В свободном полете

В это раннее питерское январское утро выдалась лютая стужа, беспощадно коловшая тупыми иглами морды прохожих, забивая им торопливое на ходу дыхание. Особо неприятно было пересекать продуваемое злыми ветрами цепное железо Ломоносовского моста, выливавшегося через невыносимо долгий семафор перехода в одноименную улицу, на которой, мешая проходу, лежало задубевшее, присыпанное снежной порошей тело человека.
Я, упершись взглядом в преграду, не без труда преодолеваемую промороженными до глубины своих зябких душ прохожими, осторожно ткнул его сапогом - не труп ли? К счастью, тело дернулось, как живое, и я, не раздумывая, рванул его с дороги на обочину. Тащить пришлось за облезлый грязный воротник, оставшийся по итогу в моих больно ноющих от холода пальцах. Ни приподнять, ни усадить массивную, тяжко распластавшуюся на каменной кладке фигуру, как я не бился, не представлялось возможным.  Своей идиотской миссией спасения  я, похоже, мешал всем.
- Брось ты его на фиг! - плевались кое-как отекающие нас петербуржцы, быстро уловившие, что я, против правил, пытаюсь помочь не совсем человеку, который, как всем известно, всегда одет в чистую куртку, дубленку или, на крайняк, в потертое, но опрятное пальто, а зловонному, густо поросшему мерзостью запустения бомжу, упакованному в оскорбляющий всякий взгляд невыразимую хламиду, кишащую опасной заразой. И все-таки, ухватив за плечи, я упрямо тащил по грязному снегу  тяжкий человеческий остов очередной жертвы каменных джунглей и, выдыхаясь, дотащил бы его до ближайшего жилого подъезда сам, но где-то в бездонной вышине слегка сместились звезды и мне на помощь из мутного однообразного человекопотока выпал помощник - молодой и слегка растерянный собственным нестандартным поведением человек из уличного планктона, студент-не студент или продавец с лотка ближайшей "Апрашки", а, может быть, рабочий, с будуна бодро шагавший на смену - мне было не до анализа, счет шел на минуты : мы душу живую спасали. Замок в двери ближайшего подъезда оказалась удачно раскурочена безбашенными гражданами  города Питера и мы, распахнув ее, заволокли покорного всем нашим действиям бомжа на вытертый временем кафель нижней площадки, прислонив спиной к черным ребрам жарко разогретой батареи.
Ну, я пошел! - робко произнес мой испуганный собственной отзывчивостью нежданный помощник и, крутанувшись, исчез из поля зрения навсегда, а я, застыв в изнеможении, с трудом перевел неровное, сбитое нашим подвигом, дыхание, неотрывно глядя, не розовеют ли обожженные морозом темные скулы существа, безобразно скукожившегося у моих ног. И в эти, наполненные ожиданием, минуты его опухшая от холодов и бессонных ночей физиономия мне вдруг показалась странно знакомой и необъяснимо близкой. Я напрягся, не веря своим ощущениям - лицо мне напомнило собственное отражение в зеркале.
- Ты поедешь ко мне? - спросил я у завшивленного чудовища, как только оно слегка разлепило набрякшее тяжкой мукой возвращения к жизни глаза.
Ушлый питерский таксист, машину которого я вызвал прямо во двор к подъезду, где переживал отходняк мой подопечный, попытался, разобравшись, что к чему, сразу же со своим лихим белым "Рено"свалить, однако я, рванув его дверцу на себя, одновременно  бросил на торпеду новенькие сто баксов и мы, конечно, поехали.
- Добавь за вонь! - сказал раздавленный моей решительностью водила - и пусть он там  мне в салоне не ссыт.
Я кивнул, расстегивая бумажник и мы без всяких пробок в каких-то четверть часа счастливо домчались до моего дома, где, поддерживая грузное тело гостя, быстро открыл подъезд, вызвал лифт и через минуту уже заводил гадкого монстра в свою одинокую квартиру
В моем шкафу было достаточно одежды, хватило бы не только для двоих  и я, включив душ, предложил набиравшему адекватности реакций гостю снять с себя все, что на нем было и затолкать всю эту срань в большой черный мусорный пакет.
- Сделай это, пожалуйста, - сказал я ему. - У тебя, падло, начинается новая жизнь.
Я помог ему раздеться - его заскорузлые черные пальцы пока не справлялись ни с долбаными пуговицами, ни с гребаными шнурками.
Вначале мы победили его прямоугольную, как футляр, куртягу, явно служившей в прошлом спецодеждой сварщика, потом, чтобы ускорить дело, я как Менгель настоящий, несколькими взмахами ножа, очень кстати оказавшегося под рукой, резанул со спины все сбившиеся до состояния древесной коры помойного происхождения рубахи. Носимые на два номера больше ботинки мы сковырнули довольно легко, а вот штаны, присев на краешек кресла, мой новый приятель, косясь на хищный блеск моего рабочего лезвия, пусть и не без труда, но сумел снять сам, логично предположив, что пришло время любить и его дряблый обвисший зад и есть причина моей невероятной доброты и отзывчивости. Однако, это было не так, ибо пусковым моментом всей этой выездной реанимации был совсем не блудняк и не порочное желание преступного совокупления, а только естественная принадлежность зловонного жуткого злыдня к вершине пищевой цепочки в лице земной человеческой популяции, к которой имел честь принадлежать и я сам.
"Это твой шанс, приятель, иначе  весь твой зимний праздничный набор - пипец, капец или кабздец...  И  помни, побеждает только тот, кто встает на один раз больше, чем падает."- тщательно вкладывал  я ему в немытые уши верные и, как мне казалось, очень нужные  сейчас слова.
 Я подтолкнул скотину в сторону душа, прикрыв за ним дверь, потом сложил стопочкой свежую из закромов моего бездонного шкафа одежду и, повернув ключ входа на два надежных оборота, отправился в ближайший магазин за углом за ботинками примерно сорок второго размера, чтоб не мерзло и не погибло без заботы и присмотра дитя божье, но, когда я их уже подносил к подъезду... погодите, чуть плесну еще себе виски в стакан... этот гад, словно жаба, рухнул с высоты восьмого этажа на дворовый асфальт за моей спиной, мгновенно выпустив из себя душу вместе с черной лужей дымящейся на свирепеющем морозе крови.
Я поднялся к себе, открыв дверь и обнаружил распахнутое на балкон окно, рядом с которым вилась разорванная змея водосточной трубы, не выдержавшей веса рвущегося на волю тяжкого тела.  Моя водка ноль пять была вычислена, обнаружена и  выжрана прямо из горла, холодильник беспощадно разорен и опустошен, вся приготовленная мною одежда навсегда пропала на теле трупа.
Но умер он в своем единственном и последнем свободном полете и в своих собственных - хрен мне со всей моей трогательной заботой! - ботинках.