О свидетелях. И о советском суде

Судья Кировского районного народного суда  Поверьев среди ментов пользовался авторитетом.
Во-первых – за относительную молодость. Он был примерно моим ровесником.
Во-вторых – за простоту нравов, судейской касте не всегда присущую. Сейчас бы я назвал это качество отсутствием лицемерия, этой самой касте частенько присущего.

Поверьев не был отягощен ни «социалистическим правосознанием», ни радением за права человека, ни какой-либо достоевщиной в размышлениях о судьбах подсудимых. По крайней мере, производил такое впечатление.
Соответственно, и судил Сережа так, как сам считал справедливым. Что, с одной стороны, не всегда было так уж справедливо. А, с другой,  в конце эпохи застоя кое-кому казалось не совсем нормальным. Мне тоже. Да и дела у него не волокитились. И, кстати, жалоб особых не было.

Естественно, судья не был чужд прелестям жизни. В максимально демократичном кругу. От оследователей, как никто другой, жестко требовал направления в суд вещественных доказательств. В виде спиртных напитков, если таковые имели место быть. Но бывал согласен и на произвольную замену напитков, если таковые выпивались еще на этапе предварительного расследования.

Дам, сердешный, любил.
Кто их не любит? А нормальный судья просто обязан продегустировать максимум секретарей судебных заседаний, работников канцелярий и народных заседателей. Разумеется, подобающего пола и возраста.

На последнем, кстати, и погорел. По слухам, был застигнут пожилой председательницей суда за соитием с её же секретаршей в её же зале судебных заседаний. Что оказалось последней каплей в чаше терпения начальницы. Поверьев не был представлен на очередные выборы народных судей[1] 1987 года.
Но и тут  содрал клок шерсти с паршивой овцы. В день выборов судей, то-есть в последний день своего  судейского статуса, получил травму, ремонтируя личную автомашину. И еще шесть месяцев имел судейское жалование по «больничному листу», не спеша подыскивая  новое место работы.

***

Майор Мальцев  был колоритной фигурой.
Выпускник Орджоникидзевского[2] училища внутренних войск с образованием командира лагерно-конвойного подразделения. Служил в Кировском РУВД начальником отдела профилактики. Так в то время называлась служба  участковых инспекторов милиции[3].

Не  отягощённый особыми юридическими знаниями, Михаил Илларионович обладал одним талантом. В конце каждого отчетного периода он мог так напрячь своих подчиненных и обаять дам из штаба РУВД, что пресловутые «показатели» работы вверенной ему службы всегда были на высоте[4]. Благодаря статистической мухлевке, разумеется.
Мужичок был росточка некрупного. И характера выпендристого.
Но вызывал симпатию. Ужасно компанейский. Большой дамский угодник. Да и подчиненных особо не душил[5]. В общем, на ментовском фоне, не самый плохой был человек.
Умер в начале девяностых. Светлая ему память.

Так вот начальнику отдела профилактики Мальцеву принадлежал профессиональный  афоризм: «Лучший  метод профилактики – посадка в тюрьму!».
И от нас, своих подчиненных, он требовал неукоснительного применения в работе этого метода.

***

Я – участковый.
Глубокая ментовская молодость. Не слишком уже сопливого юриста.

Передаю в дознание материал на А. Очередного «тунеядца». Для возбуждения уголовного дела по 209-й статье[6].
У бедолаги никаких родственников, которых можно было бы допросить  свидетелями ведения злодеем «антиобщественного и паразитического» образа жизни. Дознаватель привлекает меня. Так сказать, куратора.
Даже не допрашивает, а записывает на бланке протокола стандартное житие бытового раздолбая. И дает мне подписать при очередной встрече у туалета[7].

Самого «тунеядца», ввиду  социальной ничтожности, дознаватель даже не берет под стражу. Тот гуляет «на подписке». Имея возможность хоть куда-нибудь, хоть для вида,  устроиться на  работу. Возможностью не пользуется. И продолжает вести тихий «паразитический» образ жизни. Никому при этом особо не мешая.

Дело А. поступает в суд.
Достается Поверьеву.
Вызов в судебное заседание. Свидетелем по делу бывшего подопечного.

В назначенный день заявляюсь в Кировский суд. При атрибутах власти – по форме. В галифе, сапогах и портупее. С пистолетом в кобуре и планшеткой на ремешке.
Помимо Поверьева с «канделябрами[8]», в зале только подсудимый «тунеядец» и  я. Прокурор с адвокатом, специалисты, переводчики, а также возмущенные народные массы в процессе отсутствуют.
Свидетель из зала не удаляется[9]. Из обвинительного заключения судьей оглашается последняя строчка: «…совершил преступление, предусмотренное статьей двести девятой частью первой Уголовного Кодекса РСФСР[10]»

Судья подсудимому: «Ну что, не работал и не работаешь?»

Подсудимый судье: «Да… м-м-м… не работал».

Судья подсудимому: «Пил?»

Подсудимый судье: «Да… м-м-м… пил немножко?»

Судья подсудимому: «Предупреждали?»

Подсудимый судье: «Да… м-м-м… говорил участковый[11]»

Судья свидетелю: «Как он, не работал? Пил? Предостережение получал?»

Свидетель судье: «Не работал, пил, получал».

От «последнего слова[12]» подсудимый судьей освобождается ввиду очевидной ненадобности.
Суд удаляется на совещание.

В дверях совещательной комнаты Поверьев пропускает вперед своих «канделябров». Оборачивается ко мне.

- Ну что, лейтенант, нужно его сажать?

Я же подчиненный и воспитанник майора Мальцева. Я же совершенно искренне разделяю мнение своего босса.

- Нужно, товарищ судья! 

Дверь в совещательную комнату закрывается. Секунды на две-три.
Вновь появляется Поверьев.  Один и с пустыми руками.
Стоя овозле угла судейского стола, скороговоркой произносит. Подряд: «Именем РСФСР…м-м-м… год лишения свободы. Лейтенант, отведи его вниз[13], скажи, что бумажку скоро пришлю…»

«Тунеядец» совершенно не осознает, что в этот момент навсегда ломается его жизнь[14]. Он тупо следует в сопровождении «свидетеля» на первый этаж здания и попадает в руки дежурного по РУВД.

Больше я его не вижу.

Никогда.

***

Навеяло старый рассказик. Новыми ахами и охами по поводу российских судов. В свете последних событий с делом Ходорковского-Лебедева.

Всегда так было.
________________
 

[1]  В то время судьи в советской стране назывались “народными” и “выбирались народном”. Правда, безальтернативно и из кандидатур, тщательно проверенных руководством местных органов КПСС. Спектакли всенародных судейских выборов были раз в четыре года неотъемлемым атрибутом жизни, с обязательной продажей дефицитного пива на избирательных участках.

[2]  Орджоникидзе – ныне (и в далеком прошлом) Владикавказ. Там находилось училище внутренних войск МВД. Среднее училище, выдававшее выпускникам, вместо нормальных ромбических значков о высшем образовании,  значки с буквами “ВУ” (“военное училище”) в офицерской среде называвшиеся “свиное рыло”. Сейчас эта шарага, как повелось, называется то-ли “институт”,  то-ли “университет”. Но готовит тех же командиров конвойных взводов.

[3]  Задолго до того, а нынче снова – участковые уполномоченные.

[4]  Дальше – пуще. Мальцева назначили начальником ОУР (отдела уголовного розыска РУВД), где он, будучи еще менее компетентным, феноменально добивался блестящей статистики по раскрываемости преступлений.

[5]  Один раз душил. Меня. Я представился по должности директору близлежащего к РУВД магазина и пожаловался ему на обвес меня мясником. Тот меня проигноровал. Я был еще неумён и совков. Написал в райторг. Началась проверка. Результат был неожиданный. Меня вызвал Мальцев и начал убеждать  в неправильности моего поведения в магазине и неправомерности моих претензий. Это он-то со своим неграмотным рылом, да меня – поработавшего к этому времени юристом в торговле. Но, как оказалось, начальнички РУВД в этом магазине мясцом регулярно подкармливались. На холяву, естественно. И крышу над мясником держали.

[6]  Страшноватая советская статейка. «Тунеядство». Бродский по ней пять лет в ссылке отпарился. Позднее, вплоть до конца совка, отбывшие наказание «тунеядцы» теряли право на проживание в Москве, Ленинграде и столицах республик СССР. Армия порождённых нами бомжей были несметной. А мы их еще и сажали. По 198-й. За нарушения «правил паспортной системы».

[7]  Волею судьбы в 14-м отделении коридорчик в кабинет дознавателей вел из дежурной части мимо туалета. Перманентно вонючего. (См. "Дерьмо, как гарант свободы" в разделе "Менты")

[8]  Так называемые “народные заседатели”. В то время они направлялись в суд собраниями “трудовых коллективов” советских предприятий и учреждений. Лучшие, якобы, из лучших. И, надо понимать, наименее нужные на своих рабочих местах.

[9]  Этого требует уголовно-процессуальный закон. Свидетель не должен слушать процесс, пока не допросят его самого. И обязан ждать в коридоре своего вызова.

[10]  Тот же закон требует полного оглашения этого, зачастую очень длинного, и, почти всегда, безграмотно составленного следствием документа.

[11]  А я по закону должен был не “говорить”, а доставить его к начальнику РУВД лично и тот сам должен был отобрать от бедолаги подписку в получении “официального предостережения о недопустимости ведения паразитического образа жизни”. Но такая процедура была бы запредельно роскошной для подобных гопников.

[12]  Жестоко обязательный элемент судебного процесса. При его несоблюдении приговор должен быть отменен вышестоящим судом.

[13]  Это сейчас здание на ул. Маршала Говорова, 38 полностью занято Кировским судом. А в те годы в нем размещались суд, прокуратура, 7-е отделение милиции и дежурная часть Кировского РУВД с изолятором временного содержания. С этого изолятора и начинался ГУЛаг для свежепосаженных граждан.

[14]  Теперь он вечный бомж, изгой, зек. Отсидит он на территории Ленинграда. А прописка в нем после освобождения ему будет запрещена. И он станет вечным бомжом и зеком.
Не надо лить крокодиловых слёз по поводу бездомных в нынешней России. Столько, сколько их плодил СССР, не наделали никакие бандиты и "чёрные риелторы" (См. "Бомжовская честь" и "Последняя ниточка" в разделе "Менты")


2001-2011 г.г.