Издалека долго...

Их сейчас было трое – в данном континууме, в безцветной ёмкости без мебели, без пола и потолка, в чем-то бесформенном, безмерном и  всё же ограниченном – ибо уйти, убежать отсюда совершенно не представлялось возможным. Это была однозначная данность. Здесь они и застряли – ни в мягком и ни в жестком,  ни в белом и ни в черном, ни в большом и ни в маленьком. Вот  в таком странном месте…

Они чётко понимали только одно – всё более-менее понятное и осязаемое безвозвратно осталось позади, и поэтому они были ОСТАВИВШИЕ. Кого или что именно, с прощанием или без, с сожалением или с облегчением – измерить тоже было трудно. Да и задачи такой сейчас перед ними не стояло. Задача была другой – ответить. Дать ответ. От-вет…
Совсем немножко, чуть-чуть это походило на экзамен, им всем приходилось его держать – в своё время. Кстати, время… О нём каждый из троих что-то думал. И все трое чувствовали, что ВРЕМЯ - это нечто вполне определенное, но тоже оставленное. Здесь оно отсутствовало. Почему? А потому что нельзя было сказать, спросить: а сколько? Или до каких пор? Такие вопросы здесь не имели смысла, неуместны были и всё.
И это они тоже быстро поняли. Все трое. А если нет смысла спрашивать про время, про «который час», и про погоду (а ее тоже явно не было), то как, скажите, поддерживать беседу? Коммуникации? Сидя в очереди к врачу. Или к нотариусу, к примеру? Словом, в предбаннике…
Ввиду этого затруднение испытывали все трое.

Но тем не менее, объективно общее у них имелось, и оно мотивировало на разговор.
Посему долго ли  коротко, а он всё же завязался. Хоть и без слов – неким новым для всех них способом. Глазами, что ли…
И первой его завела Ирка. То есть, раньше ее так звали. И фамилия была. Обычная, русская - Новикова. В Норильске, куда летела она в последний раз, народ простой: пять минут – и уже сто пятьдесят грамм и вся автобиография …

- Ну, что, может, познакомимся? Пока не вызвали…
Двое других существ – щуплое, мобильное, остроугольное (Ирка назвала его Треугольником)  и крупное, обтекаемое и малоподвижное (Ирка окрестила его Овалом) - ответили не сразу.
Что-то мешало им – так вот взять и вступить с какой-то Иркой в контакт.

Но растекшийся в емкости этого предбанника безотчетный и небывалый страх толкал к нему беспощадно. То есть, к контакту.
И  Овальное существо после паузы медленно и нараспев произнесло:
- А я петь люблю… любила… - вроде про себя, ник кому не обращаясь. А звали меня Людмилой…
- Милая людям, значит – уточнила Ирка. Чтобы подбодрить «певицу».
Ирке всегда приходилось быть дипломатом, муж-военный строитель научил, чтоб и с прорабами, и со свекровью-завучем интерната и с продавцами главного универмага если что, наладить связи… Найти общий язык. Все про неё так и говорили – коммуникабельная. Кабель такой, значит, проводничок.

- Ну, принимали меня хорошо… везде, это правда – протянула Людмила, - цветы дарили, награждали...
И тут вдруг вступил в разговор Треугольник. Он резко вскочил, задвигался геометрически, ткнув прозрачной рукой в Овал:
- Как можно петь без энергии? Нельзя по-настоящему петь в статике! Нонсенс! Это одно – музыка и движение, одно! Экшели! Андестенд?

- Ой! Ой, боже ж мой… – вдруг осенило Ирку. – А ты не Майкл ли случаем? В смысле Джексон?!
- Ес! – признался Треугольник. И в голосе его прозвучала гордость.
- Я по лунной походке узнала! – обрадовалась Ирка, - слушай, а ты... вы... всё же какой – белый или черный… был? А теперь-то и совсем не поймёшь – туман…
"Ну ничего себе! Попала я..." - бормотала она уже про себя в наступившей снова паузе.
  И одёрнула сама себя:
  "Что ж это я такая бестактная, блин, нашла о чем ТУТ спрашивать!"

- Подумаешь, звезда – вдруг молвил Овал или бывшая  Людмила, - дёрганье одно. Видела,как же: неприличные жесты, эпатажная самореклама и не более.
- Ну не скажите – не согласилась Ирка. Мы все балдели от него… от вас, Майкл – обратилась она к Треугольнику. А тот всё продолжал нервно двигаться, не сиделось ему.
- Теперь это уже не важно…
- Что именно? – разом уточнили Ирка и Овал.
- Олвис… Всё… что было… -  он сделал большой круг почти невидимой рукой. - Звездой или не звездой… Если она и была, то кончилась.

Ирка помолчав, сделала попытку спасительного рассуждения. Она в своё время имела твёрдую  четвёрку по философии, правда, по марксистско-ленинской… Но перед своей нынешней речью для столь непростых людей... или кого?... почему-то произнесла "Помоги, Господи".

- Как это всё кончилось? Но ведь  что-то продолжается и сейчас? Вы ведь тоже это чувствуете, как и я? Чувствуете же? И за этой дверью - она с опаской кивнула на закрытый чем-то вроде жалюзи проём в углу -  нас КАКИМ-ТО ОБРАЗОМ … ПРОДОЛЖАТ.  Теперь-то ясно – что КОНЦА - НЕТ. Это было только слово, просто слово. И вот слов-то как раз здесь и нет! Реально - нет.
Она кажется, запуталась.

- А что же тогда есть? – резонно задала вопрос Людмила-Овал.
Ирка почему-то чувствовала ответственность за всех троих. И это было странно с одной стороны. Кто они ей? С другой – нечто подобное она испытывала всю жизнь: сначала ответственность за младшую сестру, потом за больного, рано ставшего беспомощным отца, потом за студенческую группу, где она была старостой, потом за свою семью и друзей…  Как там сейчас мой Славка? – эта мысль о сыне сдавила прессом, скрутила в бараний рог (любимое выражение строгой матери, расшифрованное теперь в натуре) всё ее существо…
Она примолкла.
Выручил Треугольник.
- Ты хочешь сказать, что мы существа? Нет, скорее, сущности… Экзистенция… Просто экзистенция… Без кажимости и маскирующих слов. Без масок…

«А он не так глуп для поп-звезды, слова вон какие знает» – подумала Людмила.
И Майкл вдруг, уловив оценку, подмигнул ей. Почти дружески.
Но тут же снова занервничал, побежал по кругу, а потом отключился от разговора, глядя куда-то внутрь себя.

- Без масок – повторила Ирка, – и без грима-макияжа… А как мне нравилась косметика, но на первых курсах даже польскую было не достать, разве что духи «Быть может»…

- Ну, какой тут грим, один пот течёт, прямо ужас  – пожаловалась Людмила.
- Да нет, ничего не видно – успокоила её Ирка. И чтобы отвлечь товарку по несчастью, продолжила:
- Вас так любили мои родители слушать, особенно папа, и какие украшения всегда на вас были, класс!
- Да, деточка… Были… А после концерта как придёшь к себе да снимешь всё это, все побрякушки-шелка и такой одинокой себя ощутишь, что хоть ревьмя реви… Хоть волком вой…

- А что мы есть без украшений? Без слов? Без имиджа? – Треугольник, оказывается, всё слышал.
- Что есть я, Майкл? Что есть ю? – приблизился он к Ирке.

От него исходили волны паники.

В ёмкости стало заметно холоднее и сумрачнее.
Людмила зябко ёжилась и тоже жалась к Ирке. Кажется, начались всхлипывания.

Вот елки-палки! – с беспокойством подумала Ирка. Костерок бы сейчас, как мы в походе разжигали… И песню!
- А давайте споём? – вдруг предложила она. – Сколько я песен знаю! То есть, знала, хотя... еще посмотрим... Почти все слова, и советских и романсов, и попсу эту новую – куда от неё денешься, лезет в уши… Давайте? А?

Треугольник и Овал притихли, как маленькие, напуганные ночной темнотой дети,
которых вдруг погладила теплой ладонью добрая бабушка.

И глубоко, чуть судорожно вздохнув, первой начала Людмила:

- И-и-и-здалека-а-а  до-о-о-олго… течёт река-а-а Во-о-олга…

Обрадованная Ирка подхватила:
-Течет река Волга – конца и края нет…

Треугольный Майкл насторожился, как приболевшая птица, дернул головой, вслушался:
- Бьюти…Красиво…

- Тогда давай с нами! Мы подскажем! – Ирка и Людмила сияли.
Не то, чтобы от его, Джексона, похвалы, хотя, конечно, лестно, что скрывать, а тем более, ТУТ… Но гораздо большая радость проистекала  от того, что они могут помочь друг другу, а значит, и самим себе, что вспомнили о чем-то настоящем… О том, что не кончается... Что они могут о нём ПЕТЬ…
В ёмкости потеплело.

И все трое негромко, не в полную мощь, а как-то слаженно-сердечно продолжили:
- Среди хлебов зрелых, среди снегов белых
Течёт моя Волга, а мне семнадцать лет…

-------------------------------
На Земле шёл июль 2009-го.