День тишины Тысяча первый день

ола

  Бурлескный роман
ИСТИНА ДИТЯ ВРЕМЕНИ

От автора
Три года назад в Москву приехал автор бестселлера - исторической книги о пятнадцатом  веке в Франции. На встрече с ним я, наверное,  слишком часто задавала вопросы, после окончания мероприятия ко мне подошел ведущий и спросил, чем вызвана такая активность. Я чистосердечно призналась, что пятнадцатый век мне интересен по ряду причин (перечислила каких, в частности, пятнадцатый век отменил примат высших ценностей над законом). Он кивнул готовой и сказал, что может мне прислать кое-какие бывшие архивные документы литературного музея, хода которым сейчас нет, но они, на его взгляд, могут очень мне пригодиться. Вскоре я получила от него бандероль - это были фотокопии некой старинной рукописи, заголовка не было, но мне почему показалось, что это и есть обрывки рукописи того самого бурлескного романа «Pet au Deable», который был утрачен непонятно в каком веке, во всяком случае, до нас он не дошел. История же такова. Роман Франсуа Вийона, бывший на слуху весь пятнадцатый век, каким-то странным образом вдруг потерялся - уже в эпоху книгопечатания, начавшуюся в 1489 году в Лионе будто бы для того лишь, чтобы печатать книги. Франсуа Вийона, так шутили впоследствии, и не без оснований. За 50 лет было напечатано 30 изданий книжки стихов Вийона, фамилия Villon которого (или псевдоним?) хорошо рифмуется с названием города. Т.о., Франсуа Лионский (или Ливонский, как сказали бы в 15 веке у нас) вполне мог быть автором той самой книжечки, которая издавалась анонимно, в очень кратком виде, о чем можно сделать вывод исходя из длинного и обстоятельного заголовка, одновременно с его стихами - под «мифологическим» названием «народные сказки» в дешевой серии для массового чтения. Книжечку продавали на самой крупной европейской ярмарке четыре раза в год, и она пользовалась такой же популярностью, что и сборник стихов Вийона. Народная книжка имела подзаголовок: «Великие и бесподобные хроники огромного великана Гаргантюа, содержащие рассказы о его родословной, величии и силе его тела, также о диковинных подвигах, кои совершены за короля Артура, его господина». Наивная и легковерная старина нисходит на читателя с первых же страниц. Из этой книжечки потом вырос очень толстый роман «Гаргантюа и Пантагрюэль» Франсуа Рабле, чья биография не менее таинственна, чем биография Франсуа Вийона, с одним лишь отличием  - если в случае Вийона нет никакой информации о дате смерти, то в случае Рабле нет никакой даты, которую можно было бы выдать за дату рождения автора этой книги.  А если учесть, что корневой смысл слова «Рабле» можно трактовать, согласно словарю средне-французского языка, как: доработка, сверхурочная работа, а также хребет, костяк, объёмный, то «Франсуа Рабле» нужно понимать не как имя и фамилию автора, а как разъяснение «Франсуа доработанный, корпус текстов в полном объёме». Текст романа, и правда, очень объемен, это уже не ярмарочная книжечка для народа, а настоящий философский роман, написанный на века. Его начали печатать с 1531 года - в столетний юбилей Вийона, по томам, или отдельным книгам, цикл, составляющий пять изданий. Лучшие современные литературоведы относят его к лучшим произведениям в прозе, созданным за прошедшие пять с лишним веков. Вопрос: почему только имя - Франсуа, излишен, при той популярности Вийона, которую он имел в конце пятнадцатого - начале шестнадцатого веков достаточно было одного имени, чтобы читатели поняли, о ком идет речь. Это также говорит о количестве грамотных среди простого люда - она была достаточно широкой. Что есть под изложенной версией? Отсутствие биографии, как таковой, у человека, известного под именем «Франсуа Рабле». Правда, есть портрет, выполненный в 1601 году, вероятно с какого-то изображения,  в галерее портретов известных людей Франции, живших начиная с 1500 года. Однако, если принять во внимание свидетельство, имеющееся в самом тексте романа Рабле о том, что !мэтр Франсуа Вийон дожил го глубокой старости и проводил свои преклонные дни св стенах монастыря, занятый написанием сцен из народной жизни, то вполне можно предположить, что он был в живых и после 1500 года. Странно было бы думать, что в такой короткий срок  Франсуа Вийон с его фантастической популярностью был забыт живущим вместе с ним поколением - слишком много книг с его произведениями было издано и продано в тот же период времени. А к книгам тогда относись бережно, их часто копировали от руки, тем более, тонкие книжечки стихов и «народные сказки». На портрете изображен очень старый человек, худой и печальный, со скорбной улыбкой на устах. Человек никак не похож на шестидесялетнего процветающего врача, каким рисуется образ Рабле по официальным биографиям - считается, что он рожден в 1494 году, и похоронен за церковью св.Павла в Париже. В сборнике эпитафий, составленных в 18 веке, указано, что он умер 9 апреля 1553 г. Ещё одна запись есть в списках сотрудников медицинского факультета университета в Монпелье: «Шинонец из Турени»,  Шинон - местечко в Турени в долине реки Лауры. Но тот ли это человек? Ничего о его литературных трудах неизвестно. Негусто для убедительной биографии. Одно можно утверждать наверняка - обе книги (сборник стихов и роман «Гаргантюа и Пантагрюэль») написаны мощной рукой гения, равного которому не было ни ранее, ни позже во всей Франции. Кроме того, упоминание имени современника в романе  - «мэтр Франсуа Вийон», причем не единыжды, может быть указанием для потомков на то, что под псевдонимом «Франсуа Рабле» и скрывается именно сам Вийон. Ведь и в своих стихах, не говоря уже об акростихе,  он часто упоминает имя Villon как некое третье лицо: «Наш Виллон» пустился в путь, и т.д. Тем более, что перед этим он напечатал книжку «Афоризмы Гиппократа», греческий оригинал параллельно с латинским, которая очень созвучна балладе небанальных афоризмов Франсуа Вийона, название которой неверно переводят как «Нелепицы», в частности, афоризм «болезнь к здоровью ближе, чем диета» на русском в традиционных переводах звучит как: «недуг желанней исцеленья». Первую книгу романа «Гаргантюа и Пантагрюэль» печатают под псевдонимом «Алькофрибас Назье», в этом псевдониме путем перестановки букв зашифровано имя «Франсуа Рабле» в средне-французском написании, о чем догадаться куда сложнее, чем сообразить, что Франсуа Рабле и есть сам Франсуа Вийон. Можно также перевести эти слова буквально, разбив первое слово на три: «Алько- фри-бас - назье» - получится «Мерзость в чистейшем виде» или «Чистая от приукрашиваний мерзость», что полностью выворачивает наизнанку благостный заголовок. Во всяком случае, надо иметь в виду, что до шестнадцатого века никто не мог, кроме сеньоров, предавать публичности своё имя, даже подписывая свой труд. Художники придумывали себе псевдонимы, такие длинные фразы, типа «Тот, который…», чтобы избежать прямого упоминания конкретного имени, которое они носили. Первый нарушил эту традицию, кажется, Караваджо (Караваджо Микеланджело (Caravaggio) (1573–1610). Этот художник знаменит ещё и тем, что к его картинам нет ни одного эскиза или наброска, что совершенно невероятно и  наводит на мысль о копировании с внесением неких несущественным поправок и деталей. А это предполагает великие образцы в прошлом. Иначе трудно объяснить вообще, откуда так внезапно появилось готовое искусство, равно как и феномен Вийона, целиком и сразу. Такие были времена…  Но посмотрим на роман «Гаргантюа и Пантагрюэль» как миф, где судьба цивилизации или целого мира  разыгрывается как история персоналий,  и с другой стороны, а именно:  как на бурлескны роман, который, как известно, и был написан Франсуа Вийоном, а затем каким-то образом утерян для потомков. Очевидно, что «Гаргантюа и Пентагрюэль» это типичный, наилучший в этот роде бурлескный роман, где о высоком говорят как о низком, а о низком как о высоком. Достаточно сравнения названия романа и псевдонима, которым подписаны две первых книги, о чем как раз и говорилось выше. Однако вернёмся к истории печатания романа. Вот вышла уже к августовской ярмарке и вторая книга, полная пантагрюэлизма - это было в 1534 году. Далее произошло непредвиденное событие: в ночь с 17 на 18 августа  стены во всех городах Франции оказались заклеенными плакатами против католической церкви и лично папы. Попал такой плакат и на дверь спальни короля.
Рабле умер со словами: «Я иду искать великое «быть может»… Такое выдумать сложно. Король призвал всех граждан выйти на покаянную процессию, которую сам и возглавил, идя впереди с непокрытой головой. По всей Франции запылали костры, на которых жги еретиков и их книги. Сорбонна выступила с инициативой запретить книгопечатание (это как если бы сегодня запретили интернет), а Франциск I готов был это исполнить. И если бы не самоотверженное противостояние библиотекаря короля, секретаря и советника по вопросам культуры Гийома Бюде, случилось бы непоправимое. Рабле в этой ситуации пришлось скрываться. Появился он в Лионе только летом 1535 года, когда через город проезжал епископ Жан дю Белле с миссией в Рим, к которому он и присоединился. Так Рабле фактически бежал из Франции. В Риме он испросил у папы отпущения грехов, главный из которых - побег из монастыря. Грехи ему были отпущены, а Жан дю Белле получил кардинальскую шапку. Рабле было разрешено также вернуться в любой бенедиктинский монастырь. Но третья книга печатается только в 1546 году - в год казни издателя и друга Рабле Этьена Доле (его повесили, а потом сожгли тело). После смерти Франциска его сын, Генрих II, не смея трогать тех, к кому благоволил его отец, лично разрешил Рабле печататься. Однако в вопросах культуры он был классическим ретроградом. Сорбонна при нем высоко подняла голову.  В начале 1548 года Жан дю Белле снова едет в Рим и берет с собой Рабле, проезжая через тот оставляет последующие главы романа издателю, причем последний том обрывается на незаконченной фразе. Вернувшись во Францию, Рабле узнает, что у него появился смертельный личный враг - фанатик, который преследование Рабле почел за главное дело своей жизни - «бешеный Пютерб», как называл его Рабле, доктор богословия Гриэль де Пюи Эрбо. За ним поднялась вся церковная рать, включая протестантов, а Кальвин, глава протестантов Швейцарии, объявил его главным безбожником среди псов и свиней… Жан де Бюлле подыскал опальному приход в Медоне в провинции Турень, где он просто жил, а перед смертью отказался от сана. «Я видел трех пап, но проку мне от них не было никакого», - признался он. Ходил анекдот, что Рабле просил папу Павла III отлучить его от церкви. Когда ему был задан вопрос: зачем? - он отвечал: чтобы избежать костра. Анекдот этот имеет народную основу. Однажды, когда долго не разгорался костер под одним приговоренным грешником, одна женщина в нетерпеливом раздражении воскликнула: «Да его, наверное, сам папа отлучил от церкви!». Обстоятельства смерти Рабле неизвестны. Был и такой афоризм: «В аду стало веселее - Рабле теперь чертей смешит!»  В романе есть фраза о том, что «это было во времена готов, истребивших всю великую изящную словесность», - так рассказывает король-великан добрейший Гаргантюа своему сыну. О чем это? О V веке, когда в завершение эпохи античности была уничтожена вся  литература, накопленная и собранная по крохам по всему миру? Или о ещё более ранних временах? Роман-миф имеет право свободно обращаться с бытийным и событийным временем. Средневековье, создавая свою цивилизации, стерло под корень все великие достижения прошлого. От прежнего мира было унаследовано только христианство, да и то в том виде, в каком оно было полезно новой эпохе - с репрессиями и жестокостью в отношении еретиков, с полным или частичных отказом от радостей жизни. И всё это развивалось в разрушенных войнами городах древности. В такой ситуации монополией на образование естественным образом владели только те, кто был вхож в церковную элиту. Сочинения древних авторов, те, которые допускались к чтению, были заново отредактированы или попросту обезображены в угоду новым стандартам. Странно, что сейчас об этом не любят вспоминать, выдавая несуразицу в текстах Платона или Аристотеля за «мозговые» завихрения авторов. Так, двадцать веков спустя, после открытий античной науки, земля снова перестала вращаться и застыла на трёх китах под солнцем. Миф был понят буквально.  Когда в 15 веке итальянец Бруно восстановил греческий текст, его потащили на костер. Однако процесс пошел - гениальные одиночки пробивались к драгоценному наследию прошлого и по крупицам восстанавливали неискаженную истину. Многие из них поневоле становились «еретиками». Вот на таком фоне происходило «приращение души» - ведь нельзя же всерьёз считать по-своему Великую эпоху Средневековья эпохой исключительно мракобесия и торжества потемок, видя в ней только систему запретов. Гуманисты, сделав много полезного по возвращению утраченного наследия античности, также не были свободны от однобокости подхода - во всем они винили всевластие церкви, религию, считая, что если бы общество было сплошь атеистическим, то тут же сам собой начался расцвет прогресса, и все проблемы были бы решены. Однако «оттепель» длилась недолго - на смену уничтоженному в пятнадцатом веке Средневековью шёл век шестнадцатый, а за ним и семнадцатый - с его самодовольным бюргерством, сытыми нуворишами, глухими к высокому и незрячими к прекрасному. Это был век гламура - время нарастающего формализма в религии и упадка возрожденческого подъёма. Весна человечности закончилась так же быстро и внезапно, как и началась. Новая социальная сила, буржуазия нуждалась в иных порядках: требовалось территориально единое государство, на котором будут царить стабильность и строгий порядок. Гуманисты снова оказались не у дел. Запоздало они осознали, что слишком узко смотрели на проблему - исторические задачи, стоявшие перед ними, на самом деле, были гораздо шире. Нужно было раскрепостить крестьян - рынок нуждался в постоянном притоке свободных рабочих рук, пышная иерархия, обременительные налоги - обязательная десятина в пользу церкви - знали бы они, что в пользу капиталистического государства придется в 21 веке платить от 40 до 90% налогов!  Соподчинение Риму им тоже мешало, хотелось решать  проблемы здесь и сейчас, исходя из потребностей того же рынка. Развивающемуся производству нужна была наука, а, следовательно, нужна была и другая идеология. Так возник заказ на материализм. Книги, компас и порох произвели на общество такое действие, которого не оказывала ни одна форма власти. Открытие Америки сразу изменило представление о том, как устроена земля. Потребовалось и новое богословие. К счастью, много хорошего было и сохранялось в том мире от старинной демократии - в частности, свобода передвижения по всему лицу земли. Все ученые писали и говорили на одном языке - латыни. Прежде всего, требовалось восстановить античные тексты. Так филология стала первой наукой Возрождения, как в античности первой наукой стала философия, тогда же и возникшая. Человек становился полновластным хозяином земли. Франция эпохи Возрождения дала миру великую литературу, Италия и страны Северной Европы - живопись. Мощным потоком горной речки, обрушившейся на просторы долины, стал роман Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», этот признанный мировой шедевр раннего Возрождения. Сатирический философский роман крепко держал пальму первенства. Что в нем подкупает, так  это стремление сделать достоянием Франции всю мировую культуру прошлого. Тот факт, что роман постоянно редактировали на протяжении двадцати лет печатания, а это видно по тому, как изначальная мысль автора гибко следует идеологическим и другим изменениям эпохи Возрождения, отражая эволюцию гуманизма первой половины шестнадцатого века, как раз и говорит в пользу того, что текст корректировал скорее издатель, чем автор, для которого болезненно даже малейшее изменение первоначального текста. Тем интереснее сравнить с подлинной основой романа, ведь она была написана не позднее конца пятнадцатого века, так как «народную сказку» также как и стихи Вийона, печатают буквально с первых лет начала книгопечатания во Франции, т.е. с появления в Лионе печатного станка и первой типографии в 1489 году. Итак, что происходит в романе «Гаргантюа и Пантагрюэль, в этом плане? В первых книгах (1532-34гг.) молодость автора и эпохи бьёт ключом, всё в мажоре, короли-великаны легко побеждают врагов человечества, разумное, доброе, вечное дает пышные всходы и цветет пышным цветом. В последующих томах на арену выйдут сомнения и смятение духа в виде шута Панурга - сообразно духу середины шестнадцатого века, когда стало уже ясно, что корабль сменил курс и плывет в совсем иную гавань. Нарастает чувство трагизма от осознания своей ошибки. Если в первых двух книгах мир широк, и лучи света легко разгоняют тьму, то потом чувство уверенности в окончательной победе сменяется ощущением надвигающегося поражения. Шаг замедляется, это уже ходьба по болоту, по едва заметной в топкой трясине тропинке, хотя мир идей остается прежним. С конца тридцатых годов церковь, понукаемая  нуворишами, решительно разжигает костры - по всей Франции идет жестокая борьба с еретиками, Франциск I вдруг стал нетерпим к лютеранам по чисто политическим соображениям, объясняя, что новые религиозные секты более стремятся к разрушению государства, чем к назиданию душ, что было, в какой-то мере, правдой. Католическую церковь в её новых изводах больше волновала власть над всем миром, чем покой и благополучие Франции. Однако костры, заточение в тюрьмы и другие репрессивные меры имели прямо обратный эффект: они не только не укрепляли позиции католицизма, но ещё больше расшатывали устои государства. Даже папа Павел III был шокирован широтой и размахом борьбы властей с несогласными и призывал к сдержанности в деле истребления протестантов. Благородные умы Франции при виде всего этого бессмысленного безобразия впали в уныние, многие скрылись в эмиграции, чтобы сохранить свою жизнь. Ряды борцов поредели. Одни, самые упертые, не в силах приспосабливаться, сознательно идут на смерть во имя идеалов, другие, как, к примеру, Маргарита Наваррская, идут на сделку с властями, третьи погружаются в античную Аркадию, и там застывают без выхода в современность. Многие перестают говорить на французском языке, предпочитая латынь и греческий. Но так ли нов таков поворот дел? Отнюдь. Ровно тысячу лет назад философ Пиррон (IV век до н.э.) выступил в принципом невмешательства в мирскую жизнь, с отказом оценочных суждений о происходящем, и такой подход набирает новую силу в последующем веке. Это пассивный протест. Третья книга Рабле посвящена королеве Наваррской, написавшей в стиле Боккаччо веселую и озорную книгу «Гептамерон», но, поддавшись общим настроениям, впала в мистицизм и написала прямо противоположное произведение - «Зерцало грешной души». Рабле её за это строго осудил, равно как и церковников, назвав их собаками и «чертовыми капюшонами». (Если вспомним Франсуа Вийона, то ровно век назад он как раз у монахов-францисканцев находит спасение от надвигающегося разврата и всеобщего падения. Время стало другим, другими стали и монахи - тех, истинно верующих, подвижников, уничтожил пятнадцатый век, а новые, пришедшие на свободные места в шестнадцатом веке, больше разрушали церковь, чем укрепляли души прихожан.)  Но вот на авансцену выходит в третьей книге Панург, озорной шутник и большой негодник, однако, вместе с тем, он и мудрец, каких поискать. Итак, окружение молодого Пантагрюэля это компания философствующих гуляк, это близко к Фальстафу, комедийному персонажу Шекспира, хотя вряд ли эти идеи Шекспир позаимствовал именно у Рабле - английский принц Генри и французский принц Пантагрюэль  вместе со своими компаниями - просто близнецы-братья. Это более похоже на имевшийся общий первоисточник для обоих авторов, разделенных проливом Ла-Манш и пятюдесятью годами исторического времени, что не помешало им вскормиться общими идеями. Трусливый, хотя и очень начитанный Панург, как персонаж,  - это способ показать современную Рабле Францию с её колдунами, шутами, богословами, лжеучеными. Никто не дал такой полной картины времени, как автор романа «Гаргантюа и Пантагрюэль», что признавали все серьёзные исследователи. После смерти Рабле была напечатана пятая книга, под названием «Остров звонкий» из шестнадцати глав, и лишь через два года этот том вышел в полном виде. В Национальной библиотеке Парижа хранится рукописный текст этой книги, который датируется шестнадцатым столетием. Во всех трёх вариантах текста есть существенные расхождения, так что это только увеличивает сомнения в том, что эту книгу именно писал один человек, более похоже на то, что некий опорный текст, широко известных в узких кругах высокообразованных людей, переписывался с уклоном в особенности текущего времени. Это и объясняет значительные расхождения в этих трёх источниках. Эксперты считают, что по тексту также прошлась рука гугенота. Анатоль Франс говорил по поводу этого текста: «Узнаю местами на её страницах когти льва».  Итак, автор романа - ученейший человек, то же мы могли бы сказать и о Франсуа Вийоне, авторе бессмертного сборника стихов и баллад пятнадцатого века. Автор таинственно, хотя и шутливым тоном, наставляет читателя, что ему придется столкнуться с конспирологией, говоря современным языком, или герменевтикой (по-научному): « В книге моей вы обнаружите… некое, доступное только избранным учение, которое откроет вам величайшие таинства и великие тайны, касающиеся нашей религии, политики и домоводства». Вот что здесь надо искать среди смеха и шуток - это главное. Автор, очевидно, много думал о том, как устроен этот мир, как всё развивается и куда устремляется, именно поэтому роман и стал достоянием всего человечества, а не только французской литературы. Это, по выражению историка Мишле, энциклопедия жизни XVI века, но это и великий философский трактат, который помогает читателям сформировать свой ум и душу. Однако художественных достоинств, при наличии такой солидной «валидности», также никто не отменял.  Живущий на острове Жалком Постник, горе-человек, который купается на колокольнях и всё такое, это сатира на католическую церковь шестнадцатого века - в её откровенно женоненавистническом, пакостном облике. И она правит миром, по крайней мере, значительной его частью. Лозунг «раздавить гадину!» придумал не Вольтер, а Рабле. Вольтер лишь повторил за ним. В XVI веке католическая церковь представляла могущественный хозяйственно-политический организм, будучи крупнейшим землевладельцем (треть земли Франции была в собственности у церкви) и финансистом, её имущество тогда оценивалось  7 млрд. франков. В отличие от светских феодалов она имела ряд привилегий, что только усиливало её могущество. Церковь тогда успешно конкурировала с королем и феодалами в умении обогащаться. Жадность, невежество и распутство монахов и священников сделались притчей во языцех, писал епископ Жан де Монлюк, пытаясь пристыдить собратьев по вере. Народ в то время, в массе своей был очень религиозен, вера его была искренней и горячей, однако движении е под названием «реформация» глубоко всколыхнуло народные массы. Начались гражданские войны, целые страны встали в оппозицию друг к другу. На этом фоне неподобающее поведение служителей церкви особенно больно ранило сердца верующих. Гуманисты не были против религии, но они убедительно говорили о том, что католическая церковь далеко уклонилась от начального пути, и что сейчас она скорее действует по наущению дьявола, а не Бога. Так появились протестанты. И это движение уже ничто не могло остановить. Рабле,  в начале реформы церкви, был её горячим приверженцем, думая, что эта реформа - протест слабых против сильных. Но по ходу дела он изменил свою точку зрения - когда, после выхода книги Кальвина «Наставления в христианской вере» в 1536 году стало видно, что протестантская церковь ещё немилосерднее относится к мыслящему человеку, чем католики. Когда победившие в Женеве протестанты развернули такую зачистку своей территории от инакомыслия, каковая католикам и не снилась в самые жестокие времена, Рабле с отвращением отвернулся от тех и других, святош и лжепророков. Он вообще не хотел, чтобы к вере принуждали силой. Для атеизма тогда вообще не существовало почвы. Все были за веру, претензии были к религиозному исполнению. Наука была пока только кулуарной. Атеизм принесет Просвещение, однако Демокрит, Сократ, Платон и Лукреций успешно заложили его фундамент. Дух нигилизма пришёлся по душе новой знати, это стало признаком аристократизма мысли, даже Франциск I благоволил вольнодумцу Рабле - шутки типа «Сам Христос висел на виселице» и др. В четвертой книге Пантагрюэль рассказывает притчу о Физисе и Антифизисе. От Физис произошели Гармония и Крастота, а Антифизис родила Недомерка и Нескладу, а вместе с ними всё дурное и противоестественное на земле. Мысль простая - эта религия противодействует природе, что незаконно. Антифизис - это паписты и протестанты. Рабле мы бы сегодня назвали пантеистом (созвучно имени Пантагрюэль),  но Пана убили паписты. Отсюда сомнение - «может быть»… А вот остров Пушистых котов, аллегория суда, где коты отвратительны и ужасны. Страшным бичом французского суда была латынь - народ её не понимал, а судейство держало, таким образом, монополию на толкование законов, а это открывало широкое поле для злоупотреблений. С 1539 года судопроизводство уже велось на французском языке. Отсюда утверждение: «Законы наши - что паутина, в неё попадают мухи да мошки…». Народ в романе над ними смеется, от судей стошнило даже Люцифера. Через два века простачок-судья Рабле появится у Бомарше в «Женитьбе Фигаро». Время гуманистов это эпоха формирования в Европе национальных государств под эгидой единого правителя. Новый класс буржуа взыскует строго унитарного порядка. Франция объединяется в единый экономический организм, и это тоже очень болезненный процесс - шьют по живому. Местные пошлины никто не хочет отменять, что затрудняет торговлю. Людовик XI (1423-1483) огнем и мечом, чаще коварством и хитростью, сколачивал это единство. Но ещё хуже были разбойничьи набеги, бесчинства коников-рыцарей и феодалов, смыты и бунты в стране. «Намордник для дворянства» - книга, которую король рекомендовал лично для всех библиотек. Позиция Рабле - народы должны по доброй воле объединиться в одну семью - никакого принуждения здесь не может быть. Идея просвещенной монархии была близка его душе, хотя по духу он был демократ - в хорошем смысле. Народ в романе персонифицирован в образе Жана Зубодробителя, он монах, в духе самого Рабле. Современное разорившееся дворянство он осуждает и зло высмеивает, как абсолютно выродившееся и гнилое, но имеющее неуёмные претензии. Он отрицает разделение людей на сословия. Роман Рабле говорит нам о том, что мир устроен неправильно, но как прекрасна могла бы быть жить, если бы… Брату Жану поручено создать идеальное государство, как его видели гуманисты XVI века, все желали счастья человеку. Рабле видит корень зла в насилии, а должна господствовать добрая воля, потому что людей свободных и просвещенных сами природа награждает чувством позвать истину и порывом творить доброе для других людей. Обитатели Телема, идеального государства, счастливы, там нет нужды и принуждения. Работные дома чистые и светлые. У телемитов процветают искусства, науки, перед этой утопией меркнет даже суровый роман Томаса Мора. Научные, весьма точные  предсказания на уровне нашего времени - откуда они в книге Рабле? Люди станут как боги. Но что для этого нужно? Перестройка системы народного образования - это раз. Никаких догм и никакого вздора. Знания должны быть истинными. Процесс обучения должен идти не от схоластики, а от жизни и природы. Маски-шоу в романе Рабле вполне на уровне масок стихов и баллад Франсуа Вийона. Это один и тот же мир, по сути, и свойствам. Зачем он всё делает? Очевидно, в текстах зашифрована некая закрытая информация, которую прямым текстом невозможно было излагать. Но и единство содержания и формы также сказывается - а избранная форма повествования требует герменевтики. В смехе есть что-то от уродства. Смех это глупость, сказано в Экклезиасте. Но что такое смех Рабле? Для начал - что означает само слово «пантагрюэлизм», кроме как «жить в мире и радости». Это несокрушимое жизнелюбие вопреки всему, перед которым все преходящее бесславно. Это вера в то, что всё дурное в человеке и человечестве - временно. Однако он не хотел заостряться в вопросах религии - фразу про Христа, который «висел в воздухе», он потом изъял из текста, сказав, что это издатели нахулиганили. Искусство смеяться над врагом без ненависти и гнева - великое искусство, Рабле им владел. «Пантагрюэль» Рабле, переводя с греческого, толкует как «Жаждущий всего», хотя можно было бы перевести и с французского как «Бог природы (Пан) - Главный Бог», считая природу несомненно божественной. Роман целиком построен на развитии идей, а не сюжета или характеров, сейчас так никто не пишет. Идеи обречены в разные формы смеха - смешное в шарже вызывает симпатию, в карикатуре - отвращение и презрение. Король-Великан это дружеский шарж, его истоки в народном творчестве. Точность в деталях - тоже сатирический прием (подробные отчеты о еде, о добре как имуществе и др.) Интимный мир автора создает настоящую симфонию, её нужно ощутить и прочувствовать в переживании, а не только услышать. Все грани символики не уместить в томе, равном пяти книгам романа. Но автор «Пантагрюэля и Гаргантюа» также и создатель литературного французского языка.  Французский всех времен и провинций, вместе с иностранными оборотами здесь гармонично слит воедино, как, впрочем, и у Франсуа Вийона в стихах и балладах. Он любил слова, любовался ими, боготворил слова, а писал играючи, так считал Анатоль Франс. Бальзак признавал Рабле «нашим общим учителем». Но его очень трудно переводить на современный французские и на иностранные языки, (да и Вийона не легче). Чтобы правильно переводить такие произведения, надо знать в совершенстве всё богатство своего родного языка. Автор бессмертного романа верил, что звезды на небе существуют не только для больших господ, тем самым ни в грош не ставя материальное богатство, хотя и желал бы видеть всех людей богатыми, не знающими нужды. Но здесь богатство лишь средство средство исправления несправедливости жизни, но не основа счастья человека.
   Итак, бурлекскнй роман был дописан примерно в начале 70-х 15 века, имел хождение в виде тоненькой книжицы, продававшеся на ярмарках, а сам Виион, благополучно присутствовал в этом мире, под именами проповедника, поэта и ученого гуманиста Виллановануса (Симона де Вильён), умершего как раз в 1530 году, которое он себе взял в 1495 году, удалившись от мира и живя в монастыре под покровительством друга - настоятеля этого монастыря)  плоть до 1530 года, указывая на следующий год, как год собственного 100 летнего юбилея и выхода полного текста первой книги романа, доработаной и расширенной, в виду большого успеха "базарной" книжечки, его воспитанником или сыном, приемным или родным, Франсуа Рабле, ( это имя появилось, как псевдоним, означающий - "доработка", как раз в 1494 году), однако в 1531 году что-то не заладилось у издателя, или, скорее, автор умер, но вышла сначала книга 2 в 1632 году, а затем уже, в 1634 вышла и первая книга, к тому времени автора уже не было на свете. Анаграмма имени Франсуа Вильен и дает нам имя псевдоним, которым подписаны первые две части - Алькофрибас Назье ( при чтение короткого слова надо учесть взаимозаменяемость и беглость согласных З=Т=Ф=В и Н=Л(сравните произношение и историческое правописание (АTHENA=АФИНА). Кроме того, слово "назон" или французский вариант "назье" по латыни означает "носатый", а если вспомнить указания в романе о том, чт о большой нос это признак ума и благородного происхождения, то  судьба Франсуа Носатого ( а тут ещё нобель=шнобель приходимт на ум), равно как и позднейшего, через век, поэта со схожей судьбой и слогом Сирано де Бержерака, который носил уже дворянское имя, но прозвище-то у него было тоже - Носатый!!!, что в наше время ошибочно понимают как "нос Буратино", упомянем к месту и гоголевский "Нос" - странное существо,  которое живет отдельно от человека). В этой глубоко зашифрованной книге всё со смыслом и ничего просто так. К примеру в книге 3, в начале главы ХХI идет речь благородном рыцаре Гийоме дю Бюлле, вице-короле Пьемонта, сеньоре де Ланже (а ведь Вийон также носил имя Лож, скончавемся на руках у Франсуа Рабле в 1543 году по римскому календарю в весьма преклонных годах, и тут же, который обладал даром пророчества, и в следующей фразе уже упоминается некто Котанмордан, поэт, женатый вторым браком на Сифилитии, и он сейчас, в момент повествования, при смерти, т.е. дело происходит явно до 1543 года,
и вот этот поэт проживает недалеко от сеньора Ланжа, под Вилломером, и вот этот поэт по просьбе Панурга предсказывает ему судьбу. Стихотворение, проичтанное им в жанре предсказания - это по стилю и содержанию это и парафраз "Истин напротив", и "Я знаю всё - я сам себя не знаю". Ошибиться невозможно. Так что гораздо больше оснований утверждать, что, следуя материалам и стилю романа "Гаргантюа и Пантагрюэль", где две руки ситаются со всей очевидностью, и одна из них - явно рука Виллона, вторая же принадлежит его любящему, старательному ученику, но не более того, который дополнил, прояснил, расталдычил текст короткой книжечки, написаной стремительной, энергичной и бесконечно талантливой рукой Вийона, или Виллона, как писали и произносили раньше.
    Посмотрим же, насколько близки эти два произведения - «роман «Пантагрюэль и Гаргантюа» и бурлескный роман «Запах дьявола» Франсуа Вийона, который считается безнадежно утраченным.


продолжение ЗаД 10=37 со с 95.

Глава 12. Мне пришло на ум спрятать несколько сальностей в масло, так хранят снег и лед, или хотя бы в чистую солому, но Панта сказал, что глупо беречь то, в чем никогда не бывает недостатка - уж чего-чего, а соленых и сальных словец у добрых пантагрюэлистов всегда запасено предостаточно. В завершение веселья Панург пожелал прямо здесь, не сходя с места, услыхать слово Божественной бутылки, что и свершилось... В тот же вечер они высадились на острове, весьма необычном. Прибрежная часть его была скалиста и камениста,  неприступна и бесплодна, однако, преодолев трудности подъема, друзья наши обнаружили, что гора эта очень живописна, плодородна и даже целебна, Панта высказал предположение, что это и есть сама обитель Добродетели, описанная Гесиодом, и с этим трудно не согласится. Правил островом  мессер Гастер, первый в мире магистр всех наук. Кто-то думает, что это огонь, или же Меркурий, но нет, это был именно Гастер. Именно с ним уживалась Нужда, именуемая бедностью, мать девяти муз, у которой от изобилия Пора родился Амур.  Гастера надо ублажать, почитать и задабривать, ибо он строг и зол, жесток и непреклонен. И если молчаливый царь Гарпократ (по греч. Сигалион), был безуст, так же точно Гастер родился безухим, подобно безухой статуе Юпитере на Крите. Изъясняется он только знаками. Однако Гастер отблагодарил людей за их послушание: он изобрел науки, искусства, ремесла и все орудия, даже диких зверей он обучает искусствам, в коих им отказала природа. Воронов, попугаев, скворцов он превращает в поэтов, кукушек и сорок - в поэтесс, и всё это ради утробы!  При дворе этого великого правителя Пантагрюэль заметил две породы людей, слишком уж докучливых и подобострастных, и возымел к ним отвращение. Это были энгастримифы и гастролатры. Софокл называл их стерномантами. То были ведуны, колдуны, лгуны, и прочие болтуны, отвечавшие на вопросы не ртом, а животом. Как скоро Панта увидел эту жертвоприносящую сволочь  и многоразличие жертвоприношений, то пришел в негодование и уже совсем было собрался уходить, но Эпистемон уговорил подождать. Гастер питался хлебом, и потому хранил в своих крепостях большие запасы зерна,  по этот хлеб был весь потравлен внутренним врагом - вышеупомянутыми стерномантами. Наши друзья поспешили удалиться с этого острова и прибыли на другой день к островуХанев. Однако из-за того, что море заштилило, причалить к нему мы так и не смогли. Панта с греческим текстом Гелиодора валялся на циновке, с книгой он засыпал скорее, чем без неё, Брат Жан обосновался в камбузе и по точке восхода вертелов и по гороскопу фрикассе определял который час, Панург пускал пузыри, а Гимнаст мастерил зубочистки. Понократ бредил во сне, щекотал себя под мышками и расчесывал волосы пальцем. Когда Брат Жан нарушил молчание, царившее на палубе, и спросил, как можно в штиль поднять погоду, Панург тот час оживился и тоже поставил вопрос ребром: есть ли  средство от злости? Как держать в равновесии собственное пузо, чтобы оно не раскачивалось? Эпистемона интересовало: как помочиться, если неохота. Можно ли спать по-собачьи человеку? Ну и всё в том же духе. Собачий сон - это сон в жару натощак. Панта также выразил удивление: что за странные люди живут на этом острове? До сих пор никто не выбежал на берег. Когда же Панург высказал предположение, что это остров молодых отшельников, Панта ответил, что из молодых отшельников выходят отменные черти в возрасте, иначе бы этот остров давно бы обезлюдел. И тут он, кстати, вспомнил ответ Диогена, когда, в котором  часу следует питаться: богатому - когда захочет есть, бедному - когда есть, что съесть. А поскольку погода все не поднималась, они продолжали обедать до самого вечера. Брат Жан во время десерта поинтересовался: к какому виду ядовитых животных можно отнести будущую жену Панурга, ибо от злых жен средство ещё не найдено?  За что его будущий жених тут же назвал «блудливым монашком».  Однако тут подул долгожданный ветер, паруса наполнились и корабль резво побежал по волнам. Однако Панург всё продожал чертыхаться по поводу Брата Жана - «черт в монахах», «психованный монах в чертях», «воображала, думает, что вокруг все такие же монахи», на что Брат Жан посоветовал ему «смело лезть под гостеприимную юбку Прозерпины», и все сошли на берег, и в ту же секунду Панург исчез - он спрятался в трюм, потому что у него было дурное предчувствие на почве переедания. Панта также признался, что у него от злых предчувствий щемит сердце. Едва наши друзья скрылись из виду, Панург вылетел пулей из трюма, будто он был угорелый козел, в сорочке и одном чулке, в руках у него был огромный кот, которого он крепко держал за шиворот. Кот же, в свою очередь, вцепился во второй чулок Панугра. Он стал Брата Жана, крича на всё море: «Отец мой духовный! У чертей нынче свадьба!» Брат Жан, услыхав сей душераздирающий крик, тут же вернулся на судно и ощутил ужасный запах, который исходил от штанов Панурга.  Причина была очевидна. Под внезапным действием страха сфинктер дал слабину. Да что тут Панург! Вот возьмем пример непосредственно из жизни Виллона, когда тот прибыл к английскому королю Эдуарду V после изгнания из Парижа. Король оказывал ему полное доверие, ходил за ним по пятам и даже в клозет брал его с собой. Желая похвастаться и вызвать ещё большее расположение изгнанника, он однажды показал Виллону герб Франции, который висел там как раз напротив стульчака. Дескать, самое ему там место. На что Виллон ответил: «О да, сир! Самое то! В предвидении того, ваше Величество, что желудок ваш может стать тугим с возрастом, очень правильным было решение повесить герб Франции как раз перед стульчаком. Ведь как только вы на него посмотрите, на вас такой страх нападет, что все дела со стулом тут же наладятся и стул случится сам собой, безо всяких усилий с вашей стороны. Какой же вы мудрый человек, однако, сир! А представьте себе, что вы герб Франции повесили бы в тронном зале? Какая вонь была бы там во время торжественных приемов! Задники штанов ваших высоких гостей тот час же превратились бы в урыльники!». Рассказывая эту историю из жизни мэтра Франсуа Вийона, Брат Жан старательно закрывал нос платком. Однако с пойманным в трюме котом надо было что-то делать, хотя и непонятно - что. Панург же крепко держался той версии, что он случайно сел в чан с  гиберийским шафраном.
Глава 13. Мечты услышать глас Божественной Бутылки не покидали страдальца. Это было очень важно, ибо именно сейчас, когда все не переставали повторять одно и то же: мир перестал быть глупым, т.е. fat, это, конечно же, в переносном смысле, т.к. ни пресным, ни бесцветным, на самом деле прежний мир не был: цветы имели различную окраску, и радуга тоже, ну а рожи пьяньчужек и тогда были такими же красными, как и свёкла. Тем не менее, все в один голос твердили, что розового и голубого стало много больше. Одна так сказать, значит, не сказать ничего. Ведь надо же ещё ответить на целый ряд сопутствующих вопросов: каковы суть обстоятельства, в силу которых он был глуп, сколь многочисленны обстоятельства, в силу которых он поумнел, почему он был глуп, почему сейчас поумнел, в чем именно была его прежняя глупость, и в чем, наконец, его нынешнее поумнение, кто повинен в его прежней глупости, и кто тот добродетель, благодаря которому мир стал умён, почему именно теперь началась его умность, почему именно сейчас, а не позднее, пришел конец его глупости, какое зло сопряжено с его прежней глупостью и какое благо сулит нам его теперешняя мудрость, что станется с его былой глупостью, что сулит на будущее теперешняя мудрость????????????????????????? Давайте же решим эту задачку всем поумневшим миром, одному мне не под силу, это всё равно, что держать волка за уши. А если же откажетесь, то я раскаюсь, да уже и сейчас раскаялся, что вообще предложил её вам.  Однако приведу стихи из Прелатской волынки.
Тот юбилейный год, когда побриться решатся все, на единицу тридцать
Превысит. Какое непочтенье!  Казался глупым мир. Но по прочтенье
Трактатов тотчас поумнеет он. И как цветок, который устрашен
Был в дни весны, сумеет вновь раскрыться.
В толк взяли? Слова туманны и расплывчаты, изречения скоттичны и лаконичны. Можно посчитать, что после 1550 года с наступлением весны  мир уже никто глупым не назовет. Все глупцы, коих число (по Соломону) бесконечно, перемрут от ярости, глупость во всех её видах исчезнет, а между тем, все её разновидности, как утверждает Авиценна, также бесконечны. И если в лютую зиму её тянуло к центру в кучу малу, то к весне она снова разбредалась по периферии и цвела там пышным цветом до следующих холодов. Когда мир поумнее, бобовому цвету нечего будет бояться весны, то есть постов,  а вы уж, поди, со стаканом в руке льёте горькие слезы, заранее впадая в уныние? И никто не станет читать Горация или Пифагора, книги же все погибнут, зачем они умным? Ведь их читают только дураки, в надежде поумнеть. Их место заступили бобы в стручках, то есть веселые и плодоносные книги, полные пантагрюэлизма, радости жизни, иными словами. Так что прокашляйтесь разика два и выпейте залпом 9 стаканов, ибо в преддверии юбилейного года вы уже достаточно начитаны, чтобы слыть умными и даже мудрыми,  виноград же нынче уродился на славу и ростовщики вешаются один за другим от злобы и недополучения сверхприбыли от кредитов. Они теперь и даром не нужны. Если погода простоит ещё какое-то время, то можно будет неплохо заработать на веревках,  я же не такой дурак, чтобы раздавать  веревки бесплатно всякому, кто решит повеситься сам, дабы избежать платной услуги палача. А, дабы как можно больше людей приобщилось к воцаряющейся ныне мудрости, к бобам, то есть моим веселым книжкам, а с глупостью разобщилось и забросило читать философов, прошу вас всех немедля стереть со своих кружек символ старого философа с толстыми ляжками, воспрещавшего употреблять в пищу бобы, то есть мои книги, по той же причине, почему иные лекари воспрещают больным есть крылышко куропатки или гузку рябчика, то есть, приберегая всё это такое вкусное и аппетитное лично для себя самого. Примеру философов последовали иные капюшонцы, они также воспретили бобы, то есть мои книги, эти основопожники их монашеского чревоугодия, сидя за столом, плевали на самый лакомые куски, чтобы на них никто не позарился. Вот да какой степени эта паршивая сопливая, червивая, вшивая ханжатина ненавидит мои книжки, веселые и озорные, и в подлости своей на них тайно и явно плюёт. И хотя мы теперь имеем возможность читать на нашем родном галльском языке, множество превосходных творений, хотя от века лицемерия и готики уцелело немногое, однако ж они предпочитают, по старой пословице, гоготать по-гусиному, нежели сойти за немых, они  согласны на роль мужлана с громким голосом, нежели молча стоять в толпе новых благородных лиц и ставить уши торчком. Так что я двигаю свою диогенову бочку дальше, чтобы вы потом не говорили, что я пренебрегаю великими примерами. Перед глазами у меня неисчислимая вереница поэтов и ораторов галльских, их творения всегда были полны благородства: долгое время проучившись на горе Парнас в школе Аполлона, когда им не возборонялось черпать целыми кубками из Конского источника, ныне они несут к вечно строящемуся зданию языка нашего только паросский мрамор,  алебастр, порфир и королевский  цемент, толкуют лишь о великих делах, о материях недоступных простому разуму, выражаются витиевато и кудревато, а также струенектарно. Подражайте им в строительстве вышеозначенного храма их свойством, если у вас получится, ну а я подражать им не смею, ибо не коринфянин. Я же стану прислуживать каменщикам, и хотя товарищем мне их не быть, зато они приобретут во мне хорошего слушателя, что тоже немало. А те, кто умирает от страха перед каждым честным словом, либо завистничает моему неумирающему таланту, так идите скорее вешаться, но только сами выбирайте дерево, веревочка же для вас всегда найдется. И это будет лучше, чем тайно на своих гнусных собраниях пересказывать мои веселые книги другим пройдохвостам и сквернавцам, тем самым присваивая себе и мою законную славу - по примеру Александра Македонсткого, пересказавшего от себя всю премудрость Аристота, и его за это нарекли Великим! Ну, так вот вам ещё одна корзиночка свеженьких бобов, а в свободное от питья время всем вам советую, пройдетесь по книжным лавкам и базарам и где найдете, там и скупайте впрок мои книжки, это будет надежнее, чем покупать вонючие, горючие акции. К следующему прилету ласточек ещё что-нибудь  вкусненькое подкину. 
   Итак, продолжаем: наши друзья, пока мы тут болтали, прибыли на остров Звонкий, тут звенело так, как в большие праздники в Париже или других боголюбивых местах, можно было подумать, что звенят додонские бубенцы на волшебной птице-тройке, которая всё мчится и мчится черт знает куда. Панта высказал предположение, что таким способом хотят водворить на место пчелиный рой, а потому бьют во всё, что попало, лишь бы звенело,  включая и кимвалы корибантские  праматери божьей Кибелы. Подойдя поближе, он стали различать также и пение людей. Навстречу им попался низенький такой отшельник. Панта спросил у него, почему у них вечный пост? Иначе зачем бы всё время звонили колокола. Тут Брат Жан ответил, что здесь, похоже, знают только три времени - прошедшее, настоящее и будущее, четвертое же время так. Сбоку припека. Эпистемон, чтобы не обидеть  отшельника, вежливо пояснил: «Это аорист, превратившийся из греческого и латинского прошедшего, весьма совершенного, в наше смутное время. Короче, слепой сказал: «Посмотрим». Такое вот здесь времена». Отшельник уточнил: время сейчас роковое. А кто не согласен, тот еретик. Костер ярким пламенем горит всегда. Панург, однако, возразил: «Когда я на море, то гораздо больше боюсь промокнуть, чем перегреться». Однако поститься ещё раз он не хотел, так как опасался, что бастионы его тела рухнут от истощения. Так что пост наш оказался страшным и ужасным: первый день мы постились через пень-колоду, второй - спустя рукава, третий - во всю мочь, четвертый - почем зря. Когда же пост закончился, отшельник дал нам письмо к великому мэтру Эдитусу, то есть, говоря по простому, к пономарю Храма, Панта сразу же переименовал его в Антитуса, педанта и долдона. Он нас славно накормил, а затем показал на остров, рассказав историю его народонаселения: ранее здесь жили ситицианы, то есть горожане, но потом природа превратила их в птиц (всё же меняется со временем), птицы получились большие, приятные в обращении, очень похожие на французов, пили и ели они, как люди, испражнялись, спали, совокуплялись также, так что даже могло, на первый взгляд, показаться, что это обычные люди, однако это было не так, и не принадлежали они ни к мирянам, ни к белому духовенству. Оперение их так же заставило нас призадуматься: белые, черные, серые, в полоску, красное с голубым, и всё такое разнообразное. Старичков назвали так: иконцы, аббатцы, епископцы, и единственный в своём роде папец. Самки назывались аналогично - папица… Но, как к пчелам залетают трутни, так и к ним, этим веселым существам, каждую пятую луну залетают ханжецы вот уже 300 лет подряд. Они и загадили весь остров до основания. Я пожалел, что с нами нет Геркулеса, а Брат Жан с таким люботытством всё обозревал, что под конец совсем обалдел. Мы тут же заинтересовались, почему папец только один - при всём имеющемся здесь разнообразии. Он ответил: такого фатальное предопределение светил. Когда-то очень давно природа произвела сразу двух папцов, и что из этого вышло? Птицы стали грабить друг друга, выдергивать перья из хвостов, все самые шумные птицы разделись на две партии и злобно противостояли друг другу под заменами своего личного папца. Часть птиц молчали, как рыбы, и в колокол никто не звонил вотще. Расколу и ереси этой пришел только тогда конец, когда скончался один из папцов, и плюрализм вновь свелся к единству. Невдалеке от них сидела кучка птиц с опереньем цвета копченых сельдей. Они тоже пели, когда звонили колокола, но только хрипло и противно. Это была новая разновидность ханжецов. Скоро из Африки ожидалась ещё и капуцинцы, самые тощие и жуткие из всех ханжецов, на что Панта изрек, что это вообще в африканской традиции - производить чудовищ. Ещё одно. Все птицы были перелетными. Родители их сбрасывают сюда, когда не хотят сами заботиться о своих выродках. Но и птички эти денно и нощно проклинают своих родных и близких. Однако уходят отсюда редко, хотя в прошлом как раз году был случай, когда целая стая, побросав оперенья в крапиву, снялась и улетела на материк. Панта спросил также, откуда у птиц еда, ведь они сами ничего не сеют и не пашут. Пономарь ответил, что шлют им провиант и одежду со всего света. Панург обрадовался и сказал, что и он не прочь пожить какое-то время птицей, тем более, что тут есть такие премиленькие пташки, что согрешить с каждой хотя бы разочка два одно удовольствие. Но вот наконец пришел конец дармовому бражничанью, и они подняли бизань-мачту и отправились к Острову железных дел, там было очень дико и пустынно. Зато на всех деревьях висели топоры, лопаты, серпы, заступы, кирки и ещё много всякой всячины того же рода. Тряхни дерево, и всё, что тебе надо, упадет, как спелая груша, к твоим ногам. Молодой инструментарий дружно подрастал у подножья деревьев. Правда, все на свете хотя бы раз ошибаются, кроме бога, конечно. Натура не исключение, раз она произвела таких чудовищ. Древко алебарды, приобретя лезвие косы в результате какой-то зловредной мутации, стало похоже на гермафродита. Ладно, косец и такой уродине будет рад, раз это на халяву. Возвратившись на корабль, мы, однако заметили: какие-то люди за каким-то кустом что-то такое чем-то таким зачем-то обрабатывают…. Вот прошло ещё три дня, и мы прибыли к острову Плутней. Это был точный слепок Фонтенбло: земля такая тощая, что все её кости в виде скал отовсюду торчат наружу. Все утесы имели шестигранную форму. Это место мировых рекордов по кораблекрушениям. Перед отбытием мы накупили шляп и шапок у местных торговцев, не думаю, что мы хоть что-то за них выручим, но ещё больше прогадает тот, кто их купит. Очень жаль, что в своём дальнейшем путешествии мы не прошли мимо, а ведь хотели, мимо острова Застенка, где по приказу Цапцарапа нас всех арестовали и бросили в темницу. Это было эргергцовтсво Пушистых Котов. Причина была смешная, кто-то из наших дал пару зуботычин одному из этих усатых рож. А они же такие все белые и пушистые, их трогать не моги ни под каким видом! А разве такое бывает на белом свете, чтоб кота не пнуть, не поддать с ноги, особенно белого и пушистого ябедника? Чем они так отвратительны? Да хотя бы тем, что питаются малыми детками. И едят на мраморе. Точно на таком же, как в зале заседаний Парижского суда на мраморном столе. Эти пушистые негодяи мнят себя большими доками в праве. Шерсть у них, однако,  растет внутрь, так что не очень-то погладишь по спинке, хотя на шеях носят воротники из горностая. Когти же у них, как скребки, и никогда не ломаются. На головах у них колпаки с гульфиками. Вот страхолюдство!  Порок они зовут добродетелью, злобу - добротой, измена зовется верностью, кража - щедростью. Не верите, проверьте: гляньте в их ясли, они устроены ниже кормушек, там, кроме кучи нераскрытых дел, ещё много сложенных вчетверо человеческих судеб. И если на мир обрушится землетрясение, пожар, ураган или цунами, то не ссылайтесь на: неблагоприятное расположение планет, злоупотребления римской курии, тиранию царей, путаные мысли еретиков, лжепророков, костоправов и аптекарей, торгующих фальшивыми лекарствами, всё это объясняется лишь одной причиной - злобой и алчностью, которая исходит от Пушистых Котов. Однако люди об этом так же мал знают, как и об еврейской Каббале, вот почему этих Пушистиков ненавидят, борются с ними, карают народным гневом совсем не так, как следовало бы. Но если когда-нибудь их выведут всё-таки на чистую воду перед всем миром, то не найдется такого красноречия, чтобы их оправдало или защитило. Сжечь живьем всю эту ораву - и то будет мало. Однако им всё время повышают зарплату и велят называть - «Ваша Белая Пушистость». Пока с неба не упадет шаровая молния и не испепелит всю их коллегию, как вторых титанов, раз уж в мире вот-вот народится это новое зло от всеобщего очерствления сердец. Вон, вон отсюда! Однако сбежать на корабль наши друзья не смогли - дверь темницы уже захлопнулась.  Но вот настал Судный День. За сидением эрггерцога Цапцарапа красовалась зловещая старуха в очках - это была их богиня правосудия. У самого Цапцарапа лапы были по коленный сустав в крови, друзьям же нашим было велено сесть на скамью подсудимых. Как скоро они сели, Цапцарап, в окружении Пушистых сволочей тут же принялся отвратительно мяукать. Мало, мало… Сало, сало… Что наверное означало: говорите! Начал Панург, он изложил свою историю поэтично-аллегорично:
Какая-то блондинка, без мужчины, зачал ребенка, родила без муки,
Похожего на эфиопа сына, Хоть, издавая яростные звуки,
Прогрыз он ей, как юные гадюки, весь правый бок, пред тем, как в новый мир явиться.
Пушистые Коты дружно зашипели и потребовали быть «ближе к делу». Тогда Брат Жан назвал Цапцарапа «чертом в юбке», сказав, что не может человек объяснить другим то, о чем сам не имеет представления. А врать они, порядочные люди, вообще не умеют и не хотят. В завершение своей подсудной речи он назвал Цацарапа бесом, архибесом и даже пантобесом за то, что он хочет женить якобы монаха, а это уже впадение в ересь однозначно, что особенно задело ханжеское самолюбие Пушистых сволочей. Цапцарап поклялся, что никто ещё не уходил и не уйдет из зала суда, не оставив здесь клок своей шерсти или даже всю шкуру. Тут Брат Жан подумал, что лучше всё-таки будет им сразу что-то дать, и не ждать ухудшения ситуации. Панург с готовностью швырнул им кошелек, набитый золотыми. Судейские крючки тут же полезли на глаза - чтобы и им не забыли что-либо кинуть на лапу, ведь они тоже никогда не забывают о вине, в любую погоду и во всякую пору. На счастье наших друзей в гавань в этот самый момент прибыла целая флотилия, все корабли были гружены дичью, ну и ещё какое-то количество штук бархата, атласа и шелка там было. Всё это предназначалось Пушистым Котам по разряду взяток. Брат Жан, выскакивая в окно, изрёк, подняв палец к небу: «Взявший взятку от взятки и погибнет». Отцы нынешних Пушистых Котов сожрали всех добрых дворян, которые посвящали свой досуг соколиной и псовой охоте, дабы закалить себя для войны, из охоты, как из троянского коня, вышли все доблестные полководцы. Души этих дворян после смерти тела переселились в кабанов, косуль, лосей, оленей.. Однако Пушистые Коты не довольствовались тем, что разрушили и разорили замки дворян, уничтожили их доходы и барыши, они ещё посягнули и на душу и кровь покойных дворян,  так что другого выхода нет, как немедленно их коррумпировать, то есть дать этим бешеным Котам взятку, тем более, что завтра им представится удобный случай - Цапцарап как раз выдает свою дочь за жирнейшего Препушистого Котищу. Решено: забрать у путешественников все их припасы, заплатив им по совести, а потом вернуться в Застенок и обчистить всех этих чертей в пушистом обличье под ноль. Однако Панург тут же стал блеять про свою трусливую породу. Брат Жан, поклявшись своей рясой, твердо стоял на том, что им надо непременно совершить подвиг геройского свойства, иначе это не путешествие, а какая-то фигня. Самый верный способ совершить геройство в данных условиях это побить и ограбить Пушистых Котов. А вера в то, что Котов побить можно, зиждилась на том факте, что они смирно снесли все высказанные им в глаза оскорбления. Однако я предупредил наших друзей, что дело здесь особое: словесные оскорбления мало трогают этих бестий, их волнует только одно - звон монет в сумке подсудимого. Панург стал рассказывать про своё неизлечимое бешенство, которое дает ему самоотвод от участия в операции побиения и ограбления Пушистых Котов: он был взбешен по трем причинам - во-первых, потому что был взбешен, во-вторых, потому что был взбешен, в-третьих, потому что был взбешен. И вот. Возвращаться в Застенок он никак не может. В порту их встретили судейские крючки в полном составе и поклялись, грызя землю, что не выпустят их из гавани, пока те не отблагодарят их как полагается. Тут Брат Жан пнул Панурга - зачем тот швырнул кошелек Пушистым Котам, теперь они повадятся за ними таскатся повсеместно и будут клянчить монетку. Панург сказал, что его смутил жест Цапцарапа, который всё время открывал свою бархатную сумку и приговаривал: «Надо ж- дать! Надо ж- дать!» А что ждать, когда уже сил нет терпеть?» Судейские крючки по-прежнему клянчили монетку, тогда Брат Жан взял свой меч и свято поклялся их всех поубивать на месте, и исполнил бы своё обетование, если бы крючки не понеслись со всех ног куда глаза глядят, будто с цепи сорвались. Уплыть из гавани, однако, не получилось, потому большая часть команды прочно застряла в кабаке,  пришлось идти их вызволять. Наших друзей встретила кабатчица в окружении трех свидетелей: судебный разоритель (исполнитель, то бишь) и два помощника судьи, большие его друзья. Брат Жан, выслушав судейскую коллегию,  вынул меч и взмахнул им. Выездная сессия судейской коллегии мигом испарилась. Однако едва корабль отплыл из гавани, но тут поднялся такой сирокко, что они снова едва не оказались в лапах у Пушистых Котов. Юнга же, с высоты фок-мачты, видел логово Цапцарапа с большим разрешением. Панург затрясся всем телом и стал требовать «развернуть оглобли» в сторону моря, невзирая на сирокко. В результате всё решил ветер, он пригнал их к острову Апедевтов, то есть невежд, так по совпадению называли Счетную палату, ведавшую королевскими финансами во Франции. Скалистая местность острова была колонией Прокурации, и называлась она Реестр. Местные жители не имели ни посуды, н котелков, у них были только чернильницы и  свитки, те ответили просто - они стригут (или срезают) кошельки у клиентов. Оказавшись на острове невежд, или апедевтов, они попали в огромный давильный пресс, внутри которого присутствовали все виды пыточных приспособлений, какие только есть на этом и том свете. В большом прессе заседали господа начальники, 25 заплечных дел мастеров, и руки у них с журавлиную ногу, под пресс клали ягодки, из них выдавливался золотистый сок. Под пресс клали также замки, парки, леса, поля и горы. Отдельно лежали саженцы: общий ряд и частный. Были среди них саженцы мелких расходов, пожертвований, дарений и т.д. Всё здесь руководствовалось невежеством: на все вопросы был один ответ - так угодно господам начальникам. Виноградная мезга, многократно пропущенная через пресс давала неплохих инспекторов. Брат Жан с отвращением признался, что таких негодяев отродяся не видывал. Тут появился в виду их зрения некий гермафродит в очках, за которыми его самого не было видно, к тому же, весь в цепях, его звал Ревизор. Брат Жан, поклявшись святыми яичками папы, что это плясун под чужую дудку. И ещё: Пушистые Коты всегда очень на них злы. Оттуда также надо было поскорее делать ноги, и они устремились по ветру в сторону острова Раздутого на самых раздутых парусах. Островитяне с виду показались не врагами бутылки, к тому же, безумными чревоугодниками. Их животы лопались от жира, они выпускали себе избыток жира, вспарывая кожу на пузе, умирали они, чаще всего, оттого, что брюшина выдерживала давления кишок и они, как днище из плохой бочки, в конце концов, вываливались наружу. Панург им предложил стягивать брюхо толстым ремнем, или хотя бы обручами, тогда живот не смог бы так легко обжирнуться. В этот момент, при этих словах треснул могучий дуб напротив, однако, как тут же выяснилось, дуб тут был ни причем, это последний раз испустил ветры скончавшийся от обжорства трактирщик. Подул легкий зефир, и друзья наши поплыли дальше, небо было ясным и спокойным, однако внезапно закрутился вихрь и  надолго. Подняв паруса на бизани, корабль двинулся сквозь него, налетевший шквал помог этому замыслу. Вскоре они оказались по ту сторону непогоды. Однако попали из огня да в полымя: избежав Харибды, впилились в Сциллу,  иными словами, корабль сел на мель, и все впали в уныние, и только Брат Жан видел над реей Кастора. Тут мимо них проплыл груженый барабанами корабль, на палубе прогуливались певцы, поэты и астрологи, не считая музыкантов. Среди публики был и мой многоопытный приятель Анри Котираль, я сказал ему: «Вы всё на свете умеете делать, включая хорошую погоду и маленьких детей, отчего бы вам не взять наш корабль за нос и не сдвинуть его с мели? «Сей же час, - сказал Анри, и 532 тысячи барабанов с выбитыми днищами были привязаны друг к другу и к шканцам, а нос корабля оказался привязанным к корме. Снять его с мели удалось одним рывком. Не желая быть должными, мы поделись с ним запасом колбас, сосисок и вина, но тут случилось несчастье - налетели два физатера и вылили на них столько жидкости, что заполнили все барабаны, и даже пролились в штаны пассажиров. Что было дальше, трудно сказать, первый же порыв ветра унес нас далеко от этого злосчастного места… и принес к острову, на котором располагалось королевство Квинтэссенции, именуемое Энтелехией, по поводу названия которого до сих спорят и на востоке, и на западе. Но это (интеллигенция в нашем быту) понятие означает всего лишь деятельность, имеющую причину в самой себе. Вот никто и ничто человека не заставляет делать то и это, но он берет и делает, потому что считает себя энтелехентом. Сначала наших друзей озадачило то, что арсенал охраняло несметное войско. Патруль тут же от отобрал у нас оружие и грозно спросил: «Куда направляемся и вообще - кто такие?» Панург выступил вперед и начал беседу: «Да мы тут вот… ну это… из Турени значит, Следовательно, из Франции…Мы снедаемы желанием, все как есть, припасть к стопам королевы  вашей Квинтэссенции…Мы давно мечтали посетить славную Энтелехию!» Патруль тут же напрягся и задал каверзный вопрос: «Ещё раз - как вы произносите слово Энтелехия? Не путаете ли вы его со словом Энделехия (непрерывность)?» Панург тут же запричитал в том духе что мы люди простые, дурашливые, не обессудьте, если что не так, зато сердца у нас чистые, как праздничная скатерть. Патруль ответил доброжелательно, что из Турени тут валом валят каждый день, и все ребята что надо, произносят пароль  верно, а вот из других провинций чистые увальни, путаются только так. Хуже всех с произношением у шотландцев. И ещё по каждому поводу препираются. А почему? Потому что у вас у всех там очень много свободного времени, вот вы и занимаетесь всякой ерундой, чтобы хоть куда-то его деть. Чаще тратите время на споры, да ещё пишете всякий вздор о нашей королеве. Мы этого не любим. Цицерон ради этого забросил своё Государство, и Даоген Лаэртский туда же, и Феодор Газа, и Аргиропула, и Бюде, и неистовый Виссарион, и Ласкарис - все эти пустоголовые мудрецы знай себе строчат опусы о нашей королеве, что не помешает некоторым из них, французов имею в виду, дожить до славных 70-х 15-го века. Так вижу. Жабу им всем в горло и в зев. Но вы не такие, мы это видим, крестный отец нашей королевы - Аристот, Нашу королеву по-настоящему зовут Энтелехией, а кто этот факт не признает, тот попадает пальцем в небо, мы на него (тут патруль грозно взмахнул полой плаща и дружно произнёс «гы-гы-гы»)… После чего они заключили всех наших друзей в объятия и это привело всех в восторг. Ведь мы боялись, что с нами поступят, как поступали евреи с теми, кто во времена междоусобиц вместо «шибболет» говорил «сибболет», то есть их просто убивали, как засланцев из других областей, хотя «сибболет» правильнее, потому что это анаграмма слова «стебель», если по-человечески. Но они, евреи, этим словом называли «колос», чтобы запутать происхождение слов. По мере приближения ко дворцу мы встречали все больше и больше больных. Их расставляли в очереди по многоразличию болезней. Прокаженные толпились отдельно, те, кто с дурной болезнью, выступали в первый ряд. Квинтэссенция всех лечила музыкой. Во второй галерее сидела молодая дама, хотя ей, как крестной дочери Аристота, было 1800 лет, вокруг неё толпились дамы и кавалеры. Королева играла на органе, а толпы недугующих тут же обретали здоровье. Всё это привело нас в трепет. Мы пали ниц как бы в экстазе, так мы все и лежали на полу, пока королева не дотронулась до Панты красивым букетом белых роз. Это привело нас чувство и мы встали. Затем она заговорила шелковыми словами, иногда перемежая их словами из алой тафты, смысл которых был в порицаии суемудрия и вольнодумства, и превознесении циркумференции благородства. После чего, предварительно извинившись за пошлый слог, произнесла в большим чувством следующие слова: «Вы мои дорогие-предорогие гостьюшки!» Однако все по-прежнему хранили молчание, боясь произвести плохое впечатление своей не ученостью. Это наше безмовие королева трактовала так: мы не только пифагорейцы, а наши египетские пращуры некогда грызли себе ногти и чесали голову пальцем. Именно они ценили безмолвие, как высшую добродетель. Далее королева заявила, что хочет продемострировать нам эксцентрицируемость своих мыслей, хотя бы даже сущность их от ней абстрагировалась. Затем королева извинилась, что есть с нами не будет, потому что питается только: некоторыми категориями, сехаботами, димионами, харадотами, антитезами, метемпсихозом и трансцендентными пролепсисами. После чего королева произнесла волшебное слово: «К Панацее!», и мы оказались в небольшой комнате, обитой тревогами. Есть мнение, что Юпитер до сих пор записывает на дубленой шкуре козы, выкормившей его на острове Крит, всё, что происходит в мире, так вот и тысячи таких шкур не хватит, чтобы перечислить все яства. Которые нам подносили и подносили очень вежливые и симпатичные слуги. Точно также поступал и Лукулл, как только появлялись какие-то пришельцы на пороге его дома, тут же выкрикивал: «У Аполлона!», что означало:   «Пир на весь мир!          Пир на весь мир!»          Пока мы пировали, королева с придворными в большой зале просеивала, пропускала, проводила своё время через большое золотое сито, возродив, таким образом, древность, они принялись танцевать конкорданс, корданс, фригийскую, фракийскую и всякие другие пляски нардом мира. Врачевательные способности королевы меня очень впечатлили, более впечатлить могло лишь врачевание с помощью тенедосской обоюдоострой секиры, которой врачеватель 9 раз ударял по животу безо всякого перерыва гидропиков и гипозагриков, а также остальных недугующих всеми видами водянки. А уж как лечат старым башмаком трудны случаи венериков, это и вообще зрелище не для слабонервных. Можно упасть без чувств и больше не встать - зеваки затопчут как есть. От лихорадки можно, к примеру, легко вылечится хвостом лисицы, если привязать его слева к поясу. Падагру же лечили и совсем лихо: врачеватель советовал закрыть рот и открыть глаза. Но самое замечательное средство от  всех болезней - хорошее проветривание жилых помещений, так вот, один такой корифей приспособился выбрасывать целые дома через форточки на свежий воздух, чтобы они там, как следует, освежались, и, не стоит даже удивляться, - ни от одного больного из этих домов вызовов больше не поступало. От истощения лечили тем, что посылали на постриг в монастырь сроком на три месяца, и если они не жирели, будучи ещё в иночном чине, то природа тут, в  целом, бессильна, можно сразу отправлять на погост  и не коптить небо. Внимание наше привлек лекарь, который имел подле себя две очереди - белолицых чаровниц и уродливых труповидных старух. Вот этих старух, которые приходили с жалобой, что красота уж не та, а всё ж - невтерпеж, лекарь и переплавлял в юных девиц, восстанавливалось всё, за исключением пяток, которые у них от жизненной суеты стали намного короче, чем были в юности, вот почему, вновь обретя молодость, они тут же спешили исправить все её недостатки и пороки: при виде мужчины они легко утрачивали устойчивость и быстро падали на спину от малейшего прикосновения, каблуки же сразу забросили куда подальше и никогда их больше не надевали. Из того, что ещё привлекло наше внимание, были эфиопы, которым дном корзинки оттирали живот. Чудного здесь было много. От этого они белели. Землю здесь пахали на трех лисицах, причем на песчаном берегу моря. Здесь ещё мыли чечевицу и сводили с неё краску. Воду добывали из толчеи пемзы в каменной ступке, изменяя её химический состав. Тут стригли ослов и пряли их шерсть, к тому же, ослам часто мыли голову, с терновника собирали виноград, доили коз и сливали весь удой в решето, ловили сетями ветер и слушали в них голоса, газ добывали из дохлых ослов, ослы вообще здесь были очень распространены, а потом этот газ продавали с немалой прибылью. Воду, дистиллированную, получали из нужников, и стоила она на вес золота, что было не только в цене, но и в моде. Иные же по одежке протягивали ножки, или клали зубы на полку, отчего ходить на двор не было нужды, а иные и вовсе пробавлялись тем, что измеряли длину скачков блох в своей оранжерее. Были здесь весьма экзотические должности, к примеру, был патруль, который охранял луну от волков, до этого они год исправно охраняли от волков капусту. Было на что подивиться. Оцепенение наше не укрылось от всевидящего ока королевы, и она изрекла по-домашнему просто: «Мысль человеческую заставляет блуждать в безднах изумления не верховенство последствий, нет, их ошеломляет новизна опыта, воздействующая на рецепторы чувствилища нашего. Так неведение освобождается от ига невежества…» Мы немедленно были утверждены в должности абстракторов, дабы мы утвердились в своей любознательности, а работать должны были все, так как бездельников сиречь безработных здесь в принципе не было. Говоря с нами, королева несколько раз молча удалялась, а придворные завистливо воздевали очи горе, как потом выяснилось, она ходила принимать ванну, здесь был такой обычай - когда руки потели и просто на них садилась пылинка, человек шел принимать ванну. При здешней цене чистой воды частые приемы ванны были показателем большого богатства человека. Лидировала, конечно, королева. Меня ещё удивило вот что - королева вообще ничего не жевала и не разжевывала - она просто всё сразу заглатывала, как змея, и не потому, что у неё не было крепких зубов или еда была ей не по вкусу, просто такой был обычай - это способ усвоения был показателем высокой энтелехенции. Кстати, испражнялся за неё слуга. Так что жила она почти что святым духом. После ужина был дан бал-турнир, Нимфы в шелках и парче с двух сторон всё время наступали, конечная цель этих хождений по клеткам паркета заключалась в том, чтобы запереть короля враждебной партии, на этом турнир кончался. Во время танцев королева незаметно исчезла по-английски, а нам предложили пройти в канцелярию, где нас занесли в списки посетителей острова, и мы, дабы не упустить попутного ветра, поспешили на корабль и вскоре очутились на острове Годос. Если принять определение Аристота, что живые существа это те, что умеют самопроизвольно двигаться, то здешние дороги живее всех живых. Они скрещиваются, блуждают, пересекают, ходят ходуном, умирают… Чтобы узнать, как и куда идти, мы обычно спрашиваем: «Куда идет эта дорога?» Но если дороги ведут, то реки несут на своих руках, реки это руки, они тоже живые, если принять определение Аристота. За повреждение дрог здесь четвертовали и колесовали, и правильно, ведь они не просто живые существа, но и своими выбоинами ощущают всю боль, которую им причиняют люди. Далее мы попали на остров Круглых башмаков, местные жители здесь одевались, как кровельщики, только если у последних прошиты колени, то у этих пришито пузо, волосы же они выщипывают от затылка до лопаток, спереди же они растут безвозбранно. Так они противофортунили. Гульфики они носили в виде туфли, причем сразу два - спереди и сзади,и в этой гульфичной двойственности была какая-то страшно заветная тайна. Обувь они подбивали гвоздями, а чтобы показать враждебность Фортуне, на поясе носили вместо четок острую, заточенную с двух сторон бритву. К ногам у них были привязаны шары, наподобие того, как носила шары Фортуна, капюшон они подвязывали спереди, а не сзади, так что лица не было видно, и они могли хихикать над Фортуной сколько угодно совершенно безнаказанно, заодно и над теми, кому подфортунило, затылок же у них всегда был открыт и чисто выбрит, глаза и рот на нем также были видны, как на кокосовом орехе, а потому они могли ходить задом наперед, и вообще, как когда вздумается. Башмаки у них по причине круглости тоже были вполне приспособлены к такому задом-наперед хождению, гульфиков же, теперь вы поняли, почему у них было два? Когда же они шли животом вперед, можно было подумать, что они играют в жмурки. Образ жизни их был таков: едва забрезжит, они  из чувства братской любви надевали шпоры, а сами храпели, нос же их всегда был при очках. Они  так это объясняли: Страшный Суд-де застанет людей вкушающими сон и покой. И чтобы показать, что им Суд не страшен, они и спят в шпорах, чтобы при первых же звуках трубы вскочить на коня. Когда звонили колокола в полдень, а все они были подбиты пухом, а вместо языков болтались лисьи хвосты, они просыпались и разувались, кто хотел, тот мочился, кто хотел, тот сморкался, и всем полагалось долго зевать, так они завтракали - в уставе было написано, если прозевал завтрак, то... Вот они и исполняли это положение со всем усердием: вместо завтрака зевали. Дальше они шли в монастырскую галерею мыть руки и полоскать рот, затем садились на длинную скамью и чистили зубы, пока не раздавался свисток настоятеля, потом было шествие с хоругвями, на одной из них была изображена Дорбродетель, на другой - Фортуна. Её несли впереди, хотя это противоречило Аристоту. По ходу дела они пели антифоны, выходили они в одну дверь, а входили в другую, из чего Панта заключил, что все они хитрющие-перехитрющие. После окончания шествия и пения они шли в трапезную, опускались под столами на колени и и ложились грудью и животом на фонари, в это время им приносили питательную закуску - сыр, горчицу и лакут. Часть блюдечка с горчицей он оставляли на обед. Их стол был таков: по воскресеньям колбаса кровяная, ливерная, сосиски и телятина шпигованная, не считая сыра и горчицы на десерт. В понедельник они ели горох с салом, снабженный обширным комментарием и чтением между строк, во вторник - хлеб, лепешки, пироги, по средам - деревенская еда (бараньи, телячьи и барсучьи головы, здесь этого добра навалом), по четвергам они ели супы семи сортов, а в промежутках - опять же горчицу, по пятницам только рябину, хотя бы зеленую, по субботам глодали кости, пили они всегда антифортунное вино, когда они если, то опускали капюшон на грудь вместо салфетки. После обеда они молились, всегда нараспев, Прочее время дня, в ожидании Страшного суда, они творили добрые дела, тузили друг друга, щелкали, царапали, морочили друг другу голову, ковыряли в носу, щекотались, а по субботам бичевали друг друга. Когда настоятель отлучался им под страхом немедленного Страшного суда воспрещалось вкушать: на воде - рыбу, на суше - мясо, дыбы показать всему свету, что чревоугодие не имеет над ними силы. Брат Жан, посмотрев на их быт, вышел из себя и, обозвав бритыми крысами, обозвал их также антихтонами и антиподами, хоть и говорят, что кроме собственной жизни, у них ничего на этой земле нет. В Германии вон все монастыри посносили, чтоб народ шел работать на производство, а здесь как раз и строят повсеместно, потому как Германия нам не указ и вообще у нас тут всё аантифортунно и даже шиворот-навыворот.

Глава 13. Тут Панург, наглядевшись на местные порядки, удивился, отчего это март назван самым блудным месяцем - ведь это же великий пост. На что Панта ответил, что папа, придумавший посты, специально позаботился о том, чтобы истощенная голодом плоть и в посты не прекращала своё воспроизведение  род человеческий по этой причине не прекратился, потому и предписано есть в посты такие возбуждающие растения, как: бобы, горох, укроп, кресс, горчицу, настурцию, рапунцею, рис, мак, виноград.. По приходским книгам регистрации детей их больше всего рождается как раз в октябре-ноябре, спустя 9 месяцев после поста. Однако Брат Жан внес коррективу: дело здесь не в постах и постно-заносной пище, а в сборщиках налогов, проповедниках и исповедниках, которые как раз в посты активнее всего и работают. Они пугают блудливых мужей, а те, доверчиво устрашаются, перестают дергать горничных девушек и возвращаются, устыдившись и убоявшись, к своим покинутым женам. Однако Эпистемон сказал, что как бы пост не ругали, отменить его не позволят врачи, без поста их искусство тот час же придет в упадок. Пост - это средоточие всевозможных недугов и недомоганий. Как же без него врачебному племени? А ведь добавьте сюда, что от поста ещё и душа беснуется. В эту пору черти в лепешку расшибаются, ханжи повсеместно берут верх, а у святош что ни день, то праздник, заседания, увещевания, отпущения, бичевания, анафематствования... Нет, без поста никак мир не устоит на прежнем фундаменте. Тут все к месту решили напомнить Панургу, что в женитьбе он будет рогат. Итак, ознакомившись с этой новой религией, мы снова двинулись в путь и через три дня попали на остров Фриза. Там находятся: страна Атласная, её очень любят пажи, деревья и растения здесь вечнозеленые и никогда не теряют цветов и листьев. Вся эта растительность из шелка и тафты; на этом же острове находится огромное количество животных и птиц из ковров. Мы видели здесь 32 единорога. Рог у этих тварей, как гребневая борода у индюка, этим рогом они прочищают источники. Гидры здесь тоже есть, это семиглавые змеи. Здесь есть и кожа апулеева осла, а также 309 пеликанов, видели мы здесь также Середину поста на конее, Середина августа и Середина марта держали его под уздцы, а также оборотней, гиен, гепардов, кентавров и много всего такого разного. Мы видели здесь корабль тирана Периандры, который был остановлен крохотной рыбешкой-прилипалой, кроме того, Брат Жан авторитетно заявил, что в судах всякую рыбешку, и большую, и малую,  ловят крючками. Мы даже видели то, чего никто на свете не видел - балабаньи гнезда. А их здесь целых одиннадцать. Здесь есть и алебарды для леворучек, тут водятся катоблепы, их голова такая огромная, что шея не может её удержать, а взгляд до того ядовит, что всякий, кто на него посмотрит, тот час же и умирает. Наконец мы, проплыв ещё несколько дней, попали в Средиземное море, в ближайшем же улгу был обнаружен Аристот, он сидел как отшельник, которого изображают рядом со св. Христофором, он что-то выслеживал, обдумывал и записывал. Позади него кучка соглядатаем тоже через плечо что-то слизывала с его записей. Это были: Афиней, Порфирий, теофрас и ещё несколько непознанных личностей. Наконец удалось разглядеть французского путешественника Пьера Жиля, ихтиолога, главным образом, который умудрится прожить до очень круглой даты - 1555. Потом такое повторится только через 4 тысячи лет. Тут мы нашли старика, у которого рот был до ушей, а во рту было семь языков, его звали Наслышка, он умел говорить всеми семью языками одновременно. Его слушала целая толпа людей. И они всё тот час же запоминали. В этой толпе мы узрели: Геродота, Плиния, Филострата, Страбона и ещё несколько до конца неопознанных, но очень на кого-то похожих лиц - на Марко Поло, хотя бы. Он и ещё несколько его коллег, быстро и спешно, спрятавшись за пологом записывали всё, что говорилось, в свои будущие прекрасные книги, созданные по наслышке. Они отломили нам хлеба от своих краюх тот час же, едва нас заметили. К тому же, они поделились главным венецианским секретом: истину надо утаивать, если хочешь быть продвинутым. Далее мы приблизились к Фонарии, издали увидев огоньки, мы, было, подумали, не предвестник ли это бури, но лоцман нас разуверил, сказав, что таким способом освещают путь кораблям, прибывающим на поместный собор. На самой высокой башне светил фонарь Ла Рошели. Два почетных фонаря представили нас королеве, и Панург на изысканном фонарном языке вкратце изложил цель нашего путешествия. Королева при этих его словах страшно возрадовалась и пригласила нас поужинать с ней. на ней было платье их горного хрусталя, всё усыпанное алмазами, фонари родовитые были сплошь все в стразах, прочие же были одеты: кто в бумагу, кто в клеенку, кто в рогожку. Среди сановитых был Фонарь из глины, сказали, что это Фонарь Эпиктета, ранее он стоил 3 тыс. драхм. Молодые Фонари не светили совсем, но, насколько это мне было видно, цвета их одежд были весьма нескромными. Под руководством Доблестного фонаря мы, наконец, прибыли на вожделенный остров - там жил оракул Бутылки. По дороге к храму Божественной Бутылки мы объелись винограда, посаженного ещё Бахусом, далее мы прошли под античной аркой, украшенной всеми видами фруктов и цветов, мы подумали - а ведь в былые времена даже Юпитер не осмелился бы пройти под этими сводами, разве что ползком на брюхе. А мы вот свободно маршируем. Что ни говори, прогресс времени налицо. И мы бы никогда не вошли в храм Божественной Бутылки, когда бы башмаки наши были полны виноградных листьев, ибо это выражает презрение к вину. А тут... Вот что значит свободное время! Далее мы спустились в Шинон, первый город на земле. На самом деле, это просто погреб. А как мы догадались, что он был первым? С помощью Священного писания. Там сказано: первым градостроителем был Киан, он и назвал город в  честь себя - Каинон. Далее, в подражание ему, появились Афины, Александр, Константин, Питер... А пока мы болтали, нам навстречу выкатился большой флакон, наш провожатый назвал его Дракон, потому что Д и Ф они произносили одинаково, равно как Р и Л. Затем мы спустились на один марш по мраморной лестнице и ещё через поворот два марша и ещё... и ещё.. Затем нас заставили умножить число маршей на пифагорийскую тетраду, получилось в итоге 100. Потом опять что-то считали, короче, вся эта тягомотина называлась пифагорийская хренотень или психогония Платона: половина её состоит их единицы, двух следующих простых числе, двух чисел квадратных и двух кубических. Но при спуске нам всё это пригодилось, хотя больше всего - ноги, иначе нам пришлось бы просто обратиться в бочки. Тут Панург опять начал обмирать от страха, даже передумал жениться и назвал Брата Жана фратером. И только когда Брат Жан ухватил его за шиворот, он перестал верещать. Монах доблестный даже поклялся крестом истинным, что ни за что не выпустит из рук Панурга, если что, будет отбиваться им, как некогда бился перекладиной от креста. На что Панург пригрозил, извиваясь, как червь, в его руках, что когда начнут женить монахов, его женят на перемежающейся лихорадке. Но тут все замолчали, потому что мы достигли уже самого дна и двери храма чудесным образом отворились. На полу, прямо у входа было написано по-гречески: ВСЁ ДВИЖЕТСЯ К СВОЕЙ ЦЕЛИ. Пол храма был весь изукрашен изумительной мозаикой. Далее было написано: ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ МЯТУ НЕ САЖАЮТ И НЕ ЕДЯТ. а ПОЧЕМУ, ДОГАДАЙТЕСЬ СРАЗУ (ОТВЕТ ЗДЕСЬ: МЯТА РАЗЖИЖАЕТ КРОВЬ.) Но прежде, чем приступить к описанию бутылки, надо ознакомиться с устройством чудесной лампы, которая одна освещала целый храм. Сам свектильник был наверху, в самом центре, это такое золотое кольцо и платина, а весь секрет в том, что свет от источника многократно отражался в мраморе пола и стен, потому и было так светло, как днем. Да ещё по всем сторонам играли радуги. Колонны были установлены так, что откуда бы ни смотрели, наш взор всегда упирался в центр, где-то поблизости плескалась вода. тут нам со всех сторон стали выносить блюда с едой, вазы с фруктами и бутыли вина. Но во появилась сама королева Бакбук, на надела на Панурга накидку, белую шапочку, нацепила на него Гиппократов рукав, с тремя булавками на конце. погоняла его вокруг фонтана, а сама в это время ругалась по-этрусски, затем она увела Панурга через золотые двери за пределы храма, в часовню, посреди которой был также фонтан, и вот там, в этом фонтане, и стояла погруженная наполовину в воду Бутылка. Панургу было приказано сесть между двух стульев, которые уже заранее там поставили, и ему на ухо было прочитано из ритуальной книги:
"О бутылка, кладезь знанья, чутко, пылко ждать я буду прорицанья!"
После чего Бакбук что-то сбросила в фонтан, вода там забурлила, забулькала и наконец послышалось слово "Тринк!" или "Дринк!", как будто лопнула сама бутыль. Далее оставалось лишь пойти в библиотеку наверху храма и найти по глоссарию значение этого волшебного слова. Панург вернулся к друзьям преображенным - он говорил только в рифму и глаза его выскакивали из орбит. Он обратился к Брату Жану со словами:
"А фляжку ты не выпьешь махом в честь той, что так добра к монахам?"
Тут уже заговорил в рифму сам Брат Жан, и пошло-поехало. Но вот верховная Жрица принесла ответ, там было:
"Время - разумнее всех, только оно открывает Истину, истина - дочь Времени".
Далее она вручила Панургу свиток, запечатанный королевской печатью. Там был записан текст прорицания. На этом мы горячо поблагодари её и с легким сердцем отправились на своих кораблях домой. Ветер дул нам в спину.









роман на русско-французском языке

А)

Меня взяла досада, что опять позволила себе говорить как бы свысока, о серьёзном, и я тут же добавила, не дожидаясь твоей иронии (в смысле, ну и занесло вас, мадам!) – «впрочем, это всё чушь собачья…»  Я произнесла эту реплику тоном почти торжественным, чтобы не впасть совсем уже в патетику. Но все мои усилия были бесплодны, они не вызвали даже улыбки на твоём лице, никакого волнения. Мои слова звучали в твоих ушах, как замогильное безмолвие, совершенно неуместное для такой радостной встречи. Элементарная вежливость требовала прервать его, и я удрученно замолчала.… Это тихое молчание транслировало мне твою вдруг пробудившуюся мысль: «Мой умишко, к несчастью, не наделен способностью интересоваться такими умностями. Но и твоему умищу не помешало бы щепотки пряностей, без которых просто невозможно познать вкус такого рода интима. Только мать способна понять меня». Я уже была в ужасе от мысли о тех мучительных часах, которые проведу сегодня вечером в своём излюбленном уединении. Я пыталась сосредоточиться на размышлениях о будущем, твоём и своём – нашем будущем, и хотела, чтобы эти мысли перевели меня по тростинке на ту сторону пропасти, которая уже зияла у моих ног. Но моё сознание, целиком и полностью поглощенное одной-единственной заботой – что со всем этим делать, здесь и сейчас, как злобный цербер, не давало доступа к моему уму никакой иной мысли.  И мне, маниакально рассеянному пациенту вселенской супер-психушки, где всех без разбора людей, имеющих живые чувства, считают немного сумасшедшими, придется как-нибудь исхитриться не растерять ни одно впечатление, чтобы перенести весь этот интеллектуальный багаж полностью, в неприкосновенности, туда, в свою привычную тишину, где уже ничто не отвлечет меня от неизбежности принятия затянувшегося решения.  Возможно, ты захочешь моего огульного осуждения всех бредовых идей,  какие только приходили тебе на ум. Но, не будучи уверенным в этой затее, ты попытается насильственно солидаризировать меня со своими мнениями. Ведь ты  из тех, кто не переносит совершенно хотя бы незначительного превосходства над собой,  в таких случаях ты стремился жалеть людей, лишь бы им не завидовать. Или ты захочешь пресечь на корню все мои знакомства с людьми, не являющимися также и твоими знакомцами.  Вся твоя телесная оболочка, казалось, была пропитана этим желанием: ведь ты искренне считал, что человек, выбирающий себе друзей или даже приятелей вне «касты», к которой он принадлежит, был банальным «деклассированным элементом», хотя это ничуть не мешало тебе восхищаться историческими примерами связей королей с простолюдинами, ибо в то же время ты фанатично верил в то, что утонченность натуры никак не связана с социальным положением.  Это верно, социальная личность человека по-настоящему создается только другими людьми.  И это творческий акт. Они, эти люди, умозрительно наполняют физическую оболочку другого человека своими собственными понятиями о жизни, но судят о нём  чаще по себе,  чем пытаются влезть в его шкуру,  находя, вероятно, очень сложным доискиваться, что и как там устроено на самом деле. И они делают это с наивным варварством избалованного ребенка, беззаботно играющего мамиными драгоценностями, как обычными детскими игрушками.

 а) J'ai pris une honte qu'une fois de plus comme il s'est laiss; convaincre de descendre sur le s;rieux, et j'ai imm;diatement ajout;, sans attendre votre ironie (dans le sens du bien, et vous a fait, madame!) - «Cependant, c'est des conneries ..." je l'ai dit, ce ton presque solennel remarque, vous ne tomberez pas dans le d;j; assez path;tique. Mais tous mes efforts ont ;t; vains, ils ne causent pas m;me un sourire, pas d';motion. Mes mots sonnaient ; ses oreilles comme un silence s;pulcral, tout ; fait inappropri; pour une telle r;union joyeuse. La courtoisie n;cessaire de l'interrompre, et je tristement silencieuse .... C'est un silence tranquille diffus; soudainement r;veill; moi ta pens;e: «Mon umishka, malheureusement, ne poss;de pas la capacit; d';tre int;ress;s par une telle intelligence. Mais votre umischu ne serait pas mal une pinc;e d';pices, sans laquelle il est tout simplement impossible de conna;tre le go;t de ce genre d'intimit;. Seule une m;re peut me comprendre. " J'ai ;t; horrifi;e ; la pens;e de ces heures angoissantes, qui se tient ce soir dans sa retraite pr;f;r;e. J'ai essay; de mettre l'accent sur la r;flexion sur l'avenir, et votre part - notre avenir, et je voulais ces pens;es, j'ai ;t; transf;r; ; un roseau de l'autre c;t; de l'ab;me qui s'ouvrait a, ; mes pieds. Mais mon esprit, enti;rement absorb; par une pr;occupation unique - ce qui avec tout cela, ici et maintenant, comme malveillante Cerberus, n'a pas permis l'acc;s ; mon esprit aucune autre id;e. Et moi, maniaque dispers;s universel super-h;pital psychiatrique, o; indistinctement les personnes ayant un sens de la vie, pensez un peu fou, avoir en quelque sorte s'ing;nient ; ne pas perdre l'exp;rience n;cessaires pour apporter tout ce bagage intellectuel parfaitement intact, l;-bas, dans le leur silence habituel, o; rien ne peut me distraire de l'in;vitabilit; d'une d;cision de longue dur;e. Peut-;tre que vous voulez ma condamnation aveugle de toutes les illusions, qui ne sont entr;s chez toi ; l'esprit. Mais, n';tant pas s;r de ce projet, vous essayez de me forcer ; s'identifier avec leurs opinions. Parce que vous l'un de ceux qui ne tol;rent pas m;me assez l;g;re sup;riorit; sur eux, auquel cas vous voulais me sentir d;sol; pour les gens, tant qu'ils ne vous envie pas. Ou bien vous pouvez faire un arr;t ; la racine de toutes mes connaissances avec des gens qui ne sont pas bien et que votre connaissances. Votre shell corps tout entier semblait ;tre impr;gn;e de ce d;sir: parce que vous croyait sinc;rement que l'homme choisit ses amis, ou m;me en dehors de la connaissances «caste» ; laquelle il appartient, a ;t; banales ";l;ments d;class;s", m;me si elle n'a pas emp;ch; que vous admirez exemples historiques de liens avec les rois roturiers, parce que dans le m;me temps vous ;tes fanatique croit que la subtilit; de la nature n'a rien ; voir avec le statut social. C'est vrai, une personnalit; sociale est v;ritablement cr;; uniquement par d'autres personnes. Il s'agit d'un acte cr;atif. Sont ces personnes, remplit id;alement enveloppe physique d'une autre personne avec ses propres notions de la vie, mais la majeure partie est jug; sur son propre, que d'essayer d'entrer dans sa peau, de trouver sans doute tr;s difficile de descendre ; quoi et comment il est construit dans la r;alit;. Et ils le font avec un enfant g;t; barbarie na;ve heureux de jouer bijoux de ma m;re, comme des jouets habituels.


В) Я заранее готовилась к поцелую, который был просто неизбежен. Я знала, что он будет кратким, почти мимолетным, поэтому надо заранее выбрать, куда он придется – это местечко будет где-нибудь на шее,  и посвятить ему всю ту минуту или несколько секунд, которые он будет длиться – на ощущение твоей кожи на моих губах. Палитра моей памяти была слишком бедна на этот счет. Я всегда в подобных случаях говорила: «Ну, хватит уже. Эти нежности смешны. Иди уже…»  - вопреки тому, что говорило сердце. Запах твоей кожи взволновал меня, он был пропитан той особой печалью, которая никак не выражается словами или красками. Но она весьма остро ощущается, что для моей чувствительности ещё более жестоко. Эта тоска проникала и в меня, быстро, почти мгновенно,  но ещё более ядовитая, чем проникновение рассудочного видения. Я заметила, как на твоей щеке, изборожденной неглубокими, но резкими, коричневыми, словно свежая осенняя пашня, морщинами, высыхала невольная слеза. Больше чем твоё слабоволие, меня теперь беспокоило твоё слабое здоровье. Твоё лицо, склоненное набок и слегка откинутое назад, словно спрашивало: ну и как нерушимое одиночество, в котором тебе так сладко наслаждаться несбыточными мечтами и горючими слезами? На мгновение меня охватило малодушие, и я поступила так, как обычно ведут себя многие люди, когда они видят несправедливость и чужие страдания – я просто предпочла ничего такого не замечать. Эта серия тщетных попыток заранее побежденного существа играть роль победителя была просто невыносима, что незамедлительно наполнило меня отвращением к себе.  Мне захотелось тебя убить - печальный и растерянный, смиренный сердцем,  с нежностью вовне и полным пренебрежением к себе,  и всё это в косой улыбке на коричневом от загара лице,  которая ясно давала понять, что ирония, как излюбленный прием общения с миром, относится только и только к тебе самому - как если бы ты вдруг обнаружил, что потребовал от садовника, напрочь лишенного от рождения чувства природы, разбить прекрасный английский парк за домом. И ты, откинув со лба мокрые пряди подернутых ранней проседью волос,  пошел прочь, торопливыми неровными шагами, которые, все ускоряясь,  размерялись больше разбросанными чувствами, взбудоражившими всю твою душу уродливостью этого неудавшегося сада. И ничто не в силах было остановить этот бег в непонятном направлении. Теперь я тебя совсем не узнавала, мне стало беспокойно и страшно, будто перед первым прыжком с парашютом.  Я всё ещё была окружена отблесками старинных образов из прошлого, но эта седая старина юных некогда чувств быстро вернула меня к действительности.  Я позвала тебя по имени, ты обернулся. Я подбежала  к тебе, ты уронил свою буйную голову на грудь, сжал до боли мои плечи и беззвучно горестно заплакал,  будто дитя после злой разлуки с матерью. Эти неслышимые рыдания совершенно повергли меня в отчаяние и побудили как можно тщательнее исследовать свою нечуткую совесть на предмет не раскрытых преступлений. Вот хорошо было бы, если бы: «Бог ненависть внушил нам к доблестям иным…»  Я не спускала с тебя глаз.



 B) J'avais d;j; pr;par; pour le baiser, ce qui ;tait in;vitable. Je savais qu'il serait bref, presque ;ph;m;re, nous devons donc choisir ; l'avance o; il veut - il y aura une place quelque part dans le cou, et de consacrer toute la minute ou quelques secondes, il va durer - la sensation de votre peau sur mon l;vres. La palette de mon esprit ;tait trop pauvre pour cela. Je suis toujours en pareil cas, a dit: «;a suffit. Cette tendresse est ridicule. Aller d;j; ... "- contrairement ; ce qui est dit du c;ur. L'odeur de ta peau me excit;, il se noyait dans cette tristesse particuli;re qui ne peut ;tre exprim; par des mots ou des couleurs. Mais il est tr;s vivement ressenti que ma sensibilit; est encore plus cruel. Ce d;sir de p;n;trer en moi, rapidement, presque instantan;ment, mais encore plus toxique que la vision pause-rationnelle. Je remarque que sur ta joue, froiss; peu profonde, mais pointu, brun, comme les terres arables automne frais, rid;es, s;ch;s larmes involontaires. Plus de ta faiblesse, je vais maintenant vous inqui;tez pas de votre mauvaise sant;. Votre visage, se penchant d'un c;t; et l;g;rement inclin;e vers l'arri;re, comme si de poser des questions: comment ;tait la inviolable solitude dans laquelle vous ;tes si doux de jouir des r;ves non r;alis;s et des larmes am;res? Pendant un moment, j'ai ;t; submerg; par l;chet;, et je l'ai fait, comme d'habitude, beaucoup de gens se comportent quand ils voient l'injustice et de la souffrance d'autres personnes - je pr;f;re ne rien remarquer. Cette s;rie de tentatives infructueuses avant d';tre vaincu jouera contre le vainqueur ;tait tout simplement insupportable, ce qui m'a imm;diatement rempli de d;go;t. Je voulais vous tuer - triste et confus, le c;ur humble, m;pris doucement vers l'ext;rieur et totale pour lui-m;me, et tout cela dans un sourire oblique sur la face de la brune du soleil, qui a clairement montr; que l'ironie est une m;thode pr;f;r;e de communication avec le monde, n'est que et seulement ; vous-m;me - comme si vous avez soudainement d;couvert que demand; par le jardinier, totalement d;pourvu d'un sens de la nature de la naissance, de briser un magnifique parc anglais derri;re la maison. Et vous, en poussant son front couvert par un brin humide de cheveux grisonnants d;but, il s';loigna, se h;ta marches in;gales qui, tout s'acc;l;re, mesurez sentiments plus dispers;s, excit; toute la laideur de votre ;me n'a pas de jardin. Et rien ne peut arr;ter cela ;tait votre course dans une direction ;trange. Maintenant, je ne vous reconnais pas du tout, j';tais inquiet et effray;, comme si, avant le premier saut avec un parachute. Je suis toujours entour;e par la lueur d'anciennes images du pass;, mais cette fois plus haute antiquit; jeune sentiments m'a rapidement ramen; ; la r;alit;. Je vous ai appel; par son nom, vous avez tourn;. J'ai couru pour vous, vous avez laiss; tomber sa t;te sur sa poitrine indisciplin;s, press; jusqu'; ce que ;a fait mal mes ;paules et silencieusement pleura comme un enfant-mal apr;s la s;paration d'avec la m;re. Ces sanglots inaudibles m'a compl;tement plong; dans le d;sespoir et conduit avec autant de soin que possible d'explorer leur conscience insensibilit; pour des crimes non r;solus. Ici, ce serait bien si, "Dieu de la haine nous a inculqu; le courage sinon ..." Je n'ai pas d'enlever vos yeux.


С) Я вернулась к себе, в свою беспощадную камеру уединения. Мне надо было бы сразу, без каких-либо размышлений  запереть двери на все замки, собственноручно вырыть себе что-то вроде частного бомбоубежища, накидав на постель все подушки и пледы, нарядиться в саван в виде ночной рубашки и залечь без единого звука в глубину этого хаоса. Но я боялась, что ты мне вдруг позвонишь,  а я тем временем усну, поэтому я и уселась за стол в полной темноте. Сначала я хотела послать  смс, но подумала, что тебе это может не понравиться, ведь ты меня об этом не просил. А если ты где-то сейчас у своих знакомых, то получение и чтение такого письма и вообще может быть совсем некстати и даже неуместным, как вручение депеши политику, который как раз в это время произносит речь на инаугурации. Я помнила, каким ты был педантом в отношении таких вот «мелочей» - кодекс дозволенного и запретного, если судить по тому упрямству, с каким ты вдруг отказывался что-то делать, он был обширный и нетерпимый, наделенный таким количеством подпунктов и оговорок, что разобраться в нем мог только ты сам. К тому же, ты придавал ему буквально непререкаемый характер законов Хаммурапи. За всем этим чувствовалась какая-то непонятная даже мне, привычно всё усложняющей и бессознательно запутывающей, ужасная сложность общественных отношений и тотальная их противоречивость: к примеру, можно было выносить, словно мусор в корзине, престарелых родителей на вершину горы и бросать их  в полном одиночестве, но категорически нельзя было, по причине не гуманности жарить свинину на собственном же сале. Отчаявшись что-либо понять в этом правопорядке, я объясняла происхождение  «кодекса чести» просто – твоим древним благородным происхождением, ибо никакое, даже самое изощренное современное воспитание не могло бы привить тебе такие неискоренимые предрассудки. Ты же относился к исполняемым тобою законам с таким почтением, будто это были некие святые или благородные, давно усопшие предки. К тому же, ты делал мне внушение на этот счет всегда таким умильно-серьёзным тоном, будто разговаривал с полным идиотом, которого, однако, тебе приходится  опекать. Я не могла, несмотря на все мои старания, усвоить безошибочно эту странную правовую систему, но чтобы не огорчать тебя, я готова была иногда даже солгать, делая вид, что мне всё ясно, да так, что и сомнений нет в наличии иных вариантов. Но ты, имея от природы пятое чувство истины, гораздо острее, чем обычные люди, чувствовал по каким-то едва раз-личимым признакам ложь и тут же бы разоблачил мою неискренность.  Однако мысль об смс не покидала меня – это позволило бы мне как бы незримо проникнуть туда, где ты сейчас находился. Преграды рухнули бы и я бы уже больше не была отделена от тебя, между нами устанавливалась, пусть и виртуальная, но всё же связь. Тоска придает своё лицо любви, она вносит в неё определенность. Тоска всегда с нами, она служит всем чувствам попеременно, проникая в сердце намного раньше и поселяясь там гораздо основательнее, чем это делает сама любовь… Но потом я подумала – и что? Ну, сообщит он мне, что находится там-то и там-то. И я поеду туда, но не посмею войти, буду стоять и чего-то ждать. А потом выйдет кто-то, общий знакомый,  которого тут же захочется полюбить всей душой – ведь он, этот благожелательный посредник, вдруг сделал дня нас терпимым и даже милым весь этот инфернальный карнавал чувств, он небрежно-заботливо спросит, что я здесь делаю, скажет: да он же здесь, сейчас я его приведу, уйдет, но вскоре вернётся смущенный – один… И тут начнется самый ужас – а вдруг ты рассердился? И тогда желание немедленно увидеть станет просто непереносимым. Пусть горе, пусть смерть, но это потом – а сейчас видеть тебя. Любой ценой… После этих мыслей в моём сердце наступил внезапный покой, как знак окончания моих мучений. Страх потерять тебя снова привел меня в состояние неожиданного радостного возбуждения. Я тихо встала, открыла окно, в комнату ворвалась приятная ласковая свежесть. Улица в тревожном лунном свете, казалось, замерла в спячке. Мелкий трепет мокрой листвы на деревьях был единственным звуком, нарушавшим эту терпкую ти-шину. И в ней, этой ничего не поглощающей тишине, постепенно родились слабые отдаленные звуки, проникавшие сюда извне, можно честно считать, с очень далекой чужбины. Нет, никуда не надо идти, этот поступок будет иметь последствия, и на лестнице провинностей он расположится на самом верху.
      

Сколько прошло времени, не знаю. Я сидела в полной темноте, неподвижность предметов вокруг навязывала мне уверенность, убеждала меня, что я, ну да, у себя дома. Моё тело, слишком онемевшее от долгого отсутствия движения, как-то само собой определяло направление – там стена, там кухня, в то время, как моё сознание стояло на распутье времен и чувств. В считанные минуты я мысленно проносилась сквозь времена и народы, чтобы остановиться в своём времени, которое узнавалось не по знакам Макдоналдса, а по вихревому смятению душ,  ищущих покоя. Я спрашивала себя – который может быть час? Но ответа не было. Вокруг меня беспрестанно кружилась  нить часов, веков и миров. Я безнадежно чувствовала себя вещью и сутью, смыслом и пустотой.  И всё это сразу и вместе, не оскорбляя моего рассудка,  но заволакивая непроницаемой пеленой моё внутреннее зрение, делая неразличимым и непонятным всё моё прошлое. Я несколько раз засыпала, уронив голову на руки, прямо за письменным столом, но едва уснув, я  просыпалась, раз-буженная мыслью о тебе, видением этой высыхающей слезы на коричневой щеке.  Давно уже, внезапно выныривая ночью из сонных глубин, когда я видела один и тот же эпизод – светлую полоску посреди кромешной тьмы, что чаще всего означало приближение некой машины к нашему дому, за сим и следовало пробуждение, - на какое-то мгновение все предметы в моей комнате делались отчётливо видимыми, круглые настенные часы «Буре» так же настойчиво-безразлично тикали, как и вчера, а воздух был неподвижен и лишен каких-либо запахов. Мне начинало казаться, что вполне возможна ситуация, когда неизвестно откуда появится пред мои сонные очи предмет моих вечных мучений. Ещё когда я поднималась по лестнице, узкое тело которой завершалось входной дверью в моё уединение, моя рассудочная память уже готовила свои каверзы – вытаскивая из сундука воспоминаний именно то, что способно самым решительным образом разбередить моё сердце. В них было также много случайного, но почему-то сохраненного навеки для последующих ночных кошмаров. Такого рода воспоминания были подобны заново прожитой жизни, но они могли и не родиться вовсе – если другая случайность, в образе смерти, опережала всех своих товарок. И в этом нет никакой, заранее понятной системы. Эти случайные воспоминания, вдруг освобожденные по непонятно чьему приказу, побеждали забвение, что также равнозначно смерти, и оставались уже навсегда жить с нами. Потерянный труд воскресить прошлое по своему желанию, рассудочно – оно надежно упрятано вне сферы его ведения, в каком-либо предмете или ощущении, которое этот предмет вызывал. И вот когда совершенно случайно тот предмет или это ощущение вдруг догоняют нас посреди совсем иной жизни,  когда мы уже и думать забыли о том случае, с которым связано застигшее нас врасплох воспоминание, мы не сразу можем понять, что же с нами происходит. Вдруг почему-то становится хорошо до бла-женства, без всяких видимых причин, просто так, вне всякой связи с происходящим здесь и теперь, мы поражаемся необыкновенности происходящего с нами, душа немедленно  наполняется безразличием ко всем нашим невзгодам, делая их маленькими и совсем уже незначительными.  И сердце уже не бьётся с тревогой о завтрашнем дне, мы перестаём чувствовать себя бездарью и ничтожеством, случайно забредшим в этот огромный непостижимый мир, но откуда это счастье пришло, понять почти невозможно. Одно понятно, истина, пробудившая эти ощущения, не в предмете, которого мы коснулись случайно, а в нас самих, в наших ощущениях, связанных с этим предметом. И рассудок наш тут не помощник, ибо на этот раз он превзошел самого себя – он блуждает в абсолютных потемках, и даже его собственный  свет, свет разума бессилен разбить эту темноту. И тогда он начинает творить, ибо только ему под силу овеществить то, чего ещё нет, но оно обязательно будет и, главное, когда-то уже было, а сотворив, поднести к своим разумным очам и тогда уже как следует всё рассмотреть и понять. Я думаю, что  это было? Ничего конкретного не могу даже вообразить, но блаженство, тем не менее,  ощущается вполне реально. Так было, когда я однажды взяла в руки антоновское яблоко и поднесла к губам. Запах ранней осенней прели, исходивший от него, внезапно наполнил моё сердце невыразимым счастьем. Мой разум тщетно бьется в бесплодных попытках реконструкции прошлого, перебирая и сортируя всевозможные события моей жизни,  я хочу ещё раз вызвать это чудесное ощущение, снова и снова подношу к губам яблоко, но, увы, ощущение всё слабее, и вот оно вовсе исчезает. В моих руках просто яблоко, и всё. Тогда я начинаю уговаривать  переутомленный свой ум, прошу его ни о чем вообще не думать или думать о чем попало, без каких-либо усилий, и вот когда в дебрях моего рассудка уже самая настоящая пустыня Гоби, я вдруг будто бы начинаю слышать едва различимый рокот времен: какое-то зрительное воспоминание начинает медленно, но верно, вздымая тучи всевозможной мути, подниматься со дна созна-ния и приближаться ко мне. И вот это канувшее в Лету мгновение уже отчетливо видно: моя бабушка приезжает впервые навестить меня в большом городе, где я теперь живу с родителями, потому что хожу уже в школу. Бабушка достаёт из сумки спелое, едва не ис-текающее соком яблоко и протягивает его мне. Приблизив его к своим губам, я немедленно ощутила себя в своём счастливом, полном приключений детстве, в полуразрушенном соломенном шалаше, посреди бабушкина сада… И главное - никакой школы! Это было настоящее счастье.



Je suis retourn;  ; son domicile,dans leur solitude cam;ra implacable. Combien de temps, je ne sais pas. Je me suis assis dans le noir, objet solide autour de moi impos; confiance m'a convaincu que j';tais bien, ; la maison. Mon corps ;tait trop engourdis par la longue absence de mouvement, d'un point d;termin; par la direction - il ya un mur, il ya une cuisine, ; l';poque, que mon esprit ;tait ; la crois;e des temps et les ;motions. En quelques minutes, j'ai mentalement balay; ; travers le temps et les gens ; rester dans leur propre temps, ce qui n'est pas reconnaissable par les signes de McDonalds, et sur les ;mes en qu;te de paix confusion vortex. Je me suis demand; - qui peut ;tre une heure? Mais il n'y avait pas de r;ponse. Autour de moi sans cesse filer heures fil des si;cles, et des mondes. Je me sentais d;sesp;r;e chose et l'essence, le sens et la vacuit;. Et tout cela ; la fois et en m;me temps, sans offenser mon esprit, mais zavolakivaya voile imp;n;trable ma vision int;rieure, ce qui rend imperceptible et incompr;hensible ; tout mon pass;. Plusieurs fois, je m'endormais avec sa t;te dans ses mains, ; droite ; la r;ception, mais d;s qu'il s'est endormi, je me suis r;veill;, r;veill; par la pens;e de vous, une vision que les larmes s;chent sur la joue brune. Il ya bien longtemps, tout d'un coup de surfa;age nuit de sommeil-tion des profondeurs, quand j'ai vu le m;me ;pisode - le filet dans le milieu de la nuit noire, qui signifie le plus souvent l'approche d'une certaine machine ; la maison pour le colloque devait ;tre une renaissance - pour un moment tous les ;l;ments dans ma chambre, clairement visible, Horloge murale ronde "Bure" est aussi difficile de soins cochant comme hier, et l'air ;tait calme et d;pourvu de toute odeur. J'ai commenc; ; penser qu'il est tout ; fait possible que nulle part appara;t devant mes yeux endormis l'objet de mon tourment ;ternel. M;me quand j'ai escalad; les escaliers, corps ;troit qui s'est termin;e par la porte d'entr;e dans ma solitude, ma m;moire rationnelle d;j; pr;par; ses tours - en tirant sur le tronc de souvenirs est ce qui peut le plus fort rouvrir mon c;ur. Ils ;taient aussi beaucoup de hasard, mais quelque peu pr;serv; pour toujours des cauchemars ; venir. Ce genre de souvenirs ;taient comme une nouvelle vie v;cue, mais ils ne peuvent pas ;tre n; du tout - si une autre chance, sous la forme de la mort, devant tous ses compagnons. Et il n'ya pas de quoi dans le syst;me avance compr;hensible. Ces m;moires al;atoires, soudainement lib;r;s sous l'autorit; duquel est difficile, a remport; l'oubli, qui est ;quivalent ; la mort, et est rest; ; jamais vivre avec nous. Travail perdu ressusciter le pass; ; sa guise, de fa;on rationnelle - c'est bien verrouill; en place au-del; de sa comp;tence, ; n'importe quel sujet ou le sentiment que le sujet a caus;. Et quand par hasard que le sujet ou le sentiment soudain nous rattrape au milieu d'une vie tr;s diff;rente quand nous avons oubli; de penser ; l'affaire, qui est associ;e nous zastigshee par la m;moire surprise, on comprend tout de suite ce qui se passe pour nous. Devient tout ; coup une bonne raison au bonheur, sans raison apparente, juste comme ;a, sans aucune r;f;rence ; ce qui se passe ici et maintenant, on est frapp; particuli;rement ce qui nous arrive, l';me est combl;e imm;diatement indiff;rence ; tous nos maux, les rendant plus petites et d;j; tr;s faible. Et le c;ur ne bat anxieusement au futur, nous ne nous sentons incomp;tents et sans valeur, accidentellement err; dans ce monde nyatny directe ;norme, mais o; est le bonheur lui, il est presque impossible ; comprendre. Une chose est claire, la v;rit;, d';veiller ce sentiment n'est pas un sujet que nous avons abord; accidentellement, mais en nous-m;mes, en nos sentiments li;s ; ce sujet. Et puis, notre esprit de ne pas aider, parce que cette fois, il lui en reste - il erre dans le noir absolu, et m;me sa propre lumi;re, la lumi;re de la raison est impuissante ; briser cette obscurit;. Et puis il commence ; cr;er, car lui seul est capable incarnent ce moment, mais il est s;r d';tre et, plus important encore, une fois d;j;, et il le fera, il porte ; sa d;go;t; raisonnable et puis il ya la fa;on de voir et de tout comprendre. Je pense que c';tait? Rien de concret, je ne peux m;me pas l'imaginer, mais le bonheur, cependant, il est tr;s r;el. Il ;tait donc, quand j'ai une fois ramass; les pommes Antonov et la porta ; ses l;vres. Salduls d;but de l'automne odeur qui ;manait de lui, soudain rempli mon c;ur d'une joie ineffable. Mon esprit se d;bat dans la reconstruction st;riles vain du pass;, en passant par toutes sortes d';v;nements et de tri ma vie, je veux une fois de plus apporter ce sentiment merveilleux, encore et encore, je pr;sente ; sa pomme d'l;vres, mais, h;las, se sentant plus en plus faible, et qu'elle dispara;t. Dans mes mains juste une pomme et tout. Alors je commence ; persuader son esprit surmen;, je lui demande quoi que ce soit de ne pas penser ou de r;fl;chir ; quoi que ce soit, sans aucun effort, et c'est alors que, dans les d;serts de l'esprit est le vrai d;sert de Gobi, j'ai soudain commenc; ; entendre si grondement faible fois: une m;moire visuelle est lentement, mais s;rement, soulevant des nuages de toutes sortes de brume hausse du fond de la conscience et plus pr;s de moi. Et ici, il est pouss; dans l'oubli moment, est clairement visible: ma grand-m;re vient me rendre visite pour la premi;re fois dans la grande ville, o; je vis avec mes parents, parce que je vais ; l';cole d;j;. Grand-m;re sort du sac un moelleux, jus de pomme presque expirant, et me la tendit. Pour le porter ; ses l;vres, je me suis imm;diatement senti ; une vie heureuse, pleine de l'enfance aventureuse dans une cabane d;labr;e au toit de chaume au milieu du jardin de ma grand-m;re ... et le plus important - pas d';cole! Ce fut une vraie joie. Je suis retourn; chez moi, dans solitude cam;ra implacable. Je devais ;tre ; la fois, sans aucune pens;e pour verrouiller les portes des ;cluses, personnellement creuser lui-m;me quelque chose d'un abri priv;, ont jet; sur le lit tous les oreillers et les couvertures, se d;guiser dans un linceul dans une chemise de nuit et se coucher sans un bruit dans la profondeur de cette chaos. Mais je crains que vous avez soudainement m'a appel;, alors je vais dormir, donc je me suis assis ; une table dans l'obscurit;. Au d;but, je voulais vous envoyer un SMS, mais je pensais que vous n'aimerez pas, parce que vous n'avez pas demand; ; ce sujet. Et si vous ;tes quelque part maintenant, mes amis, la r;ception et la lecture de la lettre, et en g;n;ral peut ;tre tout ; fait hors de propos et m;me hors de propos que la politique Envoi, qui est juste au temps de parole lors de l'inauguration. Je me souviens de la fa;on dont vous avez ;t; p;dant contre ces «petites choses» - le code du permis et de l'interdit, si cela est jug; par l'obstination avec laquelle vous avez soudainement refus; de faire quelque chose, vous avez eu un vaste et intol;rant, dot;e d'un si grand nombre de sous-paragraphes et alin;as comprendre qu'il ne pouvait que vous-m;me. Par ailleurs, vous venez de lui la nature indiscutable des lois d'Hammourabi. Derri;re tout cela se sentait une ;trange m;me pour moi, comme d'habitude, et le plus sophistiqu; inconsciemment confusion, la complexit; incroyable de relations sociales et de leur contradiction totale: par exemple, vous pouvez faire comme un poubelle, les parents ;g;s au sommet de la montagne et de les jeter l;-bas dans son int;gralit; seul, mais il ;tait absolument impossible, parce que l'humanit; ne pas faire frire la viande de porc sur son propre sous forme de graisse. Pr;ts ; tout pour comprendre quoi que ce soit dans l';tat de droit, j'ai expliqu; l'origine du «code d'honneur» est simple - votre naissance noble antique, pour tout, m;me l';ducation la plus moderne et sophistiqu; ne pouvait pas donner ; vous comme ind;racinable pr;judice. Vous ;tes trait; aux lois thee ex;cutables avec un tel respect, comme si elle avait des saints ou noble, de longues anc;tres morts. Par ailleurs, vous me faites une suggestion ; cet effet toujours si doucement, d'un ton s;rieux, comme s'il parlait ; un idiot complet, qui, cependant, vous devez prendre en charge. Je ne pouvais pas, en d;pit de tous mes efforts, saisir avec pr;cision l';trange syst;me juridique, mais de ne pas vous contrarier, j';tais pr;te parfois mentir et pr;tendre que j';tais clair du tout, tant et si bien qu'il n'y a aucun doute dans la pr;sence d'autres options. Mais vous, ;tre la nature de la cinqui;me sens de la v;rit;, beaucoup plus marqu;e que les gens ordinaires sentir pendant quelques signes subtils dans un mensonge, puis expos; ; mon manque de sinc;rit;. Cependant, l'id;e de SMS m'a quitt; - cela me permettrait d';tre aussi invisible pour y arriver, o; vous ;tes maintenant. Obstacles s'effondrerait et je ne serais plus ;tre s;par; de toi, entre nous a ;t; ;tablie, quoique virtuelle, mais toujours lien; douleur donne ; votre visage l'amour, elle apporte la certitude, douleur est toujours avec nous, c'est tous les sens en alternance, en p;n;trant le c;ur de beaucoup plus t;t et s'y sont install;s de mani;re plus approfondie que ne le fait qu'elle aime ... Mais ensuite j'ai pens; - ce? Eh bien, il m'a dit qu'il ya quelque chose quelque part. Et je vais l;-bas, mais n'osent pas entrer, je vais tenir et attendre quelque chose. Et puis, quelqu'un, un ami commun, qui veut imm;diatement tomber en amour avec tout mon coeur - il est ce m;diateur bienveillant, a soudainement fait le jour o; nous tol;rer et m;me doux sentiment tout carnaval infernal, il nonchalamment demand; avec sollicitude, ce que je fais ici, mot ; dire, oui, il est ici, maintenant, je te le donnerai, rendez-vous, mais reviendra bient;t confondu - un ... Et ici commence la plus terrible - et tout ; coup vous ;tes en col;re? Et puis le d;sir de voir sera tout simplement insupportable. Que la montagne, m;me la mort, mais ensuite - et maintenant vous voyez. N'importe quel prix ... Apr;s ces pens;es dans mon c;ur eut un coup la paix comme un signe de la fin de ma souffrance. La peur de te perdre ; nouveau me conduisit dans une excitation soudaine. J'ai tranquillement se leva, ouvrit la fen;tre, la salle ;clata en une belle fra;cheur douce. Rue au clair de lune semblait inqui;tant gel; en hibernation. Feuilles de sensations fortes petits humides sur les arbres ;tait le seul bruit qui viole ce silence tarte. Et en elle, ce n'est pas absorber le silence, progressivement n;s faibles bruits lointains qui ont p;n;tr; ici de l'ext;rieur, vous pouvez honn;tement prendre une terre tr;s lointaine ;trang;re. Non, il ne sera pas besoin d'aller, cet acte aura des cons;quences, et sur les escaliers de d;lits, il serait situ; sur le dessus. Combien de temps, je ne sais pas. Je me suis assis dans le noir, objet solide autour de moi impos; confiance m'a convaincu que j';tais bien, ; la maison. Mon corps ;tait trop engourdis par la longue absence de mouvement, d'un point d;termin; par la direction - il ya un mur, il ya une cuisine, ; l';poque, que mon esprit ;tait ; la crois;e des temps et les ;motions. En quelques minutes, j'ai mentalement balay; ; travers le temps et les gens ; rester dans leur propre temps, ce qui n'est pas reconnaissable par les signes de McDonalds, et sur les ;mes en qu;te de paix confusion vortex. Je me suis demand; - qui peut ;tre une heure? Mais il n'y avait pas de r;ponse. Autour de moi sans cesse filer heures fil des si;cles, et des mondes. Je me sentais d;sesp;r;e chose et l'essence, le sens et la vacuit;. Et tout cela ; la fois et en m;me temps, sans offenser mon esprit, mais zavolakivaya voile imp;n;trable ma vision int;rieure, ce qui rend imperceptible et incompr;hensible ; tout mon pass;. Plusieurs fois, je m'endormais avec sa t;te dans ses mains, ; droite ; la r;ception, mais d;s qu'il s'est endormi, je me suis r;veill;, un buzhennaya pens; ; vous, une vision que les larmes s;chent sur la joue brune. Il ya bien longtemps, tout d'un coup de surfa;age la nuit des profondeurs de sommeil quand j'ai vu le m;me ;pisode - le filet dans le milieu de la nuit noire, qui signifie le plus souvent l'approche d'une certaine machine ; la maison pour le colloque devait ;tre une renaissance - un instant tous les articles dans ma chambre, clairement visible, Horloge murale ronde "Bure" est aussi difficile de soins de tic-tac comme hier, et l'air ;tait calme et d;pourvu de toute odeur. J'ai commenc; ; penser qu'il est tout ; fait possible que nulle part appara;t devant mes yeux endormis l'objet de mon tourment ;ternel. M;me quand j'ai escalad; les escaliers, corps ;troit qui s'est termin;e par la porte d'entr;e dans ma solitude, ma m;moire rationnelle d;j; pr;par; ses tours - en tirant sur le tronc de souvenirs est ce qui peut le plus fort rouvrir mon c;ur. Ils ;taient aussi beaucoup de hasard, mais quelque peu pr;serv; pour toujours des cauchemars ; venir. Ce genre de souvenirs ;taient comme une nouvelle vie v;cue, mais ils ne peuvent pas ;tre n; du tout - si une autre chance, sous la forme de la mort, devant tous ses compagnons. Et il n'ya pas de syst;me d'avance compr;hensible. Ces m;moires al;atoires, soudainement lib;r;s sous l'autorit; duquel est difficile, a remport; l'oubli, qui est ;quivalent ; la mort, et est rest; ; jamais vivre avec nous. Travail perdu ressusciter le pass; ; sa guise, de fa;on rationnelle - c'est bien verrouill; en place au-del; de sa comp;tence, ; n'importe quel sujet ou le sentiment que le sujet a caus;. Et quand par hasard que le sujet ou le sentiment soudain nous rattrape au milieu d'une vie tr;s diff;rente quand nous avons oubli; de penser ; l'affaire, qui est associ;e nous zastigshee par la m;moire surprise, on comprend tout de suite ce qui se passe pour nous. Devient tout ; coup une bonne raison ; la f;licit;, sans aucune raison apparente, juste comme ;a, sans aucune r;f;rence ; ce qui se passe ici et maintenant, on est frapp; particuli;rement ce qui nous arrive, l';me est combl;e imm;diatement indiff;rence ; tous nos maux, ce qui les rend petit et la plupart ont mineur. Et le c;ur ne bat anxieusement au futur, nous ne nous sentons incomp;tents et sans valeur, accidentellement err; dans ce vaste monde insondable, mais o; est le bonheur lui, il est presque impossible ; comprendre. Une chose est claire, la v;rit;, d';veiller ce sentiment n'est pas un sujet que nous avons abord; accidentellement, mais en nous-m;mes, en nos sentiments li;s ; ce sujet. Et puis, notre esprit de ne pas aider, parce que cette fois, il lui en reste - il erre dans le noir absolu, et m;me sa propre lumi;re, la lumi;re de la raison est impuissante ; briser cette obscurit;. Et puis il commence ; cr;er, car lui seul est capable incarnent ce moment, mais il est s;r d';tre et, plus important encore, une fois d;j;, et il le fera, il porte ; sa d;go;t; raisonnable et puis il ya la fa;on de voir et de tout comprendre. Je pense que c';tait? Rien de concret, je ne peux m;me pas l'imaginer, mais le bonheur, cependant, il est tr;s r;el. Il ;tait donc, quand j'ai une fois ramass; les pommes Antonov et la porta ; ses l;vres. Salduls d;but de l'automne odeur qui ;manait de lui, soudain rempli mon c;ur d'une joie ineffable. Mon esprit se d;bat dans la reconstruction st;riles vain du pass;, en passant par toutes sortes d';v;nements et de tri ma vie, je veux une fois de plus apporter ce sentiment merveilleux, encore et encore, je pr;sente ; sa pomme d'l;vres, mais, h;las, se sentant plus en plus faible, et qu'elle dispara;t. Dans mes mains juste une pomme et tout. Alors je commence ; persuader son esprit surmen;, je lui demande quoi que ce soit de ne pas penser ou de r;fl;chir ; quoi que ce soit, sans aucun effort, et c'est alors que, dans les d;serts de l'esprit est le vrai d;sert de Gobi, j'ai soudain commenc; ; entendre si grondement faible fois: une m;moire visuelle est lentement, mais s;rement, soulevant des nuages de toutes sortes de brume hausse du fond de la conscience et plus pr;s de moi. Et ici, il est pouss; dans l'oubli moment, est clairement visible: ma grand-m;re vient me rendre visite pour la premi;re fois dans la grande ville, o; je vis avec mes parents, parce que je vais ; l';cole d;j;. Grand-m;re sort du sac un moelleux, presque technologie utilis;e jus de pomme et me la tendit. Pour le porter ; ses l;vres, je me suis imm;diatement senti ; une vie heureuse, pleine de l'enfance aventureuse dans une cabane d;labr;e au toit de chaume au milieu du jardin de ma grand-m;re ... et le plus important - pas d';cole! Ce fut une vraie joie.





Д)  Я знала, что это уже больше никогда не повторится, так бывает только один раз за всю жизнь. И я приняла ласку этой ночи как дар свыше, столь неожиданный, сколь и совершенно мною не заслуженный, - ночи, когда исполнилось моё заветное желание, ночи, в течение который ты, виновник моих стольких невольных мучений, выйдя из тьмы так неожиданно и нежданно, остался до рассвета и всё время находился подле меня. Мы поклялись никогда не жить вместе, сколь бы ни был велик соблазн чувствовать  присутствие любимого существа постоянно – именно потому, что это сверх естественное желание  незамедлительно вступало в неразрешимое .противоречие с неумолимыми требованиями жизни. Завтра всё будет по-иному, моя боль вернутся ко мне. Но сейчас её, этой ужасной, рвущей сердце  боли, не было, поэтому она мгновенно стала для меня чужой, будто бы совсем незнакомой. И что за беда, что завтра она снова вернётся, раз сегодня, сейчас  её здесь нет. И потом, это мифическое завтра, когда время будто бы остановилось навеки, бог знает, когда наступит и наступит ли вообще. У меня ещё будет уйма времени, чтобы к нему, этому чудовищному будущему, как следует приглядеться и подготовиться. А собственно, что за радость к нему готовиться? Да и как, если от меня лично уже ничего не зависит, ведь дело идет о вещах внешних, мне неподвластных ни в каком формате. Именно по этой причине ужасное мифическое завтра  было для меня ещё менее вероятным, чем какие-нибудь форс-мажорные обстоятельства, когда страховой случай вообще не наступает. Да, в этом много случайного, как и в том, что случайностью бывает и сама смерть. Однако сейчас, здесь и со мной, моё полное счастье. Антоновское яблоко снова у меня в руках и я вкушаю настоящее счастье, без устали черпая его полными пригоршнями. И мне не надо спрашивать себя, что же мне этот запах напоминает?  Какова природа этого чуда, приносившего такую очевидность божественного, что перед ней меркла всякая другая  данность. Когда от счастливого прошлого ничего уже не осталось, все его постояльцы умерли или разъехались в другие миры, а все вещи, обветшав, обратились в прах, продолжают жить лишь эти хрупкие чувства и ощущения,  совсем почти невещественные, но куда более стойкие и выносливые – запахи и вкусы. Они, словно живые души из прошлого, бередят наши раны или врачуют их, бесплотно продолжая жить на развалинах старого, навсегда ушедшего в прошлое  бытия. И не просто жить, а нести на себе, без малейших признаков усталости, всю тяжесть безграничного мира воспоминаний.  Что же касается тебя, то здесь всё было ровно наоборот: это были чувства, которые ты не только не способен был испытывать, но даже просто понимать, до такой степени, что и сам факт обсуждения их казался тебе абсолютно нестоящим делом настолько, что горячиться в осуждении бессмыслицы не стоило.


D) Je savais que c';tait plus que jamais un ne se reproduise, il n'arrive qu'une fois dans une vie. Et j'ai pris cette affection nuit comme un cadeau du ciel, aussi inattendu que ce n';tait pas tout ; fait mon honneur - la nuit o; le d;sir de mon c;ur rempli, nuits, au cours de laquelle vous, mon h;ros de la torture ; son insu un si grand nombre, en sortant de l'obscurit; si soudainement et de fa;on inattendue, rest; jusqu'; l'aube et le temps ;tait pr;s de moi. Nous avons promis de ne jamais vivre ensemble, peu importe ; quel point la tentation de se sentir la pr;sence de l';tre aim; tout le temps - pr;cis;ment parce qu'elle est au-del; du d;sir naturel de rapidement entrer en conflit insoluble avec une inlassable exigences de la vie.. Demain tout sera diff;rent, mon mal de dos ; moi. Mais maintenant il, cette terrible douleur au c;ur d;chirer, n';tait pas, il est imm;diatement devenu mon inconnu, apparemment tout ; fait inconnu. Et quel genre d'ennuis que demain il sera de retour, encore aujourd'hui, maintenant, elle n'est pas l;. Et puis, cela demain mythique, o; le temps semble s';tre arr;t; pour toujours, Dieu sait quand il est venu, et pas du tout. Je vais avoir beaucoup de temps pour lui, cet avenir terrible, comment regarder de pr;s et se pr;parer. Et en fait, quelle joie pour s'y pr;parer? Et comme si rien sur mon propre d;pend, parce que c'est une question de choses ext;rieures ; moi-del; de la commande dans n'importe quel format. C'est pour cette raison que ce terrible demain mythique pour moi ;tait encore plus improbable que tout acte de Dieu, lorsque l';v;nement assur; ne se produit pas. Oui, c'est beaucoup de hasard, comme le fait que c'est un accident et la mort elle-m;me. Mais maintenant, avec moi, mon bonheur en g;n;ral. Antonovsky pomme de retour dans mes mains et je suis vraiment heureux de manger des poign;es agit;s ;copage de celui-ci. Et je ne me suis pas demand;, qu'est-ce que je sens? Quelle est la nature de ce miracle, conduit ; une telle preuve de la volont; divine, que devant elle Merkle tout autre fait. Quand un pass; heureux ne n'existe plus, tous ses invit;s sont morts ou dispers;s dans d'autres mondes, et toutes les choses qui sont d;labr;s, se tourna vers la poussi;re, de vivre uniquement sur les sentiments fragiles et sensations presque totalement immat;riel, mais beaucoup plus r;sistant et durable - les odeurs et les go;ts. Ils sont comme des ;mes vivantes du pass;, rouvrir nos plaies et les gu;rir, incorporel en continuant ; vivre dans les ruines de l'ancienne, la vie ; jamais r;volue. Et pas seulement pour vivre, et l'ours, sans aucun signe de fatigue, le poids du monde infini de souvenirs. Quant ; vous, tout ;tait exactement le contraire: c';tait le sentiment que vous ;tes non seulement a pu faire l'exp;rience, et m;me de comprendre, dans la mesure o; le fait m;me que le d;bat semblait vous est d;livr; r;el


Е) Опять началась несносная жара. Растворенные окна давали доступ не столько солнцу, сколько висевшей в воздухе духоте, но держать их закрытыми было и вовсе невозможно. Больше всего хотелось попасть в недостижимую сейчас, ни под каким видом, прохладу, даже в супермаркетах у открытых витрин, где лежали насмерть замороженные куры или огромные туши безголовых рыб, и то было душно, кондиционер же мог только поспособствовать простуде. А тут ещё на Москву навалился смог от лесных пожаров. Один или два раза я уже готова была куда-нибудь уехать, но мысль о том, что ты здесь останешься один, была ещё более невыносима. К тому же, у тебя начались проблемы с дыханием. Ты и так нередко жаловался, пусть и с привычной иронией, что я тебя совсем забыла, не спешу придти побаловаться марципанами… (Это когда мы виделись не два раз в день, а раз в два дня.) Я же всегда оставалась у тебя до тех пор, пока к тебе не приходили какие-то люди, мне не знакомые. Комнаты квартиры, в которой ты сейчас жил, мне казались перенесенными из прежних времён – изукрашенные золоченой резьбой высокие стены, потолок с отбивкой голубоватого  тона, с мебелью, обитой настоящим плюшем, - тут не хватало разве что дебелой розовотелой дивы на гобелене… И всё это на самом деле вовсе не старинное, но собранное в стиле «под старину», как она воспринималась хозяином квартиры. Возможно, это ему что-то напоминало.  Часто ты, после моего прихода, вдруг погружался в раздумья, тревожить которые я, конечно, не смела. Так мы и молчали, не зажигая света до полной темноты.

 E) А recommenc; chaleur insupportable. Dissous fen;tres donnent acc;s non seulement au soleil, combien suspendus dans l'air ;touffant, mais les garder ferm;es n';tait pas impossible. La plupart veulent aller au inaccessible maintenant, en aucun cas, la fra;cheur, m;me dans le supermarch; ; l'ouverture des fen;tres, qui ont ;t; gel;s ; mort  les poulets ou d';normes carcasses sans t;tes de poissons, et il ;tait proche et pourrait avoir l'air conditionn; que contribuer ; le rhume. Et puis fon;a sur le smog des feux de for;t Moscou. Une ou deux fois, j';tais pr;t ; aller quelque part, mais l'id;e que vous serez seul, ici, ;tait encore plus insupportable. En outre, vous commenc; ; avoir du mal ; respirer. Vous vous ;tes souvent plaint, mais avec l'ironie d'habitude, j'ai oubli; que vous ne vous d;p;chez pas de venir se livrer ; p;te d'amande. (C'est alors que nous nous sommes vus une fois ou deux fois par jour, une fois tous les deux jours.) J'ai toujours pass; avec vous jusqu'; Tant que vous ne venez pas ; certaines personnes, je ne sais pas. Appartement dans lequel vous vivez maintenant, je me suis senti laiss; par les premiers temps - orn;e de sculptures dor;es de hauts murs, le ton de l'espacement plafond bleu, avec des meubles rembourr;s dans cette peluche, - il ne suffit pas ; moins Debelle diva sur la tapisserie ... Et tout cela en fait, pas vieux, mais assembl;s dans le style de "antique", tel qu'il est compris le propri;taire. Peut-;tre que c'est quelque chose se souvient-il. Souvent vous apr;s mon arriv;e, tout ; coup plong; dans ses pens;es, je vous inqui;tez pas, bien s;r, n'a pas os;. Donc, nous nous taisions, pas allumer la lumi;re ; l'obscurit; totale...6.

  Когда на завтра ты появился у меня, я уже мирно сидела за мольбертом.  «Ага, сказал ты, уже что-то мурзюкаем. И что это будет?» – «Да, ответила я, это, извини за нескромность, иллюстрации к твоей нетленке». Ты насмешливо поинтересовался, как я могу иллюстрировать то, о чем даже не имею примерного представления. Говорю: «По наитию».  Ты хмыкнут весьма выразительно и стал комментировать моё «мурзюканье»: « Пространство замкнуто, закрыто сзади; глубина не слишком выражена, перекрыта глухой стеной…» Ты отступил назад, повертел головой и спросил: «НЕ пойму, за счет чего у тебя объем получается? Эффект глубин не прост стёрт, расстояние между краем картин и эти основанием так  мало, что все персонажи вот-вот вывалятся наружу. Да, глубины совсем нет, зато есть что-то вроде рельефа.»  «Да, сказала я, именно так. Глубины нет, нет и прошлого, оно закрыто глухой стеной, но есть будущее, потому что всё изображение выдвинуто вперед. И все в светлом именно поэтому». «Ну-ну, сгусток объёмов и площадей…  А, вот, нашел всё-таки пространство», - вскричал дурным голосом ты, тыча пальцем в единственный просвет,  в верху, скажем, на небе.  Ты, и, правда, так хорошо обо мне думаешь?», - спросил ты, давясь притворным смехом.


  Когда на завтра ты появился у меня, я уже мирно сидела за мольбертом.  «Ага, сказал ты, что-то странное рисуем. И что это будет?» – «Да, ответила я, это, извини за нескромность, иллюстрации к твоей гениальной книге». Ты насмешливо поинтересовался, как я могу иллюстрировать то, о чем даже не имею примерного представления. Говорю: «По наитию».  Ты ухмыльнулся  весьма выразительно и стал отстраненно комментировать моё «великое творчество»: « Пространство замкнуто, закрыто сзади; глубина не слишком выражена, перекрыта глухой стеной…» Затем ты отступил назад, повертел головой и спросил: «Не пойму, за счет чего у тебя объем получается? Эффект глубин стёрт до основания, расстояние между краем картин и этим самым основанием так  мало, что все персонажи вот-вот вывалятся наружу… Да, глубины точно совсем нет, зато есть что-то вроде рельефа». - «Да, сказала я, именно так. Глубины нет, нет и прошлого, оно закрыто глухой стеной, но есть будущее, это потому, что всё изображение выдвинуто вперед. И все в светлой одежде,  ты заметил? Это тоже работает, всё именно поэтому, да-да». «Ну-ну, сгусток объёмов и площадей. А! вот! нашел всё-таки пространство», - вскричал дурным голосом ты, тыча пальцем в единственный просвет,  наверху, скажем, на небе, - потом шёпотом: «Ты, и, правда, так хорошо обо мне думаешь?» - спросил ты, давясь от возбуждения притворным смехом.

Lorsque le lendemain vous ;tes venu ; moi, je tranquillement assis ; son chevalet. "Ouais, vous avez dit, c'est quelque chose d';trange tirage au sort. Et qu'est-ce que ce serait? "-" Oui, je l'ai dit, je suis d;sol; pour l'indiscr;tion, illustrations pour votre livre brillant ". Vous ironiquement demand; comment je peux illustrer ce n'est m;me pas avoir une id;e approximative. Je dis «un coup de t;te." Vous sourit tr;s expressif et a ;loign; mon commentaire "grand art": "L'espace est ferm;, ferm; derri;re, la profondeur n'est pas trop prononc;e mur mort est couvert ..." Vous recul, tourna la t;te et dit: «Je ne comprends pas par ce que vous faites de volume qui? L'effet de profondeur n'est pas facile espace d;gag; entre le bord des images et ces terrains est si petit que tous les personnages sont sur le point de tomber ; l'ext;rieur. Oui, la profondeur ne fonctionne pas, mais il ya un peu de soulagement. " - "Oui, je l'ai dit. Profondeur, non, non, et le pass;, elle a ferm; un mur blanc, mais il ya un avenir, parce que l'image enti;re ; aller de l'avant. Et un habit ;clatant, voil; pourquoi. " "Eh bien, eh bien, le volume du caillot et l'espace. A! L;! encore trouv; de l'espace "- une voix mal que vous avez pleur;, pointant ; la seule lumi;re dans la partie sup;rieure, par exemple, dans le ciel. Vous, et, quoique si bien penser de moi? "- Vous avez demand;, la suffocation rire feint.



7/
   
     Сам факт его возвращения совершенно изменил  ситуацию.  А если бы он вернулся раньше, внял моим молчаливым призывам и прибыл бы домой растерянным не везунчиком, неспособным освоить чужбину без кармана, полного денег и оправдываться детскими россказнями о своих неудачных попытках? Катастрофа.  А вот теперь у меня голова идёт кругом, и это вполне заслуженное головокружение является точно так же  заслуженной объективной реальностью, возносящей меня над коллективной глупостью умиления возвращением блудного сына.  Да, для жизни нет разных мерок, перед богом все равны и в каждом живом существе жизнь представлена целиком, в полном объеме. Но… Но! Даже если нет сознания, а есть лишь некая способность к трансцендентности, всё равно невозможно не погибать каждую секунду от страха и неуверенности. В такие времена хочется перевоплотиться в какую-нибудь не слишком, конечно, ничтожную голотурию, живущую в полном мраке океанических глубин, влача по жизни свои невыразительные и побитые формы без всякого страха – в этих темных глубинах у неё вообще нет никаких врагов…. Как тут не замереть от восторга и восхищения?   

     Le fait m;me de son retour a compl;tement chang; la situation. Et s'il revenait auparavant, a ;cout; mes cris silencieux, et viendrait d;sempar; maison pas de chance, incapable de ma;triser un pays ;tranger sans une poche pleine d'argent et de d;fendre contes pour enfants de ses tentatives ont ;chou;? En cas de catastrophe. Et maintenant, ma t;te tourne, et c'est bien m;rit; vertige est la r;alit; objective bien m;rit;e, je suis mont; sur la stupidit; collective de l';motion revenir fils prodigue. Oui, la vie est pas de crit;res diff;rents devant Dieu et tous sont ;gaux dans la vie de tous les ;tres vivants est repr;sent; dans son ensemble, dans sa totalit;. Mais ... Mais! M;me s'il n'y a pas de conscience, mais il ya seulement une certaine capacit; de transcendance, il est encore impossible de ne pas mourir ; chaque seconde de peur et d'incertitude. Dans ces moments, vous voulez ;tre r;incarn; en quelques concombres de mer pas trop minuscules vivant dans les profondeurs de l'oc;an compl;tes t;n;bres, tirant sur sa vie terne et formes battus sans crainte - dans ces profondeurs sombres de son ; tous les pas d'ennemis .... Comment pouvez-vous pas rester toujours avec plaisir et admiration?
 
       Итак, ты,  почти дойдя до точки не возврата, взял и вернулся, а я тем временем открыла всемирный закон солидарности – это страх: точнее, это категория,  которая объединяет все живые существа на свете, -  все, кроме  голотурии, конечно. И я настаиваю на том, что это настоящее открытие, ибо никакие формулы в виде инстинкта  самосохранения не могут поглотить эту разновидность страха, чему меня учит весь мой жизненный опыт. Но моё озарение ещё глубже. Его суть в том, что я, как наседка, высиживающая яйца, терпеливо вывожу на свет божий живых существ нового поколения, которые уже вообще ничего не боятся и которым не приходится опасаться  прожорливости собратьев по разуму – ведь они находятся по другую сторону страха, в мире иного. И не стоит тратить время на бессмысленное оспаривание новых истин, добытых мною в поте морального труда, в том духе, что у них-де  свои тараканы в голове. Руки я вам не протяну, чтобы вытащить вас из омута заблуждений.  Да, именно. Кружитесь там по посинения. Не жалко. Я буду стоять, как соляной столб, на своём: моих гадких утят не корёжит от страха и волнения даже тот факт, что  они живут в кромешной тьме и абсолютной тиши, такие одинокие и с виду несуразные. Им просто начхать на все эти фобии. И это – их жизнь, что никогда не поймут сторонники извращенной теории дарвинизма, для которых отсутствие страха равносильно отсутствию самой жизни. Хорошенько поразмыслив над происходящими событиями,  я приняла волевое решение: бесполезно вообще и в частности вести с кем-то душе спасительные беседы, которые меня, к тому же, в последнее время как-то недомогают. Придя к такому взрывному решению, я мгновенно обнаружила, что передо мной открылся новый мир, весь такой светлый и свободный.. Вот так, поглощенная немногими думами, которые иногда заплывают в мою черепушку, возможно, по чистой случайности, я ждала тебя во всякое время суток, особенно в такое, когда ты точно не мог придти.

Donc, vous ;tes presque atteint le point de non-retour, ramass; et retourn;, alors que j'ouvrais la loi universelle de la solidarit; - c'est la peur: il s'agit plut;t d'un groupe qui unit tous les ;tres vivants dans le monde - ; l'exception des concombres de mer, bien s;r. Et j'insiste que c'est une vraie d;couverte, car aucune formule sous la forme d'auto-pr;servation ne peut pas absorber ce genre de crainte de ce que j'ai appris toutes mes exp;riences de vie. Mais ma plus profonde perspicacit;. Son point est que je suis couveuse, comme une m;re poule, patiemment d;duire la lumi;re du jour de la prochaine g;n;ration des ;tres vivants qui n'ont rien du tout peur et qui n'ont pas besoin de craindre les fr;res extravagance sur la raison - ils sont de l'autre c;t; de la peur, autre monde. Et ne perdez pas de temps sur la signification de nouvelles v;rit;s difficiles, m'a pris par la sueur du travail morale, ; l'effet qu'ils ont cafards de dans ma t;te. Main, je ne vais pas tenir le coup pour vous sortir des erreurs piscine. Oui, exactement. Whirl il en bleu dans le visage. Ne vous sentez pas d;sol;. Je me tiendrai comme un pilier de sel, sur la: mes vilains petits canards ne korezhit de peur et d'excitation, m;me le fait qu'ils vivent dans l'obscurit; totale et le silence absolu, se sentent seuls et apparemment absurde. Ils ont juste cracher sur tous ces phobies. Et il est - la vie ne peut jamais comprendre les adeptes de la th;orie du darwinisme pervers, pour lesquels aucun ;quivalent ; l'absence de peur de la vie elle-m;me. Bon reflet de l'actualit;, j'ai pris la d;cision de l'ex;cutif est inutile en g;n;ral et en particulier pour conduire l';me ; quelqu'un d'enregistrer les conversations que j'ai, d'ailleurs, r;cemment, en quelque sorte de malaise. Ayant pris cette d;cision explosive, j'ai tout de suite trouv; que j'ai eu un nouveau monde, le tout si l;ger et gratuit .. C'est vrai, absorb; quelques r;flexions que parfois nager dans mon cr;ne, peut-;tre par hasard, j'ai ;t; en attente pour vous ; tout moment de la journ;e, surtout dans ce domaine, quand tu ne pouvais pas venir.

   Никогда не смогу понять, как так можно жить. И меня это беспокоит до сухих слёз, более, чем что-либо другое, что вообще может породить этот мир. Эти вечно фланирующие туда-сюда и тотально бездельничающие вещества… Существа, конечно, прошу меня извинить. Вид этого античеловеческого аквариума вызывает к жизни целое скопище зубастых бульдожек. Похоже,  они даже не останавливаются, чтобы поесть или воспроизвестись. Нет, я не требую, чтобы все подряд размышляли двадцать четыре часа в сутки, выстраивая силлогизмы и беспощадно громя софизмы, но посмотреть хотя бы краем глаза, а что там, по другую сторону добра и зла, но нет, какое там, их интеллектуальная деятельность слишком ничтожна. И с ними  категорически невозможно установить человеческие отношения. Всякие анекдоты на этот счет лишь плод больного воображения. Когда они собираются в толпу, это зрелище становится просто непереносимым. Спиной к чужому боку, животом к чужой спине, им всё равно – в компактной массе большой
толпы они плебейски трутся друг о друга, как кильки скользкой чешуей. Слёзы сами собой стремятся из моих глаз,  боже, как жестока жизнь несчастной кильки в толпе…
       Есть единственно животное, которое обладает привилегированным свойством человека – жестокостью,  независимо от нахождения в толпе - это мурены, которым в античные времена скармливали провинившихся рабов. Мурены всегда живут по одному. Своей жестокостью они покупают себе независимость.  А другие братья наши меньшие? Если обезьяны живут всё же приемлемо, домашние животные по обстоятельствам, а птицы просто трагически в отдельные времена года, то вот эти вот снующие туда-сюда кильки, которые вообще не заняты ничем всю свою непонятную жизнь, просто побуждали меня взяться за написание научного труда, который приведет меня к вершинам знания, я пойду на любую жертву, и это увековечит моё небольшое богатство. Открытие, оно и есть открытие. Однако такая интенсивность мысли требует целомудрия. Замолкаю…

      Ne jamais comprendre, comment pouvez-vous vivre. Et ;a me g;ne pour s;cher les larmes, plus que toute autre chose qui peut donner lieu ; tout le monde. Ceux-ci se pr;lasser autour flaniruyuschie jamais et totalement importe ... il ya bien s;r je m'en excuse. La forme de cet aquarium anti-humain donne vie ; une foule de buldozhek pleines dents. On dirait qu'ils ne s'arr;tent m;me pas pour manger ou jouer. Non, jе n`insiste раs pour que tout refl;te 24 heures par jour, la constitution de syllogismes et impitoyablement ;craser le sophisme, mais de regarder au moins un coin de l';il, et que l;-bas, de l'autre c;t; du bien et du mal, mais non, ce qu'il ya, leur activit; intellectuelle trop n;gligeable. Et avec absolument impossible d';tablir les relations humaines. Toutes sortes d'histoires ; ce sujet que le fruit d'une imagination malade. Quand ils se rencontrent dans la foule, ce spectacle est tout simplement insupportable. Retour vers le c;t; ext;rieur, ventre au dos de quelqu'un d'autre, ils sont tous les m;mes - en une masse compacte d'une grande foule de pl;b;iens ils se frottent les uns contre les autres comme des ;cailles de sardines glissantes. Larmes eux-m;mes tendent ; mes yeux, mon Dieu, sprat vie cruelle mis;re dans la foule ...
       Est le seul animal qui poss;de les droits de propri;t; privil;gi;s - la cruaut;, ind;pendamment d';tre dans la foule - mur;nes, ce qui dans les temps anciens ont ;t; nourris mauvaise conduite des esclaves. Moray vivent toujours sur celui-ci. La cruaut; qu'ils ach;tent leur ind;pendance. Autres Retour ; l';cole? Si les singes vivent encore acceptables, animaux de compagnie sur les circonstances et les oiseaux juste tragiquement dans certains moments de l'ann;e, voici couraient dans les deux sens, ces sardines, qui sont g;n;ralement ; ne rien faire toute sa vie obscure, tout m'a encourag; ; reprendre l';criture scientifique, qui me conduira sur les hauteurs de la connaissance, je vais faire tous les sacrifices, et il ne fera que perp;tuer ma petite fortune. D;couverte, c'est une d;couverte. Cependant, une telle intensit; de la pens;e exige un esprit sain. Devenir silencieux ...

       Но все же настаиваю – у этих килек чисто собачья жизнь, лишенная индивидуальности. На самом деле, я не собираюсь оценивать ничью жизнь, тем более, человеческую. Я просто хочу понять, что они делают в этом мире, и все. Представим себе, что на земле из-за внезапной глобальной катастрофы вдруг останутся только два существа - человек и животное. Пусть человеком буду я. А вот животное… Кого выбрать? Вот в чем вопрос. Я стояла у окна и рассеянно думала, улица казалась пустой и скучной ... А что  если это единственное животное нападет от  голода на человека, т.е. меня  и откусит ему...  и откусит ему...  нет, не голову, она ещё пригодится… руку хотя бы. Что скажет  человек,  кроме: «Ну,  и сволочь же ты корявая, нас на Земле всего двое. И у нас так много дел. А ты,  мразь,  меня калечишь». Как выбрать зверя, который в подобной ситуации не станет жрать человека и не повернётся к нему спиной, не побредет совершенно бессмысленно в полном одиночестве совсем в другую сторону?
      Поверх мокрых крыш, сквозь слегка кривое стекло я вдруг вижу, что перед  моими гла-зами мечется некое живое существо, это птица, которая, внезапно сделав малый круг, быстрыми зигзагами вернулась, вот она летит уже прямо на меня, и я боюсь, что она разобьется об это не совсем прямое, но, как на зло, именно сегодня утром вымытое до прозрачности стекло в моём окне…  Летящая на меня  птица придала моей мысли совсем иное направление, однако,  такое  же беспутное, как и предыдущее. Мне стало казаться, что птица поняла всё, о чем я думала, глядя на неё, и страшно развеселилась. Это открытие человечности в птичьем поведении, любви к жизни, в такой точно форме, как это свойственно человеку, несколько притупило мою тревогу, которая неизбежно возникает всегда, когда я жду тебя.  Вдали от солнца вообще легко потерять зрение или разучиться узнавать цвета радуги.

     Mais encore insister - ces sprats nettoyer une vie de chien, d;pourvu de toute personnalit;. Mais en fait, je n'ai pas l'intention d';valuer sa vie, le plus humain. Je veux juste comprendre ce qu'ils sont dans ce monde, et tout. J'imagine que le terrain sur lequel en raison de la soudaine catastrophe mondiale ne sera que de deux ; une personne et un animal. Qui choisir? Telle est la question. Je me tenais ; la fen;tre et j'ai pens; que tout semblait une rue peu terne ... Et si c'est leseul animal attaqu; par la faim sur la sant; humaine et le mordre ... pas de, le faire pas son t;te, elle est encore utile ... sa main bien que serait, ce qui sera disent que les hommes, outre: «Eh bien, ni toi, et que vous esp;ce de salaud,-nous sur de la Terre seulement deux. Et nous avons tellement de choses ; faire. Et vous, ;cume, je mutiler. " Comment choisir un animal qui se trouve dans une situation similaire ne voulait pas manger humain et ne se rallume pas ; lui, pas pobredet compl;tement inutile, tout seul dans la direction oppos;e?
      Sur les toits humides, ; travers une vitre l;g;rement incurv;e, je vois soudain que devant mes yeux jetant quelque chose de vivant, c'est un oiseau qui est soudainement prise d'un petit cercle, zigzags rapides en arri;re, ici, il est en vol rectiligne ; moi, et je crains que ;a casse ; ce sujet est pas tout ; fait un directe, mais, en tant que de choses mal;fiques, pr;cis;ment aujourd'hui dans le matin, lav; up up ; un verre la transparence dans ma fen;tre ... Cet oiseau a donn; de ma pens;e tout ; fait un diff;rente la direction, cependant, une telle m;me honte elle faisait que,, au fur et ; des liens pr;c;dentes. J'ai commenc; ; penser que l'oiseau savait tout sur ce que je pensais, en la regardant, et s'amusait beaucoup. Cette humanit; ; trouver dans le comportement de l'oiseau, l'amour de la vie, sous une forme pr;cise qu'elle est humaine, un peu ;mouss;s mon anxi;t; qui se posent in;vitablement quand je suis en attente pour vous. Loin du soleil peut finalement perdre de vue et oublier toutes les couleurs de l'arc en ciel.

***
Чтобы не вести бесплодную дискуссию с самой собой, я должна определиться в главном вопросе: а есть ли общая почва, и если есть, то что она для нас. Допустим, есть, иначе как мы можем любить друг друга. И это тот ринг, на котором существует единство и борьба неразрешимых противоположностей. Но раз мы постигаем вещи лишь в форме образов, то о них и надо, в первую очередь, подумать. И хорошо, что один и тот же образ может входить как в твою, так и в мою систему одновременно. Ты рационалист, смотришь на всё позитивно, научно, и для тебя каждый образ равен самому себе, моя же система идеальна, это моё сознание, а в нём всё в моих руках, во всяком случае, я на это сильно надеюсь. Но в центре моей идеальной системы не я, как положено, а ты, всё твоё вещество, каждое изменение которого приводит к изменению всей картины мира в моём мозгу. Этот понятно, раз борьба и единство противоположностей имеют место быть в отношении реалиста и идеалиста. В каком же соотношении находятся между собой наши миры?  Для меня, конечно же, твой мир полностью выводится из моего, для тебя же, махрового реалиста, весь мир, все его образы подчиняются единым неизменным законам, действия и причины строго взаимосвязаны, и никаких центров здесь в принципе нет. Но даже самый махровый реалист не может не понимать, что вне этой жесткой картины, где никто ни от кого не зависит, всё само по себе, но и - всё вместе, существуют восприятия, уже совсем другие системы, в которых вся эта армада образов соотнесена с одним из них, а весь мир вращается именно вокруг него. Но и мне не слаще: как только я захочу вывести настоящее из прошлого или предугадать будущее, я тут же войду сама с собой в противоречие, ибо придется упразднить учрежденную мною центральную позицию, то есть твой образ, и предположить, что всё в мире существует само по себе, и ни от кого лично ничего не зависит сколько-нибудь существенно. А всякое изменение строго соразмерно своей причине. И если твой мир дан тебе в переживаемом, то моя идеальная система воспринимается тобой лишь постольку, поскольку никто, кроме безумцев, не возьмется оспаривать непрерывность прошлого, настоящего и будущего. И что в результате? И ты, и я - берем за должное каждый свою систему, а вторую выводим из неё.  Пытаемся выводить, с переменным успехом. Но тут загвоздочка получается: ни одна из двух систем изначально не подразумевает вторую, она и сама по себе самодостаточна. И тут делать нечего: чтобы получить представление о происходящем, надо привлечь кого-то со стороны, вроде deus ex machina, то есть присочинить уже нечто совсем гипотетическое, чего на самом деле нет, но что мы предполагаем. Создать нечто вроде эпи-феномена. Что в этой ситуации делаешь ты? Ставишь в центр мира свой собственный мозг и наделяешь его чисто шизофренической способностью - раздваиваться. Тогда он легко произведет ещё и относительный мир, где уже всё изначально изменчиво и непостоянно. Ну а потом, когда представление в твоём мозгу составлено, можно тут же забыть всё предысторию и сделать вид, что это просто ерунда какая-то, разные там мозговые вибрации... И вообще объявить всё воспринятое случайностью, а значит, неразрешимой тайной. Но если я, идеалист, попытаюсь разобраться в этой ситуации, в расплывчатой системе неустойчивых образов, слабо мерцающих вокруг тебя, - как центра мира, моей собственной вселенной, - и в корне изменяющихся при малейшем твоём движении, то о незыблемых законах природы лучше сразу забыть. Однако без четких закономерностей понять вообще ничего невозможно.  И тогда мне, идеалисту, воленс-неволенс придется точно так же обратиться к некому третьему, то есть вообразить, что существует-таки предустановленная гармония между всем, что имеется и происходит - между вещами и духом. Да. Но! Как можно так сосуществовать? Если нет ни малейшей возможности вывести тебя из меня, а меня из тебя? Реально единственное: вывести тебя из себя или меня из себя. Но кому такое понравится? Два изначально враждебных начала, реалист и идеалист,  сведенные на общей почве, очень скоро утратят способность к передвижению и начнут спотыкаться об одно и то же препятствие, хотя и в противоположных направлениях. Ты будешь твердить, что всё это мои изыски это моё субъективное восприятие, что к науке не относится совсем и носит сугубо теоретический характер. Я же стану возражать, конечно, мысленно, что для меня то, что я воспринимаю, это всегда абсолют. А вот наука для меня - лишь символическое выражение воспринимаемой реальности. Так что если первое иллюзия, то второе и подавну не более реально, чем первое. И вообще, всякая наука - случайность, а её успехи - неразрешимая загадка, тайна за семью печатями.
***

  Ничего принципиально нового пока не происходило, в твоём поведении, конечно. Однако меня это однообразие уже начинало угнетать. А политика компенсировать угнетение другого пола (не смею утверждать что именно прекрасного) посредством поклонения женщине традиционно оборачивается затаенной злобой, да и как не возлютовать против возвеличиваемой непонятно за что женщины?! Аффект, соответствующий угнетению, есть презрение, а вовсе не поклонение, так думают только очень хорошие люди. За коленопреклоненной любовью к ближнему всегда стоит находящаяся под запретом ненависть к тому, кто воскрешает воспоминание о тщетности усилий в дольнем мире. За культ мадонны женщина заплатила высокую цену, став объектом охоты не ведьм. И это месть за непроизвольно всплывающий в памяти образ дохристианской пророчицы, которым патриархальный порядок, хотя и украдкой, но всё же ставится под сомнение. Женщина, сама по себе, часто вызывает дикую ярость  в полудиком же, или как сейчас говорят, брутальном мужчине, которому предписано её почитать - равно тому, как скромный, интеллигентный человек незамедлительно становится личным врагом цивилизованного попудикаря, которому запрещено законом покарать его исключительно по праву силы. Де Сад всё эту совсем не смешную коллизию честно показал в своём бессмертном творении, его граф Гиджи, начальник Римской полиции, говорит прямо, что из соединения двух тел никак не вытекает соединение двух сердец, а возникает лишь скука, презрение, всё, что угодно, но только не любовь. В качестве властителя мужчина великодушно отказывает женщине в праве быть личностью, а социально отделенное существо, это всегда существо второго сорта. Это символ природы, насилие над которой может закончиться только полным её разрушением. Отпуская щедрый дежурные комплименты, мужчина думает: смешная глупышка, равенство между мной и тобой столь же возможно, как между человеком и обезьяной... И как мнимо природное существо женщина - это продукт истории, её денатурирующей. Такова жестокость, возникающая в недрах неудавшейся цивилизации, это современное варварство и есть оборотная сторона медали под кодовым названием "культура". Страсть к уничтожению, однажды проявившись, уже не успокоится до тех пор, пока не уничтожит всё вокруг. И это и есть единственная, по-настоящему тоталитарная власть и страсть - воля к уничтожению. Патриархальный порядок только этим и может закончиться. Она, эта всеуничтожающая воля, только и мечтает о том, чтобы человечество имело одну-единственную голову, чтобы её можно было отрубить одним-единственным взмахом топора палача. Малейшие приметы слабости, смятения, страх, рыдание - всё это тут же пробуждает кровожадную похоть уничтожения. Сила, оплаченная дистанцированием от природы, всегда в родстве со слепой яростью. Силой же этой удаленности от природы субъект всегда готов гневаться на всё природное, как неродное ему. То, что лежит ниже, как он считает, естественно навлекает на себя нападение. Радость уничтожать это также удел тех, кто познал большую несправедливость и от этого был несчастлив. Физическая близость это всегда война, смысл которой непреодолимая ненависть полов. Секс у животных всегда жесток.
    В то время, как бессубъектный капитализм, этот бесчувственный колосс реальности, слепо разрушает всякое проявление жизни вокруг, иллюзия бунтующего субъекта - в самоутверждении путем использования людей в качестве бесправных и безгласных вещей. В этой заразной болезни он, однако, видит симптом выздоровления. В качестве ужаса воображение хотело бы устоять перед ужасом. Как говорили римляне, истинное наслаждение даруют лишь суровые дела, счастье там, где нельзя, а где можно, этого как раз и не нужно. Вот эту максиму и увековечили речения двух гениев - Сада и Ницше, распад всегда высвобождает силы отрицания.
   Ницше, отвергая закон, стремился принадлежать к самости более чем природной. Сверхчеловек, который пошлет бога в отставку, на заслуженный отдых, к его мифическим предкам, вот достойная замена. Но эта попытка спастись от бога, который умер, приводит к открытию, что само это отречение содержит в себе неустранимое противоречие, попирающее само знание. Рефлексия науки над самой собой это и есть проснувшаяся совесть Просвещения.  Перед беспринципным разумом не устоит никакая любовь, ни супружеская, ни родительская. Мужчина и женщина, как супруги, не должны любить друг друга, а дети должны принадлежать обществу, а не семье. Брак должен быть нивелирован введением самых абсурдных форм брака, а детям должно быть запрещено знать свою кровь, кто их произвел на свет божий. Только тогда можно будет утвердить на земле в качестве последнего прибежища заблудшего человечества настоящее тоталитарное общество свободных челов-сущелов, свергнутый бог возвращается в виде жестокого идола. Абсолютное господство глобализма началось задолго до нынешних дней - с казни самых преданных либеральной революции её идеологов - Сен-Жюста и Робеспьера, а Де Сад в образе своей грандиозной антиутопией, равной по силе гомеровскому эпосу, скандальной хронике Жюстины и Жульетты,  навеки заточен, как в тюрьму, в ад Парижской Национальной Библиотеки в самом низкопробном статусе, прообразе поставленной на конвейер бульварщины девятнадцатого века или чтива - масслитературы века двадцатого. Вот что стало с Откровением, срывающем последние покровы с образа тотального зла в условиях, когда мышление становится органом власти и господства! Голый рационализм может оправдать любую подлость по отношению к людям. Последнее эпическое послание Де Сада гласит: только придя в ужас от своего собственного зеркального отражения,  можно проникнуть взором в тайное пространство, лежащее за его пределами.

Rien de nouveau n'est pas encore arriv; dans votre comportement, bien s;r. Toutefois, la monotonie, je commen;ais ; opprimer. Et la politique de compenser l'oppression de l'autre sexe (je n'ose pas dire que c';tait beau) par le culte de la femme tourne traditionnellement col;re qui couve, et il n'a pas grossir vozlyutovat contre les femmes n'est pas clair quoi? Affect oppression correspondant, il ya le m;pris, pas culte, parce qu'ils pensent que des gens tr;s gentils. Pour genoux l'amour du prochain est toujours la peine d';tre sous la haine de l'interdiction pour quelqu'un qui ressuscite des souvenirs de futilit; dans le monde d'en bas. Pour le culte de la femme Madonna a pay; un prix ;lev;, devient l'objet de la chasse n'est pas sorci;res. Et c';tait la vengeance pour le pop-up spontan;ment ; l'esprit l'image de proph;tesse pr;-chr;tienne qui ordre patriarcal, mais en secret, mais toujours remise en question. La femme, en soi, provoque souvent fureur sauvage dans un semi-sauvage, ou comme on dit, un homme brutal qui lui a ordonn; de lire - est tout aussi humble, personne intelligente devient imm;diatement un ennemi personnel de l'popudikarya civilis;, ce qui est interdit par la loi pour le punir uniquement par le droit forcer. Sade n'est pas du tout dr;le collision honn;tement montr; dans sa cr;ation immortel, son graphe Gigi, chef de la police, a d;clar; sans ambages que la connexion des deux corps n'implique pas l'union de deux c;urs, et il est seulement l'ennui, le m;pris, rien, mais pas l'amour. Comme le souverain d'un homme nie g;n;reusement aux femmes le droit d';tre un ;tre individuel et social distinct, il est toujours d';tre des citoyens de seconde classe. C'est un symbole de la nature, les abus dont peut qu'aboutir ; sa destruction compl;te. L;cher d'un g;n;reux compliments sur le devoir, l'homme croit dr;le idiot, l';galit; entre vous et moi que possible, comme entre l'homme et le singe ... Et comme le pr;tend ;tre une femme naturelle - un produit de l'histoire, sa d;naturation. Telle est la cruaut; qui se produit dans les profondeurs d'une civilisation en panne, il est une barbarie moderne est le revers de la m;daille sous le nom de code de «culture». La passion pour la destruction, se manifeste une fois, ne se reposera pas jusqu'; ce jusqu'; ce qu'il d;truit tout. Et c'est la puissance et la passion v;ritablement totalitaire - la volont; de d;truire. L'ordre patriarcal tout cela et peut entra;ner. C'est cette volont; vseunichtozhayuschaya, seuls r;ves de faire le genre humain avait une seule t;te, donc il peut ;tre coup; par la hache du bourreau un seul coup. Les moindres signes de faiblesse, de la confusion, la peur, pleurs - tout cela ;voque imm;diatement sanguinaire convoitise de destruction. La force pay; distanciation de la nature, toujours en relation avec rage aveugle. C'est la puissance de la distance ; partir de la nature du sujet est toujours pr;t ; se f;cher avec tout le naturel, comme une deuxi;me langue ; lui. What lies beneath, comme il le croit, bien s;r encourt l'attaque. C'est aussi une joie de d;truire le destin de ceux qui connaissent une grande injustice et ce fut malheureux. L'intimit; physique est toujours une guerre, dont la signification est la haine insurmontable entre les sexes. Sexe avec des animaux est toujours difficile.
    ; l';poque, le capitalisme sans sujet, cette r;alit; colosse insensible d;truit aveugl;ment toute manifestation de vie autour d'une illusion sujet rebelle - l'affirmation de soi ; travers l'utilisation de personnes comme des choses sans pouvoir et sans voix. Dans cette maladie contagieuse, toutefois, il voit un signe de reprise. Comme l'horreur de l'imagination voudrait r;sister ; la terreur. Comme le disaient les Romains, un vrai d;lice accorder un cas grave, le bonheur l; o; il est impossible, et o; vous le pouvez, il n'est tout simplement pas n;cessaire. C'est cette maxime et perp;tue l';nonc; de deux g;nies - Sade et Nietzsche, la d;sint;gration lib;re toujours le pouvoir de refus.
   Nietzsche, en rejetant la loi, a cherch; ; appartenir ; l'auto plus que les naturels. Superman, que Dieu enverra vers le bas, un jour f;ri;, ; ses anc;tres mythiques, c'est un digne rempla;ant. Mais la tentative d';chapper ; ce dieu qui est mort, conduit ; la d;couverte que ce renoncement, renferme une contradiction in;vitable, Toi, le vainqueur de la connaissance elle-m;me. R;flexion sur la science elle-m;me, et il a r;veill; la conscience des Lumi;res. Avant d'esprit sans scrupules ne restera pas sans amour ou mari;s, ou un parent. Un homme et une femme, d';pouse, n'ont pas ; s'aimer les uns les autres, et les enfants doivent appartenir au public, et non pas la famille. Le mariage devrait ;tre compens;e par l'introduction des formes les plus absurdes de mariage, et les enfants ne devraient pas ;tre autoris;s ; conna;tre leur sang, ceux qui ont port; la lumi;re du jour. C'est alors seulement approuver la terre comme un dernier recours humanit; ;gar;e maintenant la soci;t; totalitaire de libre suschelov humain, d;chu rendements Dieu sous la forme de traitement cruel idole. La domination absolue de la mondialisation a commenc; bien avant l';poque actuelle - avec l'ex;cution de la r;volution lib;rale le plus fid;le de ses id;ologues - Saint-Just et Robespierre, et Sade et son grand dystopie, l';galit; dans les ;pop;es hom;riques de r;sistance, la chronique scandaleuse de Justine et Juliette, enferm; pour toujours dans la prison dans le Paris Biblioth;que nationale de l'enfer dans la situation de faible front, l'image inverse de l'ensemble sur le convoyeur fiction bulvarschiny XIXe si;cle ou - massliteratury XXe si;cle. C'est ce qui est arriv; ; l'Apocalypse, le dernier arracher les voiles avec une image du mal total dans un environnement o; la pens;e devient un organe du pouvoir et de la domination! Rationalisme nu ne peut justifier toute mesquinerie envers les gens. Message final de Sade se contente de lire horrifi; par sa propre r;flexion de miroir peut p;n;trer dans l';il dans l'espace qui se trouve au-del;.





(Продолжение можно читать в книжном издании)


Рецензии