Шоссе

                "3.13 Каждого дело обнаружится; ибо день покажет;      
                потому что в огне открывается, и огонь испытает дело
                каждого, каково оно есть.
                3.14 У кого дело, которое он строил, устоит, тот 
                получит награду.
                3.15 А у кого дело сгорит, тот потерпит урон;
                впрочем сам спасется, но так, как бы из огня."          
                (Первое послание к Коринфянам святого апостола Павла.
                Глава 3. Стихи 13 – 15. Книга пророка Исаии 48, 10.)

     Судорожный вдох растянул потрепанную ткань рубахи на моей груди. Она, противно прилипшая к телу, была местами порвана и кожу под ней то и дело обжигал порывистый ветер. Пропыленным воздухом было нелегко дышать, и с каждым прибывающим часом светового дня он все больше накалялся и смешивался с гарью выхлопных газов бешено несущихся мимо меня автомобилей. Их были сотни, может быть больше – бессмысленно было считать, да я и не старался. Скулы худого лица свело от горечи, а на иссушенном языке, время от времени прилипавшем к шершавому небу, появился знакомый терпкий привкус. “Таким особо не подышишь”, - подумал я, протирая ветошью носового платка влажный лоб. Неимоверная духота парила вокруг, а было всего-то чуть за полдень. То самое время, когда в скупой природе все живое замирало, затаивалось, спрятавшись в спешно найденных укрытиях, кто за чем успеет. Редкие пугливые птицы - в сухом кустарнике, ползающие же по земле скорпионы и змеи - в придорожном мусоре и жестяных банках.
     Машины, обгоняя друг друга, неслись в один конец и скрывались где-то там за горизонтом, чтобы никогда больше не возвратиться. Рябящая черта едва угадывалась в размытых вибрирующих волнах горячего воздуха, что поднимались над расплавленными лужицами гудрона по черным выщербленным бокам некогда главной дорожной магистрали страны, асфальтовым поясом стягивавшей сушу от побережья до побережья, и превращались в мимолетные проблески яркого света  появлявшиеся и тут же гаснущие вдалеке. Конфорка электроплиты, да и только, и нас как цыплят на нее бросили не из кулинарных соображений, а просто, издевательства ради, чтобы поджарить до углей. Пешком ты идешь по ней или едешь на колесах – разницы особой не было. Она должна была вести в город. Вавилон, Содом или Гоморра? Кто бы мне сказал. Если и были знаки, намекающие на какую-либо определенность, то их заботливо сорвали до меня.
     Я остановился на минуту только чтобы отдышаться. Искры покатились из глаз, вперемежку со слезами. Тело по собственной воле согнулось пополам и руками уперлось в колени. Не выдержав очередного приступа, горло судорожно свело, и легкие надорвал изнуряющий кашель. Эта пыль меня вконец доконает. Оглядывая то, во что превратился мой костюм и ботинки, подошвы которых местами протерлись до дыр, сложилось отчетливое представление о расстоянии, которое мне уже удалось преодолеть. Что тут сказать, прошел я немало. Веки опустились, прикрыв покрасневшие глаза, и как-то разом навалилась усталость, разливая плавленый свинец под кожей. Плотная земля под ногами, вся в проплешинах посеревшей травы, хоть и внушала твердую уверенность, но также неимоверно стала притягивать, словно бы приглашала, и я не отказался присесть. Колени подогнулись, и тело безвольно рухнуло наземь. “Не отдыхая, - по случаю припомнилась мудрость престарелого спутника, - долго не пройдешь”. Дошел ли он? Старик уже не скажет. Тем более если посреди пути измученным издохну я. Мимо меня летели автомобили, взбивая воздух за собой клубами песка и пыли. Подобно погребальному пеплу, развеянному много километров впереди, на губах проступила горечь. Кто если бы мне сказал, что это и есть прах сгоревших в машинах людей, то я волне смог допустить это. Все они неслись в сторону палящего солнца, решительно и бесповоротно, и они не возвращались назад. Движение-то по шоссе было односторонним. Быть может их там и поджидало долгожданное пекло.
     Закрывая глаза, как и сейчас, мне часто представлялась одна и та же картина:
     На скорости ста шестидесяти километров в час кожа железного коня начинала трескаться и сминаться, обнажая нежную мякоть и провода. Радиатор хрипел и фыркал обжигающим паром испод трясущегося капота. Краска вспухала и начинала стремительно пузыриться, оставляя на грациозном теле чудовищные язвы, по краям которых то и дело плясали огоньки пламени, а потом слезала вовсе. Внутренности начинали нагреваться, и отказывать, по мере того, как кровь, бурлящая в моторе, начинала кипеть. Бегущая лошадь с горящей гривой – страшное зрелище, скажу я вам. Стекла глаз местами оплавлялись, а по бокам просто лопались в мелкую крошку, позволяя языкам пламени добраться до тех, кто прятался в салоне. Внутри был сущий Ад. На ноги заложникам этой бешеной гонки капала оплавленная пластмасса панели приборов, а кожа рук мешалась с резиной руля. И, в конце концов, обезумевшие от нестерпимого жара, раздирающей их боли и запаха собственного горелого мяса, в скрюченных позах бедняги замирали навсегда. Они сгорали дотла за считанные мгновения. Дальше – без церемоний. Прах просто выдувало ветром из автомобиля и развеивало прочь от заката. Этот жертвенный пепел и оседал на моих ботинках, пока я размышлял:  “Где потом оказывались эти автомобили? - воображение подсказки не давало. В конце дороги быть может еще окажется большая свалка. - Кладбище автомашин. Пепелище”.
     Я посмотрел вокруг, развеивая тревожные мысли. Кем я был здесь? Скорее не там уж и редким явлением. Пятном, размазывающимся по запыленному ветровому стеклу, если смотреть из машины. Очередным безумным, готовым топтать землю до захода палящей звезды, преследуя цель добраться до города, а отдыхая в придорожной тени, вполне мог показаться одним из многих мечтательных путешественников, которые выбрали свой собственный маршрут повышенной сложности на шоссе без конечной цели. Откуда я иду и сколько лет? С этим тоже было не сложно определиться, даже на ходу. Одежда моя изрядно прохудилась, а обувь и вовсе было проще выкинуть. От часов на загорелом запястье остался лишь бледный след. Куда они делись? Скорее украл кто, пока я спал. Не размозжив мне череп, или не выпив кровь, то был кто-то очень благородный, раз сохранил мне жизнь, хотя быть может и обрек на нее.
     Время здесь шло не быстро и не медленно, так сказать, своим чередом, вместе с тем, как сменялись источающие контрастное тепло небесные тела. Солнце, едва успев показаться, нещадно палило над головой, заставляя чахнуть и задыхаться от духоты, когда же приходила на смену ему Луна, то кожа даже под одеждой покрывалась мелкой дрожью. Привычку - сверяться с часами, было сложнее потерять, нежели наручный хронометр. И когда уж у тебя нет такового, ты все равно сам выбираешь себе меру отсчета, с которой все вокруг происходит. Так я и стал вынужденно считать секунды. Минуты и годы меня интересовали в меньшей степени, ведь именно в секундах отмерялся едва уловимый момент, свершалось событие, которое можно было смаковать и мусолить в голове потом долгое время. Все, то самое важное: наслаждение и ужас, паническая атака и ликование – длятся считанные секунды.
     Я считал секунды, делая шаг за шагом, без оглядки назад. Не то чтобы я не знал, откуда пришел и куда собирался идти. Пешие люди, вроде меня, обычно выбирались на асфальтовую гладь из поросшей бурьяном обочины, другие просто шли с востока - из огненных лучей восхода, но были и те, кто родился прямо здесь. Да, не всегда на то была своя воля, путь и сам мог обрести своего пилигрима. У меня на этот счет было четкое мнение: “Я иду по этой дороге потому, что выбрал ее сам. Отдыхаю и снова иду только вперед”. Мне представляется она стальной рекой бегущей среди пустошей, или змеей, но все это причуды моей фантазии – миражи воспаленного на жаре сознания. “Эта дорога просто есть, - побеждено день за днем свыкаюсь с ее материальностью я. - И когда асфальт обжигает  босые стопы в нее нельзя не поверить”. Есть путь, и здесь это главное. С этим разобрались. Послушное тело отреагировало на зов, и я сначала пополз на коленях, а затем из обезьяны получился человек прямоходящий.
     Не успев пройти и ста шагов, как впереди мне померещился двуногий собрат. Вернее сказать кто-то валялся у неровной черной кромки, словно не успевший пересечь границу нарушитель – пол тела на асфальте, половина на свободной земле. Лежащие останки, живые и бездыханные, часто встречались по ту или иную сторону шоссе. Любопытство подогрело загустевшую кровь. Мои ноги сами ускорили шаг, и фигура незнакомца замершего в причудливой своей неестественностью позе стала приближаться на глазах. Проходя мимо очередного полуживого тела, я не выдержал и остановился.
     - Привет, - сказал я, но так, чтобы голос казался как можно тише и дружелюбнее.
     Снизу вверх на меня взглянули блестящие выпученные глаза на почти мумифицированном лице. Понять вот так сразу женщина это или мужчина было нельзя. Таких “живых мертвецов” мне не редко приходилось встречать. Отверженные люди, так и не дошедшие до конца пути, если таковой вообще имелся. Люди, которых никто не пытался подвезти, а кто-то из них был просто выброшен из машины на полном ходу. Там, по ту сторону дороги, в мире людской суеты и страстей им подобные вершили судьбы, но на шоссе твой характер было видно сразу. Минув пару подобных тел, я быстро уяснил: “Зло отталкивает зло, и не притягивает добра в этом безжалостном мире”. Обессиленная и медленно разлагающаяся особь, обряженная в остатки делового костюма, была ярким тому примером.
     - Я только лишь хотел спросить, - извиняющимся тоном, от которого никак не мог   отделаться, мой голос вещал. – Далеко ли до конца?
     Оно открыло рот, но вместо речи послышалась белиберда хрипящих звуков. Рот его был полон черной пыли. Я проглотил скупую слюну. Что лучше высохнуть от жажды или утонуть? Вопрос на редкостного любителя. Меня страшило первое.
     - Ведь если есть начало, - продолжил я уже без какой-либо надежды на ответ, - должен и путь где-то заканчиваться.
     Внезапно оживший от моего голоса человеческий манекен, что лежал на земле под ногами, протянул руку, но так ничего и не попросил. Вода и пища ему были нужны не больше калькулятора и мочалки в пустыне. Свое он уже определенно нашел, и путь его теперь заканчивался не в одиночестве. Скорее всего, страдалец и лежал в ожидании случайного прохожего, чтобы просто испустить дух. Невероятно, но в такие моменты меня постигало мимолетное чувство причастности к чему-то большему. Мы оба медлили, наслаждаясь моментом. Я был не одинок, и он в последний свой вздох тоже. Мы были словно бездомные дети, выросшие на этом шоссе, презирающие открытую доброту и мучительно нуждающиеся в ней глубоко внутри себя. Нас на дороге вероятно много, но мы сознательно избегаем друг друга. Знакомства здесь могут помочь тебе найти, что ищешь, а может тебя просто используют для достижения собственных целей прямо у тебя на глазах. Имена на той дороге, названия городов, как и стран - бессмысленны. Куда более важны намеренья твои и цели. Фигуры таких же отчаянных людей попадаются вместе и порознь. Сквозь шум машин, время от времени, доносятся смех и крики. Но кто сказал, что мы лишены людских страстей посреди этого монотонного пейзажа из высохшей зелени, неба и дороги?
     Неподалеку от нашей маленькой прощальной процессии соседствовал перекосившийся дорожный знак, гласивший: “Парковка разрешена на протяжении 1 км”. Ирония судьбы, да и только. Этот парень, или кем бы оно ни оказалось, даже на исходе жизни привык соблюдать какие-то правила. Знак не возражал. Однако следует признать, что теперь нас было уже не двое. Его легкие испустили последний  шелестящий звук, и безвестный окончательно замер. Никакой агонии, просто покой. Суровая земля не стала для него пухом,  однако горемыка тоже требовал к себе маломальского уважения. Чувство долга, что привычно не давало мне покоя, вновь одержало победу, и я решительно нагнувшись над усопшим, без каких-либо внутренних сантиментов прикрыл его сморщенное лицо куском картона. Аминь. О большем он и не мог мечтать. Мысленно мне представилась улыбка на здоровом лице, которым могла обладать эта мумия. Улыбка с предвыборного плаката или афиши кинотеатра.
     Секунда пролетела мимо.
     Ветер растрепал выцветшие одежды, и резко рванув картонку, унес ее далеко вперед с дорожным мусором и ветхим полупрозрачным перекати-полем. Я проследил глазами за круглым кустом, упершись, в конце концов, в очередную фигуру из давно идущих скитальцев. Сегодня с меня было достаточно общения, и какое-то время мы просто машинально шли друг за другом. Впустую болтать не было особого желания, как не хотелось вдобавок быть ограбленным. Он, безымянный, знал, что я был полностью уверен в его реальности, и, словно бы почувствовав мой взгляд на себе, совершенно неожиданно поймал машину. Редкая удача посреди пустоши. Взвизгнули тормоза, а меня пробрало, словно ржавым ножом резанули по шее. Здесь редко останавливались. Дверь авто распахнулась и двое из совершенно разных миров задержались друг напротив друга, словно монумент среди бесконечного движения на шоссе. Мимо них пролетела погребальная картонка. Голова пешего вояжера закивала водителю, и  медленно садясь в низкое кресло, он посмотрел на меня и подбадривающее помахал рукой. Задержавшись напоследок, редкий везунчик кинул гнутую табличку с едва различимым  лозунгом прочь. Шины задымились, и, мгновения спустя, на их месте остался привычный безлюдный пейзаж.
     “Кому нужна эта потрепанная табличка?”, - пришло в голову мне, но любопытство вновь оказалось сильнее мой слабой воли. Долго же мне пришлось до нее иди, чтобы, наконец, уже  на закате подобрать своеобразный дар. И пока я не спеша шагал, мне представлялась надпись. Буквы ее складывались в слово, однако губы не решались родить его вслух. Сомнений не было, что она предназначалась мне, как верному спутнику, с которым были пройдены в дождь и в снежные вьюги многие сотни километров. Бежать с куском жести на палке, чтобы  вернуть ее укатившему в пекло владельцу категорически не имело смысла.
     Я сосчитал про себя, как делал обычно в таких случаях, пытаясь побороть что-то вроде беспричинного приступа панического страха:
     “Раз, два и три, - следовало сделать глубокий вдох, чтобы успокоиться и шагнуть вперед. Еще один до треска в ребрах, когда совсем не хватает воздуха. – И раз, два, три”.
     Что-то мелькнуло перед глазами, обдав лицо горьким пеплом.
     Там, посреди пустынного пейзажа, возможно впервые сознавая безнадежность пешего пути, я все-таки уступил искушению, тупо уставившись себе под ноги на странный подарок судьбы. Тогда-то в голову мне и пришла мысль воспользоваться возможностью, которую мне дал случайный попутчик. Кусок гнутой и вспученной буграми, словно бы по ней топтались и прыгали, ржавой жести был выкрашен некогда белой, а ныне облупившейся местами, краской. Буквы без особых изысков делали предложение любому прочитавшему их. Они стали моим красноречивым и нескромным желанием на гнутой палке, которую я взвешивал одной и обеими руками поочередно. Тяжеловатая ноша для одного, но решительности во мне прибавилось разом. В конце концов, меня не прельщала мысль скрючиться на полпути и выдохнуть в присутствии бродяги. Кусок жира, заточенный в костной клетке, отчаянно посылал амбициозные сигналы по всем уголкам тела и обратно. В ответ – тело законвульсировало бессвязными действиями.
     Секунда вновь пролетела мимо.
     Она забрезжила перед уставшими глазами, обжигая ослепляющим и нестерпимым жаром, словно  огнем, остатки ресниц. Сделать выдох теперь оказалось куда сложнее, одновременно отсчитывая те же “раз, два и три”, но уже про себя. Кто знает, может пока я разглядывал в руках брошенную табличку, еще одна секунда пролетела мимо, а может быть и все десять. Какая разница, пока еще над головой нещадно палила животворящая звезда, я уверял себя в необходимости двигаться вперед всеми доступными способами. Мысли о пекле, будоражившем мое воображение ранее, постепенно отступали в тень. Передо мной забрезжила, еще не оформившаяся до конца, красочная картина беспечного будущего впереди. Образ являлся мне глуповатым и даже чересчур наивным, карикатурным, но до безобразия желанным. За спиной не было ничего, только прошлое, к нему уже не вернуться, а вдалеке я, как ни силился, ничего не мог разглядеть. Это было самым подлинным Чистилищем, преодолеть которое под силу было не каждому, однако даже самый отъявленный злодей надеялся побегать голышом по райским кущам, иначе бы никто не брел вперед.
     Ботинки и пиджак давно остались позади. К своей мечте идти следовало налегке!  С ними я решительно отбросил все ненужное. “Неужели так можно только скоротать время? Оттянуть неизбежное. Неужели так и пройдет моя жизнь?  - в голову пришли ненужные мысли.
- Секунды, вдох и выдох, нехитрый пересчет и что-то, едва заметное, обязательно мелькнет перед глазами. Совсем близко. Оно, словно огонек, и даже тепло чувствуется. Оно немного слепит вначале пути, но ничего, если привыкли глаза, устремленные на Луну и до рези белые облака. Мои руки приноровились и чуть загрубели держать за хвост комету. Я не загнулся и был по прежнему живым спустя годы беспрерывного пути, но ноги устали бежать навстречу краснеющему над горизонтом Солнцу. Хочется сказать: “Хватит!”, разбежаться, что есть сил, и мгновенно прекратить движение, оторваться от шершавой поверхности раскаленного асфальта, и падать, долго, медленно, путаясь в сетях времени; лететь вслед капелям слепого летнего дождя на землю, по клеткам кожи вместе с влагой впитываясь в ее черные трещины. Хочется ломать последние целые кости, подминая упругие зеленые травинки и яркие, нежные цветы, и слышать ритм сердца, теряя сознание от запаха пыльной июньской зелени у обочины, в обмороке увядая под знаками дорожного движения”.
     Пока я шел, переставляя запинающиеся ноги одну задругой, и размышлял, мой путь преградил поваленный знак. Кому он помешал? Едва выглядывая из кювета, он уже не воспрещал другим превышение скорости. Повсюду валялась кусками пластмасса и красная краска. Следы колес, ощутимо размытые дождевой водой, лишь намекнули о давности происшедшего. Кто-то отвлекся. Не успел. Не доехал.
     “Не превышайте скорость по дороге ведущей туда, где уже ничто вас не побеспокоит! Не выше ста семидесяти километров в час, со скоростью, с которой вы не заметите огоньки пролетающих мимо секунд - мимолетных и почти материальных моментов жизни, - я кричу, пробираясь к тому, что осталось от машины, виднеющейся замятым багажником из запыленной растительности кювета, но рот мой закрыт и это немое послание.- Не превышайте скорость на шоссе длиной в жизнь. Жизнь и дорога могут внезапно оборваться прямо перед вашими глазами”. Но в ответ мне прозвучал лишь рев очередного раскаленного добела мотора – там, наверху. Знака теперь уже не было, а значит можно давить педали в пол.
     В глубокой рытвине, куда меня привели следы трагического события, царил воплощенный хаос. По-видимому, скорость, с которой летела машина, едва не отрываясь от разбитой дороги, была внушительной. Влажная земля на дне была прямо таки перепахана на протяжении тридцати-сорока шагов причудливо измятым носом гоночного автомобиля. Пару чахлых деревьев смело вместе с толстым слоем дерна. Колеса вырвало с задним мостом, а покореженные двери распахнулись настежь, словно ангел смерти расправил свои багровые крылья. Всюду было битое стекло и капли запекшейся крови на сухой высокой траве. О выживших людях внутри и речи быть не могло. Я быстро заглянул внутрь, совсем не желая встречаться с останками нетерпеливого водителя. Салон же, к моему удивлению, оказался пустым и каким-то мрачным. Обшивка внутри почти вся отошла и провисла на опасно прогнутой крыше. Кому-то здесь не поздоровилось. Пассажирское сиденье вырвало с корнем, однако задние были по-прежнему на месте. Птицы  почти полностью разодрали их мягкий поролон для своих нужд, и дикие животные здесь часто появлялись. Всюду были перья и какие-то обглоданные мелкие кости. Кресла облюбовали под доступный ночлег – на дороге не так то и часто встретишь место для удобного сна. Тела нигде по близости видно не было. “Очередной спешивший жить”, - подумал я, с трудом выбираясь оттуда.
     Секунды считать уже не хотелось. Я просто стоял, оперившись на табличку, лицом навстречу дороге - монах с корявым посохом, не иначе. Свет сотен фар мне бил в лицо, слепя, словно блаженный с неба. Ветер шевелил засаленные волосы, а иссушенное горло мое беспощадно терзала жажда. Мимо по-прежнему летели на высоких скоростях, подмигивая разбитыми фарами, изящные машины. Красные, желтые, зеленые и фиолетовые - всех цветов радуги и всех неприродных соцветий! Блестящие и забитые грязью, пыльные и бережно отполированные “Кадиллаки Брогем” пятьдесят восьмого и “Шевроле Камаро” семьдесят шестого года, пошлые “Феррари” и модные горбатые жуки “Фольксваген”. А в них едва угадывались сидящие люди, кричащие в разбитые окна и притормаживающие, чтобы разглядеть мной одолженную табличку.
     Время изогнулось передо мной, и я увидел себя со стороны стоящего и голосующего на дороге. Вот лица улыбаются, пряча слезы, и приглашают в залитый колой салон, указывая на прожженные ментоловыми сигаретами сиденья. Они делают вид, что не видят табличку “АВТОСТОП”, но потом приглядываются, качая головой, и, тут же, забывают мое лицо, теперь уже смазанное скоростью и линиями времени. На счет три они забудут, что видели меня, но останется образ и раздражающая глаза табличка. Наверное, их пугает это слово. “Так нельзя, - скажут они. – По этому шоссе нельзя ехать на попутках”.
     “На дороге длинною в жизнь нельзя брать попутчиков, - я вновь погрузился в раздумья, способные отвлечь меня от монотонности пешего пути, - незнакомцев сидящих в пыльной траве и внимательно изучающих небо, как будто чего-то ждущих. Когда ты давишь на педаль – нет времени мечтать. Нужно спешить, обгонять других, сверкать глазами в сторону чайников и подрезать, несмотря на правила. На раз, два и три они забудут мгновенье, в которое увидели меня - был ли это день или стояла знойная летняя ночь, шел ли проливной дождь или снежная пыль забивала им радиатор. Лихачи не вспомнят меня, как и многих, кого видели у обочины дороги - безумных бегущих навстречу закатам и ждущим звезд. Иногда их бывает двое, и выглядят они так, как будто им ничего больше в жизни не нужно, но скорость не менее ста восьмидесяти километров, и они пролетают вместе с годами, растворяясь в зеркале заднего вида  вместе с другими машинами”. Часы, минуты и секунды спиралью свернулись обратно, и душа моя вернулась в тело. Что это было, как ни мимолетное чувство внутренней отчужденности.
     Я отвернулся прочь, и снова побрел по дороге, ловя ртом маленькие комочки света - секунды. Запах времени, что я с трудом вдыхал – в нем не было свежести, лишь привкус тлена. Мне стало страшно и невероятно интересно, неужели так можно было скоротать свое время? Если ты идешь один, и красивых машин у тебя нет. Если ты не спешишь по шестиполосному шоссе, в трех часах от заката и пятнадцати от рассвета, и как воздух, не нужен “Понтиак Файрберд” восемьдесят второго года, чтобы пройти до конца расплавленного асфальта. Ты не торопишься пешком, но и не прочь прокатиться. Ты полон сомнений. Ты даже готов стать беспечным пассажиром. Неужели так и пройдет твоя жизнь в ожидании? В долгом пути без висящих кирпичей и объездных. Нет. Ты обязательно ускоришься. Все сделаешь для этого! Ведь скорость у нас под кожей, в ритме пульса и биении сердца, частоте дыхания и стремительности деления клеток тела. Мы мучаем друг друга, в конце концов, плюнув на все запреты и предупреждения, торопимся жить, и прощаемся с ней, жизнью, с отчаянной улыбкой и совершенно не понимая зачем. Ответ на все вопросы оказывается единым. Все срываются с катушек.
     С табличкой в руках, где красными буквами на белой жестянке, большими и даже забавными (все равно ведь не разглядят), я продолжил свое паломничество. Люди за стеклами догадывались насчет меня, и пролетали мимо на скорости ста девяносто километров в час, сжигая внутренние форсунки и терзая рычагами коробки передач, стирая шины об асфальт и вдавливая руль до хруста - на предельных оборотах, с педалью в пол, чтобы ненароком не остановиться. Все что двигалось, спешило проехать мимо меня. Они торопились по шоссе длиной в жизнь, навстречу неизвестности. Я же - пока еще нет. Босые ноги горели, а палка с лозунгом заметно давила на плечо с каждым новым шагом. Я решил, что еще успею в пекло. Что меня там еще подождут.

                ***

     Раз, два, три и секунда пролетела мимо меня. “Неужели так можно оттянуть неизбежное? Неужели так и пройдет жизнь? Секунды, вдох и выдох, а затем вновь тупой отсчет, – внутренний голос, слова, ржавые автомобили, горящие лошадиные гривы, беспомощные люди и запахи смятой травы на ладонях, горелых шин и горькая дождевая вода с привкусом праха. Все в одночасье переполнило меня. - Моя ноша тяжела, но не она ли, в конце концов, станет моим спасением? Когда я устану, достаточно, чтобы совсем отчаяться и перестать идти, кто-нибудь обязательно остановится”. Шумный выдох облегчения затерялся в оглушительном реве пролетевшей мимо машины, в то время как тело продолжало брести вперед, волоча за собой дорожный лозунг. Его было не остановить.



2007г.
Картина: "Шоссе" Анастасия Горбунова.
Рабочее название рассказа: "Между"