Антиутопия 12

                АНТИУТОПИЯ 12


     Меня сегодня после обеда выписывают, а я все никак не могу собрать костей. Спросила доктора на утреннем обходе "Неужели у меня все перестанет болеть, как только меня выпишут?", бог ответил "Перестанет, верьте мне. Только соблюдайте диету,  и бесконечно промывайте рану. Через три дня - к нам на контроль. Через две недели все заживет". На контроль - это осуществимо, тем более, можно на пруд заглянуть. Я видела этих муфлонов сегодня там: старый баран стоял, выставив на меня витые рога, до тех пор, пока не убежала последняя муфлониха. Я насчитала сорок восемь особей. Чехия - страна, в которой проживает 38% мировой популяции муфлонов.
     А ведь мне еще в семь утра дали обезболивающую таблетку. Последнюю. И вчера на ночь поставили обезболивающий укол. Последний. Как это перестанет болеть все безо всего?!
     В общем, пока не болит, и пока я в это верю:   


15.

    То, что Авдеев не выпускал меня из рук, и никому не давал доступа к моему телу, и так понятно. Горлов спал в собственном автомобиле, накрывшись буркой и положив папаху под голову, рассказывали, что он побывал на местной свадьбе, имел грандиозный успех, ему там наливали, и с собой давали, в общем, он не хотел просыпаться даже на уху. Мы с Авдеевым ходили на КП, встречать водку к ухе, и вот, среди берез и сосен, прижимая меня к самому сердцу, Сережа говорит:
     - Какие дагестанские девушки красивые! Какие услужливые, какие ласковые, какие благодарные, а преданные какие, как собаки! Если я когда-нибудь еще раз женюсь, я женюсь на дагестанке.
     - Женись, Сережа, - легко отвечаю я, - может, человек и умирает один, но живет только вдвоем. Мне, например, одной себя мало. У меня, когда я сама, все становится серым. А я люблю зеленое.
     - Ой, - говорит Сережа, - никакая дагестанка не сравнится с тобой!

     В общем, водку я отказалась пить, даже к ухе. И Тарасов с Лебедевым сгоняли за виски.  Гоша, просто не просыхая, попенял мне, что тогда, на комсомольском собрании факультета, я была одной из тех, кто был за его исключение. Проснувшийся Горлов заступился за меня. Он сказал "Я тоже был за", и Гоша отстал. Но на меня что-то нашло, и я, не кому-нибудь, а издателям "Сады Зауралья" начала рассказывать, что впервые в жизни, там, в Праге, выступаю в роли любовницы, и скоро будет год, как я мирюсь с этой ролью. Да даже не мирюсь, а мне своим способом нравится, что я желанна каждые два-три дня, и носков стирать не надо, и еду готовить не надо, не надо решать финансовых и жилищных проблем, не надо ничего, кроме кайфа.  Ну, иногда дызнет, что вот сегодня, именно сегодня, он нужен, а его как раз нет. Так дызнет, что сердце взорвется!
     - Ириночка, о чем ты, - вопрошал расстроенный Авдеев, - ведь одного твоего слова достаточно!

     И юность ушедшая все же бессмертна.
     Вызвался с нами на автовокзал ехать Олег Ермолаев. Ему тоже надо было в Челябинск. Я погрузилась на заднее сиденье, лежа и плача. Авдеев в последний раз припал ко мне губами, и  вдруг раздался как с неба голос Лебедева:
     - Ира, мы тут кинули жребий, кому ты все-таки достанешься.
     - И кому-у? - спросила я, воя.


     - Всем, - легко ответил Лебедев.