Степан

Посвящаю, прекрасной женщине, доброму другу, Сосновской  Зинаиде  Степановне в память о её родителях,  которые своими судьбами, вершили историю  России. 
 
Степан открыл глаза, холодное зимнее утро уже просочилось  сквозь небольшое оконце в тепляке. Он повернулся на бок и натянул одеяло на голову. Печка давно уже прогорела, не оставляя никаких шансов на тепло. Степан поёжился, лёжа на широкой скамье, но ничего не оставалось, как встать и растопить печь. Теперь он главный мужик в доме. Управляться по хозяйству и помогать матери тятя  поручил ему, уходя  в партизанский отряд. Ну, всё – пора. Степан быстро вскочил и направился к печке, и  уже через несколько минут она трещала от горящих в ней поленьев, наполняя небольшую комнату  своим теплом. Наконец, он  добрался и до умывальника, висевшего в углу, и налил в него леденящую воду, а затем, с шумом стал умываться, разбрызгивая её  по сторонам.
-Брр…, холодна водица, - бросил он вслух и стал смотреться в висевшее на стене маленькое, круглое зеркало, трофей, доставшийся отцу ещё с четырнадцатого года. Со стены, сквозь зеркальную призму на него смотрел не по годам взрослый, молодой  парень. Смелый взгляд карих глаз, волнистый чуб тёмных волос, спадающий на высокий, открытый лоб. Степан улыбнулся сам себе, открывая два ряда белых зубов:
-Не плохо, - подумал он, ещё раз внимательно вглядываясь в зеркало, поглаживая на скулах ещё нежную щетину, появившуюся совсем недавно.
-Да…а…, побриться бы уже не мешало, ну, прямо настоящий мужик в свои-то семнадцать, тятька придёт, не узнает. Степан выпрямился, чуть не задев потолок комнаты головой. Ростом он был не обижен, да и силой тоже. Затем он быстро залез в свою холщёвую рубаху, сшитую ему накануне бабкой Пистимеей и тёплые шаровары, накинул тужурку и направился к дверям. Выйдя во двор, он заметил, что из трубы их дома идёт дым:
-Значит, мать уже встала и управляется, - подумал он, направляясь к крыльцу. Утреннее солнце показалось из-за горизонта, ярко освещая верхушки зимних деревьев, зажигая их алмазным блеском таинственного свечения. Степан на мгновение зажмурился, ему было приятно ощущать свежесть зимнего утра. Он снова открыл глаза и, прищурившись, посмотрел на яркое солнце, а затем на белый снег. Теперь он ему показался золотым ковром. Степан встряхнул головой, и видение пропало, морозный, свежий ветерок подул прямо в лицо, заставляя его поёжиться, и он широким шагом вбежал на крыльцо дома, открывая дверь в сенцы. Это было февральское утро 1925года.
Село Арта, Читинской области, стояло на горной речке Ингода, в окружении девственных лесов и сельскохозяйственных угодий. Это было довольно большое село, насчитывающее не один десяток домов с центральной дорогой как на восток, так и на запад. Обосновали его ссыльные, ещё в далёкие времена, когда в стране правили царские династии. Люд здесь проживал тоже разный, но в основном тот, который оставался после ссылки, он-то и пустил корни. А теперь их дети, внуки и правнуки, ставшие коренными жителями, заселяли данные угодья. На холме села, с восточной стороны, сразу, после поворота на возвышенности, стояла златоглавая церковь, окружённая с двух сторон берёзовой рощей, а ниже,  разделённое лесной полосой, находилось местное кладбище. Вот оно-то и хранило таинственное молчание о своих необычных постояльцах, захороненных ещё с тех, далёких времён, когда прозвучала канонада декабрьского восстания 1825года. Впоследствии, когда страну захлестнула серия воин, она, так или иначе, прошлась и по селу Арта. Мужики, ушедшие на войну в 1914году, не все вернулись. Георгию Григорьеву повезло больше – он вернулся живым и невредимым, без единого ранения, с Георгиевским Крестом на груди. Пять лет отсутствовал он дома, служа верой и правдой России Матушке. Забрали в тринадцатом, а затем вот она и  Первая мировая четырнадцатого. К тому времени Георгий командовал уже ротой. Молодой сибиряк, высокий, крепкий, смекалистый. Пули его обходили стороной, не касаясь могучего и красивого тела, как будто кто-то отводил их. Однажды в бою, когда основные силы были окружены и плен был, не минуем, Георгию удалось вывести свою роту из этого ада. За этот подвиг он и был награждён Георгиевским Крестом I-ой степени. Его заметили и, в дальнейшем, свой срок службы он нёс уже при дворе Царя -  Николая II до середины шестнадцатого года, а затем он был демобилизован по окончании срока службы. Хотя ему было предложено остаться, но он рвался домой, в далёкую Сибирь, где у него осталась молодая жена и двое детей, дочь Катерина и сын Степан. Вернувшись в родное село, он рьяно взялся за работу, сеял, убирал, разводил скот. К тому времени жена его Прасковья родила ему ещё дочь и сына. Так бы и продолжалось, если бы не весть о революции и об отречении Царя Николая II от Престола. В селе Арта сразу то и не почувствовали грядущие перемены, люди продолжали сеять, убирать, рожать детей, жизнь шла своим чередом, независимо от событий. И только, когда началась гражданская война, разделившая всех на красных и белых, всё закрутилось как на карусели, меняя цвет власти и проливая кровь. Мужики уходили воевать кто на сторону красных, кто на сторону белых. Даже, части, отступающей японской армии, гонимой из Манчжурии   Красной Армией, проходили через село Арта, останавливаясь на некоторое время на постоялых дворах, а после них оставались тонны риса, и это, неким образом помогало решать продовольственную проблему. Даже  мародёрство, конфискация скота и провизии, гулявшие там, где шли бои, не так сильно потрепали село, оно продолжало жить своей повседневной, трудовой жизнью.
Семья Григорьевых не бедствовала. Георгию удалось спасти скот от мародёров, периодически уводя его в тайгу на заимку – это в сторону от села километров за семь. Туда шла небольшой ширины просека, можно было проехать зимой на розвальнях. Бог миловал, и скот сохранился, и дом цел, и все живы. Когда, в очередной раз, белые покинули село, гонимые красными партизанами, Георгий решил уйти с партизанами, чтобы скорее пришёл мир на их землю, ведь и страна стала другой, советской. Уходя, он сделал наказ сыну Степану, чтобы тот смотрел за хозяйством и помогал матери, а в помощники определил деда, отца своего, Леонида Пантелеевича, в народе его звали просто – Пантелеич. Так и сказал:
-Пока меня нет, вы за всё в ответе. Как они там справляются? Георгий не получал никакой весточки из дома уже целых полгода. Постепенно бои стали стихать, и мужики из партизанских отрядов стали возвращаться в свои деревни и сёла. Засобирался домой и Георгий. На предложение вступить в регулярные части Красной Армии, он отказался, мотивируя тем, что уже и возраст не тот, да и рана на руке давала о себе знать. Пусть молодые уже воюют. Ну, вообщем, получив добро на возвращение, домой, Георгий стал собираться…   
 Степан вошёл в избу. Мать стояла возле печи, орудуя ухватом. За столом сидел дед, наливая себе молоко из крынки в кружку.
-Садись, чего стал как вкопанный, - обратился он к Степану, - чай не у  чужих, - дед придвинул вторую кружку и стал наливать молоко.
-Стёпка, давай живей, вам с дедом до вечера возвратиться надо, - бросила мать, ловко сажая хлеб в печь.
-Да, знаю, мама. Степан быстро сбросил тужурку и шапку на скамейку и прошёл к столу, садясь, он пододвинул к себе кружку с молоком и отломил кусок свежего ароматного хлеба. Сегодня они с дедом должны ехать на заимку за сеном, до темноты надо вернуться. Быстро перекусив, Степан вышел во двор, на ходу подпоясывая тужурку кушаком и надевая шапку. Он направился под навес, где была небольшая конюшня. В ней стояли три лошади – вороной жеребец по кличке Граф и племенная кобыла Яра с жеребёнком Пони, которому от роду было всего три месяца.
- Ну, как вы здесь? Степан погладил Графа по морде, тот замахав в ответ, тихо заржал. Яра тоже протянула свою морду к Степану, чтобы тот её погладил и дал заветный кусочек сухаря, который он  держал на тот случай в кармане и она не ошиблась, получив свой паёк , она с благодарностью посмотрела на Степана и тоже тихо  заржала. Свой паёк получил и Граф, и даже, Пони.
- Сегодня, ты, Граф, едешь с нами. Степан открыл дверь стойбища, где стоял жеребец, и вывел его во двор, подводя к розвальням, куда подошёл и дед Пантелеич.
-На, запрягай, а, я, сейчас. Передав коня деду, Степан направился к лестнице, что вела на чердак, взобравшись по ней, он скрылся там. Через несколько минут он снова показался с каким-то предметом в руках, завёрнутым в тряпку. Это была винтовка, трофей, припрятанный тятей Степана, Георгием, на всякий случай. Ну, а случаи бывают разные и сегодня один из них. Вот и Степан достал её. Он снял винтовку с предохранителя и проверил затвор, как делал всегда тятя. Всё работало отлично. Патроны Степан затолкал в карман, предварительно зарядив оружие и поставив его снова на предохранитель, аккуратно завернув в тряпку, он положил винтовку в сани, накрыв её тулупом, лежавшим там. В тайге водились волки….   Дед рядом с винтовкой положил хлеб, завёрнутый в белый платок, который вынесла мать. Всё было готово к отъезду.
-Ну, вот и пора, - Степан открыл ворота, а Пантелеич в это время, уложив вилы под тулуп в сани, залез туда и сам,  Степан уже запрыгнул на ходу. Натянув поводья и слегка, ударив лошадь вожжами, он оглянулся. Мать стояла, спрятав руки под фартук, и смотрела им вслед. Розвальни легко заскользили по дороге, направляясь к свороту, что вёл на заимку.
Всю дорогу дед  рассказывал внуку о древе своих предков:
-Ты, знаешь, Степка, ведь наш род – то был непростым, даже титул был, не знаю точно какой, но был. Тут дед, кряхтя, полез в карман тужурки и достал свою знаменитую табакерку, доставшуюся ему по случаю, от одного каторжанина и стал нюхать табак, чихая раз за разом. Прочихавшись, продолжил:
-Да, мой прапрадед служил ещё в Отечественную, в двенадцатом году, когда француз шёл на Москву. Тогда то, с тех далёких времён от родственников, живущих в той, далёкой Московии до нас дошло, что он служил в отряде самого Дениса Давыдова, в должности поручика. Да, было времечко. Тут дед глубоко вздохнул и продолжил:
Вот Наполеона видел он или нет не скажу, а вот руку за отвагу ему пожал сам Кутузов. Наверняка, отчаянная был голова. Тут дед ещё раз чихнул и замолчал, всматриваясь вдаль. Степан сильнее натянул поводья, и стегнул лошадь. Граф поскакал быстрее. Солнце стояло высоко, поднимаясь всё выше над кронами деревьев. Снег искрился множеством огней, ослепляя глаза, дышалось легко, погода, по-зимнему, в этот день стояла отличная. Лес выглядел сказочно красивым, даже белого прусака было видно между сосен. Сначала он бежал вдоль колеи, а потом свернул в чащу леса. Граф бежал ровно, выдыхая пар из обеих ноздрей.   Пантелеич продолжал:
-Кстати, фамилия у моего прапрадеда тоже была Григорьев, а когда в 1825году раскрыли тот заговор, ну, что декабристы организовали, то и мой пращур попал не в благонадёжные. Тогда много люду понесли наказания. Кто был повешен, кого, на каторгу отправили, на вечную, а кого -   на вольное поселение. Вот мой прапрадед то и попал на вольное поселение без права возврата, лишившись всех регалий. Тут дед тяжело вздохнул и снова полез в карман за табакеркой. Открыв её, он взял щепотку и стал нюхать, затем чихнул несколько раз и снова продолжил:
-А, жена к нему потом уже приехала, взяв с собой двух детей. Вот так наш род здесь и обосновался. Степан почти не слушал деда, всю эту историю он уже слышал от тяти. Его мысли были заняты совсем другими делами. И первое, что надо было сделать – это вернуться быстрее домой, чтобы вовремя попасть на вечорку, куда должна была собраться молодёжь, конечно – же, и она, его, Дунечка, Евдокия Брагина, желанная его сердцу девушка. Местная красавица, небольшого росточка, но очень хорошо сложена и эта толстая коса ниже пояса с завитушками на конце, с большими серыми глазами, и звонким голосочком, как у жаворонка. Вот уже почти два года она сводила Степана с ума. Он готов был жениться, но ему ещё нет восемнадцати, и церковь не венчала. А вот Евдокия на два года была старше и слыла в селе первой невестой и её родители могли выдать  замуж в любой момент. Степан устал уже бороться с претендентами на руку Дуняши. В селе все молодые парни знали, что Евдокия Брагина невеста Степана Григорьева. Но вот парни из другого села, а особенно Ванька Емельянов, сын зажиточных родителей, смотрел в сторону Дуняши с серьёзными намерениями, тем более он – то был постарше Степана и красотой и силой не обижен. Ванька был серьёзным конкурентом. И сейчас, Степан усиленно искал выход из создавшейся ситуации, тем более, свою любимую он не собирался отдавать никому. А в это время дед закончил свой рассказ о семейном древе и снова полез в карман за табакеркой. Степан с силой стеганул лошадь, а сам повернул голову в сторону деда:
- Дед, ты лучше бы рассказал, как ты свою бабку Пистимею  увёл из под носа у  жениха?  Пантелеич, прищурив глаза, лукаво посмотрел на внука:
-А тебе, зачем это знать?
-Да, так, уж очень интересная история.
-Увёл и увёл, пусть знают наших. Мы ведь Григорьевы, сами себе жен выбираем, из самых лучших и никогда никому не уступали. Вот тятя твой, тоже мать твою выкрал прямо из дома её родителей, за день до её свадьбы. Но помалкивает про это.
-Да…, - Степан с интересом посмотрел на деда.
-Ну и что?
-А, что …, вот теперь ты такой красавец есть, да и сами они живут в любви и согласии. Так что есть толк в этом. Любовь то она имеет свою непредсказуемую силу. Дед прикрыл глаза и слегка улыбнулся. В этот момент совсем близко показалась заимка, на половину занесённая снегом, а рядом стоял зарод сена, тоже в снежном покрове. Степан подъехал как можно ближе и остановил лошадь, спрыгнув с саней, он направился в тепляк, чтобы взять лопату, а дед тем временем достал из под тулупа всё, что там было и стал ждать внука. Очистив снег, Степан развернул хлеб, отломил небольшой кусок и протянул его Графу, тот с удовольствием стал его жевать, а остальной кусок он разломил на две части и подал одну деду. Быстро расправившись со своим куском, Степан взялся за вилы, а здесь и дед подоспел, вместе они дружно стали укладывать сено в сани, соревнуясь, кто быстрее.
-Ну, всё, Стёпка, я больше не могу, чай не молод, - и Пантелеич с краю присел на сани.
-Ты, дед отдохни, я здесь сам управлюсь, -  Степан стал продолжать ровно укладывать сено в сани. Обратно возвращались, когда солнце уже  пропало за верхушками деревьев. Почти всю обратную дорогу молчали и уже недалеко от сворота на основную дорогу, Граф встал, как вкопанный и бешено заржал. И тут Степан увидел между  ёлками двух волков.
-Дед, волки, гони, - он бросил деду поводья, а сам схватил винтовку.
-Вот тебе и доехали без приключений, - Пантелеич выругался матом, накладывая на себя крест, - прости Господи, - натянув поводья, он с силой ударил лошадь, Граф встал на дыбы и со всей силы рванул вперёд. Степан быстрым движением сбросил тряпку с винтовки и, целясь, выстрелил. Был слышен визг раненого волка. Но впереди он заметил ещё пару волков:
-Стая, -  подумал он, целясь почти наугад, раздались два выстрела  одновременно, было видно, что волки замешкались, прежде, чем броситься вдогонку. Степан ещё сделал один выстрел, когда  впереди замаячил сворот на дорогу в село.
-Пронесло, сюда эти гады не сунуться, -  подумал он и положил винтовку рядом, в ней остался только один патрон. В сумерках сани подрулили к воротам дома, он быстро скатился с кучи сена, держа винтовку  вверх дулом, открыв ворота, Степан пропустил лошадь вперёд, закрывая широкие ворота на деревянный засов.
-Ну, вот и дома, - он стал распрягать Графа, поглаживая его по морде. А в это время дед, сидящий на верху копны, решил съехать с неё, но зацепился тужуркой за вилы, отбрасывая их назад, не подрассчитал угол падения и рухнул прямо головой в сугроб с другой стороны саней и теперь лёжа в сугробе, жалобно стонал. А в это время на крыльцо выбежала сестра Степана, Катерина и прямо с порога крикнула:
-Стёп, а Стёп, а у нас радость, какая, тятька возвратился.
-Да, ты, что? Степан посмотрел на сестру, ведь почти полгода не было о нём никаких вестей, мать уже плакала тихо в подушку, а тут на тебе, радость то какая, вернулся. Степан завернул за сани, дед уже выкарабкался из сугроба и стряхивал снег с себя.
-Дед, пойдём скорее в избу, тятька вернулся, - от этой новости дед снова сел в сугроб. Степан помог ему встать на ноги, быстро стряхнул снег с его одежды и они вместе стали подниматься на крыльцо. Степан и дед вошли в избу одновременно, не уступая друг другу, Георгий сидел за столом уже после бани, в чистом сюртуке, тёмные кудри спадали почти до плеч, а свою щетину он успел уже сбрить. Рядом стояла бутылка с мутной самогонкой и скромная закуска, состоящая из солёных  огурцов и шматка сала.
-Тятя, - Степан подошёл к отцу, Георгий встал, и они крепко обнялись, затем подошёл дед:
-Ну, здравствуй, сын, с возвращением тебя, - Пантелеич смахнул набежавшую слезу и тоже крепко обнял Георгия. Мужчины сели за стол, выпили по чарочке, закусили, и завязался долгий мужской разговор. Посидев немного, Степан встал и тихонько вышел,  чтобы переодеться и успеть сбегать на вечорку.
-Ты, куда? В дверях он столкнулся с матерью.
-Я скоро, - и он пулей выскочил во двор.
-Дело молодое, - дед хитро улыбался, догадываясь, куда направился его внук…
Степан, быстрым шагом мчался по улице, прямо к дому тётки Арины, вдове средних лет, которая сдавала свой дом под вечорки для молодёжи. Детей у неё своих не было, вот она и находила своё утешение, глядя на веселящуюся молодёжь. На крыльце дома Степан увидел своего друга Мотю, тот о чём-то разговаривал с двумя ребятами, размахивая руками. Завидев Степана, он одной рукой отодвинул их в сторону, освободив дорогу для друга.
-Ты где пропал? Спросил он, следуя за Степаном в избу.
-Да, только приехали, за сеном ездили с дедом. Еле ноги унесли от волков, -  Степан наклонил голову, чтобы пройти в двери. Из избы уже неслись аккорды растянутых мехов гармошки – это дядька Петро виртуозно их растягивал и собирал воедино, искусно создавая мелодии песен. Потеряв обе ноги в гражданскую, он этим зарабатывал себе на хлеб. Гармонь в его руках то плакала в томной неге, то смеялась в задорном танце. Вот и сейчас он играл очередную серию частушек. В кругу стояла Евдокия и, отплясывая чечетку,  звонко пела очередной куплет, провоцируя на ответные действия гостей – ребят из соседнего села. В круг вышел Иван и запел ответную частушку. Сердце Степана сжималось от ревности, он едва дождался, когда начнётся последний куплет и, не дождавшись, когда он закончится, вышел на середину круга, став между поющими. Гармонь замолчала, и в избе стало тихо, все ждали, что будет дальше.
-Дуняша, давай выйдем, поговорить надо. Щёки Дуняши горели ярким пламенем, и от этого она была ещё краше. Накинув  цветной платок с плеч на голову, она стала пробираться к выходу, Степан следовал за ней, не давая сопернику никакого шанса приблизится к юной красавице. Уже спустившись с крыльца, Дуняша остановилась:
-Ну, что ты хотел мне сказать, - она подняла голову и посмотрела на Степана.
- Ты знаешь, что я люблю тебя, мне без тебя и жизни-то нет, а здесь ещё этот Ванька…. Дуняша, выходи за меня, на руках носить буду.
-Ну как выходи, нас не обвенчают, молодой ещё.
-Обвенчают, я договорюсь с батюшкой, мне ведь чуть-чуть не хватает до срока. Главное, чтобы ты была согласна. Дуняш, ты согласна? Дуняша наклонила голову вниз и посмотрела на свои новые черкизы, а потом, немного помолчав, мотнула головой в знак согласия.
-И чего к тебе этот Ванька прилепился? Степан взял Дуняшу за плечи.
-Чего-чего, к масленице сказал, что сватов пришлёт, люба я ему, вот и всё тут. А мои родители будут рады выдать меня за богатого-то женишка.
- Не бывать этому, - Степан притянул Дуняшу к себе, - я люблю тебя так сильно, что ни ночами, ни днём не нахожу себе места. Я завтра же договорюсь с попом, чтобы нас обвенчал. Степан довёл Дуняшу до дома, а сам, подождав , когда она зайдёт, быстрым шагом направился в сторону своего дома, обдумывая завтрашний день. На другой день, ближе к полудню, он направился к батюшке в церковь для серьёзного разговора. Там, отца Анисима не оказалось, и Степан направился к нему домой. Местный поп жил недалеко от церкви в маленьком доме вместе с матушкой и тремя детьми. Собаки во дворе не было, и Степан свободно прошёл к дверям дома, постучал и, не дождавшись, когда ему откроют дверь, вошёл. Батюшка с матушкой были дома, обедали.
-Проходи, сын мой, - отец Анисим показал на лавку, а сам встал, перекрестился, поблагодарив Бога за хлеб-соль, и  вышел из-за стола, направляясь к Степану.
-Ну, что привело тебя сюда, сын мой, - он перекрестил Степана и подал ему свою руку. Степан перекрестился и поцеловал руку батюшке. Они присели на скамейку, стоящую у стены на входе. Степан посмотрел в сторону матушки, батюшка перехватил взгляд:
-Можно, говори, - и Степан поведал отцу Анисиму всю свою историю, попросив в ближайшее время решить его вопрос о венчании с Евдокией Брагиной, пообещав за это барана.
-Ну, что ж, дело благое, создание семьи. Придёшь завтра за ответом после вечерней службы. На этом и расстались. На другой день Степан не мог дождаться вечера, а когда повстречался с батюшкой, то был ошарашен его отказом.
-Почему он отказал, ведь согласился же сразу? Степан не мог понять, в чём дело. После похода к попу, он направился к Моте, и тот пообещал всё разузнать. Уже на следующий день, ближе к вечеру, Мотя мчался к Степану, верхом на лошади. Соскочив у ворот Григорьевых, он открыл калитку во двор. Степан уже выходил ему навстречу.
-Ну, что, узнал? Мотя подошёл ближе.
-Оказывается, после тебя у попа побывал Ванька и просил его не венчать вас. За это он пообещал ему нетель. Вот так. Когда Мотя уехал, Степан стал собираться, ему срочно надо было увидеть Дуняшу. Чтобы это произошло быстрее, он уговорил сестру Катерину, чтобы та под любым предлогом вызвала её на улицу. Накинув шаль на голову, Дуняша вышла из избы за калитку, было уже темно. Степан быстрым  движением притянул её к себе, укутав своей тужуркой. Он всё рассказал ей, и они договорились, что, когда приедет Ванька со сватами, а он приедет точно, родителям уже сообщили, то она незаметно выйдет из дома к Степану, он её уже будет ждать на лошади неподалёку. Так и сделали, а сваты уехали ни с чем. Домой уже Дуняша не вернулась. Эту ночь они провели у Степана в тепляке, ночь слёз и радости, любви и счастья. А утром, когда рассвело, они направились в дом к Степану, просить благословения у родителей. Вскоре они здесь его получили. Только дед Пантелеич хитро  улыбался в усы, он испытывал гордость за внука:
-Вкус у Стёпки хорош, выбрал достойную, - подумал он и тихонько хлопнул рукой свою бабку Пистимею по заду, на что та тихо , но грозно ответила:
-Ты чего, старый хрыч, руки распускаешь? На что дед тихо рассмеялся.
Благословение родителей Дуняши проходило намного сложнее. Взяв икону Божьей Матери, они несколько раз передавали её из рук в руки друг другу, говоря при этом:
-А, вы попросите прощения у матери и, наоборот – у отца, муча молодых в ожидании ответа. Видя такое дело, Георгий, отец Степана, вмешался в этот процесс:
-Э…э…, негоже это, благословляйте и точка. Конечно, же,  им не надо было так поступать, но дело сделано и пути назад нету. Наконец Степан и Евдокия получили долгожданное благословение, но при этом мать Евдокии – Мария, заявила, что за ослушание родителей, Евдокия лишается половины приданного. На этом и порешили.
-Евдокия, накрой на стол самовар, - мать строго посмотрела на дочь. Дуняша знала этот взгляд, если мать смотрела так строго и говорила про самовар, это означало одно – ей сейчас прилетит по горбушке деревянной лопаткой, той, что сажала мать хлеб в печь, она стояла в углу за печкой. Дуняша направилась к русской печи, где стоял обеденный стол, чтобы разжечь самовар. Мать тоже последовала за ней. Евдокия вся сжалась, ожидая удара, но его не последовало, она повернула голову в сторону матери. Та стояла с поднятой рукой, и зажатой в ней лопатой. А сзади стоял Степан и крепко держал её за эту руку.
-Э…, нет, матушка, разрешите мне самому решать вопрос помиловать свою жену или наказать. И он ловким движением вынул лопату из рук своей будущей тёщи и поставил её снова в угол. Мария стояла в оцепенении, готовая провалиться от стыда хоть под землю. А ещё через два месяца Степана и Евдокию венчал батюшка на законных основаниях, желая молодым любви и согласия в семейной жизни. 
.