Будущее с пустыми глазами

0
– Девушка,  подскажите, как пройти в морг? – с улыбкой произнес я.
 
У нее было красивое, узкое лицо. Но на нем было не прочесть ни единой эмоции. По ее взгляду, брошенному на меня, было ясно – она пытается понять кто я. Мои слова и улыбка, с которой они были сказаны, могли вызвать в ней только недоумение.

–  Вам нужно пройти до конца улицы и свернуть налево, на втором перекрестке будет стоять серое здание с трубой. Это и будет морг,- монотонным голосом, в котором не чувствовалось и доли сомнения, проговорила она, проходя мимо меня.
–   Подождите, а может, вы меня проводите, а то боюсь что-нибудь перепутать, сегодня в три часа должны кремировать мою бабушку, осталось десять минут, вряд ли меня будут ждать, - улыбаясь еще больше, ответил я.
–   Вы эм? – грубо (как мне показалось) спросила она, хотя на самом деле я был абсолютно ей безразличен.
–   Неужели у меня это на лице написано? Как ни стараюсь, все равно не получается полностью скрыть свои эмоции.
– Странная у вас реакция на предстоящие похороны. Разве вы не расстроены будущей кремацией? Мне казалось, что эмы страдают, когда умирают люди, а особенно – их близкие.
–   Так, может, никаких похорон и нет, - сказал я, - вы мне понравились, вот, я все и выдумал. И кстати, где находится морг, я и сам отлично знаю. Это мое место работы после деэмоциализации, могу экскурсию устроить.
–  Нет, спасибо. Не вижу смысла в знакомстве эма с безликим. Так же вы нас называете, безликие? -  ничто на ее лице не показало, что она чем-то удивлена или была зла.
–  Департаментом эмоций запрещено общение эмов друг с другом, если это не касается работы или не угрожает чьей-либо жизни, - проговорил я статью из Кодекса Поведения Деэмоциализованных, -  Но общаться-то хочется, вот и приходится действовать подобными методами для знакомств. Вы ничего не потеряете, ничего не приобретете, если пойдете со мной. В вас нет чувств, но интерес-то есть.

Как ни странно, она согласилась. Мы медленно пошли к моргу, до начала работы оставалось уже чуть меньше десяти минут, но я мог позволить себе опоздать. Это может показать странным, но в последнее время я все делал для того, чтобы мне продлили срок моего наказания.

Буду честным, я и сам был очень удивлен, что она решилась пойти. Обычно безликие, как только узнают, что я эм, сразу же пытаются побыстрее от меня отделаться. Девушку звали Лией. Оказалась, что она учится на социолога – изучает проблемы эмоционального слоя населения в современном обществе. Не помню, где я это читал, но давным-давно слово «субкультура» ассоциировалась с неформальными и антисоциальными  личностями. Сейчас же эмы представляют собой отдельный слой такой субкультуры. Она писала выпускную работу на эту тему, и ей как раз не хватало практического материала. Так что мы оказались полезными дуг другу.

1
Есть люди, чье выражение лица ничего не может сказать об их обладателе. Можно долго мучиться, пытаясь разгадать, что же творится у человека на уме, стараться поймать какую-нибудь мимическую морщинку, но при этом ни на шаг не приблизится к истине.
Есть же наоборот лица, на которые стоит только посмотреть,  и они сразу же расскажут тебе обо всем, что творится у человека внутри.

Но есть и такие выражения, когда у тебя складывается впечатление, что человек обязательно должен быть либо несчастен, либо же, наоборот, ему судьба уготовила интересный, хоть и не простой путь в жизни. Как будто природа сама наложила на таких людей отпечаток, как стоит вести себя с ними. Считать их посредственными и неинтересными, несмотря  на весь натиск, напор воли, которыми они стараются стереть это мнение о них, или же уважать и трепетать перед ними, хотя при этом они и палец о палец не ударилт, чтобы заслужить такое отношение к ним.

Увидеть и понять такой отпечаток может не каждый - способен на это лишь тот, кто сам им обладает. Кто скрывает свои эмоции, кто от природы прячет свою сущность под серой маской безразличия, никогда не сможет понять обладателя этого отпечатка. Не примерив его на себе, он считает его чем-то неизвестным, иррациональным, и в конце концов, относится  к нему, как к дефекту. К проклятию человеческой души.

Я как раз один из тех, на ком лежит такое проклятье. Меня зовут Лек-С Маркус и я обладаю эмоциями. В моей голове протекают эмоциональные процессы. Под ними подразумеваются: настроение, чувства, аффекты - хотя, кто с ними не знаком, а это где-то девяносто девять и девять процентов всего населения, эти слова кажутся пустым набором букв.
Самое страшное в этом проклятии то, что где бы я ни был, как бы ни старался скрывать своё внутреннее Я, всем не таким как Я, становятся вскоре известно, кто Я есть на самом деле. Фарфоровая маска безразличия на лице стала нормой жизни, а я под эту норму никак не попадаю.
 
С давних времен было известно, что эмоции разрушают организм. Сначала думали, что только негативные, отрицательный эмоции приносят вред. Но после долгих исследований было выявлено, что и эмоции приносящие счастья и удовлетворение способны нести не меньшее разрушение. Если раньше средняя продолжительность жизни человека составляла около шестидесяти – семидесяти лет, то после того, как была произведена первая деэмоциализация над добровольцами, результаты показали, что жизнь их удвоилась в два – два с половиной раза. Не знаю, о чем думали наши предки, но вскоре деэмоциализацию прошли все.

Проводилась это процедура на генетическом уровне. Что-то там вводили в клетки мозга или же наоборот что-то вырезали - я толком не знаю, это операция держится в строгом секрете. Определяющим был тот факт, что все последующие поколения людей  были полностью деэмоциализованы с рождения – ни эмоций, ни чувств, ни настроения.

Другая версия всеобщей деэмоциализации заключалась в том, что правительства потеряли контроль над населением, тем самым запустив механизм его саморазрушения. А если лишить человека эмоций, а именно его негативной реакции на все внешние раздражители - нищету, голод, безработицу - он превращается в послушное животное, которым легко управлять. Ведь человек эмоциональный всегда стремится прийти в равновесие со своей совестью, которая шепчет ему о том, что он достоин чего-то большего, чем страдания.

Когда перенаселение на планете превысило все возможные пределы, а терпение людей лопнуло, вся бунтующая масса недовольных двинулась в направлении возникновения очага своего дискомфорта, а именно туда, где были распространены все блага. Восток пошел на Запад на одной части света, Юг на Север - на другой. Войны, как таковой и не было, никто никому ничего не предъявлял, просто происходили  разрушение и разорения целых городов. Кем? Да иногда и теми, кто в этих городах жил. Вскоре почти в каждой стране, в каждом городе произошла маленькая революция. Как зараза ненависть распространялась от одного человека к другому. Тот, кто всю жизнь все делал для укрепления своего дома, растил детей, чтил обычаи, традиции, и в один миг терял все это, вскоре становился сам зараженным этой болезнью, под названием  ненависть. Это был замкнутый круг. А для тех, кто и так считал себя частью серой массы, вынужденный изо дня в день нести свое бремя, страдая от не востребованности и живущему по одним и тем же правилам, это был отличный шанс, что бы отыграться на чужом горе.

Вскоре после всеобщей деэмоциализации мир настолько изменился, настолько стал спокойным, что даже те, кто вначале отказывался от этой процедуры, все равно решили сделать ее, так как просто напросто страдали от одиночества. Не каждый мог вынести пустые, холодные глаза тех, кого считал своими родными и близкими.

Хотя остались и те, кто предпочел воспринимать мир таким, каким он привык его видеть. Пускай раньше жизнь заставляла их страдать, мучиться, терпеть унижения и насмешки судьбы, но зато они были живыми, они чувствовали. И вот через несколько поколений, когда в мире воцарилась тишина и гармония, те, кто еще мог чувствовать стали объектами исследований, как антисоциальный слой населения.

А потом кому-то в голову  пришла такая мысль, что процедура обратная деэмоциализации может рассматриваться как наказание за преступление. Зачем сажать человека в тюрьму, когда он не испытает при этом никакого чувства вины и раскаянья. Проще вернуть ему эмоции, и отпустить на волю, чтобы сами чувства и мысли были ему наказаниями. При этом он не был бы оторван от общества. После назначенного срока, его обратно деэмоциализировали и он возвращался к нормальной жизни безликого.

Нас, прошедших процедуру эмоциализации, обычно называют сокращенно эмоми. Как бы эм не притворялся, что он нормальный, среднестатистический человек, выполняющий свою среднестатистическую работу, не приносящую ему ничего кроме удовлетворения от того, что он ее сделал, все равно мимика, позы, взгляд, интонации выдадут его.

Но мало кто знает, что есть эмы, которые считают такое наказание настоящим даром. Эмоции, чувства – это краски способные разукрасить любую жизнь, главное уметь пользоваться ими. Как начинающий художник страдает от того, что чувствует незавершенность в своей картине, не зная при этом, в чем эта незавершенность заключается,  так и человек, всю жизнь проживающий в эмоциональном вакууме и обретший всю гамму мироощущения, вначале испытывает страдания и разочарования, от того, что не знает, в чем ее смысл, как ею пользоваться.

Пожизненная эмоциализация задумывалась как высшая мера наказания, целью которой послужил бы вечный эмоциональный стресс, страдание не только от совершенного преступление, но и от своего одиночества в мире бездушных кукол.

После эмоциализациие мы не могли идти на преступление, было такое ощущение, будто бы с наших тонких проводов психики снимали изоляцию и единственный вред, кому мы могли причинить – это только лишь самим себе. Как оголенные провода искрят от капель воды попавших на них, так и наша психика искрит эмоциями, чувствами, доставляя  дискомфорт и страдания.

2
С утра я пришел на стоянку и обнаружил листок штрафной квитанции на лобовом стекле своего пилокара. Оказывается, я не прошел очередную медицинскую комиссию.  Для обычных граждан проверка проводится раз в десять лет, для эмов же, ввиду того, что их психическое здоровье подвержено внешнему воздействию, приходится проходить комиссию раз в год. Еще одна из явных форм дискриминации эмов.

Пилокар представляет собой обычный автомобиль, только управление в нем происходит не с помощью руля и ручки от коробки передач, а от сигналов, которые поступают прямо из мозга человека на датчик-приемник. Водитель надевает на голову специальный шлем, который считывает информацию с поступающих электромагнитных волн его мозговой деятельности. Проще говоря, читает мысли. У эмов же электромагнитные колебания вызываются и эмоциями, так что если человек сильно чем-то взволнован или расстроен, то существует вероятность, что прибор не различит нужный сигнал, а это может привести к аварии. Медицинская комиссия проводит диагностические тесты и после проверки отсеивает слишком чувствительных и депрессивных эмов, тем самым сводя к минимуму катастрофы на дорогах.
 
Скомкав квитанцию, я швырнул ее за решетку стоянки, боковым зрением заметив, холодный взгляд одного из водителей. Он догадался, что я эмоциализирован и, наверное, сейчас пытается понять, почему и чем я так взбешен. После такого взгляда, мне стало еще противней от всего, что происходило вокруг, но я все-таки совладал с собой, вовремя остановив нарастающую волну ненависти. Нда… может все-таки и не зря проводят так часто обследования для эмов, последнее время все сложнее становится себя контролировать, прямо как в первые месяцы после процедуры. Обойдя забор, я взял мятый листок квитанции и направился к остановке автобуса.

На остановке стояла толпа, человек десять, каждый из них равнодушным взглядом смотрел вдаль. Автобус задерживался  уже минут на десять. На лицах людей знакомая мне маска безразличия, хотя я точно знаю - половина из них опаздывает на работу. Вспоминая себе, могу точно сказать, что они уже прокручивали последствия этого опоздания, и как можно было избежать последующего за ним наказание.

Простояв пять минут и наблюдая за людьми, которые напоминали безликие сосуды для бесчувственных душ, я увидел, появляющийся из-за угла дома, автобус. Войдя в салон и встав у края стенки, я стал смотреть рекламный ролик какого-то порошка. Экран был встроен вместо окна, причем он мог быть как прозрачным, так и показывать картинку внутри и снаружи. Иногда водитель, мог включить на панели рекламу, где задним фоном была  солнечная погода. Пока пассажиры ехали и привыкали к тому, что на улице хороший день, выходя  на остановке, они попадали под ливень или сильный ветер. Было ясно, что водитель эм, ведь только эмы способны на такую иронию. Хотя возможно я и ошибаюсь, и это было обычным совпадением

3
На следующий день я решил пройти эту дурацкую комиссию, хотя очень не хотелось тратить столько времени на это пустое занятие. Еще вечером я зарегистрировался  на завтрашний день, так, что к одиннадцати утра я должен был прибыть для прохождения первого теста - шкалы Занга для самооценки депрессии. Потом следовал перерыв на полтора часа, после которого проводился тест обсессивно-компульсивной шкалы Йеля-Брауна.

Первый тест прошел очень быстро, через двадцать минут я уже был свободен. В кафе сидеть не хотелось. Я решил прогуляться по территории парка, раскинутого внутри департамента. Я шел по аллеи вдоль красного кирпичного забора, сверху была накинута колючая проволока. Интересно, она нужна для того, чтобы сюда не смогли попасть или же сбежать?  Свернув в сторону, я пошел по тропинке к серому зданию, которое приметил еще издалека. Подойдя к нему, увидел – вход в здание охраняла массивная чугунная дверь, а на окошках висели стальные решетки. Табличка над дверью гласила: «Вера ничего не доказывает». Где-то я эту фразу уже слышал и, если не ошибаюсь, говорилось это о сумасшедшем доме. Дверь была не заперта. Любопытство взяло свое – я вошел.

Она стояла ко мне спиной. Но увидев ее позу, ее покачивания головы (она что-то читала), легкое подрагивание плеч, осанку, ту грацию, с которой она стояла, я понял, что передо мною стоит эм. Воображение уже рисовало, какое будет у нее лицо, когда она повернется. Каким будет ее первым выражение, когда она увидит меня? Я напрягся, сосредоточился, чтоб, как только ее лицо попадет в объектив мох глаз, сфотографировать его в своей памяти. Уже тогда возникло предчувствие, что это один из тех моментов, которые меняют жизнь. И лишь потом, через годы, я буду вспоминать этот миг, как отправную точку к своему краху.

Она повернулась. Как бы я не пытался сдерживать свои чувства, как не хотел прикрыть свои эмоции маской безразличия, мое выражение лица сразу же выдало меня. Я стоял как открытая книга, в надежде, что хоть кто-то заглянет в неё, прочтет пару строк. Больше всего меня удивило ее выражение лица, оно ровным счетом ничего не выражало. Пустота. Абсолютно ничего. В один момент мне показалось, что я ошибся, что может свет упал как-то не так на ее фигуру или же на расстоянии ее черты расплылись и мое воображение само все нарисовало.

Передо мной стояла Ли-Я.

У нее была такая же стройная, худощавая фигура, как и в первый раз, когда я ее увидел - тогда на улице, спросив как пройти к моргу. Каждый изгиб ее тела подчеркивал идеальную пропорцию его размеров. Смотреть на неё было одно удовольствие, только деэмоциализованный мог спокойно находиться рядом с ней. Я заглянул в ее глаза, и тут у меня действительно аж захватило дух. Большие, красивые, они смотрели прямо в мою душу. От такого взгляда захотелось отвернуться, и в тоже время от него никак нельзя было не оторваться. Как бы ни скрывала она себя, ее глаза говорили о ней всё. Можно годами тренировать на лица безразличие, беспристрастность, научиться ни на что не реагировать. Но глаза не поддаются тренировке, они все расскажут.

–   Здравствуй, Ли-Я, что ж ты натворила такого? - тихим голосом обратился я к ней, сделав акцент на последнюю букву в ее имени.

Чтобы по именам различать эмов от обычных граждан, особенно где не было возможности увидеть человека, т.е. в списке, в заявлении, в документах, последняя буква в имени писалась через дефис. Так раньше у меня было имя - Лекс Маркус. И я был обычным безликим охранником из супермаркета. 

–   Лек-С, ну неужели это ты? – сказала она. - Не ожидала встретить тебя вновь, - она слегка улыбнулась - не губами, глазами. Как же давно мне не улыбались глазами. Эти маленькие мимические морщинки такая большая редкость, которую может себе позволить только изгой - человек преступивший закон.
–   У тебя красивые глаза, Ли-Я,-  сказал я и румянец коснулся ее щек. Это было чудо, я еще никогда не видел, чтоб кто-нибудь так реагировал на мои слова. - Извини, я, наверное, тебя смутил?
–  Комплименты большая редкость в этом царстве.
– Почему бы нам сразу не перестать притворяться теми, кем мы на самом деле не являемся?
– Подход у тебя не изменился. Ты до сих пор не боишься своего наказания.
– Нет, Ли-я, я им даже благодарен за него, - сказал я про тех, кто вернул мне мое естество.
– Когда я была безликой, все что ты рассказывал, казалось мне полной чушью. Но после эмоциализации, твои слова обрели новый смысл, - улыбнулась она, - можно сказать, ты был заочно моим учителем в мире эмоций. Не знала, что так все повернется. Мне даже немножко стыдно за себя – ту.
– Чувства стыда – одно из самых ярких чувств. Так что можешь не стесняться стыдиться.
– Почему? Мне казалось, стыд это негативное чувство.
– Тебе перед безликим, когда-нибудь было стыдно?
– Первое время после процедуры может, и было, а сейчас нет.
– Правильно, стыдиться могут только люди и только перед людьми, - заключил я. Мы стояли друг перед другом, вгрызаясь взглядами. Со временем эм начинает искать в людях хоть какие-то проявления эмоций. Иногда в толпе можно случайно увидеть настоящую улыбку у безликого, но вглядевшись в его лицо, понимаешь, что скорее всего этот человек болен.
–  За что тебя подвергли процедуре? – спросил я.
–  Не поверишь – сама захотела. Я чувствовала, что моему диплому чего-то не хватает, вот  и решилась на такой шаг.
– Разве у бесчувственного человека может возникнуть чувство неудовлетворенности от неидеально сделанной работы?
–  Это было неосознанное желание отдать себя науки. Все это ставилось, как эксперимент, который после моего возвращения в мир безликих, должен был быть описан в работе.
–  Да я помню, ты говорила, что практическая часть у тебя хромает, – с улыбкой проговорил я. – Только вот не пойму, чем тебе не хватало меня, я же тебе все подробно рассказывал, рискуя при  этом скомпрометировать себя, а ты взяла и исчезла?
–  Понимаешь, Лек-С, чем больше я узнавала от тебя о чувствах, о том, что творится с тобой (опять же о способе твоего знакомства со мной), тем больше я задавалась вопросом, что тобой двигало. Потому-то в один прекрасный день, я и исчезла. Я поняла, что потеряла нить логики, которую ты пытался вложить в описаниях своей жизни. Это как начать читать учебник по высшей математике: сначала все понятно, энтузиазм бьет ключом, потом приходится вчитываться в каждую строчку, ну и, наконец, наступает момент, когда бескрайние поля формул полностью стирают желание изучать что-либо дальше. Так вот дальнейшее общение с тобой было подобно этому царству формул, не было смысла оставаться. Прости.
–  Да ничего страшного, ты была тогда совершенно другим человеком. Так что забыли об этом, расскажи лучше, что же было потом?
–  Я переспала со своим научным руководителем.
–  Что? Как ты могла? - я не поверил своим ушам. Ли-Я, увидев мои округлившиеся глаза, засмеялась.
–  Да ладно, шучу-шучу, просто хотела посмотреть твою реакцию. На самом деле, я стала шантажировать его, что как будто бы мы действительно с ним переспали. Я просила его, чтобы к моему диплому не придирались, он согласился, а потом я написала анонимку в департамент эмоций на нас обоих.
–  Неужели ты и его подставила?
–  До эмоциализации мне было не стыдно, мной двигал холодный расчет,- с назиданием в голосе ответила Лия, - сейчас же я понимаю, что его подставила, мне стыдно за содеянное, сколько бы я не пыталась узнать, что с ним случилось, смог ли он акклиматизироваться после процедуры или нет, все мои попытки оказались тщетны.
–  Что ты чувствовала, когда ты осталась одна со своим внутренним миром?
–  Мне было гораздо легче, чем остальным, не забывай я, во всяком случае, знала чего ожидать, не зря же я собирала материал почти на протяжении полутора лет. Каркас знаний оброс плотью, все мои представления и фантазии по этому поводу стали реальными, объемными. Поначалу у меня очень резко менялось настроение - от истерики до эйфории, я могла сутками плакать, даже не понимая причины своего расстройства. Но самое интересное было в том, что я от этого всего этого получала удовольствие, ведь это было совсем другой, неведомый мне ранее мир, но только это я осознала потом, когда разобралась, что к чему.
–  Как же ты преодолела этот период?
–  Очень просто, я постоянно твердила себе, что живу не правильно, все мои слезы, истерический смех, вся эта содомия эмоций и чувств мешают моему существованию, а с учетом того, что люди изначально все были чувствительными, значит, они как-то жили и развивались. Мысль, что ты живешь не правильно, заставляет меняться, появляется самоирония, начинаешь понимать, насколько ты все-таки ничтожен в этом мире и, если ты не примешь его таким как есть, то вряд ли долго проживешь, оплакивая себя.
–  Да, абсолютно, так. То же самое произошло и со мной, по началу, я как слепой котенок, бродил в ожидании какого-то ответа, пытался понять, как мне преодолеть то, что со мной творится внутри. Тем более по распределению я попал работать в морг.  Ужас, что вначале творилось со мной. Отвращение, рвота, брезгливость. На каждом шагу меня ждало разочарование. Особенно, то безразличие, с которым ко мне относились люди. Но года через полтора, я перестал сопротивляться и отдался собственным чувствам, принял их и осознал, что мне придется с ними жить, а  одиночество станет моим верным другом. И не поверишь – сработало, мир преобразился на глазах.

Она рассказала о своей работе в сумасшедшем доме, о своих первых днях работы в нем, о людях, что в нем содержатся. Полтора часа пролетели, как пять минут. Я пошел сдавать второй тест, а в мозгу вертелись когда-то отчеканенные ей строчки - «департаментом эмоций запрещено общение эмов друг с другом, если это не касается работы или не угрожает чьей-либо жизни».

4
Я чувствую, что во мне ничего нет. Ложь. Я и этого не чувствую, я пустой, абсолютно пустой. Где-то на задворках сознания возникает мысль, что я должен что-то сделать, что-то сказать, но понимаю – это бесполезно. Я долго пытаюсь вспомнить, что это – чувствовать, пытаюсь вспомнить ситуации, когда меня одолевали эмоции, самые сильные эмоции. Вот я помог человеку в метро: на ступеньках перехода станции лежал мужчина. Лица его не было видна, руки были раскинуты в стороны, вокруг была маленькая лужица – он опорожнился. Народ проходил мимо, ни одна душа не остановилась, не посмотрела в его сторону. Я вызвал бригаду медицинской помощи и не покидал места, пока она не подъехала. На работу я опоздал на полтора часа, меня оштрафовали, хотя как бы я не оправдывался, никто не хотел меня слушать. Мне было очень обидно, ведь я все сделал правильно, но только вот, если бы я не был эмом, то вряд ли бы остановился тогда на улице, и прошел бы мимо этого человека, как все остальные. Злость и обида – я помню эти чувства. Несправедливым оказалось даже не то, что меня оштрафовали, а то, что всем было наплевать на причину опоздания.

Другой случай, я шел по коридору на работе и нашел кредитку на полторы тысячи, я незаметно наклонился, делая вид, что поправляю штанину и положил кредитку в карман. После этого во мне бушевали два противоречивых чувства: радость и стыд. Было такое ощущение, что я эти деньги украл, хотя даже не знал, кому они принадлежат.

Разочарование, еще одно гадкое чувство. Однажды по дороге домой я встретил двух своих однокурсников по колледжу, я с улыбкой подошел к ним, так много хотелось поделиться с ними, что произошло за эти двенадцать лет. Но через пару секунд, они поняли, что я эмоциализирован, и вскоре под каким-то нелепым предлогом удалились.

И вот сейчас, как бы я не пытался внутри себя воссоздать, представить все эти чувства, я знал лишь их названия, но не знал, как они «чувствуются». Такое ощущение, будто жуешь пресную пищу, и сколько бы ни жевал, ни заставлял свои рецепторы уловить хоть какой-нибудь оттенок вкуса,  в результате понимаешь, что жуешь безвкусную массу.

Я опять стал безликим. Такое ощущение, что мое сознание вынули и вставили в какой-то человекоподобный протез, те же две руки, две ноги, пять пальцев на каждой, но чего-то не хватает. Я даже не могу вспомнить чего, потому что это связано с чувствами.

Зазвенел будильник и я проснулся. Подушка была влажная от пота, меня бил легкий озноб, как будто бы я долгое время находился на морозе, хотя температура в комнате была выше двадцати градусов. Это был сон, всего лишь сон, который постоянно преследует меня на протяжении пяти лет.

Долгое время я не мог заснуть, о чем бы я не думал, все мои мысли возвращались в исходную точку и как бы я не старался опровергнуть это, становилось все более очевидно, что этой точкой является Ли-Я Вассел. После нашей последней встречи прошло около трех лет. Даже когда она была безликой, бесчувственной куклой, она была мне уже желанна. Подкупало меня то, что при ней я мог говорить все что угодно…, а именно правду. При ней я мог выговориться. Пускай всем моим откровениям, излияниям она хотела найти объяснения, придать им логически завершенный вид, после этих встреч мне становилось гораздо легче. Вот один из секретов того, как можно помочь человеку, настоящему человеку, а не нормальному гражданину не нормального общества. Нужно дать ему высказаться, или правильнее – дать ему понять, что его слушают. Она была первой безликой, кто меня действительно слушал.

Потом она исчезла. Обычно мы встречались в кафе рядом с тем местом, где увиделись в первый раз, и о следующей встречи договаривались в конце предыдущей, а чтобы лишний раз не было соблазна как-то скомпрометировать друг друга, ни какой информации о себе мы решили не оставлять. Точнее сказать я решил, ей-то за сбор информации для диплома ничего бы не сделали, а вот мне за мои откровение, могли грозить большие неприятности. Но однажды она просто не пришла. Я в течение недели приходил в назначенное время, но она так и не появилась. Не то чтобы я был сильно расстроен, но легкое чувство разочарование присутствовало. А от того, что оно было легким, тем дольше оно держалось.

Вдруг все мои полуторачасовые размышления упорядочились в четкое осознание того, что я должен сделать. Резко вскочив с постели, что даже одеяло упало на пол, я подбежал к окну, щелкнул затворами и распахнул ставни, впуская ночь в комнату. Впуская свежий воздух в самого себя. Окрыленный своим вдохновением я сел за стол и начал  писать все, что со мной произошло, когда я обрел свою настоящую жизнь.

5
«В прошлый раз, рассказывая о себе, я не стал тебе говорить о том, что послужило причиной моей эмоциализации. Признаться, я до сих пор стыжусь этого поступка, хотя некоторые и называет его благородным.

В то время я работал администратором зала в торговом комплексе. До сих пор не знаю настоящей причины, почему в тот день воспитательница повела детей после спектакля в магазин, а не обратно в садик. Скорее всего, кому-то приспичило в туалет, который находился как раз на том этаже, где в тот день я и дежурил. Ничего не предвещало беды, как вдруг раздались крики и выстрелы. Мужчина лет сорока, размахивая пистолетом, начал кричать, что у него под курткой бомба. Все в ступоре застыли на месте, ожидая, что же будет дальше. Мужчина оказался эмом, его мимика и жалобы на жизнь казались всем каким-то абсурдом. Он был сумасшедшим. Он кричал, что мы все обречены, что мы не люди, а всего лишь подобия, которых он хочет уничтожить. Я навсегда запомнил его слова, они запали мне глубоко в душу, хотя сначала я не понимал их смысла: «Вы, жалкие копии природного апофеоза, пустышки, способные лишь на не понимание…чучела набитые пустотой, которой вы дали имя - безразличие. Уничтожив вас, природа поблагодарит меня, потому что вы всего лишь бесполезные звенья в ее огромной цепочки эволюции». Никто в тот момент не испытывал страха, был лишь инстинкт самосохранение, заставлявший не делать лишних движений. Дети все это время молчали, никто не кричал, все слушали его и все не понимали, что он имеет ввиду.

Он снял куртку и на его поясе я действительно увидел устройство похожее на бомбу. У меня с собой, был электрошокер, но его категорически нельзя было применять для обезоруживания мужчины, так как мог сдетанировать заряд. Все это время я стоял у аварийного выхода, где рядом с дверью висел маленький огнетушитель. Я незаметно снял его со стены, пока террорист захлебывался в экстазе собственных речей и направился к нему, стараясь не попадать в его поле зрения. До него оставалось метров десять как он начал читать какие-то стихи. Потом, когда все закончилось, офицеры из департаменты эмоций обратили большое внимание на его слова, так что эти строчки тоже врезались в мою в память:

                Я люблю смотреть, как умирают дети.
                Вы прибоя смеха мглистый вал заметили
                за тоски хоботом?
                А я -
                в читальне улиц -
                так часто перелистывал гроба том.
                Полночь
                промокшими пальцами щупала
                меня
                и забитый забор,
                и с каплями ливня на лысине купола
                скакал сумасшедший собор.

Дальше он не дочитал, так как я подбежал сзади и ударил его огнетушителем по голове. Он упал на пол, стукнувшись головой об кафель. Из того место куда я ударил, полилась струйка крови, превращаясь на полу в маленькую лужицу. Я снял куртку и бросил на него сверху, чтобы кровь не растекалась. Воспитательница, со спокойным выражением лица начала пересчитывать детей, как будто ничего и не произошло. Тогда меня самого ничего не удивило. Зато удивляет сейчас, мои воспоминания настолько яркие, как будто это произошло минут десять назад. Я не могу поверить их спокойствию, безразличию, ведь они могли все погибнуть, исчезнуть.

Минут через пятнадцать приехал отряд из департамента эмоций с саперами и собаками. Нас всех вывели на улицу. Оставалась вероятность того, что бомба может взорваться. Через час вышел офицер департамента и объявил, что я арестован, так как обвиняюсь в убийстве человека. Сейчас, прокручивая тот день, такие слова вызывают во мне горечь, обиду и разочарование, ведь я спас всех этих людей: детей, воспитательницу, персонал. Я же не знал, что он стрелял холостыми патронами, а бомба окажется всего лишь муляжом. Я выполнял свою работу. Но тогда я и все остальные, восприняли это как должное.

Так как псевдо террорист не имел возможности причинить вреда людям, для его задержания я имел право воспользоваться только электрошокером и ни в коем случае не лишать его жизни. Никого не волновала, что я руководствовался на тот момент другими принципами. Мне вменялось наказание за преднамеренное убийство с превышением полномочий на срок восьми лет эмоциализации.

Через неделю провели процедуру. Проснувшись, я открыл глаза совершенно другим человеком. Первым чувством, которое я испытал, был страх. Я не знал, что мне делать дальше, было осознание того, что я преступник, что теперь я изгой. Хотя в палате я находился один, мне почему-то казалось, что с меня сняли всю одежду, как будто раздели догола и бросили в центре города в самый людный час. Когда вошел человек в белом халате, я попытался рассказать все, что со мной творилось, но он приказал мне заткнуться и собирать вещи, так как на следующий день меня выпускают. Всем было наплевать на меня.

Кое-как я прожил с самим собой неделю. Страх, угрызения совести, стыд, чувство вины, раскаянья – всю эту гамму чувств я испытывал по сотни раз на дню. Вскоре меня вызвали в пункт распределение работы для эмов. Мне досталось работа в морге, сама знаешь, эмом достается самая грязная и неблагодарная работа. Безликого такая работа не удивит, ему безразлично, что убирать – говно или трупы, а эму такой труд доставит унижения.

Поначалу было мерзко. То, что совсем недавно ходило, дышало, существовало, теперь было обычным куском мяса, представляющим проблему для окружающих, если от него не избавиться оно начнет разлагаться и вонять, что с санитарной точки зрения не приемлемо. Моя задача заключалась укладывать трупы в гробы, которые впоследствии везли на кремацию. Раньше трупы хоронили, закапывая в земли, чтоб в будущем прийти и почтить памятью. Но теперь людям, которым наплевать на тех кто рядом - на живых - до мертвых вообще нет никакого дела. Первые месяцы, у меня периодически возникала рвота, от вида и запаха разлагающейся плоти. Но вскоре я привык не замечать всего этого, просто механически выполняя свою работу.

Моим сменщиком был тоже эм, но с ним мы почти не виделись, так как опасались статьи о том, что эмам категорически запрещено общаться друг с другом и т.д. и т.п. Любой, кто заметит в обществе двух эмов, должен немедленно сообщить об этом в департамент эмоций.

Через полгода после эмоциализации, мне очень захотелось с кем-то пообщаться, с кем-то, кто бы понял меня. Нужно было придумать предлог, для того что бы задержаться на работе. Такой предлог нашелся, когда я возвращался домой после очередной смены. Идя по тротуару, я случайно пнул какой-то маленький цилиндрик, присмотревшись, понял, что это была батарейка.

И вот однажды я задержался после работы, на всякий случай, придумав предлог, что сломались часы. А перед этим я вставил в них эту старую, уже израсходовшую свой лимит батарейку.  Когда сменщик пришел и увидел меня, на его лице я прочел лишь знакомые мне страх и изумление. Но нам хватило пяти минут, что бы полностью понять друг друга. Мы проговорили около часа, у него было приятное, смуглое лицо. Он был одет слегка небрежно, мятая рубашка и грязные ботинки сразу же бросились мне в глаза (раньше я не обратил бы на это внимание), но сам факт жизни в его глазах и мимика лица  затмили эти неприятные ощущения брезгливости. После разговора я ушел, договорившись пообщаться как-нибудь еще. Эмоции переполняли меня - я был не одинок. Это была радость. Я нарушил приказ, но я не чувствовал себя виновным. Это был переворот в моей душе.

После этого, своего сменщика я больше никогда не видел. Оказалось, испугавшись, что это была провокация, он пошел в департамент эмоций и все им рассказал. Его перевели, а мне пришлось писать тысячи объяснительных по поводу этой задержке на работе. В конце концов, мне увеличили срок эмоциализации на два месяца. Теперь я понял, что опасаться надо не безликих, а себе подобных эмов, потому что, прибавив к моему сроку два месяца, из его срока столько же убавили.

Но это уже было не важно, потому что я открыл в себе что-то, способное делать меня счастливым. Я начал получать удовольствие от еды, когда долгое время не ел, начал радоваться, когда оканчивалась рабочая смена, и наступал выходной. Мир начал открываться мне с новой, неведомой стороны, нужно было просто остановиться и впустить в себя то, что и так уже частично было во мне - это способность наслаждаться своим существованием.

А потом я встретил тебя. Что было дальше, ты знаешь и узнала бы гораздо больше, если бы не ушла в прошлый раз.

Теперь я встретил тебя снова и понял, что все это время я думал о тебя. В тот раз я еще не знал, что могу испытывать чувства к другому человеку, все только начиналось. Я не знаю, что именно, но ты заронила в меня какое-то странное чувство твоей особенности, вроде как ты была и безликой, но, в то же время, меня тянуло к тебя, как будто ты была кем-то больше.  Я не знаю, с кем ты сейчас живешь, что ты чувствуешь по отношению ко мне, но я хочу, чтобы ты знала, мне теперь гораздо больней будет потерять тебя во второй раз, когда ты стала такой живой, настоящей. Жизнь научила меня ничего не ждать, ведь только так можно оставить свой разум чистым, не терзаясь в ложных сомнениях.

Написав это письмо, я рискую, что оно может попасть не в твои руки, но выговориться я просто не имел права перед самим собой. Я не требую от тебя ответа, если же я тебе не безразличен, мы просто будем вместе, все слова я прочту на твоем лице».

6
Как иногда невыносимо ждать. А особенно того, на что ты никак не можешь повлиять. Такое состояние, что все струны внутри организма натянуты и готовы в любой момент порваться, лишь бы как можно быстрее прекратить эту муку. Не смотря на строчки в письме, я ждал ее ответа, ждал от неё хоть что-то. Мне уже было без разницы, как она отнесется к моему признанию, лишь бы быстрее все это закончилось, лишь бы быстрее ответила – да или нет. Тысячи раз я прокручивал варианты, почему она до сих пор ничего не написала, но самое страшное предположение – ей безразлично – никак не укладывалось в моей голове. Только лишь безликий способен  не отреагировать на то, в чем я ей признался, ведь если у тебя есть способность чувствовать, значит и есть способность сочувствовать, и даже, если ты к человеку относишься с равнодушием, ты должен понимать, что лишняя секунда промедления хуже отрицательно ответа. Мука. Я теперь действительно познал, что такое мука. Вот это и есть то самое наказание, на которое нас всех обрекают. Ничего вроде бы не мешает тебе мирно существовать во внешнем мире,  как собственный внутренний мир объявляет тебя изгоем. Когда начинаешь смотреть на все это со стороны, понимаешь как это все мелко и глупо по сравнению со всем твоим существованием, но когда возвращаешься обратно в этот эпицентр самого себя, то осознаешь, что ради таких чувств и стоит жить. Ожидание – это огонь и лед одновременно. Ты чувствуешь, что разрываешься на куски, хочешь что-то изменить, заставить её понять себя…да вот только нельзя навязать это. Раньше было название этому чувству -  любовь. Но какой смысл  это слово приобретает, когда ты с ним соприкасаешься на уровне чувств. Что такое любовь нельзя объяснить, это можно только испытать. Я испытал. Не знаю как у других, но для меня это мука.

Прошло два дня, как я передал ей это письмо.

Провернул я это очень просто. На следующий день после сдачи тестов, я приехал в департамент эмоций за результатами. Все было в норме и мне выдали новое удостоверение, разрешающее управлять пилокаром. Выйдя из здания, я направился не к выходу, а к зданию психиатрического отделения, где работа Ли-Я. Чугунная дверь вновь была не заперта, я вошел, но никого не обнаружил на месте. 

Прождав где-то с полчаса, Ли-Я появилась, хотя я уже начал волноваться, что сегодня, возможно, была не ее смена.
–  Добрый день, Ли-Я
–  Лек-С, не ожидала увидеть снова, как твои результаты? – действительно немного удивленно спросила она .
–  Все отлично, с завтрашнего дня могу снова пользоваться пилокаром,- смущение краской начало заливать мои щеки: неужели я ей совсем безразличен, что она даже не думала увидеть меня.- Как кстати работа, не сильно напрягает, тебе разрешено общаться эмами?
–  Ахах, уточнение – с сумасшедшими эмами. Ты же знаешь, что когда я была безликой, меня привлекали эмы, сейчас же я могу изучать их днем и ночью. Жаль только, что меня отчислили из университета, эмам запрещено учиться. Хотя теперь-то у меня практического материала гораздо больше, чем когда либо. После срока, после деэмоциализации, мне хватит материала, наверное, аж для докторской, - весело усмехнулась она. - Так что сейчас, можно сказать, у меня преддипломная практика.
–  Неужели, ты хочешь вернуться в прежнюю жизнь, мне показалось, что ты научилась ценить любые чувства и эмоции? - исподлобья я посмотрел в ее глаза, и мне показалось, будто что-то вздрогнуло в глубине ее сознания.
–  Нет, Лек-С, мы все изначально родились без чувств.  Такие уж мы есть, и наша стезя дождаться возвращения в прежнее русло. Безликие обречены не быть несчастными. Пускай в них не кипит жизнь, и воспринимать они могут лишь две крайности, либо боль, либо удовольствие, зато они никогда не перегорают из-за ожидания или воспоминаний. Я очень многого здесь насмотрелась, - кивнула она назад, где находилась дверь в коридоры с палатами, - И поверь мне, все что-то творилось с тобой в первое время после эмоциализации всего лишь цветочки.
Ее слова меня поразили, я ведь и сам написал в письме, что лучше ничего не ожидать, дабы не разочаровываться. А ведь это верный путь к признанию идеологии безликих. Неужели, я начал сам себе противоречить.
–  Знаешь, Ли-Я, я уже долгое время работаю в морге, но совсем недавно заметил одну вещь, у мертвых есть свое особенное выражение лица, - она удивленно посмотрела на меня. - Ты наверняка тоже высматривала в толпе безликих хоть кого-нибудь с признаками эмоций на лице?
–  Да, конечно
–  Я, признаться, всматриваюсь до сих пор, но теперь я всматриваюсь и в лица мертвых. Раньше я этого не делал, так как это вызывало у меня отвращение, я научился не замечать их, механически выполняя свою работу, так проще было приспособиться. Но сейчас, глядя на трупы, я вновь воспринимаю их не как куски мертвого мяса, а как живых когда-то людей. И они все, практически все имеют какое-то свое выражение на лице - страха, испуга, умиротворения, у некоторых даже счастья и радости. Складывается такое ощущение, что в последний момент жизни, то, что внутри человека не дает биться его чувствам и эмоциям, уходит первым, оставляя на несколько мгновений внутренний мир абсолютно голым. И эти вот чувства прорываются наружу, навечно застывая на его лице, становясь посмертной маской. Мертвые выглядят гораздо живее живых безликих. Так, что пусть мы рождаемся, такими как есть, но все равно настоящими мы становимся, только после того, когда к нам возвращаются чувства. Смерть не забирает оболочку, смерть забирает, то, что она скрывает - наше естество.

Пока я говорил, она, молча, кивала. Может она думала, что у меня уже развилась паранойя, но я ей не лгал, это действительно было так. Среди трупов мне было гораздо уютнее, чем среди безликих. Хоть и те и другие мне не отвечали и были холодны, причины этого молчания у тех и у других были разные. Легче понять того, кто не может, чем того, кто не умеет и не хочет научиться.

После этого я ушел, оставив письмо у нее на столе, спрятав под каким-то журналом.   

7
Я шел с работы, заставляя себя ни о чем не думать. Мне необходимо было расслабиться, все мои мысли отдавались болью в душе. Может, все-таки не стоило открываться ей? Если она хочет вернуться в прежние состояние, то мои слова покажутся ей очередным бредом. Не надо было оставлять письмо, нужно было уйти и сжечь его, как будто ничего и не было.

Я шел, перепрыгивая лужи, а то с утра уже успел испачкать чистые брюки. Хотя зачем тогда опасаться луж, если я и так уже грязный? Такие вопросы себе безликие точно не задают. Какая все-таки сегодня омерзительная погода. И при этом такая же плаксивость и внутри; такое ощущение, что продолжаешь верить в чего-то, что уже давно нет.

–  Так и чего же ты до сих пор стыдишься? - услышал я голос Ли-И в нескольких шагах от себя. Я поднял глаза и увидел ее. Как долго я ждал этого момента. Она стояла передо мной, словно ангел, спустившийся с небес, посмотреть на тех, кто им так восхищается. Ее улыбка затмила все плохое, что произошло у меня в душе за последние два дня. Как все-таки мало необходимо человеку для счастья. Всего лишь улыбка желанного тебе человека.
–  Того, что убил эма. Если бы это был безликий, то его не было бы жалко. Но убивая эма, убиваешь чувства, а их так мало в этом мире. Я до сих пор не понимаю, зачем он все это устроил, лучше бы он действительно бы взорвал всех, избавив мир от ненужного материала, к чему нужен был этот блеф?
–  Он был сумасшедшим, ты забыл? Не старайся его понять, ответы будут невыносимы для тебя, твоя психика не выдержит, и ты станешь таким же, как и он. Уж поверь мне, я с такими работаю каждый день.
Да… она была права.Этого я не хотел. Пока не хотел. Но я отлично понимал, чем больше я раскрепощаюсь, тем больше приходит осознание того, что мир возможно и существует до сих пор благодаря царившего в нем безразличия.
Мы дошли до стоянки и сели в мой пилокар.
–  Давай куда-нибудь прокатимся. Туда, где нас никто бы не видел, - смотря на меня, проговорила Ли-Я.
–  Я знаю одно местечко, туда уже давно не ходят обычные люди. Хоть безликим и неведома мистика, но они его обходят стороной, даже не знаю почему. Там я частенько люблю побыть в одиночестве. В первобытном одиночестве, - уточнил я.
–  Интригующе, поехали.
 
Мы приехали на кладбище. Не найти более романтичного места, чем заброшенный погост. Уже начинало темнеть, луна выглядывала из-под облаков, бросая загадочный свет на полуразрушенные кресты и надгробия, издали похожих на застывших призраков.

– Лек-С, как ты думаешь, сейчас есть какой-нибудь смысл в жизни? Мне кажется, человечество пошло против природы, лишив себя чувств, - мы сидели на скамеечки рядом с какой-то могилкой. - Что будет с нами дальше, к чему мы придем??
–  Смысл в нас: в тебе, во мне, во всех тех, кого считают преступниками. Пока хоть одно чувство возникает в душе хоть одного человека, люди имеют права на существование.
– Звучит, как оправдание…
– Возможно. Мне иногда кажется, что это одно большое испытание. В одной старой книги, найденной мной, кстати, здесь, вон в том склепе, - указал я на стоящее рядом строение, - я прочел, что неким Великим Существом периодически посылаются на человечество всевозможные наказания, что бы испытать, достойно ли оно существования. И в конце остаются в живых лишь самые достойные его представители. Мне вот кажется, это мы и есть.

Мы молчали и наслаждались тишиной.

– Я ждала тебя всю свою сознательную жизнь, – проговорила она. И вдруг из носа у нее потекла кровь. Почувствовав это, она быстро сориентировалась и запрокинула голову. Достав из кармана платок и приложив его к носу, она сказала:
– Ничего страшного  Лек-С, это все от волнения… от того, что я настоящая, – и тут она меня поцеловала. Я не стал спрашивать ее про кровь, хотя тот факт, что это ее не удивило, говорил о том, что с ней это творится не впервой. На тот момент мне было интересно только то, что нас ждало впереди.

Мы разговаривали с ней всю ночь. Утром я отвез ее до департамента, рискуя, что нас могут заметить. Но когда я был с нею, то ничего не боялся, с ней я чувствовал себя полноценным человеком, настоящим мужчиной.

Три месяца мы существовали как единое целое. Три месяца у нас была тайна. Три месяца мы жили. Что такое три месяца по сравнению с твоим пребыванием на Земле, скажу откровенно - очень мало. Но это были те три месяца, когда казалось, что мир был создан только для нас. Я не буду писать, что происходило с нами в этот короткий промежуток, потому что о счастье нельзя рассказывать, нельзя о нем думать или вспоминать, им можно только наслаждаться.

Но счастье на, то и счастье, что обязательно должно закончиться. Только так можно осознать, что прошедшее было тем, что возможно уже никогда не повторится. Нас поймали.

Выследили и забрали нас в метро. И хоть мы и вошли в разные вагоны, я точно знал, когда меня выводили из электрички, что Ли-Я попалась тоже. Нет, я не сопротивлялся, я знал, что когда-нибудь наступит этот момент, потому что где-то в глубине души верил, что счастье не может длиться вечно.

Счастье на, то и счастье, что обязательно должно закончиться.

8
Через два дня, пребывание в изоляторе, меня привели в зал суда.  С натяжкой можно было назвать его залом, это была маленькая комната без окон и с двумя дверьми, через одну ввели меня, через другую – Ли-Ю. За пару дней она очень осунулась, черные круги под глазами оттеняли ее и так темные жгучие глаза.  У нее было бледное лицо, а губы потрескались, словно у мертвеца – возникло ощущение, что жизнь потихоньку покидала ее. Вдруг во мне возникла страшная мысль - мы видимся с ней в последний раз.
Я не знал, какое у нас может быть наказание, когда мы и так оба деэмоциализированные. Скорее всего, нас сошлют на максимально отдаленное расстояние друг от друга.  Такой поворот событий мы рассматривали давно, а потому  было решено, что если нас поймают и нам придется разъехаться, то встретиться мы можем на том заброшенном погосте, где она меня впервые поцеловала.

За большим кафедральным столом сидело три человека. Двое, что находились по краям – мужчина и женщина - были одеты в белые халаты. Скорей всего их задача заключалась в определении вменяемости подозреваемых и выявления их эмоционального  состояния. В центре сидел лысый старик в черной мантии. У него был холодный сверлящий взгляд. Возникло ощущение, что он испытывает отвращение, ненависть к нам. Ко всему нашему существованию. Но он сам был безликим, так что вся эта антипатия была лишь игрой моего воображения.

–  Вы понимаете, что повторно нарушили закон и вам грозит продление срока деэмоциализации до пожизненного,- смотря на меня, проговорил он, что женщина-врач, сидящая справа от него вздрогнула.
–  Да, я понимаю и полностью признаю свою вину, - не было смысла отпираться. Я хоть и сделал страдальческое выражение лица, но в глубине души был рад такому приговору, теперь мне не придется что-либо выдумывать, чтоб продлить себе срок.

Мужчина-врач немного наклонился к судье и что-то проговорил ему на ухо. При этом на его лице была задорная игривая улыбка, выражавшая самую настающую иронию. Иронию? Я не поверил своим глазам - он был эмом и скорее всего, догадался, что я ничуть не расстроен возможным  приговором, а потому даже, наоборот, рад такому развитию событий. Ну, конечно же! Он был эмом и женщина-врач тоже. Это же логично, как же я сразу не догадался. Как можно выносить приговор, не зная мотивации преступления -  эмоциональной окраски содеянного. Судить безликого очень просто, никаких иррациональных, не поддающихся логике поступков он не совершит. Если происходит убийство, кража, обман, то не из-за того, что человек не испытывает страх перед наказанием или не имеет стыда и сочувствия, а потому что этого требовала холодная необходимость, расчетливость. Безликие преступают закон из-за инстинктов, заставляющих их заботиться больше о результате, чем о последствиях.

–   Расскажите, за что вы были осуждены в первый раз? - тихо проговорил мужчина-эм.
–  Вы же и так отлично все знаете, зачем вы устраиваете этот цирк? Ведь вы и сам эм. Вам, что нравится издеваться над настоящими людьми?
–  Можете называть меня советником. Судя по вашей реакции, не так уж вы сильно и испугались пожизненного приговора. Скажу больше, вы даже обрадовались такому наказанию. Неужели вы думаете, мы не понимаем, что система наказания на сто процентов не эффективна, что  наступают такие моменты, когда от своего наказания эмы начинают получать удовольствие. Не вы первый называете процедуру эмоциализации чудом, волшебством или даром. Я угадал? Судя по вашей реакции, я попал в самую точку. Не злитесь, это уже вам не поможет. Как  же вы все глубоко ошибаетесь, думая, что безликие никогда не поймут вас, что вы можете творить все, что  заблагорассудится, даже не догадываясь, что над всеми, прошедшими процедуру, ведется строгий контроль. И без исключения, все, в конце концов, начинают терять осмотрительность и все, я повторюсь, все попадают сюда. Ну а мы в свою очередь помогаем Вам в этом.
–  Что значит помогаете?  Я вас не понимаю. Единственное, что вы могли подстроить, так это законы, которые заставляют настоящих, живых людей предавать друг друга, - подступающая злость начала душить меня, красной пеленой окутывая мой взор.
–  А вы думаете, очень просто могут взять и встретиться два эма? Да еще при этом закрутить роман? – с приторной улыбкой, растягивая слова, пролепетал советник, сузив глаза и похотливо смотря на Ли-Ю.
Все это время Ли-Я, чуть живая, стояла и, молча, перебрасывала взгляд своих больших глаз, то на медика, то на судью, то на меня. Озноб охватил все ее тело, такое ощущение, что у нее была лихорадка и только сила воли, а может и гордости, заставляла ее  стоять и слушать весь этот разговор больше похожий на какой-то бред.
– Ответьте, пожалуйста, на вопрос, какое преступление вы совершили в первый раз? - тем же резким голосом проговорил судья. По беспорядочному движению глаз было видно, что он пытается понять логику нашего поведения, но в силу природного отсутствия чувств и эмоций, а значит и способности корректно распознавать их, ему оставалось только задавать стандартные вопросы, находясь на этом заседании только ради проформы.

Я начал рассказывать всю свою историю, стараясь как можно меньше вкладывать в свои слова эмоции. Сухим, монотонным голосом я повествовал о тех событиях, что уже написал в письме, опустив только моменты про несправедливость и горечь, незачем было лишний раз раздражать судей. Женщина-советник, делала какие-то пометки у себя в журнале, пару раз переспросив некоторые факты, пытаясь поймать меня на словах.

–  Лек-С Маркус, с вами все понятно, за содеянное преступление вы не чувствуете никакой вины, – проговорил мужчина-эм, – Наверняка, вы даже считаете себя героем. Хотя это действительно героический поступок, но не эластичность закона сделала из вас мученика.
–  Ли-Я Вассел, теперь расскажите о своем первом преступлении, - судья начал быть предсказуемым, на лицах мужчины и женщины, сидящих рядом с ним, появились опять лукавые выражения. Сначала я подумал, что причиной их улыбок были слова судьи, но вскоре я понял насколько ошибся в своих предположениях. Ошибся очень серьезно.
–  Я не совершала никаких преступлений, которые могли бы стать причиной моего наказания, - тихим голосом пролепетала Ли-Я.

9
Неужели она решила соврать? Но это же бесполезно, все ответы уже известны и вопросы задаются лишь для галочки. Значит, она врала мне, но как же тогда она стала эмоциализованной, неужели все-таки по собственному желанию или же провела какой-то эксперимент над собой. Эх, Ли-Я, что же ты такого натворила?

–  Ли-Я Вассел, расскажите тогда, как вы стали эмоциализованной, – женщина-советник предугадала мой вопрос.
–  Я эм с самого рождения, - сказал она, повернувшись ко мне. - Когда я родилась, в моей голове обнаружили доброкачественную опухоль. Она мешала блокировать эмоциональные процессы у меня в мозгу. Делать операцию по ее удалению в таком возрасте было опасно для моего здоровья, а потому ее решили отложить. Тем более опухоль не разрасталась, так что ничего серьезного мне не угрожало, единственным ее побочным эффектом была лишь моя эмоциализованность, – я слушал ее и не понимал, лжет она или нет, неужели она всегда была эмом, - Я росла, а чувства и эмоции стали неотъемлемой частью моей жизни. В три годика родители отдали меня в специальное отделение при департаменте эмоций, так что все свое детство, которое я помню, провела в лаборатории. Я была лабораторной крысой – меня изучали, надо мной экспериментировали – делали все для того, чтобы впоследствии иметь возможность устранять причины возникновения таких опухолей у людей. Не думай, Лек-С, что я какое-то исключение, таких как я много, просто о таких случаях почти не говорят. Так что и безликий мог, в конце концов, стать эмом без процедуры эмоциализации. Наличие чувств и эмоций – считается симптомами, как бы это драматично для тебя не звучало. Онкологические заболевания – да и не только онкологические –  одним из симптомов, которых служит проявление эмоций, сейчас становятся бичом человечества. Такое ощущения, что природа ополчилась на нас, придумав способ вернуть все на свое место. Нельзя менять ее законы. Все больше и больше людей становятся пораженными этими заболеваниями, но при этом они приобретают то, чего были лишены с рождения, – эти слова она выплюнула судье прямо в лицо, жаль, что все понапрасну, вряд ли его это задело. – Я же была им интересна тем, что у меня эта болезнь была с самого рождения, и исследования моего мозга могли много рассказать ученым о появление и проявление ее симптоматики.
–  Почему ты мне врала, почему сразу же не рассказала об этом? – я был взбешен, все в этой комнате знали об этом, кроме меня, мужчина-эм и судья внимательно слушали нас, а женщина продолжала делать какие-то заметки, – Зачем ты придумала всю эту историю про шантаж, про ложное наказание. Да и как тебе удалось обмануть меня, я ведь думал, что ты безликая, когда с тобой познакомился?
–  Пойми, Лек-С, я не хотела выделяться из тех, кто и так выделялся. Изначально я предстала пред тобой в образе безликой, потому что боялась, что нас обнаружат. С самого детства я привыкла к тому, что меня окружали бесчувственные, без эмоциональные люди. Только представь, тебе, взрослому мужчине не хватает тепла и общение, а каково было маленькой одинокой девочке? Я поняла, чтобы приспособиться в этом мире, необходимо скрывать свои эмоции… даже больше от себя, чем от других, - ее лицо стало пустым, безжизненным, она снова вошла в образ.- И заметь, я в этом преуспела. В восемнадцать лет мне предложили сделать операцию, я отказалась. Не из-за того, что боялась лишиться эмоций, мне просто было страшно что-то менять. Вскоре я познакомилась с безликим. Странно, наверное, но я в него влюбилась. Мы стали жить вместе, департамент эмоций был не против этого (все мои действия приходилось согласовывать с ними - никакой личной жизни). Это было время счастья и разочарования одновременно – я каждое утро просыпалась с ним, в надежде, что в нем  тоже появятся какие-то чувства. Я всей душой верила, что он выбрал меня не из-за  физиологических параметров и набора каких-то качеств, а из-за чего-то особенного, чего-то, что отличает меня от других, и из глубины его подсознания говорящему ему, что я та самая, единственная. Так мы прожили четыре года, но, в конце концов, не выдержав непонимания, я убежала от него, ничего не сообщив в департамент. Я не жалела о содеянном, вскоре убедившись, что это была всего лишь привязанность. Всю свою жизнь я была под наблюдением, но, убежав, я почувствовала себя свободной. Поначалу было страшно и одиноко, но потом я начала для себя открывать маленькие радости, при этом стараясь никак себя не компрометировать. Где-то с полгода я скрывалась от департамента, но в результате меня все равно обнаружили.
–  Ли-Я, поверь мне, мы все это время следили за тобой, ты хоть и проявляла невероятные чудеса конспирации, но нам был известен, каждый твой шаг, - с неким злорадством в голосе проговорила женщина-советник.
–  Меня вернули в лабораторию, так как делать мне было нечего, хотелась чем-то себя занять, я предложила написать доклад-наблюдение про эмов, изучая теоретический материал и практический на основе самой себе. Но тут в моей жизни появился ты. Я очень боялась, что нас обнаружат, но ты меня настолько заинтересовал, что я не смогла отказать тебе… отказать самой себе и пройти тогда мимо. Мне приходилось делать вид, что я безликая, но иногда так хотелось рассказать тебе всю правду, что не было сил сдержаться. Ведь ты не боялся быть со мной откровенным, мне хотелось быть, такой же как ты, но это могло привести к неприятностям, которые коснулись бы больше тебя, чем меня. Вскоре, начиная понимать, что еще чуть-чуть и все раскроется, я исчезла. Это был единственный выход не навредить друг другу.

Я стоял и молча, слушал. Вот значит, почему у меня было это странное чувство, как будто что-то не так было тогда (три года назад) с ней, как бы хорошо не скрывала она свои чувства, все равно где-то в глубине я чувствовал какую-то слегка уловимую фальшь. Вдруг красная полоска медленно начала расти из ее носа, перечеркивая губы, подбородок, и большими каплями падая на блузку. У нее вновь пошла кровь.

–  Поверь мне, Лек-С, я говорила уже, что все это время я думала о тебе. Я не врала, – она даже не замечала, что у нее началось кровотечение, отчаяние завладело ею. – Ну а потом, мне надоело скрывать себя, и я попросила, что бы меня перевели на работу в психиатрическое отделение. Эмы, которых туда направляли по распределению после процедуры не выдерживали общения с сумасшедшими и зачастую, либо их переводили, либо они сами становились такими же, потому-то я тебе и сказала, чтоб ты не старался понять того террориста, которого ты убил. Это понимание могло привести тебя прямо ко мне.

Женщина-советник встала из-за стола и подошла к Ли-И. Наклонив ее голову вверх, она стала вытирать кровь с ее лица. Ли-Я слегка зашаталась, и советник подвела ее к скамейки, стоящей рядом с входом.

–  Открою Вам тайну, Маркус, - заговорщицки подмигнул мне мужчина-эм,- тот человек, которого вы убили, на самом деле был больным безликим, у него было психическое расстройство вызванное в результате травмы на производстве.
–  Мне стало гораздо легче, – попытался съехидничать я, – жаль, только мне не скостят срок.
–  Ну что ж, считаю, что комиссия задала все вопросы, так что теперь могу рассказать, что вас ждет дальше, – проговорил судья.
–  Лек-С Маркус, вы обвиняетесь в сношении с другим эмом, непредусмотренными статьями Кодекса Поведения Деэмоциализованных. Вам назначается пожизненный срок деэмоциализации.
Я не был удивлен этим приговором, не был я и разочарован, в конце концов, на такое решение я и рассчитывал. Становится вновь полуживым уж точно не входило в мои планы. Если Ли-Ю со мной разлучат…то пусть…, мы все равно найдем способ встретиться снова.
– Ли-Я Вассел, ваш вменяется тот же приговор, но ввиду того, что изначальная ваша эмоциализованность была симптомом от болезни, вас отправят на операцию по удалению злокачественной опухоли.
–   Как злокачественной, неужели все-таки она стала расти? – удивилась Ли-Я, переведя взгляд на меня.
–  Да, Ли-Я, ваши кровотечения, являются симптомами того, что она начала расти, так что это скорее не приговор, а мера по Вашему спасению.

Услышав эти слова, меня подкосило. Неужели я снова останусь один, ведь только сейчас мир обрел полную гамму красок, как же я буду без нее. Она станет теперь в действительности безликой, она не будет притворяться. Я буду находиться рядом с ней, но не смогу услышать, ни одной фразы, способной вновь зажечь огонь и трепет в моем сердце. Безразличие и разочарование – вот, что меня ждет. Все, что было между нами – это всего лишь проявление болезни. Ее симптомов. Всего этого не должно было быть вообще. Наши чувства – ошибка, стечение обстоятельств. Эту ошибку решили исправить, сделать так, чтобы Ли-Я жила, но при этом у нее заберут, то, что является самым ценным на свете после жизни, это способность радоваться жизни, ощущать ее. Хотя разве – это жизнь, когда ты не понимаешь, что живешь?

–  Лек-С, я тебя очень люблю, –  больше глазами, чем словами сказала Ли-Я.
–  Прощай, любимая.
10
После суда и вынесения приговора в исполнение, мы встречались с ней только один раз, в кафе. Это была случайная встреча, о которой постоянно мечтаешь, прокручивая тысячи раз свое поведение, но как только она наступает, все задуманное кажется таким глупым, что даже становится стыдно за свои фантазии.

Я прогуливался после работы. В тот день мой сменщик пришел на час раньше и в великодушном порыве отпустил меня. Потом, правда, окажется, что через два дня он и меня попросит прийти пораньше, так как ему надо будет пройти медицинское обследование. Просто так в этой жизни ничего не происходит.


Она сидела за столиком рядом с окном и пила кофе, пролистывая газету. Ее пустое выражение лица ничего мне не говорило. Раньше я  не замечал, чтоб она читала. Однажды  у нас с ней  произошел спор из-за чтения. Она говорила, что это пагубная привычка, убивающая время тех, чья фантазия неспособно придумать себе более интересного времяпровождения. На мои доводы, что только человек чувствительный может понять написанное другим, она отвечала, что ограниченность воображения и чувств заставляет искать вдохновения в чужих трудах, так как сам человек либо ограничен, как в случае с безликими, либо просто ленив – это в шутку она имела ввиду про меня.

Я вошел в кафе, быстрым шагом подошел к ее столику и так же быстро, чтоб она не успела удивиться, сел напротив нее. На ней было легкое, обтягивающее платье, глаза и губы были чуть подкрашены, больше для проформы, чем для того, чтобы подчеркнуть их красоту. Очень медленно она перевела взгляд с газеты на меня. Мне показалось, что это маленькое чуть заметное движении глаз происходило, целую вечность. Я знал, что она была деэмоциализирована, что ее превратили в пустую оболочку, но все же в глубине души оставалась какая-то безумная надежда, что может где-то что-то напутали и на самом деле, она прежняя Ли-Я. Я посмотрел в ее глаза и вся эта безумная надежда, которая все это время терзала меня изнутри, испарилась в одно мгновение. Я остался один, больше не осталась никого, кто смог бы меня понять, даже просто посочувствовать моей боли. Да, это действительно наказание, это мука, хоть и считал я раньше, что чувства и эмоции – это дар, теперь я понял, что все-таки не дураками были те, кто придумал такую кару. Кем бы ты ни был, как бы ты ни приспособился к этому наказанию, как бы ни научился радоваться и чувствовать, все равно, найдется что-то, что разрушит тебе жизнь. Никогда не думал, что в моем случае это будет любовь. На меня смотрели два пустых пятна. Это была пропасть, в которой абсолютно ничего не было. Лия была похожа на мифическое чудовище - одновременно красива и безразлична… безразлична ко всему, что ее окружало.

–  Здравствуй, Лия…
– Зачем ты пришел, тебе же запретили ко мне подходить? –  холодно ответила она вопросом.
–  В тебе ничего не осталось, но память… память они не смогли у тебя забрать,- с какой-то призрачной надеждой я смотрел на нее, заранее зная, что ничего не смогу увидеть. – Вспомни, что ты должна была бы сейчас испытать, что должна была бы почувствовать?

Она пристально смотрела на меня, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь. Вдруг тень скользнула по ее лицу, и на мгновение мне показалось, что легкая грусть затаилась в ее глазах. Облако на небе пролетело, давая солнечным лучам освещать и дальше ее лицо, на котором все так же ничего нельзя было прочесть.

–  Наверное, я сейчас бы расплакалась. И скорее всего больше от радости, чем от грусти?
–  Ты не жалеешь, что мы с тобой встретились? Хотя, что за чушь я говорю, в тебе же нет чувства сожаления. А я до сих пор тебя люблю, каждый день думаю о тебе, хожу по тем местам, где мы были вместе, вспоминаю вкус твоих губ, запах твоих волос. Раньше вглядываясь в толпу, я пытался увидеть у кого-нибудь хоть капельку эмоций, теперь же в толпе я пытаюсь найти тебя. И вот я тебя нашел, и от этого еще стало больнее, ты бесчувственная кукла, ты пуста, а потому наивна, – буря эмоций можно было бы прочесть на моем лице, но она ничего не понимала, она видела перед собой больного, обреченного человека, которому предстоит вечное мучение. Вот что она отлично понимала в тот момент. Она знала, что должна была бы меня сейчас пожалеть, как-то посочувствовать, но она не умела этого. Знала и не умела. Уже не умела, потому что ее вылечили.

Я понял, что говорить дальше было бы глупо, было такое ощущение, что я говорю в пропасть, даже хуже, в вакуум, потому что пропасть и то может тебе ответить, хотя бы эхом. Вся мои слова были обращены не к ней, я их говорил самому себе, мне нужно было выговориться, и я выговорился. Надо было уходить, ведь чем больше я находился рядом с ней, тем больнее было бы мне потом.

Надо было уходить.

–   Пойдем, проводишь меня, хотя бы до двери.
–  Пойдем, если тебе от этого станет легче.

Мы вышли из кафе и стали друг напротив друга. Я не хотел её целовать, не хотел обнимать, передо мной стоял совершенно чужой мне человек. И хоть нам суждено находится рядом, я точно знал, что с ней мы больше никогда не заговорим. Это мой рок, это мое наказание. Вдруг ярко вспыхнуло молния, что я даже увидел вспышку в ее глазах. Грянул гром и пошел сильный дождь. Было такое ощущение, что внутри меня что-то щелкнуло. И стало как-то свободно, легко. Я смотрел в ее глаза, а по ее щекам текли капли дождя, было такое ощущение, что она плачет.

Я развернулся и пошел прочь. В мою память на всю жизнь врезался этот момент, когда я видел ее в последний раз, плачущей дождем.

***
Месяц назад я вновь подал внеочередное прошение о своей деэмоциализации. Последние десять лет были временем моего одиночества. Я не страдал, мне не было плохо, я был пуст, как пуст безликий. Ничего больше не радовало меня, не было никакого смысл в жизни, ради чего бы я заставлял себя жить дальше.

Пять лет назад я подал свое первое прошение о моем возвращение мир в пустоты и душевного молчания. Четыре раза мне отказывали, сам виноват. Думая, что меня одарили чувствами, я глубоко ошибался, все это призрачно и иллюзорно. На какой-то момент ты становишься счастливым, но потом ты все равно все теряешь, и жизнь опирается лишь на воспоминание и осознание того, что больше шанса тебе предоставлено, не будет.

На пилокаре я доехал до департамента эмоций, вошел в здание, находившееся напротив того, в котором я обычно сдавал тесты на получение прав.  За стойкой стояла женщина с безвкусным выражением на лице, просматривавшая какие-то списки. Я подошел к стойке, назвал ей свое имя. Она достала журнал и стала искать номер моего решения. Попросив меня подождать, она вышла в дверь, которая была позади ее. Через пару минут она вернулась и вручила мне красный конверт. Меня это удивило, в прошлые разы результаты о своем прошении я получал в желтых конвертах. Я спросил, что бы это могло значить, на что она ответила: «Последнее пятое прошение всегда выдается в красном конверте». Наверняка, это придумал какой-нибудь эм, с извращенным чувством сарказма.

Я знал, что в комиссию входило три человека: главный судья – безликий и два советника – эма. Десять лет назад, тот процесс, что провели над нами, был не судом, а заседанием комиссии, рассматривавшей решение о вынужденной деэмоциализации, я же просто попал под общее с Ли-ЕЙ дело.

Вскрыв конверт, я достал бумагу, на которой было решение - жить мне или существовать. Прочитав содержимое, я сначала не поверил. Оцепенение сковало меня. Может это какое-то наваждение? Я глубоко вздохнул и перечитал заново. Но ничего не изменилось.

На бумаге было написано:

                Лек-С Маркус
                ДЕЭМОЦИАЛИЗАЦИЯ ОДОБРЕНА
               
                Главный судья: Микс Роев
                Первый советник: Ли-Я Вассел
                Второй советник: Лир-Д Маер
                (ноябрь, **11 г.)