Летняя, знойная, невыносимая жара. Если солнце чуть согревает землю, говорят, что оно целуется - здесь же была откровенная порнография. Золотое насилие…Машины непрестанно жужжат. Трамваи с трелью останавливаются. Таксисты норовят затащить к себе какого–нибудь приезжего. Шум, гул, возня. Все люди потные, усталые, злые. Собаки, высунув длинные языки, валяются в тени козырьков и стен. Птиц не видно. Воздух сухой и поджаристый. Я сижу на привокзальной лавке Иркутска. Отхлёбываю из блестящего на солнце горлышка, чуть видневшегося над бирпаком. Тёплая водка вливается внутрь, обжигая горло. Меня всего корёбит, словно я увидел, что – то наимерзейшее. Помутнело в глазах. Под кожей дрожью пронёсся табун сумасшедших сороконожек. В то время как меня удушливо сдавливает тошнота, я чувствую одобрение сверху. Они снова рады.
У газетного киоска, в метрах пятнадцати от меня, стоит маленькая девочка, лет шести и теребит в руках куклу. Осторожно подымает ей руки, опускает. С преданной любовью проводит пальцами по крошечному одеянию пластмассовой подружки. Рядом её бабушка, что – то тщательно высматривает за стеклянной витриной. Я смотрю в маленькую, белокурую головку девочки и вижу её мысли «…какая же ты красивая Барби…и волосы светлые такие… у меня темней немножко, но я тоже похожа на тебя…и глазки голубые… когда вырасту, буду совсем как ты… и платьишки такие же носить…уфф… как жарко… сейчас бабушка купит газету свою и я мороженное по прошу…. Пломбир в стаканчике… Ммм… нет, лучше эскимо на палочке, там шоколад есть … Ммм… ещё маминых блинчиков со сметаной хочу. Чего я их так мало сегодня съела?... если Витька съест всё (её не на много старший брат -понимаю я) то я его ударю… всегда всё съедает… не умеет оставлять и делиться… дурак… нет, всё - таки не эскимо я хочу, а «Льдинку» из замороженного сока…» Я улыбаюсь, как мне отрадны её мысли. Светлые, добрые, воздушные, всегда бы видеть только такие. Я посмотрел на небо, так мне стало хорошо от её мыслей. Небо было монотонно – голубым, с безжалостно палящим в углу солнцем.. Но мимо меня медленно ковыляет старик. И теперь я вижу уже его мысли, « Какой же взять мне… Клюквенной или смородиновой?… Клюквенная за сто рублей, а смородиновая за сто двадцать четыре, но её я давно не пил… Интересно… Что по телевизору покажут сегодня… Про войну передача какая – то вроде должна быть… Сотни передач про войну, и в каждой что-то новое узнаю… неиссякаемое поле открытий… А, бляха – муха… Забыл… Дочь же приехала с внуками этими… моими… засранцами любимыми… кровососами мелкопакостными… Вы****ками родненькими…Деда мультики! – пищат, деда – мультики!… Мультики им… Сколько бы не смотрели этих мультиков все – равно вырастают потом бандитами да проститутками… Ух ты, а у этой задница даже ничего!…ах где ж ты юность быстротелая моя?» - и он заходит в автобус рейсом до Шелихова. Я глубоко вздохнул и обернулся к «этой».… «Эта» стоит, возле столба… Я с трудом смотрю глазами на молодую девушку. На ней зелёные босоножки. Белый сарафанчик, подол которого чуть прикрывает «ягодиц слабовыпуклый овал»- как сказал бы один поэтишка. Волосы такие рыжие, что на них больно смотреть. Она делает вид, что чего – то ждёт, но на самом деле выискивает. Я чувствую их недовольство. Они давят на меня. Голова раскалывается. Теперь я уже не в силах бороться с ними. Я весь в их власти. До конца. Капкан захлопнут. С большим усилием делаю ещё глоток. Они успокаиваются и показывают мне образы, возникающие в её голове, как по телевизору « золотистый песок, с багряными пятнами запекшейся крови… Безумные крики толпы… Красный цвет, отражавшийся в глазах разъярённого быка… Его длинные, белесые рога… Длинные…Фаллические…Дыхание грудной клетки… Учащённое её дыхание… Матадор со шпагой… Песок взлетающий из под копыт… Скачок друг на друга… Проткнутое сердце быка шпагой матадора… Страсть… Она жадно дышит…Смотрит на идущего на неё вдалеке атлетически - сложенного мужика… Воображает… Соски давно уже набухли… Влажная промежность требует встречи… Воображает всякие непристойности… Память в затемнении… Её ждёт мама с тяжёлыми сумками, но ей не до этого… Желание беспощадно… Возьми меня матадор!… Или хоть кто – нибудь… Прямо здесь и сейчас… Отдери в вонючем вокзальном сортире, как грязную шлюху… Ну же… где вы разъярённые быки?!... порвите меня, как красную тряпку своими длинными рогами… Как красную шапочку…Вот ты бугай, не проходи мимо… Ну? самец… Ничтожество!… Не посмотрел даже… Мальчик иди ко мне… Ах ты зараза ублюдошная… Ну ты хотя –бы, таксист Рахат – Лукум… Давай… Как овец в горах… Сволочь! Пассажиров тебе только давай! Ну что, вы ни на что не способны?… Сосунки… Я презираю вас… Значит, опять в ванне… Одной…Надоело…» В эти безумные картинки и слова врезается грубый женский голос
- Маша! Ты чё здесь – то стоишь! Помочь блин мне не могла. Сумки одна с самого поезда тащила… А там между прочим учебников твоих куча, за девятый класс в который ты пойдёшь… Кому учиться – то надо будет? А? Мне или тебе?... Коза ленивая…
- Да успокойся ты – сказала юная Маша с недовольной гримасой на лице и взяла одну из сумок. Обе направились к таксистам.
В голове одного бледного наркомана, стоящего возле пивного ларька, я увидел смутные обрывки образов и ощущений «поиск… вырванная из руки женская сумка… кавказские физиономии… пакетик… грязный подъезд… жгут…серость… сырость… ломота в теле… пляшущие на игле черти…облегчение… стоишь на вершине горы… приятный ветер…пробуждение… ломота в теле… злость… поиск…»
Я вдыхаю жареный и сухой воздух и тихо бормочу полупьяным языком. « мелкожопные ****и… озабоченные старикашки… смазливые мальчики с гнилью внутри… неврастеники… идиоты… наркоманы… шизики… манекены набитые дерьмом… избалованные картонные уроды… люди…люди… чёрт подери». Смотрю на небо. Щурюсь. В углу солнце, которое выпирает, как задница вселенской пчелы, что жалит всё и вся.
Я, вновь, посмотрел на девочку, все ещё стоящую с бабушкой возле газетного киоска. После трёх предыдущих просмотров на душе у меня стало гнусно и муторно. Мне необходимо было видеть её. «Какая же ты красивая Барби… надо тебе новое платье купить… жарко… ты не вспотела?... когда же бабушка уже купит газету? Мороженное хочу…» - думало это маленькое, чудное созданьице. «Милая моя – на этот раз думал я – пожалуйста, кушай мороженное и носи красивые платьица, только не вырастай в пустую Барби». Но на это мне показывают совсем не приятную картину. Нет, она не вырастит в пустую Барби, или во что – то вульгарное и пошлое. Картина эта ещё хуже и ужаснее, чем Барби. Барби на фоне этой картины, еще ничего. Ещё, даже замечательно и здорово… Картина выглядит следующим образом. Это похоже на игру в дартс… Белая стена, на которой висит круг … По краям круга, как на циферблате у часов, расположены числа…. От одного до двенадцати… Число шесть ярко-оранжевого цвета… оно объемней и жирнее всех остальных… это значит, что ей сейчас столько лет… Число двенадцать практически не видно… Оно прозрачно… Белая стена становится темнее, словно она освещалось от солнца за окном, которое сейчас ушло в сторону, светить в другие окна… В самом центре проявляется огромная, зияющая, красная, цифра десять… в неё Чья – то не видимая рука бросает дротик… Дротик попадает в цель и все остальные цифры растворяются… Всё исчезает во мраке… Мне становится ясно, что эта девочка вообще не вырастит. Её предел десять лет.
Я отвернулся и совсем поник головой. «Блин… И зачем я смотрел? Почему так? Выколоть бы себе это зрение. Но с ним сложнее, чем с обычными белками глаз» Я делаю ещё глоток и со жгучей головной болью встаю со скамейки.
1.
А началось все с родов. С чего ж ещё начинаться? Конечно, этому предшествовали некие события. Как же иначе? Ведь следствие без причины признак чертовщины. А коммунистическому прошлому, в котором жили мои родители, было, как известно, не до мистики. Ему социализм нужно было строить со всей серьёзностью и не отвлекаться на всякую чепуху. Да, в общем – то и дело это не составляет особых сверхъестественных чудес. Чудо – то обыкновенное. И события были просты, закономерны и общеизвестны: Встреча двух представителей одного поколения. Симпатия. Первый поцелуй. Первая кровать. Успешное зачатие. Девять месяцев ожидания и… счастье молодых родителей уже пинается в дверь ногами. Правда, в случае моих родителей не совсем всё было гладко.
Они так же, как и остальные, возделывали по спичкам огромную дверь, которая должна была с пламенем открыться в мир светлого коммунистического будущего. Он с двадцати трёх лет работал на авиационном заводе, она с двадцати трёх – мыла пол в центральной библиотеке. Не сказать, что ей эта работёнка сильно нравилась, но новую работу искать не хотелось. Да и денег на двоих хватало. К тому же, что – то её будоражило в громадных полках с неимоверным количеством книг. Великие писатели, учёные, философы, стоят себе мирно на полках и не гадят, в отличие от читателей. Они, мол (писатели, учёные, философы) уже отгадились. Написали что нужно, и стоят спокойно, не пачкают. А те, кто учится – всегда гадят. В ученье без этого ни как… И вот ей приходилось убирать за этими учащимися. Кто дольше сидел, учился – тот больше нагадил. Словно пыль, грязь или ржавый снег, стекающие с ботинок – это лужи былого не знания. Тут уж ничего не поделаешь. А когда водила она мокрой тряпкой по полу, в известной позе, меж книжных полок, то ощущала уважение к чистоте великих, учёных мужей. Тех самых писателей, философов, и ученых. Которые стоят себе смирно и не пачкают. Да и она была уверенна, что светлому коммунистическому будущему любая работа будет необходима. И без неё этому будущему жизни не будет. Как если вырвать страницу из книги – то повествование пойдёт вкривь.
Отец же отрабатывал свою смену, и шёл с товарищами по заводу в неизменную пивную, чтоб расслабиться. Там он выпивал не больше двух кружек пива. Его железное правило было – две кружки и домой. К жене.
Друг с другом они познакомились, как это часто бывало, на квартире общего знакомого. Где собралась весёлая и шумная компания. Оба были молоды и наружно привлекательны. Под воздействием некоего аперитива, тусклого освещения, легкой музыки и осознания ближайшего наступления светлого коммунистического будущего, они сошлись. Над кроватью хозяина, на которой они расположились, была маленькая полочка. На полочке стояла иконка с изображением Николая Чудотворца.. Хозяин квартиры (ужас!) даже библию держал. Его отец попом был. Молодые собственно – то и не знали, что таится в этой библии, но, что она была табуирована идеологией, это знали точно. И не лезли в неё с чуждым любопытством. Им не было дела до этого опиума, и они, словно бравируя, занялись делом. Отец, глядя на маленькую иконку, даже что – то ляпнул, наподобие «смотри, смотри бородач». Они занялись делом во славу прагматизма, реализма и, конечно же, светлого коммунистического будущего. Первой отправной точкой, являющейся началом моих будущих странностей считаю ту самую ночь.
Схожесть характеров и единомыслие в вопросах любви и семьи, позволили им расписаться через неделю после стремительного знакомства. А что им было ждать? Оба работают, зарплата стабильная. Вопрос жилья ребром не стоял, так как у него был свой частный дом, который достался в наследство от бабушки. Она ж собрала вещи, плюнула через плечо своей мамаше, что выходит замуж и ушла. Мамаша смахнула слезы с опухших гематомных глаз, подумала «а доча – то уже выросла» и открыла шестьсот шестьдесят шестую в своей жизни бутылку водки.
На момент той знаменательной ночи, им было по тридцать три года. До меня детей у них не было. Поэтому первенец, растущий в её чреве, был чрезвычайно долгожданным. Завести детей они пытались давно. Даже после первой ночи, он уже сказал, что было бы не плохо, если б появился ребёнок. Она вначале насторожилась, но увидела в глазах этого человека нужную ей уверенность и, улыбнувшись, кивнула. Но ничего не произошло. Ни через неделю, ни через год, ни через десять лет. Ходили к врачам, ну а те.… Те ни чем не помогли.
Они так же работали. Он на заводе, среди шума станков и мата товарищей, она среди молчания великих мужей и в известной позе. И с каждым днём грусть и отчаяние доносило до их сердец не приятный свой отголосок. Как это, коммунистическое будущее вскоре станет настоящим, а им даже некого будет впустить в это славное время!? Но они продолжали стараться, ведь закал идеалистов – не брехня и не пустозвонство. Правда старания их были всё реже и реже и реже.
2.
Стоял обычный зимний вечер. Снега было не много. Но создавалось ощущение, словно, он повсюду. Летит медленно, сверху, и не касаясь тебя. Будто ты хоть и луч света среди мрака, но тепла от тебя также мало, как от дыхания снеговика. И снег спокойно и неспешно, под свою музыку падает сквозь твое существо на землю.
Они собрались сходить в кино. Не сказать, что был какой – то шибко ожидаемый фильм. Или фильм разрекламированный слухами знакомых. Просто они давно небыли в кино. Так давно, что оба с трудом пытались вспомнить, когда последний раз туда ходили. И, вдруг, оба останавливались на мысли « чёрт! Да мы вместе не были в кино уже тыщу лет!». А тут решили сходить. Развеяться.
У неё рабочий день закончился раньше. Было мало посетителей, мало желающих обучиться. Поэтому полы боле – менее остались чистыми. Конечно, она протёрла всё, как подобает ответственной работнице советского труда, но поход в кино заметно ускорил процесс. Не было времени вставать в известную позу и елозить тряпкой. Она взяла швабру. На один конец, как плед на плечи, накинула тряпку, а другим концом слегка касалась книг. Быстро водила между полками. Грязи практически не было. Но в одной из дорожек между полок, всё – таки сверкала мутная лужица. Выше этой лужицы располагались Л.Н.Толстой «закон насилия и закон любви», В. Соловьёв «Смысл любви», И.С.Тургенев «Первая любовь». Она чуть хмыкнула, улыбнулась и подумала «А, любви учатся…» Потом ещё подумала «но, разве любви можно научиться?» И с неразрешённым вопросом начала подтирать. Но другим концом швабры сильно заехала в другую полку, стоящую за спиной. Одна книжка упала. Она выругалась, обошла полку. Книга была раскрыта и валялась пузом вниз. Подняла её, и взглянула на первую страницу, где была надпись, сделанная карандашом
« Зря, конечно. Но он был прав. Всё своё уношу с собой. Любите библию. Прощайте». Она ещё раз выругалась, что всякие дурацкие надписи делают в книгах, но вспомнила, что это вовсе не её дело, и положила книгу на место. На заглавие этой книги так и не взглянула.
Второй отправной точкой, ведущей к моим странностям, считаю это событие. Нужно бережно относиться к книгам с последними надписями самоубийц.
Он чуть запаздывал. Система общественного транспорта всегда оставляла желать лучшего. Толпа ждущих на остановке людей. Недостаток транспортных средств. Головы вжаты в воротники. Сапоги постукивают друг о друга. Автобусы, давно уже превысившие лимит своей вместимости, останавливаются – всё это отрывало куски минут у плоти времени. Его жена ожидала возле портрета Вампилову. Она обожала «Старшего сына» и частенько его перечитывала. Ей нравились оба женских образа, изображённых в этой пьесе. Макарская и Нина. Ей казалось, что эти два сильных, твёрдых, образа, роли, характера, живут в ней одной. И ощущение этого, каким – то непостижимым образом давало милую иллюзию принадлежности себя (косвенно, краешком, по касательной) к миру искусства.
Неожиданно, откуда – то сбоку, из темноты (как это у них бывает) подкралась цыганка. Возраст её определить во мраке было очень не просто. Глаза горячие и чёрные, словно на них остался отпечаток тысячи костров. В этих глазах не видно ни зги. Лицо варьировалось между тринадцатью и ста годами. Живая мимика делало его неуловимым.
- милая дай погадаю – голос сразу дал понять, что это старуха.
- нет, спасибо, не надо.
- а, муж опаздывает, да? – сказала она, смотря ей в глаза.
- опаздывает, но это не ваше дело.
- в кино собрались. Фильм смотреть. А фильм-то дрянь, я вам скажу.
- вы – то откуда знаете?
- знаю. Я всё знаю. Всю жизнь вашу вижу. А мне другого фильма и не надо. Муж есть, работа на земле, но чем – то связанна с небом. Ты среди немых работаешь, много имён, фамилий, но они всё слушают. Вместе вы уже давно, как десять лет уже. Дай рубль, и я всё что хочешь, расскажу. Всю правду выложу, как на ладони.
- спасибо не надо – ещё чего! Думала она. Рубль отдать, при их – то зарплате. Да и зачем ей знать про жизнь свою, если у неё самой есть память?
- у вас никогда не будет детей.
- Что? – она вначале и не совсем поняла, о чем речь. Но, как только до сознания её донеслось слово «дети» и вспомнилось как действительность, соприкасается с этим словом, то она почувствовала холодок, пробегающий по спине. – Что?
- я могу помочь. Дай рубль, и у вас будет сын.
- зачем вам рубль? – спросила она в лёгкой туманности мыслей.
- мне нужно кормить своих дочерей.
Она медленно сняла одной рукой, варежку с другой. От теплой кисти источался пар. Обнажённая рука залезла в карман и извлекла кошелёк. Открыла его и вытащила банкноту. Вернула кошелёк на место. Цыганка, улыбнувшись позолочённой пастью, спрятала деньгу в закрома своих разноцветных лохмотьев.
- посмотри в глаза мне милая – сказала цыганка.
А она уже смотрела в них. Ей казалось, что эти глаза, вставились на место её собственных. Смотрят в неё. И что они вливают в её нутро свой жидкий мрак. Он течёт, как расплавленное, беззвездное небо, обжигая внутренности. Наполняя пустоту тела тревогой, надеждой, отчаянием, спасением. Цыганка, что – то бормотала. Эти звуки также влетали в нутро и, подобно сливкам в кофе, смешивались с чёрным варевом. Цыганка поднесла свою ладонь к низу её живота и начала делать круговые движения. Она ощутила, что в ней всё мешается, словно большой, невидимой ложкой. Создавалась воронка. С каждой секундой она становилась всё больше и больше, так, что на дне воронки, стало видно белое пятно. Затем всё остановилось. Ещё через секунду эта воронка, в мгновение, сжалась в это маленькое пятнышко. Как чёрная дыра сама себя поглотила. Наступило затишье, страшное и непонятное. И тут это пятнышко, начало приобретать некие очертания. Неясные и смутные контуры. Как туман начал рассеиваться. Вначале виделось что – то круглое. Затем проявился рельеф. Картинка становилась всё четче, и образ приобретал вид кулачка. Но из кулачка начали виднеться торчащие трубки. Она поняла что это. Это было маленькое сердце. И тут, оно издало свой первый стук. Не успев улыбнуться, она почувствовала резкую, электричеством пронесшуюся по всем нервам тела боль. Она ничком повалилась на снег. Расправив руки, словно для объятия, ещё не существующего сына.
За несколько секунд до этого быстрым шагом шёл её муж. Он видел издалека, что к его жене пристала цыганка. А он очень недолюбливал этих цыган. Чётких причин его не любви к ним не было. Причины, скорее всего, были трансцендентальными. Он не питал к ним любви, потому что Они - Всегда, и Они – Везде. Эти цыгане. Он уже раскрыл, было, рот, чтобы крикнуть и послать цыганку ко всем чертям. Но увидел, что та рукой ударяет его жену в живот. И что жена падает пластом на снег. Молниеносно он подбежал, схватил цыганку за ворот её разноцветных лохмотьев и заехал по лицу. Со всего размаху, наотмашь. Цыганка повалилась за памятник без чувств, успев, лишь, нечленораздельно что – то прокряхтеть.
- ты в порядке? – спросил он, поднимая жену.
- в порядке, вроде – ответила она, чуть встряхивая головой.
- вызвать скорую?
- нет, не надо. Всё нормально. А где цыганка?
- лежит там, курва, за памятником.
- как лежит!? – сказала она, отталкивая мужа и забегая за памятник. Там никого не оказалось – её здесь нет.
- как?! – изумился он – она не могла уйти. Удар был не слабым.
- какой удар? Ты что, ударил её!?
- со всего маху.
- ты что!? Нельзя бить цыган.
- да ладно. Какого чёрта!- после длинной паузы – Как же она могла уйти так быстро…
А потом они пошли в кино. Сидели недвижно и, глядя куда – то сквозь покрывало, на котором менялись картинки. Каждый думал о произошедшем. О своём. И той ночью они практически не разговаривали. Им больше казалось, что они что – то говорят. Издают звуки. Но если спросить их, что они в ту ночь говорили друг другу, они бы, лишь, пожали плечами. Даже любовью они занялись как – то отстранённо друг от друга. Словно два чужих горизонтальных тела кто – то взял и соединил вместе. Лицом к лицу. А у них не было ни желания, ни сил как – то этому воспрепятствовать.
Думаю, это тоже послужило к появлению моих странностей. Цыган можешь не любить, ругать, но по роже бить – это, по-моему, уже чересчур.
Об этих странных событиях я узнаю намного позже и совершенно случайно. Не сказать, что во мне они что – то пробудят, ответят на вопросы. Скорее немножко удивят. Точно мне неизвестно, являются ли эти описанные события, точкой отчёта. Ведут ли к тому, что случиться дальше со мной, или же совсем нет. Я не знаю. Но что эти происшествия, которые начались задолго до моего рождения, странны и необычны, это точно. Правда, можно сказать, а у кого не было похожих странностей до рождения, если хорошенько покопаться в родительской памяти? И, возможно, это тоже верно. Но всё-таки…
3.
Она забеременела. Цыганка не обманула. Повышенный токсикоз, рвотные позывы, недомогание, неожиданная любовь к яблокам – отражались ярким блеском на счастливом лице оплодотворённой. Она первой всё поняла, ещё до похода к врачам. Врач, лишь, подтвердил уже и так известный для неё факт. В обеденное время на заводе, она пришла к мужу с этой благой вестью. Услышав весть, он в ступоре окаменел. Вылупил глаза, что – то выдохнул и накинулся на неё, как медведь со спячки на куст смородины. Кричал, целовал её. Рассказал мужикам. Те кричали, целовали его. По такому случаю, сотрудников четвёртого цеха отпустили поддержать пыл в пивную. Иначе под такими эмоциями запороли бы ещё детали, какие – нибудь. Начальник пошёл с ними. Все остальные работали.
Мои родители почему – то были уверены, что будет именно сын. Откуда была такая уверенность? Ведь проверить вроде никак нельзя было. Но такого варианта, что появится дочь, они совершенно не рассматривали. Вот удивились бы, если б всё вышло иначе! Но, в конце концов, иначе не вышло.
В пивной, начальник – человек весёлый, задушевный глаголил тосты о первенце, который появится в это славное время, которое уже вот – вот нагрянет. О будущем наследнике сотрудника четвёртого цеха, который встанет на тот же самый станок, на котором стоял и его отец. О правопреемственности, о традиции, о семейном станке. О! – воскликнул он во хмелю – какое же славное время, в котором мы живём!. Отпраздновали хорошо. Качественно. Коммунизм – семья, и каждого в нём рождённого, всяк человек отмечает как появление собственного дитя.
Имя мне выбирали не особенно долго, но с небольшим разногласием.
- может быть, Иван? – предложила мама
- да чего Иван – то сразу!?- изумился отец – если сын, то обязательно Иван должен быть? Этих Ванек, как красных плакатов первого мая, глаза слепят. Все сказки ими усеяны! У меня начальник цеха Иван Петрович, два приятеля по цеху Ивана! Дед был Иваном! Если ещё и дома будет один, я свихнусь.
- ну а кого тогда?
- конечно, имя победителя должно у него быть! Александр! Как же иначе.
- будто их меньше.
- по крайней мере, из знакомых, у меня только бухгалтер на заводе Александра Ивановна! Ну это разве то… И опять – таки – Ивановна! Всё Александр, и точка на этом!
Мама лишь тихо согласилась.
И вот, спустя двести семьдесят пять суток начались схватки. Была ясная ночь, около одиннадцати часов. Оба, стоящих на пороге счастливого родительства, были дома. Смотрели телевизор. Она изредка вставала и неуклюжим пингвином направлялась в ванную или в туалет. (Наличие беременности преподносит всякие мелкие, физиологические сюрпризы). Он провожал её величественную и глупую походку, взглядом полным благодарности и любви. Она вернулась, уселась, растопырив ноги, и они принялись дальше смотреть телевизор. Там шло, что – то про войну, что – то героическое, с воинским духом и накалом страстей. Он краешком глаза поглядывал на выпирающее под домашним халатом пузико. Оно так было упруго, что казалось, неосторожно дотронься до него своим пальцем, и оно лопнет, как воздушный шарик. Его ладонь, как опавший лист, плавно опустилась на её живот. Он улыбнулся, она улыбнулась. Взгляды вернулись в телевизор. В нём происходила схватка, между фашистом и солдатом советской армии. Вокруг них валялись трупы убитых, над которыми возвышались зелёные, непоколебимые деревья. Слышны разрывающие воздух пули и взрывы гранат. Солнце слепило глаза то одному, то другому. Так как они кружились вокруг друг друга, в ожидании кто же первый нападёт. Первым напал фашист и сбил нашего солдата с ног. Они катались по кроваво – зелёной траве и мутузили друг друга. Цеплялись за короткие волосы, кусались, рычали, норовили выдавить пальцами глаза, ударить в пах. В такой схватке все приёмы хороши. Главное выжить. Они чуть привстают, и тут наш солдат хорошим ударом руки валит его на землю. Тот падает, запрокинув назад голову, как пианист. Наш солдат намерен кинуться на него, чтобы задушить. Фашист кистью нащупывает штык от винтовки. Наш смотрит своими звериными глазами. Собирает силы для решающего прыжка. И кидается на него. В этот момент солдат фашисткой армии последним усилием тела, поднимает рукой штык и втыкает его в живот солдату советской армии. Тот истошно кричит. Одновременно с его воплем в метре от них взрывается граната. Туман. Затемнение.
Она вскрикнула в унисоне с солдатом. Он вначале и не понял ничего. Просто жена сопереживает бедному нашему солдату. Но когда он посмотрел на неё, то увидел её искривлённое болью лицо и руки, обхватившие живот.
- что с тобой?
- кажется схватки.
- звонить в скорую?
- ну, конечно!
Скорая приехала быстро. Два здоровых мужичка и одна маленькая, сухонькая старушонка. Накинули ей на плечи зимнее пальто и в тапочках и в домашнем халате повезли в роддом. Наши дороги всегда оставляли желать лучшего. Порой хочется расстрелять тех, кто их кладёт. Или тех, кто не кладёт, но класть должен. Лучшее средство для проверки состояния дорог – это либо подходящая к завершению беременность, либо полный мочевой пузырь. В обоих случаях каждая неровность, каждая кочечка, бугорок создаёт максимум не лучших ощущений. Что позволяет дать объективную оценку состояния дорожного полотна.
На каждой такой неровности она материлась, тяжело дышала и искажала от боли лицо. Он держал её за руку и молчал, также в душе проклиная эти наши дороги. Через минут тринадцать, наконец-то, подъехали к роддому. Ей помогли выйти из машины. Два здоровых мужичка были рядом. Шли медленно, осторожно. Когда до дверей оставалось метров десять, она вдруг подняла голову и посмотрела на небо. Просто запрокинула её, ни с того ни с сего. Там всё было спокойно и тихо. Величественно и ясно. Её внимание привлекла одна звезда, которая сияла каким – то не совсем обычным сиянием. Не белое оно было, а синеватое, с фиолетовым ореолом. И сияла она ярко. Казалось, что висит прямо над головой и улыбается. Но это не была полярная звезда, или, же спутник какой. Обычная и в то же время необычная звезда. Она не могла оторваться от неё, словно та, что – то хотела донести до неё, сказать, намекнуть. Было ли это обманом зрения, но сияние звезды на мгновение усилилось, стало ярче и красочней. И вдруг звезда погасла. Как гаснут фонари. Как гаснут глаза умирающего…Она, толком не зная почему, испугалась.
Зашли внутрь здания. Муж поцеловал её в щеку и остался в приёмном отделении. Дальше вход ему был пока запрещён. Они как – то трагически посмотрели в глаза друг другу. Муж тихо, словно, во сне сказал «всё будет в порядке». Она кивнула. Всю оставшуюся дорогу до палаты, её терзали не хорошие предчувствия. Ей сразу припомнилась школа. Урок астрономии, на котором им говорили, что звезда может потухнуть, умереть, а её свет будет доноситься до нас ещё в течение нескольких лет. В зависимости от удалённости или приближённости потухшей звезды. Неужели она видела этот свет? Последний вздох давно умершей звезды? Эхо в расстояние десятилетий? А сколько людей в мире видело такое? Это ж не падающая звезда – обыденное зрелище романтиков. И оставляет ли последний отголосок света мёртвой звезды след на том, кто видел это? Также ей вспомнилась какая – то история. Или сказка. Что когда – то давным – давно над одним рождённым зажглась новая звезда. Но жизнь его получилась не совсем удачной и счастливой. Его убили в рассвете сил. Чтобы это могло означать? А какова будет жизнь её ребёнка, если за несколько минут до его рождения, одна звезда погасла? Ей было как – то тревожно, но поделиться этой тревогой было не с кем. Да и кто примет эти слова всерьёз. Но вскоре физическая боль, вызванная сильными схватками, вытряхнули из её головы все эти измышления.
Мой отец сидел на потрёпанном кресле, как на иглах. Сердце учащённо стучало, руки и вся спина взмокли. Он больно кусал губы, когда слышал где-то далеко – далеко стоны. Её стоны. В роддоме у мужчины беспредельно-любящего женщину возникает двойственное ощущение происходящего. Он с огромным желанием ждёт появления ребёнка, как результат их страсти, продолжение своего рода и т.п., но подсознательно и ненавидит его – как причину, приносящую телесные страдания спутнице жизни.
Он нервничал, и этот её последний взгляд полчаса назад, был каким – то жутким, страшно – холодным.
Её преклонный для первой беременности возраст, особенное строение костей скелета (бёдер), не профессиональность врачей (или что у них там может быть?)– сделали своё дело.
К нему вышел типичной наружности врач, в очках, белом халате, и тихим, ровным голосом произнёс: «У вас родился сын. Удивительное время – ровно в полночь 29 февраля. С ним всё в порядке. Но ваша супруга потеряла слишком много крови. К сожалению, ее спасти не удалось. Соболезную». Врач положил ему руку на плечо, подержал пару секунд, убрал, встал и ушёл. У отца в голове образовалась воронка, похожая на ту, что была у моей матери. Но эта состояла из пугающего хаоса, неизвестности и странных слов: «сын»… «родился»… «супруга»… «много крови»… « не удалось»… « соболезную»… «родился»… «сын»… «полночь»… «29 февраля»… « у Вас»… «Супруга»… «спасти не удалось»… Как!?...
4.
На её похороны пришло не так много народу. Какие – то бывшие однагруппницы, знакомые. Её мамаша так и не дошла. Валялась в усмерть пьяная дома. Папа плакал, а я тихонько лежал в его руках и смотрел на хмурое небо. Погода была спокойная, ни ветерка и тихая. Только редкий плач бесполезно ругал мёртвую тишину вопросами. Пока я лежал, мне казалось, что я слышу чью-то убаюкивающую мелодию. Такую спокойную, умиротворённую, ласковую. И я, конечно, знал, кто мне её поёт.
От меня отец не отказался. «Что я один сына не смогу вырастить что ли? Да если я откажусь, то её смерть получится напрасной». Назвал меня, как и предполагалось Александром.
На заводе все мужики сочувствовали ему. Дружески хлопали по плечу. Подбадривали. Он кивал, но был молчалив и грустен. Ему дали отпуск. Ночью он плохо спал от моих криков. Днём стирал пелёнки. Одна его знакомая, бывшая однагруппница, предложила кормить меня своим грудным молоком. Она родила недавно третьего ребёнка. Отец согласился. В таком деле любая помощь была не лишняя. Приходили друзья, знакомые. Давали советы. Отец старался, как мог.
Время, когда меня отправили в садик, в младшую группу, совпало с ещё одной трагедией для отца. Решающей. То славное время, что он так ждал! Та пламенная дверь, что должна была открыться! И впустить меня – стимул к продолжению его жизни! Рухнула и превратилась в бесполезный хлам. В гнилостные руины, унылые и смердящие. А две трагедии для отца было уже слишком. Две гибели – физической и идейной, подломили его характер и волю. Он запил. Вначале не так сильно. В садик за мной приходил в лёгком подпитии, так, что порою никто и не понимал, что он навеселе. Дома кормил меня, укладывал спать, после чего серьёзно прикладывался к бутылке. Сидел на кухне, с выключенным светом, пил и тихонько плакал.
Пока я находился в садике, отец работал. Пока я беззаботно себе бегал, прыгал, дрался с мальчуганами, он средь гудящего шума, стоял за станком и выделывал всякие детальки. Детали порой не получались, ломались. В те моменты перед глазами стоял её последний, холодный взгляд. Последний кивок головой. И врачи уводят её за руки, чтобы никогда уже не вернуть. Живой. К вечеру в пивной он иной раз надирался до такого состояния, что прийти за мной не мог. Его железное правило – две кружки и домой, аннигилировалось. Тогда меня забирали жены его друзей, которым более трезвые мужья объясняли сложившуюся ситуацию.
- бедный мальчик – говорили они и тащили меня домой, где на кровати уже храпел мой отец.
« Дружище, хватит. Держись. Тебе мальчугана растить надо» – говорили ему приятели, когда отец лежал и трясся в кровати с большого перепою. «Ничего не могу с собой поделать мужики. Не осталось энергии, желания, хоть что – либо делать. Эх… Сашка…»
Так продолжалось много раз, но я не ревел и не жалобился. Я понимал, что папе плохо, и, что мне нужно заботиться о нём. Мне нужно подносить ему стакан воды и ходить в магазин за продуктами. На момент, когда я поступил в первый класс средней школы, самостоятельности мне было не занимать. Самостоятельность и трезвая рассудительность приходит в малом возрасте в двух случаях: когда неблагополучная семья; когда не благополучное время – война. На долю мне выпал первый вариант.
Не сказать, что я так сильно хотел учиться, но у папы были моменты пробуждения. Когда он не пил днями, или даже неделями.
- выучу тебя – там уж и сдамся – говорил он мне.
И для меня это было ключевыми словами. Если я пойду в школу, выучусь, то папа потом сдастся. А мне не хотелось этого, поэтому в школу я пошёл с настороженностью и не охотой.
5.
Я пошел в самую обычную, среднюю школу, не отличающуюся ни особым положением, ни гладкой репутацией. Школьные годы не приносили мне особого удовольствия. До седьмого класса ещё ничего, дети, как дети. Изучение арифметики, робость при знакомстве с одноклассниками, осторожные взгляды на девичьи банты, усердное заучивание стихотворений Пушкина. А после уже царил культ тупой физической силы, пошлости и насмешек. Самые тупые и самые сильные сразу же вырывались в лидеры и авторитеты. Спортсмены-боксёры, с радостью бросившие носить брючки и пиджачки. В моду вошли Адидас, Найк, Монтана, Рибок, и прочая спортивная тряпнина. Этим здоровым обезьянам ничего не стоило подбежать сзади и пнуть вас по заднице. С идиотским смехом, с припрыжкой озабоченного козла. Туалет перестал служить местом отправления мелких физиологических надобностей. Стал ареной, мелкомасштабным Колизеем, где с хлебом в виде сигарет, болельщики получали и зрелища в виде мордобития. Крупные разборки происходили на заднем дворе школы. Ну, это как обычно. Не сладко приходилось тем, кто был антагонизмом их ощущения и восприятия мира. Кто как – то выделялся по учёбе, увлекался литературой, ходил на танцы, участвовал в конкурсе чтецов, играл на музыкальных инструментах (гитара естественно не в счёт). Был один парень из старших классов, и он играл на саксофоне. Да к тому же носил очки. Два обстоятельства, влекущие к незавидному положению. Наивная преподавательница литературы однажды попросила сыграть его на уроке. Чтобы все одноклассники поняли, какой он неординарный человек, и что есть в мире прекрасное – музыка. Зря. Он сыграл. Не сказать, что превосходно, но для тусклых стен школы это было впервые. Пальцы рук и надувание щёк создавало нечто неуловимое, нечто парадоксальное для этого места. Было чужеродно ему. Но не ухудшало его, а наоборот, преображало. Давало понять, что и это место может быть не лишено волшебства, лирики, колорита красок, если вместо дряхлых внутренностей наполнить его чем – то новым. Музыкой, например. Большая часть девчонок почувствовала это. Они вообще создания более чуткие к таким вещам. А парни же хотели размочить ему этим саксофоном голову, лишь бы он заткнулся. Что они и сделали. После урока одна обезьяна ударила его по очкам. Стекло треснуло и воткнулось ему в глаз. Глаз вытек. Всё это происходило у меня на глазах. Чужой всем этим людям, не понятый, уязвимый, одноглазый саксофонист больше не ходил в школу. Заканчивал её на домашнем обучении. Жестокая школа. На вручении аттестата он быстро вышел, пожал потную руку директора, и также быстро ушел. Ему никто не хлопал.
Также была и прослойка середнячков. Которых особо никто не трогал, и которые, естественно, также не проявляли активность. Я попал в эту прослойку. Иногда, конечно, и мне случалось драться за школьным двором, но это в норме вещей. Если я отвечал по морде обезьяне, то уже не представлял для неё особого интереса. Самые слабые, загноблённые, смирившиеся со своей участью, были в центре их внимания. Их пинали, а они, улыбаясь, проливали слёзы. У них трясли деньги – они покорно отдавали. Как они оказались в этом опале, яме? Сами ли они виноваты или так действенна система насилия? Помня нашу недавнюю историю, сомневаюсь ответить.
Такое положение дел происходило до десятого, одиннадцатого класса. Затем всё кардинально менялось. Страсти утихомиривались. Былой пейзаж обретал новые очертания. Из тех, кто были самыми отъявленными гопниками, получались преданные молодые мужья, и показательные отцы. Их спортивные костюмы сменялись, вновь, на пиджачки и брючки. Страшненькие девушки расцветали. Теперь их благосклонности добивались те, кто пару классов назад называл их «жирными коровами» и «прыщавыми страхоблюдинами». Те, кто стоял в статусе школьных груш, приобретал качества креативщика и потенциального карьериста. Всё встало с ног на голову. Как и должно быть.
Отец мой, раза три всего был на родительском собрании. С каждым моим классом обучения пил он на порядок больше. Но я говорил классному руководителю, что он работает и совершенно не может ходить на эти самые собрания. Да собственно – то и обсуждать меня не было никакого интереса. Ладно бы если б я курил траву в туалете, или матюгал в лицо преподавателей, или же приходил каждый день с подбитым глазом и, скрючившись от собственной жалости в знак вопроса – тогда была бы тема для обсуждения. Шоу, дебаты. А так…
Школьные влюблённости случались. Но они были созидательными. Стремления были, а действия никакие не предпринимались. Достаточно было взгляда. Когда же в раздевалке чуть соприкасались рукавами, то это было интимней интимного и будоражило всё существо. Да к тому же закатно –солнечные прыщи, которыми была украшена моя физиономия в пятнадцать лет, не способствовали нахождению подруги.
Большая часть одноклассников без особых трудностей воспользовались услугами проституток и хвалились потом достижениями. Кто и как, и так далее. Мне ж как-то не довелось этого сделать. Ведь это стоило денег, а то, что выделялось мне отцом на карманные расходы, хватило бы только на соответствующий журнал. А копить не было в кайф, потому что каждый день хотелось есть, что-нибудь помимо того, чем нас травили, и пить что-нибудь разительно отличавшееся от тех помоев, коими нас поили. Да и тратить практически месяц на какой-то «раз», да ещё и никто не даст гарантии, что удачный. Нет, лучше уж журнал.
На дискотеки я мало ходил. Танцы продолжались не долго, потому что начинались героические сражения. Свет включали, оповещали, что всё окончено, и всех выгоняли по домам. А героические войны продолжали свои баталии на улице, раскрашивая снег, асфальт, в красивые красные тона.
Был, правда, один забавный случай, связанный, если не с любовью, то, по крайней мере, с её символом. Начался он в день С. Валентина. По тускло – синим стенам красовались красные и розовые валентинки. Большинство из них выглядели явно, как задницы. Кто решил, что сердце такой формы? Девчонки как – то даже оделись по-иному. Ждали видимо маленького праздника. И вот на урок физики к нам зашёл разносчик. Поинтересовался тот ли класс, что ему нужен. Учительница, улыбнувшись, кивнула утвердительно. Все распрямились и стали ожидать бумажной капли радости. Я же, как лежал себе на парте, так и остался лежать. Валентинок было не много. Двум симпатичным девчонкам, одной страшненькой (ну она сама их писала с пятого класса и радовалась чрезмерно), одному боксёру и… мне. Что?! Чё!? Все на меня посмотрели. Мне вручили это сердце –жопку. На удивление оно было по размерам больше, чем у других.
Встретились мы с ней на следующий день, на первом этаже, возле раздевалки. Ну что ж… Вся прелесть и ужас таких встреч состоит в интриге. В загадке. И главное, что ты находишься не в выигрышном положении. Так как ты не знаешь, кто она, а она знает кто ты. Ну что – думал я – посмотрим. Посмотрел. Ничего примечательного кроме большой груди у неё не было. Узкое лицо, похожее на физиономию Путина. Талия является продолжением груди, короткие ножки. Выглядела она мило, как снеговик. Мы с ней чем – то обмолвились, глупым и не нужным и разошлись по классам. После урока истории учительница Ирина Алексеевна меня попросила остаться. Мы с ней хорошо ладили.
- тут эта девочка, Марина, влюбилась в тебя.
- а, Марина её звать оказывается
- да.
- ну и?
- а она тебе как?
- честно скажу, что ни как, к сожалению.
- а почему?
- ну… потому что…- самый лучший ответ на все времена
- послушай, у неё мама – банкир, понимаешь – Ирина Алексеевна нагнулась и стала говорить тише - Она сама сюда приходила и просила с тобой поговорить. Если у вас что-то получится, то она сможет и с армией помочь, и в ВУЗ поступить приличный. Ведь Марина у неё одна, и она, естественно, сделает всё, чтобы она была счастлива.
- я понимаю, но товаром рынка тоже быть не хочу.
Да… раньше мне таких предложений не делали.
Ладно, сижу дома. Звонок.
- аллё?
Там Марина.
- давай поговорим, а?
- ну, давай – И тут я слышу, как её мамаша шепчет ей, что мне нужно говорить. Видимо у них два телефона, мамаша подслушивает, дочь со мною болтает. Во блин! думаю.
Мамаша: «Я тебе нравлюсь?»
- Я тебе нравлюсь?
- Ты… - я засмеялся, убрав трубку. Спектакль – ты хорошая, добродушная девушка. Но я думаю, у нас ничего не выйдет.
Мамаша: «Но почему? Дай мне шанс. Возможно, я откроюсь, возможно, у нас, что – то общее найдётся. Давай просто поговорим.
Дочурка повторяет.
- ну, давай, расскажи, что ты любишь.
Наступила пауза. Причём с обеих сторон. Они друг друга стоят.
- как это люблю?
- ну, ты что – то любишь в мире этом?
- конечно
- ну вот.
- эээ… ты спроси меня конкретно
- книги любишь читать?
- неа
- спортом любишь заниматься?
- неа
-машины любишь?
- неа
-музыку?
- музыку люблю
Ну, наконец-то.
- какая твоя любимая группа?
- Фактор 2.
- привет маме передавай - Я повесил трубку.
Наследующий вечер мне позвонила мамаша, и сказала, что её дочура пыталась отравиться. Заглотнула, мол, таблеток пачку. На жалость пробить решили. Но в трубке я опять услышал совершенно бодрый голос Марины – самоубийцы, которая, по словам матери, лежит в больнице. Ох уж эти двойные телефоны. Ох уж эти двойные однотестные бабы. Я сказал, чтоб мне больше не звонили. Долго я смеялся всей этой истории и что меня хотели купить в качестве жениха. Больше такого в моей жизни никогда не повторялось.
В моём аттестате стояли совершенно обычные оценки. От троек до пятерок. В процессе обучения, таким, как я, старательные преподаватели говорят: « вот не был бы ты таким ленивым, добавить бы усердности, и спокойно мог бы стать отличником». Но я не хотел быть отличником, не хотел быть усердным. Школьные оценки не показатель ума, эрудированности, но они показатель других качеств. Таких как терпеливость, усидчивость, внимательность, сноровка, ответственность. Этими качествами я мало обладал, из чего и исходил при выборе института.
Я поступил в маленький, неприметный институт. Располагался он в центре города, на оживлённой улице. С виду он больше походил на легализованный бордель. Компактный, гостеприимный. Специальность выпала юриспруденция. Не сказать, что я так хотел изучать всякие законы, просто другая возможная профессия экономиста мне точно не подходила. С математикой и арифметикой, я дружил так же, как старушка с брейк – дансем. Грубо говоря, считать деньги – не совсем моё. А они, как известно, любят счёта. В моих карманах в основном бренчало, а не шелестело. Возможно всё дело в этом.
Также я практически сразу познакомился с миловидной девушкой, отзывающейся на имя Катя. К тому времени прыщи мои все остались лишь в воспоминаниях, и наружность представлялась приемлемой. Отсутствовали как дефекты, так и особые выразительные привлекательности. Внешность совершенно обычная. Средний рост, такой же вес, волосы светло-русые, глаза голубые. Хотя!... Вот по поводу глаз… Однажды я как-то разглядывал себя в зеркало, своё лицо. Просто надоели чужие лица, а своё я практически забыл. И вот решил вспомнить. Долго вглядывался, проходился по каждому сантиметру, изучая попадающиеся родинки, что выглядели то точками, то запятыми. Худые скулы, прямой нос, тонкие губы, светлые брови, глаза… Когда дошёл до глаз, то вначале и не понял, в чём отличие. Но оно точно присутствовало и только через несколько минут до меня дошло, что глаза разного цвета. Один зелёноватый, другой голубой. Затем многие это замечали и говорили, что особенно это чётко видно на солнце. Пугающе –привлекательно. « У тебя, что линза одна выпала?» - некоторые спрашивали.
Девушка Катя была ниже меня почти наголову и когда мы обнимались, то развеянные на ветру её светлые волосы щекотали мне нос. Я чихал и предпочитал просто ходить за руку. Мы стали с ней встречаться в первый же день знакомства. Улыбки и взгляды просто заключили между собой договор о дальнейшем пребывании друг с другом. У неё была большая грудь, ножки чуть косолапы, и всегда, как мне казалось сухие губы. Отчего поцелуй выходил не совсем удачным. Она закрывала глаза ещё до того как я дотрагивался губами до её губ. А я всё глядел, оближет ли она их на этот раз или нет. Она этого не делала. Но это ещё не всё. Помимо сухих губ была и помада. Редкая дрянь. На вкус – шпаклёвка. Я злился и таким образом поедал отвратительную на вкус помаду в течение нескольких недель. А сказать ей об этом мне было как-то неудобно. Вроде бы мелочь, но мало ли. Не хотелось ничем обижать. Скромный был…
Несколько раз я приводил её домой. Мой отец либо уже крепко спал, либо был на работе в эти моменты. С нею у меня случился первый секс. Это произошло на скрипучей, разваливающейся кровати. Казалось, она не выдержит и рухнет под нами. Но то, что произошло, было прекрасно. « Много у тебя было девушек?» - спросила она. Я назвал какую-то цифру. Объяснять ничего не хотелось и вызывать её удивление тем, что она первая, тем более. Мне она была симпатична, но когда мы находились вместе, то сразу сгущался воздух и наполнялся молчанием, и запахом её дешёвой помады. Мы провстречались с ней около трёх недель, пока она не сказала.
- что – то не получается у нас с тобою Саша
- да…не получается.
- к сожалению…
Я промолчал.
- ну что, расстаёмся тогда? – сказала она, чуть улыбаясь.
- ну, расстаёмся тогда…
Осадок у меня почему – то остался. Мне было видно, что я ей нравлюсь и своим подругам она меня распоказывала, но я не мог ответить тем же. И сам не мог толком понять почему. Ну не из-за помады же на сухих губах?
Отец также продолжал работать, и после работы засиживать в пивной. На учёбу он специально откладывал. Оплата института тоже был для него неким стимулом к тому, чтобы не пропивать всё. Давало ощущение нужности, необходимости его, как финансового обеспечителя. На карманные расходы мне выделялось, не так много. Приходилось, где – то подрабатывать. То на заправке, то официантом в пиццерии, то продавцом музыкальных дисков. Несколько раз даже донором крови был.
В школьные годы я практически не употреблял алкоголь. У меня к нему было то отвращение, какое зарождается у детей, чьи родители еженощно надираются водярой. Отец мой был таким. Этот кислый, неприятный запах от тела. Глаза, как рыбы, плавающие в киселе, отбивали приязнь к любому алкоголю. Поэтому я несколько раз пробовал лишь пиво. Когда же предлагали рюмку водки я интенсивно махал руками, как китайский мастер ушу.
Но студенческие годы внесли свои коррективы. После нашего непродолжительного романа с Катей я обзавёлся некоторыми приятелями. Волна тотального нежелания изучать нудные законы, выплеснула нас на брег разгильдяйства и нескромных возлияний. Собственно с них – то всё и стало для меня очевидным.
6.
Мы решили отпраздновать знакомство. Зашли в одно очень уютное кафе, располагавшееся неподалёку от института. Несколько круглых столиков с мягкими диванчиками. Зарубежная музыка, отлично подходившая для фона. Молодые студентки – официантки, не опытно – снующие туда-сюда, то и дело, путая заказы.
Мы расположились возле окна. Заказали по пиву и сухарикам. Нас было трое.
- ну что начнём? – предложил я.
- а чего ждать – то?- сказал Ваня. Среднего роста, такого же телосложение, с постоянной щетиной. Всегда веселый, словно всегда навеселе, и любит рассказывать всякие длинные и нудны анекдоты.
- ну, за знакомство – отвечает Влад. Тучный, здоровый, застенчивый, мягкий, с живыми глазами и детскими чертами лица.
Поначалу разговор у нас не особенно клеился. Откуда – то приплывали длинные паузы, и мы, то смотрели в окно на проходящих людей, то оглядывались по сторонам. Посетителей было не много. Они быстро сменяли друг друга. Обедали и уходили. Ваня рассказывал свои мало смешные анекдоты. Влад натужно улыбался и отхлёбывал из кружки.
- может, водки возьмём? – предложил Ваня – а то пиво как – то усыпляет.
Мы согласились, потому что и, правда, от пива хотелось на боковую. Устали зевать.
Принесли триста грамм в графинчике и три рюмки. Мы разлили. Выпили. Через минуту стало как – то веселее и разговорнее. Я даже удивился этому контрасту между отвратительным на вкус напитком и волшебному эффекту, который возникает после. Средство конечно суррогатное. Но каков мир, таковы и средства к существованию в нём.
Нужно ли говорить, что на трёх ста граммах мы не остановились. Чтоб не упустить тот порыв, то воодушевление, то эмоциональное возбуждение, нужно было хорошее оружие. 0.7-ого! Калибра.
Рюмки наливались, опорожнялись. Рты выстреливали словами, из, казалось, неиссякаемой обоймы.
Кто и что говорил теперь трудно припомнить. После таких застолий обычно совершенно не помнишь источник яркой полемики. Говорили о чём-то противоречивом, глупом, милом, нужном, не нужном – о женщинах.
- эх, если б в меня влюбилась какая – нибудь хорошая, кроткая, милая девушка, я б на ней женился – говорил, улыбаясь, Влад.
- что так, прям на первой влюбившийся в тебя? – спросил Ваня
- а почему нет? - сказал я – хорошая идея. Паспорт терпит. Раз двадцать можно спокойно жениться.
- да, а почему нет? – удовлетворительно кивнул Влад
- да… Слабо ты себя ценишь друг. Ведь им – то это и надо. Затащить к себе в сеть, сожрать с потрохами. Бедная ты рыбёшка…
- а что сеть?! Моя сеть всегда дырявая. Я если и попадаю, то сразу оказываюсь в открытом океане. Не задерживаясь. Я столько раз в своей жизни слышал словно «нет», что всякое «да», мной ненароком воспринимается уже как отрицание. Но больше всего я слышал фразу: «давай останемся друзьями». Уж мне – то не знать, что за ней ничего дальше следует. Да у меня полгорода таких друзей. Я самый дружелюбный парень в городе, черт возьми! Только вот удовольствия от этого не особенно много.
-вот с… – сказал злобно Ваня – ничего Влад, и на твоей улице будет парад с голыми бразильянками. Ещё устанешь от бабьей назойливости. В духовники пойдёшь ещё, до того ты устанешь.
- да уж… духовники.
Затем мы ещё пили и пили. Я разомлел быстрее всех. Всё – таки это была первая моя такая попойка. Я просто слушал, о чём спорят эти двое. Опять о женщинах. Понятно… всё в мире вращается вокруг них.
- бабьё ни в коем случае нельзя в политику!– почти кричал пьяненький Ваня – Они в основном всё там портят. Они стремятся туда из глупых амбиций, взращенных вследствие эмансипации. Показать, мол, нам, никчемным жалким засранцам, что они тоже могут. Что могут даже лучше. Но шиш тут! Чуть они приближаются к территории власти и начинается…
- что начинается? – спросил Влад.
- хаос – ответил Ваня с ударением на о.
- а Маргарет Тэтчер?
- а чего Тэтчер? Обезвластила профсоюзы. Знаешь какая – там забастовка была, митинги?
- ну, забастовка, митинги не показатель…
- а французская цаца Мария – Антуанетта, как наша блондинка, настолько не интересовалась проблемами своих подданных, что когда ей сказали: у людей нет хлеба, она ответила: «Пусть едят пирожные!».
- не знаю такую. А Жанна? А Жанночка Дарк?
-ну, эта вообще. Нет бы, сидеть у себя в деревушке, да радоваться жизни, поехала приключений на задницу ловить.
- а Катя Великая?
- дак мужа угрохала, чтоб у власти встать своими кровавыми лапками.
-А Зоюшка Космодемьянская? – сказал с прищуром Влад.
- а Фани Каплан!? – парировал Ваня.
- а… – хотел что-то сказать Влад, но не успел.
- а Ева!? Мать её рас так! Всегда они в чём – то замешаны.
Я, не встревая, молча, слушал их. В глазах проплывала туманная дымка. Дальше Ваня что – то говорил о них же, только не в контексте политики. А в житейской жизни. Из его слов могло показаться, что он знаток их психологии и легко может одурманить любую. Казанова, Дон Жуан и Ваня. Забавно.
Тут я почувствовал, что – то над моей головой. Словно на волосы опустилась хлопчатобумажная салфетка, которая ещё чуть покалывает и искриться. Так бывает, когда снимаешь наэлектризованный за день свитер. Я потрогал руками голову, волосы. На ощупь всё оставалось прежним. Но изменения были. Я обернулся, чтобы посмотреть вокруг, мало ли, может, сверху оторвался лист, какого-нибудь непонятного растения. Но ничего там не обнаружив, уселся в прежнюю позу. В глазах началась неизвестная рябь и синее мерцание, которое происходит, казалось, в миллиметре от оболочки самого глаза. Такое ощущение, словно включили старый, ламповый телевизор. Я попытался пальцами протереть глаза, но ничего не изменилось. Тут это мерцание и рябь с глаз, подплыла ко лбу и посередине там застыла. Я ощущал, лишь, слабое покалывание. Глазами я всё видел так же, как видит обычный пьяный человек. Но теперь у меня появился ещё один глаз, и он видел всё как-то обрывочно, с плохим изображением, и в чёрно-белом цвете. И я его не контролировал. Он существовал вне моего сознания, и был мне не подвластен. Мне просто показывалось странное кино, как на ночном сеансе в кинотеатре, с одним зрителем. Этим зрителем был я. А кто мне показывал это кино, было не понятно. Он предпочёл остаться неизвестным. Как это ни странно я видел Ваню и слышал его мысли « открывается дверь… зеркало… коридор… раздевается… никого нет… мама с папой на работе… кошка лежит на батарее… больше в этом доме никто не живёт… включает компьютер… перебирает диски… да где же ты! Чёрт тебя возьми!... фигня, фигня… ну, вот ты моя родная… Сильвия… идёт кино с понятным порнушным содержанием… о, да!...» – пока он возбужденно смотрит, показывают другую картину – « кафе… он… девушка… 5… - почему пять?- ты знаешь, тут такое дело… давай встречаться, что ли?... ну конечно нравишься… и что?... да, причём тут весна?... занята… работаешь всё время… это мелочи!... а, дело не в этом… ну, давай хоть попробуем? Если что разбежимся….почему не стоит?... я тебе симпатичен?... ну вот!... а… да… ну давай останемся друзьями… она уходит…Чёрт пятая уже!...» - показывают следующее – «ванна… Ваня стоит со спины, смешно трясётся…это продолжается около минуты… успокаивается… смотрит с отвращением на себя в зеркало… Ну когда же уже, а? чё я как истукан, ничтожество…». Экран пропадает, рябь и мерцание тоже. Также исчезает и ощущения салфетки на голове.
- Ваня, да ты девственник! – неожиданно сказал я смеясь.
- чего? – удивился он.
- чего? – удивился Влад
- да, да, девственник!
- ты хоть знаешь, сколько у меня их было?!
- я знаю, сколько у тебя их не было! Пять штук упущенной потенциальной любви! – я был пьян, и нёс всё это уже с закрытыми глазами.
- рехнулся, что ли? Да у меня подруга вообще-то есть! Мы с ней год живём вместе!
- А подругу случаем не Сильвия зовут?!! – тут я совсем бессовестно хохочу и падаю на диван. Отрубаюсь. Последнее, что слышу это стук каблучков официанток и Ванину лёгкую брань.
7
То, что тогда произошло, я мало помнил на следующий день. Освежил мне память Ваня. Мы встретились с ним в институте. Была перемена. Состояние было не ахти. Сидя за одной партой, вначале он молчал, но потом с непредельным любопытством, стал выпрашивать.
- слушай, а как ты узнал?
- о чём?
- ну, что я с бабой ещё не был
- а ты чего и, правда, не был?!
- да тише ты… Не был, но с тобой честным хочу быть. Потому что это удивительно. Вчера я начал так стремительно отрицать, потому что был, застигнут врасплох. Друзьям – то я конечно бы рассказал всё. Почему бы не обсудить все мучившие тебя интимные вопросы с друзьями, верно? Но, так я привираю. Во – первых, чтоб не показаться гомосеком каким-нибудь. А во – вторых так интереснее. Ведь житейская правда, в разговоре с обычными приятелями штука совсем скучная. А когда начинаешь привирать, то это уже игра. Кто кого обыграет. Кто больше и изящнее нагородит околесицы. И это не ложь, а так, греческая ораторская демагогия. А с друзьями можно на чистоту. На то они и друзья. Дак вот то, что ты вчера сказал, меня удивило. Весьма удивило. Про девственника ладно. Там ты мог просто так предположить. Да и вообще понятие «девственник» для парня весьма странная вещь, не правда ли? Но откуда ты узнал про любимицу мою Сильвию? Ведь, насколько мне известно, ты говорил, что у тебя и компа – то нет.
- да компьютера и, правда, нет. А откуда узнал, это для меня самого загадка. Никогда такого не случалось. Как сон наяву.
- может головой когда-нибудь ударялся? И стал, как эти… ясновидцы.
- да каким к черту ясновидцем? Ничего у меня не было.
- чё всё- всё нормально? Даже по ночам?
- ну разве по ночам…
- чего по ночам?
- да есть один сон… хотя его и сном – то вряд ли назвать можно.
- ну и?
- в общем, мне снится всегда одно и тоже…
- и что это?
- глаза…
- глаза?
- да большие такие… красивые…
- а они женские или мужские?
- а бог их знает. Это не понятно. Они, когда снятся, расположены слишком близко. Так, что видны одни зрачки. Кажется карего цвета. Смотрят на меня, ниразу не моргнув. Потом мне кажется, что их обладатель хочет отодвинуться, повернуться и уйти. Почему – то ощущение такое возникает. Но я всегда просыпаюсь, так и не узнав кому, же принадлежат эти глаза.
- ты говоришь, что они тебе всегда снятся
-ну?
- а чего – нибудь другое – то вообще снилось?
- неа
- чё вообще?
- вообще. Поэтому, когда мне кто-то рассказывает про сны свои, я частенько начинаю завидовать. Кому, какие – то экзотические страны снятся, кому фантастика всякая. Кому бабы красивые… а мне глаза одни и те же… лучше б бабы всегда снились…
- Надо бы нам ещё осуществить одну по пойку.
- зачем это?
- ну, проверить. Если впервые твои видения случились по – пьяни, может они ещё раз повторятся!
- да даже если повторится, что с того?
- как это что?! – удивился он – самому, что ли не интересно?
- да, всё-равно…
- ну ты блин даёшь! Нет, надо…надо…
Затем пришёл преподаватель, и мы умолкли. Перемена кончилась.
8.
До следующей попойки с Ваней я решил сам осуществить этот эксперимент. Один. Дома. Всё – таки любой эксперимент это дело не всегда безопасное. И прежде чем вовлекать в него других, вначале нужно самому всё проверить. Увериться, что он никому другому не может причинить вреда. По телевизору часто показывают этих юных химиков – изобретателей. Из-за энтузиазма которых, пару – тройку квартир не узнать потом после взрывного косметического ремонта. И самих этих химиков – изобретателей естественно тоже не узнать.
В моём случае, насколько можно было предположить, взрыва не намечалось. Но всё – таки, вначале самому нужно во всём этом разобраться. А потом уж приглашать свидетелей.
В магазинчике, где мой отец завсегдатай и его уже знают хорошо, я купил бутылку водки и бутылку колы.
- водка отцу опять? – спросила без особого интереса продавщица.
- да – нагло соврал я – а колу мне.
Она, лишь, покачала как-то лениво головой и подала мне две бутылки.
- спасибо – поблагодарил я и вышел. К себе я ощущал небольшую неприязнь, что так оболгал моего отца. Правда эта ложь никому ничего не принесла бы плохого. Все и так давно знают, что отец мой любит заливать за воротник. И относятся к этому нормально. «Главное, что не буянит» - говорили все. А он и, правда, не буянил. Ниразу ни с кем не дрался, ни разу не повышал, ни на кого голоса. Все его духовные экзекуции происходили гладко и ровно, подобно рабочему механизму гильотины. Раз – голова на месте и соображает, два – голова укатилась, тело спит. Пьянел он быстро и для этого не нуждался в душевных разговорах. После чего тихонько спал.
И в этом он заслужил уважение. Самый смиренный и кроткий пьяница. И от этого, моя единственная ложь, в его сторону, ещё больше жгла мне нутро.
Я зашёл в дом. Дверь дружественно скрипнула и тепло растопленной печи приятно меня поприветствовало. Запах и звуки трескающей в огне древесины, для меня одни из самых любимых. Незатейливая, расслабляющая, естественная музыка, которую не встретишь в мёртвых стенах квартир. Площадь всего нашего дома не такая уж и маленькая. Две приличных размеров комнаты, моей и отца. И притом, ещё большая кухня, в которой тоже можно было расположить двух человек на раскладушках. Я разулся, заглянул в комнату отца. Он мерно посапывал, отвернувшись к стенке. На стене висел мягкий, бархатный ковёр, с изображением леса. На деревьях несколько белок держали в руках, как молитву, свои орехи.
У его изголовья горела лампа. Я подошёл и выключил её. Затем прошёл в свою комнату и закрыл дверь. В отличие от комнаты отца в моей она была. Он её специально поставил, чтобы я в спокойствии занимался уроками. И вообще когда он думал, что я занимаюсь, он становился, крайне тих. Передвигался на цыпочках. Наливал себе по краешкам стенок стакана, чтоб получалось без бульканья. И если кто приходил, то заставлял говорить себя и собеседника шёпотом. Все соглашались «да учёба это важная штука».
В моей комнате стоял стол для занятий и стул. На столе стояла фотография мамы. Чёрно белая. У неё тонкое лицо, тёмные волосы, сосредоточенный взгляд. Взгляд, устремлённый в светлое всё ни как не наступающее будущее. Также была полка с всякими книгами, от детективов до классики. И я, конечно ни какие уроки не учил. А просто лежал и читал какую – нибудь художественную литературщину. Иногда мне становилось стыдно за такое не оправдание моих действий перед его стараниями. Сейчас у меня также возник ком, от того, что я соврал в магазине. Я встал и пошёл в его комнату. Нагнулся к его изрядно поседевшей голове и поцеловал в висок. В нос, подобно воздуху леса, влетел запах родной плоти. Сладковато-горький. Так пахнет опыт. «Извини меня за то, что солгал в магазине» - прошептал я. Не знаю…, но мне нужно было это сделать. И мне стало легче. Вовремя просить прощение, даже у спящего, никогда не повредит. Главное с этим делом не запоздать.
Вернувшись в комнату, я поставил на стул две бутылки. Взял стакан и налил пополам. Для пущей мистики происходящего вместо света электрической лампы, достал обычную парафиновую свечку. Поставил её также на стул, зажёг. Тени оживились и запрыгали по стенам и потолку. Сам я лёг на кровать и принялся попивать сделанный коктейль. Эксперимент начался.
Я лежал и размышлял. Что собственно я подвергаю эксперименту? Своё сознание? Психику? Подсознание? И каким образом – то подвергаю!? Способом, которым расслабляются практически все люди планеты! Которые и не задумываются, когда пьют абсент, виски, коктейли, пиво, что этим можно что-то проэкспериментировать. Можно конечно понять, что скрывается за социальной скорлупой человека. К чему он способен и что его тяготит. Стоит ли с ним в дальнейшем праздновать или же совсем не стоит. Но это мелочи… Здесь и без мистики всё понятно. Но что было со мной в том кафе тогда? И повторится ли оно? Я не знал. Собственно в этом же и был смысл эксперимента. Чтоб узнать. Повторится ли то, что было или нет. Поэтому я разбавлял водку колой и пил. Пил и ждал рецидива.
В стеклянной бутылке оставалось совсем немного, а у меня ещё ничего не происходило. В смысле ничего из ряда вон выходящего. Чёткие контуры предметов, конечно, искажались, как того требовала неписаная инструкция по алкогольному опьянению. Тени казались объёмней, как в видении 3D. Комната отшлифовывалась, углы округлялись. Казалось, находишься в овальной космической капсуле, с небольшим количеством гравитации. Я налил последнюю порцию. Решил, дабы добиться нужного эффекта постараюсь не разбавлять. Полстакана водки влилось в горло. Меня чуть не стошнило. Я сдержался, лишь, благодаря одной фразе «что не сделаешь ради науки». Правда, науки здесь совсем не было. А то, что ждалось – антинаучное, не хотело появляться.
Когда всё внутри успокоилось, я уже разочаровавшийся в эксперименте, почувствовал покалывание на волосах. Словно, опять опустилась наэлектризованная хлопчатобумажная салфетка. Неужели началось? Подумал я. А раньше нельзя было? Ведь сил всё это воспринимать уже практически не осталось. На этот раз, словно, старый ламповый телевизор включился сразу в области лба, а не глаз, как тогда в кафе. И начал мне показывать с ужасным изображением следующие образы « крест… или плюс… - что это может означать? Могила или элемент вычисления? - … кола выливается в раковину…пустая бутылка выкидывается в неизвестность… водка держится в руке… (впервые изображение обретает цвет)… крест становится красным… - что это? Скорая помощь или правый угол флага королевства Тонга?- толпа людей очередью стоят в дом… это мой дом…в комнате сижу я… все эти люди ждут от меня помощи… я помогаю…рельсы, тянущиеся от моего дома… цифра 5…в конце рельсов возвышается Кремль… картина гаснет. Покалывание и рябь исчезают. На смену приходит свет, уже не в области лба, а по другую сторону черепной коробки… большие карие глаза… одни глаза… красивые… смотрят в меня, так будто они могут меня видеть целиком… не как я ограниченно… и вот, они меня видят и то ли улыбаются, то ли скалятся… не понятно… странные глаза… вскоре становятся чуть меньше…как обычно,…словно их обладатель опять хочет отойти,… но меня вырубает… и наступает полный кромешный мрак.
9.
Как уже говорилось, родился я ровно в полночь двадцать девятого февраля. Дата и время, сами понимаете необычные. Во – первых ровно полночь. Граница времени между днём и ночью. Та извилистая полоска на знаке инь-ян. Во – вторых число високосного года. Возможно, это объясняет мою необычную особенность. Ведь по преданиям те, кто рождаются этого числа, наделяются мистическою силою и необычными для других возможностями. Если всё дело в этом, то сила, что мне досталась, весьма странна. Мне кто-то (назовём их духами) показывает какие-то образы, но тогда, когда я пьян практически вдрабадан. Что это? Шутка там наверху. У кого-то такое чувство юмора? Мне неведомо. Видимо остаётся только принять это и смириться, как с неопровержимым фактом. Но что случиться, если я просто не буду пить? Как некоторое количество людей. Пополню незначительные ряды. Наверное, ничего не будет. Хотя не знаю. В этом вопросе знать наверняка невозможно.
Да и если на небе тухнут звёзды, значит, это кому – нибудь нужно!
Искать кого-либо других, родившихся этого же числа, и в приблизительное время, я не пытался. Во – первых не было возможности. Компьютера, интернета. Во- вторых если б даже я и узнал, что они все также обладают какими-нибудь особенностями. Одни могли бы общаться с мёртвыми. Другим помогал дух покойной бабушки. Третьи способны читать газету задницей. То что бы мне это дало? Тут, как с поэтами. Как на вопрос Поля Верлена: «Могут ли поэты друг у друга чему-нибудь научиться?», Артюр Рембо ответил: «конечно! Если это бездарные поэты…». Здесь также… Что я, буду учиться читать газеты задницей, а его напаивать до свинячьего состояния? Нет уж, самому надо дальше следовать.
10.
Пришла к нам вечером одна соседка. Тоже живёт в частном доме. Отец уже традиционно похрапывал на кровати.
- Саша, нет ли у вас мази, какой согревающей? А то коленка болит, сил нет. Ходить больно. Даже спишь, когда, и то ноет, как сумасшедшая. У соседки спрашивала, ни черта у неё нет. Дай думаю, к вам загляну, может у вас, чего есть.
- присаживайтесь баба Валь – я принёс из своей комнаты стул и усадил её– сейчас поищу.
- ой, спасибо. Может, найдёшь чего. А то боль такая, хоть вой.
Я стал искать по всяким коробкам, склянкам, шкафчикам. Но при этом сам думал не о мази. Возможно, она где-то даже и была. Просто мой взгляд совершенно ни на чём не фокусировался. Ведь я помнил о видении. О той очереди, что стоит за помощью к моему дому. Что это могло означать? И когда будет и будет ли такая очередь? Я немножко сомневался, но принял решение.
- знаете, что баба Валь?
- чего? – спросила она вопрошающе.
- вы пока посидите здесь, давайте я вам чаю дам. А я пока поищу в своей комнате. Там просто много всяких разных коробок и в одной из них обязательно должна быть мазь. Хорошо?
- ну, хорошо, посижу. Идти всё – равно пока некуда. Да и больно ж.
Я принёс ей на блюдце чашку с чаем.
- вернусь через минут семь.
Отхлёбывая, она посмотрела на меня с небольшим удивлением. Практически испугом. Словно я не мазь искать пошёл, а топор, чтоб отрубить ногу выше злосчастного колена.
Я зашёл в свою комнату и закрыл дверь. Из-под матраса достал бутылку. Всё – равно ведь знал, что вскоре она понадобится. Открыл и неуверенный ни в чём, стал глотать прямо из горлышка. Буль-Буль-Буль. Что должно сегодня случиться я совершенно не знал. Как и не знал смогу ли помочь хоть как-то этой бабке. Но была, не была. Если не смогу, и она поймёт, что я пьяный, слух потом, что сын пополз по стопам отца, разлетится в воздухе, как бактерии, как вирус. Такие уж они, жители частных домиков.
Выпив практически полбутылки и чуть не сблевав содержимое, я опьянел. Но теперь я уже не ждал появления на голове наэлектризованной хлопчатобумажной салфетки и экрана на лбу. Теперь я был сосредоточен и настраивался на это. Практически сам вызывал. И это получилось. Я стал видеть. Пока просто рябь, как при отключенной от телевизора антенне. Точно такое же шуршание и такое же мельтешение. Вышел в прихожку. Чуть покачивался. Увидев меня, соседка сказала.
- ты чего это Саш?
- ни чего баб Валь. Сейчас я буду вас лечить – дикция, конечно, шалила, но уверенность, что я как – то смогу вылечить соседкино колено стала железной.
- может не надо. Я пойду, наверное – она попыталась встать, но тут, как взвоет, закряхтит, и обратно на стул – ой!... – и хватается за коленку.
Я присаживаюсь на корточки напротив её колена и вижу « молодость… бег… игры… падает… вывих… заживает… тридцать шесть лет… тяжёлые сумки… спотыкается об бордюр… небольшой вывих… шестьдесят два года… тащит дрова в баню… маленькая, похожая на чернослив, шишечка распухла…» Понятно. Лбом я вижу эту шишечку, кажется, она называется мениск. Неожиданно от головы дрожью, посыпалось тепло. Позвякивая, как град, по шее, плечам, рукам. И всё сосредоточилось в кистях. Такое необычайное тепло, и приятная дрожь, которую ощущаешь, наверное, когда впервые держишь своего новорожденного ребёнка.
- ты чего там рассматриваешь? – спросила с небольшой злостью соседка.
- ничего баб Валь. Посидите тихонько.
- да ты пьян, сумасшедший.
- сейчас, сейчас – Я своими руками, которые теперь глазом лба, смотрелись нереальными, переливающимися, полупрозрачными, начал залезать, как бы внутрь её колена. И поглаживать эту шишку. Она становилась меньше.
- да уж, куда отец, туда и ты… да чего ты руками тут машешь?!
Те болячки, что виделись, как ярко – синие блики, я отдирал и выкидывал.
-нет, это невозможно. А!
Всё стало, нормально. Шишка, превратилась в маленькую, без шероховатостей, округлость. Дрожь с рук прошла. Мой третий глаз закрылся.
- ну как?
Она смотрела на меня, как золотая рыбка, отпущенная добрым браконьером.
- что это?...чудо?...
- да нет, баба Валь, просто методика модного ныне китайского массажа.
- но, ведь ты даже не прикоснулся ко мне?
- вот такой вот здоровский массаж.
- нет, это чудо – она встала, и даже закрыла глаза, когда вставала. Улыбнулась и блаженно прошептала – как тринадцатилетняя!
- дай бог тебе здоровья Саша!
- дай бог нам всем здоровья баба Валя!
- это дар! Это дар!
Её благодарности и восклицаний не было предела. Она и восхищалась. Она и приседала. Она и танцевала. Демонстрировала явления чуда. Через минут пять я всё-таки её выпроводил. Не успел я порадоваться собственному успеху. Побежал к умывальнику, где меня вырвало. Вырвало, чем-то чёрным и синим. На вкус, пахло нефтью. Вот она, расплата за помощь. Подумал я, и спустил в умывальник ещё порцию мерзкой дряни.
11.
Как я и предполагал, весть от бабы Вали распространилась по остальным частным домам, как вирус. « нет, он не просто пьёт, как отец, а лечит в выпившем состоянии!». «Да не брехня это! Сама проверь! У меня вон колено за пять минут вылечил!». Выстраивалась очередь.
Ко мне стали приходить всякие старики да старухи. С больными суставами, вывихами, головными болями, язвами, больными желудками. У меня всё это выходило. Получалось даже снимать острую ноющую зубную боль. Я уже немного приноровился. Но чем больше было людей, тем хуже я себя чувствовал. Приходили, практически каждый день. И в каждый сеанс я должен был быть, в подпитии. Некоторые уже сами приносили бутылки, и вручали мне как проходной билет. Я понял, что мне необязательно напиваться сильно. Чтобы лечить достаточно не так уж и много горького пойла. Я всем говорил, что б они являлись ближе к вечеру. Когда отец уже спит. Не хотелось ему говорить не то, что я лечу, а то, что я пью при этом.
Но иногда, когда сил у него выпивать уже не было, и он пребывал в трезвости, то спрашивал.
- чё эт к тебе соседи захаживают? Маслом им тут мазано что ли?
- да нет, по вопросам всяким юридическим. Я ж молодой будущий специалист, вот упражняюсь. Подсказываю всякое. У кого по поводу приватизации вопросы. У кого по наследству. По разделу имущества.
- а, ну если так, то хорошо. Тогда молодец. Пусть приходят уж. Только за консультации ведь платят?
- да какие там… Я ведь так, подсказать только. Да и лично для меня это полезно. Навыки, опыт вырабатывается.
- да? Ну вырабатывай… вырабатывай…
Но вскоре всё – равно он всё выяснил.
- знаешь сынок - сказал он однажды подвыпивший, садясь ко мне на кровать. Выглядел он как-то болезненно – ты в бога веришь?
- чего это ты вдруг спрашиваешь? – я удивился. О боге речь никогда у нас не заходила.
- да, так… Ну веришь, нет?
- вера это сомнительное слово. Я знаю, что он существует.
- да? Это хорошо… А я тебя так и не крестил…
- это ничего отец. Отсутствие крестика и церкви не мешает мне знать, что Он есть.
- это хорошо, сынок, хорошо… Есть… Это верно сказано… Ты ведь знаешь, мы с мамкой твоей были атеистами… Не верующими… Какое глупое слово… Эпоха такая была… Наземная… Я даже насмехался в лицо иконки однажды… Когда с мамкой твоей познакомился… И ведь смеялся нагло, глупо, без страха, без замешательства… Словно в лицо калеке, которому тянешь деньги, но так и не подаёшь… Глупо… глупо… молодость… Библию ни разу не открывали…Мы верили тому, что в нас вбивали… Что всё это опиум… Что бога нет… Нет мистики… нет чудес… «Лучшим искусством считается кино и цирк»,как говорил Ленин… Кино, ладно, чепуха… а в цирке, ведь фокусники выступали… ну как олицетворение для нас, чего – то неизвестного, волшебного, мистического… И нужно было показать на их примере, что ни каких чудес не существует… вся штука заключается в законах физики и оптики… Одевались мы одинаково…. Думали одинаково… Одна сплошная семья, в которой нет места лени… Мы верили в светлое коммунистическое будущее…А как же!? Коммунизм ведь знамя всех свобод!... И мы желали вдохнуть полной грудью этой свободы…Но пока дышали воздухом вождей мирового пролетариата… Наши глаза горели!… сердца пылали!... Только труд и энтузиазм! Честь и долг! Серп и молот!... Нам говорили, что рождение человека это не божье чудо, а простой биологический процесс… Но мать твоя никак не могла забеременеть… А врачи разводили руками… Я в этом плане здоров… она тоже… Но врачи ни черта не могли объяснить!... «Ещё не изученный физиологический феномен» - ворковали они… Потом попалась эта цыганка… Наверное ей – то мы и обязаны… А я ей по морде заехал… В общем появился ты Сашка… Знал бы ты, как мы радовались!... Когда тебя ожидали… Тому, что появится сын! Тому, что он войдёт в это славное будущее… где грёзы становятся явью… прекрасное время!... Наше время!... Мы твёрдо знали, что оно наступит… Что оно должно наступить… Вот – вот, уже скоро… Вот доделаем новый завод…. Вот засеем новое поле кукурузой… Вот выгоним за границу новую партию диссидентов… Вот этих тюрьмами оградим от общества… Этих расстреляем!... И наступит, наконец – то, то время ради которого всё это делается… делалось… Все эти первомайские шествия, создавали видимость сплочённости!... того, что на самом деле мы все идём, взявшись за руки воплощать идеи Ленина!... всё должно случиться вот – вот… И вроде бы всё получается… Но этого не случилось… Вся наша уверенность и мечты рухнули… семьдесят лет заблуждений… Коммунизма нет… А Бог остался… И есть ты – не тупой биологический процесс, а Его чудо. Твоё рождение было связанно со смертью… Значит ли это что – то? Я думаю, что значит… Мать умерла, но я вырастил тебя, надеюсь, получилось. И ты не сердишься… Одному сложно воспитывать… Я не знаю, как ты всё это делаешь. Пьёшь, или не пьёшь при этом. Но делай! Если это помогает другим, а не вредит, то делай! Если даже тебе становится плохо и больно, делай!... Коли так предначертано – по щеке его текли слёзы.
- слушай – говорил он – я никогда этого не делал, но сейчас хочу. И хочу, чтобы мы вместе с тобой это делали…
- что делали?
- молились.
- Что? Как?
- я не читал библии, и не знаю, как правильно. Но чувствую, что главное здесь быть честным. Молитва ведь это не заученное наизусть стихотворение, а что – то идущее из сердца. От сердца… Не важно какие слова, не важно грамотны ли они или нет. Но главное, чтоб без фальши, без вранья, и натяжки. Ведь от души… от души… Как я мало говорил это слово…. Давай молиться каждое воскресенье.
И мы молились каждое воскресенье. Но не сидя друг с другом, на коленях и выслушивая наши молитвы. Это же ведь интимней интимного. Молиться нужно только одному, запершись в своей кладовке, комнате. Тет – а – тет. Ты, язык, Он. И ни как иначе. Церковное сборище мне всегда напоминало легитимную духовную группавуху . А исповедь, лишь, как хавчик для общей ржачки в вечернем схождении всех этих святейшеств. Как может несовершенство исповедоваться несовершенству?
Отец в одной комнате, я в другой. Друг друга мы не слышали. Да и не было однозначного времени, чтобы, словно по команде, начинать молиться. Как в армии, пока горит спичка… Нет… Когда прижмёт, то начинаешь. Молитва – острая форма расстройства души. И нужен выход. Она и есть выход. Почти как туалет для больного желудка.
Я в основном воспринимал всё это как шутку. По крайней мере, в серьез не относился. Лишь из просьбы отца, по началу, я и молился каждое воскресенье. Но молитвы мои были стёбные, глупые, поверхностные. И не то, что доходили до Него, а выше моего первого этажа явно не подымались.
+++
« Ты смотрящий глазами с бельмами. Порою глухой и не внимательный. Отвлекающийся на молоденьких внеземных нимф. Шумом уши заложённый, горнами индустриальной эпохи. Где ангелы – машины. Где белый свет – ошибочность узбекского прораба дальтоника. Ты пробудил меня в шесть поутру. Солнце только встало. Петух ещё дрыхнет. А в киоске нет холодного пива. Но имеется иной киоск… Да благословен этот день, даруемый… Аминь»
+++
Мы так с ним и продолжали молиться, каждое воскресенье. Мои молитвы мало менялись по напору, по содержанию, и т.д. Но он выходил, в основном вечером, из своей комнаты. С видом, будто, счастлив. Может он и был счастлив. Глаза светлые. На губах улыбка, кроткая, не обращённая к человеку, словно. Ну, после молитвы же. И всегда голодный он был. Видимо самый нравственно-духовный человек, это который хочет зверино жрать после молитвы…
Я всегда говорил, что молюсь, я и, правда, молился. Но я ж не слышал, как он это делает. Поэтому относился к сеансу молитвы, как к мало желаемой необходимости сдать кровь для анализов в военкомат.
Но вскоре мне отец сказал, садясь ко мне на постель, опять – таки в визуально болезненном состоянии «Знаешь, вот что… я стал молиться. Стал молиться и ты… Не знаю, как у тебя это происходит… ты ведь молодой… но для меня это больше чем предыдущие семьдесят лет… Не все эти семьдесят лет я вдыхал собственной грудью… но то, что вдыхал было подобно сере, с примесью подобия воздуха… я дышал… мы дышали… словно, в противогазах… думали, что противогаз это нечто большее, защищающее… но оказалось, что марксисто – ленинская идеология это и есть противогаз. Против чего? Против свежего воздуха, всего лишь. Сейчас я молюсь… И это не так легко… но я прошу… прошу, чтобы Он понял… он понял муравьёв, что оказались в квадратном муравейнике…В состоянии нестояния…»
Он тихо встал и пошел к себе. Деревянный пол поскрипывал. В пламени печи трещала древесина. Лёг на кровать, отвернувшись к стенке. На стене висел ковёр с изображением леса. На деревьях несколько белок всё также держали в руках, как молитву, свои орехи. Отвернулся и закрыл глаза. Закрыл их на веки.
12.
Я думал почему? Почему!? Мне не показали, что отец вскоре умрёт. Почему так? Или свою судьбу и своих близких мне нельзя узнать. Табу. Но ведь все великие пророки знали точную дату смерти, как своей, так и своих близких. Хотя какой – я пророк. Так, мистическое недоразумение. Чёрт бы меня побрал.
Отца похоронили на том же кладбище, где покоилась и моя мама. Народу было предостаточно. В основном те, что приходили ко мне за помощью. Так же папины приятели с завода. Все затраты связанные с покойником оплатили эти люди. Я ни внёс, ни копейки. И я же ничего ни у кого не просил. Сами предложили. Добрые люди.
Денег на «жизнь» оставалось не много. Отец работал, и вскоре, должен был получить очередную зарплату. Но этому помешала смерть. Зарплату мне вручили его товарищи. Даже ещё добавили из своих. Так и сказали «на вот Сашка… тебе на жизнь». Сумма была незначительная, но всё – же это было приятно и трогательно. Платить нужно было за услуги дома. Я ниразу этим не занимался и не сталкивался. Куда? Как? Сколько? Но чудесные соседки, бабушки. Чьи сыновья более обеспеченные пришли ко мне и сказали «не волнуйся, за дом будем помогать платить мы! Ты нас на ноги поставил, а мы не допустим, чтоб у тебя почва из-под ног ушла. Вот я хожу платить за свой дом, буду собирать с тех, кто может, и буду платить за твой. Так что не волнуйся. Пропасть тебе мы не дадим!» Чудесные, милые бабушки. Я растерялся от этой помощи, и согласился. Я подумал, что дом это важно. Крыша над головой и так далее. Можно бросить учёбу, работу, но дом быть должен у тебя. Свой угол, в который можно возвратиться. Семьи нет, родственников нет. Только этот угол и одна из двух кровать, которая хранит ещё тепло и запах единственного родного человека.
« Но ничего Александр! – говорил я сам себе – ты должен держаться. Ведь не зря же тебе дали имя победителя. Дали, дак соответствуй. Ведь отец же твой не пал духом, когда мог это сделать. Не скатился податливо в яму! А держался он из – за тебя! Помнишь слова его «вот выучу… а там и сдамся». И он выучил. Вырастил. Ты окончил школу и этого достаточно! Чёрт с ним с институтом. Когда жизнь диктует свои учебные правила, учись! Времени нет на всякий вздор. Смерть слишком много тебе передавала приветов… схвати её за глотку и хорошенько встряхни. Скажи ей «привет тебе от жизни» И живи… так как считаешь нужным… так как «предначертано».
- - -
«Ты отца моего забравший. Добрый ли? Справедливый ли? Зачем? Да упокоится душа его и обретёт душу матери, жены его. И будут они счастливы в саду твоём. Аминь…»
- - -
13.
В институте я не был около двух недель. Потом пришёл, чтобы взять академический отпуск на месяц. Нужно было всё взвешать, обдумать, а поспешных выводов делать не хотелось. О том, чтоб сразу бросать учебу. Бросить-то всегда можно, в этом нет проблем. Но лучше это делать, как ящерица с хвостом – в крайней необходимости. Вот я и решил взять месяц на раздумье. Если что надумаю, то продолжу учиться, а нет… То и нет, значит.
В деканате с большим недоверием меня выслушивал. Я наврал им с три короба, что у меня есть тётя, которая живёт в Москве одна. Что все её ближние родственники уехали за границу по важнейшим делам. Что за ней необходимо ухаживать, а родственники появятся только через месяц. Что они мне позвонили, и, умоляя, просили помочь. Но мне мало верили. Пришлось сказать правду. Что умер отец. Чужая смерть мало действует на сотрудников морга, криминалистов. Но на сотрудников деканата действует. Они поняли. Больше мне врать не пришлось. Я опять почувствовал ком, что оболгал отца. Как тогда с бутылкой. Пусть просто умолчал о его смерти, и выдумал иной предлог. Но всё же… Когда я выходил из кабинета, то шёпотом на пороге произнёс «прости меня отец. Вновь»…
В коридоре ко мне подбежали Влад с Ваней.
- ты куда пропал – то? – спросил Ваня.
- да, дела семейные были (мне показалось, что я опять начинаю лукавить) отец умер.
- ни фига себе – удивлённо сказали они в голос. Вроде бы искренне – соболезнуем.
- спасибо. Бывает и такое случается.
- у меня отец с матерью расстались, когда я был маленький. С тех пор я его и не видел – сказал Влад.
- да причём тут это?! – вскрикнул Ваня – твой – то хоть и ушёл, но всё – равно жив. А смерть родственной крови, это дело совсем другое…
- Я, зато понимаю, что значит жить без отца. Ну, ты как?
- нормально.
- что с учёбой планируешь делать?
- да вот, академ взял на месяц. Думаю думать. Что ещё делать…
Наступила не большая пауза. Чтобы её заглушит начал говорить Ваня.
- а я вот по телику видел, что в Москве скоро конкурс будет на лучшего экстрасенса или ясновидца. Как их звать… Там телевиденье снимать будет. Главный приз миллион рублёв! В общем вроде программа целая. Дак вот у тебя – то, как с твоими видениями?
- да нормально всё. Присутствуют.
- а почему бы тебе не поехать туда?
- куда?
- в Москву!
- да на какие деньги?
- да если что, я у папы попрошу. Он заядлый игрок на бирже . И какая ему разница куда вкладывать, в акции или во что-то другое. Тем более азарт дело не предсказуемое. Может, повезёт, а может, и нет. Он даст тебе денег на проезд, и если ты выиграешь, то отдашь некий процент от выигрыша. А нет, дак, значит, ставка не удалась. С кем не бывает.
- во – первых, если я даже доеду до Москвы, попаду на этот конкурс, то не факт, что пройду. Да тем более меня как увидят с бутылкой, сразу пошлют оттуда. Во – вторых я сам толком не знаю собственных возможностей.
- но «попытка не пытка», как любил говорить Лаврентий Берия. Я поговорю с отцом.
- не знаю даже…
14.
Как, оказалось, про эту передачу прослышали не только друзья мои, но и все те, кому я хоть как-то помог. Ко мне начали приходить и уговаривать поехать в Москву. Поучаствовать. Я помнил, что мне виделось тогда. Рельсы, уходящие в Кремль. Возможно, и, правда, поехать? Здесь-то мне, что делать? Одному. Просто лечить всех кто приходить будет за помощью? Сопьюсь на фиг, элементарно. А так… хоть на Москву посмотрю во всём её пафосном величии.
Академ получил. Месяц есть. Еду.
Я встретился с Ваней и Владом.
- ну чего едешь? – спросил он.
- да, а чего делать? Только вот я ж ниразу дальше этого города не уезжал никуда. Как я там сориентируюсь?...
-ну, как-нибудь да сориентируешься. Приедешь, там явно плакаты уже развешаны везде. Ведь шоу – то такое впервые на телевидении! Там будет адрес. Спросишь у аборигенов. Хотя там аборигены это только старички да старушки. Остальные такие же, как и ты. Только чуть более адаптированные.
- мда. Облажаюсь чую.
- да чего ты? Не дрейфь! А представь, всё получится, и по телику привет нам всем передашь! Я б сам поехал, только не с чем. А в Москву нельзя ехать ни с чем. Это как с талантом. Есть талант – чего – нибудь да получится. Нет – на одних амбициях не пропрёшь.
- да мне, кажется, в Москву только с одними амбициями и прут – сказал Влад - Отчего там столько голозадых певичек и кудрявых мальчиков, не умеющих, даже синхронно, попадать ртом в фонограмму. Талантом по – моему, там мало попахивает.
- только вот папан, перед тем как дать деньги хочет с тобой поговорить.
- о чём?
- не знаю. Поспрашивать о том, о сём. Может, сможешь ему продемонстрировать свои способности?
- а… ну это с его стороны логично. Деньги на ветер кидать, дело не прибыльное. Только напиваться при нём, как – то неудобно.
- что значит неудобно!? Привыкай! Если возьмут на программу, нужно будет частенько напиваться перед камерами. И тут не до неудобств.
- так – то оно конечно так.
- ну и вот! В общем, завтра вечером ждём тебя в гости. На вот адрес. – он протянул мне ровную, прямоугольную бумажку. На ней заранее были написаны остановка, и адрес. И всё. Да, из Вани вырастит деловой человек.
Мы попрощались и разошлись.
Я пришёл домой. Дверь с грустным, протяжным скрипом поприветствовала меня. Разулся. В доме было прохладно. Топить печь, кроме меня сейчас некому. Одиночество. Я пошёл на улицу и наколол дров. Процесс очень успокаивает. Лязг топора, хруст древесины, вводили в лёгкий транс. В котором, помимо двух этих звуков ещё слышишь многие другие. Махание крыльев пролетающих птиц, лай собак, их скуление, шуршание листьев, танец деревьев, голоса детей пригоняемые северным ветром. И в момент, когда ухо улавливает любой звук, вспыхивают образы, всех этих источников. Открывается другое, неконтролируемое зрение. Твоя душа, как прожектор, охватывает тысячу метров в окружности. Под тобой земля. Над тобою солнце. И посредине ты, всего лишь машешь топором..
Я принёс дрова в дом и растопил печь. Тепло застенчиво пробиралось в помещение. Сухой и приятный запах, горящего дерева, заполнял безвкусный воздух. Я прошёл в комнату отца и лёг на кровать. Отвернулся к стенке, взглянув мимолётом на ковёр. Где белки держали, в руках, как молитву, свои орехи.
Мне снились неизменные глаза. Большие, красивые, карие. Ни разу не моргнувшие. Казалось, они смотрели на меня всё время, пока я спал. А я на них. Но при этом совершенно ничего не ощущая. Словно пытаешься разглядеть своё отражение, в чёрной, ночной воде, но ничего там не видишь. Как слепой Нарцисс.
15.
Перед тем как поехать в гости я сомневался. Брать ли бутылку с собой или не брать? Если возьму, то выглядеть это будет как-то странновато. Будто просто так к товарищу зашёл, выпить водочки. Решил не брать. Если что, если отец Вани захочет посмотреть мои чудные способности, можно будет сбегать купить. Почему бы и не продемонстрировать? Маленькая услуга большому спонсору.
Я приехал по указанному адресу. Их квартира располагалась в престижном районе. В Солнечном. На пороге меня встретил Ваня.
- о, привет экстроСаня, заходи! – сказал он быстро и звучно. И потом шёпотом – отец в гостиной сидит, это вон та дверь. Ждёт. Так что проходи.
- а ты чего не пойдёшь?
- нет. Он попросил меня погулять пойти пока вы тут беседовать будете.
- вот как.
- ага, так что я пошёл – он быстро накинул на себя куртку, обулся и вышел за порог – не бойся, он у меня нормальный, весёлый мужичок.
- это обнадёживает.
- ага, ну пока. – И он ушёл.
Я подошел к закрытым стеклянным дверям, коричневого цвета. Сквозь неопределённую мутность стекла, виднелся сидячий силуэт. Постучал. И когда я постучал, я вспомнил, что даже не спросил у Вани, как имя его отца. Вот черт.
- да – да, входите Александр – сказал чёткий, ровный, интеллигентный голос. Я открыл дверь. В большой комнате, похожей на кабинет, на кресле сидел он.
- Михаил Афанасьевич – бодро сказал он, протягивая руку и чуть привстав.
- Саша – зачем-то сказал я.
- да, я знаю. Ну, что присаживайтесь – я сел напротив него. На мягкое кресло. Между нами стоял стеклянный стол, на котором лежали всякие журналы, связанные с экономикой. Михаил Афанасьевич был небольшого роста, чуть плотного телосложения, с лысиной на голове. Одет в темные брюки и светлую, бежевую рубашку. Он видимо заметил, что мой взгляд на несколько секунд упал на столик с журналами и сказал.
- люблю азарт. Он поддёргивает жизнь. Не даёт атрофироваться чувствам. Сейчас я только на бирже в основном играю. Продаю акции, покупаю. Порой везёт, порой нет. И дело здесь даже не в деньгах, как таковых, а в самом ощущении конечного результата, и серединного процесса. Фартит или нет. Что подсказывает интуиция. Много ли случается неудач. Если обломы приобретают тенденцию, значит надо задуматься. И карму очистить. Или придумать самому себе, что все неудачи это следствие засоренной кармы. А это уже действия, стимул, процесс. Ведь человек любит сам себе напридумывать всякое?
-да уж – ответил я, не зная нужно ли было отвечать.
- напридумывать бога, плохое государство, жену – изменницу, ад. Ну, это ладно… Азарт, игра, если вспомнить классику был многим присущ… Цицерону – его нетленные речи. Если не скажет, что – нибудь эдакое, значит, всё мигрень и плохое самочувствие. Фолкнеру – скачки. Фёдору Михайловичу – рулетка. Пушкину – дуэли. Христу – любовь. Попробуй-ка втолковать заядлому насильнику, что главное в жизни это любовь духовная, и не испытать при этом азарта. Я, конечно, далёк от классики, но множество разных способов в получении азарта испытал. И скачки, и карты, и рулетку. И по всякому было… А ты азартный человек?
- да как вам сказать… не, то чтоб азартный… молодой, просто,… а молодость это же уже азарт…
- да, если её правильно использовать. Дак что, ты собираешься в Москву?
- как получится…
- и всё зависит от меня?
- ну…
- да ладно. Это я так, просто, шучу. Но ты я думаю, понимаешь, что просто так дать человеку деньги, не проверив, на что он способен, это сродни безумию?
- конечно.
- хоть Иван и говорил про тебя так возвышенно и возбуждённо, как про живое чудо.
- да какое там… Сам толком не знаю, что это такое.
- расскажи, как всё происходит.
Я ему рассказал.
- и что, это всё?! – с недоверием спросил он.
- да.
- замечательно! Великолепно! А на трезвую голову ты можешь, что – нибудь?
Я отрицательно покачал головой.
-Чудесно! Ты не сочтёшь за наглость, если я попрошу тебя продемонстрировать мне всё.
- нет, конечно…
- ну, ты точно азартный человек! – почти выкрикнул он, и с паузой посмотрел на меня – А! Понимаю. Тебе реквизит же нужен!
- да… я в магазин сейчас сбегаю… - я чуть привстал, но Михаил Афанасьевич меня остановил жестом ладони.
- зачем же в магазин?! Хотя не спорю, что это тоже азарту добавляет. Русская рулетка. Свежая ли рыбка на прилавке, или покрашенная тухлая? Есть ли тараканчики в шпротах или нет? Суррогатный ли алкоголь скрывается за дорогостоящей маркой? Это так. Наш рынок – поле с разноцветным ячейками. Сложно на нём играть, когда твои фишки одного цвета. Но я всё отвлекаюсь… У меня есть отличнейшая водочка. Чуть опробованная, и высоко мною оцененная. Пойдёт?
- конечно… только неудобно…
- Ах оставьте! К чему эти скромности! Сейчас принесу.
И он вышел.
Я сидел и рассматривал гостиную. Это на самом деле была гостиная. А не простая зачюхленая комнатка, которую некоторые домохозяйки ошибочно считают гостиной. Здесь можно было принимать, как гостей, так и деловых компаньонов. Два весьма внушительных кресла – полудивана, где могло усесться достаточно человек. Стеклянный столик с журналами, подчёркивающий деловитость встреч. На бежевых шёлковых обоях различные картины. Некоторые из них с пейзажем. В основном присутствовал закат и красные тона. Также были и причудливые сюрреалистические картины. Выглядели нелепо, но мило. Два зеркальных шкафа. Навесной потолок. Под ногами мягкий, голубой ковёр с большим ворсом. Гостиная…
Через пару минут пришёл он. Поставил на стол тарелку с копчёной колбасой, сыром, и чуть початую литровую бутылку водки, марку которой я и не слышал ниразу. Достал из зеркального шкафчика два стакана.
- ты чистую будешь или принести сок?
- да чистую…эффект быстрее наступит.
- ну, хорошо. Я тоже с тобой немножко дёрну, не возражаешь?
-ну что вы, конечно нет..
Я взял в руки бутылку. Честно сказать пить не хотелось. Тем более, что я ещё и голоден был. Но что не сделаешь ради спонсора? Да и, тем более от меня требуется всего ничего. Выпить…Бутылка холодная, из морозилки. Это уже хорошо. От тёплой большая вероятность, что меня стошнит. А было бы неприлично сблевать на спонсора.
Я разлил нам. Себе полный стакан. Михаил же Афанасьевич остановил меня жестом ладони, когда в его стакане было на четверть.
- ну-ссс – сказал он – а тут имеет значение, как происходит процесс возлияния?
- совершенно нет. Всё как у обычных людей.
- ну, тогда за антинаучное, антипонятное, антибанальное! За всё волшебное и чудесное, что присутствует в этом загадочном мире!
Мы чокнулись. Я глубоко вздохнул и произнёс
- ну, была ни была! – и в несколько глотков залпом осушил стакан. Резко выдохнул, как самурай перед атакой, и неожиданно занюхал собственной подмышкой. Это продолжалось около четырёх секунд.
- великолепно! – воскликнул он, смеясь – только вы Александр и на телевидение собираетесь занюхивать собственными подмышками?
- ну что вы Михаил Афанасьевич…это так… недоразумение вышло…по привычке… то есть…да я больше никогда… извините…
- да ладно. Это даже выглядело эффектно. Тем более чем больше разовая доза, тем адекватнее ей должна быть и занюшка – и он улыбнулся.
- кто простите?
- ну чем занюхивать.
- ясно.
- ты чего, у меня в студенчестве был приятель, который любил занюхивать исключительно подмышками своей подруги.
-хм…
- вот.
- вы не возражаете, если я попрошу сейчас посидеть молча. Всё-таки небольшая сосредоточенность нужна.
- конечно. Словоблудие это мой маленький грешок. Всё молчу.
Я заметил, что в его стакане уменьшилось лишь на миллиметров пять. Так, что налил только себе ещё один стакан. После первого, опьянение наступило практически моментально. Этим данный продукт и хорош, для тех, кто стремится к молниеносному результату. Бух! И в канаву. Но у меня всё происходило сдержанно, потихоньку, как ленивая волна в мёртвом море. Да ещё выступает сдерживающим фактором чужая обстановка. И не просто чужая, а чужая с подтекстом нужности. То есть ни в коем случае нельзя переборщить. И…хорошо, что водка холодная…
Михаил Афанасьевич смотрел на меня. Я смотрел на одну из картин, что висели на стенах. На ней было изображено что-то. Это что-то имело ухо в области лба, руку, торчащую из живота, волосатые когти. Казалось, что зубы, похожие на руины, грызут глаза. Высокое искусство – сюрреализм. Не понять мне его. Кажется любой обдолбанный спиртом девятилетний малец нарисует точно также. Хотя… возможно я ошибаюсь…
Я вновь тяжело вздохнул. Приготовился, как шатл к взлёту, влить в себя ещё стакан. Поехали! На этот раз выдохнул я уже не как самурай, а как таиландская тяжелоатлетка. И занюхал копчёной колбасой. Я ждал с минуту. Внутри всё улеглось.
Я закрыл глаза. Настроился. При настраивании возникает знакомое ощущение. Когда человек начинает мечтать, то он начинает копошиться в голове. Ищет подобающий образ. Чтоб потом его блаженно обгрызть, как яблоко. Но перед тем, как открыть сундук с этими образами, он настраивается это сделать. Словно протягивает невидимые руки к сундуку. Я же всё концентрирую в области лба. Мысленно пальцем нащупываю кнопку и включаю телевизор. Включился. Замельтешила всё та же привычная рябь.
- что вас интересует Михаил Афанасьевич? – сказал я с чуть изменённой дикцией. Пока язык не заплетался, но уже были предпосылки…
- хм… расскажи, что можешь обо мне. Только не то, что я азартный человек. Это и так всем известно. Что – нибудь такое… из молодости может… Или, что недавно со мной произошло…
- попробую… - мне фрагментами шли образы и мысли. Я чтобы потом их не забыть решил сразу же говорить всё, что вижу. Как синхронный переводчик, доносящий информацию человеку с языка духов – вы родились не в этом городе… Там платина больше… возможно в Братске… сломали ногу в школе… в спортивном зале… сорвались с каната… лет десять вам было… В Иркутск приехали молодым человеком… поступать в университет… профессия связана с мостами… архитектурный или строительный… что-то такое… так –с… это что такое?... толи падали откуда – то, толи летели… но очень страх большой испытывали,… думали всё вам крышка… возможно первый ваш полёт на самолёте или прыжок с парашютом… это что за х..!? Чёрт их разберёшь эти образы!...какой-то паук здоровый вам в голову залезает… но потом его вырывают… как трактовать это… может ушиб головы, гематома, опухоль… хирургическое вмешательство было… в общем паук в голое, как хотите так и понимайте – я уже нёс всё это с совершенно – ухудшенной дикцией и не особо контролируя словесные выражения – а это что за хренотень!?... Простите… но вы два раза у венеролога проверялись… хи –хи грешки молодости… для всех вы доброжелательный, но любите властвовать…такой у вас жёсткий кулак… ой –ё, жену один раз ударили… взревновали по пьяни… ни фига, аж наотмашь… ну да ладно… вижу вы выезжаете с компаньонами или друзьями на охоту… есть среди них один такой толстый и волосатый… на букву Г… Георгий может… или Григорий… Геннадий… в общем на Г… дак вот он вам завидует очень… вижу дуло на вас направляет… хочет выстрелить… но стреляет в другую сторону… нет, опасности для вас он не представляет… у вас есть жена… на букву М… Мария, наверное… которую вы того… по щекам… сын… ну этого олуха я знаю!… ещё какая – то шавка была… то есть простите собачка… очень её любили, а она сдохла… старенькая была… псинкин возраст иссяк… азарт ваш мы пропускаем с вашего изъявления… так… не проходило и дня, чтобы вы не думали о трёх вещах… о смерти… о сексе…и мечтах… да… почему – то именно так… в вашей комнате есть одна вещь, которая вам очень дорога, хоть и не представляет особой ценности… в смысле материальной… какая – то маленькая такая… фигурка… то ли вам родственник какой- то подарил, то ли ещё кто… в общем – то вроде всё… а… хи – хи… вы впервые изменили жене… где-то недели две назад… с блондинкой имя которой начинается на Ж… хе-хе…а! Жанна же имя есть… ну вот и всё.
Телевизор на лбу выключился. Глаза открылись. Было удивительным, как всё вокруг расплывалось. Плыли картины, и шкафы, и потолок. Лишь в центре всего этого застыв как памятник, депутату, сидел Михаил Афанасьевич. На лице его было недоумение. Или мне показалось, что это было недоумение.
- ну как?
- здорово…это впечатляюще. Ехать надо обязательно! Практически всё правда… Только…
- где-то я ошибся? Наверное, с пауком с этим… просто образ не понял. Ещё толком не знаю, как их расшифровывать…
- нет здесь всё точно. Однажды на меня ночью напали сзади и ударили по голове. Сильно…Потом их поймали, и тот, кто ударял, носил куртку с изображением паука.
- о как…
- да… И во всём остальном также всё верно. И, правда, приехал с Братска, поступил на строительный факультет…Жена Мария… есть знакомый Геннадий… вот засранец он, завидует, значит… и есть маленькая фигурка, подаренная одним Индийским монахом, когда я в Индии был. Материальной ценности она и правда мало представляет, но несёт в себе заряд энергии…но дело всё-таки в другом…
- в чём же?
- Правды в твоих словах на самом деле много и я хочу тебя попросить, чтобы Иван обо всей правде не узнал… Ты понимаешь?
- А… конечно. Терра инкогнито Михаил Афанасьевич.
Он мне сказал, что в Москве у него живёт брат и, что меня встретит его племянница. Тринадцатилетняя девчонка. Что он созвонится и всё объяснит. Так что на первое время даже жильё будет. Затем он попросил у меня паспорт и сказал, что сам съездит и купит билет. Сегодня же. И чтобы завтра я был уже готов. Спросил, как себя чувствую и не лучше ли мне остаться у них. Но я уверил его, что состояние у меня великолепное, душевное, приподнятое, (ещё бы после двух – то стаканов!) и я сам в состоянии добраться до дома. Что я и сделал.
В автобусе, в который я залез, было достаточно народу. Но свободные места всё-таки имелись. Хоть и не много. У окошек на вторых свободных сиденьях сидели старик с книжкой, прыщавый шпанец в больших наушниках, старушка с сумками из которых торчала черемша, и большеглазая молоденькая девица. Я сел естественно к последней. Мне просто хотелось красоты. И видимо нежности. Да, нежности. Я посмотрел в профиль незнакомки. Красив. Щека её обрумянелась. Недолго думая дотронулся ладонью до её ладони. Холодная. «Можно?». Она не ответила. Лишь удивлённо хлопнула ресницами. Её ладонь я прижал к своей щеке. Охладило. И было приятно. Всё-таки хотелось нежности. Но я не просто наслаждался. Я заговорил. « вас зовут Маша» - на меня посмотрела – «вам 23 года, а я думал младше вы» - сглотнула слюну – «вы родом не из этого города… нет…даже не из этой страны» - как? – «да – да, я слышу… Ахтунг!...из Германии… только жили там меньше года даже… - но как вы?! – я пальцем другой руки провел по её ладони, она была чуть влажная и бархатная – «вы не замужем» - она показала другую руку, на котором, в соответствующем месте, было кольцо – «так, сейчас настроюсь… почему – то не вижу… рядом,…а чёрт его знает! Значит, всё. Ничего не могу» - и я вернул её ладонь к ней на коленку, где и лежала изначально. Она сама положила ладонь мне под щёку:
- скажи ещё чего-нибудь! Пожалуйста! –
Я вяло настроился. Увидел именно «что-нибудь».
- у вас ранний варикоз на ногах, стоите много на работе. В области, простите, писи, грыжа была однажды и в мочевом…
- извините мне выходить сейчас – сказала она и шустро встала. Какая красивая и нежная.
Я задремал.
16.
Мои чудесные соседи каким-то образом прознали про то, что я еду. Я думаю всё дело в их природной интуиции. Начали захаживать ко мне в дом практически с периодичностью в пять минут. Говорили напутственные слова, пожелания выиграть маскалей, и просто добиться ошеломляющего успеха. Но в чём? Этого они конкретно не знали. Но желали очень усердно, со всей отдушиной и блеском редких слёз. Откуда у столь поживших на земле, испытавших и исстрадавшихся милых стариков, могли остаться слёзы? Мне становилось неловко и казалось от этого, что я выжимаю у них из сердца последние капли.
В дорогу я собрал самое необходимое. В основном одежду и деньги. Остальное приложится. Также схватил с полки какую-то книжку. Ехать всё-таки долго. Я выдвигался один. Провожать меня должны были Ваня, его отец и Влад. Встреча возле вокзала. День стоял неприятный. Солнце в зените. Для тех, кто пьёт, солнце светит по-иному. Пасмурность, серые тучи и дождь кажутся самыми близкими друзьями.
Я подъехал к вокзалу на автобусе. Меня уже ждали возле входных дверей.
Мы поздоровались. Вошли внутрь и направились на четвёртый путь. Мне пожелали также слова напутственные, Михаил Афанасьевич сказал, что племянница встретит меня через пять дней у поезда.
- а как я её узнаю?
- у неё на голове всегда чёрная кепка с черепом.
- о как! Понял.
Всё это продолжалось не так долго. Вскоре я попрощался с ними, влез в поезд, на своё место. Это оказалась верхняя полка. Взял постельное бельё, всё разложил, как полагается. В качестве соседей выступала милая таджикская семья. Худощавый, плюгавый мужичонок, необъятная и низенькая жёнушка. И маленький карапуз, непринуждённо хлопающий своими длиннющими ресницами. По-русски они видимо практически не говорили, значит, это исключало возможность нашей совместной с ними беседы. Да вроде бы и запашок не источался. Замечательно…
Поезд тронулся. Я впервые покидал Иркутск: гниющие в центре города старые деревянные домики. Ирригационные сооружения на окраине. Сквер Кирова, от фонтана, по цветам, как по красной дорожке, упирающийся в Серый Дом.. Театр Охлопкова и памятник Вампилову. Пустые вечерние улицы с доносящимися девичьими криками неизвестного происхождения. Милые гопники, стреляющие сигарету, чтобы через мгновение стрельнуть у тебя деньгу или дать по физии. Непрекращающееся строительство, сопровождаемое китайскими и близ зарубежными интонациями. Улица Урицкого, где на каждого пешехода найдётся свой хромой, агитатор, музыкант, певец, нищий, жалостливый ребёнок, ветеран с орденами, бабка, предлагающая взвешать вас на древних весах, дабы изъять, хоть какую – либо сумму. Редкие студентки-проститутки, стоящие в ночи под фонарями на улице Ленина. Архитектура и деревянное зодчество, напоминающее о «Сибири златокудрой и древовещательной». Ангара и три моста через неё, по которым можно гулять, либо с них прыгать от скуки. Неуловимая линия горизонта. И величественный Александр третий, у которого сзади стоит киоск с мороженным. С левого боку улица Карла Маркса с прилагающимися на ней винными магазинчиками. С правой стороны течёт спокойно ангара. А спереди же покоится всегда пустая будка с названием «Милиция».
Иркутск медленно ускользал. Пейзаж менялся. Голые поля и одиноко-стоящие сортиры представлялись взорам пассажиров. Смотреть на это было бесполезно. Идентично взгляду в потолок. Поэтому я лёг на спину и попытался вздремнуть. Но через минут 12 мерзкий, и внушительный голос проводницы потребовал всем предъявить билеты. Это была тучная, краснощёкая тётка. С уставшим ртом и злыми губами. Ей всё надоело, но что поделаешь. Работа. Таджикская семья долго копошилась в сумках и тихо бранилась на своём языке. Проводница успела ненавистно на них взглянуть, цокнуть и закатить глаза к тусклому потолку. Наконец-то они достали билеты, показали. Я проделал тоже самое только без промедлений. Также полюбопытствовал, есть ли в данном поезде вагон – ресторан. Возникло желание выпить бутылочку пива. Она на меня посмотрела угрожающе, сопроводив это неизменным цоканьем. Но работа есть работа. Сказала, что есть, и назвала даже номер вагона. Я улыбнулся, поблагодарил и сказал «Приятного вечера». Цокнула два раза и взгляд на потолке продлился в два раза дольше. Я взял денюшку, взглянув украдкой на соседей. Там вроде всё было безучастно. И направился на поиски.
Шёл мимо торчащих из верхних полок ног. Мимо округлённых глаз. Мимо детского хруста чипсами. Покачивался. В тамбуре курили и о чём-то спорили. В следующем вагоне было тоже самое. Только выделялся один мужик, который доказывал, что при ЭСЭСЭСЭРЕ было намного лучше, и что Путин говнюк. Сидел он в компании, выпивал и доказывал. В тамбуре не было никого. В другом вагоне пахло гнильцой с примесью ванили. Гастрбайтеры направлялись покорять новые рынки, стройки и дворы. Их было на половину вагона. Но вонь пёрла и на другую половину. Где юные и не юные голубоглазые женщины морщили свои лица. Дети прикрывали нос руками и непринуждённо выдавливали «Фу», старухи причитали «взяли бля билет»…В тамбуре стояли недалёкие иностранцы. Кто что-то курил. Кто из маленьких пакетиков доставал на подушечке пальца насвай и пихал в рот. Под десну. Глаза их чёрные, злые, уставшие. Провожали меня. Через ещё один вагон и находился так называемый ресторан. Несколько столиков и маленькая барная стойка с напитками. Негромко играла музыка, без слов. Классическая. Людей было пять человек. Я заказал кружку Балтики. Сидел и попивал. Я не смотрел на людей, но знал, что если их увижу в том ракурсе, в котором у меня получается, то всё пойму. И буду смеяться, возможно, или плакать. Показывать пальцем, или тянуть руки. Не так важно. Я – то их познаю. Они ж меня познают, как напившегося мальчика. Хмыкнут, цокнут, чмокнут, и вызовут охрану. Поэтому я смотрел в стол, на расставленные веером салфетки, которые были в алюминиевой подставке. Через минут семь ко мне подсел парень, лет 23.
- можно?
- конечно
- Николай
- Александр.
- не против, если вместе посидим. Выпьем. А-то в одиночку скушно. А барышень нет никаких всё-равно.
- давай.
- ещё взять чего-нибудь? Угощаю.
- Балтику.
- я мигом.
Он вернулся через две минуты. Он был стройный, высокий, темноволосый. Живчик. Мне нёс, то, что я заказал. Себе графин водки.
- будешь? – указал он на графин.
- нее.
- а чего так. Не любишь что ли?
- да нет. Там другая причина.
- кодировка?
- другая…
- ну ладно… не буду насиловать… а я вот выпью.
Налил. Чокнулись за знакомство. Выпили.
- куда едешь? – спросил он.
- в Москву.
- да ты что!? Я тоже! Да я ещё и с миссией…
- с какой?
- Удивлять и шокировать. Слыхал, сейчас конкурс проводится, в котором экстрасенсы всякие участвовать будут?
- слыхал…
- вот, я такой. На него и еду…
У меня пронеслась по спине мелкая дрожь.
- а ты к родственникам? – спросил он.
- да нет… как бы… тоже… на конкурс…
- на какой?
- экстрасенсов…
- быть не может! Чё правда!!?
- правда…
- вот это да…
- да уж…
- обалдеть! И тоже из Иркутска?
- ну да.
- охренеть! Два экстрасенса в Иркутске жили и не знали друг друга.
- да я честно, ещё не знаю, что у меня… Знаю как действует. Причём странным способом… но чем это вызвано и зачем? Совершенно не понимаю…
- да тут и не надо понимать… это просто даётся. Как кому-то достаются голубые глаза, а кому-то голубая направленность. Ведь рождались люди, у которых не было аппендикса. А по сути, есть он у всех, но не особо -= то и нужен. Его роль весьма странна. В некоторых странах при рождении сразу его вырезают. А вот некоторые без него рождаются. Также рождаются с чем – то иным. С тем, что у всех как бы было раньше, но, в процессе эволюции отвалилось. И сложно понять, где эволюция. У того, кто рождается без аппендикса, или кто рождается с ним.
- аппендикс?
- ну, для аналогии – сказал он, налил в рюмку и выпил. Раскраснелся.
- кстати, а что с тобою случилось?
- в смысле?
- ну трахнулся от куда-нибудь, в детстве уронили, бабка колдунья была и дар свой передала?
- да…
- или ещё чего?
- ещё чего.
- ну, я весь внимании…
- да тут собственно – то и рассказывать нечего… это было год назад где-то… в институте… Мы сидели с одногрупниками в кафе и выпивали… вначале пиво… затем заказали водки… так как это была моя первая попойка то выпил я достаточно и вскоре заметил, что-то необычное на голове… как хлопчатобумажная салфетка опустилась на волосы… в общем… так и открылся у меня третий глаз. Вот и всё.
- в процессе бухалова!? – хмыкнул он.
- ну да.
- ёп – тыть! – и залился смехом – и что дальше?
- да ничего. Этот глаз, видения или как их там, чёрт возьми, открываются только после нормальной дозы водки.
- именно водки? А пива? – и он кивнул на мой бокал.
- нет, от пива просто засыпаю хорошо. Но ничего. Да я много, что перепробовал. И коньяк и даже маленькую бутылочку виски купил однажды. Но просто засыпал. Видимо духи или кто там, истинно русские парни.
- ну, я в шоке… - он отвалился на спинку стула. Затем опять налил себе в рюмку и бахнул.
- почему?
- да просто, я ***чкнулся со скалы, на камни, когда отдыхал на море. Впал в кому на полтора месяца. И только потом у меня появились видения и прочее… А ты всего лишь забухал и всё…
- это плохо?
- да нет, странно просто.
- кстати, хотел спросить…
- чего такое?
- ну в коме когда лежал, видел чего – нибудь там необычное?
- да ни хера! Ни херувимов. Ни ангелов. Ни каких-то там туннелей. Темнота. Как это обычно бывает, уснул, ничего не приснилось, проснулся. Только в моём случае это продолжалось не девять часов, а шесть недель. А так, совершенно ничего. Пустота. Я когда и проснулся – то, ничего не понял. Где я, какого чёрта в больнице. Что случилось? А у меня амнезия тогда была. Провалы в памяти. Какие-то пиканья на аппаратуре начались. Меня вначале почему – то удивило, что палата такая просторная, а я один лежу. И солнце весь пол почти заливает. Линолеум искриться, словно в огне. А я мотаю головою и ни черта понять не могу. Через минуту где-то входит медсестра, молоденькая, ножки беленькие из-под халатика торчат. Увидела меня и давай заикаться и в судорогах каких-то стоит у входа. Ни туда, ни сюда не двигается. Я только хотел спросить что-то, она шмыг и умыкнула. Потом пришёл врач. Позже родители все зарёванные. Боялись, что не узнаю их. Узнал. Зря, что ли они мне двадцать лет надоедали, грубо говоря. Для того и надоедали, чтобы я сразу же узнал их после выхода из комы.
- да уж…
- а дальше дома уже полностью оклемался. Пришёл в порядок. Никому не звонил, ни с кем не общался. Как потом оказалось, некоторые друзья меня уже похоронили. Моя подруга, как узнала, что я очухался, расплакалась на плече моём живом. Затем ночью, когда мы с ней…ну занимаемся этим делом. И дело практически подходит к концу. В голове моей начинаются видения. Никогда такого не было. С такою отчётливой картинкой и со звуком даже. Это было первое моё удивление. Я сбавил темп. Но после второго удивления я вообще застопорился и заглох. Потому что увидел, как эта самая моя любимая, соблазняет моего друга одного. Главное сама. Инициатор. И приговаривает « он всё – равное не выберется… а мне жить надо…чувствовать… я ж молодая…ну давай». Нет, его я понимаю. На него не в обиде. Но она – то коза бля. Видения кончились, я посмотрел на неё. Она «ты чего милый остановился» - и улыбается, как ангел. А я бах! Её по щеке. «Пошла отсюда!». И даже объяснять ничего не стал. Ну, потом собственно всё так и оказалось, как я видел. Мне друг сам исповедоваться пришёл. После этого у меня и стали эти ведения. Мне просто дотронуться до человека нужно, и они начинаются. В заполненных народом автобусах летом еду и чего только не насмотрюсь.
Он налил остатки и выпил. Я допил пиво.
17
Данная встреча не дала превратить поездку в скучное и нудное действие. С Колей мы засиживались в вагоне – ресторане и болтали о том о сём. Как давние приятели, что долго не виделись. Обсуждали предстоящие конкурсы. Что там интересно будет и, вообще как всё будет проходить. Ни кто из нас толком не знал, что нас ожидает. Он спрашивал меня по поводу жилья. Я сказал, что меня встретит племянница спонсора моего. На первое время. Если вдруг пройду, то может, всех участников в гостиницу переселят. Если нет, то сразу домой. У Коли в Москве были какие – то дальние родственники. Он был воодушевлён и полон стремления. Он говорил «Вот приеду и всем Москвичам и не Москвичам порву жопу». Он был уверен в своем даре. Я же совершенно переполнялся неуверенностью к себе и к своим способностям. И всё чаще задавался вопросом « А надо ли было всё это?..»
Приехали в Москву. Ну а что Москва? Деньги? Слава? Успех? Тусовка? Верчение, как при сливе в сортире? Ещё бы! Люди жрут на бегу, чуть ли не супы. Потеют. Часами стоят в пробках. В одной руке дипломат, в другой шаурма. В глазах отражаются Франклины. В волосах сальный ветер. Под кожей бегущие черепахи с горящими задницами. Трахаются наспех, для галочки. Про занятия любовью только в сериалах слышали. Грубят, сдвинув брови в обратной версии раздвижных мостов. В мозгах шмотки, жопы, клубы. Галдят по мобильникам. Не улыбаются. Заняты… Люди?
Так мне представилась первая встреча с Москвой. Потом это конечно всё изменилось. Не на много. Но изменилось. Просто географическое (тем более в России) положение, совершенно не влияет на скотство или святость людей. Люди одинаково отвратительны, что здесь, что там. И одинаково святы. Живи ты хоть в селе «Жопари», или в Культурной столице Достоевского. Такие уж они… Мы…
На вокзале меня встретила эта девчонка. Племянница Михаила Афанасьевича. Безумного благодетеля. Она и вправду была в чёрной кепке с черепом. В коротких синих шортах. Полосатой футболке, сквозь которую выпирала внушительная для её возраста грудь. И в этой самой кепке. Глаза практически скрыты под козыркём. Во рту жвачка, которую она смачно смаковала.
- это что ты? – спросила она без малейшего интереса. Просто потому, что надо так.
- я – коротко последовал мой ответ.
- идём за мной.
Она просто повернулась и пошла. Я двинулся за ней. Также за мной двинулся и Коля. Мы дошли до остановки. Коля написал на бумажке свой адрес и домашний телефон. Договорились, что завтра я к нему заеду. И он раньше нас сел в автобус. Мы же стояли достаточно долго. Я разглядывал высокие дома. Красивые, но какие – то мёртвые. После теленовостей 11 сентября 2001 мне кажется, все высокие дома обречены на смерть и пропитаны ею.
Спустя полчаса безмолвного ожидания, мы всё-таки сели в автобус. В автобусе наши отношения с ней так и продолжали находиться в режиме безмолвия. В довершении ко всему она достала телефон, воткнула в него наушники, а их в свою очередь в свои ушки. На её ушах не было серёжек. Меня это чуть удивило. Но зацикливаться на безсерёжковом ухе я не стал. Ехал и разглядывал Московские улицы. Собственно – то, если на них смотришь, чуть в дрёме, то они ничуть не отличаются от улиц моего города. Те же магазины, ателье, салоны, рестораны, театры, урны. Всевозможные бедолаги, просящие милостыню. Только шума больше, гула, разговоров, лая. А так, всё то – же самое. Езда продолжалась минут двадцать. После чего мы вышли из автобуса. Заплатила она, лишь тихо сказав водителю «два» и протянув пятьдесят рублей вроде. Сдачи не было.
Через минут восемь мы подымались на лифте, на тринадцатый этаж. Дом был шестнадцатиэтажным. Хозяева оказались весьма симпатичными людьми. Оба лет тридцати с небольшим. Он высокий, стройный с чёрной шевелюрой и доброжелательными по Карнеги глазами и улыбкой. У неё же были отличные ноги и фигурка. Добро пожаловать – сказали они, как я только вошёл. Они представились; его звать Владислав Качрамов, жену его Дарья, а дочь Лена. Можно просто имя и на вы. Очень приятно. За обедом началась та же заинтересованность по поводу моих способностей. Я им рассказал вкратце, что да как. Они возбужденно похлопали ресницами и принялись спокойно уплетать суп. После обеда хозяйка, видимо, не вытерпела и спросила « А предскажите мне, что со мной будет через десять лет»
Утром мы встретились с Колей. До него я доехал на такси. Жил он в центре. В нескольких метрах от места, где должен был проходить конкурс. Погода была великолепная. Пасмурная, с жирными, как от макфудса, на небе тучами. В магазине я купил бутылку Столичной и взял бумажный пакет. Дабы не выделяться. Конкурс проходил на Невском проспекте. Народу прибыло предостаточно. Помимо самих желающих поучаствовать, столпились и простые зеваки поглазеть. Интересно же. Претенденты были разношёрстные. Кто приходил с тарантулами, кто с воронами. Одни все в каких-то бусах, ожерельях, перстнях. Другие в национальных костюмах, киргизских, бурятских. Один, правда, был в каратешном спортивном кимоно. У кого – то пестрели на головах невообразимые шляпы, шапки, кокошники. Всё это походило на бал – маскарад, для кретинов из психо – неврологического диспансера. У меня ж в пакете была простая бутылка водки. Тоже кретин. Коля вообще пришёл пустой. Без каких – либо атрибутов. Он внушал доверия. Меньше посторонних предметов, меньше обмана.
Также там уже сгруппировалась съёмочная группа. Несколько человек с камерами проплывали мимо «экстрасенсов» и снимали их. Те же в свою очередь пытались удивить своими возможностями простых зрителей. Проделывали всякие фокусы. Кто пытался предсказывать людям будущее. Кто пробовал отгадать прошлое. До отборочного конкурса оставалось двадцать минут.
- ну чего делать будем? - спросил Коля.
- Скоро уже бахнуть мне надо будет.
- дак давай.
- через минут пять. А ты бы хоть удивил бы кого пока. Разогрелся.
- можно… Только вот ещё, что… давай договоримся заранее, что типа мы пока не знакомы. Ну мало ли что. А то подумают, что вот помогают друг другу, подсказывают. Слабый вытаскивает сильного
- это ты про меня «слабый»? – улыбнувшись, сказал я.
- да нет, в общем… Пока так угу? А потом посмотрим.
- идёт…
- ну вот и славненько…
И он подошёл к одной девушке. О чём – то с ней полюбезничал. Затем взял её ладонь. Она мило улыбалась и удивлённо расширяла глаза, когда он что-то ей говорил. Минут пять он с ней стоял, шепча то ли откровения ясновидца, то ли обольстительные комплименты. Она, то улыбалась, то отводила в сторону глаза. Её алый рот практически всегда был чуть приоткрыт. Я ж сделал первые глотки. Палёная на вкус водка вливалась мне внутрь, обжигая горло и грудь. Я занюхал рукавом. Когда всё улеглось, и я открыл глаза, то взгляд мой напал на сосредоточенный взгляд, человека в голубой фуражке. Он стоял в метрах двадцати от меня. Чуть улыбнулся и двинулся уверенными шагами в мою сторону. Я быстрым шагом дошёл до Коли, объяснил, что да как. И что лучше бы смотаться нам куда – нибудь, ибо прагматизму милиционера слабо будут противостоять мои оправдания по поводу сверхъестественных возможностей. А статью за то, что нельзя пить в общественных местах ещё никто не отменял.
Нам скорее нужно было пробраться внутрь здания. В котором будет проходить первый конкурс. Пока мы лавировали меж толпы, я поглядывал за движущейся сзади нас фуражкой. Нам (мне) улыбнулась удача. Претендентов начали впускать и рассаживать по местам. Мы прошмыгнули. Зал был, как в небольшом театре. Рассчитан на мест сто, не больше. Все расселись по местам. Сцена была закрыта чёрной, не пропускающей света мантией. С первого ряда до этой мантии было около трёх метров.
Через несколько минут появился человек, который вышел на середину, небольшой площадки. Выглядел солидно, в галстуке, розовой рубашке, блестящем костюме, отдавающим синевой. Волосы приглажены, ботинки начищены. Он всех поприветствовал и сказал, что цель задания состоит в том, чтобы угадать, что скрывается за чёрными кулисами. Уведомил, что можно пользоваться своими инструментами, треугольниками, маятниками, магическими палочками, невидимыми феями и так далее. Также можно приближаться к самой ткани. Но ощупывать, пытаться пролезть, подглядеть, то есть действовать не честно – ни в коем случае. За этим будут следить определённые люди. На всё про всё даётся тридцать минут. Кто что – то увидит, почувствует, тот выходит из зала, где справа будет стоять кабинка, а в ней девушка и мужик с камерой, и говорить им, что он узрел. Тех, кто ближе будет к тому, что находится за этой чёрной тканью, тот и имеет больше шансов на то, чтоб участвовать в программе. И допускается ко второму, решающему конкурсу. Всем пожелал удачи, сказал, что можно приступать и быстрым шагом направился к двери, где и исчез.
Я взглянул на Колю. Он закрыл глаза и направил ладонь в сторону чёрной мантии. Вздохнул и открыл бутылку. На меня косился один из блюстителей честной игры. В такой обстановке водку было пить вдвойне не приятней. Я опять задал себе вопрос, зачем я приехал? Когда этот охранник отвернулся, я надолго приложился к бутылке. Затем поперхнулся и закашлял. Откуда-то с нижнего ряда послышался мужской голос «невозможно работать в такой обстановке!». В глазах моих начало плыть. Зрение ухудшалось. Обычное опьянение. Все остальные «работали» с усердием. Многие повыскакивали с сидящих мест и встали возле ткани. Одни, словно, просто прислушивались, другие водили руками. Третьи впали в мантру и гудели, как ВАЗовские двигатели. Кто – то обращался с претензиями, что сосед «перекрыл его энергетический канал и нагадил в биополе». Одна цыганка обозвала татарку «****ой», за то, что та, идя к ткани, толкнула её плечом, и якобы всё сбила. Обстановочка становилась милой. Я улыбнулся, икнул и ещё раз присосался к бутылке. К собственному счастью вскоре на лбу загорелся телевизор, который около недели безмолвствовал. Может быть, всё и получится у меня. Но показывал он мне совершенно не различимые вещи. Всё виделось мутным, расплывчатым, неясным. Движение какое-то было. Но кто двигался? Совершенно невозможно было понять. Я напрягался. Пытался сосредоточиться. Но ничего не получалось. Неужели это всё? Тогда, когда практически уже отчаялся на положительный исход, я сделал ещё несколько глотков из бутылки. Физическое состояние ухудшилось, но картинка приобрела лучшую видимость. «Ах, вот вам что надо…» - сказал я про себя кому – то. Также я потёр руки и направил их в сторону ткани. Хоть я и сидел, но меня шатало. Зачастую я попадал по затылкам впереди сидящих. Они чего – то огрызались, но во мне вежливость уже растопилась сорокоградусным жаревом. Я видел, чувствовал « Чья – то фигура… толком ещё не понять… так… фигура одна… уже что-то… по запаху вроде женская… или мужская?... как-то странно пахнет… (мне друзья рассказывали, что женский пот более едок и проникновенен (то есть проникает через нос ажно в вены). И это связанно зачастую с их невыносимым характером. У спокойных, добрых, лёгких и нежных –запаха его практически и нет. А у сварливых, болезнетворных и мозгоразрушающих… совсем другое дело. Но это ж друзья, а им разве можно доверять в таком вопросе, как женщины. Что – то я отвлёкся)…так – с… вроде это женщина… пусть будет она…и она что-то делает… также помимо неё проглядывает и ещё какой – то объект… небольшой и вроде светлый… делает она что – то не особо приятное… и главное, не только ей как бы не приятное но и вообще…людям… в туалет, что ли ходит? – я уж испугался. Мало ли что можно ожидать от этой Москвы - нет… это было бы через чур, я думаю… так в мысли её очень сложно залезть… тем более там, за тканью, она видимо стоит спиной… продолжим… стоит спиной и что-то делает…чего ж она такое там делает?... готовит?... да я думаю это всем приятно, да и запахи бы разлетелись… нет… но то, что делает, связанно с её руками…и чувствуется, будто она недовольна не тем, что именно в данные минуты занимается этим делом, а что некогда занималась… именно то ощущение из прошлого…она выполняет то же, что выполняла когда-то и очень часто… но в теперешней жизни этого действия не то чтоб, нет, оно упростилось…вроде бы всё ясно… правильно или не правильно – плевать…что-то меня разморило…
Мне мало уже думается и видится, поэтому я прекращаю этот сеанс. Встряхиваю головой, оглядываюсь. Коля всё неподвижно сидит, выставив ладони, словно упёрся, как пантомим в невидимую стену. Вокруг гудели, шевелились, кто-то чертыхался, что ни черта не может сосредоточится. Я открыл бутылку, сделал ещё несколько глотков и провалился в сон.
«Снились неизменные большие глаза, но они уже не выглядели просто карими. Они, то чернели, то краснели, то желтели, то становились серыми. Меняли цвета подобно небу. Также начала присутствовать мимика. Ни разу не моргнув, они изменяли тонкие, чуть видневшиеся линии век, контуры. Стали даже понятными их эмоции. Если наступала злость, то газа чернели, если радость, то чуть желтели, если печаль и скорбь, то становились карими с серым блеском, копившейся слезы, что так и не могла накопиться до конца. Только, кажется вот – вот образуется слеза и куда-то упадёт, сразу же меняется выражение лица на радостное и всё исчезает. Злость же была просто жутко черна, в ней и воды не разглядеть. Радость была не долгосрочной и сразу менялась на печаль и скорбь, те в свою очередь опять на злость. Глаза не были красивыми… я не знал, кому они принадлежат… но от них становилось страшно…»
- Саня вставай, ты чё? Уже всё блин. – меня толкал за плечо Коля.
- уже всё? – я осмотрелся, людей осталось не много и все медленно выходили.
- да только закончили все и я вместе с ними.
- круто…
- ну что отгадал?
- да чёрт его знает, но мне кажется…
Мне не дали договорить.
- молодые люди вы, что тут делаете? – спросил громадный детина с растянутой надписью на чёрной футболке «охрана».
- как это что? Мы экстрасенсы! – ответил Коля.
- ты ещё ладно, а вот этот – он унизительно ткнул в меня пальцем.
- и он тоже.
- да ведь он пьян, как свинопас, вон бутылка выкатилась.
Тут я и правда понял, что бутылка нигде не ощупывается. Вдобавок ко всему меня стремительно начало тошнить. Всё не ладно…
- просто у него такой способ работы.
- хе! А у меня такой способ расслабления!
- для вас это всего лишь расслабление, а для него это тяжелая работа – сказал уверенно Коля.
- ну – ну. Вставайте ка. Пойдемте, пусть ка он покажет, к чему эта работа его привела. Если отгадает, что там скрывалось, то я ему сто баков отбашляю, если нет, то чтоб я вас обоих вблизи больше никогда не видел. Идёт?
- Идёт – ответил Коля.
- блин, а если я и в правду не отгадаю, если я совершенно далёк от правильного ответа буду. Если контакты мои сбились. Образы исказились. Что тогда? Я ж тебя подведу – говорил я, пока он помогал мне идти, взяв под плечо.
- Не дрейфь, я в тебя верю.
- да чего – то мне не спокойно… и мутит…
Мы вышли из зала, и оказались последними кто должен был зайти в эту треклятую кабинку, чтоб сказать свой ответ. Девушка стояла возле неё и с кислой миной что-то говорила кудрявому парню лет двадцати пяти. К ним подошёл охранник и сказал, что, мол, ещё двое осталось.
- ещё одни клоуны – сказал кудрявый и повернулся к стене. Я б ему ответил, но мутило меня уже сильнее. Вот-вот…
- проходим по одному – сказала девушка и зашла в кабинку.
Первым пошёл Коля. Так как скамеек не было, а меня на удивление совсем разморило, то стоял я придерживаемый цепкими лапками охранника. Через минуту Коля вышел, улыбался. Хороший знак.
- ну давай – сказал он.
- проводить? – спросил охранник
- не стоит.
- давай – давай. Очень жду возвращения –пробасил он ехидно.
И двинулся я не твёрдыми шагами в эту саму кабинку. Похожую на обычную примерочную. Только пошире в размерах. Для самых больших…Там был оператор со здоровенной камерой, заменяющей ему и жену и любовницу. Так он её обжимал. Стол, на котором стояли бутылки с минеральной водой и стаканчики. Возле стола мусорное ведро с уже опустевшими бутылками. Ещё два стула. На одном попа девушки, на другой опустилась моя.
- господи да вы пьяны?
- господи да вы трезвы? – передразнил я её.
- вы кто?
- экстрасенс милая моя – она была хорошо сложена. Но взгляд мой больше привлекало ведро.
- какая я тебе милая, мальчик? Понаехали бля… ну расскажи, что ты видел? Какой сон иль бред. Миша по – моему можно не снимать уже – обратилась она к оператору.
- да поржем, пусть останется – ответил он.
- короче рассказываю, что видел – я сглотнул слюну, ибо комок уже подходил к горлу. И не лучший комок. Долго я его пытался отодвинуть в глубь, отдалить момент.
- ну?
– какая – то баба чего – то стирает – и не в силах сдерживаться я начал блевать в ведро.
18
Как потом оказалось, я был единственный, кто попал в точку. Я имею в виду в самую точку. На самом деле какая – то баба стояла за чёрными кулисами и что – то стирала. Другие были близки. Кто просто угадал, что там именно женщина, но что она делает, не могли сказать. Кто «видел» что женщина принимает ванну. Коля вообще узрел, что там их две почему – то, и, что они складывают одежду. Как бы то ни было, моё попадание в точку спасло меня от провала. Когда меня начало рвать в ведро, на характерный звук сразу сбежались охранники. Хотели меня вытолкать за шиворот. Но эта девушка – интервьюер, им объяснила, что я тот самый единственный, который попал в яблочко. Поэтому меня допустили ко второму конкурсу. Благо также помог и Коля, который им объяснил, в чём моя «фишка» как экстрасенса. « Я же говорил, что у тебя всё получится» - сказал он мне на следующий день, похлопывая по плечу и отдавая половину выигрыша, пятьдесят баксов. Что пробашлял нам скептический охранник. Когда мы стояли в преддверии второго отборочного конкурса. Я его поблагодарил за то, что он так в меня поверил легко. За то, что потом довез до дома родственников моего спонсора, доброй семьи с фамилией Марчак. И те приняли меня, позаботились, чтоб со мною всё было нормально. Раздели, уложили в кровать. На всякий случай подложили под кровать тазик. Но он не пригодился. Я этого не помню. Поэтому все осознание их доброты и человечности, пришло с открытием глаз и ощущением похмельной раздробленности. За то, что Владислав подал с утра мне стакан с огуречным рассолом, я был готов его расцеловать и благодарить, как Горький, плача в его плечо. Но сил не было… пока что не было. Поэтому я ограничился простеньким, но искренним «Спасибо».
Второй конкурс был уже более любопытным. Всех держали отдельно друг от друга и в неведении, что же будет. Меня держали в какой – то комнатке, где я был один, с чуваком, с которым поговорить можно было только об лицензии охранника и стероидах. Через минут сорок настала моя очередь, Я не знал, каким по счёту я иду. Пятым или двадцать пятым. Не важно. Главное ещё иду, ещё могу, что – то показать.
В руках у меня была бутылка « Парламента» и пирожок с печенью. Я взял его, чтоб не сблевать. Ибо подряд пить водку на голодный желудок, чудовищное испытание. А конкурс проходил с утра. Завтракать я не мог, так как пребывал в силках похмелья. Ко времени как меня позвали, я уже мог съесть пирожок, или закусить им водку. В общем сблевать было меньше шансов с наличием пирожка. На входе меня проверил металлоискателем или чем там, охранник. Спросил какую-то чепуху, о том, нет ли у меня наушника, датчика или ещё какой хренотени. Я покачал головой и показал на бутыль с пирожком в целлофановом пакете. «Это всё». Он взглянул, ухмыльнулся и сказал «проходите».
Я пошёл по направлению прямо, где стоял тот самый кудрявый мужик, что был на первом конкурсе. По сторонам не смотрел. Было ещё физически тяжко, и мысль, что сейчас нужно будет опять пить водку, заставляла содрогнуться совсем не лучшим образом. Настроен я был агрессивно.
- здравствуйте – сказал он
- здрастье.
- меня зовут Сергей, я объясню вам задание и буду следить за её выполнением. А вы…
- Александр. Я буду пить водку, и закусывать этим пирожком, чтоб не сблевать. Ну и пытаться выполнить ваше задание.
- Чудно – он посмеялся – а вы, правда, с помощью водки, что – то видите?
- Да что вы, просто пришёл побухать тут перед камерами.
- Мгм… понятно. Ну ладно… Здесь тридцать машин, и в одной из них, в багажнике, лежит мой брат. Вам надо будет его отыскать. На всё про всё у вас двадцать минут.
- Можно приступать?
- конечно – и он щёлкнул часами, похожими на те, что были у старика Холмса.
Я огляделся. В три ряда стояли машины, совершенно не схожие друг с другом. От старинных марок советской эпохи, до новейших зарубежных автомобильных детищ. Здесь были и запорожец, и волга тридцать девятого года, и Ауди и Мерседес. Я честно сказать, в них мало шарю, поэтому чисто визуально они создавали впечатлительный контраст и эффект. Совершенно разные и по размерам багажника. У кого – то казалось, что там можно спрятать коня, у кого – то, что с трудом всунешь арбуз. Я осматривал, как обыватель. Ведь моё «виденье вещей» начинается после определенной дозы. А так я, как и подавляющее большинство, посредственен и слеп. Если начну думать просто психологически, вычислять. Мол в этом багажнике тело человека просто не могло поместится. А для этого слишком уж просто. Я бы сразу продул. Ведь это ловушки. Ведь я же слышал про Гудини.
В общем, я сел на задницу. Медленно достал из пакета пирожок, открыл бутылку.
- что вы собираетесь сделать? – спросил рыжий. Ведь он же следит. Ведь ему же за слова деньги платят.
- собираюсь выпить. Ваше здоровье! – и я приложился к бутылке, закрыв глаза и откинув голову. Для начала четыре больших глотка. Затем сразу же закусил пирожком.
- уже прошло пять минут от основного времени – сказал рыжий.
- я… понял… - и я ещё на девять глотков присосался к горлышку – доел пирожок. Понял, что и выпечка московская ни чем не отличается от выпечки моего города. Жирная, вредная, вкусная. Границы стёрты. В бутылке оставалось на четверть. Я ощутил, что блевать пока не буду. Состояние подходящее. Опять пьян. Нормально. Так уж духам удобно. Я встал, уже чуть покачиваясь. Платформа пришла в движение, отчего я шатался. Даже хотели прекратить моё участие в конкурсе, так как я завалился на одну из машин. Но после я их уверил, что такого больше не повториться. Вскоре, как – то уже сам собою, на лбу появился знакомый телевизор. Сквозь который все машины выглядели чёрно – белыми. Монохромными. Туда я смотрел и сюда. Шатался, падал, но на асфальт только. И заметил наконец-то машину, которая светится фиолетово – красным цветом. Сразу же пошёл в её направлении. Спешил, ибо пирожок оказался не ахти. Как в родном городе. Жирный, вредный, вкусный. Идеальная почва для провокации желудка.
- осталось пять минут – рыжий зарабатывал деньги.
- ясно.
Я подошёл, вернее, подбежал к этой машине. Единственной, на мой «взгляд» выделяющейся от остальных и сказал, что именно там сидит человек.
- почему именно в этой машине? – спросил рыжий.
- потому что блин в этой. Мужик, мне не совсем хорошо. Как ты успел заметить, мой способ не совсем обычен, и я скажу, не столь лёгок. Имеются последствия. Открываем эту чёртову машину. Либо в ней, либо нет.
- а если в ней, что вы можете сказать об этом человеке?
- я уже не в том состоянии, чтоб о нём что – то сказать. Да по – моему и смысл конкурса был в другом. Мужик мне не очень хорошо, повторяю. Давай откроем и разойдемся.
- ну что ж, открываем багажник этого автомобиля?
Я уже не мог отвечать. В горле была революция.
Рыжий ещё для эффекта, для зрителей, для экшена, протянул полминуты. Затем медленно – медленно, словно, наматывая сопли на муфту, открыл.
Там оказался человек. Он улыбался. Рыжий вскрикнул «удивительно! Офигеть! Браво!» и захлопал в ладоши. Парень захотел выбраться из багажника. Я тоже обрадовался, что отгадал, и решил ему помочь. Но пирожок… Я блеванул в багажник, и, соответственно, парню, на его чёрную водолазку. Конечно, я этого не хотел. Они все тоже это поняли. Но решили, что этот эпизод надо переснять. Парню переменили водолазку, он надел футболку. Он матерился, но всё – таки знал, на что идёт и что следует ожидать. В смысле необычное, в смысле экстрасенсы. Я был исключением, как они сказали. Этим и привлекателен. А ещё, что на двух конкурсах попал в яблочко. Помимо меня ещё одна баба также попала. Но я оригинал. Плохо, что блюю. Нужно избавляться от этой тенденции. Но как? Не знал, ни я, ни понятное дело они. В общем, сцену благополучного отгадывания человека в багажнике отсняли заново. Всё нормально. Те же слова, те же аплодисменты, только без блевотины. Я молодец. Я герой дня. Сказали, что точно со мною ещё увидятся. Круто. Ну что ж ещё в Москве задержусь пока что.
19
Событие, что меня взяли (а это было не иначе, как событие) решили отметить в приютившей меня семье. Глава семьи Влад, сразу же, как узнал о моём прохождении, отзвонился брату – Михаилу Афанасьевичу. По совместительству моему спонсору. Мне главным образом было приятно, что его деньги в малой дозе оправданы. Что я не в первый же день пролетел, как олух. Что прошёл два отборочных испытания и стал участником программы. Так что рулетка ещё крутится. Тотализатор работает.
Нас было четверо. Хозяйка, что – то там выделывала на кухне. Обонятельно – грандиозное. Запахи выпархивали в зал, как полчище сумасшедших бабочек. Красота проникала в нос. Тринадцатилетняя Лена ходила в коротеньких розовых шортиках, белых носках и чёрном топике с красной надписью « To die yesterday». Молчаливая и развивающаяся.
В центре зала стоял стол, и на него она таскала разные блюда. Салаты, голубцы, жаренную картошку с грибами, мясо. Свинина жаренная, баранина сваренная. Колбасы, огурцы, помидоры. Еда всё укладывалась, заполняя пустые пространственные пятна стола новыми тарелками. Я недоумевал, куда столько? Но как увидел ставящиеся на стол бутылки с разными жидкостями, отбросил все вопросы ко всем чертям. Вино, Мартини, Ликёр, Виски, Коньяк, Водка… Вот чего я не хотел дак это водки. На фиг. Тоже самое если строитель, плотник, будет на выходных заниматься тем, что достраивать дачку для тёщи. Водка это рабочий инструмент, необходимый для того, чтобы «видеть». Родной до тошноты и чудесный до омерзения. А вот мартини, коньяк, виски, и прочее это уже отдых. Правда, не сильно отличимый от трудовых будней. Словно с Чукотки переехал в Магадан.
- ну, давайте есть – сказала Дарья, вышедшая с кухни, в симпатичном домашнем сарафанчике.
Все сели по обе стороны стола. Со мною Влад, напротив Дарья с дочерью.
- стол накрыт так, словно для мэра Лужкого с его охраной – сказал я – а я всего лишь алкашный экстрасенс.
Хозяйка с хозяином посмеялись.
- это у нас всегда так – сказал Влад – чуть праздник или событие, какое, дак надо, чтоб на столе свободного места не осталось. Мы это называем «полный урожай».
- полный урожай?
- да – сказала Дарья, улыбаясь – своей дачи у нас нет. Урожая соответственно тоже. Поэтому стол, это наша грядка, которая должна быть полностью посаженной, вздобренной и урожайной.
- мило. Грядка с голубцами, жареной картошкой с грибами и бутылками Виски с Мартини. Волшебная грядка!
- точно! – сказал Влад – а алкоголь мы вообще не покупаем. Я ведь работаю врачом, хирургом. А врачей всегда почему – то благодарят алкогольной продукцией. Вылечил я человека от цирроза печени, и он мне бутылку коньяка за это. Парадоксальные пациенты! Парадоксальные люди!
Все посмеялись. Кроме Лены, что сидела напротив меня, со скучающим видом, подперев рукою щёку.
- что вам наложить? – спросила Дарья.
- что предпочитаете выпить? – спросил Влад.
Вечные застольные вопросы хозяйки и хозяина.
- не стесняйтесь, главное…
- давайте Виски.
- с удовольствием.
- а мне мартини, тогда. Лена тебе сока?
- водки…
- шутница. На вот, яблочный.
- ну, за вас Александр, за ваши дальнейшие достижения и победы.
- спасибо.
- удивительно, что сидим за одним столом с человеком, который может заглянуть в душу и увидеть самые потаённые желания и секреты.
На этих словах отца Лена впервые на пару секунд взглянула мне прямо в глаза. Словно с испугом. Но возможно мне показалось. Глаза оказались тёмно карими.
- не волнуйтесь. Уберите со стола водку, и все секреты останутся секретами – сказал я ему
- кстати, может водки?
- нет – нет. Благодарю. Она для меня это нечто не застольное, не праздничное, а рабочее…
- а, понимаю. Тогда обещайте, что возьмёте её завтра на ваше следующее задание.
- О, это конечно. С превеликим удовольствием! Только можно её в холодильник поставить, а то завтра вроде опять жара будет. А тёплая водка, сами понимаете…
- конечно! Это хорошая водка, из Финляндии. Там следят за качеством, не то, что у нас – и он сам сходил на кухню и засунул её в холодильник. Классный мужик.
- кстати, у нас же лёд есть. К виски в самый раз будет. Как думаете?
- думаю как вы.
- и мне дорогой в мартини пару кусочков нужно.
- конечно дорогая.
Они улыбались и были влюблены. Дочь же их сидела с кислой миной и лениво касалась взглядом лежачих блюд. Я впервые смог разглядеть её лицо. До этого оно было неуловимым. Сумеречным. А оно оказалось совершенно миленьким и симпатяшным. Как у любимого домашнего животного, или у любимой плюшевой игрушки. Волосы темные, отливающие на свете рыжим отблеском. Кепки с черепами на ней, понятное дело, не было. Смотрел я на неё не долго. Больше глаз на меня она не подымала.
- ну, давайте – он принёс льда. Раскинул нам в стаканы, бокалы. И мы выпили чокаясь. Лена не утруждая себя этим, просто отпила сока.
Мы пили и ели в течение нескольких часов. Говорили о всякой всячине. Влад разморился быстрее меня, так как особого контакта с алкоголем у него не возникало. Он лечил больных, они ему за это ставили на стол бутылки. В доме у него имелся хороший бар. Сам пил он не много. Поэтому часто в качестве подарка какому-нибудь другу выступала дорогостоящая бутылка фирменного пойла. Мне он сказал, что я могу открывать спокойно, без стеснения, любую стоящую в баре бутылку. Что ему даже это будет приятно.
Застолье кончилось, ночь началась. Я искренне поблагодарил хозяйку и хозяина за данное торжество желудка. Украдкой взглянул на попку Дарьи. Замечательно. Все разбрелись по своим комнатам и постелям. Завтра надо было вставать рано. Я налил себе ещё стакан виски, кинул льда и отправился к себе. К себе? Улёгся, стал смотреть в потолок и попивать. Как ни странно спать совершенно не хотелось. То ли смена привычного российского напитка на зарубежный, толи предстоящий завтрашний день, мешали расслабиться в полной мере и уснуть. За окном проезжали редкие машины. Если закрыть глаза, то можно перенестись в свой дом. Та же темнота, чуть встревоженная не частыми звуками. Почти тот же воздух. Только конечно, без треска в печи древесины. Где здесь найдешь печь? Я допил стакан и с закрытыми глазами просто лежал, желая уснуть. Но мысли пронырливо лезли, обличаясь в слова и создавая внутренний диалог. Я вспоминал своего отца, последний наш разговор. Предсмертный его монолог. Думал о матери, пытаясь спроецировать её движения с той фотографией, что стояла на столе, в моей комнате. Как она могла бы двигаться, разговаривать. Какой у неё был голос, и как она улыбалась. В воображении пытался её оживить. Но получалось плохо, косо, не правдоподобно. Да и откуда взяться правдоподобности, если живой я её ни разу не видел?
Я услышал скрип. Неужели я не закрыл дверь и её открывает сквозняком? Да вроде бы закрыл, да я помню это. Я открыл глаза, но ничего не увидел. Дверь щёлкнула. Чьи – то шаги. Ко мне на постель, у ног села Лена.
- спишь? – спросила она.
- пытаюсь уснуть.
- не получается?
- вроде того. А ты чего не спишь? – я насторожился. Мало ли сейчас сюда войдёт кто – то из её родителей и бог весть о чем подумает. В темноте, симпатичная, фигуристая, тринадцатилетняя дочь, сидит у меня на постели. Я ощущал себя в спонтанно – предлагаемой роли Гумберта Гумберта.
- не спится… да я… - в её голосе чувствовалась неуверенность.
- что?
- хотела попросить… ну, типа, ты же видишь там всякое, да? Там секреты можешь увидеть, в душу залезть, как мамка с папкой говорили, ещё чё то…
- ну?
- вот, а ты можешь у людей… ну там… всякие болячки внутренние видеть… там опухоли, или ещё чё?
- случалось, могу наверно, а что?
- да вот мог бы ты меня посмотреть?
- тебя? А у тебя, что опухоль или болит что – то?
- да не болит, но… как сказать – то… блин…
- говори прямо.
- прямо?
- конечно.
- в общем, недели две назад, я… ну это… с парнем переспала, в общем.
- чего?? – ни хрена себе, подумал я – как… а ему сколько лет?
- шестнадцать…
- ну, дела… родителям, ясное дело, ты ничего не сказала?
- нет, конечно. Скажу, такой вой подымут, и вообще на улицу выпускать не будут.
- не повредило бы…
- чё?
- что посмотреть – то надо?
- ну, мы переспали, без этих… ну…
- презервативов?
- да.
- пфф…
- и вот, он в меня… ну… в общем… понимаешь?
- ясно.
- я наследующий день же пошла в аптеку, чтобы купить тест… ну на беременность… чтоб потом использовать… а эта коза с толстыми ляжками, ну продавщица, мне на дверь показала. «Иди – говорит – девочка и без мамы, мол, не заходи». Сучка страшная.
- и ты хочешь, чтобы я посмотрел, беременна ли ты или нет?
- ну да.
- слушай, по – моему в любом случае лучше рассказать родителям об этом. Лучше чем они тебя никто не поймёт и не подскажет, что делать.
- дак, а если я не беременна, зачем мне говорить?
- а если беременна?
- если беременна, то тем более. У меня есть подружка, ей семнадцать и она знает, как делать так, ну… чтобы, в общем, избавиться от ребенка. На ранней стадии это легко и безболезненно. Она так много раз делала и всё нормально.
- м – дас…
- я всё равно не оставлю ребёнка. Я ж сама мелкая. Какой там… «мама» – и она хмыкнула. Просто, холодно, по подростковому.
- да я даже не знаю… ни разу такого не делал. К тому же мне вставать завтра рано. А тут, ведь, пить нужно.
- я принесла – в руке у неё оказалась бутылка водки.
- ой… из – за вашей ранней половой не воздержности, мне завтра ощущать себя, как свежей кучей… ладно, давай – я принял сидячее положение. Взял бутылку, это была та, что из Финляндии. Благо, что из холодильника. Открыл и присосался. Сразу же сделал одиннадцать глотков. Хотелось побыстрее всё закончить. Все граммы, зарубежного пойла, выпитые с Владом, улетучились, как непрошенные гости, завидевшие грозного хозяина. Одиннадцать глотков это не мало, а занюхать чем – то надо было существенным. Я рефлекторно рукой притянул к себе Ленину голову и мощно занюхал её волосами и шеей. Запах фруктового шампуня и неведомого парфюма сделал своё благостное дело. Эти юные девочки так изводятся, чтобы вкусно пахнуть, как цветки. И это замечательно.
- извини, но мне надо было…
- я поняла, если, что, то смело можешь ещё занюхать мной – сказала она.
После очередных семи глотков я это и сделал. Началось. Пьян, как свинопас. На лобешнике телевизор. Я увидел их вместе. Как они идут за руку. Парень в спортивном. Курит. Идут видимо к нему домой. Дома никого. Они раздеваются и занимаются делом. Свою руку я направил в сторону нужного места. Там ничего не оказалось. Никаких изменений, за исключением порванной плевы. Но тут я увидел и даже почувствовал пустоту. Цифра «0» катилась по линии её жизни, как выброшенная шина. Мне стало понятно, что у неё вообще не будет детей. Физически она к этому не годна.
- не волнуйся – сказал я ей – ты не беременна.
- правда?
- абсолютно.
- вау! Круто! – она кинулась на меня, обняла и поцеловала в щёку – спасибо тебе. В следующий раз буду предохраняться, чтобы сомнений не было – встала и радостная выбежала на цыпочках из комнаты. Дверь закрылась.
Я лёг, крепко сжал подушку и накрылся с головой одеялом.
20
Нас десятерых выстроили в просторном зале, какого-то там музея, или собора. Стояли операторы, стоял ведущий – известный российский хреновенький актёр. Нас снимали, и ведущий говорил вслух про каждого. Начал с Коли.
- Это Николай Кулаков, родом из деревни «горячие ключи» Иркутской области. Необычные способности начали проявляться после полученной серьезной травмы головы. Это Сергей Петрович Честняков, родом из Иванова. Необычными способностями обладает с детства. Предсказывает смерть, горе. Это Хазбула Маджакед Алькаидовна, приехала из маленького чеченского села «Террорнах», экстрасенсорные способности обнаружила, когда чистила стойло.
Также там были потомственные ведьмы. Шаманы. Близняшки, выступающие парой. Один тип был, который стоял с отцом, держась за его руку. Этот тип весил килограмм сто двадцать и был он, как из фильма «человек дождя», где главную роль больного аутизмом сыграл Дастин Хоффман. Сам себя одеть, подтереть собственную задницу он не мог, но был уникумом. По словам отца. И только отец мог разобрать ту белиберду, что тот лопочет. Когда дошла очередь до меня, то наступила небольшая заминка. «Экстрасенсорные способности проявляются…ээ…в состоянии алкогольного опьянения». Дурацкий смешок. Причем всех остальных. Вот так, чёрт подери.
- ну что – продолжал российский хреновенький актер – с завтрашнего дня вас ждут серьезные испытания, на которых вы можете продемонстрировать все свои экстрасенсорные способности, и доказать всем зрителям, и самим себе, что вы на самом деле достойны выигрыша в один миллион рублей. Поздравляю вас.
После нам предложили разместиться в гостинице, за их счёт. Ведь не все из-под Московья. В общем – то все, кроме этого полоумного здоровяка с его отцом – коротышкой, прибыли с далёких городов. Кто – то из ближнего зарубежья. А дальних родственников в Москве надыбать не каждому дано.
Предложение разместиться приняли все. Ну, кроме отца с «Человеком дождя». Я тоже согласился. Стеснять семью Марчаков своим присутствием не хотелось. Тем более, не знаю, сколько я здесь продержусь, но практически каждый день буду пить водяру. А приходить пьяным, ежедневно, в их дом, было бы уже свинством. Поэтому я сразу дал добро. Коля также решил поселиться в гостинице, из – за того, что ни разу в них не жил. Просто из любопытства. Здесь, как и со студентами, которым не довелось жить в общаге. Халява и любопытность.
Администраторы дали распоряжения нужным людям, сколько забронировать комнат. И сказали, чтобы они были на разных этажах. Затем нас повезли на первое, «серьезное задание» - как они выразились. Всего за неделю должно быть три задания. В понедельник, затем отдых. В среду и в пятницу. В субботу совет жюри решает, кто самый самый, а кого выпереть обратно на родину.
Нас посадили в автобус и куда – то повезли. Меня мутило, после ночной Лениной просьбы, поэтому я взял с собой бутылку Балтики. Чтобы хоть как – то привести себя в порядок. В сумке, ясное дело, лежала початая литровая бутылка финской водки. Холодной.
Я сидел и попивал пиво. Остальные на меня косились и хмыкали. Плевать. Рядом сидел Коля.
- ну как ты?
- нормально, боле менее.
Я рассказал ему вчерашнюю ночную историю.
- ни фига себе – воскликнул он – тринадцать лет! Тринадцать! Ладно, в шестнадцать, это нормально. Там уже дева девой. Но тут – то. Мечта педофила, блин. И откуда у них это…
- что «это»?
- желание рано в постельку с кем – то нырнуть.
- это всегда было.
- вот, что я тебе скажу. Чем раньше начинаешь вести половую жизнь, тем быстрее обрубается хвост, под названием «детство». Всё. Чуть инородный предмет, помимо клизмы, оказывается в женском теле, в области таза, то кулисы закрываются. Пропадает вся сказочность многих вещей, слетает мишура, ёлочные игрушки уже блестят по-иному. Всё видится голым, скучным и жестоким. Не удивлюсь, если она уже в шестнадцать – восемнадцать будет вести себя, как загруженная проблемами тётка, не умеющая смеяться.
Я, молча, отхлёбывал пиво и смотрел в окно.
- куда нас везут, интересно? – сказал он сам себе.
Поездка заняла минут сорок. За это время я опустошил бутылку пива и чувствовал себя лучше. Но тут подкралось тайком острое желание сходить по маленькому. Автобус остановился возле обычного, многоэтажного дома. Зашёл кудрявый мужик и сказал всем оставаться в автобусе. Нас, по одному будут вызывать, и отводить в квартиру, где будет проходить испытание. До того, как вызовут, все должны находиться на своих местах. Вначале вызвали какую – то бабку. Она ушла. Мне хотелось в туалет, и я попросил водителя открыть мне дверь. Он долго сопротивлялся, мол, нельзя, вы же слышали, и всё такое. Тогда я громче повторил просьбу и уверил, что в ином случае, его автобус будет наполнен ароматами совсем не парфюмерного свойства. Все эти экстрасенсорные ублюдки посмотрели на меня испепеляющими взглядами. По цокали, что – то крякнули, хмыкнули. Тут Коля сказал «Ну в туалет человеку надо!». Водила наказал, чтоб я не далеко от автобуса мочеиспускался. Открыл дверь. Я выбежал и облегчился. Здорово. Влез обратно. На меня не смотрели.
Примерно через полчаса позвали меня. Позвал этот кудрявый. Мы с ним вышли из автобуса и вошли в подъезд. Совершенно обычный, ни чем не примечательный. Поднялись на лифте на четвёртый этаж. Зашли в квартиру. В ней уже плавали операторы, которые всё время находились в движении. Лавировали, заходили сзади, вставали, приседали. Забавная, физкультурная профессия. В комнате, за небольшим столом, на котором что – то лежало, сидели двое. Мне к ним.
- здрасьте
- здравствуйте Александр, пожалуйста, присаживайтесь.
Я уселся напротив них.
- это – он указал на бородатого мужика, что сидел рядом. Лет под полтинник, телосложение плотное. На чёрных волосах видны белые просветы седины – Евгений Иванович
- здравствуйте – сказал он.
- здрасьте.
- я же психиатр и член жюри, Иван Васильевич – он был похож на актёрского тёзку, что меняет профессию.
- очень приятно.
- вот – психиатр указал рукой на стол – это вещи дочери Евгения Ивановича. Расскажите, пожалуйста, считывая с них информацию, об этой девочке, что с ней случилось. Произошло. И нам будет интересно всё, что вы сможете увидеть.
На столе были разложены вещи. Белый бант, либо с первого класса, либо с выпускного. Мишка плюшевый, маленький и трагический. Коробочка акварельных красок. И кулончик из какого – то камня, почему – то разбитый на двое. Две ребристые половинки, были просто приставлены друг к другу.
- ясно – сказал я и вытащил из пакета бутылку водки. Евгений Иванович, увидя бутыль, округлил глаза и после впер их в меня. Слава богу, хоть психиатр был просвещён.
- у него просто такой специфический способ. Способности проявляются в определённом состоянии опьянения.
- да какие способности…!? Он, что бухать здесь будет? Сидеть и пить водяру!? Да какого… - он распалился – вы, что меня разыгрываете? Я – то думал это серьезная программа, где будут люди с похожими способностями, что были у Ванги, у Мессинга там. А тут шарлатанство, какое – то. Все, что были до этого, ни чего мне не сказали путного. Всякую хрень балаболили. А этот ещё и пить водку будет. Может тебе рюмку принести?
- может мне уйти?
- нет, стойте. Давайте успокоимся – произнёс ровным и спокойным голосом психиатр - не надо горячиться. Евгений Иванович, вы же сами обратились к нам за помощью.
- дак не за этой же! – он махнул в мою сторону.
- стойте. Вы обратились за помощью. Так?
- так.
- то есть вы нам доверяли?
- доверял…
- доверяли?
- да.
- мы создали первую такую программу. И люди здесь не совсем обычные. Вы сами назвали имена. Ванга, Мессинг. Последнего вон всего лишь талантливым фокусником считали. Возможно, среди наших участников тоже найдутся люди с необычными возможностями, проявят свои способности. Нужно ведь дать шанс. Ведь если так, с самого начала нападать на человека, то можно лишиться той возможности получения помощи, которую этот человек мог бы дать. Будь у него больше времени и спокойная обстановка. Вы согласны?
- согласен. Извините, просто нервы. Столько всего накопилось. Можете приступать. Ещё раз, простите меня, пожалуйста.
- ничего страшного – сказал я. Хотя хотелось разбить ему об башку бутылку. Но всё – таки, он по другую сторону от меня. Может у него и правда что – то случилось. Горе.
Я отвинтил крышку. На меня он не смотрел. Я закрыл глаза и надолго приложился. Тринадцать глотков. Отдышался. Обождал. Ещё приложился, шесть глотков. Сидел с закрытыми глазами, смотреть на них обоих не особо хотелось.
Всё началось. Как обычно. Я взял в руки мишку.
« Подарил папа на десятилетие… улыбается… она счастлива… папа тоже счастлив… с мишкой спит… мишку обнимает… если кто-то обидит, то всегда есть он… в школе одноклассники пристают… он никогда не пристаёт, а только даёт тепло, любовь и нежность… учителя кричат, он молчит… мама в плохом настроении и прогоняет её от себя, он всегда с добрыми и грустными, родными глазами ждет её…молчаливое плюшевое спасение…ни дня без мишки… ни ночи без мишки…»
- этот мишка, её любимец – что тут сказать. И так можно было догадаться.
Взял в руки коробочку с акварельными красками. Увидел, что рисование для неё было не просто любопытством. Через него она хотела и пыталась сформулировать и выдать, то, что сидело, бродило у неё в душе. Самой себе сказать нужные слова, посредством кисточки, холста, и красок. Невнятный мутный внутренний монолог, превратить в интересную и полезную беседу. Что – то ей удавалось, а что – то было совсем не то. Мешало и поганое настроение, и погода и много что ещё. Это была не игра и не забава, как для многих. Ей это было необходимо.
- она здорово рисовала. Афишировать свои картины, даже перед вами, родителями, она не хотела и не любила. В основном всё складывала в шкаф, за одежду. Лишь одну картину вам она показала. Которая называется «Семья». На ней не изображено ни одного человека. Всё, лишь, краска, в разных тонах. Вы – я указал на отца – тогда не поняли её и небрежно отмахнулись от картины – но ваша жена поняла, или прочувствовала скорее, настроение, восприятие дочери. И сейчас она, эта картина висит на стене. Видимо в другой комнате.
Я взял в руки белый бант.
« Волнение… воодушевление… в руках цветы… светит солнце, хоть и на асфальте, сером и влажном, кое-где поблёскивают лужицы. Одевалась долго. Белое, чёрное. И бант на светлых, золотистых волосах… это в первый раз,– я так понял, что это её первый школьный звонок. Начал говорить ему, ему и камерам.
- этот бант она надевала на первое сентября.
« синее красивое шелковое платье… купил его отец… каблуки на шпильке.. стройная… сексуальная…глаза карие… на голове бант… она в ожидании чего – то лучшего… дальнейшего…долгожданного»
- он же был на ней и на последнем звонке.
« ей поступать в институт… что-то гуманитарное… вижу язык… но этого не будет… осень не на ступит… странно… я сразу вижу её труп»
- она мертва.
- мертва? - спросил психиатр
- да.
- а как это случилось?
Я сделал ещё два глотка. Взял сломанный кулончик в руки.
- подарен мамой… незадолго до смерти… откуда – то с моря… слышу волны… он был ей дорог, потому что подарен на день рождение… на последнее день рождение… затем… она одна в квартире… звонок в дверь… на пороге мужик плотного телосложения… в очках… с усами или бородою… в общем какая – то растительность на лице имеется… чёрная… она его сама впускает… так, словно, давно с ним знакома… он проходит… чуть в подвыпившем состоянии… проходит в гостиную, там, где у вас находится барчик… берёт бутылку и наливает в стакан… выпивает… потом ещё наливает… у него какое – то нервное состояние… взвинченное… возбужденное… в этот день у него что – то случилось… либо на работе, либо дома… может и там и там… какая – то чертовщина в голове у него… он завидует… вам что ли… мол у вас всё хорошо, а у него совсем не лады… он ещё выпивает и в таком замутнённом сознании идёт к вашей дочери, а после…
Тут у меня вспышками начали выплывать образы. «Постель, этот мужик её кидает… наваливается… насилует. Она кричит, но ни кого из соседей нет дома… или они так себя ведут, словно, их нет дома… Как он уходит… как она со слезами залезает в ванну… как набирает тёплую воду… как лежит с перерезанными венами, плачет и умирает».
- что дальше? – спросил психиатр.
- что случилось? – спросил её отец.
Я открыл глаза. И холодный пот покрыл мою кожу. Да, у меня всё было мутновато от выпитого, но я ещё различал и видел. Тот образ, что пришёл в видении, совершеннейшая копия, мужика, что сидел передо мною. Её отца.
- да, чёрт возьми, что за хренотень! – вскрикнул я.
- что такое? – удивлённо спросили они одновременно.
-я… я ни фига не понимаю… как?... зачем?… сейчас – то это?... ни чего не понимаю…
- Александр, успокойтесь и объясните нам, что вы почувствовали, увидели.
- что увидел, что увидел… - вроде это был он. Но у этого не было очков. Не знаю, но я надеялся, и спросил – а у вас есть брат близнец?
- есть – удивлённо он вымолвил – а причем здесь он?
- пфф… - облегчённо выдохнул я - он причастен к смерти вашей дочери.
- что??
- он её изнасиловал. И из-за этого она покончила с собой. В ванной. Перерезала вены. Собственно вы её первый и обнаружили.
- чё он говорит!? – он обратился к психиатру, размахивая руками – мой брат не мог этого сделать! Да он с детства с ней играл, в цирк водил, подарками задаривал. Чё он говорит? У него у самого семья, дочь. И есть сложности, но это как в любой семье. А он часто к нам приходил в гости. Помогал нам с её похоронами. Чушь. Бред! Херня какая – то! Да она бы тогда написала предсмертную записку, сказала бы, что это он!
- она в шоке была. Ведь это же дядя. Ведь он же играл с ней. В цирк водил. А тут…
- да пошёл ты на ***! Пошли вы все на хуй со своей программой – он встал и куда – то выбежал.
- ладно, Александр. До свидания – сказал Иван Васильевич.
Я, чуть покачиваясь, пошёл к выходу. На кухне я увидел, как отец покойной, лежит на столе и рыдает. Вскрикивая «Не может быть! Этого не может быть!». Я вышел, закрыв за собой дверь.
21
Я объяснил Владу и Дарье, почему переезжаю в гостиницу. Они пытались меня остановить и уверить, что совершенно я им не помешаю, даже если буду возвращаться пьяным. Но «нет уж, так не пойдёт».
- ты можешь в любой день прийти к нам. Двери для тебя открыты всегда.
- спасибо вам за ваше гостеприимство.
- пока – сказала Лена, наполовину выглядывающая из – за спины отца. Пальцы её ладони медленно сгибались в прощальном жесте.
- до свиданья – сказал я и вышел.
В гостинице мне достался номер, который был на одной площадке с номером Коли. Подвезло. Он заходил ко мне, чаще всего с пивом, так как я всё время болел с похмелья. Будни мои пошли весьма говённые. Я участвовал в «Мочилове ясновидцев» Или как она там называется…
22
- Здравствуйте Александр – сказал психиатр. Помимо него было ещё два безмолвных оператора с камерами.
- здрастье – было тёмное помещение, комната. В ней стояла, на уровне пояса, некая стойка, укрытая тёмным большим платком. Под платком, что – то было.
- Под этим платком находится посмертная маска одного человека. Расскажите, пожалуйста, кому она принадлежит. Мужчине или женщине. Возможно, вы увидите, конкретное лицо. Как он умер, или какие – либо факты о его жизни. В общем работайте…
- понятно.
Достаю из пакета бутылку. Открываю, прикладываюсь. Сразу двадцать глотков. Почти пустая. Никогда столько я не делал. И пошла - то, главное, гладко и спокойно, как Слуцкая по катку. Обождал немного, и вскоре подействовало. Как колуном по мозгам. Чуть не упал.
Вижу « мужчина… стоит… и жестикулирует, словно…. Только одной рукой… правой… в сером костюме… блондин… волосы кудрявятся… его жестикуляция рукой, каким – то образом связанна с тем, что он говорит… или даже не говорит, а кричит… так, будто хочет докричаться не до ушей, а до самой души слушателей… неистово… надрывисто… словно бензопилой разрезает тишину… и слова эти, подобно волнам, мелодично вырываются из рта… но у этого человека острое ощущение, что его не слышат… кивают головами… закатывают глаза… но не слышат… он ещё громче… голосовые связки уже готовы порваться, как перетянутые гитарные струны…на глазах выступают слёзы… аплодисменты ему не нужны… болезненное состояние… он один в комнате… он боится одиночества… и темноты… и зеркал… в них отражаются его страхи… его грехи… он пишет об этом… оглядываясь по сторонам и вздрагивая при малейшем шорохе … будь то птица пролетела… или ветер просвистел… боязнь смерти… предчувствие смерти…помимо него самого он явственно ощущает присутствие ещё кого – то…чувствует кожей… этому «некто» нет имени, как нет имени у тени… поэтому он просто называет его «черным человеком»… потому что он чёрный… потому что отбросил небрежно сюртук…
- Александр, вы можете, что - то сказать?
- Я?
- да вы.
- я думаю, что эта посмертная маска принадлежит Сергею Есенину… - само это название поэмы мне было известно со школы. Оно привлекло моё внимание, потому что находилось в папке «запрещённых» или «не рекомендуемых». А запретный плод… и так далее…
- вы уверенны?
- мне кажется, что да…
Он скидывает платок и там оказывается маска, сделанная с лица мёртвого (вечного) поэта. Над правым глазом был чётко виден кратер, углубление.
- вы совершенно правы!
- ну, дык! – на радостях я сделал глоток. Очертания комнаты и лица психиатра всё больше расплывались.
- вы знаете, что по поводу его смерти идут разные толки. Существует официальная версия, по которой он покончил самоубийством. Но независимые эксперты, люди принципиально заинтересованные в правде, родственники, выступают совершенно против этой официальной версии… Сможете ли вы увидеть, что произошло тогда в 1925 году в гостинице «Англитер»?
- не уверен. Я уже в изрядном подпитии. Если ещё чуть – чуть, то предчувствую, что грохнусь прямо здесь же….
- но всё – таки…
- ах вы демон искуситель, соблазнитель… Эх… Есенин… любимец блатных и вольных… шестёрок и королей… сисястых баб и внучки классика… - Помню как наша преподавательница литературы Надежда Иосифовна прикрепила к доске его фотографии. Это было в классе девятом. На перемене несколько девчонок пристально стали глядеть в его изображение. Вздыхали невольно… Я сказал тогда помню, по глупости « И я б ему отдался, будь я бабой» Все они захихикали. Все мы поняли, о чём речь. И всем стала понятна та тишина, что настала после. – Я заорал во всю глотку
« Сыпь гармоника скука, скусаааа!
Гармонист пальцы льёт волнооой….
Пей со мной паршивая сукааа!!!
Пей со мной!»
Но я не делал это с целью кого – либо рассмешить. Я делал это просто. По искренности душевной.
Операторы заржали, и затряслись их камеры.
- Александр у вас здорово получается, но давайте вернёмся к заданию…
- Иван Васильевич к чёрту задание – я потянулся к нему с объятиями - давайте хлебнём водки!
- чего? – отпрянул он
- давайте выпьем, говорю…
- я не могу… давайте ближе к заданию…
- да Васильевич, не уж то ты не видишь, что и ты пешка... плаваешь тут среди операторов…
- а мне это и надо.. это не нужно снимать – обратился он к вечно трезвым и сосредоточенным операторам – мне и платят деньги, чтобы я задавал дурацкие, понятные каждому мало-мальски образованному человеку, вопросы. Если вы что – то там видите, то чудесно. Я каждое воскресенье молюсь в церкви. Я верующий… Но и психолог, психиатр… то есть действия, эмоции, волнения, желания и т.д. Я изучаю, анализирую и пытаюсь подобно – рентгеновскому снимку увидеть всё нутро, все болячки и истоки неблагоприятного настроения.
- да брось ты Васильич! Давай хлебнём.
- нет, я ж на работе.
- я тоже на работе, но моя как видишь, непосредственно связанна с попитием.
- и у вас получается неплохо… Вы точно угадываете…
- угадываю… я вижу… я чувствую всё… не дай вам… видеть то, что мне показывается… это кино с ограничениями…
Я пошёл к выходу. «Александр…» доносилось сзади, но мне уже было наплевать. Меня сопроводили к моему номеру…
Очнулся я от того, что ощутил чье – то присутствие. Была ночь. Сквозь белые шторы, просачивался лунный свет. Я открыл глаза. И понял, что на моей постели кто-то сидит. Вначале я увидел цилиндр, который тянулся вниз, и выступал на фоне, пропитанных синим цветом штор, чёрным восклицательным знаком.
- ты кто? – спросил я.
Он молчал. Сидел бездвижно. В костюме. Чёрном.
- есть спички? – спросил он хриплым голосом через минут семь молчания.
-есть… - из шкафчика, что стоял у кровати, я достал спички.
Он из внутреннего кармана пиджака вытянул папиросу и подкурился. Когда зажглась спичка, его лицо осветилось. Я узнал его. Серые глаза казались двумя стволами, нацеленными на тебя. Было неуютно. Необычно. Страшно. Я натянул на глаза одеяло. Он сидел, молча, и курил, выпуская клубы дыма. Я уснул.
23
В воскресенье всех выставили, чтобы объявить, кто является лучшим, а кому дать пинка под зад. Я стоял и борол в себе желание сблевать. Назвали моё имя. Лучший на этой недели экстрасенс. Ёп – тыть. Ещё бы! Когда выключили камеры и все были свободны, я блеванул в первую попавшуюся мусорку. А как себя должен вести лучший экстрасенс? Меня поздравил только Коля и ведущие. Также мило улыбнулся «человек дождя». Остальные смотрели с отвращением и ненавистью.
Прошла вторая неделя. Задания были ещё сложнее. Неужели с кем – то на самом деле происходят такие беды? Если б рассказали, я бы не поверил. Чужому несчастью никогда не сочувствуешь на все сто процентов. Но я недоумевал, где - же, то человеческое добро, свет, лёгкость бытия, что поётся практически во всех песенках!?
В воскресенье я оказался опять лучшим.
Началась новая неделя, новое задание. Я вошёл в комнату. Самочувствие было ужасным. Измотан. Нервы на пределе. Глаза красные. Тошнота. В комнате пребывают, как всегда трое. Психиатр, оператор и несчастная личность, с которой и нужно будет работать.
- присаживайтесь, пожалуйста – сказал психиатр.
- спасибо – еле говорю я, и сажусь в кресло. В руке, естественно, бумажный пакет, с бутылкой водки.
- это Галина Сергеевна – Женщина лет сорока. Светлые волосы, мокрые глаза, много морщин. Явно их происхождение не связанно со смехом. У неё измотанное страданием лицо. Недавно, видимо плакала – а вот фотография. Расскажите, пожалуйста, о судьбе человека, изображённого на данной фотографии. И что связывает этого человека с Галиной Сергеевной. В общем, нам интересно всё, что вы можете рассказать.
Беру фотографию и простым взглядом смотрю на неё. Обычный молодой улыбающийся парень. Моего возраста. Короткая стрижка. Голубые глаза. Лицо чуть под профилем. Зубы белые. Лицо располагает к себе. Есть какая-то доброта в нём и честность. Но что он сделал? Что мне предстоит увидеть? Неизвестно.
- ясно – говорю я и открываю бутылку. Женщина на меня удивлённо смотрит – простите, но такой способ у меня. – она опускает глаза, чуть кивнув головой. Я глотаю, уже никого и ничего не смущаясь. Задрав голову, делаю долгие глотки. Мне привычно. Мне безразлично. Закрываю глаза, налитые злостью непонятно к кому. Наверное, к себе. Отдыхиваюсь, разнося по комнате стойкий и едкий запах перегара. Плевать. Делаю второй залп. Замечаю на белом потолке, в углу, большого паука. Отвратительно. Ничего держись, держись экстрасенс херов. Включается. Ставлю бутылку на пол. Беру в руки фотографию. Начинаю видеть. Работаю как обычно.
- Я буду сразу говорить, что вижу.
- конечно – отвечает психиатр.
- « Свежий воздух…но не лес и не река… не вода… горы. Да… много гор… Он едет с кем – то… как в автобусе… как на первое свидание… волнуется сильно… нет… это не автобус, а грузовик. Все одинаково одеты… во что-то тёмное… зеленоватое… Вдруг резкий удар… никто ничего не ожидал… и даже не понял, что случилось… дым… задыхаются… его выволакивают наружу… люди, которых он боится… люди, которые не похожи на него и на тех, с кем он ехал вместе… хотя, что – то в них схожее есть… во всех… внутреннее… и внешнее… что это? … а…! понял. Это видимо война… Чечня видимо, судя по фотографии… ведь он молодой…»
- и что дальше? – говорит она.
- вы ведь его мама…
- да…
- его случаем не Александром звали?
- Александром…
- как и меня.
- А почему звали?
- потому что он мёртв.
- объясните, как вы поняли, что он мёртв – говорит психиатр – или что с ним случилось. Как это произошло.
- сейчас - делаю ещё несколько глотков – « значит его чеченцы в плен взяли… его и ещё двух парней… отвезли куда-то к себе… отвезли на небольшую поляну… кто-то танцевал там… пили… жарили на костре мясо… Троих пленных положили лицом вниз на землю, невдалеке друг от друга… Над ними стояли двое… один с видеокамерой… другой с ножом… Александр лежал по середине… чеченец поднял одного, лежащего с краю… и…»
Я замолчал. У меня вспышкой вырисовалась вся картина произошедшего. Все произнесённые слова. Первого. Второго. Чеченца. И последнего Александра. И даже не только слова его, но и что он думал про себя. Что чувствовал. «Блин» - выдавил я вслух. У меня перехватило горло. Я не мог сдержаться. Я заплакал. Сотрясаясь всем телом и упав на колени. От ненависти к войне. От ненависти к богу. И чёрт знает ещё к кому. От того как поступил этот парень моего возраста, и как бы, наверное, не смог бы поступить я, в подобной ситуации.
- что случилось? – сказал психиатр.
Я сотрясался и не мог успокоиться. Вскоре услышал всхлипы Галины Сергеевны.
- отпустите меня… - сказал я – я больше не могу…
- успокойтесь, пожалуйста, и расскажите всё что увидели.
- и я вас прошу – сказал она – мне важно знать, как умер мой сын.
- будьте любезны, дайте воды – попросил я. Отхлебнул воды и утёр слёзы. Говорил с закрытыми глазами.
- « Чеченец сказал первому парню, что сейчас отрежет ему голову… парень заумолял не делать этого… тот, увидев на его шее крест, предложил отказаться от своей веры… от своего бога… сорвать с шеи крест и выкинуть… принять ислам и вскрикнуть «Аллах Акбар»… парень, не долго думая срывает крест, выкидывает и во всё горло кричит «Аллах Акбар», клыками цепляясь за жизнь… за любую возможность…чеченец говорит «ай маладца!» и жмёт ему руку… братаются… нагибается над вашим сыном… смотрит шею… улыбается… подходит к другому, делает то же самое… злится… ах ты падаль!... шакал!... даже крестика нет! И в бога – то не веришь видимо!... тебя падаль и к Аллаху стыдно приближать… падаль… своим ножом отрезает ему голову… подымает за волосы и кричит «Аллах Акбар»… те, что сидят у костра также кричат «Аллах Акбар»… также кричит и наш новоявленный мусульманин… Кидает голову в собаку, та с испугом отбегает… Чеченец поднимает Александра… чеченец улыбается… смотрит на другого парня… обращается к вашему сыну… ты тоже да крещённый?... да – отвечает он… ну ка покажи ка его… ослабевшей, дрожащей рукой он достаёт маленький серебряный крестик, на простенькой ниточке… ещё на той, что была в день его крещения,… а крестился он недавно… в этот момент, пока он доставал и ощущал пальцами его, то вспоминал… как крестился… незадолго до того, как его отправили на войну… сознательно… прочувствовав, что это ему необходимо… что так должно быть… этот крестик он показывал иконам… показывал своему сердцу… а сейчас на него с отвращением смотрит чеченец с окровавленным ножом… с глазами, цвета выжженного песка… дак вот, если не хочешь, чтоб твоя отрубленная башка также катилась по земле, поступи как твой товарищ… сорви свой крест… прими ислам… будешь мне братом… он мне не товарищ… а ты мне не брат… ты послушай!… я ж тебе дураку даю шанс… либо ты сейчас, вот на этом месте, срываешь этот крест, либо я тебе этим же ножом на хрен отрезаю, как барану голову… понимаешь?... ты подумай… «давай… давай…» - шепчет с краю тот, что считает «слава богу, что я жив остался. Крестик ладно, потом другой себе куплю… но зато живой… там уж выберусь… не всегда же война будет…обманул их как ссук, не надолго притворюсь, что исламист…ни чё страшного»…. Ваш сын всё также смотрит на крест… затем медленно поднимает глаза к небу… думает о вас Галина Сергеевна… просит прощения… за то, что не может поступить иначе…и он понял и ощутил, что-то такое в душе, в сердце, отчего ему стало не страшно… читает про себя… «Отче наш, сущий на небесах. Да святится имя Твое. Да пребудет царствие Твое. Да будет воля Твоя. Хлеб наш насущный, подай нам на каждый день и Прости…прости грехи наши тяжкие, как мы Прощаем…Прощаем…Прощаем должникам нашим. Ибо Имя Твоё и царствие и Слава и Ныне и Присно и Во Веки Веков Аминь» … ну чего надумал? … Я прощаю тебя… Чё?... Прощаю тебя… и он его перекрестил… тогда чеченец ударил его кулаком и он упал на землю… ах ты падаль!... сука!... шакал!... человек с камерой всё снимал… эй брат – обратился чеченец к солдату в форме российской армии… ну вот… на нож… зарежь эту падаль… что?... зарежь говорю… ты ведь наш теперь… а этот враг наш… и его надо уничтожить… когда парень, ревя, встал над вашим сыном… с ножом… ваш сын опять сказал «Я прощаю тебя»… а тот закричал, ревя «я не могу иначе… не могу» и зарезал его…больше не могу…
Несколько минут я молчал, а Галина Сергеевна, подрагивая плечами, плакала.
- спасибо вам – сквозь слёзы сказала она
- помогите мне встать, пожалуйста – я ощутил, что могу потерять сознание. В горле моём что-то сжалось. Дыхание перехватило.
- спасибо вам
Мне, наконец – то помогли. Не знаю кто. Я просто закрыл глаза и отдался им в руки.
24
В среду я с самого утра не хотел никуда идти. Опять видеть эти измученные страданием лица, безразличных операторов, индифферентного психиатра. Ну, их к чёрту! Домой хочу. Да к тому же я ещё не протрезвел после вчерашнего выходного, увенчанного пивным опохмелом. Но за мной пришли. Пришлось одеться и пойти. Стояла ужасная солнечная погода. Птицы что-то пели. Машины гудели. От всего чувствовалось отвращение. От камней, от столбов, от машин, от неба… от людей… В первую очередь.
Когда мы подошли к квартире, я не мог в неё зайти. Был не в состоянии этого сделать. Меня отталкивало. В руках моих не было бутылки. Я не пил. Но сразу, же всё увидел. В один миг. В одну вспышку. Опять изнасилование. Только уже другого характера. Более ужасного, невыносимого… Пьяным отчимом своего шестимесячного ребёнка, мальчика.
- проходите… - сказал голос
- Александр? – голос спросил
Я стоял, как забетонированный.
- Александр с вами что-то случилось?
Ничего не ответив, я побежал вниз по ступенькам, перепрыгивая практически их полностью. Дальше, дальше от них. Дальше от всего этого. Я вынесся на воздух и двинул, куда глаза глядят. Двинул со всех ног, как грабитель. Как человек, желающий убежать от прошлого. Через лапы улиц и сквозь глотки арок, мимо ошарашенных людей и слепых домов. Ветер бил мне в лицо. Глаза я держал полуоткрытыми, они то и дело намокали. Ни одно место знакомо не было. Лишь стандартные атрибуты. Столбы, лавки, асфальт. Ателье, светофоры, машины. Универмаги, магазины, киоски. Бомжи, тётки, дети. Собаки, кошки. Наконец – то я остановился. Дыхание долго приходило в норму. Ни разу ещё я столько не бегал. Зашёл в первый попавшийся магазин и купил бутылку водки. Думать ни о чем не хотелось. Направился просто в прямом направлении. Москва в этом щедра. Первые несколько глотков я сделал недалеко от магазина. Следующие через минуты четыре. Несколько раз мне приходилось прятаться за углы зданий, столбы и прочие предметы, дабы не попасться под зоркие взгляды людей в фуражках. Прохожие таращили на меня глаза, качали головами. Молодежь подмигивала. Москва является малопьющим государством. Здесь средоточие деловых людей, занятых работай и извлечением из собственных действий денег. На такую глупость, как пьянство времени нет. Главное больше заработать. Затем то, что заработал вложить. Затем ещё больше заработать и тоже вложить. Так и ползёт по кругу вверх эскалаторная лесенка прибыли. Орбита денежного оборота, по которой непрестанно вращаются серьёзные люди дела. И, считается, чем дальше ты проживаешь от этого трезвого государства, тем менее расположен к желанию обогатиться и зацикленности на карьере. Я приехал из Иркутска. И я пью. И совершенно вам не завидую Маскали. Если вы есть. А, может, вас нет? Может то, что я вижу это проекции вас. Ваших амбиций и несносных мечтаний о длинном рубле? Долларе? Евро? А сами вы лежите на старинном диване, еще хранившемся со времени, когда были живы ваши бабушка и дедушка. Где – нибудь в Сызрани. И может вы в полусне, обернувшись заплатанным одеялом, погружаетесь после жигулёвского в это путешествие, под названием Москва? Где дела и пиджаки, и галстуки, где как в сказке по «сезам откройся» вас впускают в ваши офисы. И эти места являются ключевой комнатой комфорта, озаряемой, как солярий, светом реализации всего, что хотите. Волшебной изумрудной каморкой. Существуете ли вы на самом деле? Люди?
Я сделал ещё несколько глотков. Солнце лупило в лоб, подобно принципиальному боксёру. Я оглянулся. Зримое пространство мне стало знакомо. Нет, здесь я никогда не был. Но видел это место столько раз, что создавалось ощущение, будто я тут родился. А видел я всё по телевизору. Предо мною расстилалась красная площадь. Торжественное татами для парадов и прочих шествий… Я взошел на неё подобно победителю, или проигравшему, один хрен я был опьянён, а чем? Победой или проигрышом, - не имело значения. Наполеон или после… чем он больше запомнился? Ходили редкие люди с фотоаппаратами. Снимались на фоне кремля. У меня в руках была лишь бутылка водки. И я жаждал общения с человеком.
- Здравствуйте человек. Вы любите жизнь?
- Хеллоу! Мосскоуу ицс грейт кантри! Итц бьютифуул! Уесс…
- жизнь говорю, любишь?
- Уоот?!
- Жизнь, людей?
- Айм нот андестернд…
- да и пошёл ты…
Мне захотелось вытащить из мавзолея Ленина и поговорить с ним. Обсудить, что он наделал. Возможно, пожать ему руку. Но меня не пускали. Двое пацанов, сторожили вход.
- пусти – говорю
Молчание.
- пусти. Ты не понимаешь, что ему нужно пожать руку и похоронить где – нибудь возле ромашек.
Молчание.
- необходимо его вынести. Как бы ты чувствовал себя, если б на тебя пялились тысячи любопытных уродов?
Молчание.
- Если с символом эпохи ничего не делать, то он превращается в плешь. А лысый Ленин и плешь сейчас звучит естественней чем вождь и мировой пролетариат… Мавзолей ни кому не нужен. Понимаешь… ты охраняешь чучело… Думаешь он не верил в бога?! Ад это и есть мавзолей. Когда на тебя смотрят несовершенства, а сам ты лишь кукла. И задерживает тебя в этой жизни, всего лишь любопытные взгляды других. Да он создал свою библию существования человечества, но она провалилась… Да и эта –то… Он более чем верил в бога! Это была борьба с ним! На уровне писанины… Ты мол, столько сочинил, по всем пунктам, а я столько сделаю, в укор тебе… отрыгну на тебя своим несовершенством, дабы ты понял, что есть я, а я – эпоха. Как и ты. Мне тоже в кайф вводить людей в заблуждение, тоже льстит вести их за собой… - чепуха моя разносилась по всей площади. И под конец сказал я - ну дай же ты мне бестолочь, вытащить этого лысого мудака и похоронить по индийским обычаям. Кстати огоньку не найдётся?
Меня не впускает. Огоньку не даёт. Я захотел всё-равно туда пробраться. Не знаю почему, но мне показалось, что если я врежу в челюсть одному, то сразу второй меня пропустит. Я только замахнулся, но так огрёб ружьём в челюсть. Мне казалось, что оно декоративное. Но не тут - то было. Хорошо хоть челюсть не треснула. Главное тот, что меня огрел, был невозмутим, как столб против ветра. Смотрел в какую – то даль. В пространство.
- Ты зачем это? – спросил я, но ответа не последовало.
Я сделал несколько глотков и сел в позу лотоса. Просто сел и сидел так, молча. Изредка отхлёбывая из бутылки. А они, стояли и смотрели вверх и даль. В горизонт. Так продолжалось в течение нескольких минут. Мне не хотелось говорить. Им это не нужно было. Туристы ходили мимо. Кто – то даже фотографировал. Пустая бутылка покатилась, звеня, по красной площади. А ко мне уже подбегали знакомые люди.
25
Очнулся я в номере. На кровати сидел Коля, в руках которого был пакет, с бутылками холодного пива. Он излил тазик недовольства на мою голову, что так, мол, поступать нельзя. Убегать с задания, ни с того ни с сего, и чтобы потом меня искали по всей Москве. Я на него махнул рукой и попросил бутылку. Он взял тоже.
Мы чокнулись и выпили.
- ведущие о тебе интересовались. Как ты? Волнуются.
- да я им нужен для рейтингов. Ещё бы! Алкаш – ясновидец! Это равносильно если выставлять напоказ ребёнка с тремя глазами.
- ну а что тут поделать… нас ждут великие дела, чёрт побери! Лично я настроен на победу!– сказал он.
- не сомневаюсь.
- а ты?
- не знаю…
- а чего так тускло? Как это не знаешь? Чё загруженный такой?
- да как – то видеть всё это… горе… там… насилие… Всех этих людей… Ни фига не доставляет ни удовольствия, ни настроение не поднимает. Даже если помогаешь как – то.
- да ну ты брось! От всей этой моральной, внутренней гнобёжки есть простой и верный способ.
- и какой же?
- цинизм.
- чего?
- а чего, чего? Будь просто циником, относись к этому спокойнее, проще… Без переживаний…
- проще…
- как человек, что работает в морге. Просто это такая профессия. Иначе все бы там рыдали и слюнявили, видя распотрошенные тела детей и молоденьких девушек. Не включай сопливую сентиментальщину.
- я же ведь чувствую, понимаешь? Ты же должен понимать. Если я «вижу», что кого – то насилуют, то это и меня насилуют. Если кого – то убивают, то и меня убивают. Это я лежу в ванной с кровоточащими венами, это я получаю нож в горло и захлебываюсь собственной кровью, это я испытываю удовольствие от того, что разрываю своим членом тело шестимесячного ребёнка
- полегче Саня
- Нет.. ты понимаешь, нет?
- я понимаю
- да ни *** ты не понимаешь! Я всё чувствую!... Гнев, ярость, удовольствие, смерть. Шестимесячное дитя… Ёб твою мать! Какой на хуй цинизм… О чём ты? Цинизм - защита! Цинизм – броня! Чёрта с два…Это все – лишь панцирь под которым можно укрыться… Зонтик, от дождя… тирада ревности… ракеты гнева… топор не милосердия …текущие вены в реки, под названием «никуда»… Ты понимаешь? Понимаешь … А? - Дверь открывается и закрывается… но закрывается так, словно уже не захочет открыться… - Чтобы проще… но должен ли проще жить человек?
Я лежал один, злился и пил. Закрыл глаза и неожиданно уснул.
Мне снилось… тёмное помещение, с высокими стенами. Практически над самым потолком были большие квадраты окон, со свешавшимися до самого пола занавесками, сквозь которые лился необычайно яркий, холодный лунный свет. Это было похоже на мой школьный актовый зал, компактный и уютный. Я сидел на стуле, на сцене, в самом центре. И предо мною были зрители. Но создавалось не ложное ощущение, что, не они меня лицезреют, а я их. В сумраке сложно было рассмотреть их лица. Словно они плавали по волнам медно – свинцовой реки, то чуть выплывая наружу, то погружаясь в невидимость. Лишь одно оставалось неизменно-ясным. Сверкающим как голодные звёзды. Это были их глаза. Я их сразу узнал. Это были те самые глаза, что снились мне всё время. Что являлись единственным видимым предметом в моих «сновидениях». Они также представлялись красивыми, яркими, и пугающими, как гвозди вбиваемые мне в душу. И по выплывающим на поверхность света лицам, я впервые узнал обладателей этих глаз. Это были глаза той девочки, которую насиловали… того маньяка, который насиловал. Чеченца, отрезающего голову; парня, обладателя этой головы… «Черного человека», и самого художника… Лены, не способной на деторождение …И этих глаз было много. Не единицы и не десятки. А сотни и тысячи. Сверкающие глаза, не имеющие головы, как сплошные точки без самого текста… Палачей и жертв… Вертикальных и горизонтальных… правых и левых… Уходящих в бесконечное… И все светили одинаково… И последнюю отчётливую картинку, что я увидел, это были мордочки тех самых белочек, что на стенном ковре в моём доме держали в лапках свои орехи как молитву. И у них были те же самые глаза…
+++
…« мне хочется, лишь попросить, возможно, о несбыточном и наивном. Но всё – таки… пусть у того кто замахнётся рукой на другого человека, чтобы ударить его; у того кто выхватит нож, чтобы применить его без надобности; у того, кто встанет на парапет; у того, кто возьмёт бритву в руку; у того, что снимет штаны пред ребёнком; у того, что раскроет рот для ругани; у того, что возьмёт на прицел; у того, что излишне надавит на газ; у того, что взведёт курок - маленькой вспышкой Твоей благости, озариться самое светлое и любимое воспоминание. Улыбка матери, первый поцелуй, мечта, что можно схватить, любимый подарок, любимая игрушка, забытый клад, поход на рыбалку с дедушкой, колыбельная, напеваемая родным голосом, объятия отца, забытый секрет, вооДУШЕвление… И опомниться человек, и не сделает зла. Ни себе, ни другим… Спасибо»…
+++
Я собрал вещи и никого, не предупредив, отправился на вокзал, где купил билет до Иркутска. В поезде я практически лежал бездвижно. Вставая только, чтобы сходить в туалет. Соседи на меня косились, но их взглядов я не замечал.
По приезде домой я никого не хотел видеть, поэтому сразу же решил съездить на байкал. Там я провёл два дня. Спокойно и без алкоголя. Как прекрасно на природе быть трезвым.
В институт я ходить не мог. Просто уже не мог.. И меня понятное дело выперли…
Я находился дома. Не выдержал. И просто пил в течение недели? Месяца? Тысячелетия? Стараясь незаметно выходить за новой бутылкой. Крался в сумерках. Пару раз кто-то стучал в дверь. Но мне было безразлично. Мне ничего не виделось, и больше ничего не снилось. Уже никогда.
А потом были мрак и свет. И туман вокруг какой-то теплый, приветливый. Обнимает меня. И я в нем плыву, как лист по волнам. А порой сажусь на облако. Люблю сидеть на облаке. Свесив ноги. И внизу на чем-то белом сидит черный силуэт. То влево голову он наклонит, то вправо. Я ему машу рукой, он мне отвечает тем же. Так мы и обмениваемся приветствиями, пока сквозь туман не проявляется что-то круглое и неряшливое.
- слезай с подоконника разьебай, подушку под жопу подсунул. Опять на тень свою вылупился придурок.
Она спихивает меня с облака. Я опускаюсь на скрип. Ощущаю, как в меня вливается новая порция густого тумана.
Затем чуть света из пасти четырехугольника, в котором растворяется эта таинственная фея.
Мне так легко… спокойно… и так пусто.
Очки из донышек бутылок
© Copyright: Ваня Тронин, 2012
Свидетельство о публикации №212091600586
Свидетельство о публикации №212091600586
Рецензии