Туман

   Где-то в далёком коридоре тихо и мелодично играла флейта. За окном, звонко ударяясь об алюминиевый скат подоконника, срывались с крыш последние капли. В этих ударах было что-то робкое и постыдное, будто капли тихо извинялись за опоздание. Какая-то девчонка сбежала по шаткой деревянной лестнице, ритмично стуча острыми каблуками. Сразу за ней кто-то неспешно спустился, шаркая разношенными ботинками и оставляя пыльные следы от подошв. За пеленой молочно-белого тумана, который невесомым покрывалом окутал старое здание, жалобно и протяжно завыла собака. Звук её голоса едва пробивался сюда, разносясь эхом в тумане, заставляя съеживаться и кутаться в одеяло, чувствуя тревогу и смутную, тяжелую тоску. Сверху раздался грохот и, если хорошо прислушаться, можно было различить, как осколки фарфоровой чашки со звоном разбиваются об пол. Кто-то выругался, пнув остатки роскоши, и пошёл за веником, чтобы вынести бывшую гордость сервиза в мусорное ведро.
   А он лежал с закрытыми глазами и слушал. Слушал каждый, даже мимолётный звук. Слушал и чувствовал, как самые глубокие струны души дрожат, отзываясь на прикосновение этой симфонии. Музыка жизни – она никогда не повторяется, и в её вариациях вы ни за что не найдёте одинаковых тактов и строк. И понимая это, он пытался запомнить и запечатлеть в душе эту мелодию, неосознанно выводя едва слышные звуки флейты на роль основного мотива…

   Здание было старое, но крепкое. Оно стояло будто отдельно от городка: несколько лет назад пожар уничтожил стоявшие рядом с ним склады и теперь там был пустырь с выжженной землей.
   Общежитие стояло в низине, и то ли от постоянных дождей, то ли из-за находившихся недалеко лесных болот, оно часто было окружено кольцом легкого, прозрачного тумана. В какой-то степени туман этому месту даже шёл: придавал таинственность, романтичность, загадочность. Многие сетовали, что студентам небольшого колледжа искусств давно нужно здание получше, а то инструменты отсыреют. Но сами студенты были не против; некоторые даже говорили, что это тоже частичка их вдохновения. Андрею поначалу тоже нравилось это место. Стоявшее особняком туманное здание порой принимало в его глазах вид чуть ли средневековой крепости, последнего бастиона свободной музыкальной мысли. Пару месяцев назад, когда он впервые приехал сюда, искренне верилось, что здесь он снова начнёт писать музыку. Вернётся вдохновение, пальцы сами нащупают на струнах нужную мелодию, а в какую-нибудь из бессонных ночей в блокноте появятся строчки новых песен. Они будут полны жизни, любви, волшебства и веры в то, что для этого мира ещё не всё потеряно.
   Упаковав гитару в чехол, Андрей вышел из комнаты. В коридоре он столкнулся с Таней, пианисткой из соседней комнаты. В детстве, когда он только начинал свой путь с музыкальной школы, он немного завидовал пианистам: им не приходилось каждый раз носить на занятия инструмент с собой. Но сейчас ему стало казаться, что невозможность взять инструмент с собой и свободно унести куда угодно – это мучительно. Поздоровавшись и пожелав успеха на грядущим академическом, он постарался прервать разговор, чтобы не задерживаться по пути в колледж.
   Он часто приходил раньше назначенного времени. Его сложно было назвать старательным учеником, скорее наоборот: классические произведения для гитары он учил небрежно, порой упрощая или даже изменяя по своему вкусу, за что нередко получал замечания от преподавателя. Но атмосфера колледжа ему нравилось. Кабинеты индивидуальных занятий находились рядом с мастерскими художников. Запах краски и глины смешивался с разнообразными мелодиями, доносящими из кабинетов. Лица на картинах и фресках будто вслушиваясь в творения европейских классиков. Творчество, искусство, созидание. Ими казалось, было пропитано всё вокруг. И каждая клеточка его тела отзывалась на это, душа раскрывалась, рвалась на волю к жизни, прочь от рамок, условностей, стереотипов, прочь! Жаль, что подобная эйфория продолжалась недолго. Реальность холодным дыханием возвращала к себе, к привычному ритму, серости, обречённости.
   Из размышления парня вырвали слова друга Егора. Беззаботного, весёлого и вечно улыбающегося «народника» было слышно издалека. Скидывая с плеч аккордеон, он насмешливо пропел:
– Академический концерт сегодня, друг, нас ждёт. Так пусть же здесь фортуна нас не подведёт!
– И тебе привет, – улыбнулся Андрей.
– Боишься? Ну, признайся честно, боишься этих чопорных дядек из оценочной комиссии, а?
– Волнуюсь, – уклончиво ответил Андрей.
– Все волнуются, – чуть серьёзней продолжил Егор. – В школе, на выпускных в девятом я даже близко так не волновался. Хотя мне четвёрки позарез нужны были для поступления сюда!
– Да уж, сравнил, – усмехнулся тот. – Там в любой момент есть возможность остановиться, подумать, зачеркнуть ошибки, переписать… А здесь начинаешь – и нет возможности даже перевести дух, пока не закончишь пьесу. И любая ошибка может перечеркнуть, скомкать несколько тактов. Здесь сложнее.
– Сложнее, сложнее, – согласился Егор.
– Ладно, я пошёл следующим. Не хочу долго здесь трястись, – сказал Андрей, разминая пальцы, которые слегка вспотели от волнения.
– А вот это правильно! Я после тебя, если что, – предупредил вслед Егор.
   Как всегда, среди членов оценочной комиссии был и его учитель. Он сейчас смотрел на вошедшего строже всех, ведь провалы учеников – это удары по репутации преподавателей в глазах коллег. Андрей улыбнулся, пытаясь скрыть волнение. Сел на стул перед ними, взял в руки гитару, глубоко вздохнул.

   На этом академическом он получил четыре, как и ожидал. Учитель снова надавил на него, заставив взять серьёзное классическое произведение, а не то, что нравилось самому студенту. А это заведомо не может вылиться в отличное исполнение.
   Идя домой, Андрей, наслаждаясь чувством свободы от волнений и приготовлений к экзамену, попробовал прислушаться к окружающему миру так, как он делал это в детстве. Отключить все остальные чувства, только слушать и в воображении строить новый мир, невероятный, сказочный, рождённый из всех, даже мельчайших звуков, его окружавших.
   Но не получалось. Последние года два он уже не мог воспринимать мир, как раньше. Это расстраивало его, потому что до этого, каждый раз после такого «погружения» он сочинял новые, необычные песни. Когда он играл их в музыкальной школе, все хвалили его, уговаривали идти дальше, продолжать образование. Но это было давно, сейчас он просто обычный, ленивый студент, который уже давно не писал ничего нового.
   Вечером снова пошёл дождь. Андрей слушал его, сидя у окна, перебирал струны на гитаре, по привычке повторяя то, что он учил к академическому.
    После пережитых волнений хотелось как-то встряхнуться, развеяться. Его сосед Вадим как всегда по вечерам играл на гитаре в каком-то второсортном баре, и пустая комната угнетала, выталкивала из себя куда-нибудь. Накинув куртку, Андрей вышел на улицу под противный, моросящий дождь. Нужно пройтись, освежиться, привести в порядок вконец перепутанные мысли. Прошёл вдоль соседних улиц с серыми, безликими домишками. Здесь живут только пенсионеры, которые в молодости работали на тех сгоревших складах. Их дома похожи друг на друга даже в мелочах, как и их одинаковые дни, наполненные сельской рутиной провинциального городка. Порой Андрей недоумевал, как можно так скучно жить, зная, что до смерти осталось не так уж много, что она придёт в любой момент, навсегда прервав эту череду друг на друга похожих дней. У всех этих стариков наверняка отложены средства на похороны и, возможно, даже присмотрено местечко для последнего приюта, о котором сообщено родственникам помоложе. В юности всегда кажется пугающе странным то, как они ждут смерти со спокойным смирением, даже немножко лениво, не тратя сил и нервов на что-то большее, чем быт.
    Внезапно мелькнула мысль, что нет никаких гарантий, что ему, ещё молодому, осталось много времени. Нет гарантии, что наступит завтра, в любой момент может произойти что-то, что прервёт и его жизнь. И, по сути, он живёт так же, как они: в серости, в суете, в тумане одинаковых дней. Разве что завещания у него нет.
   Подняв голову, он подставляет лицо под холодные капли осеннего дождя. Они нападают на лицо маленькими иголочками, заставляют чувствовать свои прикосновения. Шум дождя в ушах на несколько секунд превращается в чарующую симфонию. Неожиданно для себя он смеётся, ему хочется упасть на мокрую землю, и, подставив всё тело под колючие капли, закричать «Я живой! Я снова живой!».

   Вернувшись вечером в комнату, повесив мокрую куртку на дверцу шкафа, он лёг на кровать, закрыл глаза, снова прислушался. Флейта, опять эта флейта. Сколько он не пытался выяснить, кто из дальнего коридора играет на флейте, – всё тщетно. Все смотрели на него, как на спятившего, её будто вообще никто не слышал. Андрей порой сам думал, что ему мерещится: звуки были тихими, едва различимыми, мелодии короткими, редкими, что всё вполне можно было списать на разыгравшееся воображение. Но сегодня всё было иначе. Флейта играла ясно среди незначительных шумов пустого общежития, жители которого либо сдавали экзамен, либо отмечали сдачу. Андрей никогда раньше не слышал этой мелодии, она не была похожа ни на одно из тех произведений для флейты или прочих духовых инструментов, что они проходили по музлитературе. Хотя, нет, нечто подобное он сам наигрывал на гитаре. Но это было давно, и, кажется, он называл её «мелодией осеннего утра». Мелодия нарастающая, жизнеутверждающая – как последнее желание уходящего тепла и света. Не медля ни секунды, Андрей встал и вышел в коридор. Звуки стали утихать, гаснуть, но он упорно шёл к ним, пытаясь определить источник. Воображение услужливо подбрасывало образы. Играет девушка, да, определённо девушка, кто-то из новеньких, с кем он толком и не знаком. Тонкие пальцу касаются клапанов, с каждым дыханием рождаются новые звуки... Они затихли вовсе, когда он стоял возле закрытой двери, пытаясь вспомнить, чья комната за ней была. Обычная деревянная дверь с поржавевшей железной ручкой, такая же, как во всём коридоре. Его редко заносило в коридор, где жили в основном художники, но он мог поклясться, что звуки доносились отсюда и поэтому уверенно открыл дверь.
   Ничего. Обычная нежилая комната, в которой не было ничего, кроме пустой мебели. Желающих поселиться в это общежитие было не так много, и поэтому всегда оставались пустые комнаты. Отпустив ручку, он отступил он двери. Казалось бы, пустяк, но мир внутри рушился, рассыпался на части, погребая за собой рождённые воображением ошибочные иллюзии. «Зря, всё зря. Зря приехал в этот город, выбрал это общежитие, зря два месяца слушал несуществующую флейту… Я всего лишь нашёл место, где было столько же иллюзий и тумана, как и в моей голове».
   С внезапной ясностью он вернулся в комнату, открыл все шкафы, полки, побросал вещи в сумку, кое-как, в беспорядке, оставил короткую записку соседу по комнате, объясняя своё исчезновение и пообещав как-нибудь позвонить. И прочь от этого места, из этого тумана – прочь. Он только портил то, что было до него.
   Чем ближе он шёл к автобусной остановке, тем, казалось, ярче становился мир вокруг. А может просто солнце выходило из-за туч или очередная игра воображения? Сидя на остановке, он, улыбаясь, слушал, как с тихим шелестом с деревьев падают последние красные листья, смешиваясь с дорожной грязью. В эти минуты не хотелось думать ни о чем, тем более – о будущем. В конце концов, он всегда сможет вернуться в родной город, найти какую-нибудь работу на время, потом снова попробовать поступить куда-нибудь, может быть, даже снова в музыкальный колледж. Но это будет потом. Сейчас, повинуясь внезапному порыву, он расчехлил гитару, и стал осторожно наигрывать приходящую на ум мелодию. Мелодия выходила грустной, прощальной, но удивительно точно подходящей этому моменту, этой минуте, когда всё менялось. Моменту, когда выяснилось, что то, что он искал, всё время было с ним и ждало, когда он остановится и прислушается, наконец, не к миру, а к себе.