Мы были деревьями

                /Людям,разучившимся верить в чудеса любви, посвящается/

     - Ты любишь меня, Бо? - мечтательный шепот, мягкий, со вкусом недавнего поцелуя еще не  остывшего на блестящих губах, медленно заполнил расслабленную тишину спальни.
     Тончайшие мимические мышцы вокруг ее чувственного рта еще какое-то время пребывали в полной безмятежности, им только предстояла утренняя улыбка – безвредная привычка, делавшая ее неотразимой с первых минут нового дня. В бетонной клетке обустроенного жилья она безошибочно почувствовала такое необходимое с недавних пор ощущение знакомого присутствия. Спертый воздух вокруг кровати, на которой лежали двое, едва уловимо благоухал ладаном и жженой смолой, растертыми кореньями гуэни и цитронеллой. Сладковатая дымка истлевших самодельных ароматических палочек витала под самым потолком, сливаясь с гало-проекцией неторопливых облаков и размывая четкие линии ограниченного пространства, а запах ненавязчиво напоминал о совместно проведенной ночи.
     Ньярэй проснулась первой. Ее большие янтарного отлива глаза стремились обрести четкость, хотя и сразу узнали очертания комнаты, которая стала для нее не просто ночным пристанищем, а целым миром, границы которого не могли сдержать ни толстые железобетонные стены, ни чье-либо безумно скупое воображение, местом, с недавних пор вмещавшем души только двоих. Рядом лежал, прерывисто дыша, ее мужчина.
     - Больше всего на свете, - эхом в ответ проговорил он так близко, что девушке показалось - голос его с характерным акцентом, однако еще сонный, подрагивающими согласными буквами - зазвучал у нее внутри.
     Буквы их неспешных слов, подобно нитям, сплетались в невесомую шелковую ленту, которая приятно касаясь и легонько щекоча кожу вдоль лопаток, с мурашками спускалась вниз по спине, и тут же поднималась вместе с вздыбленными тонкими волосками обратно. Даже самые банальные из фраз, само произношение которых не заставляет задумываться, как и вообще обращать внимание, для них обоих приобретали оттенки интригующие соблазном и трепетной нежностью. Для Бо это было хорошим упражнением, чтобы выучить малопонятный и даже чуждый язык, для нее - особая изюминка в перерывах между ласками.
     - Больше всех из  когда-либо живших, - не унималась игривая любовница, - живущих и тех, кто только будет жить?
     Ее тонкие пальцы – изящное творенье, коснулись губ Бонгани, которые тут же отреагировали словом:
     - Конечно.
     - И ты меня никогда не покинешь? – Ньярэй уже знала наперед, что прозвучит в ответ, но ей, как и любой пассии, чьи хрупкие любовные чувства едва начинали переходить  серьезные отношения, приятно было раз от раза слышать ту пока еще непривычную константу – формулу из слов и ощущений.
     - Мы будем неразлучны! – мужской голос жаром обдал ее шею. - Как одно целое, как ...м-м-м... дерево, плодами цветущее и дарующее окружающим приятную прохладу, чьи корни уходят к центру Земли и впитывают ее соки. В гармонии с природой, друг с другом и с собой. Да. Мы будем вместе навеки, навсегда... помнишь? Мы же поклялись.
     Она вспомнила свечи, горящие на импровизированном алтаре, который они сами сделали из подручных средств, усмотрев из программы о народах Дагомеи и Конго до сих пор  практикующих городскую магию худу. Получилось немного страшновато, но эффектно. Красный бархат, залитый черным самодельным воском, благовония из стран, ставших колыбелью человеческого рода, и стеклянные камешки из баллонов с аэрозольной краской. Фотографию со скелетом найти было сложнее, но на выручку пришла коллекционная открытка из Мексики. Слова, перевод которых занял какое-то время, они считали с экрана, и долго потом ждали, когда же хоть что-нибудь произойдет – грянет гром или дождь из лягушек, в общем, подействует, но ничего не происходило вокруг – только лампочка мигала  в колбе светильника под потолком, в которой бился фатально заблудившийся мотылек. Они стояли на коленях друг против друга, смотря глаза в глаза, и читали эту непонятную белиберду - то ли песню, то ли заклинание. О чем, до конца было не ясно, но так было заведено у народа, которому все-таки принадлежал Бонгани, а он уж заходился, когда речь начинала идти о корнях и крови. Им так хотелось заручиться чьей-нибудь поддержкой, скрепить свои узы чем-то внеземным, если даже распоследняя родня была категорически против.
     - Я их совсем не помню, - прошептала Ньярэй.
     - Слова?
     - Нет же, - ее улыбка сменилась ровной линией губ, - не помню эти самые деревья.
     Неспешный, но весьма отчетливый раздражающий звук исходил из пластикового короба имитации настенных механических часов, и отмерял последние минуты до восхода. Кровь, пульсирующая у висков в такт тиканью часов, ритмично стучала по шершавой поверхности смятой, не первой свежести, простыни. Большие синие цветы на молочном фоне, изображенные поверх нее, теперь выглядели немного увядшими, роняя между небрежными складками постели свои тесненные  лепестки. Шорохи и приятное ощущение прилипающей друг к другу кожи ставших за короткий срок родными людей услужливо сокрыло теплое одеяло. 
     Они так и лежали сплетенные невиданными, затерянными среди бесчисленных страниц какой-нибудь редкой энциклопедии, растениями  экзотической страны. Ведь, где еще сохранилось бы спустя столетия хоть какое-нибудь подобие зелени, как не среди ветхих бумажных страниц. Тела их лежали неподвижно, корнями ног обвивая и стелющимися лозами проникая друг другу в животы, до тех пор, пока в негативом обращенной пленке панорамного окна не воцарился светло-серый, до абсурда идеальный с геометрической точки зрения, круг солнца, заставляя их мышцы легонько подрагивать. Слово бы воздух вокруг, мебель и стены, прохладный пол и ткани постельного белья напитывались электричеством, проводя друг от друга слабые заряды, и накопившись вокруг двух человеческих тел, легонько покалывали их кожу.
     Город устало заморгал немногочисленными электрическими огнями светофоров за пыльной пеленой окна, он, так и не улучив момента сколько-нибудь подремать, уже готовился к очередному истерическому дню с его вечными пробками, гиканьями машин и человеческой толчеей.
     Утренняя дрожь – условно выработанный рефлекс современного поколения, что не боится гибельных лучей, теперь стала чем-то обыденным, но не для Бо, с его дикарской настороженностью к подобным сугубо городским вещам. И так как они уже не спали, то ощутили в полной мере, как “природа” оживает с пением птиц, которых заменили низкочастотные волновые, и между тем вечно барахлящие будильники. Но по своему обыкновению биологические часы имеют свой распорядок, умертвляя и оживляя тряпичные куклы людей, когда только им заблагорассудится, так было и ними двумя. Ньярэй просыпалась первой, чтобы смотреть на свое новоявленное, еще только осваивающее сложную разговорную речь, первобытное чудо, а он, Бонгани, полный предрассудков, широко распахивал глаза всякий раз, когда в окна ярко-зеленым лучом заглядывал полицейский дройд. Одна лишь вещь, как ничто другое, объединяла их больше всего - им требовалось время, чтобы привыкнуть к новой жизни. Те двое, что еще лежали в объятиях друг друга, неспешно вспоминали свои тревожные сны.
     Свет восходящей звезды расплылся мутной волной спектра всех постижимых для человека оттенков серого и розового, удивляя причудливыми формами теней и объектов, будто играючи, дразня и издеваясь, исказил и сделал почти сюрреалистическим банальный вид квартиры на сороковом этаже. В красноватом электрическом свете ночника помещение казалось лабораторной камерой, в которой попытались воссоздать привычный быт трущоб в стерильных условиях – в ходу была показанная асоциальность: идеальная чистота на фоне всеобщего разложения, контраст качества материалов и неряшливости. Здесь близко соседствовали с художественным тщанием прорисованные пятна на дорогущем световом кафельном полу  и рваные “в нужных местах” видео обои. Резкие углы, запах синтетического дерева и кубическая мебель, стилизованная под модное ретро начала XXI века – что еще было нужно для любителей все время безвылазно проводить вдвоем?      
     Минимализм едва уловимых соцветий густо напитался маслянистыми чернилами угасающей ночи. Запахнутые плотные пыльные шторы, окна и веки спящих соседей из дома напротив, отдаленно напоминали удивительный мир брошенных выставок восковых фигур или старых музеев. Они с Ньярэй часто подбегали к окну, чтобы понаблюдать за людьми, как животными в стеклянных клетках из общественного зоопарка, их ужимками и привычками, день ото дня, ночь от ночи. Старый бинокль прощал им это любопытство, но как было иначе приучать Бонгани к такой жизни, чтобы не выделяться из общей городской толпы? Были ли их действия такими же ритуально-таинственными, как и до конца не понятными, они не задумывались, как и о том, что кто-то вполне мог наблюдать за ними с другой стороны. 
     Поразительный мир и уникальный, как первый подарок хрустального шара на рождественские каникулы - бесполезный, но притягательный. Сломанный диковинный предмет в далекой заграничной поездке, но все-таки небрежно врученный, который хочется зажать в цепких пальцах и отчаянно трясти, будоража и переворачивая внутренности шара, в надежде изменить происходящее. В нем космос, монументальная статика, каким должно быть был бы бронзовый памятник космосу - это очередное утро их придуманной по обоюдному согласию жизни, к неопределенному киванию друзей, не искренним советам автоматизированного анкетирования и бесчисленных восточноафриканских гороскопов. Это был их маленький, но такой близкий и почти интимный космос. Вселенная, в которой по смежным орбитам кружили всего две планеты.
     И если отмести переживания влюбленных, и не спеша взглянуть со стороны, то был очередной искусственный восход среди стекла и бетона. Привычный, выхолощенный многочисленными техническими средствами и электронными программами, городской пейзаж, которым так восхищались они, нежась в объятиях.
     - Тебе что-нибудь снилось? – ее голос, теперь уже был вместо будильника. Ньярэй была ранней  экзотической пташкой в этой стеклянно-пластиковой клетке, которую современные люди выбирают добровольно.
     Шуршащие хлопковые простыни, под которыми любовники не спали безлунными ночами, как по нажатию кнопки контраста на черном мультимедиа пульте моментально набрали яркость и характерную белизну, бережно путая стопы и руки. Тела их, беспросветно утонувшие в чем-то теплом, пульсирующем редкими сердечными толчками, пеленаясь в пышных тканях, и словно бы даже слились. Им это нравилось. Та близость, внутреннее стремление друг к другу, которое продолжалось даже во сне.
     - Который сейчас час? – Бонгани был раздражен, но не подал вида. Ему сразу же захотелось сменить тему, не доходя до расспросов. Все эти каждодневные разговоры о снах он находил до крайней степени глупыми.
     Искусственный свет города его немного пугал, как и сам бетонный лабиринт, в котором блуждали люди не желающие находить выход из него. Небо над головой не рождало звезды, а пушистые облака  были лишь голограммой проецированной на стены и потолок. Его еще мальчиком привезли сюда подальше от войн и междоусобиц, но память о выжженных, но таких родных саваннах, раз от раза усиливалась в нем любовью к родной земле и тайной ненавистью к здешним рукотворным пейзажам. Только о возвращении он совсем не думал. Возвращаться было некуда. Путь домой вполне мог стать скорейшим переходом в мир загробный, а  ему просто хотелось жить.
     Бессмысленные вопросы, мелькающие в его голове, заставили борозды мозга лениво извиваться. Он приподнял свою голову над горячей смятой подушкой, чего вполне оказалось достаточно, чтобы смягчиться сердцем, мгновенно развеять мрак возмущенности  и удостовериться в собственном безоговорочном счастье. Все это не сон. Ньярэй, его единственная надежда закрепиться в этом странном мире, была рядом. И это было реальнее яви! Такая безмятежная она лежала подобно ребенку, вжавшись выдающимися позвонками в его теплый живот. Каждый раз восход от восхода, медленно выплывая из сна, он скользил по ее плечам и шее, затаив дыхание наблюдал, как белые микроскопические волоски на ее теле медленно шевелятся, то приподнимаясь, то опускаясь в такт их единому дыханию. Физическое единение чувствовалось буквально. Мелкая дрожь объяла ее хрупкое тело, там, где за ночь сползло одеяло, и ему тут же стало холодно.
     Поцелуй и легкое касание аккуратного изгиба лопатки заставило ее обернуться с его именем.
     - Бонгани, - вздрогнула она. Губы ее, в миг посиневшие, тряслись, а зуб не попадал на зуб, - мне снился сон.
Ее суеверные тревоги вновь повторялись.
     - Кошмар? – он слышал это не первый утро, как и то, что после обряда суженую может преследовать некое божество, имя которого было чередой непроизносимых букв вроде Цгхене или вроде того. Демон, который крадет сны, а вместо пустоты оставляет кошмары. Некое непознаваемое нечеловеческое великое несчастье, теребящее спящие души, вполне мог заглянуть следом за зеленым полицейским лучом.
     - Не знаю, но сон был очень странный, - Ньярэй вытянула белые ножки, ловко выпутываясь из его  объятий. - Мы были деревьями, старыми, очень могучими. Кора вместо кожи нашей была  бурого цвета и многими ранами была испещрена. Ссадины и порезы, царапины и трещины на стволах были сверху донизу. Одни сухие, и жуки избирали их в качестве прибежища, другие же, которые кровоточили соком, привлекали жаждой объятых животных. Мы были самыми древними и могучими существами на высоком скалистом утесе. У нас не было глаз, но мы пережили многие столетия, чувствуя и сопереживая людским войнам и трагедиям, радовались снега теплому покрывалу и жарким лучами поздней весны. Тела наши расцветали и угасали сезон от сезона, возвышаясь на десятки метров над прямо таки бурлящей рыхлой землей.
     - Я тоже их почти не помню, - сказал Бо, в уме пытаясь представить корявые корни и голые, совсем без листьев, трепещущие ветви, но в голову лезли какие-то палки и зубочистки с пожеланиями “приятного аппетита”. Время подобно ветру в пустыне с годами песком замело последние воспоминания о дикой природе, похоронив все под слоем пыли и песчинок гранита. Маленьким мальчиком он бегал босиком по голой земле среди высоких сухих стволов и выжженного кустарника, а теперь, вместе с мужеством в его окружении ни осталось ничего проросшего из ее некогда плодородных недр.
     Она долго смотрела в потолок, словно могла что-либо любопытное разглядеть среди неестественных и хмурых облаков, что выплывали и прятались в темных углах над головой. Серая плита в ее покрасневших глазах подрагивала, и девушке даже начинало казаться, что со всей своей многотонной массой она мало-помалу приближается. Ньярэй представила, как вместо тяжести на нее вот-вот упадет пушистая белая вата, приятно щекочущая щеки и кожу живота. Облака разразились дождем, и,  поморгав немного, погасли насовсем, оставив в напоминание голубой логотип компании предоставляющей бытовые услуги. Как символично с их стороны, подумалось ей, плати во время и над головой все время будет безоблачное небо. Крупная слеза скатилась с уголка ее темных бабочек-глаз, порхающих едва заметно крыльями ресниц, которыми она тщетно пыталась проморгаться. Показаться плаксивой и даже истеричной Ньярэй меньше всего хотелось в глазах любимого мужчины. В ее роду все были сильными, в ее семье мужчины шли после женщин. Тем не менее, она не была такой, и даже больше - ей хотелось отличаться, быть другой, она бежала от принятых традиций, и потому каждая из семей в свою очередь не поддержала их любовного союза. Да что и говорить, но их с Бонгани были готовы проклясть до седьмого колена за подобные вещи.
     - У меня затекла рука, - Бонгани слабо зашевелил губами, и голос его походил скорее на хрип. Что-то было в его голосе, некая глубоко затаившаяся тревога. Гибкое тело его, словно динамичная фигура из оникса, изворачивалась сильнее, дугой выгибалась, и безнадежно запутавшись в белом плену одеяла, она замерла, как замирает дикий зверь почуявший опасность. Сначала все, даже самые мелкие мышцы под эбонитовой кожей напряглись – тело, более чуткий инструмент, что касается тревоги, и затем уже с небольшим запозданием серые клетки мозга, одна за другой, а потом и целые их миллионы, начали быстрее проводить импульсы друг от друга, рождая догадку, одну за другой. 
     Белесые ладони мужчины теперь уже совсем не чувствовали тепла, словно опущенные на длительное время в ледяную воду, реагируя лишь покалыванием кончиков пальцев и тупой далекой болью изнутри. Ньярэй его не слушала, она, будто оцепенев, нагой растянулась без одеяла и уставилась в расчерченный логотипом потолок. Белки ее глаз в неоновом свете слабо пульсировали голубым, как индикаторы ушедшего “в сон” компьютера. Красная сетка лопнувших капилляров расходилась от радужки и пряталась за розовой кожей век, выдавая неимоверное внутренне напряжение. Она тоже что-то почувствовала.
     - Птицы склевали мои плоды,- продолжила девушка, но уже шепотом, - а ветер сорвал покров листьев, совершенно обнажив тебя.
     “Странно, -  подумал Бо, - теперь и руку не покалывает, как обычно бывает, но пальцы совсем не шевелятся”. Мужчина пробовал их на ощупь, но каждый раз его передергивало от неприятного ощущения.
     - Ветры с бушующего и неспокойного моря обдували наши обезображенные временем и стихиями стволы, - слова рождались без запинки. Ньярэй шептала с твердостью в голосе, как вслух читает человек, держащий перед глазами книгу или экран, - безжалостно срывая остатки той самой коры.
     - Она не шевелится, - не то чтобы мысль, а скорее сама рука не давала ему покоя. - Ньярэй.
     - Что? - словно бы очнувшись, сказала она, запрокинув на него голову.
     Его лицо в неровном искусственном свете больше походило на восковую ритуальную маску. Небрежная щетина, глаза - дотлевшие угольки в золе, полные губы - она все никак не могла привыкнуть к нему каждое утро. Подолгу вглядываясь и лишь на мгновенье закрывая глаза, она день за днем  старалась запомнить его таким, но каждый раз просыпаясь ото сна ловила себя на мысли, что кто-то стер ее воспоминания об этой волнующей личности. В тайне ей даже нравилось каждое утро открывать для себя такого странного и настороженного, любопытного и неимоверно наивного, но с тем внушающего уверенность и силу, Бонгани.
     - Я не чувствую руку, - простонал уже он.
     Она взглянула в его глаза, кажущиеся выцветшими и лишенными жизни, тусклыми, как солнце за окном, пытаясь угадать свое отражение. Едва уловимое облачко пара вырывалось из его рта. Бонгани съежился, ему было зябко. В этом месяце даже теплый плед не спасал, но окно Ньярэй закрывала вчера перед сном - девушка вспомнила не глядя. Ее молодое тело также била их общая дрожь, и мраморно-белый свет февральского солнца, наполнивший до краев спальню, медленно изменял тона, словно художник, что подбирает единственно верную палитру до натуральных и привычных цветов. Лицо Бонгани, скорее бледное, немного отливало нездоровой серостью.
     - Ньярэй? Ты чего?
Одеяло, которым они спасались от холода, теперь не прикрывало и трети их обнаженных тел, и ей захотелось обнять своего мужчину, свой желанный тотем, но левая рука ее ничего не чувствовала. Девушку будто держали за нее, не давая ей привычной легкости и свободы телесного общения.
     В глазах ее возник испуг:
     - Мы были такими старыми, что сплелись корнями, а вокруг ничего не было, ничего и никого. Даже животные, напившись наших соков, разбрелись с того холма, бросив нас иссушенных и лишенных сил.
     Тонкими пальцами правой кисти она ощупала неудобно завернутую левую руку, на которой она пролежала по видимости всю ночь, болезненно прохладную и поддернутую мелкой гусиной кожицей. Она попыталась высвободить ее, но с трудом извлекая из-под себя, судорожно и кротко вздохнула, больно закусив губу.
     - Бонгани, - девушка начала истерически сучить по кровати ногами, словно тогда, когда она увидела мышь на полу, рефлекторно и совсем бессознательно, подобно эпилептику застигнутому приступом посреди оживленной пешеходной улицы, то сотрясаясь всем телом, то замирая на мгновения, всхлипывая и мотая головой, и что-то пытаясь сказать. В тот момент Ньярэй вполне могла позавидовать той силе воле и выдержке, которой обладали женщины ее семьи, если бы безжалостные пальцы страха не сдавили ее горло, перекрыв не только доступ воздуху, но вместе со способностью говорить и саму возможность здраво мыслить. Мираж ли, или ужасная явь, -  стоило еще разобраться в том, что предстало перед глазами, но неведомой силы ужас уже объял ее трясущееся тело.
     - Да что с тобой?- рывком мужчина оттолкнул ее от себя, чтобы увидеть, как их бледные руки, чуть подрагивая, совершенным образом срослись концевыми фалангами указательных пальцев, открывая миру НЕЧТО, с единым поблескивающим ногтем, взаимно продолжая друг друга. Зрачки Ньярэй - две темные кляксы, лишенные отражений и бликов, сильно расширились. Такой по-настоящему испуганной он ее еще не видел.
     - Боже, - пробормотал Бо, не в силах теперь пошевелится. Какому богу он взывал, он и сам не знал. Скорее тому, что мог такое допустить. Животный страх, испытываемый не раз среди опасностей саванн его первобытными предками, буквально парализовал его тело. Те люди, из которых он произошел, должно быть были во стократ храбрее сердцем самого Бонгани, коли род его от самых диких племен прошел сквозь витиеватый ход времени до человека сверхразумного.
     - Вокруг не было никого и ничего, - голос, отдаленно напоминавший Ньярэй, однако по-прежнему исходивший из ее гортани, становился громче, - а наши высохшие стволы протяжно и жалобно скрипели. Мы склонили друг к другу поломанные ветви, стараясь дотянуться и крепко обнять друг друга, заслонить, защитить от всех напастей и дождя, грозы и птиц.
     “Она наверняка же бредит,-  подумал Бонгани, - и я в бреду. Сплю? Нет. Ведь мне же больно, как никогда во сне. Все так отчетливо, и каждый шорох, и ее шепот. Ее ли?”
     Они так просидели минуты и часы, бестолково смотря НА ТО, как ОНА переходила в НЕГО. Мечта, невозможное, проклятие. Ньярэй тихо голову вниз сокрушила и теперь неслышно плакала, что-то говоря о деревьях, сне и корнях, а он, никак не мог вспомнить ее улыбку. Обнаженные и околевшие, одни посреди белой комнаты, близкие как никогда и такие одинокие, они впервые и до конца стали предоставлены друг другу, без глупых клятв и пустых обещаний.
     - Мы что-нибудь придумаем! – голос мужчины  неправдоподобно спокойный зазвучал, совершенно не увязываясь с мелко подрагивающими губами. Ему нечего было сказать. Им следовало хорошенько подумать над тем, что же случилось с ними и почему. В трущобах города, что тесно ютились за блеском современных высоток, там, откуда родом был второй, более взрослый Бонгани, жила старая женщина, что практиковала колдовство. Она вела уединенный образ жизни, но вместе с тем, у нее было немало посетителей. Им стоило отправиться к ней завтра же. На них вполне могли наслать проклятье или сглаз, но чтобы это в буквальном смысле отражалось на людях, он ни разу не слышал.
     - Придумаем, - повторила она, не поднимая глаз. Скрипучее эхо затерялось в темных углах.
     Где-то далеко раздавались звонки и трещали от вибрации телефоны, по очереди и вместе, синхронно и жалобно пища не принятыми сообщениями, хлопали двери соседей и едва различимо переговаривались неизвестные люди, которые им не были никогда интересны. С лучами послеполуденного солнца они совсем затихли, навевая рассеянную дрему.
     -Я тебя люблю, Ньярэй, - он медленно закрыл глаза, прижимаясь губами к ее прохладной спине, пытаясь забыться во сне, или быть может, стараясь проснуться.
Она молчала, и в тишине едва ли слышно было, как крылья ее ресниц еще порхают, уже не разгоняя по лицу росу отчаянных слез, которыми пропитались простыни, мысли и его плечи, за бесконечно долгий день.
     -Ты просто поверь, что это сон, - зажмурился он, проваливаясь в темное ничто, совсем измученный опасениями. -  Поверь в сон, и мы проснемся.

                ***

     Кровь пульсировала по венам, толчками разливаясь по мелко подрагивающей ладони. В бледно голубом тошнотворном тумане невнятных образов и страшных картин холодное лезвие отчетливых ощущений пробудило Бонгани изнеможённым, одного посреди сбитой постели. Его мутило, и кружилась свинцом налитая голова, поднять которую он был не в силах. Открытые глаза смотрели на алые простыни, спутанные и прилипшие к ногам. Дрожащая рука покоилась на похолодевшей груди без указательного пальца... Ее рядом не было.


2007г.