Юг. Сочи. Санаторий

               
   Родители готовили меня к отправке в санаторий. Лето 1966 года, июнь месяц.
   А что такое санаторий?!
   Мама пыталась мне объяснить, но понять, почему море - это здоровье, а юг - тепло, мне было очень трудно.
   А где это: юг, Сочи? И почему надо далеко лететь в этот санаторий, что заставило маму меня туда везти? Одни вопросы.
   Мне было очень жарко. Когда мы добрались до места, я была уставшая неимоверно, но самое тяжелое испытание ждало впереди. А пока надо было преодолеть высоченную лестницу в гору, ни санатория, ничего другого снизу, где лестница начиналась, видно не было.
   
   Я была слишком ослаблена дорогой, но эту лестницу вверх, как хорошо я помню
бесконечные ступеньки и деревянные перильца справа.

   Санаторий "Горный воздух" и по сей день находится в поселке Лоо на улице
Декабристов, 163. В перечне симптомов, указанных в эпикризе, заведующая написала
о моем  отставании в весе и полном отсутствии аппетита, вдобавок пол листа причин, из-за которых я и оказалась в "Горном воздухе".

   Как тут не вспомнить воспитательницу из детского садика Адыгалаха?!
   Начиналась новая, одинокая, совершенно другая жизнь.

   Все было не такое, как я привыкла видеть. Вместо снега - клумбы с цветами.
Вместо сопок - какие-то зеленые деревья-столбики, а вместо мамы папой -тётеньки
в белых халатах.
   Детей вместе со мной жило еще очень много, со всей страны, самого разного
возраста. На территории санатория была своя школа. Дети лечились и учились одновременно. Очевидно сам курс лечения, где важную роль играл тёплый климат, был очень длительный.
   Меня поселили в корпусе, где жили дошколята. Огромные продолговатые комнаты с
железными кроватями.
   Как сейчас помню, на ночь необходимо было выпивать стакан кефира. Закон!
А он был такой кислый, не вкусный ни капельки.

   Всё, что касалось еды, выполнять требовалось строго-настрого. Наверное в этом
заключалось лечение. Но со мной у врачей ничего  не получалось. Уколы - пожалуйста! Купаться - пожалуйста! Никаких проблем я не делала, у меня на них не было физических сил. А вот с кормёжкой.

   Им же нужно было как-то поднимать мой вес! А для меня это было пыткой.

   Своё ощущение разлуки с мамой и папой, такой тяжёлой тоски, сильного страха,
что меня оставили тут навсегда, удалить из памяти  мне так и не удалось. Почему
папа за мной не приезжает, куда ушла мама, где все, кто меня любит, и что же
такое плохое я сделала  и за  что меня так жестоко наказывают, тогда с этими
мыслями я ложилась спать и просыпалась утром.
   Девочка с куклой в руках, фотография того периода, на нее нельзя смотреть без
слез. Лицо, взгляд...мука вспоминать.
   Даже красота той яркой природы мне была не нужна. Мне было всё равно, где я.

   Нас часто водили купаться на море. Весь берег там, в Лоо, покрыт овальными
серыми камешками. Я видела картинки тех мест через много лет. Ничего не изменилось.

   Страшнее всего была неизвестность. Может быть там и существовал тогда телефон, я этого не знала. Ни писем, никаких других признаков того, что я оставлена тут  не навсегда - не было.

   Чтобы жить я должна была есть. Лечиться одним словом. А есть мне не хотелось
совершенно. Особенно тошнота обострялась при входе в здоровенную столовую, ужасный запах хлорки и какой-то невероятной кислятины...однажды в школе я вдруг вспомнила этот запах - большуших алюминиевых кастрюль.

   Входа в столовую я избегала категорически. Пряталась, искала такие места, где
меня не найдут, но меня почему-то всегда  находили. Какими только уловками тётки
в белых халатах не пользовались, всё было бесполезно. Но однажды...однажды  мне
сказали, что в столовой меня ждёт мама! Я поверила и сломя голову побежала туда с криками: Ура! Мама!

   Я влетела в  столовую и поняла, что меня обманули. Дверь захлопнулась, с
двух сторон приближались тётки, и я как бешеная стала кричать и носиться кругами
по столовой, уходя от погони. Не сразу конечно, но меня поймали. Даже при моём
цыплячьем весе без боя я не сдавалась, кусалась и вырывалась от них, однако
справиться с двумя взрослыми людьми было нереально.

   Придумали для пытку следующую.

   В углу столовой стоял огромный железный агрегат, такой страшный, что сердце
моё замерло. Обессиленную, меня подволокли нос к носу к нему и нажали здоровенную чёрную кнопку. Что было потом, я просто онемела. Грохот каких-то лопастей, вся эта махина тряслась и лязгала, внутри что-то рычало, крутилось и клацало со страшным шумом.
   И тут наступила тишина.
   Тётки подняли железное забрало этой акулы и стали засовывать в него мои
руки, приговаривая: "Сейчас нажмём кнопку и останешься калекой на всю  жизнь, и
никому ты такая нужна не будешь, и никто за тобой не приедет. Выбирай, или жрать
начнёшь или без рук останешься!"

   Финал я не помню. Помню ужас и безысходность. И вонь, через которую  я
заставила себя есть. Выбора мне не оставили.
      
   Существовали и другие способы воздействия на детей, в силу возраста
наверняка  шаливших  иногда, нарушая режим. Я уже знала, если на улице никого
нет, значит всех собрали в корпусе. Чаще всего на память приходит такая картина:
   Дети собраны в круг, ряда в два-три, на середину комнаты ставилась кровать с панцирной сеткой, а несчастного провинившегося ребёнка нагишом привязывали
к спинкам кровати за руки и за ноги  жгутами из перекрученных простыней, как гамак привязывают к деревьям.

   Как кричал тот бедный мальчик, как извивался, мы стояли с выпученными
глазами и понимали, дойдёт очередь и до нас тоже.

   Но духом мы были сильнее своих мучителей-лечителей! Мы поклялись, что
больше никто и никогда не станет смотреть на это. Никто и никогда. Помню крики
тёток: - Открыли глаза, немедленно! Всем смотреть! Открыть глаза! Но ни один
малыш, ни разу не нарушил данную товарищам клятву. И что Вы думаете?!

   То-ли заподозрив неладное, то-ли пожаловался кто-то родителям, но эти
эксперименты по воспитанию прекратились.

   Моей неожиданной радостью стала симпатия ко мне одной работницы санатория.
Звали ее Анна Карповна, жалко  я не помню фамилию. Она  стала иногда забирать
меня к себе домой, у нее всегда был припрятан для меня какой-то сюрприз. Я очень хорошо помню, что ей удалось отвлечь меня от моих тяжёлых мыслей, я по-тихоньку вспоминала, что  когда-то умела улыбаться. Я ждала Анну Карповну, мы  уходили в беседку далеко в саду, она открывала сумку и доставала что-то сладенькое, вкусное или какую-нибудь игрушку. Запомнила я только куклу с белыми волосами, похожую как мне казалось, на меня! И на фотографиях, их всего две, на одной - я с куклой, на второй - на коленях у Анны Карповны. Эта фотография мне дорога тем, что я на ней в бежевом брючном костюмчике, который - как сказала Анна Карповна, мне прислала моя мама!

   Анна Карповна рассказывала мне, что ей пишут письма мои родители, жизнь
вновь стала обретать смысл. Я считала минуты до встречи с ней, мне уже было не
важно,что лежит в сумочке, мне как воздух было необходимо слышать, ЧТО передают
в письмах для меня мои самые любимые  родители. Она рассказывала, а я слушала
и верила ей так, как только я могла тогда верить единственному, как мне тогда
казалось, не равнодушному ко мне человеку.

   Прошло пол года.

   Я немного поправилась. Солнце и горный воздух делали свое благодатное
дело. И однажды мои милые мама и папа приехали меня навестить! Если сказать,
что это было счастье, то звучит это слово не так как написано. Это было моё,
лично мое выстраданное СЧАСТЬЕ!
   Родители сняли комнату в частном секторе, забрали меня из санатория, и моя жизнь изменилась снова. На всех фотографиях мы вместе. То я с мамой, снимает
папа, то - наоборот. Сам фотоаппарат был черный, большой, на длинном ремне в
кожаном футляре. Папа научил меня наводить резкость, показал круглую ребристую
железочку, куда надо нажимать. Результаты моих первых щёлканий тоже хранятся
в альбоме. На пригорке в ромашках сидят мама с папой и целуются! Такие молодые,
красивые, мама в полосатом ситцевом платье, вся точёная, а папа в светлых
брюках и рубашке с коротким рукавом.Мы были вместе. И весь мир тогда принадлежал
только нам!
   Мы купались в море, ездили в Сочинский зоопарк, катались на каруселях и даже
ходили в цирк!
   Люди, у которых родители остановились, были очень хорошие и добрые. В
комнатке, которую нам выделили, стояла большая красивая кровать, на которой было
множество подушек, как пирамидка, одна на одной, на макушке красовалась самая
малюсенькая в белой кружевной наволочке!
   Я носилась вокруг дома как оглашенная и однажды на повороте упала и сильно
ударилась коленкой о бордюр. Никогда раньше я не видела кровь, которая течёт  не
вниз, а вверх! Фонтан был сильный, я орала как резанная не от испуга, а просто так, чтобы папа не уходил. А он бедный так растерялся и от крови и больше от моего крика, что стал одну за другой прижимать к моей правой коленке подушки, пока они все не кончились.
- Тебе больно?! Он кричит сквозь мои вопли! Я - ни капельки!  И продолжаю орать! Прибежала мама, обработала рану, перевязали коленку, так на мне появился первый серьёзный шрам толщиной с карандаш. Моя южная отметинка.

   По вечерам отдыхающие собирались за столом, пели песни, веселились, смеялись,
а я знала, что родители приехали в отпуск и уедут обратно, но это было совершенно не страшно. Я знала, что нужна им, что меня обязательно заберут домой, только сейчас этого сделать нельзя. Лечение нужно было закончить.
   Уже ничто и никто не смогли бы меня испугать. Я понимала, что моё здоровье
для мамы и папы  важно и мне стало ясно одно. Они просто не могли раньше приехать, они работали, а не бросили меня в этом "Горном воздухе"!

   Мама рассказывала потом, что высылала деньги Анне Карповне,чтобы та хоть
каким-то образом согревала мое одиночество. Какая же она умница, моя родная
мамочка.

   Я изо всех сил решила поправиться во что бы то ни стало. Старалась выполнять
всё, что мне велели, даже кушать понемногу начала, но Анну Карповну я донимала
потом уже серьезно. Напиши маме, что я хочу домой. Напиши, что я прошу отсюда
меня забрать, напиши,что я уже вылечилась. Я сводила её с ума своими просьбами.
И однажды она мне сказала, что как только мои анализы понравятся врачу, меня
разрешат забрать домой.

   Теперь я уже знала,  где живёт моя свобода!
      
   А еще через несколько месяцев, в конце апреля 1967 года, по санаторию как
молния пронёсся слух, что  приехала чья-то бабушка. Нам объявили,что тот, кто
сам узнает первым, что это его  бабушка и правильно назовет по имени, того она
и заберёт домой!
   Нас привели в большой зал, на середине которого стоял стул, а на нем сидела
красивая женщина в тонком  платочке на голове. Такая немного полноватая, но чьё
лицо мне показалось очень и очень знакомым. Свою бабушку я раньше никогда не
видела, меня же привезли в санаторий с Севера. Конечно у родителей были фотографии бабушки, но на тот момент я этого вспомнить не могла.

   Все дети молча стояли и смотрели на эту женщину, а она смотрела на нас.
Когда наши взгляды с ней пересеклись, мне стало ясно, что это МОЯ бабушка Оля и
приехала она за мной. Откуда взялась эта ясность - понятия не имею. Я выбежала
к ней с криком: "Бабушка Оля приехала!" Обняла ее, вцепилась мёртвой хваткой и
стала как большая уговаривать ее пойти посмотреть территорию. Мне ужасно хотелось показать ей всё, что я знаю, где что находится, я тарахтела, а она незаметно вытирала краешком платочка глаза.

   Первое, что мне велели сделать - отвести бабушку в столовую, чтобы её там с
дороги покормили. И я отвела. Совершенно спокойно. Потому что Анна Карповна мне
рассказала, что же это было за железное чудище в столовой. Всего навсего - огромная хлеборезка!
   Потом мы собрались и поехали с бабушкой в Кыштым, на Урал. К родителям на
Колыму врачи мне возвращаться запретили. А я уже знала, что в школу пойду у бабушки!
   Но до неё еще было время!

   Прощай, санаторий!