Гений Одного Дня, глава 12

Глава двенадцатая
Альберт Нерст, человек не от науки, носил в обществе прозвище «Академик». Только такой умник, как он, мог не имея ни малейшего представления о роде деятельности своего напарника и босса Вингерфельдта умудряться постоянно что-то ему советовать, помогать, вертеться под ногами, все формулы умело переводя на язык человеческий. Собственно говоря, холодный и нелюдимый Нерст вполне заменял всю шумную банду лиходеев, никогда не надоедая и готовый работать целыми сутками вместе со своим боссом над любым заманчивым проектом, не щадя ни сна, ни здоровья. С тех пор, как Альберт попал в эту компанию, он очутился в ближайшем окружении Вингерфельдта, помогая тому своими высказываниями по поводу того или иного случая.
Этот день так же ничем не отличался ото всех предыдущих, так же проведённых в лаборатории. Здесь жили. Рабочие столы заменили спальные места. И всё ради исполнения одной-единственной заветной цели, ради которой и сна не жалко, чего уж говорить. Альберт Нерст проснулся от какого-то шума, доносившегося из лаборатории. Он подскочил на месте, но когда открыл глаза, понял, что причина громкого звука уже пропала. В лаборатории стояла кромешная тьма, которую и представить было трудно. Потом раздался звук около стены и зажглось газовое освещение. Показался Вингерфельдт с угрюмым лицом, но сохранявший спокойствие даже в такой кромешной тьме, потерпев очередную неудачу.
- Не? – спросил зачем-то Нерст, прекрасно зная ответ на вопрос – он был изображён на лице самого Алекса.
- Всё по-прежнему, - вздохнул Вингерфельдт, собирая с пола осколки от испытуемой лампы. – Я напугал тебя, дружище? Как хоть спалось тебе этой ночкой?
- Я не помню, чтобы я спал, – вздохнул Нерст. – Я уснул прямо над чертежами.
- Мы все сейчас изнурены, но нельзя прекращать ни одного опыта. Ах, как мне хочется задрать нос Читтеру, публично опровергающему все мои идеи с изобретениями.
- Это сущий бред, - согласился Альберт. – Все его статьи и деятельность направлены лишь на то, чтобы отнять всю нашу славу, и без того прогорающую. Это человек, не ведающий жалости. Алекс, стой где стоишь!
Нерст проворно метнулся вниз, присел на корточки и поднял несколько осколков от лампы, на которые чуть было не наступил Вингерфельдт. Альберт сокрушенно покачал головой, когда увидел, что случилось с лампой после очередного опыта. Впрочем, подобные взрывы проходили здесь неоднократно, и к ним уже привыкли все. Вингерфельдт тоже посмотрел в сторону лампы, и произнёс, стараясь поддержать в такой ситуации самого себя:
- В любом случае, мы добьёмся своего, Нерст, верь мне.
- Ах, я уже не знаю, кому мне верить… У меня нету выбора, светлейший дядя Алекс.
- Понимаешь же, - глаза Вингерфельдта заблестели новыми надеждами. Он не отрываясь смотрел на огрызок стекла, который несколько минут назад был лампой накаливания Лодыгина. – Если нам удастся сделать эту лампу, мы добьёмся великих результатов. Газовое освещение, керосиновые лампы – все они канут в лету вслед за паровой машиной Уатта! Мало того, я не говорю только о лампе. Она уже придумана до нас. Наша цель сделать так, чтобы она была доступной каждому человеку. Чтобы она дольше служила человеку, вот для чего мы тут работаем в поте лица! Я не говорю о лампах, я говорю о целой системе освещения. Чтобы в каждом доме вечером горела такая лампочка, освещающая путь к истине. Да что там лампы накаливания – там дело пойдёт дальше, едва мы собьём с неё дорогую цену, вот увидишь! И тогда мы сможем жить не только в этом обшарпанном помещении, которое лишь буквально именуем лабораторией… Это, это будет наша империя! На руинах прежней. Разве ради этого не стоит трудиться целыми днями? Это мы делаем не для себя, а для всего мира. Когда наша лампа будет применяться в домашнем быту, уж не это ли – мечта и счастье изобретателя?
- А разве не награда – высший помысел изобретателя? Чтобы пойти дальше, нужны деньги, - вставил со своего места Альберт Нерст.
- Ну, и это в том числе. Особенно сейчас…
Перед Нерстом стоял невысокий человек в прожженном кислотами халате, с всклоченными волосами и горящими идеями глазами. Да, во время работы он не был похож на такого магната, которого видели все официальные лица. Вингерфельдт в лаборатории о своей внешности думал в самую последнюю очередь. Он жевал листья табака, думая о чём-то своём. Дядя Алекс подошёл к столу, достал из папки бумаг небольшую газетёнку и угрожающе шёпотом начал:
- Есть большая вероятность того, что нам придётся покинуть это помещение, в котором сейчас находимся, и за которое я выгреб последние геллеры из своего кармана. Мне уже угрожают, что отберут всё здание за налоги, людям не нравится то, что мы не платим налоги. Нечем платить. Теребить свои же компании – это ещё хуже. Мы стоим над пропастью. И ещё… Я боюсь темноты!
- Значит, лампу надо изобрести обязательно, - сделал вывод из разговора Нерст. – Кризис сейчас решил надавить на нашу компанию более жестко и сильно. Работников мало, денег мало. А вот идей много. В конце-концов, не будет же это вечно продолжаться, а? И что же пишут в газетах?
- Пока я продолжаю раздувать миф о нашей непреклонности и непобедимости. То-то будет скандала в прессе, когда нас выгонят вон из здания за долги! – многозначительно взглянул Вингерфельдт на Альберта. – Боюсь, что до публичного скандала и дойдут наши делишки. Впрочем, и этот вариант развития событий я уже давно продумал в своей голове. Наша лаборатория просто может переехать в мой дом. К тому же меня уже давно ругали мои домочадцы, что я редко прихожу домой… В любом случае, у меня там и природа, и народа поменьше будет, и деятельность повеселей.
- Да уж, я помню, Алекс, как умеет готовить твоя жена, - улыбнулся Нерст. – Ты во всём умудряешься находить плюсы. Меня удивляет это качество. А потом ты расскажешь, что как раз долгий переезд к тебе в тихий пригород позволит сделать не что иное, как развить физическую активность своего тела, я прав? Впрочем, я только за. Тем более, раз так поворачиваются обстоятельства. Но неужели. Ты хочешь сказать, милый, что твою карту Европы, считавшуюся истинным символом компании, ты тоже перенесёшь в свой подвал к своим прекрасным баночкам, а?
- Вообще-то идея этой карты взята именно из моего подвала, - широко улыбнулся Вингерфельдт, оставшись вполне довольным собой. Он отошёл к столу и сокрушенно покачал головой. – Я изучил множество книг, но пока ещё ни в одной не нашёл решения проблемы. Можно. Конечно отвлечься и заняться чем-то другим, но… Не изобретай то, на что нет спроса. Вот мой девиз.
Он подошёл к столу, после чего принялся разбирать груды книг, явно выискивая какую-то нужную. Вингерфельдт разучился спать за всё это время, он глотал книги залпом, не останавливаясь ни на секунду. И всё, чтобы найти нужное решение проблемы. Напряжение не сходило с его пасмурного лица, когда он перебирал множество всяко-разных бумаг. Можно было сойти с ума от этого занятия. Затем он вдруг что-то вспомнил. И обернулся к Нерсту, продолжая просматривать залежи бумаг:
- Слышь, в газете уже упоминается имя Николаса Фарейды… Того самого, которого мы недавно взяли на работу. Вот, можешь прочесть из любопытства, - он бросил газету своему коллеге.
- «Работник знаменитой компании Европы, работает, как африканец!» - удивлённо вычитал Нерст. – До чего докатилась пресса. Уж откуда им-то знать о наших делах? А тем более об этой сделке?
- Это уже детали… Важен сам факт!
Вингерфельдт слегка улыбнулся, сам невольно поражаясь остроумию прессы. До последней новости доходили разве что не со скоростью звука. Кто и как туда это всё передавал – неизвестно. В любом случае, читателей заинтриговать журналистам удалось просто прекрасно. «Опять этот Фарейда! Если так дела пойдут дальше, он уже обгонит и меня по числу появлений в обществе», - отметил про себя с некоторой улыбкой Вингерфельдт. В душе у него осталось нехорошее впечатление, затмить которое он пытался, выкручивая остатки испробованной лампы из того самого места, в котором она находилась. Нерст искоса взглянул на него из-под своих пенсне, словно бы узнал что-то ещё интересное.
- Алекс, вот смотри, что тут ещё написано. Упоминается имя некоего Генри Форда… Какое совпадение, не правда ли?
- И что там пишут про этого умника? – продолжал скрежетать стеклом Вингерфельдт.
- Пока вроде ничего интересного, помимо того, что конвейер его сборки получает широкое применение в Америке. В любом случае, нам никогда не поздно свалить в эту страну, ставшую просто раем для предпринимателей и подобного рода изобретателей.
- Увы, Альберт, ныне я определяю течение научного мира. Пусть это и шаткое положение, я на него вступил совсем недавно, однако, что-то мне подсказывает, что буйное течение умных голов в Прагу вышло не из-за повышения акций чешских крон. Это приятно видеть имя знакомого нам героя, однако наша цель сейчас абсолютно в другом…
Вингерфельдт раздражённо выкинул остатки лампы в ведро, и присел на стул, уронив голову на руку, словно боясь, что она упадёт, как хрустальный шарик. Огонь угас в его глазах. Лицо приобрело усталый вид и состарилось лет на десять из-за своей кислой мины. Было видно, что настроение этого человека было подвластно лишь колебаниям окружающей среды, что и приобрело здесь трагический оттенок. Нерст, видя что даже такой неколебимый титан, как Вингерфельдт, пребывает в отчаянии, хотел было его успокоить, но тишину первым прервал сам дядя Алекс, достав из кармана сигара и в задумчивости закурив её.
- Ни к чёрту всё это не годится, Альберт! Дела не идут ни в какую, мы терпим одно поражение за другим. Будь я на месте Читтера, я бы уже давно скрутил бы всю нашу компанию в бараний рог. А тут ещё опыты с этой проклятой лампой накаливания. Зачем мы их ведём? Мы просидели так уже в этом помещении эдак месяц второй, и ни на фунт не продвинулись в достижении намеченной цели…. Мы не имеем никаких результатов, кроме безвозвратно потраченных нервов. И надежды, которая не покидает нас уже столько времени.
- Но мы ведь стали ближе к верному пути, если я не ошибаюсь? – вновь встрял Альберт, цитируя самого Вингерфельдта. – А вдруг верный путь находится в двух шагах, а мы так возьмём и нагло бросим наше дело, которому так отдаём своё время? Должен быть результат. Сколько на него уйдёт времени – не важно. Хватит киснуть, Старик! Уж не ты ли учил меня оптимизму? Взгляни на улицу, и пойми, что всё, что ты делаешь, ты делаешь ради всех этих мелких и простых людишек. Ради них на свою жизнь ты тратишь копейки. Ради них мы тут с тобой стали жить, совсем позабыв о наших домочадцах…
- Наших? – переспросил Вингерфельдт, и Нерст смущённо осёкся, начав протирать стёкла пенсне. – он всегда так делал, когда нервничал, или вспоминал что-то неприятное.
- Я бы не хотел рассказывать о своей прошлой жизни.
- Я просто переспросил, но не задался целью так уж тебя потревожить. Альберт, ты мне ведь никогда и не рассказывал ничего о себе. Позволь, я задам тебе один-единственный вопрос касательно твоей жизни ещё там, в Америке. Что всё-таки заставило тебя покинуть эту страну неограниченных возможностей?
- Это долгая история, я бы не хотел освежать её в памяти. Единственное, что я скажу вслух, в этом виновен Генри Читтер. Я до сих пор вздрагиваю при виде его фотографии на первых полосах газет и журналов. Меня пугает человек с усами кайзера и взглядом чувствительного хищника.
- Так чего уж ты так боишься? Неужели те события прошедших лет так сильно отпечатались в душе, что хочется их поскорее забыть?
После утвердительного кивка Нерста, Вингерфельдт замолк и больше уже ни о чём не расспрашивал. Он открыл какую-то книгу на произвольной странице, что-то вычитал там, и кивнул головой в знак понятия. Затем неторопливо пересёк лабораторию, достал ещё одну нить накаливания, протёртую углём. Несколько минут он искал пустую колбу по столу, и наконец найдя её, с удовлетворением вернулся к точке своего первоначального положения.
- Ты знаешь, Нерст, моя племянница уже выступает в хоре, в мелком пражском объединении. Её мечта – попасть в этот знаменитый театр, в котром мы недавно давали концерт для публики, может быть, ты его ещё помнишь? И тогда время её работы резко сократится на мою контору. Однако, это её путь.
- А кого-то другого приобщить, это не? – спросил удивлённо Нерст, удивляясь резким перепадам настроения и тем в разговоре. – Того же Надькевича… Я чувствую, он просто печалиться от нечего делать. Гай его периодически вытаскивает куда-то, но это явно не помогает.
- Главное, чтобы он не повторил моих ошибок, - усмехнулся Алекс, вынув сигару изо рта. – Я в его года был сущим кошмаром всей немецкой нации. Моя склонность к обогащению и хулиганству не знала пределов. Ты читал «Тома Сойера»? Это и есть прототип меня в детские годы. Альберт, скажи на милость, ты куда складываешь нити накаливания? В этом хаосе я без тебя не справлюсь. Давно хочу здесь порядок навести, а ведь всё должно быть под рукой. Да и для опытов постоянно всё требуется. Некогда мне, как ты знаешь.
Нерст смутно взглянул на своего босса, встал из-за стола, и измерив шагами комнату, подошёл к одному из столов, на который были помещены всякие сосуды и баночки. При удачном стечении обстоятельств, если их обронить, могла произойти утечка этих кислот, и тогда бы всё, к чему они бы прикасались, было бы разъединено. Однако к подобного рода вещам Вингерфельдт пристрастился с детства. Нерст достал коробку, стряхнул с неё пыль и вручил Старику.
- Так-с, - Алекс открыл её и несколько секунд внимательно изучал содержимое. – Скоро денег уже и на эти опыты мне не будет хватать в полной мере. Впрочем, отбросим все чёрные мысли в сторону. Друг мой, пока я буду измываться над газовым освещением, пожалуйста займи себя приготовлением других нитей. Я чувствую, этих нам тоже не хватит. Так и будет работать в паре.
- Если б найти это решение этой гигантской задачи!
Нерст присел за ближайший к нему стол, и принялся за свою нудную утомительную работу, повторявшуюся изо дня в день. Но то было свойство Вингерфельдта – вдохновлять людей на подвиги, и тогда они уже не жалели сил и энергии, полностью отдаваясь делу. Альберт тоже неважно выглядел. Руки скользили из-за пота, волосы так же были всклочены, но чего ещё можно ожидать от ночлега на рабочем месте? Столы заменяли кровати, а лаборатория – дом.
- … А этот умник опять продолжает свои дела, хо-хо! – продолжал что-то рассказывать Вингерфельдт, но лишь затем, чтобы в помещении создавалось ощущение, что кто-то есть, и просто чтобы сбить меланхолию, бушевавшую в связи с последними событиями.
Альберт знал, что еженедельно Старик делает взнос шерифу в размере пяти крон, чтобы не закрывали его лабораторию. Компания была на грани банкротства, представая в свете могущественной державой. Лишь работники знали, что вся эта система уже давно прогнила насквозь – и вопрос лишь в том, когда она рухнет окончательно. Нерст сунул в рот мышьяка, и долго стал разгрызать его зубами, не видя ничего кроме нитей накаливания.
Несколько иначе начиналось это утро в другом конце города. Без взрывов ламп во время экспериментов, но имеющее свою особую притягательность. Окна как всегда были открыты, а утро начиналось с прогулки – что помогало освежить голову и провести достаточно бодро всё своё утро, а затем уже и приниматься за всю свою нужную работу, которая работой порой была лишь на словах – на деле очередным развлечением. Разум человека способен самое скучное и нудное превращать в интересное и забавное.
Собрание всегда проходило на кухне, поэтому после просыпания Николас шёл именно туда – это было единственное место квартиры, где интересы обоих её жителей пересекались утром. Для кого что – у кого-то макароны смысл завтрака, у кого – каши, а у кого и бутерброды, без которых жизнь была бы просто скучна и неинтересна.
- Знаешь ли ты, - усмехнулся Николас, следуя заразительному примеру Гая в насыщении желудка, и намазывая маслом бутерброд. Он взвесил его слегка в воздухе и продолжил,- сколько энергии в хлебе с маслом?
- Ну, просвещай меня, раз знаешь, - не стал упорствовать Гай, заинтересовавшись.
- Её хватит, чтобы 15 минут идти быстрым шагом, или ехать на велосипеде столько же, 6 мнут прыгать или спать полтора часа, а если отнестись к технике – чтобы машина со скоростью 80 километров в час ехала семь секунд, или же, чтобы лампочка мощностью в 60 ватт горела полтора часа…
- Увы, сейчас такой лампы нет, - вдруг встрял Гай, для которого последняя фраза оказалась решающей. – Но я верю и надеюсь, что вся деятельность дяди Алекса взялась не на пустом месте. И не на пустом месте она окончится.
Николас кивнул головой, после чего доел свой бутерброд и взглянул в окно. Погода была прекрасная – не смотря на то, что конец осени неутомимо приближался. Солнце светило, но переставало греть. Гай внимательно проследил за взглядом серба, после чего куда-то удалился, а пришёл уже с газетой, вынутой заблаговременно. Он вручил её Николасу на осмотр, и сел ожидать реакции. Взгляд серба сразу же упал на первую страницу, где было… его имя! Удивлению просто не было предела.
- Удивлён? – тихо спросил Гай, довольный собой. – Я давно пытаюсь вычислить того человека, который продаёт всю информацию о нас прессе, но он умело скрывается…
- Меня удивляет другое, - поспешил заметить Николас, напряжённо вглядываясь в текст статьи. – Помимо всего прочего, они знают, на каких условиях я попал в компанию. Да и заголовок статьи просто прекрасен. Ещё и обо мне что-то написали, о моём характере. Интересно.
Николас пролистал газету и отметил для себя, что на каждой странице так или иначе попадаются имена Вингерфельдта, его компаний, и конкурентов. Изредка мелькают попытки чего-то другого – но они малы и не заметны. Все газеты трубили исключительно про их компанию, словно по какое-то чудо... Были и восхвалительные, и унижающие заметки, ни на те, ни на те журналисты не жалели ни копейки, умело орудуя пером. На последней странице Николасу попался сатирический рисунок на Вингерфельдта. Он долго всматривался в него, после чего поспешил прокомментировать, не щадя слов:
- Юмор в упадке, как я смотрю. Подобного рода карикатура была раньше в сатирическом журнале «Панч» на Бисмарка. Разве что это карикатура на карикатуру, - он слегка улыбнулся, отложил газету в сторону. На ней чётко виднелось название – «Злата Прага», это было неофициальное название Праги среди всех путешественников и посетителей города в мире. В последствие, это прозвище так навсегда и закрепилось за столицей Богемии.
Гай взял в руки газету, внимательно изучая её содержимое, после чего резко открыл её на заветной странице с карикатурой. Дядя Алекс был довольно известный герой, как для журналистов, так и для карикатуристов. На рисунке в конце странице был помещён портрет самого Вингерфельдта в виде заядлого путешественника, сидящего с трубкой на стуле и смотрящего на карту Европы под своими ногами. Рядом виднелись записные книжки и всякие туристические заметки. Точками отмечены наиболее известные предприятия, а подпись гласила: «Гм, ха! Куда же направить стопы?». Даже с одеждой карикатуристы постарались, превратив её в одежду истинного заядлого путешественника. Гай долго смотрел на рисунок, пока его не оторвал от неё голос Николаса:
- В мире существует человеческий мозг, который представляет огромную ценность в промышленном и деловом мире его оценивают в 15 миллиардов долларов… Не миллионов, а миллиардов! И этот мозг принадлежит Александру Вингерфельдту, - слегка заметил Николас.
- Ах, вот он чем всё это время занимался! – вдруг, словно пришло озарение, догадался Гай о сущности вопроса. – всё подсчитывал стоимость мозга дяди Алекса, а? Вот отчего я тут наслушался про твои проблемы с учёбой. Всё сидишь на лекциях да считаешь. Знаю я уже, что твой мозг – огромный калькулятор, в котором всё считается в уме.
- И во сколько же ты его оцениваешь? – поинтересовался Николас, вставая из-за стола.
- Стой! Куда идёшь! Я не буду со спиной разговаривать!
- А с моим профилем подойдёт? Да, откуда тебе известно про мою учёбу. Не уж-то у вас в компании знают всякую, даже малейшую новость?
- Твой мозг оценят патентное бюро, Вингерфельдт, и Карлов университет. Я умею считать только на пальцах и только прибыль. Да уж, у дяди Алекса, а особенно у его племянницы, язык родился раньше их самих на свет. Вся компания знает о твоём заговоре против постоянного тока. Ты мне лучше вот скажи, ты тогда там, с Новаком, как, серьёзно что ль?
Серб пожал плечами, как-то сразу теряясь от подобного каверзного вопроса. Ну что можно было ему сказать? Рассказывать о своей пока ещё сырой идее, не имеющей никаких доказательств и оснований? Но разве он что-то изобрёл? Он даже машины постоянного тока видел лишь несколько раз в жизни! Может, он и в правду был не прав тогда, перед Новаком? Профессор ведь авторитетный всё-таки. И как Николасу вообще идея такая в голову пришла? В любом случае любая гипотеза заслуживает тщательной проверки и перепроверки. Смелые утверждения без доказательств, лишь слова, пустые слова… Но ведь эта мысль не случайно посетила его голову! Замкнутый круг получается…
- Наверное да. Я себя как-то чувствовал не очень. Наверное, это изобретение просто повергло меня в такие дикие чувства, что я уже не силился проинести что-то стоящее в те дни. Бывает со мной такое…
- Смотри у меня! – пригрозил пальцем Гай. – Знаю я тебя. Глаза страшатся, а руки делают. Не имея никакого образования летишь вперёд паровоза – людей готовить надо к своим открытиям. Иначе они будут просто не поспевать за тобой. Дядя Алекс долго смеялся над этой историей с профессором. Извинись хоть перед Новаком. Даже если ты и прав – враги тебе не нужны. Они и так найдут тебя. Старик, кстати сказал, что тебе лучше всю свою энергию употребить на более прибыльные дела – говорит, скоро найдёт тебе занятие, чтоб не страдать подобным времяпрепровождением. Что с тобой, Николас? Тебе дурно от моих поучений?
Серб отошёл назад, явно опираясь обо что-то. В глазах промелькнула боль, затем она повторилась с ещё большей силой, Николасу стало ни с того, ни с сего тяжело дышать, он больше приблизился к буфету, было видно, что ему становится всё хуже и хуже. Затем серба скрутило от боли, он просто задыхался! Гай со всех ног подбежал к нему, явно обеспокоенный происходящим. Гезенфорд стал искать глазами в поисках каких-нибудь лекарств и прочих вещей, годных к первой помощи, но ничего не оказалось поблизости. Серба трясло, словно в лихорадке. Картина была довольно страшная… Николас сквозь зубы, терпя боль, прошептал одно-единственное слово, на обдумывание которого у Гая ушло несколько секунд:
- Персик…
Гай мгновенно сорвался с места, не успевая обдумывать свои шаги и мысли, так как ноги неслись впереди него – привычка, выработанная годами. Гезенфорд ещё раз пробежался глазами по комнате, вскоре и нашёл яблоко раздора. Вернее. Персик раздора, лежащий на столе, и на который так страдальчески смотрел Николас, которого било в конвульсиях. Подхватив этот злополучный фрукт в руку, Гай подбежал к открытому окну, точно прицелился и попал прямо в голову полицейского, бывшего тут поблизости, после чего исчез из окна, как ни в чём не бывало.
Несколько минут Николас просто приходил в себя, пытаясь отдышаться после случившегося с ним приступа. Гай кружился возле него, подобно коршуну. Сербу стало легче после того удачного броска, затем Гезенфорд помог ему подняться на ноги. Николас прошёл немного вперёд, неуверенно держась на ногах.
- Что это было? – тихо спросил Гай.
- А не видно было? Это реакция моего организма на этот фрукт. С детства меня преследовала эта мания. Иногда доходило и до более ужасных последствий. К слову сказать, мой брат страдал подобной же болезнью.
- Брат? У тебя есть брат?
- Был, - отрезал Николас, опустив голову.
- Прости, - отвернул голову в сторону Гай, после чего с воодушевлением взглянул на своего подопечного, похлопал его по плечу, и поспешил задать неожиданный для Николаса вопрос, заставший последнего врасплох. – Мила-ай, а ты в бильярд умеешь играть? Или в снукер хотя бы, а?
Мерно стучали часы в маленьком магазине на небольшой улице Праги. Причём где-то стучали в разнобой. А в некоторых местах можно было услышать и кукушку, и прочие интересные вещи, например, каждые полчаса в некоторых из часов начинались разыгрывать целые представления. В самом углу небольшого магазина сидел задумчивый Феликс, провёртывая в голове все свои аферы и действия, на выдумку которых он был просто прекрасно горазд, что и проявлялось то и дело. Он прочитал ещё одну газету, в печали посмотрел на окно. Раздумья не давали ему покоя.
Так уж он был устроен, что ему постоянно надо было знать и слышать обо всём. Человеком он был начитанным, а что касается воровской карьеры. То в этом плане он скорее был просто интеллигентом среди воров, и вряд ли бы пошл на те низкие поступки в виде мародёрства, предпочитая редко, но зато срывать гигантские куши. Впрочем, это не мешало мнению окружающих, которое окрестило Феликса как доброго, отзывчивого и тихого молодого человека с задатками старого аристократа. Жил тихо, неприметно, однако в этом плане он чем-то напоминал Нерста: за безобидными внешними данными крылся характер опасного и коварного человека, не боявшегося влипнуть во всякие опасности и аферы.
Достаточно сказать, что Феликсу всегда удавалась выигрывать там, где всё решалось одним лишь везением. Он мог не задумываясь срывать большие деньги, удачно делая ставки на выигрыши, и ни разу в жизни не ошибался в этом. В любой азартной игре он был профессионалом. И помимо магазина, который содержал на личные деньги, он так же посвящал время (особенно по ночам) именно хождениям по всяким азартным играм, где мог до второго часу ночи нещадно рубиться в шахматы, бильярд, карты.
А ещё много читал по политике – недаром так ожесточённо готов был вступить в споры с Гаем, причём эти знания не ограничивалась простыми газетами. Никто, как он, не знал экономического развития любой страны, он с точностью мог воспроизвести статистику любого государства, и это давалось ему особо легко и непринуждённо. Числа в его голове укладывались просто прекрасно, поэтому в этом плане он был просто незаменим для Вингерфельдта и его компании.
Вдруг дверь со скрипом отворилась, Феликс медленно повернул голову, оторвался от газеты и взглянул по направлению шума вправо. В магазин ввалился весёлый Гай, подняв вихрь воздуха, подбежал к стулу, на котором сидел его друг, поманил рукой Николаса и занял выжидательную позицию.
- Ну, и чего ты решил меня навестить? Не уж-то, ещё подобные часы Вингерфельдту сломал? Увы, не успею ещё раз работать в авральном режиме. И не проси.
- Да какие часы! – махнул рукой Гай.
- Мы по делу, - улыбнулся таинственно Николас, обозревая всю площадь магазина, обставленную со вкусом, и явно должную заинтересовать покупателей. – Как насчёт прогулки по городу?
- С посещением местного игорного заведения? – усмехнулся Гай, пожирая глазами Феликса.
- Господи, Гай, куда ты впутал этого молодого человека?! Уж ладно мы с тобой, грешники великие, но он. Ты меня иногда поражаешь. И неужели ты так удачно промыл ему мозги, что он согласился?!
- Да, всё именно так. Я просто хочу научить его играть в бильярд. Разве это плохая цель, и она не подлежит исполнению? А у тебя же есть связи, и не отнекивайся. Ответственность поделим пополам.
- Это нескромный намёк на то, что ты не согласен отсиживать свой срок один? – усмехнулся Феликс, после чего поднялся из-за стола, достал табличку «закрыто» и ключ от магазина. Он взглянул на Николаса. – Пока я буду собираться, пожалуйста, разберитесь с окнами. Прикройте их, чтобы никакая собака не подсматривала за моими часами без оплаты просмотра!
Когда с магазином было покончено, все трое вышли на улицу. Особенно выделялся Феликс в своём поразительно интеллигентном пальто – на улице уже скоро осень кончится, поэтому чтобы не замёрзнуть, приходилось кутаться. Бодро и достаточно весело они шагали по площади, обсуждая всё на свете, пока Гая кто-то за язык не дёрнул. И он поспешил обратиться к Николасу:
- Ты мне честно скажи, не уж-то ты всё успеваешь с учёбой и работой? И как отношения с Новаком? На оценках ли не сказывается?
- Разве за плохую учёбу способны отчислить из компании? – поинтересовался Николас. – Пока всё нормально. Жить можно, так или иначе.
- Достаточно того, что дядя Алекс и так служит утешительным примером для двоечников всего мира! – Гай развёл руками, заехав по лбу Феликса, который в свою очередь машинально подсёк под ноги своего друга и подхватил его в полёте.
- А я вот другого не понимаю, – честно признался Феликс, ставя на ноги своего друга Гезенфорда. – Раз уж мы тут все свои, все о делах компании ведаем, то позволь задать тебе лишь один вопрос – чем занимается вся эта команда, набранная дядей Алексом в данный момент? На мой взгляд, там есть много бездействующих людей.
- Там нет бездействующих людей, - возразил Гай. – Ума Вингерфельдта вполне хватит на то, чтобы никто и ни при каких условиях не страдал бездельем. Сейчас он всех прижучил к своему проекту, так что все – от Надькевича до старины Нерста, все они сидят и трудятся во благо людей. Не надо тут рассказывать, что в компании дяди Алекса всё так печально. Этот домашний коллектив вполне жизнеспособный и прекрасный для работы, что и подтверждается многими годами упорного труда.
Николас слушал особо внимательно их обоих. Успевая смотреть по сторонам, он отмечал про себя узкие пражские улицы, их дома. Невольно он остановился на полпути и взглянул на эмоционального Гая, который что-то начинал увлечённо рассказывать своему другу, идущему рядом, и кивающему подобно китайскому болванчику.
- А у меня такой вопрос, - вставил своё слово Николас, дождавшись, пока остальным будет сказать нечего. – За что ты так оберегаешь Надькевича?
Гай удивлённо приподнял брови, не ожидая подобного вопроса. Однако ответа не лишил он Николаса: раз спрашивают, значит надо отвечать.
- Ну что тут сказать, - пожал плечами Гай, и мгновенно из вора превратился в обычного, полного заботами человека, которым по сути дела и являлся в большее время в своей жизни. – Надькевич просто ужасно жалостливый человек. Мне жалко этого парнишку. Вокруг него создан собственный маленький мирок, сам по себе он одинокий и печальный. Почему он такой ершистый? Всё по тому же – от малого общения. Дядя Алекс тоже заметил в нём это качество. Которое напомнило ему о самом себе. Вот для чего он взял его к себе в команду. В любом случае, из этого химика-самоучки может получиться довольно толковый работник, просто он ещё об этом не знает. Надькевича у нас любят все в команде…
- Особенно Гай! – вставил свой рупь двадцать пять Феликс, любивший подобными краткими фразами показывать свою позицию и отношение к той или иной теме разговора.
- Ну, естественно, - улыбнулся он сам, строя из себя невинную овечку, и не отрицая ничего…
Они прошли дальше, осматривая всю Золотую Прагу по сторонам. Эти маленькие уютные домики особо привлекали внимание Николаса, имевшего обыкновение обозревать всё необычное и интересное со всех сторон. Они свернули в какой-то переулок, улицы стали ужасно узкими, но наверняка подобному заведению, в которое они направлялись, не положено быть в центре города, открытым для всех желающих и не желающих. Постоянно куда-то сворачивали, то и дело толкая Николаса при каждом повороте, так что когда они пришли, у того распухло плечо от боли.
- И последний поворот! – провозгласил радостно Гай, и они осторожно вошли на следующую улочку, оказавшись перед высоким, построенном в готическом стиле зданием.
На улице было полностью безлюдно. Дом был сам по себе тёмный, пасмурных тонов, что не вселяло радости в души и сердца всех троих. Феликс, видя, что Николас отчаянно пытается найти вход в здание, оттолкнул его в сторону, открыл небольшую железную дверь, и они оказались в широком помещении, полном людей. На них никто не обратил внимания, и вся эта троица прошествовала вперёд, огибая некоторых попадавшихся на пути людей.
- Нам прямо, - как гид, произнёс Гай, успев одновременно с кем-то раскланяться, сняв свою кепку. Феликс о чём-то заговорил с одним из статных господинов, а затем все трое вошли в небольшое помещение с открытой дверью.
Оно было слегка затемнено, причём эта тьма так больно ударила в глаза после яркого света в прихожей, что у Николаса разболелись глаза, и он сначала вообще ничего не видел дальше собственного носа. Потом глаза стали привыкать к этой чарующей обстановке. В помещении находилось совсем немного людей – помимо себя, Гая, и Феликса серб насчитал ещё порядком десятерых человек, половина из которых наверняка относились к руководящему звену этого игорного заведения. Все трое не обращали внимания на людей, разбросанных в различных углах комнаты, двигаясь предпочтительно прямо, и плывя по доскам, словно призраки. В дальнем углу помещения тускло светила масляная лампа, оставляющая золотые отблески на казавшихся чёрных стенах. Едва все трое подошли туда, лампа загорелась вдруг ярче, осветив разом половину помещения. Николас смог разглядеть стоящий тут же бильярдный стол, к которому они и направлялись. Серб поднял глаза вверх, ища глазами того, кто сделал освещение мощнее и увидел коренастого господина с каменным лицом. Феликс во мгновение ока оказался рядом с ним и слабо улыбнулся.
- Ах, здорово, Альбрехт! – Он пожал руку каменному господину, извлекая из кармана монеты. Потрясши их в руке, он просунул их стоящему неподвижно мужчине и ловко пересыпал их к нему в ладонь, после чего продолжил разговор. – Здесь двадцать дукатов с точностью до последнего геллера, как ты и просил. Если ты не веришь мне, можешь их пересчитать. Я ручаюсь за свою честность!
В это время Гай стал кружить, подобно ястребу возле стола, с трогательностью провёл по покрытию рукой и вздохнул. Затем оба достали длинные кии, и с выжиданием взглянули на серба. На миг в помещении воцарилась грядущая тьма – масляная лампа слегка потухла, потом вновь разгорелась, потрескивая и шипя, словно тающая сальная свеча. Феликс аккуратно подошёл к столу и расставил шары по своим местам, как гласили правила одной из старых английских игр – снукера, довольно популярной на родине Гая. Расположив шары, как надо, он отдал свой кий Николасу и довольный отошёл в тень, куда не попадал луч масляной лампы. Гезенфорд уже выбирал шар для забивания, а Феликс поспешил обратиться к Николасу, краем глаза следя за всеми новаторскими действиями своего лучшего друга:
- Сразу хочу предупредить, чтобы потом вопросов не возникало, - это довольно-таки тайное общество. Так что простому смертному сюда не попасть – да простым гражданам здесь бывать и не надо, да и держится всё это заведение на одном честном слове. В нашей компании все играют в бильярд. Некоторые из наших, например, прекрасно справляются и с другими производными от него играми.
- Все, - мягко добавил Гай, улыбнувшись. – Это я, Феликс, и Нерст. Мы почти профессионалы в этой игре, да и не только в этой, и давние посетители этого прекрасного тихого здания, о котором не догадывается полиция уже много-много лет.
- Да, так что ты учти, дружок, что это никак не должно отразиться на Университете – хватает и так последних событий! Так уж и быть. Мы обучим тебя исключительно за свой счёт, но мы тебя предупредили, значит, за дальнейшие твои действия с нас ответственность снимается.
- Какие тут могут быт проблемы – мы же сейчас не на деньги играем, - сверкнули на свету глаза Николаса. – Если вся проблема заключается в том, чтобы никто не узнал об этом помещении, и что надо держать язык за зубами – так вопрос снимается.
- Смотри! – пригрозил пальцем Гай. – Я тебя предупредил. А дальше, как знаешь. У каждого своя дорога в этой жизни. И пересечься не могут ни одни пути.
Сказав эти слова, он вновь подошёл к столу, после чего выбрал удачный для себя шар и прищурился. Высчитав в уме его траекторию, он обошёл стол и наточил мелом кий для удара. Затем прицелился, замахиваясь для удара, и через несколько секунд несильно ударил по белому шару, который в свою очередь совершил интересную траекторию, пройдя через полстола, коснулся красного шара, тот подтолкнул ещё один, который и свалился в лузу, некоторое время вися на волоске, пока наконец не лишился точки опоры. Это произвело впечатление на стоящего тут же рядом Николаса.
Очередь дошла и до серба, которого Гай с хотой стал обучать своей любимой игре. Шары покатились интенсивнее по столу, подбадриваемые одобрительными и неодобрительными возгласами Гая, который смело комментировал весь момент игры. Так же валлиец поспешил отметить, смотря на серба довольным взглядом, что у него есть все задатки профессионала этого дела. Высокий рост, сноровка, просчёты в уме, - то что и требуется для этой игры. Во время забивания шаров в лузы приходило какое-то душевное спокойствие, которого, например, не хватало в обычное время. Для этого и стоял бильярдный стол у Гая в его кабинете – он помогал уйти от нервных перетрясок, и забыть полностью всю эту мрачную действительность. Пусть и приходилось иногда играть самому с собой. Однако это не убавляло результативности, что высоко ценилась в обществе.
Вот и здесь оба так сосредоточённо смотрели на столы, что забыли уже обо всём на свете, смотря только на шары и на лузы. Оба были сильно увлечены этой игрой, что ни на шаг не отходили от стола, прохаживаясь взад – вперёд, и тем самым нарезав уже не один километр вокруг стола. А игра была действительно захватывающей, особенно после объяснений несложных правил, и поэтому она быстро увлекла серба своей лёгкостью и интересом. Странно, что раньше он к подобному рода играм относился более скептически, не подозревая о том, что они могут быть такими же интересными и увлекательными. Понимал это и стоящий рядом Гай. Оба позабыли уже обо всём на свете, и порой даже забыли о треске масляной лампе, о течении времени, видя лишь стол и шары. Они разом отвлеклись от серых будней и унеслись прочь…
Домой они вернулись поздно ночью, всё ещё находясь под впечатлением от игры. Николас всё это время размышляло чём-то своём. Даже не подозревая, что именно с этого дня жизнь поменялось на корню, и причём не в лучшую сторону. Но время стремительно неслось вперёд, оно бежало, текло, дни сменялись ночами, солнце продолжало светить всё бледнее и меньше, но оставляя багровые отблески на домах, деревьях, и всём, что попадалось под его лучи, и всё же даже оно продолжало светить так же, по-прежнему, не меняясь из года в год. И лишь однажды, гуляя по парку вместе со своим другом-однокурсником Сцигетти, он невольно воскликнул, глядя на картину пламенного заката:
- Я так и не могу понять одного, - произнёс Николас, озарённый какой-то новой идеей, и долгое время молчавший обо всём на свете, что приходило в его пытливый ум, - если всё же существует Высшая Сила, то почему солнце одинаково светит как для добрых, так и для злых людей? Почему часто ест тот, кто не работает, а тот, кто работает обречён на полунищенское существование?
- Справедливость – понятие несправедливое, - отвечал Сцигетти, пропуская остальную часть вопросов мимо ушей, и тем самым прекращая разговор…
Николас был всё более тих и нелюдим, за что был прозван «волком-одиночкой» в обществе. Он не любил весёлых и больших компаний, чувствуя всегда там себя скованно, и стремился как можно скорее улизнуть из подобного общества. Он не понимал радость принадлежать к толпе, не любил принадлежать этому животному существованию в стаде, которое лишено своего мнения и подвластно лишь мнению большинства, которое обычно представлял один человек. Неумолимы были законы капиталистического мира, и он прекрасно это понимал. В нынешнем обществе самым главным были деньги, достижению которых люди придавали наивысший смысл жизни, не брезгуя никакими путями к достижению своей цели.
За всё его время пребывание у него были лишь два близких человека, с которыми он не боялся делиться своими взглядами и убеждениями – это был простодушный и весёлый итальянец Сцигетти, особо не уделяя внимания учёбе, веря во что-то наивысшее, и Гай Гезенфорд – в котором Николас видел надёжную опору своим дальнейшим планам. Причём влияние последнего было так велико, что подчас настроение всецело зависело от слов, сказанных валлийцем. Вместе с ним они любили рассуждать на различные темы философского характера, подолгу гуляя в парке, порой нарезая в нём не один круг. И если Сцигетти был более безобиден к пониманию многих истин, и порой представлял из себя больше хорошего друга и простого парня, то Гай выделялся своими знаниями и начитанностью, готовый ответить буквально на любой вопрос.
Валлиец всегда стремился уйти подальше от мирской суеты. И чем-то в этом плане напоминал Николаса, не боясь отшельнического образа жизни, а наоборот, всецело предаваясь ему. Для этих целей он и держал свой бильярдный столик, помогающий избавиться от нервного напряжения и на миг позабыть тяжёлые призраки настоящего, подумать о чём-то светлом, хорошем. Он так же никогда не стремился к общественной жизни, живя тихо и незаметно.
Когда он разговаривал с Николасом – в его голосе звучала неприкрытая обида, причиной которой Николас назвал не что иначе, как белую зависть. Тогда и он смог частично понять душу одинокого служащего компании. Особо никого Гай в друзьях не держал, хотя и легко мог общаться с любым человеком в виду своих широких познаний. И всё это шло от изувеченной жизни. Его отвергло общество, и он не стремился пойти против его мнения, выбрав свой путь, который видел гораздо выше путей других людей и их предрассудков. Да, он завидовал Николасу, и особо не старался этого скрывать. Гай ничего огромного не добился в жизни, и вся его карьера могла в любой момент развалиться, подобно карточному домику, не смотря на все его умения и многочисленные таланты. Знания не пробили ему дорогу вперёд, и он просто жил, медленно хирея в этом обществе. Слава? Но это слава метеора, и если сейчас его имя мелькает в газетах, то по прошествии времени о нём забудут все, и уже никто не вспомнит несчастного парня из Уэльса, умиравшего от голода в холодных трущобах великой страны…
Сам же Николас уловил в этом союзе не только приятного собеседника, но и будущего делового партнёра, к мнению которого стоило прислушаться, а вот сам Гай в душе прекрасно понимал, что этот серб для него не просто ходячий мешок с деньгами, но и просто отдушина, и повод отвлечься от бедствий, которых на его время хватало с лихвой.
Однажды они всё так же гуляли по парку вместе с собакой Гая, оба о чём-то размышляли. Любуясь на красоту вокруг, как Николас решил завести разговор на ту же самую тему, что и пытался со Сцигетти.
- Понимаешь ли, - немного подумав, ответил Гай, почёсывая собаке за ухом и присев на колени, тем самым отвернувшись от Николаса. Он запустил руку в шерсть своего любимца, и она буквально потонула там, - всё не так просто. Это называется Нравственным чувством. Способностью отличить добро ото зла, и этим качеством обладает лишь человеком. Оно и является причиной всех наших сомнений и предрассудков.
Он всё ещё сидел спиной к собеседнику, затем поднялся с колен и выразительно взглянул вперёд. Гай был не из таких, кто любил по сотне раз изучать знакомое лицо собеседника, объясняя это лишь тем, что лицо почти не изменится, а вот природа и погода вокруг меняются за доли секунды, и можно пропустить гораздо больше интересного и важного. Серб взглянул несколько свысока на худощавую фигуру своего приятеля, и продолжил разговор довольно задумчивым тоном:
- И чем же оно может принести вред людям?
- Ах, Николас! Ты ещё не был знаком с обманом и поворотной стороной общества. Весь этот маскарад создан лишь для того, чтобы скрыть своё истинное лицо. Все люди в этом хороводе только и делают, что уничтожают друг друга, хотя бы взглядами. Внешне всё кажется безалаберным, в то время как на самом деле здесь таится наивысшее зло света. И всё из-за Нравственного Чувства.
- Ты считаешь, что все мы лишь жалкие, не способные к самосовершенствованию существа?
- Нет людей. Есть лишь жалкие букашки, из которых только малая часть смеет называться этим гордым именем. Все мы лишь жалкие песчинки в руках Высшей Силы, и мы никогда не знаем, куда подует ветер, а что-то ещё планируем. Все люди на Земле лишь жалкие подобия совершенства, все мы жалкие, безнравственные полуживые существа.
- Значит и я тоже жалкое полуживое безнравственное существо?
- И ты, друг, и даже я. Я жалею о том, что не был рождён птицей, этим наивысшим началом в природе. Они не ведают о распрях и пороках. Вполне счастливо, пусть и не осознанно, проживая свою жизнь.
Николас на миг умолк и полностью ушёл в себя. Разговор прекратился на полуслове, и из парка они выходили, так не разу и не обмолвившись лишним словом, словно бы дали обет молчания. Они шли не спеша, собака то и дело крутилась у них под ногами, и Николас не удержался от того, чтобы почесать её за ухом и тем самым доставить и себе, и псу удовольствие. Здесь он и возобновил разговор:
- Таковы все люди. Лгут, претендуют на добродетели, которых у них в помине нет, и не желают признавать их за высшими животными, которые действительно их имеют. Зверь никогда не будет жестоким. Это прерогатива тех, кто наделен Нравственным чувством. Когда зверь причиняет кому-либо боль, он делает это без умысла, он не творит зла, зло для него попросту не существует. Он никогда не причинит никому боли, чтобы получить от того удовольствия; так поступает только один человек. Человек поступает так, вдохновленный все тем же ублюдочным Нравственным чувством. При помощи этого чувства он отличает хорошее от дурного, а затем решает, как ему поступить. Каков же его выбор? В девяти случаях из десяти он предпочитает поступить дурно. На свете нет места злу; и его не было бы совсем, если бы не Нравственное чувство. Беда в том, что человек нелогичен, он не понимает, что Нравственное чувство позорит его и низводит до уровня самого низшего из одушевленных существ.
- Вот ты и ответил на свой вопрос, Николас, - довольно произнёс Гай, сверкнув глазами, после чего снова замолк.
Вечером того же дня Николас сел читать одну книгу о Средневековье. В ней рассказывалось о жизни одной из фабрик, где богатые хозяева нанимали себе множество рабочих, и женщин, и детей, и стариков, не отходивших от станов по 14-15 суток в день. Они почти не спали, ничего не ели, а за работу им платили копейки. Люди буквально умирали на работе, тощие, голодные, бессильные. Казалось от них остались лишь глаза. Это была медленная смерть. Яды, вдыхаемые при работе, множество болезней, - всё это косило людей десятками, а то и сотнями тысяч. И никто не помнил о них, не записывал и не знал их имён. Это были мёртвые души… « Не это ли и есть то самое лучшее проявление Нравственного чувства?» - думал Николас, откладывая книгу в сторону. Таков был Человек – относящийся порой к зверям лучше, чем к себе подобным. И в этом его беда…
Прошла и эта беседа прочь, отпечатавшись в душе вместе со всеми вытекающими из неё последствиями. И продолжилась простая, житейская жизнь в небольшой квартире служащего огромной компании, переживающей далеко не лучшие времена. Утром куда-то стало пропадать хорошее настроение, и даже Гай не в силах был что-то сделать, теряя свой нескончаемый оптимизм. Как будто в жизни было потеряно важное, имеющее смысл. Тем не менее оба всё списывали на погоду, тем самым разом решив все проблемы и продолжая заниматься своими делами, думая что так кризис пройдёт лучше, чем в него вмешиваться, или хуже того, паниковать. И в этом оба оказались правы.
Гай всегда был излишне придирчив ко всем мелочам. На них он в первую очередь и обращал внимание, пользуясь своей феноменальной памятью в личных целях. Он давно стал замечать, что в неизвестном направлении стали сначала пропадать крохи со стола, потом отдельные куски хлеба, которые, как он помнил, до этого всегда лежали на своём законном месте. В нём проснулся дух сыщика, и он решил разгадать это ужасное преступление, внимательно следя за всем в доме. Гай давно заподозрил в этом нехитром деле Николаса – благо свалить больше было не на кого, разве что на домовёнка Кузю, существование которого так и не было никем доказано.
В один прекрасный день он нашёл ключ к разгадке. Гай проснулся от едва заметного шума на кухне. Поняв, что здесь зарыта вся собака, он осторожно оделся и пошёл в кухню, боясь спугнуть кого-то, кто издавал эти звуки. Шум доносился за занавеской, где было открыто окно для проветривания. Громадная тень явно виднелась за шторкой, но она не испугала Гая, который как и должен был матёрый вор, осторожно подкрался к ней. Звуки были какие-то странные, чем-то напоминающие птицу, но имеющие и какое-то особое звучание. Оказавшись у шторки, он понял, что наступил момент истины.
Гай решительным жестом распахнул занавеску, тут же перед глазами пронеслась белая пелена, раздался хлопот крыльев, его обдало множеством белых перьев, кто-то задел его крыльями, лапами… Гезенфорд так же стремительно ринулся обратно, прикрываясь руками от неведомых врагов, но спасаться было уже не от кого – голуби улетели, оставив на подоконнике солидный ворох перьев самых различных расцветок.