но я буду мечтать, нет, нет, нет. Я буду знать… Нет, нет, нет. Я знаю. Да. Точно знаю, что внутри каждой уснувшей души есть огонёк, который ждёт ласковой и чуткой руки. Чтоб проснуться, чтоб отряхнуться, чтоб очнуться от немой пустоты. И я верю, нет, ощущаю, мир способен воспрянуть от глухоты! Я чувствую, моё сердце может открыться любви! Ой-ой! Что это? Во мне какой-то поток теплоты! Это всё ты?
Волк улыбнулся от косой прямоты, девчушка во сне уткнулась сильнее в пушистые складки мои:
- Нет, это не я, это ты. Никто не в силах генерировать потоки любви, только чувства твои.
- Но ты их включил!
- Нет. Я лишь показал, что они отключены. Разницу между «выключен» и «включён». Но ты сам нажал на кнопочку «on».
Он выдохнул:
- Как же я был смешон…
В ту ночь мы болтали с ним до утра. Заяц и волк общались сердцами, касаясь друг друга, тихонько с придыханьем шепча.
Факт или фантазия, явь или пристрастия? Что видят наши глаза, чему верит наша душа? Как обстоят на нашей планете дела? Кто-нибудь действительно что-нибудь знает? Гарантию на мир где покупают? Есть ли хоть что-то реальное на шаре Земля, кроме наших безумных проекций ума?
Мы вертимся в круге, как в центрифуге, в сфере понятий и мнений, нашему мозгу скучно без приключений, он придумывает шоу, зрелище из представлений.
Факт – это то, что можно увидеть, пощупать, услышать, то, что может ощутить и кто-то другой, то, что в данном отрезке пространства и часа не вызывает сомнений ни у тебя, ни у соседского глаза. Например, наш знакомый, он сейчас улыбнулся, это когда рот дугою загнулся. Это факт. Это видит прохожий, это может зафиксировать аппарат выпендрёжный. Но нам почему-то не интересен данный уклад, мы начинаем додумывать, сочинять бал-маскарад. «Он усмехается! Я, наверно, плохо одета!» или «Он наслаждается! С чевой-то вдруг это?», или «Его парализовало? Ему нужен дантист? Уж очень неуместна его лыба-каприз». И всё. Понеслась. Мириадами доводов картина в мыслях зажглась. Сценарии разные, в зависимости от творца, вот только ни один из сюжетов не будет прав до конца.
Мы все фантазируем, представляем, мечтаем, опасаемся, бурчим, всё время за другого решаем. Ведь мы-то уж знаем! Мы знаем всё наперёд, не сравнится с нами сам создатель-господь! Мы знаем, какой должна быть весна, мы знаем, сколько соседу нужно выпить вина, мы знаем, о чём думают наши дочери и сыновья, мы знаем, где зубная щётка находиться должна, мы знаем, как должна выглядеть подруга-жена, мы знаем, что настоящий друг не должен предать нас никогда – всё это бесконечные пляски ума, самодовольная трескотня. С чего мы взяли, что ребёнок не должен вопить, ёрзать, ныть и грубить?! С чего мы взяли, что партнёр не должен к другой уходить, а босс должен нас выше других оценить?! Кто успел нам этот чип с нелепой программой ввинтить? И как мы себе представляем возможным действительность под наш макет раскроить? «Он меня бьёт!» А не должен? Как реальность под себя изменить?
Есть действительность, а есть то, чего мы желаем. И как их вместе свести мы себе не представляем. И каждый наш день начинается с этой борьбы: ты не попрощался со мной, а должен был, чёрт побери! Разве возможно в этой войне счастливо жить, когда «ты не делаешь то, чему мне так хочется быть»?! Как мы ещё не свихнулись в этом хаосе мыслей? «Он смотрит на меня – ага, но я неприступная леди-скала» или «я жду под окном её уже пол часа, что подумает народ про меня? что я вор? это позор, значит, буду со скучающим видом нести, мерно чеканя шаги, свой дозор». Это вздор! Миф, фантазия, выдумка, больной мысли узор. И мы действуем, исходя из наших миров, из наших мнений-оков, из того, чего на самом деле и нет, из того, что должно быть, из наших желаний побед. Мы спорим с реальностью, мы её отторгаем, свой миф защищаем, Бога в нашу жизнь не пускаем. Оттого, что мы-то лучше ведь знаем, мы так считаем, к нашим идеям сомнений не допускаем. Мы выбрали путь борьбы и страданий, путь мольбы и скитаний, путь вранья и оправданий, в погоне за одобрением и награжденьем, за вымыслом и наслажденьем. Но эта дорога никуда не ведёт. Неужели не видишь как боль от мысли «ДОЛЖЕН» ударяет в висок?
Есть другой путь. Ничего не менять и не гнуть. В глаза действительности просто взглянуть. Ну, ведь, правда, кто мы такие, чтоб решать какими должны быть другие? Кто мы, чтобы судить происшествий дары? Кто будет радоваться данной жизни, если не мы? Нет никакой другой, секретной, тайной страны – всё так, как есть, и нет силы ярче этой простой красоты! Когда мысли лезут, рвясь к тебе с высоты, ты спроси: Это факт? Это действительно так? Может, я пыль раздуваю, а в действительности это пустяк?
Жить наяву, а не у себя в голове, не отдаляясь из-за мысли: «А мне?». Только факт имеет значенье, только сейчас, а не твоё представленье. Не верь голосам, шебуршащим в уме, верь теплоте, исходящей из всего на земле. Сухим фактом живи, и ты увидишь, сколько в нём доброты.
Есть действительность. В примере – это наш знакомый, он сейчас улыбнулся. Может, день ему приглянулся. Но это не важно. Это за гранью, это уже недопониманье. Всё, что есть – это улыбка, всё остальное – нереально и зыбко. Не думая о том, что вызвало данный порыв, уместен ли юмор или это надрыв. Ты просто улыбнись родному в ответ. Это будет твой тёплый ему комплимент.
Яркой водой разбавляла тёмное небо заря, но вместе с последней звездой ещё трепетала надо мной тишина. Заяц и кроха в сонном порыве облепили меня, от утренней свежести теплом защитя. Скоро здесь будет гам, суета, трескотня, придут заботы и беды бесконечного дня. Но пока мир застыл в ожиданьи пробуждения ото сна, и можно спокойно дослушать трель соловья, увидеть, как набирается светом трава, почувствовать, как дышит земля, душою воспрянув, людям неся чудеса. Но только они вряд ли в чадящем проблемами смоге узреют Тебя.
Когда мы расставались с ушастым, казалось, что жизнь не напрасна. Было мгновенье прекрасно: застенчивый кролик, листочки щавеля и ревня в пасти неся, тычется мордой в детские ноги, маленькому человеку дар полей поднеся.
В маленькой рощице блеяли овцы, отыскивая корм на лугу; васильки и гречиха вяли на солнце, отдавая все соки, медленно умирая в стогу.
К полянке прижалась из соломы и веток лачужка, приземистая землянка-избушка. У порога стояла стройная дева, когда мы подходили, она что-то тихонечко пела. Перед ней было натянутое полотно, и она лёгкой рукою вплетала тонкие нити в него. Волк хотел окликнуть её, каким-то приятно знакомым был её аромат, встрепенувший нутро. Но она, обернувшись, меня опередила, это лицо иконой в мольбах я уже видел. Сотни раз вспоминал я его, прежде чем из волчьей памяти ушло божество.
Она прошептала:
- Я знаю, всё знаю. Не удивляйтесь, птицы и ветер мне всё про вас рассказали.
Мы все молчали. Когда-то смотреть на неё мои глаза не уставали. Когда-то… Когда мы были юными, не знали печали… После её уста продолжали:
- Семь грехов вас окружали, семь пороков души ваши терзали. И вы нашли то, что они охраняли.
Мы снова молчали. Как же годы её растерзали! Но любоваться ею по-другому я начинаю. Как глупо было создать из неё божество! Милое ты существо! Все эти годы я платил за восхищенье тобой, обзаведясь блохой и хвостом, пока образ твой не померк в гуще ночной, пока я не перенял ответственность за жизнь перед собой. Поклонение отупляет порой. Я больше не муж, я родился зверьём. Но мои жилы помнят, как я растворился в совершенстве твоём, как я потерялся в авторитете чужом. Но это не ты, это я боялся окунуться в жизнь с головой, позволив себя привязать поводком: «кто я такой? дурак, а она знает и может, наверное, всё!» Я был слаб, лишь слепо шёл за звездой. Но этот путь был обречён. Забавно, сколько вёрст пролетело с тех пор, а я всё ещё любуюсь тобой, внутренней твоей красотой.
А подруга, не ведая, городила слова, не узнавая, смотря на меня как на неизвестного пса:
- Семь грехов: алчность, чревоугодие, гордыня и злость; страх, лень и убийство – на себе лишь помешан народ. Я знаю, вас окружали колдуньи, невежды и сброд. Тяжело вам, видно, пришлось.
Стоп. Ну что ты, дорогая, несёшь!? Какие грехи? Что втемяшилось тебе словно вошь?
Женщина рассматривала нас, недоумевая, потом вспыхнула вся, догадкой в улыбке сияя:
- Что же я вас заповедью духовной кормлю? Вы, видно, голодны! Прошу вас скорее к столу!
Вот, ты говоришь: грехи нас окружали, а мы их преодолевали. Нет. Есть только один грех, и мы его в себе распознали. Один лишь изъян – причина всех наших ран. Это помешательство мозга, сохраненье себя, жизнь крутится только вокруг наших «Я». Этот я стал так важен, что мы делаем всё, чтоб подчинить себе всех находящихся рядом. Мне нужно тепло, мне нужен комфорт, мне нужно в рот себе положить лучший кусок; мне необходима защита, я не хочу боли, страха, болезней, не хочу быть уязвимым; мне важны ощущенья: удовольствия, забота, чтоб других восхищало моё лишь уменье; мне нужен статус, я хочу подчиненья или просто богом быть в чужих представленьях. Только лишь обретенье, бесконечные поиски, взлёты-паденья – всё направленно на одного - на себя, не замечая, не любя никого. Мы всё гребём под себя, обрастаем вещами, мнениями, мечтами - без них нам нельзя. А получается, что каждый в кокон заплёл сам себя, тесным забором себя обнеся. И так как каждый тянет одеяло лишь на себя, то страдает одеяло, рвётся наша земля.
Там, где каждый кроит мир под себя, не будет мира, там не будет добра. Невидящий в коконе уничтожает себя, в угоду себе, убивает ближнего, друга и даже дитя. Он не видит, он занят ублаженьем себя. Нет в свете заповедей, нет в мире грехов, есть только одно, что жизнь нашу гнёт - наше Я - а из него вытекает пороков водоворот: злость, насилие, стяжательство, гнёт; ревность, скверность, зависть, понятие «жлоб»; тщеславие, амбиции, власть и самоконтроль; страх, отчаяние, смятение, боль; хитрость, обман, лесть, из масок лицо; бегство в желание грёз, отвлеченье от слёз; лень, безразличие, жалость к себе, маниакальность, самогипноз; паника, страсть, горячка, психоз – столько чувств, эмоций и поз, столько боли, несчастья, убийственных доз. Мы сами себя разрушаем, когда голосу эга внимаем, мы сами сказку вселенной уничтожаем, когда жизнь в угоду себе выбираем. Нужно разобраться в себе, что мы делаем, для кого и зачем! Для чего мы науку, профессии изучаем? – чтоб состояться, чтоб пропитаться; для чего мы паршивый товар меж людей распространяем? – чтоб обеспечиться, чтоб услаждаться; для чего мы детей нарождаем? – чтоб утвердиться, чтоб застолбиться. И каждый замкнут только на благе для родного себя, отсюда и ненависть, злоба, непониманье, вражда. Отсюда насилие, голод, неразбериха, война. И причина этих всех бед – только лишь Я. И остальных, похожих в «самости» как близнецы на меня. Чужими мы стали друг другу, чужие мы и для себя. Для чего мы делаем шаг? Для чего мы делаем ну даже пустяк? Мотивация, к сожаленью, одна: для родины, для общества, для семьи – но всё равно для себя. А это значит отделить, разделить мир на «они» и на «Я». И в этом уродство нашего каждого дня.
Малышка уплетала гроздями спелую сочность живого вина, жадно вонзаясь в мякоть янтарных ягод, в сладость плодов шального вьюна.
- Постой, в наших широтах ведь не зреет лоза? – осенило мыслью меня.
Женщина улыбку нам подарила и, играя глазами, лишь подтвердила:
- Да, для винограда здесь не очень тепло, но мой дедушка знал секрет для того. И я ращу эти грозди, постоянно вспоминая его.
Молния в волчьей главе разразилась, картинка вдруг паззлом воедино сложилась:
- Прости, а что случилось с дедком?
- Прощаю. Я уже не горюю о нём. Его убили однажды ночью тайком. Орава зверей растерзали наш дом, перерыли весь виноградник верх дном. Мне очень грустно думать о том, что люд способен пойти на убийство, погром и разбой.
- Твой дедушка, что, был богачом?
Её глаза сверкнули лучом:
- И да, и нет. В общепринятом смысле у него не было ничего за душой. Лишь лачуга, пчёлы, овечки, небольшой виноградник и эти из меди колечки, - на её груди висели кулоном сердечки – символы верности и супружеской чести, - Но дедушка был богаче, счастливей нас всех, взятых вместе. И не понял народ, посчитал его мракобесом: «Ну не может улыбаться старик, ничего не имея в сундуках под завесой!». Вот и ринулись в бой, раскулачивать старца, настаивая всяк на своём: кто клад найти собирался, кто эликсир раздобыть усердно старался.
- Что-то подобное я уже слышал. Эликсир, дарующий благословение свыше?
Подруга рассмеялась весенним ручьём:
- Нет! Это всё враки. Дедушка закон такой изобрёл: безусловное счастье в каждом человеке изначально живёт! Только не каждый его из своих закромов достаёт. Либо не может, либо лучшего времени ждёт, а жизнь-то идёт. До сих пор несчастлив народ. Дедушку очень печалил такой оборот. Тогда он странствовать начал, искать к забытой людом частице подход, оставив на меня хозяйство и скот. Много дорожек он обошёл, историй житейских через сердце провёл, прежде чем на след провиденья набрёл. Помог ему в этом далёкий народец лесной, рассказав об эликсире одном. Тревоги и беды он уносил, лёгкость и покой приносил, очищая проход запертой доселе всеобъятной любви. Дедушку напиток сей покорил, но он понял сразу, силён вовсе не эликсир, а раскрывшийся внутренний человеческий мир. Нам сложно достать счастье самим, нам нужно, чтоб кто-то нас на это сподвиг, чтобы кто-то нас разбудил. И дедушка так эту проблему решил: пусть люди пьют эликсир, пусть он придаёт им сил, пусть они просто поймут, что способны счастливыми быть, а после смогут сами любовь воскресить. Но дедуля ошибся, не нужно было эликсир приносить, у люда появилось желание волшебное зелье испить. Им нужно было лишь его получить, не стремясь ничего изменить. Но больному дано самому себя излечить. Дедушка пытался об этом всем говорить, но никто не хотел самолечение производить, цель была – заполучить. От алчности-злости люди ещё больше начали гнить. А дедушка шёл под дождём, согретый тёплым лучом, улыбаясь в ворохе пчёл. Он брёл и пел, о человечьей судьбе, о том, что счастье везде, кругом на этой необъятной земле…
В каждом вдохе, в каждой слезе…
В каждом движеньи, в каждой лозе…
В каждой лозе…
Смутно стало у меня на душе. Через километры вьюг я пробрался к тебе, чтоб узнать, что невинной любви нет в человеческом мире нигде, что корысть и желанье наживы расставили сети везде. Как жить среди них? Как растить в этой сфере детей? Не зверей, а Людей? Тошно и больно чувствовать это, ну хоть убей. Сам эгоист и плебей, а хочется вырвать для всех хоть чуточку света в этом кошмаре и темноте, хоть чуточку ласки в этой бессмысленной жиже и пустоте.
- Откуда ты знаешь всё обо мне? - прозвучал голос волчий осипший в подкравшейся к нам тишине.
Тенью улыбка губы скривила, женщина плавно слова выводила:
- Мне виденье явилось во сне. Как волк спасает девчушку, что наполовину в огне. Показались мне очень знакомы эти глаза в дымчатой пелене, будто где-то там, за километрами вьюг, вдали от раздирающих мук, мы были одной сросшейся цепью в звене. Будто ощущаю взгляд хищного зверя у себя на спине, и ёрзает что-то в душе, сжавшись от укола волчьих горящих огней. И весь день было мне не по себе. Потому я спросила лес о животном и о дите, и лес рассказал о волчонке, что рос на этой земле. Скажи, мы не встречались нигде?
Быть может, это было только во сне…
- Ну, наверно, не зря ты привиделся мне!
Сон и реальность друг от друга стоят в стороне…
- Но я слышу тоску, разъедающую сердце тебе.
А я чувствую запах сирени у тебя на плече…
Женщина потянулась к мохнатой моей голове, импульс тока пробежал на разрядной волне. Ветер поднимал вихры на хребте, тепло её рук отдавалось даже в хвосте.
Я скучал по тебе…
Это происходит в жизни порой, когда каждый миг для души дорогой. Ты просыпаешься утром, будто другой, словно случается проснуться впервой, смотришь на движение веток, на бегущее небо над головой и даже не понимаешь, как тебе хорошо.
Принесёт шум леса тебе ветерок, упадёт где-то рядом тополиный пушок, раскроет все тайны, скользнув, лепесток, а тебе невдомёк, что именно так твоё сердце поёт.
Когда широко раскрываются тонкие веки, когда радость, играя, входит в тебя на рассвете, когда по тебе протекают тёплые реки, когда слов больше нет, когда ты утопаешь в нежности света. Ноги ступают по влажной траве, дышится полно, будто спал тяжкий груз, что был на спине.
С приходом Нового Дня ты заново открываешь всё для себя. Словно всё это и раньше ты знал, но не принимал, словно всё это раньше встречал, но ничего, ничегошеньки не замечал. И эти стебли, и эти кроны, и эти брызги, и эти волны. Сто процентов яркости, чёткая панорама картинки, максимальная мощность звуков, цветопередача без единой пылинки. Это не экран и не монитор, это то, в чём мы постоянно живём, но не видим замыленным оком блаженной сказки узор, понуро тупим вялый наш взор, пропуская такое обыкновенное чудо день за днём.
Счастье – это когда ощущаешь реальность собой. Не в думах, не в ссорах, не в желаньях-раздорах. Когда всё это ушло, когда ты перестал быть обычным «собой». Тем, кто любит дрязги и вечеринки, тем, кто врёт без единой запинки, тем, кто умно рассуждает о строеньи ворсинки, тем, кто подлажен под схему, у кого заезжены фразы, ужимки, кто плывёт по колее, по старинке. Когда нет больше характера, привычек и мнений, когда нет больше лейбла «монашка» иль «стерва».
Стоит лишь стряхнуть этот сор, забыть, что есть Я, «его» проблемы, «его» мысли и прочий «личностный» вздор, так тут же становится бестелесно легко, будто и нет тебя самого. Есть эта ветка, она сейчас интересней всего, есть эта рыжая белка, ты нутром ощущаешь её. Движенье, касанье, сердцебиенье, познанье. Ты чувствуешь всё: когда идёшь, говоришь, когда ешь иль просто сидишь. Тактильно, восприимчиво, кожей – рядом, в союзе, в контакте с прохожим. И случается жизнь полюбовно, с восторгом, с трепетом, с тем, что междусловно.
Каждую частицу я чувствую телом, каждый звук, каждый жест – все тревоги-эмоции в целом. Каждый шаг, каждый шорох, что в лесу, что в тебе, что во мне – всё это похоже. Жизнь не во сне, а наяву, я спать не могу, я двигаться, меняться хочу! С каплей дождя, с воплем зверя-вождя, с цветочной пыльцой, что летит на тебя, с жадной мыслью, что одолевает меня. Прикасаясь душой ко всему, потому что всё безусловно, безумно люблю! Проникать в каждое слово, принимать страданье и боль, что у другого; ощущать каждый клочок нашей многоликой земли, пробираться в самые сокровенные, разоблачающие сны. Каждый миг, каждый взмах, каждый взлёт, каждый крах, каждый бой, каждый стон – всё происходит будто впервой, переживается полноценно тобой. И только так ты не зомбированный клон, отныне человек ты живой. Ощути всё, что рядом: красоту и дурдом - нырни в него с головой. И ты поймёшь, что прошлая жизнь – не реальна, а всего на всего сон. А настоящее не воспринимал ты порой.
И эту ветхую, щербатую кладку, и эту кружку, что похожа на кадку, и эту старую, поношенную тряпку, и эту мысль – «повысил босс бы зарплатку». Пойми, как хорошо быть с собой, не отсутствовать в теле, а дышать с весной в унисон!
И это небо… И ты тоже в нём. Мы в божественной сказке с тобою живём!
Настоящие сказки не слагаются, почему-то, в больших городах, в грязных трущобах, в престиж номерах, нет их и рядом с заводом, на дорогах, в пробках чумных, нет этих сказок и в бизнес кварталах, и в магазинах «крутых». Сказка стремится на волю, к широким просторам, к природным, свободным местам. Она забирается в горы, тонет в морях, теряется в рощах, отдыхает в лугах, несётся по кочкам в бескрайних степях – она где угодно, но только не у человека в цепях. Она рождается здесь, у ветра в руках, в солнечных тёплых лучах, её не видно, но она всё-таки есть, и если сердце открыто, то она проникает в стихах, проходит волною, озареньем в глазах, покидает любовью и тает пыльцой у тебя на устах. Сказка неповторима, людской головою не укротима, её невозможно в сети поймать, лаской умаслить, силой сдержать. Она одна, но с каждым словом снова нова, нам умом не понять её волшебства. Только почувствовав, в душу впустив, не заточая, сквозь себя пропустив и снова на волю её отпустив. Быть полым сосудом, без целей, без дна, позволить потоку наполнить сердце сполна. Пусть льётся чрез край в окружение сказка любви и добра, пусть святость сочится безмерно, горе и страх унося. Только тогда понимаешь, что сказка не лжива, что сказка жива.
Вдалеке на поляне малышка теребила рукою овечьи бока, и парнокопытные не пытались пустить в ход рога, а позволяли ей укрощать непослушание завитка. И почему-то их дружелюбие не удивляло меня. Так и задумано было: Человек – вершина заботы Творца, прикосновенье людское дороже тварям травы и овса.
Волк подлизывал творожок из овечьего молока, правдивая дева умилённо наблюдала дитя.
- Возьми малышку себе, – сказал волк, обращаясь к бывшей жене, - С тобой она не превратится в искалеченное чадо людей.
Женщина вдруг погрустнела, на глазах от тоски постарела:
- Я всегда хотела детей, мой муж погиб, сражаясь в мирное время, в бесчестной войне. С тех пор я одна средь ветвей. Как он теперь?! – Она мечтательно слушала соловьиную трель. После добавила: - Но я не буду красть чьих-то детей.
- А ты не кради. Домой кроху мою отведи, стань нянькой, детский сад для неё сооруди, жить душой её научи.
Горестный плач вырвался из женской груди:
- Что ты, волк, говоришь? Она же современный малыш, не нужны ей наши просторы, красоты и тишь. Нынешним людям нужны толкотня и престиж.
- А ты покажи ей и то, и другое. Пусть выбирает сама. Что в этом плохого?
Дева лишь мотала угрюмо поседевшей на висках головой:
- Ты совсем не знаешь людей, мой дорогой. Человеческий род полон корыстных затей: каждое движенье равносильно слову «убей».
На ветку сел воробей, зажав мелкую блошку между когтей.
- Ты мыслишь предвзято. Что весьма и весьма чревато. Но ты права. Я совсем не знаю людей. Зато ты, видно, знаешь, и что же, ты позволишь стать убийцей и ей? – волк указал на сидящую кроху среди мирных овец и вечерних лучей.
Женщина приставила руку к полоске бровей, знак напряжённой работы всех смышлёных частей:
- Понимаешь, серый, в мире всё устроено так: волк поедает ягнят, тонкий росток пшеницы забивает толстый сорняк, человек человеку не друг, а скорее уж враг. Это заложено, задумано кем-то, составлен изначально уклад. Хочешь - не хочешь, а пляши под дудочку, как последний дурак.
- Ну, раз так! Тогда её наивную, редкую душу нужно скорее переквалифицировать в шлак. Все люди – уроды, это факт? И что же ты предлагаешь ей делать? Воевать, в уединённой келье закрыться, в мир фантазий целиком провалиться или, что проще, в расцвете лет удавиться?
- Нужно научить её выживать. Иначе затопчут ценный цветочек, не дадут нежным листочкам выйти из почек.
- Приспособиться? А точнее смириться. Прогнуться и по накатанной дороге катиться. А после обернуться на прожитый хвост и - застрелиться. Что же ты сама не выживаешь, ковры в глуши выплетаешь? Вместе с людьми жить не желаешь?
Смущенье и раздраженье вылезли на тонкоскулом лице:
- Очень тошно с ними уж мне! Я, видно, неправильная. Не такая. Не лгу, не ворую, собой не торгую, не убиваю втихую. Я – этот урод в огромной, шумной семье. Изгой на этой паршивой земле. Нет мне места в этой пожирающей тьме. Тоже могу сказать и о тебе. Два «альбиноса» решают судьбу девочки, меряя жизнь по себе. Хочешь, чтоб и она была меж своих не в удел?
И чем её волк так сильно задел?
- Ты страдаешь. Быть нужной мечтаешь. Нужной людям, которых ты презираешь. Гордыней обиду питаешь. Но неужели не замечаешь, что неудовлетворённостью себя разъедаешь? Не люди жить свободно тебе не дают, ты сама повесила себе на шею хомут, думая, что люди тебя не полюбят и не поймут. Ты веришь, что в природе всё утроено так: либо ты занимаешь территорию первым, либо тебя вытесняет чужак, либо ты вгрызаешься в брата, либо тебя растерзает вожак. Но неужели чувства даны просто так? Неужели сочувствие, чуткость, внимание, дружность лишние в наших сердцах? Неужели дефектом считается забота подчас?
- Но зачем же нужны эти противоречия в наших телах? Злость и забота, любовь и охота?
Волк вздохнул:
- Правда, не знаю. Сам порой размышляю. Жестокость и нежность, минус и плюс, материя, дух, как разрешить природный конфуз? Вроде радость и счастье всегда в пространстве разлиты, но принять их может лишь то сердце, которое чисто, свободно от конкуренций оков, что оплетают нас с первых шагов. Зачем нужен этот порог? Благословенье для тех, кто через себя перейдёт!? Почему так? Честно, не знаю, но умом и душой сопоставляю. Кажется, есть два пути разрешенья. Две дороги человеческого становленья.
Путь первый - животный (мы сейчас по этой дорожке идём, осталось лишь ждать, когда ж все мы, звери, помрём): борьба за самку, территорию, шайку; выпячивание нашего «Я», ведь вся жизнь устроена лишь для меня. Конечно, люди интеллигентны, умны и хитры, изобретать и ловчить научились они, но суть не меняется – все мы выжить хотим, в ущерб, наперекор собратьям своим. Так живут все: змеи, пингвины, дубы, цветы, москиты, киты. Таковы условия телесной игры, но лишь Человеку дано увидеть этой природы ходы! Зверь убивает интуитивно, метит загон не думая, примитивно. Самка без трепета кормит дитя, она не чувствует сердцем, скромна её божья душа. А Человек способен замысел всевышний понять, чувства свои распознать, любовь Бога принять и миссию разумного вида сквозь священный огонь исполнять. И тем страшнее неведение, падение человека, когда он осмысленно, запланировано, с азартом причиняет боль всему живому на этой планете. И тем горше слёзы земли: её дети разносят в щепки её заботы дары, уничтожая друг друга, сжигая соединенья мосты. Их очи пусты, гнилью наполнены их животы, они вечно озлобленны или грустны, их сущности ноют в тисках от тоски, а мысли бегут, думая: «Что бы ещё утащить себе в сундуки?»
Как ты видишь, животный путь никуда не ведёт, это холостой оборот: разрушения, войны, уничтожение, бомбы. Всё чего добились люди, идя по эго-пути: бедствия, катастрофы – мир на пороге смертоносной чумы, мир, лишённый добра и любви.
Находясь в проекциях животного мозга, людская сущность совсем перестала журчать, звуча соловьём, петь ни ради чего-то или кого-то, а просто так, оттого, что жить – хорошо!
- В том-то и дело, что человеку жить совсем не легко!
- Да! Потому что жить вместе, в гармонии, в мире, в ритме для всех двуногих едином, под силу лишь чуткому сердцу, пылко и страстно любимом, горящем для всех, в свободе и счастье крикливом. Животный мозг – наша защита, очень нужная вещь, в конце концов, как тогда бы мы жили?! Но без великодушной любви всё это выглядит смертельно уныло. Симбиоз ума и добра – это путь под номером два - только в нём настоящая, мощная сила, испепеляющая горе дотла!
Удивительно, сколько триллионов жизней по свету прошло! Сколько судеб в хроники мира засосало и унесло. Сколько народу родилось и отмерло! Сколько надежд, тревог и стремлений помнит чрево Его. И всё впустую, человек не принёс ничего, только грязь, вражду, истребленье себя самого. Бесконечное множество «спящих» рождаются, взрослеют, тупеют; горюют, боятся, власть над другими имеют; женятся, резвятся, болеют; ворчат, издеваются, блеют. Пред смертью дрожат и немеют, им бы вечно крутить колесо борьбы и тоски, ведь ничего другого они не умеют.
Плетутся неугомонных героев узоры: чванливость, малодушие, ссоры – нужно же чем-то себя, дорогого, занять, чтоб дни свои скоротать, цепляясь за рваную нить, чтобы только не жить, а потихонечку разлагаться и гнить.
Люди, люди… Несчастные, забитые мыслями, тревогами, тщеславием люди. Их страхи и боли разъедают сердца, их не проникновенье в природу сжигает разумность дотла. Они узники, грохочут цепями впотьмах, они пленники, прозябают у алчного эга в сетях. И вертится ими придуманный мир, катится в пропасть, не остановишь, как ни крути.
Но как удивительно! Ведь сколько триллионов жизней по свету прошло, а новая жизнь будоражит кровь всё равно! Ведь сколько пошлости, низости роится кругом, а свежерождённое чадо спит в колыбели доверчивым сном. Такой маленький, крохотный гном. Его появленье переворачивает мысли вверх дном. И люди забываются, люди смеются – новопришедший открыл свои лупоглазые блюдца.
Но чему они радуются, эти импровизированные короли, узурпаторы нашей свободной земли? Чему улыбаются, чёрт подери, смотря в чистые глазки новоиспечённой души? Тому, что прибавилось в семействе у них? Тому, что новый росток появился в царстве слепых, в королевстве кривых? Тому, что они ввели беззащитного в человеческий мир, где правят оружие, деньги и пыль? Где нужно жить по законам игры, которую придумал кто-то другой, но не ты. Где признают лишь насилие, боль и «панты», где удовольствие, жажда желаний толкают людей на преступленья шаги.
Что подарить этой крохе собираешься ты? Загаженный воздух? Насмешки, издевательства взрослых? Госаппарат, где нужны лишь рабы? Коммерческий быт с девизом «наживись или уйди»? Грязное море под плёнкой нефти, мусора, пароходов отходов; свинцовое небо из тяжёлых металлов, реагентов, углекислого газа отбросов; разграбленная, нищая дарами земля, пестицидом укрыты поля; облучённая смертью вода; отравленное поголовье скота; канцерогеном опасна неживая еда; медицина синтетикой колит тела; для технологий новейших разоряют недра до дна; чёрное электричество, сгорают леса для тепла; ядерный шлак зарыт от греха, в надежде, что не вылезет он никогда; чиновный разбой, проституция власти, воровство и тюрьма; огни городов, казино, нищета; насилие, секс, терроризм, наркота – смотри, малыш, это всё для тебя! И твои родители также увязли в этой куче …, волоча свои жизни, в склоках и в равнодушии дни проводя.
Для чего рождаемся мы? Чтобы стать такими же, как и они?
Несмелые детские ручки тянутся в высь, пред тобой, отец, будущий гениальный зазнайка, художник или алкоголик-артист. А, может, служащий в офисе пыльном, а, может, депутат в кабинете унылом; а, может, химик глядит на тебя через призму пробирок, а, может, рабочий, собирающий жизнь из опилок. Вариаций множество, но нет одного: нет того, кому здесь жить хорошо.
Так чему же ты радуешься, кладя руку жене на шарообразный живот? Тому, что ещё одна жизнь пропадёт? Тому, что и его людское племя возьмёт в свой оборот? Тому, что он, как и все, прославится иль упадёт, а, в конечном итоге, просто умрёт, запутавшись, себя настоящего потеряет и не найдёт, чистый воздух полными лёгкими так никогда не вдохнёт.
Нет. Не думал, наверно, ты вовсе об этом. Просто солнечный луч мелькнул по чернеющим силуэтам. Лучик надежды скользнул, боязливо, меж крыш. И ты подумал: «Будет малыш! Я покажу ему эту бескрайнюю тишь! Он будет счастливым, он не будет богом забытым, мой чудесный, мой славный глупыш!» Пусть всё иначе будет отныне! Пусть по-новому жизнь проявится в мире! Пусть тебе, родной, повезёт! Пусть тебя беда стороной обойдёт! Пусть жизнь твоя полной, талой рекой проплывёт! Пусть не будет невзгод! Пусть заря в дом твой войдёт! Пусть улыбка не покидает твой рот! Пусть любовь в твоём сердце живёт! Только тогда великий смысл народ обретёт!
И я сделаю всё, чтоб не зажать, не запретить к тебе ясного неба проход!
Как же заставить себя мир полюбить, разве можно себя изменить?
Вопросами был полон воздух, несмелостью ударяло по носу. В небесную явь вторглись похитители-облака, скрывая солнце, не пуская лучи сквозь себя. Их сизая и лиловая требуха рвалась неровными дырами иногда. И в этих брешах, не успевших скомкаться плешах, можно было увидеть голубой кусочек дневного стекла, будто смотришь в чьи-то большие глаза, такие же чистые как у тебя.
Как же нашему эгу хочется жить! Вот и сейчас оно спрашивает: «Как изменить?», чтоб себя, любимого, не ущемить, а лишь новый шаблон к себе применить, что-то подправить, где-то ушить, а в целом – просто в другую тюрьму себя заточить.
Не менять, изменять, согласно плану, идее, представленью себя под модный уклад подставлять, а лишь происходящее в себе понимать. То, что есть, здесь и сейчас воспринимать. Когда ты трезво смотришь на вещи «впрямую», сквозь гормоны, всё ещё обижаясь, ревнуя; когда ощущаешь костьми, что твоя мелочность, чванливость, придирчивость к мужу – всё это пыль, это для жизни не нужно. Когда нет образа той, кем быть ты хотела, а лишь понимание, что сейчас ты – это стерва. И это ни плохо, ни хорошо, ни безразлично, это есть, ты действуешь по удобной программе типично. И именно эту программу ты изучаешь статично, раскрываешь себя непривычно, понимая, что именно эта программа не даёт тебе жить «на отлично». В осознании и есть измененье, с распознания мусора и начинается перерожденье. Перемена – это не путь из точки А в известную Б, мы не навязываем стереотип превращенья извне. Я не знаю, где окажусь, выйдя из пункта А в нашем селе, я лишь отметаю то, что мешает двигаться мне. Меня стягивают моя гордость и злость, и я просто смотрю, как всё это во мне родилось, как встала в горле эгоизма голодного кость.
Каждый вдох свой жадно вдыхай, каждой мысли и каждому чувству страстно внимай, действительность без психологических красок переживай, не углубляясь в бури эмоциональных стихий, на войну и конфликт не тратя энергетических сил.
Допустим, я раздобыл нам обед, а ты не желаешь обгладывать бычий скелет. Негодование во мне грозою набухло, старая пластинка потрескивать кинулась жухло: я искал, я добычу достал, я так мечтал, чтоб ты со мной добычу жевал – рушится моё представленье, ставится под сомненье моё в охоте уменье. У меня была идея тебе угодить, я заранее спланировал как всё должно быол бы быть. А ты мою проекцию на куски развалил, разрушил мной придуманный мир. Но в этот миг я понял и осознал, прочувствовал как звякнул знакомый капкан, как моё «Я» включилось и напустило туман, разделив пространство на «меня» и «тебя», сделав врагами мгновенно в пределах скупого ума. Я ощущаю как негодованье горит, а разум смотрит и душою болит пока эго беснуется, во всю глотку кричит. Не осуждая и не потакая, а лишь наблюдая и враждебность, отделённость свою воспринимая. Не вовлекаясь в процесс мысли тревожно, не действуя «сгоряча» и не осторожно, не ударяя, когда мозг визжит гневно «убить!», богом себя не считая, когда мозг чего-то достиг. Всю свою жизнь я просто следил, видел никчёмность, безжизненность эгоцентричных низин. Я и сейчас смотрю как волк выбирает слова для описанья недоступных вершин. Я не трогаю «комментатора», я ему не мешаю, а лишь спокойно его изучаю. Мне любопытно быть собою самим. Как работают «умные» клетки, как память оставляет на корке событий ушедших пометки. Я понимаю, что мозг замыкает, удаляет меня от тебя. И жизнь возможно лишь там, где нет этого индивидуального Я. Когда приходит мысль о себе – главное увидеть её яд на острой игле, понять как мешает Важность тебе. И «самость» тает, следа не оставляя. Я снова рядом, реальность «таковой» принимая, тебя как себя ощущая.
И это мутация - чудо! Позволь ей растечься, разогнав собой вьюгу.
Задышало безоблачно небо; маленькая фея дремала, забравшись в стог сена; женщина сцепила руки, обхватив тугое колено; а волшебство всё струилось по лугу, умиротворённо, довольно звенело.
- А что происходит с волком потом? – спросила женщина, возвращая наш разговор.
- Не потом, а во время. Это сплетённое вместе движенье, когда ты смотришь на «рассуждателя», на объекты, проходящие рядом с тобой. Тут нет оценки, нет сравненья, есть только трепет, тепло и смиренье. И такое движенье открывает все двери, любви откровенье, чудес представленье, приятие жизни душой, всё вокруг наполняя собой!
Она улыбнулась кроткой слезой:
- Это иногда происходит со мной. Тогда я слышу шёпот деревьев над головой. Тогда мой друг соловей пускает в сердце свою волшебную трель. Но потом…
- Потом мысль разрезает всю прелесть будто ножом, и ты уже смотришь на сказку своим обычным, узким глазком. Да, нам многое богом дано, но только одного нам не суждено: отделиться от тел, не зависеть от материи мысли, порождающей агрессию, зло. Значит, нужно использовать во благо его, умение мыслить и жить, танцуя легко. Посмотри, у любого животного есть своё приспособленье, свой инструмент выживанья и становленья: кто-то бегает лихо, кто-то прячется быстро, кто-то имеет набор зубов и когтей, кто-то цвет шкуры меняет, узоры плетёт почудней. Человек лишён навыков этих совсем, с рожденья он нескладёха и дуралей. Один он не выживет, ну хоть убей! Сейчас единственное средство двуногих – это мозги, они разрабатывают системы для обогрева, добычи ресурсов и прочей жизненно важной пурги. Но они забывают, что это лишь способ, уменье для жизни, а не жизнь сама во плоти. Они не понимают, что постоянное кваканье мозга, отделяет их от собратьев своих, от происходящего чуда за периметром их мыслей чумных. С одной стороны, мы можем выжить, когда мы дружны, с другой, в этом месиве мыслей, мы постоянно одни. Уф! Как здесь красиво, ты посмотри! Никому не под силу описать божественность этих картин! Но, надеюсь, волк тебя убедил, своим импульсом стену разбил, и, хоть на секунду, ты увидишь мрачность низин, в которых все мы стоим, и тебе вдруг захочется стать человеком другим. И, может, ты не дашь той маленькой девочке, что спит на вершине цветочных перин, стать манекеном в среде бездушных витрин.
Комары и мошки висели комками, птицы то гомонили, то улетали, услаждающий фон совершенному вечеру создавали.
Женщина с думой серьёзной смотрела в волчьи глаза:
- Если б я только могла, я бы всем-всем-всем помогла…
Где-то вдалеке шумела вода, слышно было как журчит, переливаясь, река.
- Да, действительно проще забраться сюда, куда не ступает человека нога и думать тихонько: «Ах, если б только могла…» Но ты никому ничего не должна, лишь по велению сердца живя, каждый шаг не бездумно чеканя, а со страстью творя. Потом другие поймут, что ты им помогла. Помощь - это не цель, а побочная сторона, она безразлична для тех, чья жизнь любовью полна. Но, видно, это не про тебя. Извини, если потревожил покой не со зла. Пусть благословит тебя счастье, божье дитя.
Лучик, сквозь ветки пробрался, с листвой и травой заигрался. Сзади кто-то подкрался, закрыл мне глаза и раскатисто засмеялся. Запах дрёмы с детских устов ещё не сорвался, а маленький человек уже в вихре радости довольно плескался. Волк необъятному смеху поддался, хвостом развилялся… вдруг треск битой посуды раздался. На пороге лачуги стояла женщина вся в молоке и испуге, черепки от кувшина ещё дребезжали, глухо звеня глиной в округе.
- Хотела дитя перед дорогою напоить, а тут такое ненастье, говорят в народе «на счастье», когда разбивается что-то на части, – замельтешила дева, прибирая гончарные снасти. - Овцы молоко уж больно ценно, а в городе нет этой сласти давно. Ещё подумала, надо бы прихватить с собою из шерсти руно, авось пригодится детке оно. И сердце болит за овец и жильё, как бы, пока нас не будет, ягодный сок не превратился в вино…
Я жестом остановил волненье её:
- Не беспокойся, родная. Всё будет в порядке, я обещаю. Главное – у крохи теперь будет няня живая.
Она улыбнулась, себя отпуская, тревоги скелет обнажая, взяла за руку послушную детку, что доверилась тётеньке за «так», без конфетки, поклонилась мне и отправилась к людям в разведку. Вернуть семье утраченную фамильную ценность и преодолеть своё желание уйти в безызвестность.
Через три года открылась на поляне школа лесная, там солнце деток ласкало, винограда лоза от заботы маленьких ручек крепла и трепетала, стадо овечек совсем одомашненным стало, там стройная женщина Людям расти помогала, всё что умела и чувствовала - отдавала, сама училась у крох и горя не знала.
Не ругай её и не восхваляй, но в разумное русло её направляй. От наказаний она быстро построит защиту, обозлится или закроется, в неё обида вселится. От восторженных выпадов она возгордится, зардеется в превосходстве и будет желать лишь признанья добиться. А ей хорошо бы самой понимать, душой ощущать, действительность распознавать, нутром истинность и ложь воспринимать.
Нужно, чтоб до детки дошло, что мучить кошку ни «плохо» и ни «хорошо», ей нужно познать как кошке в этот миг не легко. Ей нужно явить, что, подняв разбросанные вещи, она не стала «умницей» или «тупицей», что в чистой комнате ей самой приятно резвиться. Позволь ей собирать крупицы вселенной самой, проникнуть в суть вещей своей головой, без подсказок, криков «долой», без шлепков тяжелой рукой, без приманок сладкой нугой. Нет сравнений, оценок, определений, весов и систем измерений. Когда ты сравниваешь себя и его, братство-единство в одночасье ушло, по разные стороны вас развело. Здесь и рождается зло, потому что ты разделил, отрезал себя от него. На свете нет злых или добрых, звёзд или убогих, врагов иль виноватых, не заставляй её жить в грёзах дуальных.
Есть этот мир, есть жизнь и есть разум, и есть «спящий режим», в котором мы все сегодня сидим, потому что отказаться от «Я» не хотим. Направь кроху в странствие, в плавание свободное и шальное, чтоб увидеть себя, а не дефекты кого-то другого. Познавать себя и понимать, что в этой жизни возможно всё поменять, нужно с себя лишь начать.
А тебе, красавица, придётся её сопровождать, разумную детку нужно тебе воспитать. Никакие методики, программы, науки, наводящие извечную скуку, не помогут дорогу к ней отыскать, только чуткость, внимание, гибкость сумеют тебе подсказать как любую проблему решать. Отныне каждый твой жест, каждый страх, каждый целомудренный крест; каждый взгляд, каждый вдох, слово, пущенное без нужды, наугад – всё под прицелом ясных, недремлющих глаз, всё влияет не её судьбу, на её восприятие здесь и сейчас. Только полное отрешение от себя, освобождение от желаний ума подарят мудрой няне тепло, способное взбудоражить детскую кровь и освободить Человека от звериных оков. Пусть сойдёт с тебя толстокожий покров, пусть оголится дремлющая в каждом сердце любовь. Да приидет с тобою священная сила богов!
И пускай малышка будет вдыхать не чистый, наполненный свежестью воздух, а выхлопные пары; пускай греть её будут не тёплые руки и людская забота, а мониторов пустые круги; пускай не почувствует она вкуса первой зари, не узнает она в человеческой стае искренней, всеобъятной любви. Тут ты не сможешь ничего изменить, люди привыкли в нищенстве жить. Ты другое ей покажи, лаз ей в наш край подари. Пусть она знает, что кроме конкуренции, корысти, жажды услады и вечной борьбы, есть совершенно иной, потрясающий мир. Где обитают восторг, радость и смех, дышится полно, свежо без лукавств и помех, где уважать живое – не грех, где каждый доволен жизнью без чинов и утех, где чувства другого – импульс для всех, где забота и близость – естественный источник силы для тех, кто душою сросся с миром навек.
И пусть детка не ищет край сей на карте среди морей и небес, он не где-то там, он только здесь. Этот мир с рожденья у детки внутри, как бы не пытались взрослые своими правилами его задавить. И только кроха сама сможет дверь отворить, в волшебную сказку ступить, когда будет способна эго своё усмирить. Не нужно бежать, молиться иль плыть, лишь своё «Я» позабыть, а дальше сердце подскажет как быть. Только в отсутствии «Я», руководящего «короля» возможно всерьёз полюбить, обыкновенное чудо свету явить и других вдохновить. Тогда возможно Творить.
Чистота – это порядок. Когда всё «по полочкам», без паутины и пряток. Отсутствие хлама, суеты, ненужных движений; машинальных действий, непрочувствованных фраз, пустых рассуждений и мнений. Когда взвешенно каждое слово, когда нет мельтешения в мыслях чумного. Лихорадкой не бьют предложенья, с осознанием связаны пропускаемые ощущенья. Когда каждый жест не лишний, взбрыкнувший случайно, когда буквы произносятся с толком, с чувством, буквально. Когда сознание течёт скромной, тихой рекой, когда в сердце мелодии щебет, трепет любви и покой. Когда каждый звук, каждый шелест имеют свой вес, когда в каждую душу ударяет красотою с небес.
Всё по порядку, по местам, в чистоте. Есть много простора, воздуха в вакуумной пустоте. Только в пространстве, где не давят душные стены, только вне времени, что отсчитывает наши секунды неумело-несмело, только в смиреньи можно разглядеть и себя, и других, не пытаясь насадить своё представленье о мире на них. Только в тишине можно уловить робкий сигнал, вибрации чрева, рвущиеся через хлам.
Там, где радушно встречают свои и чужые надменные мысли, там, где в упор смотрят в утробу ненависти и корысти, там, где позволяют настоящему в явь перелиться, там, где каждый шаг заботой и чувством искрится. Там – можно жизни напиться! в вора, в гнев свой влюбиться! в тесном, хмуром метро плясать, веселиться! нищего чмокнуть в немытую плешь! самому неделю не бриться! радостью света со спящим народом делиться! в восторге крылами махать и кружиться, когда драишь квартиру после пира сумасбродной соседки-певицы!
Это и есть пространство любви! Но оно не где-то там, оно у каждого с детства обитает внутри. Разбери свой храм и створки объятий своих отвори! Очисти себя от своего Я и тоски, порядок в движениях, в мыслях своих наведи. Встречай всех открыто, без страха, с интересом иди. И ты почувствуешь как просто быть собою самим, в гармонии с миром, в тёплом потоке дружбы, добра и любви.
Волк смотрел как удаляются вдаль от него две фигуры, статная дева и маленький гном, в обеих он был когда-то страстно влюблён, обе они превосходили по духу его, волк тянулся за ними, чуя нутром, переворачивая свои представленья вверх дном, завидуя им, кому с рожденья это дано, улавливать суть целиком, чувствовать чужое дыханье собой. Но зверю теперь всё равно, женщина и малышка навсегда покидали сей дом.
С одной он простился ещё пару жизней назад, с другой провёл всего несколько суток, бредя невпопад, на ощупь и наугад, недоедая, недосыпая, шкурой рискуя, подставляя свой зад, но встрече этой он неслыханно рад. Разбиты все окна, свергнут заржавевший уклад, сломаны стены, приручён огнедышащий гад, ветер бороду трепет и не замутнён тревогами взгляд, жизнь пульсирует в жилах, слышится гармонии лад, а это значит – пёс уже зашёл в божественный сад.
Он слышит, даже в шумной толпе, он видит, даже в непроглядной тьме, он осязает, даже то, что обитает во вне, он осознаёт, даже когда он во сне, он чувствует скрытые мотивы во мгле, находясь всегда и везде с собою наедине. Как причудливо извивается грусть, танцуя на волчьем челе! Как плавно стекает слеза, выжигая шрам на звериной душе! Как красива печаль, свернувшись в тоске!
Как память воображает детский след на песке! Драгоценные кадры вытекают через дыру на виске: капли дождя на её круглой щеке, её пухлые руки держат шею волка в кольце, её губы улыбкой играют на невинном лице – всё это лишь вспоминается мне, и всё это уходит, отмирает в моей голове. Я не собираю моменты, я живу налегке, не неся ценные драмы за спиной в узелке. Не завязывая дни в повтореньи, в приятном грехе - Жизнь неповторима в своей простоте.
Здесь сейчас небо, птицы, деревья; запах влажного ветра, шелест, сомненья; две фигуры идут вдалеке и чувство утраты сидит на плече – полный спектр ощущений движется постоянно во мне, мысли приходят и умирают, каждый звук отдаёт в глубине. Как же чудесно жить на земле! Это восторг, когда можешь всё ощущать, воспринимать и проживать, после выбросить и вновь чистым взглядом мир открывать! Себя познавать, каждый рубец на себе изучать и ничего ровным счётом не знать. Реки не текут пока ещё вспять, значит, и нам нужно постоянно себя обновлять.
Две фигуры размывались вдали, но вдруг они перестали идти, и маленькая точка начала быстро расти. Вскоре запыхавшийся, кудрявый волчонок прижался к звериной груди.
- Не уходи. – Просили желанья твои.
Я просто стою, уходишь лишь ты.
- Прошу тебя, с нами иди!
Оставив лес позади, в клетке живя, луну позабыв? Ты будешь за мной убирать и кормить?
- Нет! – ангел метнулся, губы скривив, - Извини, - в глазах отражалась душа неземной красоты, - Мне будет не хватать твоей теплоты.
Глупышка, теплота не от меня, она во всём и изнутри. Только вперёд, малыш мой, смотри. И пусть глаза твои не будут пусты.
Скорбь слезою коснулась детской щеки:
- Но мне так хочется быть с тобою, как там у воды!
А ты не хоти! Получешь лишь обрывок мечты. Не привязывай ощущенья свои, желанье «приятности» ты отпусти. Кто этот «ты», что хочет моей теплоты? Не цепляйся за счастье, миг без меня оцени. Ведь каждый вдох полон священной любви.
Чадо нахмурила две бровки-дуги.
Пушистик, ты хоть иногда приходи.
Тебе, кроха, сантименты нужны?
Её лёгкие были полны, отчаянье искало наружу ходы.
Что же, больше совсем не увидимся мы?
Ну-ну, не реви! Не жалей себя, от этого люди становятся злы. Поверь, мне очень дороги наши деньки, но, прошу тебя, оставь их там, у двери, только мешать тебе будут они. Просто дыши, просто живи. Может, сойдутся когда-нибудь человечья и волчья тропы. А, может, никогда не увижу я какой выросла ты. Но ты всегда у волка в груди, дряхлеет лишь плоть, но не единство слияний души.
Ясностью светились её очи-круги, по-взрослому они свои выраженья вели.
Перед уходом меня позови, я приду пожелать тебе добра на пути.
Хорошо. А ты, светик мой, себя береги, с открытым сердцем по свету иди, и себя, и других рассмотри, танцуй, пой и пляши, радость в себе не глуши. А сейчас, скорее беги, женщина давно уже ждёт тебя там, у старой сосны!
Детка вдохнула вечерней пыльцы.
Свободная кровь от чумы, открыта всегда для любви.
Чмокнула в нос и помчалась, оставив привкус сладкой слюны.
Открытая душа для любви, всегда свободна от мглы.
Две фигуры исчезали вдали, оставляя псу лишь следы. Что у них впереди? Какие их ждут виражи? Это не важно, это домыслы, которые ничтожно малы. Судьба отступает, когда счастье выдувает огонь из сердечной печи.
Сколько слов сказано здесь!? Сколько образов проецирует начертания взвесь!? Нужны ли они? Фразы, строчки, описанья, слова; выдумка, правда иль чья-то молва? Что скрывает буквенная пелена? Неуклюжую жизнь, сокровенные мысли или пустые сердца? Кириллица. Для чего нам она?
Слово – это ведь просто схема, тусклый намёк, неспособный передать и частицы кусок. Мы используем его для общенья, для понимания, для рассужденья. Но привычка зашла так далеко, что кроме слова уже не видать ничего. Мы вцепились в названье и не хотим включить пониманье. Нам стало достаточно слова, а не настоящего как такового. Повесили лейблы, бирки, названья и имена, а разглядеть что же под ними - уже не судьба!
За словом тянется образ, всплывая картинкой, миражом затуманивая глаз, роняя обрывки от фраз, и не разберёшь, бывает подчас – где вымысел, а где правда, реальность осталась без нас. В голове лишь мысли, проекции, сны, болтовня – виртуальное месиво жизни, и почему же так дороги нам эти слова?
Что значит «НЕБО»? Слово, которое каждый себе представляет, думая, что уж НЕБО он знает, но в действительности почти никто его не ощущает, лишь в рамках словесности, образа его воспринимает. Но разве возможно словом небосвод описать? Разве возможно через символ тайну его разгадать? Я скажу: «Небо синее» - и что? Я скажу: «Небо слоями размыто, дымкой облаков как вуалью накрыто». Уже лучше, но что из того? Не ясна суть небес всё равно! Или: «Море тёмной глубиною небо поило, солнце пряным рассветом рыжие корни пустило». Сколько ещё слов можно сказать, а главного, красоты небес так и не понять?!
Ты спросишь: «Кто это?», когда свиристит неизвестная птица, но зачем тебе эта буквенная небылица? Нельзя ли просто пением насладиться?! Но, нет, тебе требуется знать, вспоминать, чтоб записать и описать, чтоб взвесить и разобрать, сопоставить и распознать, из кладовки памяти при случае доставать, любоваться и смаковать, чтоб настоящий, нынешний миг заглушить, не понять, драгоценность мгновенья в приятной возне потерять. Когда дом горит – его нужно спасать, а не вспоминать как надобно огонь унимать, как у разных народов принято его называть, что подумает светская знать, а не оставить ли дом догорать? Прошлое дано для того, чтоб последовательно, логично считать, имея опыт, знания, склад, чтоб бытовые задачки решать, техническим навыком управлять. Но не годно оно для того, чтоб реальность осознавать, чтоб сквозь сердце весну пропускать. Ты смотришь всё время назад, не давая нынешнему себя заполнять.
Оставь теорию, позволь настоящему тебя навещать, позволь жизни тебе диктовать, когда и как поступать. Выбрось весь общеобразовательный мусор, посмотри как без него просторно и пусто! Ты помнишь, наверно, что корова даёт молоко, что в Африке людям жить не легко. И что с того? Эти знания не показывают нам ничего. Воображенье нужно лишь там, где нет восприятия, близости чувств; знания нужны лишь тогда, когда ты бесчеловечен и пуст. Рассужденья и выбор включаются там, где отключён природный радар, когда ты не чувствуешь что пред тобой, истинный путь иль ложный узор. Когда утрачена Связь, слова и образы вступают в неоспоримую всласть. Когда для вибраций вселенной твой разум закрыт, тогда тебе пригодятся анализа и логики щит, чтоб противостоять силам, именуемым Жизнь.
Я не знаю, я ощущаю, каждый раз щёку под ладонь подставляю, потому что я доверяю. Чувства прошепчет, если опасность пробежит между нами. Мгновение душой осязаю и никогда не теряю, даже когда меня ударяет. Нет смысла помнить или знать об ударе, когда я принимаю, любое намерение заранее я ощущаю, и твой удар я предотвращаю. Нет надобности записывать, в страхе разум теряя, кто или что угрозу для меня источает, моё сердце подскажет, оно настоящее распознает.
Как поток в ручейке – вода в нём всегда свежа и нова, перетекая с камня на камень, она чиста и жива.
Если для тебя история волка эта лишь куча слов, болтовня, ерунда; непонятные бредни, теория и трескотня; повод злорадствовать, спорить или язвить; то, что стоит за словами, не поняв, осквернить - тогда всё напрасно, ты зря прочитал больше сотни страниц, потеряв смысл где-то между вялым сюжетом и размытости лиц. Придирается к слову редактор, учитель или юрист, здесь же совсем другой алгоритм.
Ни для развлеченья, ни для умиленья, ни для оскорбленья открываю здесь душу свою, а чтоб обличить на бумаге нашу пустую тюрьму, чтоб помочь нащупать шажочек за тьму.
Не сказочник я и не плебей, обличаю чувства и мысли в костюм fairy tale. Я не знаток и не доктор, я не герой и не промоутер. Я не выше и не ниже тебя. Это всё не для «Я». Не учу и не ворчу. А лишь раздуваю искру. Глоток жизни внедрить в твоё сердце хочу. Чтоб вызвало бурю, цепную чуму. Чтоб сказал ты: всё, хватит, жить по-старому я не могу! Кто я такой? Я сам не пойму…
Так зачем мне слова?! Отвечу. Пока не проснётся чуткая, живая душа, я буду словами мучить тебя. А когда в словах отпадёт любая нужда, без посредников разговор случится тогда, и ты услышишь как щебечут молча сердца. Жду тебя здесь, в тишине, у ручья.
Густым туманом времени вымазаны те дни, едкой пылью припорошены часы, и лишь пустые качели раскачиваются на волнах прошлого. Теперь она не смотрит с восторгом на солнце, не разговаривает с ветром и не бродит в лунном потоке искрящихся звёзд. А он не разговаривает с людьми, не ловит удачу за хвост.
Жизнь для каждого рисует картину, изворачиваясь под каждый запрос. Так почему же мы ещё в мире жестоких законов, кровожадных игр, несбывшихся грёз? Кто нам мешает освободится от слёз?
Я не шучу, я всерьёз. Волк и малышка остались там, меж чудес и берёз, а настоящее имеет запах жжёных колёс, привкус горечи и отраженье измученных поз.
Но я всё ещё вижу это тёмное небо…
Счастье здесь – а не где-то.
Так заканчивается эта легенда, и так начинается твоё возвращение в детство.
К О Н Е Ц
Послесловие
Сказано много, а конца не видать.
В ту ночь в старом доме мне не спалось, лежала в постели и прислушивалась к стуку шагов. Я знала – они готовятся к ловле волков.
Здешние люди не могли уберечь от звериной стаи коров, а, отпугивая дикое племя, кто-то из деревенских зацепил лесной собаки пушистый покров. С этого всё началось. Стая взбесилась, затаив обиду и злость. Разорялись курятники, опустошались свинарники, по ночам раздавались звуки, леденящие кровь, иногда незваные гости пробирались даже под человеческий кров. На рассмотренье властям была отправлена сельская просьба об отстреле волков.
Я работаю в конторе по защите животных почти 8 годков, и обычно такие дела решаются не в пользу серых хвостов. Но мы провели штурм чиновьих голов, и решено было просто солью пугать чужаков, пока событие одно не стряслось.
Мы приехали в этот край лесов и лугов, недалеко, кстати, от родины моих праотцов, чтоб проконтролировать движенье антиприродных борцов. И вроде бы всё ничего, но перед самой «зачисткой» мы в капкане нашли волчоночка одного. Кто расставил их и для чего? Этим уродством уже не пользуется в мире никто!
Сквозь вой и нытьё мы всё же достали его, детёныша с разбитой в щепки передней лапой-рукой. Он был слаб, на моих коленях сразу обмяк, обвис мягкой шёрсткой будто тюфяк, но лизнул боязливо мой разжатый кулак. И в эту секунду воздух иссяк, из чащи к нам выбежал монстр-вожак. Он без разбора кинулся в гущу людей невпопад, попадая впросак, скаля зубы под наморщенным носом, страшный красавец и здоровяк.
Один мужчина, хороший парень, немного чудак, не дал волку ходу, преградив дорогу ему второпях, наугад. Он нас от гибели спас, взяв удар на себя, приняв убийственный пас. Перед смертью он сказал, что видел одну лишь огромную пасть, которая во всю прыть меж деревьев неслась. Нам же видна была только смелого мужа спина, звериный скачок, зверский рык – мгновенье – в кровище земля и храбрец лежит без лица.
Тут же послышалась громом пальба, взлетела в небо стая каркающего воронья, а разъярённый волк улепётывал прочь от прицела ружья. Парень мучился с раной ещё минут пять, а после скончался на месте, за сохраненье другого свои годы отдав. Смерть проглотила его как удав. Лучших людей принимают без прав.
После трагедии, наше «зверолюбие» вдрызг разругав, «серьёзные» дяди установили: покончить с проблемой, местных волков расстреляв. Их не интересовала жизнь поселенья и мёртвое тело у нас на руках, им нужно было средь опасной природы землю пометить и застолбиться, свою силу и власть доказав.
Ну так вот, в ту ночь в старом доме мне не спалось. Я знала – там, в тёмной чаще лесов, брызжет адреналин из мозгов – там, заперев чувствительность на засов, идёт охота на волков.
Я слушала: сначала была тишина, поглощая все звуки, расширялась она; потом раздались выстрелы, лай, треск кустов и беготня, неразличимые команды и крики, обычная при загоне зверя возня. Но я лежала мускулами не шевеля, напряжение тела отправив к ушам, старалась не сглатывать и не дышать. Почему-то мне очень нужно было всё про ловлю узнать.
Последний «Бах!», и душа замерла, в этот миг свершалась чья-то судьба!
Нелепая пауза, заминка, перезарядка ружья; вдаль ушли от слуха охотников голоса. Я была сама не своя. Почему это так волнует меня?
Так продолжалось ещё с пол часа, волкодавы двинулись в глубь, остатки стаи гоня, в село вернулась прежняя музыка ночи и трескотня. Но они не могли успокоить меня. Рядом не было никакого намёка на приближение сна.
Сквозь распахнутое деревенского дома окно проникал морозной осени ветер, было холодно, а мне всё равно. И тут я заметила огонёк, светящий на заключённое в раму стекло, он то гас, то зажигался, может быть рядом, а, может быть, далеко. Любопытство верх надо мною взяло, я выбралась из кровати легко и, стоя в ночнушке, босиком на ледяном, скрипучем настиле, глядела во мрак, что было силы. Палисадник искрился под лунной дугою, а там, в лесу, за дорожной грядою, прядь из мигающих ярких огней тянулась в чащу рекою. Будто звала меня за собою.
Я оделась, замоталась шарфом и, спрыгнув с завалинки, направилась к лесу на зов. Что тогда со мною стряслось? Не знаю, мысли отшибло, включился «авось», хотелось вырваться из знакомого мира, где всё решают страх, привычка и злость. А что случится со мною – думать как-то и не пришлось.
Средь поседевшей травы, хрустя пробираясь, меня вели фонари, в царство стволов приглашая. То тут мелькнёт светлячок, то там, меж ветвей, блеснёт маячок. Что меня ждёт? Награда или крючок? В голове открыт родничок, шестерёнок не слышен щелчок, лишь осязанья толчок, меня «туда» безумно влечёт.
В тот час мне казалось, что меня в сказку, шутя, завлекают, а маленькие светлячки мне путь освещают, в волшебный замок-пещеру меня провожают. Почему я тогда не боялась, сейчас не понимаю, но припоминаю, что чувствовала будто меня обнимают, словно тонкие нити меня оплетают, согревают и направляют, страхи и тревожные мысли прочь отгоняют. Наверно, эмбрион так себя ощущает, когда воды и кров в материнском тепле его оберегают.
Внезапно всё оборвалось. Померкли огни, остановиться пришлось. Волшебство притухло и унеслось, опасенье по нервным узлам разнеслось. Факт – я стою одна в окружении леса, не видать ни бельмеса. Пар изо рта, пришла неизвестно куда, что дальше, шальная звезда?
Шорох заставил напрячься глаза, осторожно шагнула туда… где чьё-то дыханье вырывалось, хрипя. Боже, спаси, дуру, меня! Что твориться за той ширмой куста? Что за ерунда? Я это вижу или зрение меня разыграло, шутя?
Шарик меха меж деревьев скакал, похожий на зайца комочек вокруг центральной фигуры ушами махал. Будто воздуха ему нагонял. Чёрт возьми, да это шакал! Лежит на земле, а в груди свистит ураган. И, кажется, он меня увидал. Ай-ай-ай! Чтож ты стоишь, любопытная баба, давай скорей убегай!
Видишь ли ты это тёмное небо?
Словно голос в голове прорезался чей-то.
Какая сегодня прекрасная ночь! А ты думаешь лишь как бы беду превозмочь. На очи надвинуты шоры как у всех двуногих точь-в-точь. Расслабься. Возьми проблемы, мученья и выкинь их прочь. Здесь никто не тронет человека безумного дочь. Посмотри же, как удивительна ночь!
Я послушно запрокинула темя, забыв о происходящем на время. И, о чудо! Огромное звёздное небо повсюду! И тишина, и церковное пенье как будто, и дыханье замерло во мне на секунду. Что-то великое обрушилось грудой. И зачем была паника, бег по закрытому кругу? Зациклилась, а тут такое обыкновенное чудо! И почему я так давно не замечала, что твориться в округе? Ведь в детстве я часами разглядывала небо сквозь оконные шлюзы. Какая-то мощная сила влекла карапуза. И почему я забыла об этом божественном блюзе?
За спиной я услышала болезненный вопль лежавшего пса. «Да он ранен!» - посетила мой умишко мысля. Так, так. Что-то с дикой собакой не так. Отверстие в брюхе, скорее всего и в лёгких дыра. Я разорвала на полоски ленту шарфа. Вдруг из-под волка шмыгнула змея! Но почему-то это никак не задело меня. Спокойная уверенность мне помогла, я забинтовала несчастное тело как учили и как была способна ледяная рука, но вряд ли волк доживёт до утра. Он же всё время смотрел мне в глаза, пока я возилась с приготовленьем жгута.
Милая девочка, славная кроха, ты вновь не испугалась зверя чумного.
Это был он. Волк говорил глазами со мной! Какой-то дурдом.
Ты не помнишь. Это не страшно. Ты не ощущаешь, вот это важно.
В звериных зрачках отражалась луна. И зачем я полезла в эту ночь из окна?! Сейчас бы уже крепко и сладко спала!
Сколько же мыслей роится в черепной коробке твоей?! Размышлять посреди сказки не лень?
Ой, из-за стволов показался олень. Держит дистанцию, не шевелясь, словно пень. Что он забыл рядом с псом, дуралей?
На границе миров, ты никак не снимешь оков. Не суди то, что есть, отпусти словесную взвесь, позволь вещам вершиться самим, не взвешивая в граммах звёздную пыль.
Кто-то мою охрану сломил, мне так надоело думать: «Что я делаю здесь среди древесных вершин? Я что рехнулась: слышу голоса раненных псин?» В тот миг мой «комментатор» меня отпустил.
Свободная кровь от чумы, открыта всегда для любви. Перед уходом меня позови, я приду пожелать тебе добра на пути.
Щелчок. Сальто. В уме кувырок. Выстрел. Вдребезги разбит мой привычный мирок. Чпок! Словно цветное кино ударяет в висок. Маленькой девочкой обернулся сознанья кусок. Передо мной тёмный лес, страх и сверкающий доблестью волк.
- Неужели всё это действительно было?
Он посмотрел на меня так ласково и немного уныло:
- Пусть это будет история становления нового мира. Правда или преданье, без разницы, кроха, всё это только слова. Только неподдельная истинность среди историй важна. В столкновении с реальностью жизни ответ преподносит только твоя голова, не ссылаясь на чьи-то там мысли и бредни, тем более такого старого волка как я. Узнай всё заново, а узнав – потеряй, и снова действительность новую, мгновенно рождённую по крупиночкам познавай. Не будь жадной. Миг до костей проживай, чувствуй всем существом, выплёвывай и отпускай. Старую шкуру, содрав с себя, в огне, не жалея, сжигай, душу свою обнажай. По отношению к каждой секунде вновь и вновь умирай.
- Невероятно! Будто существую взаправду! Открыв непостижимую тайну. Будто до встречи с тобой всё наносное! Праздники, будни, проблемы, мечты – всё пустое! Я только сейчас поняла, что нас всегда было двое. Как же могло произойти со мною такое?
- Очень просто. Давление общественного строя. Нас вынуждают отгородиться, якобы для выживанья стену простроив. Якобы «личное пространство» должно быть у двуногих, закрытая территория от взглядов тревожных. Двигаясь в сфере, в вымышленном пузыре, мы уже не чувствуем, не замечаем того, что происходит вовне. Мы чужие друг другу даже в семье. Не видим этого неба, зацикливаясь на себе. В действительности же, нас ни двое, ни трое, мы – скопление капель большое. Каждая капелька неповторима: дерево, женщина, - в священном потоке едины. Только сливаясь с другими, соединяясь с «чужими», наши глаза не мёртвые, а живые. Лишь соучаствуя с явью, мы не лжём, мы друг другу родные. Мы всё время за реальность решаем, боремся с ней, обиду вкушаем: «Идёт дождь - но он не должен идти! Ты врёшь - но ты не должен против меня паутину плести! Я злюсь - но я скрываю это за маской мирового судьи! Это такое, а должно быть такое! Ты не понимаешь! Горе какое!» Мы всегда вне реальности, мы находимся в мифе, подгоняя действительность под наше представленье о жизни. Да кто мы такие? Мы – несчастные, закованные в своих легендах о мире.
Из его лёгких скрипы сиплым ветерком выходили, соки землю питали, повязку тёмной жижей мочили. Бороться с собою не было силы, я просто слушала, что мысли во мне говорили:
- Я всю жизнь спасала зверят, а сегодня они человека убили. Почему вы так поступили?
Ответил негромко мне сизый:
- Ты защищала наш образ, а мы его развинтили, твою выдумку не подтвердили. Ты уж извини нас за то, что мы, звери, такие. Мы не правильные, мы просто живые, реагируем на колебанья людские.
Волк – теперь редкость на густонаселённой земле, всю еду хищного зверя человек оставил себе. Где козочки, олени и лани, где быки, глухари и фазаны? Зачем же вы их уничтожили и распугали? А тех, кто выжил по клеткам-хлевам разобрали! На экосистему природы вы просто плевали, «хлеб насущный» у диких зверей отобрали. А после голодных псов всех расстреляли, чтоб глумиться над землёй не мешали, чтоб о задумке всевышней не напоминали. Возомнив себя учёными и богами, сами себя вы «достали». Кто теперь залечит кровоточащие раны? Что ж вы стоите как истуканы? Пальцем друг в друга тычете, чтоб сбагрить вину на рядом стоящего с вами? В бреду самомнений вы сами себя потеряли, и теперь мы все вымираем.
- А что же случилось с теми волками?
- Собаки долго по моим ложным следам ту стаю искали. В ней семья из двух взрослых и старших братьев с весенними сыновьями, одного из них вы подобрали. Но все они ещё утром хвостища поджали, им больно, они Человека предали, страх и ненависть их обуяли, но голосу чести все они вняли, в другие леса убежали. А я запутал их след, чтоб охотники ненароком их не догнали.
- Но в тебя же стреляли…
- Бывает. Лапы старого пса отказали, вот меня и поймали. Семь пуль мимо меня пропищали, не вонзаясь, а лишь слегка задевая. Больной оказалась восьмая, та, что меж рёбер брюхо мне раскромсала. Но это ладно. Змей плеснул в меня ядом, этого хватит, чтоб немного побыть с тобой рядом. Главное – «душу» мужики отвели, целы остались волки «мои», и, напоследок, обрушилась Ты! Маленький демон неземной чистоты.
Мне улыбнулись его очей уголки. Всё смешалось, в моих мыслях просверлили круги:
- Получается, что всё бесполезно! Вся моя жизнь, все желанья успеха! Каждая нить, диктующая мозгу как жить, чтоб держаться ровно и плыть – получается всё это миф! За что же мне теперь браться? Как быть?
Он смеялся, я это знала, а мне хотелось завыть.
- Попробуй без мысли, без смысла, просто пожить! Без представлений о долге, просто спать, есть и пить! Не быть! Эго, «себя» отпустить! Сдаться реальности и настоящее полюбить! Откуда ты знаешь, как в природе всё должно было бы быть? С чего ты взяла, что «по-твоему» кино будут крутить? Мы не марионетки, чтоб по твоему сценарию жить. Позволь реке тихо плыть. Ничего не зная, лишь наблюдая, счастья испить. Свободу в душу впустить. Тогда реальность сама к тебе постучит, намекнув как поступить. Доверься. Почувствуй. Или ты хочешь новых инструкций, чтоб обновлённую версию в голове запустить?
- О, нет! Я снова пытаюсь в программу себя заключить! Эта паранойя вообще способна пройти?
- Хм! Не знаю. Смотри! Изучай себя изнутри. То, что ты думаешь, считаешь и ощущаешь – является ли всё это неопровержимым фактом настоящей дей-стви-тельно-сти? – его слова скрежетали в груди, но он продолжал, убивая «мой мир» по пути, - Просто смотри. Изучай, исследуй, иди. Как рождается мысль? Как спорит она с настоящим, веря в единственно верный девиз? Откуда ты знаешь, где верх, а где низ? Это реальность или взбалмошной девы каприз? Что бы ты слышала, без жужжанья помех у себя в голове? Что бы ты делала, без мнений, что должно быть на земле? Что бы ты видела без соринок на своём оконном стекле?
- Это тёмное небо. Это всё, что сейчас видится мне!
- Это всё. Красота проявляется лишь в тишине. Движение не от идей, движенье, что в пустоте, тогда действительность прошепчет тебе, куда тебе ступать в темноте. Это так потрясающе – быть без груза, быть налегке, быть частью вселенной, быть с моментом наедине! Что внутри, то и вовне, что во мне, то и везде. Божий мир утопает в добре, только мы закрылись от света в грёзах о мире словно в тюрьме. Смотри лишь как мысль вмешивается, рисует пейзажи во мгле, не соглашается, спорит, заявляет «А МНЕ!!!».
- Даже когда мир в огне и войне?
- А мир каким-то другим мерещится в грёзах тебе? Где все смеются, в восторге трясутся, уважают каждую тварь на божьей земле? Что фантазирует малышка себе? Какой мир ты сопоставляешь настоящему миру или судьбе?
- Значит, пусть этот край тонет в боли, борьбе? Лишь бы не спорить с тем, что действительно есть?
Волк помолчал, присутствуя здесь, разгоняя спокойным сияньем мою тревогу и спесь:
- Это тоже легенда: «я - отделённая от других живущих планета; делайте, что хотите, я всё равно уйду от ответа». В чём суть человека? Мы либо ничего не хотим, либо яростно землю грызём, пыжась что-то найти, сценарий жизни свой воплотить. Нам либо безразлична белая розочка эта, либо нам нужно её изменить, как пелось в песенке где-то: «Мы красим розы в красный цвет, другого выбора у нас нет». Увидеть розу как таковую – это то, что бог нам дарует.
- Но всё же, как же с насилием быть?
Голос со свистом из лёгких летел, но волк будто пел, над каждым словом с любовью корпел:
- Слушай себя и узнаешь ответ. Ты всё сказала, совершенный мой человек. С насилием нужно лишь быть, просто смотреть, не ругать, не винить, видеть его ядовитую нить. Насилие начинается не из внешней борьбы, не из мирового конфликта-войны, насилие здесь – у каждого зверя в груди. Воля, самобичевание и самоконтроль, с детства привыкшие делать то, что должны, мечтая украдкой наслаждаться тем, что хотим. В каждом из нас живёт Гитлер, Иван Грозный, Джек Потрошитель и киллер. Так уж эти люди плохи? Не суди, на себя сперва погляди. Кто заставляет тебя рано утром вставать, мыть посуду, стирать и убирать? Кто диктует тебе: «Сейчас улыбнись. Здесь пониже нагнись, чтоб тот парень, опьянённый телесным форматом, исполнил каприз. Водкой в обществе «нужных» ты отравись, ведь ты же хочешь двигаться в высь?!» Ну и кто же тут монстр, кто террорист и нацист? Кто же бессердечный, коварный авантюрист? Чем твоя жестокость к себе лучше их извращений, обращённых вовне? Когда ты научишься жить не из-под палки, когда перестанешь играть с собой в прятки, тогда ты и насилие в мире поймёшь, ведь это наша общая, жгучая вошь. Действуя не из приказа и боли, не из желанья и воли, просто идя и творя по любви, только тогда чисты и понятны будут маленькой девы шаги, и от тебя, как от капли воды, будут расходиться круги, сияние доброго сердца заденет других, их души проснутся, потянутся к свету трепетной гущи лучи. Но свет – это не ты, свет он во всём и внутри. Ты просто им покажи, что возможно жить из любви. Дремавшее чудо в каждом зажги, тепло – это что-то вроде чумы! Но без неё мы не выйдем из мглы.
- Да, как же я ужасно несовершенна! Во мне почти никогда нет этой святой доброты!
- Ч-ч-ч! Кто говорит со мной из темноты? Это «вельможка», что кладёт себя на весы, расчленяя себя на кресты? Куда спряталась Ты?... Мне тяжело произносить, мне уже предлагают отплыть… Но я хочу донести. Мы ничего не должны! – он сипел, как заезженный виниловый пластик кряхтел, - Ты пойми, за «уши» к идеалу себя не тяни. Всё как есть, остановись, прислушайся к сердцу, жадность эга прими, расслабься и отойди, позволив реальности быть, а после по-новому, без «себя» на окруженье взгляни. Что там, впереди? Все действия прозрачно чисты. Чувствуешь как шевелятся руки твои? Как бегают честолюбивые планы-мечты? Нет в мире сильней красоты, чем увидеть подводные камни свои! Смотри на себя и люби, я дарю тебе мой последний вдох теплоты, а ты, ангел мой, его разнеси, чтоб не были души пусты, чтоб достали сердца глубины, чтоб глаза были счастьем полны, чтоб выползли люди из тьмы.
По его клыкам струйки крови текли, а в зрачках трепыхались огни. Испуг мыслью прокрался в мозги: «А вдруг он навсегда замолчит?!»
- Нет! – рвалось из груди - Не молчи! Говори!
- Т-с-с. Ты же в лесу, будь добра, не кричи. Ты уж прости, говорить я не могу… голос несёт в хрипоту…- в его лёгких свистело надрывно, он силился выдавить звук, не считаясь с тяжестью мук, но тот лишь шумел клоками обрывно, переходя, шипя, в немоту.
- Отдохни, славный пёсик, я сейчас тебе помогу, – я ринулась было к повязке на ране, что намокла от волчьих соков, но он взглядом окинул мягко и в тоже время сурово: не надо рывков, можно немного воды.
Я собралась уже на поиски лужи, но тут из-за кустов неуклюже, появился из тыквы бидон с родниковой студёной водой. Я пригляделась: кто же прячется там за травой? Маленький, с седой бородой. Неужели?! Это был гном! Не думала, что гном – он такой. С честным взглядом, симпатичный, без горбинки, статный, прямой. Хотя, кто мне сказал, что гном – он другой?!
Со скрежетом воду глотая, в основном попросту её проливая, волк шептал, не унывая:
Как же прекрасны лики земли! Здесь витают ароматы смерти, юности и любви. Ты слышишь, кукушка отмеряет шаги?
- Не уходи! – надрывались губы мои.
Когда-то я уже это слышал. Милая кроха, ты не грусти. Ты так совершенна в нежеланьи терять «доспехи» свои, костыли, на которые опираться сможешь безболезненно ты. Но жизнь происходит, не разбирая желанья твои. Дай настоящему происходить! С чего ты взяла, что я «должен» быть?
- Не хочу отпускать…
Я твой костыль? Опираясь на меня, сама будешь без сил.
- Что там, за дверьми?
Узнаем. Интересно? Со мною вместе умри!
- Как это, хоть расскажи?!
В путешествие я собираюсь, в сказочный мир я возвращаюсь. Здесь чудесно, но я обновляюсь. Закончился трип, то, что было мною, теперь умирает, всё тяжёлое, ветхое само отпадает, нутро от телесных оков освобождает. Великое таинство – смерть, для тех, кто живёт и ощущает. Каждый вдох мы умираем, снова рождаемся и вновь полной грудью вдыхаем. Ничто так не возбуждает как смерть и рожденье, одной волшебной песни сплетенье. Появление – жизнь – увяданье, сверхмощного заряда старанья. По сути, есть только миг, в котором жизнь и смерть тесно слились. Прошлое – в прошлом, будущее – ещё не настало, настоящее – это процесс умиранья. Это кульминация, страсть, конец возрастанья. Был прекрасный закат, я любовался, он прошёл, и я этому рад. Было слово в пространстве разлито, было потрясающе чутко, красиво, но кончился звук, исчез перезвон, и в тихом таинстве рождается очерк другой. Я вижу тебя, ты бесконечно мила и этот миг умирает, шутя, твой образ с собой унося. Чтобы Жить, важно каждый вдох умирать, прошлое, злобу не тащить, не цеплять! Ведь только свободное, чистое эго может жизни внимать, только новое, свежее сердце может открыто радость встречать! Ведь это здорово – себя потерять, по отношению к каждому дню, к каждому слову, поступку, движенью вновь и вновь умирать! Что наше Я? Мысли, характер, вера, молва? Пусть наша личность умрёт, тогда и откроется небесных высот поворот, тогда и счастье забежит на часок. Но ты ничего не держи, кто-то придёт, что-то уйдёт – это и есть живительный оборот. Чтобы ты жила, твоё Я должно умереть. Мой волк умирает, твоё тело живёт, моя суть воспаряет, твоя пока освободиться мечтает. Тотальная свобода – это настоящая смерть, свобода при жизни возможна, когда ежесекундно в тебе умирает «зацикленный» на себе человек. Король не может безвозвратно уйти, его дело – охранять тебя от напастей судьбы, но твои мысли будут чисты, когда станешь осознанным ты, понимая «вельможки» пути, не давая ему на шее расти. Желаниям «я» не верь, разгляди, посмейся и отпусти. Люди мертвы, потому что боятся слова «умри», страх сковал изнутри. Но это здорово, ты погляди! Мы же в раю! Бессмертие в смерти, мы всегда будем рядом идти. Феликс из пепла новым птенцом восстаёт, лишь умирая, он вновь оживёт.
- Но ты не воскреснешь!
Как знать? Иногда робким ветром буду тебя навещать. А сейчас давай не будем болтать. Только молча, без мыслей можно целостно умирать.
- Умирать - не терять?
Умирать – значит, возобновлять! Всё выбросить и налегке танцевать. Но как же хочется нам удержать! Поймать, закрыть и зажать! Так смешно за нашим Хранителем наблюдать! Рассмотри эту жадину, скрягу, зазнайку и короля. Как же эта персона бесконечна мила! Она оставит тебя, когда ты позволишь быть ей, любя. Она умрёт, приходя, когда перестанет влиять на тебя. Умри же, снежная королева моя! Пусть воскреснет божье дитя, с каждой секундой меняясь, с каждым жестом умирая и воплощаясь, с каждым вдохом смеясь и разоблачаясь.
- Я не знаю… Но я постараюсь.
Хм. Я в тебя всё больше влюбляюсь. И от старающегося «я» я избавляюсь! Пусть твои идеи и цели тоже умрут, ведь это жутко тесный хомут. Вижу, твои губы не лгут, просто очень туго наложен обществом жгут. Я люблю тебя, мой доверчивый друг. Пусть хоть сейчас мысли о шкуре подальше уйдут. Давай просто посмотрим с какой благодарностью кончается ночь, как волшебно тёмное небо уносится прочь, каким восторгом наполнена новая кровь, с какой радостью рассвет проникает под мрачный покров. Всё это Любовь, про которую у дряхлого волка не находится слов. Умирая с луною, впустить свежее утро готов. Гляди, как прекрасна смена миров!
И правда, небо окропилось светлой дугою, насыщенный сизый размывался блёклой совсем полосою. Странно, раньше до этих чудес мне не было дела, а теперь любуюсь, затаившись, с придыханьем, моргая несмело. Давно уже не было так хорошо, уютно, душевно, тепло! Но это после до меня как-то дошло. А тогда я не думала вовсе, не измеряла выгоду в росте. Просто смотрела на рассвет за дремучей спиною, просто слушала пение птиц над головою; просто ощущала утренний воздух кожей, лицом, забыв совсем о существованьи своём.
Вот запах кислой ели несётся по ветру, вот шорох листьев слышится где-то, вот звезда падает за древесные силуэты. Ты это видел? Может, это комета? Волк?.. Там, на небе…
Хрустящая тишина.
Жаль, ты не увидел представление это.
Волк лежал, вытянув лапы и хвост, на боку; весь в липкой жиже, в своём же соку. Его глаза зачарованно отражали луну и улыбались непонятно чему. Я ладонью закрыла веки ему. Было вовсе не грустно. Но почему? Будто проводила приятеля в далёкую, но родную страну, будто рада за него, за себя, наяву. Сижу в одиночестве в холодном, предрассветном лесу и улыбаюсь. Почему – не пойму. Будто только сейчас поняла, что свободно дышу, будто только здесь осознала, что в настоящем живу.
Прощай, славный пёс. Встретимся, может, в раю. Я к тебе на свиданье приду. Когда тьму в себе разгребу
Глажу мягкую шерсть, пальцы утопают в меху.
Добрый волк, век бы прижимала к коленям морду твою, но я, пожалуй, пойду. Мне ведь ещё предстоит окунуться в самую мглу. Душой тебя обниму и скажу: быть добру, быть добру.
Из-за дерева вышел гордый олень, ждавший в чаще развязки, прячась от меня словно тень.
Я знала: он отнесёт волка к морю, на растерзание чайкам голодным, такова хищника последняя воля – быть слизанным на рассвете кромкой прибоя.
Мы ехали по загруженной трассе, мой друг заехал за мной и теперь мы рвались прочь от ненастья. Железо и пластик машины, огни габаритов, высокоэтажки-дома, линии передач, провода и серое небо над ними. В окна лезут клиники урологии и хирургии: «Отрежем ненужное, чтоб вы были красивы!»; мотели, кафе-бары, пивные; бензоколонки, заводы (дымом чадящим дурные); мега-центры, ангары, уродливые стройматериалы. Вывески и прейскуранты с билбордов манили: «Сейчас же сделай подарок любимой!», «Заходи в нашу баньку! Сбеги с друзьями от женщин ревнивых!», «Купи холодильник спортивный! Ты ешь, а он считает калории!». Мило!
Люди едут, ходят, летят, и все бесконечно чего-то хотят. Спать, есть, заглянуть в туалет; стать балериной, спариться, подключить интернет; встретить джина, надраться, увидеть себя в заголовках газет; купить океанскую яхту, помыться, стрельнуть сигарет; приблизиться к римскому папе, кастрировать пса, иметь гуся на обед… Сколько же в нас тщеславия, лени, эгоистичных надежд?! Уныния, боли и жажды побед! Какой это бред. Если б могли, мы бы вовсе не рождались на свет. Ведь он не даёт нам долгожданных утех! Как не справедлив к нам этот божественный свет! Здесь всё не так как хотелось бы Мне!
Жизнь как есть мне не нужна, лишь Моя проекция мира стопроцентно важна! Я знаю, как быть здесь должно! Но люди не подстраиваются под мою верную схему, им всё равно! Здесь не должно быть убийств и мучений, на земле должен быть рай любви и всепрощений. Но пока они убивают, я грызусь с ними, ведь они не понимают! В порыве доказательства правды я могу треснуть убийцу кувалдой…
Я всё знаю, мне все должны: от президента до молекулы бубонной чумы. Ведь я в курсе как обстоят дела на земле. Я считаю, что могу судить о других и о себе. У меня встроено «мерило» где-то внутри, в голове. Я имею право рассуждать о вражде и войне. Бюрократы не должны деньги народа себе забирать, охотники не должны диких зверей убивать, он не должен свинку в тарелке своей расчленять, ты обязан моё настроенье понять, пожалеть, поддержать, только не надо мне в угоду цветочки срывать, растенья не должны из-за меня умирать!
Боже! Добро пожаловать в ад! И эта шарманка в моей голове круглосуточно вертит приказы на дьявольском вертеле! Я не только имею шаблон для поведенья других, я и для себя придумала образ из верёвок тугих. Если прислушаться, то что обнаружится? «Вставай, на работу пора», «Хреново выглядишь, замажь этот ужас, чтоб не пугались люди тебя», «Не ешь мучного, а то потолстеешь, итак уж скоро в юбку не влезешь», «Улыбайся, флиртуй, ты же умеешь. Ты же не хочешь потерять то, что имеешь?!», «Ты видела, как он на тебя посмотрел? Он ошарашен тобою, он остолбенел! Отмотаем, просмотрим сцену ещё раз. Ага-ага! Ну, точно! Он от тебя офигел!», «Гадина! Как ты сморозить такое могла! Всё, теперь пропала твоя голова!».
Террор! Рабство! Война! Я никогда не бываю одна. Дурдом не снаружи, он нигде, он во мне. Я позволяю этому «Я» приказывать, паразитировать у себя на хребте. Жизнь под диктовку, в плену характера, инструкций, идей. Я сама кручу колесо бесовских затей. Я монстр и мученик в едином лице.
Раздвоение личности – это фигня! Знали бы вы, сколько разных «я» живёт у меня!
Но теперь мне интересно понять: кто этот Я? И, к счастью, этого я никогда не узнаю, ведь я всё время меняюсь, поэтому я лишь наблюдаю. Выглядит это примерно вот так:
«Реальность: идёт дождь.
Мысли: когда же эта слякоть пройдёт?
Осененье вспышкой приходит без слов, что-то вроде: я бог? я знаю, как быть всё должно? я решаю про всё? такая зануда – даже смешно!
Реальность: идёт дождь, и девушка хохочет до слёз»
И так абсолютно во всём: в горе, в экстазе, наедине и вдвоём. Я восхищаюсь собой, слушаю мысли, вползающие в черепную коробку без спроса гурьбой. Но я не верю в этот дурдом, ведь это лишь умопомрачающий сон. Следуя внутренним побуждениям и ответным порывам, я слушаю свои голоса, но они лишь путают, отделяют от меня Небеса. Есть безмолвный, горячий позыв, а есть холодная, болтливая голова. Как же на самом деле редко она мне для жизни нужна! Даже гнев и обида – просто плоды моей головы: я злюсь и обижаюсь, когда происходящее не укладывается в мной придуманный мир. Задержали поезд – я злюсь; не поздравили с днём рожденья – я огорчаюсь, слёзы сдавливаю, еле держусь. Но всё это чушь! Это лишь мои представленья, стереотипы, сужденья. Но разве жизнь обязана сложиться именно так?! Разве не проще довериться данной минуте, войти в дверь, а не ломиться в косяк?!
В порыве же – всё по-другому. Есть жизнь – есть ответ, всё по-простому. Упал человек – стремленье ему хочет помочь, и это верный ответ, если голова не прикажет нам «прочь»! Появляется мысль: «А оно тебе надо? Может, он наркоман или всю ночь бухал до упада или сбежал с гей-маскарада! И что скажет прохожий, бегущий по офисам люд, что тут на перекрёстке странная пара, видимо, хорошо поддают! А если в ментовку ещё загребут! А если прискочат друзья-наркоманы и просто убьют! Что ты?! Спасайся! Капут!» А человек просто упал, а ты от ответа сбежал, побужденью воплотиться не дал.
Как говорит волк, мысль действительно нам очень нужна, но её часть в нашей жизни неимоверно мала.
Мы ехали с другом по загруженной трассе, в пучине раздора и людского несчастья. Вдруг солнце из-за тучек оголило чело, прильнув к автомобильным капотам открыто и горячо. И стало так вдруг светло и легко! Солнце золотило покрышки, зеркала, рвалось сквозь стекло, озаряло недовольные, нервные мины, согревало скрюченные, уставшие спины. Всех, кому в жизни не повезло, всех, до кого счастье ещё не дошло. Мы так одиноки в этом индустриальном, развитом мире, в комфортной и стильной машине, в теле замороченной женщины или мужчины, в сердце, забитом и нелюдимом – но в этих лучах мы все невозможно красивы!
Мой друг закурил, наполняя салон едким, никотиновым дымом, он думал только о том, как обогнать детище ЗИЛа. Заводы, пни лесов и равнины – весь мир проносится мимо, а он в своём мираже как за витриной, слышит только свой голос ревнивый, давит на «тапочку», чтоб быть первым, всесильным. Как же эти желанья понятны и примитивны! И, между тем, так по-детски наивны! Ты прекрасен в этом напряжённом порыве, ты совершенен с зажатой в азарте скулою, мой милый!
Он обернулся, почувствовав взгляд мой пытливый.
- Ты чего?
- Любуюсь тобой, мой реактивный!
В непонятках он отвернулся, но уголками губ улыбнулся, мир, наконец, развернулся.
Что было, что будет – пустое, сейчас я просто рядом с тобою.
Помню, как волк мне сказал, когда отвечать на мои вопросы о жизни устал:
- Живи так, будто каждый рассвет является первым, будто каждый твой шаг может оказаться последним; будто каждый вдох совершаешь впервой, будто каждый миг может прерваться судьбой. Есть только этот день, этот час, этот миг, этот раз. Свет есть, а через секунду – погас. Через мгновенье мир твой умрёт, как тогда сердце твоё запоёт? Один взмах, крыльев размах – и не станет неба, родных, дома и эга. Что тогда захочется сделать? В жизни своей, на целой планете?
Знаю, волк ждёт меня где-то, на том берегу, в долине счастья, на волшебном лугу. И я доберусь туда, как только смогу. А пока я пишу.
Он хотел зёрна любви рассеять по свету, дать импульс тем, у кого электричества нету.
Ты хотел её написать.
Вот я и пишу, заглавляя: Шажочек за Мглу.
« Видишь ли ты это тёмное небо?..»
12 мая 2012 года
Шажочек за мглу
© Copyright: Евгения Родина, 2012
Свидетельство о публикации №212091400147
Свидетельство о публикации №212091400147
Рецензии
Это не проза, думается мне. Это больше, чем просто, это сама жизнь, твой текст живой. Спасибо.
"...Просто дыши, просто живи. Может, сойдутся когда-нибудь человечья и волчья тропы. А, может, никогда не увижу я, какой выросла ты. Но ты всегда у волка в груди, дряхлеет лишь плоть, но не единство слияний души".
Татьяна Евсикова 01.11.2016 23:56 • Заявить о нарушении
"...Просто дыши, просто живи. Может, сойдутся когда-нибудь человечья и волчья тропы. А, может, никогда не увижу я, какой выросла ты. Но ты всегда у волка в груди, дряхлеет лишь плоть, но не единство слияний души".
Татьяна Евсикова 01.11.2016 23:56 • Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.