А. А. Ляпунов в моей жизни

Об Алексее Андреевиче я знал с 1962 года. Я тогда был студентом 4 курса Саратовского медицинского института. К нам пришли студенты-математики из университета и предложили создать кибернетическое общество по типу семинара Розенблюта-Винера. Наш семинар начался с наших докладов по книге У.Р. Эшби «Введение в кибернетику». Руководил семинаром сотрудник вычислительного центра при СГУ. Там я узнал и о «Сигнале» И.А. Полетаева и, конечно же, о «Проблемах кибернетики», и я для себя реферировал основополагающие статьи А.А. Ляпунова. Так началось моё знакомство с кибернетикой. В 1963 г. я перевёлся в НГУ, а в 1965 г. мне посчастливилось слушать кибернетический курс Алексея Андреевича. Он читал его в Большой физической аудитории НГУ. Народу набивалась тьма. Сидели на подоконниках, в проходах, на ступеньках. Приходили студенты всех факультетов, даже гуманитарного. Значительную часть слушателей составляли взрослые люди - сотрудники СО РАН из самых разных институтов. То есть, лекции Ляпунова для Городка были событием. Так собирались только ещё на лекции Г.И. Будкера. Алексей Андреевич производил сильное впечатление и обликом, и манерой чтения, а главное - тем, что; он читал, его глобальностью. Про Ляпунова в Городке говорили: «От него Наукой пахнет».


Тогда же, в 1965 году мой знакомый студент-математик попросил меня проконсультировать его по вопросам патологии. Он построил модель инфекционной болезни, и мы пошли к Алексею Андреевичу. Он принял нас в своём коттедже, общался не как со студентами, а как с равными, как с исследователями. Модель раскритиковал. И, как мне показалось, справедливо. Но потом надавал советов как её строить. И предложил встретиться с ним, когда будем готовы. Мой математик сник. Работа продолжения не имела. Но я-то вдохновился! Стал вникать в вопросы моделирования. Договорился в деканате, что вместо спецкурса по генетике человека буду сдавать индивидуальный спецкурс «Дифференциальные уравнения в физиологии». Подготовил и сдал этот курс Ю.И. Гильдерману. Он был удивлён и доволен, и поставил мне 5.
Когда в 1967 г. я заканчивал университет, я поинтересовался у общих знакомых: нельзя ли попасть к Ляпунову? Мне сказали, что «он биологов не берёт, что он любит работать с карандашом и бумагой, и не нужно писать уравнения там, где кошек режут». Как выяснилось позже, эта была полная неправда. Я отправился в Киев с надеждой на их Институт кибернетики. Встретился с Н.М. Амосовым, потом с Ю.Г. Антомоновым. Оба были искренно удивлены моему приезду, и каждый из них воскликнул: «Так у вас же там Ляпунов!». К счастью, я в Киеве не закрепился.


А осенью 1967 года мне позвонил мой однокурсник Т.А. Обут, с которым мы вместе сделали дипломные работы в лаборатории эндокринологии Института физиологии, и сказал, что меня разыскивает Ляпунов. Неисповедимы пути Господни: меня разыскивает Ляпунов! Т.А. Обут рассказал мне, что он знаком лично с Алексеем Андреевичем, что тот проявил большой интерес к эндокринной системе и предложил ему работу в своей лаборатории. Но Обут -  экспериментатор до мозга костей. Он отказался и сказал, что это не его стезя, а вот есть такой Слава Фёдоров, которому это интересно. Алексей Андреевич захотел познакомиться со мной.

И вот мы с Обутом пришли к Алексею Андреевичу. Он попросил меня рассказать о себе, а потом сказал, что его очень интересует эндокринная система как одна из главнейших управляющих систем организма. Он дал мне рукопись своей новой статьи и попросил сделать замечания. Я прочитал, вернул рукопись и сделал два замечания. Они касались физиологических представлений. Одно он принял сразу, а вот о месте ретикулярной формации в иерархии регуляторов головного мозга мы поспорили. И мне удалось его переубедить. После этого он предложил мне написать заявление о приеме на работу в Институт математики в его лабораторию. А я тогда только начал работать в одном проектном НИИ, где требовался физиолог. До этого у них в качестве физиологов подвизались случайные люди, и мне было неудобно так резко их покидать. Я предложил Алексею Андреевичу, что я буду волонтёром, и посмотрим, что из этого получится. Он согласился. И вот началось наше постоянное общение, которое длилось до конца его жизни.


У меня была одна идея, которая зародилась ещё во время обучения в медицинском институте. На одном из занятий по хирургии преподаватель посетовала: почему никто не занимается вопросом о том, насколько изношен организм больного, чтобы подобрать оптимальные условия для проведения хирургической операции. Это, оказывается, как-то у меня в голове отложилось. И вот я почему-то об этом вспомнил, и обсудил с Алексеем Андреевичем задачу о надёжности организма и его подсистем. Алексей Андреевич поддержал, и я начал этим заниматься. Я посмотрел литературу по теории надёжности, и задача определилась более конкретно: морфологическое обеспечение надёжного функционирования физиологических систем. После нескольких сеансов обсуждений всё свелось к избыточности и резервированию функционирующих структур. Когда Алексею Андреевичу показалось, что я дозрел, он предложил мне написать пространную статью. Я написал и узнал, что я написал не пространную, а многословную статью, которую можно читать по диагонали, а надо писать так, чтобы читать в строку. Тогда в биологии во-всю писали по диагонали. И вот Алексей Андреевич в несколько этапов научил меня писать в строку. Я приобрёл способность формализовать расплывчатые физиологические понятия и излагать их без лишней «воды».


В процессе работы над этой задачей я почувствовал, что смогу быть сотрудником лаборатории Алексея Андреевича и решился на перевод в Институт математики, где он тогда работал. Это был 1968 год, и уже тогда в Сибирском отделении появилась проблема трудоустройства молодого научного сотрудника. Проблема отягощалась тем, что Алексей Андреевич был в конфликте с учёным советом Института, потому что он не доказывает теорем, занимается биологией, и к нему было предвзятое отношение. Поэтому получить дополнительную ставку он не мог. Кстати, врачи запретили ему посещать заседания ученого совета. Его сотрудник А.А. Берс собирался перейти в аспирантуру, и Алексей Андреевич планировал взять меня на освобождающуюся ставку младшего научного сотрудника. Но, видимо, была проблема и с аспирантурой, потому что освобождение ставки заняло несколько месяцев. И, наконец, весной 1969 года появилась вакансия. Алексей Андреевич познакомил меня с заведующим отделением кибернетики Института В.К. Коробковым. Виталий Константинович отнёсся очень доброжелательно, и я пытался подать на конкурс. Но возникли какие-то проблемы со мной в отделе кадров. Началась классическая бюрократическая волынка. Я не выдержал и пошёл к директору Института математики С.Л. Соболеву. Сергей Львович внимательно меня слушал, мы говорили с ним минут 45. В основном об эндокринной регуляции. Через каждые 5 минут я спрашивал: Сергей Львович! А я не злоупотребляю Вашим временем? На что он неизменно отвечал: «Нет-нет. Это очень интересно». После этого Соболев позвонил Алексею Андреевичу и сказал: «Приходил от Вас Фёдоров. Он мне понравился. Я считаю, что его надо взять». А Алексей Андреевич, в свою очередь, позвонил мне и, совершенно не отреагировав на то, что я пошел к Соболеву, не предупредив его, по сути, через его голову, обрадовано и вдохновлено сказал, чтобы я подавал на конкурс.


И вот, в мае 1969 года состоялся ученый совет Института математики, на котором рассматривалось моё заявление. Я был возле дверей зала заседаний и всё слышал. Высказывалась претензия, что Алексей Андреевич уже взял в штат математического института врача (это А.Т. Колотов), а теперь собирается брать биолога. Что я не сотрудник института, а подаю со стороны. И меня прокатили. Тогда Сергей Львович сказал: «Меня когда-то избрали без учёной степени старшим научным сотрудником. Давайте единогласно изберём его старшим лаборантом». Он вышел и сказал мне: «На следующем ученом совете Вы будете МНС’ом». И действительно, в сентябре 1969 года я проходил уже по внутреннему конкурсу. Меня избрали большинством голосов, но пять было против и четыре воздержавшихся. Алексей Андреевич меня поздравил, и так начался мой научный стаж.


В Институте математики я пробыл недолго. Весь 1969 год Алексей Андреевич пытался улучшить своё положение. Он предложил создать Институт кибернетики и вычислительной математики на базе Вычислительного центра и отделения кибернетики Института математики. Он вместе с М.А. Лаврентьевым пришёл на ученый совет Вычислительного центра и выступил там, обрисовав красивую перспективу развития этого направления. Но директор ВЦ Г.И. Марчук не вдохновился такой перспективой и стал сопротивляться этому проекту. В итоге в конце 1969 года М.А. Лаврентьев предложил Алексею Андреевичу перейти всей лабораторией в его Институт гидродинамики. Но и этот переход оказался не гладким. Начался процесс переманивания сотрудников Алексея Андреевича в другие лаборатории со своими ставками. Меня пригласил на беседу зам. Директора Института математики А.И. Ширшов, заведовавший отделом алгебры, и сказал, что «ближайший ко мне коллега А.Т. Колотов перешел в отдел алгебры» и предложил мне сделать то же самое. Я сказал, что я пришёл в Институт математики работать с Алексеем Андреевичем, и что я ухожу вместе с ним в Институт гидродинамики. Алексей Андреевич пытался воспрепятствовать потере ставок: «пусть уходят, но не с нашими ставками». К чести сотрудников лаборатории надо отметить, что только двое из них остались в Институте математики. Остальные 13 ушли вместе с Алексеем Андреевичем. Мы потеряли всего 2 ставки. И вот, 31 декабря 1969 года было последним днём нашего пребывания в Институте математики. На стене Института математики висит мемориальная доска, на которой написано, что Алексей Андреевич работал в Институте до конца своих дней. Это неправда. С 1 января 1970 года он, и мы вместе с ним, стали сотрудниками Института гидродинамики.


В Институте гидродинамики у нас была настоящая творческая жизнь. Занятия эндокринной системой вышли за рамки лаборатории. По моей инициативе, горячо поддержанной Алексеем Андреевичем, был организован регулярный межлабораторный семинар, совместно с лабораторией эндокринологии (возглавляемой М.Г. Колпаковым), где я сделал дипломную работу. Мы встречались еженедельно. Алексей Андреевич так быстро образовался в области эндокринологии, что смог в деталях рассказать о гормонах, их функциях, эндокринной регуляции и регуляции самой эндокринной системы и даже использовал латинские биологические и медицинские термины. Эндокринная система оказалась очень кибернетичной: большое количество элементов, ещё большее количество связей между ними, причём, в отличие от нервной системы, знаки связей динамично меняются, каскадное функционирование и т. д.. Эта формализация фактического материала Алексеем Андреевичем, создала ауру, находясь в которой я научился абстрагировать и обобщать фактический материал, излагать его формализовано, видеть систему в целом и одновременно рассматривать пошаговый алгоритм динамики различных отделов эндокринной системы. Семинар просуществовал до кончины Алексея Андреевича.


На теоретической базе, созданной в процессе работы над проблемой избыточности и резервирования, я стал совместно с некоторыми сотрудниками лаборатории, являющимися математиками, пытаться строить математическую модель эндокринной железы. Вначале ничего не получалось. То напишут нерешаемый интеграл, то постараются пренебречь очень существенными деталями. Так продолжалось до тех пор, пока в лабораторию не пришёл на дипломную работу студент мехмата А.М. Федотов. Алексей Андреевич приставил его ко мне. Вот с ним у нас всё получилось. Он прекрасно владел анализом и каким-то чутьём чувствовал программу. Его, конечно, тоже приходилось удерживать от желания пренебречь деталями. Но не до такой степени. Мы построили модель, сделали машинные эксперименты, так как было непонятно, как происходит выбор готовых к работе гормонопоэтических элементов, если готовы несколько, а требуется меньшее число. Мы заложили разные типы распределения элементов по порогам чувствительности к секреторному стимулу и при одном из вариантов получили графики, соответствующие реальным физиологическим данным при секреции гормона. Позже в биологической литературе появилась статья, где был описан эксперимент с введением микроэлектродов в отдельные клетки, секретирующие инсулин, и характер распределения мембранного потенциала клеток, оказался сходен с предсказанным нашей моделью.
Алексей Андреевич понял, что должна быть двухъярусная модель эндокринной системы. Один ярус описывает секрецию гормона, второй – распределение гормона в кровотоке. Этим занялись вплотную наши студенты-дипломники. Это была экзотическая ситуация. Дело в том, что Алексей Андреевич вместе с В.А. Ратнером организовал в НГУ новую для СССР специальность – математическая биология. Это были биологи с мощной математической подготовкой. Первый набор матбиологов достался В.А. Ратнеру. Начиная со второго набора, часть студентов была в нашей лаборатории, где под руководством сотрудников готовились дипломные работы. Вот им-то и досталась двухъярусная модель. Они стали активно посещать наш эндокринный семинар. Там обсуждалась и модель. Сотрудники лаборатории эндокринологии активно консультировали её построение.


Алексей Андреевич принимал непосредственное участие в подготовке дипломных работ, обсуждал ход работы, результаты, которые получали студенты. Мы столкнулись с трудностями в отношении фактического материала. По одним эндокринным системам было море экспериментальной литературы, по другим – крохи: в этих разделах познание только начиналось. Но и там, и там не было чётких данных, описывающих переходный процесс в конкретном блоке системы. Эти данные были нам необходимы для построения модели. Тогда было принято совместное с физиологами решение сделать собственные эксперименты на собаках в лаборатории М.Г. Колпакова. И наши матбиологи выгуливали ежедневно собак, чтобы те к ним привыкали. Зато результат получился замечательный. Физиологи предоставили полученный ими фактический материал, а матбиологи, используя его, построили модель, сделали машинные эксперименты и предложили физиологам дозы инфузии гормона, при которых происходят переходы на новый режим функционирования. Рассчитанные с помощью модели дозы оказались не округлёнными, как это принято в физиологии (типа 10, 20 и т.д. мг/мл/час), а без нулей, например. 27 мг/мл/час. И когда мой дипломник Н.А. Колчанов продолжил эту работу уже в аспирантуре, собакам инфузировали гормон по его дозам, и были получены чёткие переходы. Результаты моделирования чётко подтвердились в эксперименте.


Защиты были на отделении биологии факультета естественных наук НГУ. Наши дипломники шли от кафедры физиологии. Выпускники получали диплом биолога со специализацией «Математическая биология». Защиту первых наших выпускников (их было четверо) я очень хорошо помню. Председателем ГЭК был директор Института цитологии и генетики Д.К. Беляев. Нам пришлось выдержать его напор, выступить после студентов, прокомментировать работы. В итоге все получили пятёрки.


Алексей Андреевич организовал регулярный выпуск сборников статей сотрудников лаборатории и был самым активным автором. Несколько сборников целиком были посвящены биологическим задачам. Там были и статьи наших дипломников. Наряду с моделированием я занялся формализацией эндокринной системы, и получилась пространная статья, опубликованная в одном из наших сборников, которую Алексей Андреевич предложил назвать «Некоторые кибернетические вопросы эндокринологии». Я пытался и в этой статье, и в предыдущих записать Алексея Андреевича в соавторы, но всякий раз он категорически отказывался, хотя он был полноправным соавтором, поскольку обсуждались не только концепция статьи, но и все варианты текста. Он говорил: «Что Вы, Слава, у меня у самого по 25 статей в год выходит». И даже отказывался от благодарности в его адрес в конце статьи. Но вот где он планировал быть соавтором, так это в книгах «Кибернетика организма» и «Кибернетические вопросы эндокринологии», куда моя статья должна была войти в качестве главы. Он собирался издать эти книги в серии «Кибернетика в монографиях», которую он вёл и редактировал. Но не успели мы написать эти книги…


Последний лабораторный сборник мы выпустили в 1974 году и посвятили его светлой памяти Алексея Андреевича. В этот сборник вошли и неопубликованные ранее статьи Алексея Андреевича. В том числе, по моделированию эритропоэза. Незадолго до кончины Алексей Андреевич участвовал в конференции, которая проходила на теплоходе по Енисею. Деваться там было некуда, и Алексей Андреевич слушал разные доклады, в том числе дискуссию по эритропоэзу. Он рассказал нам, что он поговорил с одним из участников дискуссии и предложил своё видение проблемы. И прямо там же, на корабле, родилась эта модель, которая потом стала предметом научной статьи. А в 1973 году в год его кончины очередной сборник открылся предисловием, нет, не предисловием, а Словом об Алексее Андреевиче, которое написал И.А. Полетаев.


Научная жизнь у нас была активной. Однажды мы подали тезисы докладов на Всесоюзную конференцию. К тексту каждого тезиса полагалось приложить направление от Института, авторскую справку и акт экспертизы. Мы заполнили все эти бумажки, я обошёл всех членов экспертного совета, всех, кто подписывает и всех, кто утверждает направления и акты экспертизы. За один день я собрал 102 подписи. Алексей Андреевич всем рассказывал об этом с восторгом. По поводу этих бумажек он ехидно говорил, что «в авторской справке надо писать, что в статье что-то есть, а в акте экспертизы – что в статье ничего нет». Ещё бы! Ведь этот акт свидетельствовал, что «публикация статьи не наносит вреда Советскому государству».


В 1970 году ректором Новосибирского медицинского института был В.П. Казначеев. Он часто консультировался с Алексеем Андреевичем по научным вопросам. Его интересовали и продолжают интересовать глобальные вещи. Одна из консультаций была в моём присутствии. Влаиль Петрович посетовал, что ему никак не удаётся одна классификация. Стал показывать. Алексей Андреевич сказал: «Так Вы постройте матрицу». И, действительно, всё упорядочилось. Влаиль Петрович воскликнул: «Алексей Андреевич! Вы прямо как Колумб!». Так вот Влаиль Петрович решил ввести преподавание кибернетики в медицинском институте. Никаких распоряжений Министерства здравоохранения по этому поводу не было. Честно говоря, это была перегрузка учебной программы. Но он на это пошёл. Я узнал об этой новации от своих коллег из ЦНИЛ мединститута, пришёл к Казначееву и предложил себя в качестве лектора по кибернетике. Влаиль Петрович позвонил Алексею Андреевичу и Алексей Андреевич ответил, что «Слава хорошо это сделает». Мы стали обсуждать с Алексеем Андреевичем программу. Поначалу у меня был свой план, но Алексей Андреевич переубедил меня. Причём, разговор начался у него в коттедже, потом он вызвал машину и повёз меня домой. В машине разговор продолжился. Мы доехали до моего дома, но не договорили. Поехали к нему, опять недоговорили, потом снова ко мне. И так в машине родилась программа, которую мы назвали «Биокибернетика». Я начал готовить и читать лекции по биокибернетике и написал учебное пособие. Оно понравилось Алексею Андреевичу, и он организовал мне денежную премию в научном институте за учебный процесс.

В 1972 году В.П. Казначеев возглавил Сибирский филиал АМН СССР, а ректором мединститута стал Ю.И. Бородин. У меня начались проблемы. Сразу оказалось, что это перегрузка. Меня вызывали на методическую комиссию. Мои лекции без моего ведома и согласия стали посещать сотрудники разных кафедр. Кафедра общей хирургии возмутилась тем, что рассказывая о нервной регуляции, я растолковывал студентам о вреде денервации, которую, кстати, хирурги применяют до сих пор и не только по жизненным показаниям, а просто чтобы снять симптом. В итоге ректору на стол легла пасквильная рецензия на мой курс. С текстом рецензии я ознакомился и показал Алексею Андреевичу. Он тут же позвонил Ю.И. Бородину и предложил нашу рецензию на их рецензию. Бородин не стал раздувать конфликт, но это был мой последний учебный год.


Алексей Андреевич считал, что моя кандидатская работа должна быть теоретико-экспериментальной. Вот вам и «нельзя работать, там, где кошек режут»! У меня родился план диссертации, мы его обсудили, и я начал вполне официально ходить в лабораторию М.Г. Колпакова и готовиться к эксперименту. Работа действительно получилась теоретико-экспериментальная. Её не хотел брать ни один диссертационный совет. Слишком там много было всего: кибернетические схемы, физиологический эксперимент, электронно-микроскопические препараты. А самое главное, - я предсказал результат, а потом в эксперименте получил подтверждение теории. Вдобавок написана диссертация не по диагонали, а это трудно читать тем, кто пишет по диагонали. Защитил я её в Москве, в Институте общей патологии АМН. И хотя я завершил работу уже после кончины Алексея Андреевича, я с полным правом написал на титульном листе диссертации и в автореферате: «Научный руководитель – член-корреспондент АН СССР А.А. Ляпунов».


В июне 1973 гола Алексея Андреевича не стало. Но он не исчез в моей жизни. Я уже упомянул о кандидатской диссертации. Кстати, я её ценю выше, чем свою докторскую, поскольку она затрагивает общебиологические проблемы, а докторская, хотя она тоже системная, носит частный характер, Она посвящена взаимодействию нервной и эндокринной систем. Завершив основную работу по кандидатской диссертации, я предложил в НГУ прочесть физиологам спецкурс «Введение в кибернетические основы регуляции физиологических функций». Это курс строился на капитально переработанной «Биокибернетике». Заведовал кафедрой физиологии Л.И. Корочкин. Он дал своё согласие, но началась возня среди физиологов, чтобы не допустить меня к преподаванию. Пытались подключить В.А. Ратнера. Причина простая: эмпирики не терпят рядом теоретиков и системщиков. Мне стало известно об этой коллизии, но я их переиграл. Я пришёл к И.Б. Погожеву. Он пригласил ещё и Ратнера, в его присутствии поддержал меня, а мне посоветовал дополнить курс переходными процессами. Я это сделал с радостью. Курс от этого только выиграл. Мои недоброжелатели вынуждены были сдаться, и я стал преподавать. И даже когда Л.И. Корочкин уехал в Москву, новый зав. кафедрой Л.Н. Иванова не рискнула закрыть этот спецкурс. По сути, я читал интегративную физиологию, о которой теперь много говорят и развитие которой пытаются наладить. Студентам курс нравился. Это был необычный взгляд на известные им вещи. При тестировании студентами преподавателей, проведенном деканатом в начале 80-х годов, я получил 8,3 балла по десятибалльной шкале (третий результат по кафедре). И в этом тоже заслуга Алексея Андреевича. Этот курс я читал до своего отъезда из Академгородка в 1983 году.


После кончины Алексея Андреевича проблем с выбором места работы не было. Я был переведён в Институт цитологии и генетики в лабораторию М.Г. Колпакова, которая ранее перешла туда из Института физиологии. Поначалу всё складывалось хорошо. Михаил Григорьевич меня поддерживал. Он в то время организовывал Институт эндокринологии в Сибирском отделении АМН и планировал создать для меня лабораторию кибернетической эндокринологии. Дело дошло до правительственного решения об организации института. Надо только было дождаться начала следующей пятилетки, потому что финансирование на текущую было уже расписано. Но в ноябре 1974 года Михаил Григорьевич трагически погиб, и мы остались в Институте цитологии и генетики. Новый институт так и не открыли.


В 1981 году в научных учреждениях пошли массовые сокращения. К концу года я тоже попал под сокращение за то, что, как сказано в формулировке, я занимался не только задачами лаборатории. А это потому, что сохранился шлейф общения с Алексеем Андреевичем. Я стал работать в ЦНИЛ мединститута. И здесь наследие Алексея Андреевича проявилось в полной мере. Тогдашний Министр здравоохранения СССР С.П. Буренков поставил задачу о развитии первичной профилактики распространённых заболеваний. Проректор по научной работе НГМИ М.И. Лосева предложила мне подумать по этому поводу. Я почитал кое-что, и в тот же день предложил ей схему диагностики заболевания на досимптомном этапе, базирующуюся на всё том же системном подходе, воспитанном во мне Алексеем Андреевичем. Но это опять был выход за рамки интересов ЦНИЛ, и весной 1983 года меня снова сократили. Я уехал по семейным обстоятельствам во Фрунзе (ныне – Бишкек) и вернулся в Академгородок только в 1995 году.


Получилось так, что где бы я ни работал, чем бы ни занимался, я всегда применял системный подход. Это меня подвигло на разработку одномоментного анализа целого класса гормонов в биологических субстратах с помощью высокоэффективной жидкостной хроматографии и одномоментного анализа микроэлементов в биологических субстратах с помощью метода индуктивно связанной плазмы. Я стал применять принцип ранней диагностики, консультируя врачей и больных. Я стал преподавать в НГТУ и написал учебное пособие в двух частях «Принципы организации и функционирования живых систем». Совместно с С.В. Шутовой из Тамбовского университета было написано еще одно учебное пособие «Основы кибернетической физиологии». Читал в НГПУ курс интегративной физиологии. И везде пропагандировал имя Алексея Андреевича. В 2001 году я предложил коллегам созвать научную конференцию, посвящённую 90-летию со дня рождения Алексея Андреевича. Конференция прошла очень успешно. Мой доклад на мемориальной сессии «Физиологические аспекты кибернетического творчества А.А. Ляпунова» был откровением для тех, кто считал, что Алексей Андреевич не уделял особого внимания вопросам организации физиологических систем, и для тех, кто мало представлял себе, чем занимался Алексей Андреевич в биологии. В 2007 году в журнале «Успехи физиологических наук» была опубликована моя статья «Физиология и кибернетика: История взаимопроникновения идей, современное состояние и перспективы», которую вначале ни один журнал не хотел печатать. В этой статье на документальном материале показан тот значительный и специфический вклад, который сделал Алексей Андреевич для развития системного подхода в физиологии.

Я считаю Алексея Андреевича своим учителем. Я получил хорошую школу системного подхода. Я горжусь тем, что принадлежу к школе А.А. Ляпунова.