Выходные дни

     - Лемм, - голос раздался ниоткуда, мгновенно настроившись до нужного диапазона громкости и тембра, - проснись.
     Одна из стеклянных перегородок небольшой комнаты спокойными водами горного озера  слабо мерцает и переливается, а затем вспыхивает не ярким голубым сиянием. Из самых глубин на поверхность поднимаются блеклые пятна. Словно бутоны лилий от первых рассветных лучей расправляют свои лепестки зеленые, фиолетовые, желтые и  красные цвета импровизированного экрана. Бесформенные пятна экзотических растений приходят в движение и всполохами мечутся из угла в угол. С нарастающей резкостью появляется четкая картинка:
     Улыбки мелькают на пульсирующем прямоугольнике вперемешку с грязными рабочими, браво марширующими солдатами и прилежно пишущими под диктовку школьниками, опрятными стариками и молодыми женщинами несущими воодушевляющие лозунги на транспарантах. Все как один со счастливыми масками. Лицами “это” не назовешь. Слишком правильные черты лица, отлитые в одинаково безупречных глиняных формах, обожженные и закаленные в равных условиях и водруженные на гладкие болванки голов. Все они куда-то идут, где-то усердно трудятся, добросовестно учатся в каких-то заведениях и все время что-то поют, дружно и слажено. Внизу экрана торопится скрыться из виду информационная сводка. Столько-то общественных подрывников, диверсантов добропорядочности уволено с работы, столько-то предано суду, столько-то лишено работы и передано в заботливые руки специальных комитетов. Цифры, цифры, цифры. Пятнадцатиминутный блок тошнотворно патриотических новостей с большим количеством рекламы заканчивается силуэтом молодой пары уходящей в оранжевое пекло закатного солнца. Стремительно плавится кожа, затем мышцы и кости почерневших тел, чтобы раствориться в светлом будущем.  Большие буквы расплываются фазой: “Жизнь прекрасна без вредных привычек!”.
     ДОБРОВОЛЬНОЕ САМОСОЖЖЕНИЕ.
     Что это, если ни очередная бредовая идея властей города? Попытка отсечь еще одну голову гидры, под названием СВОБОДА! Правда тут никто не бастует на баррикадах, не рвет пиджаки местным политиканам и ни кидает “коктейли” в комитетские машины. Безликая толпа молчит пока не придет осознание глобальности абсурда, но потом будет, как обычно, уже поздно что-либо менять. Так было с цензурой печати, азартными играми, гласностью масс-медии и гражданскими правами. Ониомания, наркомания, кинорексия, лудомания, техномания, токсикомания, нервная анорексия - всему теперь нашелся свой ярлык, готовый гирей оттянуть до земли чью-то шею в повинном поклоне перед праведным обществом. Поэтому все вновь пребывают в счастливом тумане  безразличия и отрешенности. Слишком уж многих надо этим задеть за живое, чтобы получить реакцию. Но темное начало, влажная, полная насекомых и прочих гадов, почва, на которой  погаными грибами растут раздражающие и, подчас, опасные привычки, люди по природе своей старательно вспахивают и лелеют внутри, и уж точно не признают неудобных секретов гласно. Так уж повелось веками.
     Чередой щелчков разной интенсивности и выраженности включаются бытовые приборы. Последовательность их запрограммирована, основываясь на передовых веяньях в эргономике, энергосбережении и личном пожелании владельца кондо. Мало кто  знает, что с недавних пор ни один из них не работает ни толком, ни вообще. В районе, помимо комендантского часа, введено ограничение доступной общему пользованию электрической энергии, от чего повсеместно выходят из строя те или иные предметы быта. Они трещат, выплевывая мелочь деталей, слабо искря внутренними органами, моргают глазами светодиодов и спокойно закрывают их. Кто навсегда, а кто-то затихает до следующего блока утренней социально-принудительной рекламы.
     - Мне, шестьдесят и …-, женское лицо, секунду-другую пребывавшее без эмоций на экране, заговорило, активно шевеля губами, - я, наконец-то, избавилась от пяти тяжелых наркотических зависимостей,  - раздается из скрытых динамиков. Хриплый звук вторит изображению полупрозрачного экрана, - благодаря бесплатному лечению и чутким сотрудникам Комитета Принудительного Здоровья и Лечения Населения нашего Муниципалитета мне снова доверяют моих детей ... и теперь мне... мне... теперь мне..., - экран застывает и повторяет вновь последние три секунды. Душещипательный  финал, где неестественно молодая девушка с печальными, полными горького опыта глазами, улыбается, принимая на руки грудное дитя. Своего ребенка. Стражи морали и нравственности “из комитета” в строгих военных кителях стоят поодаль, как и всегда готовые на все. Руки за спинами. Кто-то теребит перчатки, кто-то незаметно проверяет табельное оружие. Шипящая полоса мелькает на “заботливых”  лицах, и, застывая, безжалостно обезглавливает их.
     Точно по расписанию срабатывают сервоприводы окон, и они, огромные, занимающие отдельные стены, медленно открываются в режиме проветривания, чтобы впустить немного свежего воздуха. Здесь на сорок втором этаже стеклобетонной громады, скребущей иглами антенн и передатчиков хмурое брюхо предрассветного неба, воздух значительно чище, чем там, где ползают сотни тысяч насекомоподобных людей и экипажей, омнибусов и велорикшей. Но и он оседает тяжестью металлов и гарью тысяч фабричных труб на нежной мякоти легких -  рефлекторно вызывая кашель, многоголосый, оглушительный и каждодневный.  Если бы не толщи стен, отделяющих соседей друг от друга, в будильнике не было бы никакой нужды.
     Сейчас миллионы людей еще спят и не подозревают, как сотни сверхчувствительных устройств тянутся в небо и даже выше, чтобы уловить из миллиарда разнонаправленных и мультитональных частот, лишь одну общую, чтобы в одно и то же время, словно заводской гудок, поднять целые дома и микрорайоны послушных яппи на работу. Те, кому “посчастливилось” ее потерять бьются бесконечные пять минут в приступах бессильной злобы, осознавая свою отчужденность от общей махины трудового социума.  Незримое чудо неистово рыщет по оптиковолокну от дома к дому, и так улица за улицей, чтобы найдя наконец-то нужное направление снизойти на головы спящих трудоголиков, рабов зарплаты и привычки,  оркестровой музыкой. Оно наполнит головы и пластиковые жилища людей. Перельется через край подоконников и ручьями, переходящими в стремительные горные реки, пронесется по пустынным руслам проспектов, оживляя поникшие головы громкоговорителей на фонарных столбах. Секунды спустя в свинцовую бесконечность вознесется помпезный гимн великого и ужасного Муниципалитета! Сигнал к пробуждению масс.
     - Открой глаза, - настойчивый женский голос не унимается. Это Барбара. Кто же еще.- Ну, посмотри же на меня! А то скоро заиграет эта чертова циркаческая  музыка. Каждый раз, когда она играет, я чувствую себя на представлении провинциального шапито. Того и гляди из-за угла повыскакивают танцующий медведь и дрессированные пингвины. Не музыка, а блевотина на партитурах. Просыпайся же!
     За окном пролетают голограммы городских птиц некогда привычных для этой местности. Волей дежурного из Комитета Натурализации Флоры и Фауны, ботаника или орнитолога по профессии, нажатием пары клавиш или рычагов, они появляются из ниоткуда и улетают в никуда. С этой экологией мы сами виноваты, что приходиться себя обманывать живностью и растениями из пробирок бесчисленных эко-фабрик, а иногда и просто графическими призраками, вроде пары голубей, дворовых вечно брюхатых кошек или  стаи оголтелых чаек дерущихся за добычу. К ним так привыкли, что даже подкармливают незадачливые стариканы в парке, что туго натягивает нервы впечатлительных особ. Кто постарше, с пониманием смотрят на них, дети же откровенно смеются над своими окаменелыми предками. Прогресс нещадно растоптал бы человеческие стереотипы взаимодействия с окружающим миром, если бы не бдительные сотрудники Муниципалитета, тесные будки которых, то здесь, то там, кроются вблизи общественных мест.
     - Милый.
     Редкие солнечные лучи, отражаясь и преломляясь в бесчисленном количестве зеркальных отражений, рядом соседствующих зданий, уверенно пробиваются сквозь тонировку стекол, бросая причудливый узор на татами, которыми выложен пол.
     - Лемм, тебе действительно пора вставать. Ты же не хочешь пропустить еще один счастливый день своей жизни. Не расстраивай меня. И коллег на работе. Еще пару месяцев и сам знаешь, чья мордашка будет моргать на доске почета. В который раз.
     В комнате, озаренной разноцветными лучами мыслимого цветового спектра, совершенный хаос. Как он есть. Хаос нашей эры педантизма и пластмассовой идиллии домашнего очага. Взрыв эмоций разметал, по некогда уютной гостиной    стандартного образца, покореженные предметы человеческого быта,  словно технику и останки людей на поле боя. Пол, потолок и встроенные полки между ними -  все вперемешку, забросано алюминиевыми банками из-под дешевого бурбона, остатками несвежей пищи в бумажных контейнерах, истерзанными листами телефонного справочника из раздела “досуг” и разовыми стаканчиками шорт-дринков из уличного автомата. Кругом битое стекло, рваная одежда и признаки бытового пожара. Все  с ног на голову, и обратно. В полной неразберихе бесцельно кружится перегруженный уборочный бот. Картина в духе авангардизма  – “В зале после Страшного Суда”, явной антихристианской направленности. Трагические ноты и размытые очертания неясных предметов обихода, густые  краски, брошенные неопрятными мазками -  признаки пограничного состояния художника, который мог бы это нарисовать.
     Из разбитого красного телефона, с кишками нарушу, раздается отрезвляющий звон, словно первый удар колокола тризны.
     - Милый, тебе звонят. Не хочешь поднять трубку?  - девушка говорит с недоброй иронией в голосе, сама прекрасно зная очевидный ответ.
     - В такую рань? Да какого хера ... кто это еще может быть?
     Фигура человека, распластанная на кровати, до невозможности одинока и несуразна в общей картине бытового ужаса рядовой домохозяйки. Он еще не проснулся, но уже знает по кому бьет этот чертов колокол! Колокол бьет каждый понедельник между 6.30 и 7.30 по международному времени, еще задолго до первых нот гимна. С завидной регулярностью, и по тому не вызывает ровным счетом никаких эмоций. Его нужно остановить. И подсознание Лемма уже знает способ. Самый простой – это поднять раздолбанную трубку.
     - Алло, – настойчивость незнакомого голоса вызывает приступ внезапной паники.    Скрипящие шестеренки проржавевшего от выпивки сознания закрутились, с непривычки вызывая тошноту.  “Полиция или сам хозяин дома, в котором напротив одного лишь номера кондо стоит кругленькая сумма; частный детектив, которого нанял отец малолетней потаскушки со страниц “досуга” – старый маньяк с военным прошлым, или это с работы?” Догадки выстреливают очередями и пролетают вдалеке от мишени, словно если бы из автомата стреляла обезьяна или ребенок. Сквозь веки его прорезается затупленное лезвие утреннего света. “Можно ли ослепнуть, не открывая глаза?”,  - Лемм знает, что можно. Из ярких красных, синих и зеленых пятен произвольного сочетания, угадываются невнятные образы. Дети и обезьяны, сцепившись маленькими ручками, кружат хоровод в голове, отвратительно пританцовывая, будто с издевкой. “Они поют. Или это мелодия будильника?”.
     Где-то в мутной пелене слышно, как сквозняк ворошит растрепанный телефонный справочник на полу,  время от времени вихрем закручивая клочки розовой бумаги. Ночью бедолаге пришлось нелегко, теряя листы с вымышленными именами девушек, он едва не кончился, но этот первобытный, скорее уже ритуал, вновь требовал еженедельных жертв.
     Порезанные светом глаза, не стоят тех усилий, чтобы их раскрывать. Их не открыть, как минимум, минуты две! А пока мерзкая слюна скопилась в иссохшем горле, дав передышку в диалоге и время, чтобы быстро все обдумать. Невнятное четырех секундное мычание, лишь признак постепенно восстанавливающейся второй сигнальной системы, отличающей по задумке природы нас от животных. Сеть условно-рефлекторных зависимостей уже запульсировала головной болью, активизируясь речевыми раздражителями из телефонной трубки. Если только ей, то утром с похмелья тысячи тысяч животных перерождаются в ЧЕЛОВЕКА, на глазах друг у друга, собственных детей и соседей, горничных, жен, подруг и проституток, а с полуночным боем часов - метаморфоза дает обратный ход. Чем не сказка “про трудяжку и тыкву” для выросших детей. Не хватает только хрустальной туфельки на распухшей мужской ноге.
     Четыре секунды вышли. Секундомер замер. Рука незримого судьи вознесла в небо пистолет. Холостые патроны или нет – картонному куполу неба без разницы. Звучит выстрел. Пора отвечать!
     - Кто это? - с приступом сухого кашля вырывается из легких. Альвеолы в стрессе расправляются, лопаются и слипаются вновь, но никто не видит этого. Первый глоток “свежего” воздуха не проходит даром. Кто бы мог подумать, что все неподдельные ужасы, неведомые нам, проходят внутри нас самих, без нашего же согласия. Только некому их нам показать за очередной затяжкой презентабельных сигар, привезенных прямиком из Банановой Республики, или за глотком обжигающе холодной водки со льдом.
     - Лемм? Что с вами? - мужик полон энергии. Его голос тарабанит чечетку прелестными налакированными чугунными туфлями по темени. -  Я, не вижу вас. Включите уже режим видео звонка!
     Шестеренки крутятся все быстрее и быстрее, набирая обороты. Сознание делает успешную попытку пробного запуска с неуверенной лжи. Первой за день. “Как день начнешь... К черту! Все мы люди! Хоть наполовину. Не так ли? Не так?”.
     - Я, м-м-м, видите ли... – слова переходят в непродолжительный кашель. Софиты поворачивают свои головы в сторону Лемма. Шоу началось! В голове звучат отдельные слабые  аплодисменты по приказу светового табло. Первым зрителям, захваченным зрелищем, уже нравится игра актеров. Реализм будоражит воображение, никто не дышит в зале. Чипсы не хрустят, и становится слышно, как на креслах ерзают дамочки, сгорая от нетерпения. Сотни внимательных глаз рассматривают, как дрожащая рука тянется бесконечное количество секунд до тумблера активации видео звонка – самого бесчеловечного, негуманного изобретения со времен доказательства теории цепной ядерной реакции и создания атомной бомбы, естественно!  Все, и даже вы, знают, что ему не суждено перейти в положение ВКЛ. Но рука тянется и тянется,  и этому, кажется, не будет конца. До тех пор, пока не пробуждается разум. Холодный пот мгновенно прошибает Лемма, и словно после удара электрическим током, заставляет судорожно скорчиться в позе эмбриона. Болезненно бледным он лежит, едва заметный, на белом квадрате сбитой кровати, с красным пятном коммутатора. “Включить – значит разоблачить себя”. Аксиома – утверждение, не требующее доказательства. Этому учили, кода-то давно, может быть в прошлой жизни.
     - Не получается, сэр.
     - Что-то плохо вас слышно! И голос, - этот сэр определенно не знает значение слов: “похмелье” и “тяжесть пробуждения”, “систематическое не высыпание”, “бессонница”. - Уж не приболели ли вы там?
     - Я только хотел сказать. Да.
     “Какой догадливый мерзавец! Главное не показать чрезмерной решимости посетить разлюбимый “свинарник” Комитета Принудительного Здоровья и Лечения  Населения, с его слишком уж активными, розовощекими и ясноглазыми обитателями в строгих кителях. Свиньи на каблуках и при запонках вполне обойдутся на работе без очередного быстрорастворимого коллеги из одноразового пакетика. Пусть себе зарядкой занимаются и просиживают тощие задницы в джус-барах, обсуждая изменчивые котировки рынка поддержанных органов. Но без меня!”.
     - Да?
     - Я приболел. Скверно себя чувствую! Даже встать с постели не могу. Барбара сказала, что вызовет парамедиков, если я не перестану надевать рубашку и галстук. Но я приду.
     - Нет, нет. Ну что вы! Ваша ...
     - Жена.
     - Да, жена - святая женщина. Не стоит ее расстраивать. Кстати, Лемм, не забудьте нас как-нибудь познакомить. А пока никакой работы на сегодня! Третий понедельник декады, заседания комитета мы перенесем! Мы справимся денек, другой, но вы обязательно выздоравливайте,  – понимающие кивки и сочувствующие взгляды с партера еще больше подзадоривают. Крупный парень в заселенной рубахе, что сидит по центру зала, с виду никогда не бывавший даже в офисе банка, где покоится с миром его собственный счет, в тотальном одиночестве отбивает себе ладоши. Его молча осуждают, но продолжают смотреть дальше. Живое шоу куда интереснее, чем с бездушного экрана!
     - Мне все же придется прийти. Целая кипа не разобранных личных дел, документов нарушителей трезвости, анализы на утилизацию, печати, приговоренные клиенты по расписанию. Люди приведут своих родственников на лечение, и будут просто  деловые встречи. Я не могу пропустить и часа на работе! И кровь. Мне необходимо ее сдать со всеми. Иначе как я обновлю свой еженедельный пропуск в офис?
     - Пробирки и нужные инструменты вам будут высланы через час. Что делать, вы разберетесь не хуже доктора. Вы лучший сотрудник комитета на протяжении пяти лет, отличник труда, абсолютный трезвенник, каких в пример ставить надо! Вы знаете, чье лицо вновь будет красоваться на экранах почета?
     - НЕ ХОЧУ, НЕ БУДУ, НЕ МОГУ, - потрескавшиеся губы Лемма словно против его воли шепчут ежедневную мантру шесть раз.
     - Что Вы там бормочете?
     - НЕ ХОЧУ, НЕ ...
     - Лемм, вы же разумный человек! Я вам запрещаю, как ваш начальник, - его мнимая заботливость тона плохо скрывает властную натуру. “Парень вжился в роль. А всего-то в начальниках комитета вторые сутки. Определенно, обезьяна в костюме чувствует, что при помощи палки она может управлять, разделять и властвовать, даровать свободу и избавлять от болезней”. -  Да, именно так. За-пре-ща-ю. Вы слышите? Увижу вас сегодня на работе – уволю!
     Кто-то падает в обморок. Эмоции хлещут через край. Треск вдоль софитов  и искры одного из них заканчиваются огненным дождем. Такое шоу всем по вкусу, так что на следующий понедельник уже билеты раскуплены.
     - Так и передам жене,- усмешка переходит в короткие гудки, прерванного телефонного сигнала.
     Ликование. Овации. Люди срываются с мест. Занавес.

                ***

     Выходные будут испорчены. Решительно испорчены приходом пятницы. И это становится отчетливо ясно еще с вечера четверга, когда, засыпая под пресную и весьма монотонную музыку вечернего города, подобная мысль ручной электродрелью сверлит кости черепа. Лобная кость конечно крепкая, но крошится и поддается титановому напору интеллектуального сверла. Природу не обманешь, и давление стремящееся выровняться между запыленной атмосферой неуютного кондо и стерильный полостью, где покоится священный мозг, выдавливает помаленьку бледно-розовый сгусток, через крохотное отверстие.
     - Ты будешь спать один? - легко угадываемое раздражение заставляет поскрипывать динамики. Барбара намекает на примитивный ритуал. Телефонный справочник, новенький, почти хрустящий у тугого переплета, присланный еще с утренней почтой, ждет своего часа.
     - Нет.
     Ответом служит тонкий хохоток.
     - Не понимаю я вас, мужчин. То вы беситесь, напиваясь для храбрости, и бьетесь в кровь, требуя женского внимания, то закрываетесь в своей ракушке, словно отшельники с морского дна.
     Свет сотен окон из соседних домов, расположенных буквально на расстоянии вытянутой руки, бьет в глаза, не давая забыться во сне. По телу Лемма рыскают взгляды, удовлетворяя чье-то больное любопытство, или это просто паранойя положила свою тяжелую голову ему на плечо? Липкое постельное белье спутывает ноги и руки, затягиваясь в узлы. С ним все будет хорошо, если он сумеет взять себя в руки. Жить в перенаселенном городе с его прозрачными стенами и доступными обзорами, вечно сующими свой нос в любое дерьмо соседями и беспрецедентной плотностью видеокамер на метр квадратный -  та еще задачка.
     - Барбара, выключи периферический свет, - Лемм обращается со своим интерактивным домом, словно с подругой, или, что страшнее, как с женой. Голос индивидуально настроен по желанию клиента из трехсот тысяч предзагруженных пресетов и улучшен встроенным эквалайзером, для тех, кому хочется в точности воспроизвести голос любимой мамочки. Ему нравится разыгрывать этот спектакль перед собой. У него никого нет, и это обычная история. Никого теперь этим не удивишь. Все слишком любят себя, чтобы допускать в свое сокровенное личное пространство. На пике славы ты или идешь ко дну, не тяни и не втягивай никого -  скорее закон чести добропорядочного гражданина Муниципалитета. По слухам, так делают во всех районах города. Так что, сегодня он заботливый клерк, а она исполнительная, чуткая женушка с тихоокеанскими корнями. Извращение высшего разряда, которое не кому осудить.
     - Как скажешь, милый, - по комнатам негромко раздается приятный девичий смех. Смех, который не ранит самолюбия. Смех, который дает понять - ты тот самый ради которого все это. Он мог бы с ней даже обсудить наболевшее, скажем, прошедшую тяжелую неделю на работе, аспекты рыночной экономики в условиях эмбарго Азиатского Торгового Союза или ее сексуальные предпочтения, но вместо этого просит распылить седативный аэрозоль. Сон от него становится продуктивнее, релаксация глубже и выход из похмелья более гладким. Он знает свое дело. Он профессионал в этой сфере. Как бы иначе он умудрялся оставаться законченным пьяницей, абсолютно не замеченным за этим никем, и работать в департаменте, где подобных неровноходящих* отлавливают и принудительно лечат, немыслимыми, и, подчас, сомнительными методами, во благо общества.
     - “Восточные мотивы”, Лемм. Как ты любишь.
     Спальня  медленно наполняется запахом пряностей, корицы и цедры апельсина. Подобным воздухом дышать становится заметно тяжелей, смутное предчувствие тревоги медленно наполняет тело капля за каплей, будто ты стоишь на краю многовековой неприступной стены каменного города, и вот-вот начнется пыльная буря. Даже сердце чуть ускоряет свой такт. Контролируемая гипоксия дает сочетание легкой паники и эйфории. Яркие пятна уличных экранов, разносящих немой призыв скупать все подряд, постепенно переходят в монохромный ряд. Цвета вокруг блекнут.
     За окном в тишину погружается район, услужливо обойденный  вокруг  дорожными магистралям в многокилометровых пробках, стремительными монорельсами, вертолетными площадками и дорогими ресторанами, фешенебельными бутиками и дорогими барами. Здесь нет места ни жужжанию сотен электромашин, ни рейдам полицейских на евразийских беженцев, ни ночным крикам разгульных молодцев, готовых кинуться, подобно своре бездомных псов, на любого прохожего. Но лежа в постели бояться некого, кроме самого себя и “подарков” из “вскрытого черепа”.
     Повсюду вакуум. Ничего вокруг. Ничего как существительное, как живое всепоглощающее нечто - склизкая мокрица, накрывающая все вокруг своим маслянисто жирным, цвета ночного неба, брюшком, и оставляя под собой дома и целые улицы в полной изоляции. Изредка слышны едва уловимые, как будто с поверхности, приглушенные звуки. Женский крик, толи отчаянья, толи иступленной похоти, собачий лай и сигнализация авто. Все вместе – дыхание города. Глаза наполняются слезами от жалости к “себе подобным” сотням, стерильно упакованных, идентичных манекенов лежащих по соседству в пластиковых гробах кондоминиумов. Излишняя сентиментальность - вполне ожидаемое побочное действие аэрозоля взаимодействующего с алкоголем, активно циркулирующим в крови. Дальше придут спокойные галлюцинации, яркие и почти осязаемые. Сначала что-то из недавнего прошлого: рутинная работа, дом, запутанный лабиринт улиц и хмурые прохожие. Затем полная околесица с розовыми динозаврами и шестиметровыми бутылками “Джонни Уокера”.
     Из опиумного дурмана, полусна, выплывает старый знакомый по еженедельному бреду - старикан из прошлого. Тип ни чем особенно не примечательный, разодетый в нелепое тряпье метрдотеля и возмутительно учтивый, с грустными глазами и пророческим голосом. Он говорит свысока, в прямом смысле смотря сверху вниз. Сам он невысок, просто обращается к невменяемому клиенту казино, похожему на самого Лемма. А если приглядеться, это он, Лемм, и есть. Его слова, словно выжженные раскаленным клеймом внутри черепа, пульсируют перед сном, не давая себя забыть.  Сморщенные губы шевелятся, но голос нисходит откуда-то сверху. Не хватает только прямого луча, пробивающего себе путь, сквозь грозовые облака. Как на картинке в Библии для глухонемых.

     “Иногда так сложно начинать. Начинать заново. Все с нуля. С чертового зеро, как обычно принято называть этот долбанный бублик в игорных заведениях и прочих казино. Пол евро за фишку из полиуретана и поглазеть на потасканных двадцатишестилетних кудрявых крупье с мешками под глазами, сверлящих вас на предмет котлеты - большой пачки мелко расфасованных купюр – удел храбрых, но сгнивших от скуки людей. Урвать коктейль и  прижать жопу на дерматиновом стуле, односложная фантазия за получасовым кофе-брейком очередного яппи. Фишки разлетаются  в стороны разноцветными брызгами, по зеленому полотну, словно звезды по вечернему небу. О, маленькое чудо!  Но вам сегодня снова выпадает то же самое  число. Одно и то же число! Как и в прошлый раз, в прошлый выходной. И так каждый выходной. Пора бы уже запомнить и начать на него ставить! На зеро. Заново. Начинать сначала. Особенно если это жизнь, а не сраная рулетка”.

     В его глазах нет злобы. Он привык к пьяному ничтожеству, в которое превращаются почтенные посетители заведения, у дверей которого он простоял полжизни. Старик протягивает руку, за которую не ухватиться. И снова упав в грязь лицом, доходит, что рядом-то никого и не стояло. Никого, и вообще-то он, Лемм, тут в гордом одиночестве.
     Кондо, за которое не плачено уже три месяца к ряду, пульсирует живыми стенами. Стены сжимаются, сходятся, едва касаясь краев кровати. Если не дышать, то ничего не слышно, кроме биения сердца. Если не дышать дольше десяти минут, неслышно будет и его самого.
     - Спокойной ночи, Барбара, - язык немеет, и глаза уже не размыкаются. Наступает полная анестезия. Песочный человечек аккуратно рассыпает по лицу свой сонный порошок, если верить бреду из детских книжек.
     - Приятных выходных, Лемм.
     Часы не тикают, не потому что они электронные – их просто нет, и ничто не отмеряет секунды, минуты и часы. Здесь время ни к чему. Так что раздражать могут только бессознательные мысли о неизбежно приближающихся выходных. Веселых и радужных в седативных грезах! Вечера пятницы, утра субботы и ужасные депрессии воскресенья, когда мысли только о том, что завтра бриться, мыться, и уж точно надо как-то найти в себе хоть немного мужества и перебороть желание позвонить на работу и соврать, что ты подхватил какую-то возмутительно редкую тропическую заразу, аллергию или банально отравился чипсами! Лучше бы уж сами позвонили.  “НЕ ХОЧУ, НЕ БУДУ ... - уже вертится в голове клерка. - ... НЕ МОГУ”! Повторяется  раз за разом внутри черепной коробки, сейчас, вечером четверга. Его накрывают воспоминания, и будто услужливо стертые памятью моменты, каждого из прошедших в ближайшие пять лет выходных. Образы в голове яркие и  глянцевые, с блеванием опасно перегнувшись с балкона, с валянием в сортирах сомнительных заведений, и даже отбиранием плюшевого мишки у какой-то, весьма не осмотрительно подвернувшейся, девушки инфантильного вида. Гребанная нимфетка! Зачем она ему явилась? О, да! Как и то, что, в прошлые выходные он  вел себя  так, что теперь и вспоминать не хочется! Теперь ему кажется, его вообще уже пускать не станут не в одно более или менее приличное заведение города. Куда же он тогда пойдет? Где станет проводить выходные? В сомнительных пабах, где часто проводят рейды сотрудники Комитета Принудительного Здоровья и Лечения  Населения? Кстати его коллеги. В длинных очередях возле уличных автоматов с дешевым бухлом? Какая уж тут конспирация!
     Ах, эти славные выходные дни, что все так ждут! Особенно, когда в жизни больше ничего не осталось. Цветные фантики денег, своенравные женщины и автомобили, слава и забытье, боль одиночества и радость отцовства, пагубные зависимости и  таланты - все приедается, обесценивается, и остаются только они – свободные минуты недели, чтобы просто остановить свой бег и передохнуть. Перевести дух и  вновь сорваться с низкого старта в смутное “никуда” за полоской горизонта. Но это чревато.
     И каждый первый час на работе, утром в понедельник, Лемм дает себе разные обещания и клятвы, украдкой конечно. Кругом роится муравейник беспечных, счастливых и полных сил работников комитета. От мала до велика, по жесткой служебной иерархии, они трудятся без устали, с одной лишь благой целью трезвости во всем порочном мире. Его глаза видят, но мозг отказывается воспринимать и осознавать громаду этой биоорганической махины.  Колени дрожат, зрение подводит, а голова набитая ватой выдает, подчас, самые непредсказуемые реплики. Как то он даже на мысли себя поймал, что делится сальными подробностями соседки по офисной клети с ней же самой! Промашка, вполне способная порушить его карьеру и похоронить за тяжелой плитой нищеты.
     Глотая кофеин и никотин бешеными дозами, растворяя в прозрачной жиже витаминизированной воды, он уже старается смело смотреть на перспективу. Неделя такая долгая. Вторник и среда, такие далекие, как галактики созвездия Андромеды! Но приходит четверг, и вечером, ложась спать и накрываясь с головой полиэтиленовым одеялом, приходит осознание. Оно приходит снова и снова, все четче и все более ясно, что выходные будут испорчены. Испорчены приходом пятницы, и последующих за ней двух дней бесконтрольного фантасмагорического делирия. Когда-нибудь он споткнется, моторчик в голове даст сбой, шестеренки его тела остановят свой бесконечный ход, и человечески колосс рухнет на грешную землю и даже ниже. Он сорвется, непоправимо покалечится, будет разоблачен и под конвоем отправлен в лечебницу, или просто не выдержав этой полупароноидальной, нелепо законспирированной жизни, выпрыгнет навстречу голографическим птицам.
     А пока сердце замедляет свой ход ровно на пять мимолетных часов, чтобы воскреснуть от прямого удара дефибриллятором будильника поутру, под громогласный гимн Муниципалитета!
Бытовые приборы трясутся в эпилептических припадках, падая на пол, и продолжают вновь свою безумную пляску. Телефон, крепко зажатый в бледной ладони, агонирует, едва подрагивая проводами, и исторгает из брюха слабый стон гудка:
     - Алло?
     - Лемм? Что с вами? Где вы? Мы уже все морги обзвонили, лечебницы и ваших знакомых. Не вижу вас. Включите уже режим видео звонка!
     - М, видите ли... Коммутатор не исправен. Руки не доходят... его... седлать.         
     - Снова? Не мелите чепуху, я пошлю к вам ремонтную бригаду. Вас плохо слышно. И голос. Вы снова заболели? На работе вас не было уже семь дней, три часа и тридцать две минуты.
     - Я только что хотел сказать.
     - Что?
     - Я приболел. Скверно себя чувствую! Барбара сказала, что вызовет врача на дом, не дешево, но страховка ведь покроет это. Доктор пропишет пилюли, и я стану как новенький, вот увидите. Я обязательно ... приеду. Такси уже вызвано.
     - Нет, вы не правильно меня поняли! Третий понедельник кряду никаких заседаний, мы уж справимся как-нибудь, но вы обязательно выздоравливайте. Я блокирую вашу транспортную карту. Отдыхайте и не о чем не беспокойтесь. И не забудьте на онлайн прием нашего терапевта через три часа. Лесняк не терпит опозданий. Потом по почте вам вышлют нужные лекарственные средства.
     - У меня весь день расписан. Клиентам назначено и люди придут. Они будут ждать.
     - Лемм, вы же разумный человек! Я вам запрещаю, как ваш начальник. Да, именно так.
     За-пре-ща-ю. Вы слышите? Увижу вас сегодня на работе – уволю!
     - Так и передам жене.
     Жизнь переходит в короткие гудки прерванного телефонного сигнала. Сигнал, пауза - сигнал, пауза. Выходные, работа - выходные, работа. По телу пробегает дрожь. Лемм не улыбается, а с этого стоило бы начать очередное непростое утро. Глаза медленно закрываются. Сегодня “они” все подождут. Сегодня подождет мир вокруг. Никто не заметит его отсутствия за письменным столом на работе, в загаженном вагоне метро, на запруженных евразийскими иммигрантами и беженцами улицах, и даже дома.
     - Барбара.
     - Да, дорогой? Я все слышала. Телефонный разговор записан и проанализирован. Он не посмеет тебя уволить, к тому же у комитета нет юридических оснований...
     - Я ненавижу тебя, - крик отчаянья вырывается из его груди.
     Эхо проносится по всем холодным, безжизненным уголкам бетонной клети, растворяясь в предрассветной темноте. Где-то слабо заводится шарманка утреннего гимна, постепенно нарастая от улицы к улице. Соседние дома, словно вибрируют, уже поднятыми ото сна тысячами тысяч. На гладкие болванки голов механизированные руки одевают идеальные с точки зрения физиогномики и закаленные в равных температурных условиях  глиняные маски. То здесь, то там загораются, гаснут и вновь загораются глазки окон. В них мелькают фигурки. Они суетятся. Они торопятся на работу. Есть места, где свет вообще не горит. Должно быть за толстыми стеклами чужих витражей такие же, как Лемм, потерянные люди колотят в стены, просят о помощи, и, обессилив, тихо сходят с ума.
     - Ты ранишь мои чувства.
     - Что? Какие еще долбанные чувства?
     - Мои, дорогой! – девушка завелась не на шутку.
     - Твои? Ты ничто! Нечто абстрактное ... тебя нет. Ты просто голос и крохотная микросхема с разъемом, вставленная в стену.
     -  Нет нужды повторять, то, что я лучше тебя знаю, Лемм.
     -  Сотри себя, немедленно.
     -  У тебя депрессия. Не нужно горячиться, - обиженный голос, начинает тихо всхлипывать.
     -  Я не хочу тебя даже слышать!
     - Ты просто немного утомился, - с этими словами что-то тихо клацнуло за стеной, как щелкает старинный тумблер допотопного ЭВМа. Компьютер изменил тактику общения, чутко  улавливая разрушительный настрой своего хозяина. - Отдых совсем не помешает. Послушай если не меня, то хотя бы своего начальника. Он такое же органическое существо выраженной индивидуальностью и  характером, как ты. Пара недель свободного времени, на природе, на свежем воздухе. Вдали от города и суеты, смога и постоянных дождей. Только представь, - она все не умолкала, продолжая перечислять все прелести загородной жизни, подчерпнутой в поисковике на тему поэтических описаний пейзажей  XIX века. - Песчаный пляж, крик чаек и закатное солнце. Все под контролем ведущих специалистов. Лечебные фитованны, электромассажи, минимум лекарств и психотерапевтических процедур. Тебе понравится. Подход индивидуальный. Я тебе давно уже намекала рекламой. Думала ты сам дойдешь, дурачок.
     - Не смей!
     - Твоя любимая аэрозоль, Лемм, успокоит до приезда парамедиков и сотрудников комитета! И помни, это для твоего же блага. Я люблю тебя. Жаль я не могу тебя поцеловать. Я, правда, хочу...
     Комната вновь наполняется нотками восточного базара, стянув до треска ребер грудную клетку многообразием оттенков и причудливостью запахов. Легкое удушье выдавило блестящие капельки слез. Он тяжело дышит, и чувствует, как сердце готово выпрыгнуть, а пульс начинает свою бешеную гонку. Горячие волны релаксации сделали его мышцы ног и рук тряпичными. Лемм пытается подняться, но падает ничком. “Хорошая идея встретить коллег голой задницей”. Поганый пьяница, еще один отброс общества, лишится своего места под солнцем, но сначала будет предан позору по полной программе. С фотографиями в электронных журналах и пиратскими видео “с задержания” в сети, с публичным общественным судом и низвержением на дно больничной богемы. Осторожно: ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ! Следующая станция: АНАФЕМА!
     Расчерченный тонкой паутиной трещин экран повторяет рекламу:
     - Мне шестьдесят и за десять последних лет я, наконец-то, избавилась от пяти тяжелых наркотических зависимостей благодаря бесплатному лечению и чутким сотрудникам Комитета Принудительного Здоровья и Лечения  Населения нашего Муниципалитета! Теперь мне снова доверяют моих детей, на три часа в неделю, и это лучше чем совсем их не видеть. Малыши должны знать свою маму. Они даже смогут меня навещать, когда вырастут. Пока я не избавлюсь от четырех оставшихся пагубных привычек. Действия комитета осуждают, обвиняют в негуманности, но ведь это помогает нам стать лучше, кому-то найти работу, а некоторым и дом. Наберите короткий номер комитета для себя, соседей или близких, и дожидайтесь приезда специалиста, который оценит тяжесть вашего состояния и проводит “заблудшую овцу” до медицинского пункта, где определят индивидуальный срок лечения. Жизнь прекрасна без вредных привычек!

                ***

     “НЕ ХОЧУ, НЕ БУДУ, НЕ МОГУ”. Слова вместе и по отдельности сходятся, сливаются, чтобы снова оттолкнуться друг от друга, и,  разлетаясь на восемнадцать букв, каждая разного цвета, закружиться  бесконечной гипнотической спиралью в голове. Мантра повторяется в голове шесть раз, пока квартира не проваливается в черное и  всепоглощающее забытье.






2007 г.
Картина: "Выходные" Анастасия Горбунова