Богородице дево!

Прошло три года с тех пор, как старый Барак поймал в Гольфстриме Большую Рыбу. Эх, Рыба! Чудо-Рыба! И кто ж загарпунил тебя? Знать бойкому старичку только и могла ты попасться на крючок, такому, что не любит шутить, а привстал, подсек, да живьем - гарпуном и долотом.
"И ведь странная ты, Рыба! - подумал рыбак, почесывая коричневую от неопасного рака шею. - Могла бы разнести его яхту в щепки, если бы только хотела!"
Ни разу в жизни не видел старый Барак существа более гордого, прекрасного, спокойного и великодушного, чем эта Рыба!
А рыба думала, что плывет на Запад, а течение сносило их далеко на Восток. Юго-Восток.
И вот уже дышит свежо в самые очи старику холодное ночное дыхание и убаюкивает его, и храпит сердешный и ворочается сердито… И снится ему, что месяц плывет в океане, а Барак ее догоняет. Ни разу во сне не видел старый Барак ничего печальнее.
Барак проснулся, и помочился за борт, пытаясь определить по звездам, куда сносит лодку. Глянули звезды, месяц величаво поднялся на небо посветить добрым людям и всему белому свету. 
"Силы небесные! - прикрикнул старик. - Какая ночь совершается в вышине! Хорошо, что нам не приходиться убивать звезды. Представь, Ангела, человек, что ни день, пытается убить месяц, а месяц от него убегает...
Барак представил, как подплывши, схватил обеими руками месяц, кривляясь и дуя, и перекидывая его из одной руки в другую.
"Ну, а если бы нам пришлось каждый день охотиться за солнцем? Что ни говори, Ангела, а нам еще повезло”.
"Но с другой стороны, что пророчит сей необъятный простор? - записал в тот же день в своем микроблоге Барак. - Есть место, где развернуться… и сколько она принесет денег, если у нее окажется вкусное мясо? Я попрошу у нее прощения, а потом не спеша разделаю ее тушку. Вот только достоин ли кто-нибудь питаться ею? Нет, никто на свете не достоин питаться ею, даже великий Ди Каприо!"
И еще долго полный недоумения, неподвижно лежал он, а уже страшной силой засветились его старые очи: "У! Какая сверкающая, чудная, непорожняя даль! Как не любить тебя, когда слышится в тебе что-то воссторженно чудное. Я люблю тебя, Рыба, но я убью тебя прежде, чем наступит утро. Такова моя рыбацкая доля. Богородице дево, благодатная Мария, помолись, чтобы эта Рыба умерла. Хоть она и очень замечательная".
Прошло еще три месяца и три года. Скелет Большой Рыбы белел в свете месяца, словно остов легендарного материка Анлантида. Кто в этом виноват, Барак знал. Виноваты были акулы, но что теперь делать, куда плыть, старый Барак не знал, он знал только то, что во всем виноваты акулы, что и все, что осталось в рыбе, братило на него полные ожидания очи...
Чу! То ли песню затянули вдали, то ли пропадающий далече колокольный звон... Нет, слышится, раздается немолчно в ушах старика тоскливая, несущаяся от моря до моря, песня. Песня без слов. Государственный гимн Советского Сюза. И что в нем в этом гимне? И что зовет, и рыдает, и хватает за сердце? А глаз Рыбы был таким отрешенным, точно зеркало перископа или лики святых во время крестного хода.