Федор Фёдорович Седьмой

  Шёл 1976 год, заканчивался сентябрь. Знойное южное лето с его утомительной жарой и редкими освежающими дождями осталось позади, ему на смену пришло радостное тепло ранней осени.
  Поездку по горной дороге с открывающимися чудесными видами можно было  назвать приятной даже несмотря на то, что старый «пазик» отчаянно трясся и оставлял в пыли отваливающиеся детали.
  Этот факт очень забавлял пассажиров – школьников, ехавших давать концерт для рабочих, строивших  санаторий, и они радостно сообщали об очередной потере водителю.
  Шофёр, бравый горец с пушистой шевелюрой и не менее роскошными усами, управлявший железным конем так же виртуозно, как если бы под ним был живой скакун, останавливался и, отчаянно ругаясь, прикручивал деталь на место. Школьников это очень веселило, а сопровождающие их  учительница и пионервожатая, шикали на водителя, когда его брань становилась особенно громкой, и её не мог заглушить детский смех
  Удивительным было то, что автобус двигался вперед,  и что его очевидная неисправность никого не смущала.
  Руководила поездкой пионервожатая Ада Арсентьевна, круглолицая и в меру упитанная тридцатилетняя женщина. Она покрикивала на водителя, на детей, а когда автобус трогался с места, легко вскидывала на объёмистую грудь баян и запевала очередную патриотическую песню. Школьники подхватывали.
  Молодая учительница английского языка Галина Петровна, присланная по распределению из Москвы, где у неё прошли чудесные студенческие годы, где она снималась в кино, пусть и в массовках, терпеливо ожидала, когда истекут три года почти ссылки  и она вернется в столицу, и потому была не активна в школьной жизни вообще, и в данной поездке, в том числе. Солдат спит, а служба идет. И она уныло поглядывала в окно и на задорно поющую  пионервожатую.
                .                .                .
  Классная руководительница  ткнула пальцем:
  -  Ты и ты, поедете с агитбригадой.
  Первый раз палец указал на пухленькую Милену Симонян, обучившуюся в кружке Морского культурного центра изображать нечто, похожее на танец тяжело раненного, престарелого лебедя; второй раз на Фёдора Кудряшова, окончившего три года назад музыкальную школу по классу виолончели.
  В семье его звали Фёдор Фёдорович Седьмой, поскольку он был седьмым по счету Фёдором в славном роду Кудряшовых, известном в городе крепкими и работящими мужчинами, трудящимися в порту  с самого его основания и тем, что жен себе добывали едва ли не в бою. То похищали у несговорчивых родителей, то уводили из-под венца и даже выигрывали в карты. И жены  рожали им по одному сыну, как по заказу, которого называли Фёдором, и он продолжал трудовую династию и прочие семейные традиции.
  Фёдор Фёдорович Шестой, отец Фёдора Фёдоровича Седьмого , добыл себе жену в море.
  Прогулочный катерок разорвал себе днище острым донным камнем и начал тонуть. Девушка от удара потеряла сознание, упала за борт и пошла ко дну. Её спутник, спасая свою жизнь, хорошим брассом плыл к берегу и не оглядывался. Тут-то и оказался неподалеку Фёдор Фёдорович Шестой. А где ж ему быть?
  Спас девушку, вытащил на берег. Красавица очнулась и сразу в него влюбилась. И он женился на ней. Как истинный Фёдор Фёдорович Кудряшов чести предков не уронил и добыл себе жену не в очереди у магазина и не на лавочке в парке, а в результате нелегкой и даже смертельно опасной операции.
  Антонина,  в свою очередь, все возложенные на неё надежды оправдала сполна: женой оказалась покладистой и домовитой, и  в срок родила сына – Фёдора Фёдоровича Седьмого.
  С самого рождения Фёдор знал, что обязан не посрамить род Кудряшовых: портовую династию продолжить, жену геройски добыть и сына, Фёдора Фёдоровича Восьмого родить.
  Его тянуло к книгам, что отцом не возбранялось, поскольку выше бригадира докеров Кудряшовы по профессиональной лестнице не поднимались. А пора бы уже и в директора выбиться.
  Вторым пристрастием Фёдора была музыка, и в семь лет он уговорил мать отвести его в музыкальную школу, где он сам выбрал инструмент – виолончель, влюбившись в её звучание, похожее, порой на человеческий голос,  а слова: дека, колок, басо-теноровый регистр звучали для него так же сладко, как сама музыка.
  Отец недоумевал по поводу пристрастия  сына к музыке, совсем не свойственного рабочему роду Кудряшовых, и ещё более по поводу выбора им совсем не народного инструмента. Шутил, что случись голод, в подземном переходе с такой штукой не сядешь. Но препятствий не чинил. Детская забава, поиграет и забудет. Что ему жалко пятнадцать рублей  в месяц за пацана учителю заплатить?
 
  По выходным приходил дядя Боря, материн брат. Отец называл его – шурин. Они вдвоём, не спеша, распивали бутылку водки, и дядя Боря непременно спрашивал у Феди:
  -  Ну, колов в школе много нахватал? Огород хватит загородить?
  Отец благодушно посмеивался, а мать возмущалась:
  -  Да он у нас почти отличник!. Как ты не запомнишь?
  Дядя Боря не унимался:
  -  Всё на своей балалайке играешь? Не могли пацана на баян отдать? Или на гитару семиструнную? Вышел бы во двор, сыграл, люди бы послушали!
  Тут уже и отец вступался:
  -  Ты, шурин, себе сыновей заведи, да их и учи.
  Дядя Боря не обижался. У него было три дочери, три красавицы, как на подбор, женихи косяками ходили. Он девочек своих очень любил, но держал в большой строгости, к кандидатам в мужья присматривался внимательно. Знал, что выберет достойнейших, и будут у него тогда и сыновья, и внуки.
                .        .        .
 
  К месту выступления добрались  через час. Рабочие уже рассаживались на длинных лавках перед наспех сколоченным возвышением, заменяющем сцену. Одни поглядывали на самодеятельных артистов с интересом, у других зрителей на лицах была заметна досада –  лучше бы повалялись в тени раскидистых деревьев, а тут слушай заунывные стихи о комсомольцах.
  Очень торжественно, как будто концерт проходил в Кремлёвском дворце, пионервожатая объявила начало выступления. Зрители притихли, но слушали невнимательно. Женщины негромко обсуждали домашние дела, нерадивых детей и пьющих мужей; мужчины делились впечатлениями от последней рыбалки – сейчас особенно хорошо шел сарган, обсуждали,  как лучше отремонтировать коробку передач. Происходящее на сцене почти никого не интересовало.
  Федя Кудряшов, ученик десятого, выпускного класса, сидел на пне, оставшемся от неизвестного ему дерева, и ждал своей очереди. Его номер, сонаты Бетховена, был последним.
  Внешне Фёдор был совсем не похож на коренастых, белобрысых, с красными, обветренными лицами Кудряшовских мужчин. Роста он был невысокого, худощав, на круглом лице, за круглыми очками в темной оправе, прятались большие, круглые, темные глаза, над ними - жидкая челка из прямых волос. Одним словом, хлипкий мальчик из интеллигентной семьи.
   Он с грустью размышлял о том, что о музыкальном образовании нужно забыть и что придется поступать в технический вуз. Против отца не попрешь. И вдруг уловил странную тишину и не сразу понял, что это притихли зрители. Они молчали, на скамейках не ёрзали, все, как один, смотрели на сцену и, казалось, не дышали. И в этой неожиданной тишине звучал негромкий, приятный девичий голос. Фёдор не сразу разобрал слова, но пошел на этот голос, как завороженный.
  Невысокая девушка с большими серыми глазами и толстой русой косой, перекинутой через плечо, читала письмо Татьяны к Онегину. Читала не наспех и без надрыва, а так, словно она и была та самая  Татьяна Ларина, так бездумно доверившаяся многоопытному мужчине. В какой-то момент Фёдору показалось, что на девушке не коричневое школьное платье, а такое, как носили в начале девятнадцатого века. А толстая коса и нежные завитки волос у виска лишь усиливали воображаемое сходство.
  И рабочие с загрубевшими, тяжелыми руками, легко смеющиеся над пошлыми анекдотами и радующиеся фильмам с незамысловатым сюжетом, сердцем почувствовали талант, дар небесный и покорились его мощной энергетике. Забыв о своих повседневных заботах, люди сидели, потрясенные, и отводили глаза, когда встречались  взглядом с девушкой, не выдерживая, исходившей от неё почти магической силы.
  Ощущение всемерной, неохватной радости заполнило всё нутро Фёдора. Небывалая лёгкость появилась во всём теле. Казалось, оттолкнись и полетишь…
  Девушка закончила читать.
  Несколько секунд стояла абсолютная тишина, потом все встали с мест и бурно зааплодировали. Она смущенно и растерянно улыбалась, потом ушла со сцены, стала в стороне.
  Фёдор не сводил с неё глаз.
  Он вспомнил, что её зовут Лариса, что учится она на класс младше, что видел её в школьном коридоре, где она, как и Татьяна Ларина, часто стояла одна или в окружении подруг у окна. А теперь казалась Фёдору пришедшей из другого мира.
  Он не помнил, как сыграл свои сонаты. А когда возвращались  в город, смотрел на Ларису, не отрываясь. Она была погружена в себя и в общем оживленном разговоре участия не принимала.
  Дрожа всем корпусом и истошно ревя, автобус преодолел последний подъём. Город и бухта были как на ладони. В восточной стороне дымились трубы цементного завода, в порту вздымались стрелы подъёмных кранов, по водной глади скользили небольшие корабли, причаливал огромный сухогруз.
 И вдруг вся эта красота качнулась и поплыла в сторону. Как будто отключили действительность и стали показывать фантастический фильм. Всех охватил дикий, неописуемый ужас и раздался общий, слитый воедино, крик. Он нарастал, а потом смолк. На мгновение стало тихо, затем послышались отдельные всхлипы.
  Автобус завалился набок, потом перевернулся и, упершись в ствол огромной сосны, остался лежать на крыше.
  Благодаря тому, что автобус начал заваливаться медленно, все успели покрепче вцепиться в поручни и потому избежали серьёзных травм,  отделались легкими ушибами и только у Ларисы был перелом ноги.
  Фёдор высунулся в разбитое окно, посмотрел вверх и увидел неясные очертания кроны сосны, удерживающей автобус, и сильно испугался, решив, что резко ухудшилось зрение. Но вскоре сообразил, что потерял очки. Пошарил вокруг руками, отыскал их, надел. Трава и листья на деревьях обрели четкие очертания. Лежавшая неподалеку виолончель в чехле из кожзаменителя имела странную форму. Фёдор не сразу понял, что у неё сломался гриф. Он увидел на лице Ады Арсентьевны кровь и, почувствовав сильную тошноту, выбрался из автобуса, поднялся по склону и сел на обочину дороги. Спазмы прекратились, их сменили слёзы. Он живо представил, что было бы, если бы мощная сосна не остановила падение автобуса, и заплакал. Его воображение рисовало одну картину ужаснее другой, и он никак не мог успокоиться, ничего не слышал и не понимал, что ему говорили.
  Нога Ларисы была сломана в двух местах. Закрыв лицо ладонями, она тихо постанывала. Её уложили на куртку водителя и осторожно подняли на дорогу.
                .                .                .
  Врачи назвали состояние Фёдора шоковым. Потребовалась неделя, чтобы привести его в чувство.
  Лариса появилась в школе через месяц.
  Фёдор её очень ждал, сильно скучал, даже хотел сходить к ней домой, но не  решился. И когда, наконец, увидел её в школьном коридоре, его сердце радостно забилось. Он ещё не определял своё новое состояние словом  «любовь». Просто ему хотелось видеть её постоянно, каждую минуту. Теперь это стало смыслом его жизни.
  Он бродил по длинным школьным коридорам и, заметив девушку, замедлял шаг и смотрел на неё,  не отрываясь. Лариса поднимала на него свои немыслимые глаза, и на её лице он видел недоумение, иногда улыбку или усмешку. И проходил мимо, так и не отважившись приблизиться к ней.
  С каждым днём любовь Фёдора росла, увеличивалась в размерах, он не мог держать это в себе и на каждом уроке сочинял записки. Но на перемене вновь проходил мимо, а скомканную бумажку выбрасывал в урну.
  Он снял Ларисину фотографию с доски почета и носил её в нагрудном кармане пиджака, а ночью клал под подушку.
  Между тем, учебный год закончился. Фёдор успешно сдал выпускные экзамены, а затем и вступительные в институт, и уехал учиться в краевой город.
  Учился он хорошо, вел активную общественную работу, его заметили и стали продвигать по общественной линии.
  Он с нетерпением ждал зимних каникул, и выехал домой сразу, как только сдал последний экзамен.
  Поезд приходил в город после полуночи. Задолго до остановки Фёдор вышел в тамбур и вглядывался в проплывающие мимо городские огни. Радужные надежды на скорую встречу с Ларисой так волновали его, что даже кружилась голова.
  Приехав домой, он не смог заснуть, мысленно повторял слова, которые скажет Ларисе, те, что он должен был давно сказать, но не решался. Он еле дождался утра, купил букет роз и побежал в школу, где узнал, что она уехала с родителями в Москву. Навсегда.
  Все каникулы Фёдор просидел дома.
                .                .                .
  Время летит быстро.
  После института Фёдор пришел работать в порт, но не по специальности, а инструктором в партком. Отец им страшно гордился, и теперь ждал, когда сын приведет в дом жену. Он всё чаще заводил разговор на эту тему, и Фёдор решил уступить. А поскольку никуда не ходил и на работе на женщин внимания не обращал, то попросил друга познакомить его с девушкой, которая смогла бы подтвердить, что познакомились они при особых обстоятельствах. Отец успокоится, а там видно будет. Ведь при таких же обстоятельствах можно и расстаться.
  Под подушкой у него по-прежнему лежала фотография Ларисы.
  Вскоре друг представил ему немолодую девушку, которой давно пора было замуж, но никто не звал. Маленькая, но крепкая, как дубовая табуретка, Ирина Белова, старшая дочь из восьми, сама себе была добытчицей. Такие берут раз и навсегда, и мертвой хваткой. И Фёдору отвертеться не удалось.
  На следующий день после их знакомства и тщательного продумывания небылицы, которую они должны были вместе поведать его родителям, она пришла к нему домой в его отсутствие и сообщила родителям, что выходит замуж за их сына. Ничего из того, что они придумали, не рассказала – не вруша, но заявила, что ей наплевать, где шесть поколений Кудряшовых добывали себе жен, и как-то так всё обставила, что Фёдор Фёдорович  Шестой  возразить ей не смог, Фёдор Фёдорович Седьмой, тем более, и свадьба состоялась.
                .                .                .
   Советская власть, между тем,  в одночасье рухнула, не оставив наказа. И заветы Ильича оказались не пригодны для новой жизни. Партийные работники стали не нужны, а другую работу в порту Фёдору не предложили.
  К тому времени у них подрастали двойняшки, чудесные девочки – Танечка и Анечка. Самим фактом их рождения Ирина очень гордилась. У них в роду очень сильная женская кровь, но сразу двух девчонок ещё никто на свет не производил.
  На слабые попытки свёкра наставить её на путь истинный и уговоры родить сына Ирина ответила решительным отказом. Её меньше всего волновало, что роду Кудряшовых нужен Фёдор Фёдорович Восьмой. На дворе перестройка, тут двоих детей поставить бы на ноги.
  Фёдор хватался за любую работу: таксовал, клал блоки, коптил рыбу, торговал сигаретами на рынке. Выжили. В конце девяностых ему удалось устроиться в порт инженером. Стало полегче.
                .                .                .
  Отец постучал тростью, бросил сердито, глядя в экран телевизора:
  -  Хотели капитализма? Вы его получили. Жуйте его теперь, на хлеб вместо масла намазывайте.
  Фёдору показалось, что отец обратился к нему, возразил:
  -  Я не хотел.
  Отец повернулся к нему, горестно покачал головой:
  -  Ты ничего не хотел! Ты на виолончели своей играть хотел. Так играл бы! Что ж отступил?
  -Ты же не хотел.
  Отец застучал тростью по полу, потом приблизил лицо к лицу сына, заговорил, едва не срываясь на крик:
  -  Да мало ли чего я хотел!? Мы, Кудряшовы, всегда делали так, как хотели. Всегда добивались своего. В этом наша сила! И в порту работали именно потому, что так хотели! Гордились своей работой. И женились на тех, кого любили. И жили счастливо. – Отец смахнул набежавшую слезу. В старости он стал слезлив. – А ты даже Лариску, Василия, нашего инженера, дочь упустил. Ведь любил же её. Я знаю! Но упустил, не добился. Сдрейфил. Потом от музыки своей отказался, не настоял на своём. И на Ирине женился, чтобы мне угодить. Вот и расплачиваешься. Ни любимого дела, ни любимой жены. Вот тебе Бог сына и не послал. Всему конец! Стране конец! Династии  Кудряшовых конец! – Он схватился за сердце. Когда отдышался, открыл тумбочку, вынул журнал:
  -  На вот, прочти.
  На глянцевом развороте – фотография Ларисы. Она совсем не изменилась. А дальше – статья о ней. В столице она – известная персона, ведущая актриса одного из лучших театров. Разведена.  Сыну Фёдору семь лет. Так звали её первую, школьную любовь.
  В комнату вбежали девочки, повисли у деда на шее. Он целовал их по очереди, щекоча пушистыми усами.   По большому счёту, ему давно уже было всё равно, что у него не внук, а две внучки. Он  их очень сильно любил. Только за сына было обидно. 
О9.05.2009г.