Эпидемия

«22 июня. Сегодня я шёл по улице и остановился у детской площадки, там летали бабочки, так много бабочек! Один мальчик схватил самую красивую за крылышки и смял её хрупкое тельце, его руки были испачканы остатками тела несчастной, он долго смеялся, потом побежал к друзьям, потом к своей маме, дневник, ты не поверишь, но надо же! Все они смеялись, смеялись! Разве так смешно лишить кого-то жизни? Смешно?.. И кто же виноват в этой жестокости, что есть в душе того мальчика. Меня это зацепило. Я поначалу хотел, честно, я хотел подойти к тому мальчику или к его маме, но разве это поможет бабочке?
23 июня. Вчера я был на рынке. Может это и не интересно, но я покупал мясо. Не знаю зачем, я ведь вегетарианец, впрочем, ты знаешь. Я видел на рынке девушку, такую милую, ну точно солнышко, маленькое солнышко, лучистое такое… Я, конечно, решил подойти к девушке, но она быстро потерялась в толпе, я бежал за ней, шёл за ней, долго, долго шёл. Я нашёл её, судя по всему, у неё дома, я смотрел за ней в окно, и думал какая она хорошенькая! Я не хочу писать, но я обещал писать всё… Та девушка, она взяла со стола на кухне капли. Она плакала, а я смотрел, как она плакала, потом она ещё долго пила чай, но всё равно плакала. Её лучистое сияние прошло, словно луна сменила солнце, та девушка, она перестала быть необыкновенной, мне стало грустно, я ждал конца, я знал конец, ведь флакончик был старым и пустым, а это означало, что и она тоже, тоже…
26 июня. Я был в баре. Там сидел старик, пьяный, разумеется,… Он рассказывал мне о своей жене, потом он рассказал о своей дочери, потом о сыне, потом и о внуке. Он так много говорил о том, каким он был инженером замечательным, о том, что гостиницы в городе – это его проекты, вообще-то мне не одна из них не нравится, но я похвалил его. Он рассказал об орденах и наградах, которые получил давным-давно после службы, он так хвалился своим внуком – атлетом и дочерью профессором, дошло до того, что жена его лучше всех печёт пироги с яблоками. А потом старик упал. Дальше мне было не интересно, вроде у него был инсульт. А может и совсем умер, сейчас мода такая.
27 июня. Я был в кино – это скучно, скучно!
Я же говорил, что прописал тот врач, но впрочем, это неважно, он всем это прописывает, а толку? Так вот те капли закончились. Что теперь делать – не знаю. Придётся писать отцу, впрочем, я уже написал, но отправить не решаюсь. Мне всё время кажется, что он винит меня в том, что я болен.
29 июня. Мама приходила в восемь. Я помню, когда я был маленьким, она брала меня на руки и говорила, что я стал таким высоким. Глупо! Как глупо, но я хотел, честно, я хотел, чтобы она обняла меня так, как раньше, хотел, чтобы она сказала что-нибудь очень приятное, может не совсем правду, а может и ложь, но такую нужную мне сейчас ложь! Я не жду уже от жизни правды, она столь ужасна, прискорбна, что слушать у меня её нет сил, а надеяться на что-то хорошее нет воли. Я думаю, что в какой-то момент нашей жизни мы настолько опускаем руки, что лучше нам кажется ложь. Как думаешь?
Я видел в саду девочку – она упала и не заплакала, но ей была так приятна забота мамы, что она подхлипывала, чтобы мама пожалела её. Вот и я, хоть и чувствую себя замечательно – при маме стонаю от боли, громко кашляю, хоть и привык терпеть, но мама не обращает внимания.
31 июня. Папа прислал мне и маме немного денег. Она так и не купила мне капли, но ничего, я думаю, она всё-таки купит, я ведь просил. Получил письмо от Л., как же я люблю читать её письма! Она так не правдоподобно врёт, это видно по письму, его заплаканным краям. Я не могу понять, что она хочет этим сказать – то, что она считает меня не далёким или то, что жалеет меня и предпочитает соврать? Но ведь я, же беспокоюсь за неё и за моего сына. Она отправила мне пару фотокарточек (О Л., милая Л.! Я люблю тебя и сына больше, чем Земля нуждается в Солнце, а розы в воде и ласке, но зачем тратить деньги на эти фотокарточки? И всё же, хоть и дорого, но приятно.) Я отправил Л. и сыну немного денег, но есть ли смысл? Их количества не хватит и на корзину продуктов! Но более денег нет, заканчивается последний карандаш, думаю, что стоит написать что нибудь существенное. Хочу, чтобы Л. и мой мальчик, отец и наши горничные переехали ко мне. Мне их так не хватает…
2 июля. Заболел и мой сын… Да за что это моей семье! Л. прислала письмо, она написала, что это последнее письмо, которое она пишет, т.к. денег нет. Мама куда-то пропала, она уехала вчера в город за каплями, т.к в посёлке капли закончились, и не вернулась, я прекращаю писать, думаю это она, кажется, мама, наконец, вернулась, там стучат в дверь.(!)
Вечер того же дня. Это был её лакей…
Недавно, я сидел во дворе, и там прачка стирала бельё, она выжимала тряпку, вешала её на верёвку, потом выжимала ещё одну, а потом упала. Она тоже. Тряпки и простыни развевал ветер и ласкал её бледное лицо, фиолетовые губы и жёлтые волосы. Зелёная трава приобняла её тело, будто торопилась забрать её. Знаешь что действительно важно? То, что это жизнь. Я подошёл к ней, взял на руки, но не смог поднять и упал рядом с ней. Так вот её я, пожалуй, любил больше, чем мать, потому что она понимала, терпела, чувствовала мою боль, а главное жила со своей болью…
Мать решила уехать в город, заботиться за моим сыном, я не против.
3 июля. Две чайки летели над песками, камнями, я наблюдал за ними. Потом одна чайка летела, летела и рухнула в море, а другая вилась над другой не долго, затем улетела. А чайка-то выжила, выжила бедная! Она вылетела из воды, только вот ждали ли её?
4 июля. Скучно. Скучно до боли в душе, кажется, то гнилое дерево растёт во мне, съедая моё сердце и сжимая во мне всё мои органы. Сегодня приедут новые работницы. Говорят, одна только заболела, а другая вот-вот умрёт. Как я устал видеть эту смерть! (Думаю, ей тоже надоело). В посёлке остались одни больные – остальные уехали в город, время от времени сюда переезжают больные горожане. Я смотрю в окно и вижу слякоть, но ведь сейчас лето. Дождь идёт второй день без остановки, я люблю дождь, но я люблю его потому, что могу согреться рядом с мамой или Л., но они предпочли лишить меня тепла. Я заслужил? Последнее время я вспоминаю наш лицей, а потом тот пансион, в котором я учился два года. Я не о чём не жалею. Только иногда обидно, что там у меня было столько заклятых друзей, а сейчас меня навещает только лакей моего дома, а если честно, то его унылое лицо вгоняет меня в тоску. Где радость? Где краски жизни? Друзья! Я ещё не УМЕР! НЕ УМЕР!
5 июля. Проснулся и почувствовал ужасную вонь! В гостиной лежала хорошенькая девочка лет 13, она держала в ручках вещи - много сумок. Не далеко от неё лежала женщина лет 50, та видимо несла какой-то мусор и рухнула прямо здесь.
В горле я чувствовал боль, радость и сочувствие. Боль – потому, что было так жалко девочку и пожилую даму, радость - потому, что завидовал тому, что им больше не придётся терпеть эти муки, и сочувствие к тому, что девочка совсем мала, а женщина – ещё не так стара для кончины. В гостиной собрались все, кто жил со мной: Мисс М. и её сын, Диана и её сёстры Элла и Мари, прачка Лили, мальчик Майкл и лакей Боб – все мы больны.
7 июля. 7 июля в 16.05 умер мой сын. 7 июля 18.10 – повесилась моя жена Люси (Л.). Как ты могла предать меня? Оставить одного лицом к лицу со смертью и судьбой!..
Думаю надеть пакет на голову и спрыгнуть с крыши, но дом не велик, да и что детей пугать своим не миловидным трупом?
8 июля. Дождь, наконец, закончился. Жаль этого не увидит Диана, её сёстры остались одни, поэтому я решил присмотреть за ними, ведь мне присматривать не за кем.
9 июля. Кино у нас больше не показывают, наш ресторан закрыт. Поэтому, чтобы не умереть от скуки ( какая ирония!) мы приняли решение показывать представления у нас в поместье и приглашать всех жителей посёлка…
10 июля. Ставим «Гамлета», ещё хотим показать «Напиток любви» и «Надежда». Должно выйти недурно, хоть и сёстры, за которыми я присматриваю, хорошие актрисы, но после смерти их сестры Дианы их ничего не интересует…
11 июля. Умер малыш Майкл, он приносил мне молоко и хлеб по утрам, а ещё пару раз мы читали с ним книжки « Африканские сказки». Элла и Мари закрылись в комнате несколько часов назад, поэтому скоро будем ломать дверь, неизвестно что взбредёт в голову 17 летним девушкам в такой обстановке.
Мне жалко детей. Я вообще не люблю детей, но мне их жалко – жалко сына, жалко ту девушку с рынка, жалко Майкла, жалко трёх детей моего товарища и всех других, чьи жизни унёс Испанский грипп.
У меня есть мысли о том, что мир постепенно уничтожает своих неугодных ему отпрысков – войнами, эпидемиями и др. Но жаль ведь! Испанский грипп убил около тридцати моих товарищей и их детей, мою жену, сына и хороших, добрых малых с которыми я жил, более того я уверен, что это не конец…
Знаешь, дневник, я в серьёз подумываю о самоубийстве, но это было бы не честно по отношению к людям, ставшими мне близкими в нашем поместье, к маме и папе, особенно к Элле и Мари – я ведь забочусь о них. «Наш мир так велик!» - скажет глупец, нет - наш мир очень мал, это мы привыкли думать, что он большой, на самом деле все мы родня друг другу, все братья и сёстры, все мы должны беречь друг друга, так и только так мы выживем здесь, в этом аду!..
Вечером. Я больше не вижу, не вижу смысла жить, кроме как для помощи тех немногих, кто ещё жив. Элла и Мари повеселись. Порочный круг. `Пошло всё вокруг, уныло и печально, я смотрю на стены и вижу лица тех, кто не со мной, я мечтаю обнять их, поцеловать, я молю их о том, чтобы они забрали меня, а потом проклинаю себя за это. Ты- то будешь со мной хоть немного?..
13 июля. За какие-то два месяца, ровно два, представь! Смешно, но за два месяца я прожил новую жизнь, два месяца назад умерла моя прежняя жизнь, вместе с ней я потерял работу, друзей, семью, переехал из родного дома в эту глушь, чтобы не заразить ближних, потерял для себя мать и отца, ведь они бросили меня! Я не знаю, может, они мертвы, а может, нет. Мне не всё равно, я любил их и люблю, как и прежде, но особою любовью – мне жаль их. Хотя можно ли это назвать любовью? Странно…Два месяца длится моя новая жизнь полная боли и разочарований столь сильных, что хватит на всю войну. Прости меня судьба, но я проклинаю тебя…
Я ненавижу свой стол и почту с тех пор, как на моём столе лежат письма «смертники» там столько «похоронок», о мой дневник, ты лежишь на них, на этих страданиях и боли, завёрнутых в бумагу. Я пересчитал их – ровно 100, ровно сто моих друзей и родственников умерли за неделю, дай Бог (если он есть) чтобы хоть один из них умер своей смертью!
У меня есть сестра, она уехала из Кейптауна, когда мне было 15, а ей тогда было 23, она уехала на Гаити, но вот ведь смешно, она умерла от эпидемии тоже… Я так любил свою сестру, я пишу о ней потому, что вспомнил, что когда она уезжала я сказал ей : «Не возвращайся!», неважно, почему я это сказал , при каких обстоятельствах, но я это сказал и мне больно, ведь она так и не вернулась. Сара! Прости…
Замечаю, что когда близится смерть, мы вспоминаем былые годы, всё взвешиваем и чётко определяем для себя в ад мы попадём или в рай, но, чёрт возьми! Каков может быть ад, если то место, где я сейчас живу сущий ад во плоти! По нашему поместью ходят живые, тощие мертвецы, на пьесы больше не ходят – не кому!
Сегодня в 21.10 умерла Мисс М., она умирала тяжело, долго в мучениях. Сначала она упала в обморок, кашляла страшнее, чем обычно, затем вспотела, так сильно, что Лили пришлось омывать её, я нашел те капли, что прописывал нам доктор, закапал – но не помогло. Боб уложил Мисс на диван в каминной зале, и мы сидели рядом с ней. Сидели час, а может больше, Мисс М. иссыхала на глазах, у неё текла кровь изо рта. «Молю, сэр, позаботьтесь о моём мальчике, я прошу Вас! А теперь запомните, убирайтесь отсюда, срочно, все вместе, здесь полно духов, там и здесь…» она показывала на Лили и Боба. Спустя ещё час Мисс М. скончалась.
Я забрал с собой её сына – ночевали мы вместе.
14 июля. Дневник, может я спятил, но тогда спятил и сын покойной мисс М., на утро никого в доме не было, мы искали Лили и Боба – их не было! Они сбежали! Но как? Не следов повозки, ничего! Да и повозка то на месте…
Я и Никола ( сын мисс Д.) гуляли по городу, мы пошли к врачу выпросить капли, которые уже не помогали, но становилось хоть немножечко легче. Доктор мёртв, причём он умер несколько дней назад. Я заметил повозку, там сидела единственно выжившая семья, помимо нас, они переезжали в другое место, так как в посёлке не было еды. Те, кто пахал поля - не доживали до посева, те, кто сеял, не доживал до жатвы, а дети и больные не могли жать пшеницу и печь хлеб… Никола уехал с этой семьёй. А мне к чему уезжать?! Кто ждёт меня там? Мать? Отец? Вероятно, что они давно мертвы.
Я долго стоял на улице посреди луж и мятой зелёной травы, я сел и посмотрел на небо, там кружил чёрный ворон, заждался видимо меня. Прощай, дневник.
 Посёлок близ Кейптауна, 14 июля 1918г С. Ричардсон, 26 лет.»