Месть бродяжки

                Сафар КАТТАБАЕВ
                МЕСТЬ БРОДЯЖКИ
1.
      Соседи не сразу обратили внимание на то, что Марьи, которая вечно бродила по улицам, то трезвая, то, чаще, пьяная, в последнее время не видно. Лишь когда из приоткрытого окна ее дома стал доноситься удушливый запах разложения, кто-то решил сообщить в соответствующие органы. Ведь если она умерла, кто еще ее похоронит?
     Подойдя к дому, инспектор профилактики осмотрел окно, завешенное дырявой тряпкой, потом, немного отодвинув эту «занавеску», всмотрелся сквозь решетку. Ситуация была ясна и без детального осмотра. Пожилая женщина – судя по всему, сама хозяйка, – лежала на кровати без признаков жизни.

    Однако войти в дом инспектор не спешил. Кто знает, как она умерла... Даже в случае естественной смерти – сколько писанины требуется… А ведь не исключено, что ее кто-то и убил. Всегда подозрительно, когда еще недавно вполне здоровый человек вот так внезапно умирает. Лучше всего сообщить о происшествии в прокуратуру, – и на этом его задача окончена. Вся писанина ляжет на их плечи. Они сами и определят, что делать с трупом.
Прибывшая после сигнала инспектора оперативно-следственная группа обнаружила, что на двери снаружи висит замок. Ни на двери, ни вокруг нет следов взлома. Значит, замок заперли своим ключом.

   Хотя выводы делать, пожалуй, пока рано. Есть ведь «умельцы», что могут такие обычные замки открывать и закрывать простым гвоздем…
Поэтому замок сняли вместе с основой: эксперту-криминалисту предстояло определить, открыт ли он своим «родным» ключом или другим, а может, и вовсе не ключом, а каким-то другим приспособлением.

   И вот мы в доме Марьи. Состоящий из одной комнаты и узенького коридора, он скорее подходит под определение барака: дома такого типа, для временного проживания, раньше строили вблизи железнодорожных вокзалов.
В коридорчике стоит двухконфорочная плита, замызганная до такой степени, что нельзя определить ее цвет. На ней горой – немытые тарелки и миски. В углу навалены сгнившие и проросшие картошка и лук. На двуногом столе, кое-как прикрепленном к стене, – полбутылки хлопкового масла и остатки макарон в надорванном целлофановом пакете.

    В другом конце коридора лежат сваленные в кучу старые тазы, два помятых ведра, лопатка со сломанной ручкой, еще какая-то утварь…

     Проходим в комнату. Она не намного больше коридора. На большой железной кровати у стены лежит опухший труп женщины: багровое лицо, выпученные глаза…

    От смрада, стоящего здесь, невозможно дышать. Первым делом открываем двери и окна, однако от трупного запаха нелегко избавиться…

   На теле, как показал осмотр, имеются шесть ранений – в основном в голову, в лицо и в область шеи. Все ранения неглубокие и нанесены одним оружием. По оставленным отметинам можно предположить, что орудием преступления был топор. И без экспертизы ясно, что смертельными оказались два удара в голову.

    Кому же понадобилось убивать безобидную, еле сводящую концы с концами шестидесятилетнюю женщину? Ради поживы? Но в доме нет ничего мало-мальски ценного… Да и неудивительно, что не скопила Марья ничего за свой век: пустые бутылки из-под дешевого вина в углу красноречиво свидетельствуют об образе жизни хозяйки дома.

   Посреди комнаты на столе в захватанной стеклянной пепельнице – окурки одной марки – «Прима». Такие же – в самодельной пепельнице, вырезанной из пластмассовой баклажки. Значит, в комнате находились двое и оба курили одно и то же. Однако самой пачки нигде не видно.

   Начался поиск следов, которые мог оставить преступник внутри и вокруг дома.
Обычно в таких случаях закон предписывает обязательное участие двух понятых. Однако найти их – почти всегда проблема: мало кто соглашается быть понятым при обыске. Действительно, роль не из приятных, хотя в задачи понятого входит лишь наблюдение за тем, как все факты вносятся в протокол, и подтверждение их. И все-таки у большинства людей в таких случаях сразу же находится множество отговорок: недостаток времени, срочные дела и так далее. Но в то же время, как правило, этот «занятый» человек не уходит до самого конца, с интересом наблюдая за происходящим…

    Так было и в этот раз. Несколько здоровых мужчин отказались присутствовать при осмотре, – мол, боятся трупов. Но неожиданно желание быть понятой изъявила прилично одетая, интеллигентная молодая женщина по имени Анжелика Набиева, начальник отдела кадров какого-то треста.

    Очень хорошо. Главное, чтобы понятой – мужчина или женщина, неважно, – был объективным.
Вторым понятым стал пожилой шофер, приехавший в здешнюю «Вулканизацию» чинить машину.
Началась обычная в таких случаях процедура: замеры комнаты и осмотр находящихся в ней вещей, фотосъемка, занесение данных в протокол... Но тут оказалось, что один из понятых, а именно Набиева, «выбыл из рядов». Сначала молодой женщине пришлось выйти во двор, так как ее тошнило, а вернувшись, она объявила, что немедленно уходит.

   Ее пытались успокоить, объясняли, что так просто уйти ей нельзя, поскольку в протоколе значится ее фамилия, и что придется немного подождать. А она все не могла прийти в себя, повторяла то по-узбекски, то по-русски: да как же это возможно, чтобы человек жил в таких условиях, это как надо опуститься!.. Потом принялась с рвением чистить свой дорогой плащ, осматривая себя то с одной, то с другой стороны: может быть, что-нибудь задела, пока находилась в этом доме... Однако она и сама не знала, что могла задеть.

   Затем Анжелика стала тщательно мыть руки, хотя ни к чему не прикасалась. Почему-то не пожелав вытереть руки своим платочком, она попросила у меня бумагу. Вытирая руки и бросая листочки один за другим на пол, она зачем-то утаптывала их и при этом нервно рассуждала вслух:
– Посмотрите на этого судмедэксперта! Как он прощупывает сгнивший и протухший труп! А после этого, придя домой, этот человек может еще спокойно есть! Да пусть бы мне даже миллион предложили, ни за что бы на такую работу не согласилась! Я сама когда-то хотела поступать в юридический, да, слава Богу, папа не разрешил, сказал, не женское это дело. И правильно сделал! Хорошо, что меня такая «профессия» миновала, а то, уверена, сердце бы не выдержало... Как я буду спать сегодня ночью?..

   Что ж, состояние бедной женщины, которая всего полчаса назад, поддавшись порыву «героизма», добровольно изъявила желание стать понятой, можно было понять.
Наконец осмотр места происшествия закончился.
Набиева, не скрывая гримасы отвращения, подписала листы протокола, то и дело повторяя, чтобы ее не вздумали таскать по судам: она вообще не хочет вспоминать эту историю. «И зачем только я оказалась здесь поблизости?!».

   Когда труп был отправлен в морг, дверь дома забили гвоздями и опечатали. Однако следователям предстояло еще вернуться сюда. Если будет найден убийца, он должен в этой комнате в подробностях показать, как было совершено убийство.

    Но до этого пока еще далеко. Сколько же времени понадобится, чтобы распутать это странное дело? Никто этого не мог бы сказать. Возможно, убийца будет найден сегодня или через неделю. Возможно – через месяц. А не исключено, что… и вообще не найдется.

2.
    Нет, убийца был найден. Вернее – найдена. Вот она сидит напротив меня: худенькая маленькая старушка, этакий божий одуванчик... Кто бы, глядя на нее, подумал, что она способна убить человека, да еще топором?..

   С собой у нее никаких документов. Раньше были, но последние десять лет она, похоже, и забыла, что такое документы. Да и зачем они ей? Ни дома, ни какого-либо другого имущества, для оформления которого может понадобиться паспорт. Где еще может быть нужен документ, удостоверяющий личность? Да, при получении пенсии. Ну а если пенсия вообще не была назначена?

   Словом, для нашей «героини» документы – это ненужный груз, лишние хлопоты. Поэтому на бумагах, которые на нее заполнены сейчас, в уголочке прописными буквами обозначено: «БОМЖ». Что это значит – думаю, никому объяснять не нужно…

     Люди этой категории могут не только назваться любым именем и фамилией, но и выдумать самую невероятную – или наоборот, очень убедительную – историю своей жизни. Верить или нет – дело ваше. Если есть у вас время и не лень, можете проверить...
Сегодня бомж может быть в Карши, завтра – в Ташкенте, послезавтра – в соседнем государстве. Ездят они обычно на поездах, но, конечно, не в купе или плацкартном: чаще всего в тамбуре...

  В общем, мне остается лишь поверить рассказу этой подозреваемой в убийстве старухи.
Да, пока она лишь подозреваемая. Однако, по словам сотрудников отдела уголовного розыска, полностью признала свою вину и готова показать, каким образом совершила убийство. Остается лишь провести допрос.
– Как ваше имя, фамилия, когда и где родились?
Обычное начало допроса.
Вместо ответа звучит встречный вопрос:
– Нет ли покурить?
Когда я сказал, что не курю, она некоторое время молча смотрела на меня. Потом тихо сказала:
– Без этого я вообще могу не давать показания. Прежние следователи хоть и не курили, но имели при себе сигареты. Ладно, пусть в следующий раз обязательно будут сигареты.
– Какие? – уточняю с иронией, злясь на сотрудников уголовного отдела вместе с их «убийцей».
– Без разницы, главное, чтоб дымило. Мы курево не выбираем. Сойдет и самое простое – «Прима», «Саратон».
– Договорились. Давайте перейдем к делу. Итак, ваши имя и фамилия?
В руках у меня ручка, я с нетерпением смотрю на собеседницу.
Нет, никак не торопится старушка. Вместо ответа, немного помолчав, выдвигает очередное условие:
– Еще одна просьба. Скоро сильно похолодает, а в комнате сторожихи на автобазе осталась моя сетка. У меня там пальто и теплые носки. Сколько ни говорила ментам, не послушали, притащили меня в прокуратуру. Похоже, я отсюда еще не скоро выйду. А может, и вообще не придется, вы же видите мое состояние. Хорошо бы вы распорядились…
– Все? Это вполне выполнимо.
– Когда?

    Вопрос прозвучал решительно. По тому, как она себя ведет, похоже, что была судима не раз. Значит, лучше быстрее выполнить ее несложные требования и, как говорят следователи, «войти в контакт». Иначе будет назло молчать или, еще хуже, врать. Будем повежливее, грубость ни к чему. Сейчас главное – хоть как-то ее разговорить.
– Все, о чем вы просите, сделают быстро. Однако я не знаю, сколько у вас еще просьб.
– Больше нет и не будет, – отрезала старуха.
Отправляем одного из сотрудников на автобазу, с тем, чтобы на обратном пути купил сигареты. И после его возвращения я начинаю допрос снова:
– Ваше имя, фамилия, когда и где родились?
– Борисова Надежда Петровна. Родилась в городе Бабушкино Московской области в 1927 году.
Значит, ей семьдесят четыре года. Трижды была судима, из них два раза – за кражу, в третий раз – за нанесение тяжкого телесного повреждения. Поперечный шрам на нижней губе с левой стороны – тоже память о тюрьме. Всего она отсидела восемь с половиной лет.

    Зачем было этой доживающей свой век старухе, хорошо знающей, как говорится, вкус тюремной баланды, убивать человека? В самом ли деле она убила? Кто знает, может, гонясь за показателями раскрываемости преступлений, ее заставили взять вину за этот «глухарь» на себя? Бывает и такое, каких только «игр» не довелось повидать в следственной практике.
Записав анкетные данные подозреваемой, я начал задавать вопросы издалека.
– Почему вас привели сюда, в прокуратуру?
– То есть как почему? Говорю же, убила я ее.
– Кого – ее?
– Ну, Марию.
– Какую Марию? Где она живет? Как ее фамилия? Сколько лет?
– Фамилию не помню. Кажется, Алексеева. На вокзале живет. Ни улицы, ни номера дома не знаю. Там и нет номера.
– На каком этаже живет? – спрашиваю, специально запутывая.
– На этаже? Какой этаж... В бараках она живет, на вокзале.
Значит, дом ей знаком. Впрочем, даже в том случае, если сотрудники уголовного отдела втайне от нас показали ей дом, зайти туда они не могли, дверь забита и опечатана.
– Как войти в ее дом? Сколько комнат, каково их расположение, что есть в них?
Подозреваемая стала поочередно называть вещи в доме Алексеевой, – все точно. В комнате большая кровать. С правой стороны диван. На нем одна подушка.
– Как расположены подушки на диване и на кровати: с какой стороны изголовья того и другого?

    Если ее и подготовили, наверняка о таких мелких деталях не рассказали. Но и на это Борисова отвечает правильно: обе подушки были на одной стороне.
– С каких пор вы знаете Марию, сколько времени с ней живете?
– Познакомились два месяца назад. Не то чтобы жила с ней, – чаще ночевала.
– Итак, что произошло? Почему скончалась Мария?
– Скончалась? Я ее убила.
– За что и как? Задушили? – снова умышленно запутываю.
– Вы что, не читали дела? Или недавно его вам дали?
– Отвечайте на вопрос!
– Нет у меня таких сил, чтобы душить. Марья намного моложе меня и сильнее, один раз дала бы, так я бы и полетела... Я ее топором зарубила.
– Почему? Причина?
– Да простая причина... Она меня оскорбила.
– Как и за что?
– Она пьяная была. В тот день приходил ее… «милый». Джура, если не ошибаюсь. Принес две бутылки вина и немного печенки. Я поджарила печенку, мы выпили втроем... Потом я ушла и почти полдня слонялась по улице, ждала... Только когда он ушел, вернулась домой. Перед сном, как обычно, мы с ней вдвоем сели покурить. Она стряхивала пепел в пепельницу, а я в донышко от бутылки из-под минералки. Вдруг Марья ни с того ни с сего стала ругаться и оскорблять меня: почему, мол, в доме куришь, кто ты вообще такая, прошлялась на улице, как собака, а теперь разлеглась и куришь!.. Я стыжусь повторить все, что она говорила. Но достали меня ее оскорбления до печенок. Ведь каждый день мы курили в доме!.. Я еле сдержалась. Молча легла спать. А она продолжала меня оскорблять, ругалась грязными словами. Потом допила остаток вина и уснула.

    Я в своей жизни слышала много оскорблений, всякие унижения приходилось выносить. Но чтобы терпеть оскорбления от такой последней алкашки!.. Если бы она мне сказала: уходи, мол, и не возвращайся, – я бы молча ушла. Хотя на шее у нее не сидела: сколько раз убиралась в ее доме, пока она была на работе, приносила хлеб, заработанный милостыней!..
В общем, от обиды я никак не могла уснуть. В полночь тихо встала, вышла в коридор. Там в углу топорик стоит. Вот я его и взяла. Подошла к ней и ударила по голове. Она вскинулась, попыталась встать, но я била топором снова и снова...

    Потом, оставив ее в предсмертной агонии, взяла свою сумку, положила в нее топорик, вышла и снаружи заперла дверь на замок. Пошла на вокзал. Смотрю, сидит Алексей, он тоже из бомжей. До рассвета сидела с ним. В голове все путалось от мысли, что я убила человека. В кармане ни копейки денег. Тогда я окровавленный топорик вымыла и продала, а на эти деньги у сторожа вокзала бутылку вина купила.

    Днем какое-то время шаталась по городу, пока не вспомнила про Таню, которая в сторожке автобазы живет. Несколько дней переждала у нее. Решила уехать в Россию, но не смогла – заболела, как назло... А тут Таня узнала, что разыскивают женщину лет семидесяти, со шрамом на губе. Может, кто-то из шоферов сболтнул... В общем, нашли меня. Я сразу призналась, что убила Марью. Потом вот к вам привели... Все.
Записывая ее показания, я сравнивал их с материалами дела.

   Действительно, из двух пепельниц, найденных на месте происшествия, одна находилась ближе к кровати, где лежала покойная, вторая, смастеренная из пластиковой бутылки от минеральной воды «Bonaqua», – возле дивана, где обычно спала подозреваемая. И окурки одинаковые – «Прима».

    Слабое и неточное нанесение ранений тоже вполне характерно для немощной старухи. И отпечатки пальцев на пиалушке принадлежат ей… Впрочем, это не улика, ведь Борисова жила или, по крайней мере, часто находилась в этой комнате.

    Стал вспоминать проведенные в последние дни следственные и оперативные мероприятия. Были разысканы все знакомые покойной Алексеевой, тщательно проверено, где они находились в тот день. Надежды со шрамом на губе среди них не было. И вот она найдена – и взяла преступление на себя... И все-таки это еще не значит, что именно она убийца. Просто показания – не доказательство. Сегодня признается, завтра будет отрицать. Если ее показания не будут подкреплены другими доказательствами, это все ничего не стоит.
– Топор был чей? Почему вы взяли его с собой, не оставили там?
– Топор Марьи. Взяла с собой, чтобы не оставлять орудие преступления. Мне бы его бросить где-нибудь, но… ужасно хотелось выпить. А это было единственное, что можно было продать.
– Опишите топор: длина, толщина, рукоятка, цвет. Вы сможете показать, кому его продали?
– Наверное, смогу показать. Мужик лет под пятьдесят, он в вокзальных туалетах убирается. У него еще красный джемпер в полоску. А топор – с пожарных щитов, Марья когда-то с работы своровала. Рукоятка красная.
Если топор найдется, ее словам можно верить. Возможно, на деревянной рукоятке остались следы крови, даже после мытья.

    Сегодняшний допрос можно было закончить. Теперь необходимо найти топор и сделать анализ следов крови в сетке: ведь Борисова сначала положила его туда, не отмыв.

   …Топор нашелся. Судебно-биологическая экспертиза дала заключение: кровь, обнаруженная на топоре и в сетке Борисовой, одной группы, – а криминалистическая экспертиза подтвердила, что ранения были нанесены именно этим орудием.

   Сторож с бывшей работы Марьи также подтвердил, что действительно несколько месяцев назад исчез топор с пожарного щита, и опознал его среди других топоров.
Итак, подозреваемая рассказала правду.

3.
Как только я вошел в комнату временного содержания в отделении внутренних дел для ознакомления с заключениями экспертиз, ко мне подбежал дежурный старшина:
– Хорошо, что вы пришли, я как раз хотел позвонить вам. Давайте старушку вашу быстрее отправим в следственный изолятор. У нее ведь в чем только душа держится, не ровен час, что-нибудь случится...

    Действительно, когда Борисову ввели в следственный кабинет, было видно, что состояние у нее неважное. Спрашиваю о самочувствии.
– Плохо чувствую себя. Быстрее бы уже в тюрьму отправили, там хоть кровать есть.
– Хорошо, сегодня же отправим. На наш запрос пришел ответ из Москвы, от Информационного центра Министерства внутренних дел. По их данным, вы были осуждены четыре раза.
– Четыре?!.. Ну да, возможно, они указали мое отбывание в фильтрационном лагере. Так что, как видите, самые лучшие мои годы прошли в тюрьме. А привыкать к жизни на свободе – так же мучительно, никак не приспособишься…
– Почему вы так рано начали воровать? У вас были родители?
– Да. Они тоже умерли в тюрьме. Все проклятый Сталин… Миллионы людей сгубил. Отец мой был военный, мать – партийный работник. Их обоих объявили «врагами народа», расстреляли без суда и следствия. Брат мой, Володя, тоже сгинул... Его назвали в честь Ленина. А меня – в честь Крупской. Мои родители были верны коммунистическим идеям, ленинским «заветам»... Ленин… Кровопийца проклятый. Репрессии-то, оказывается, он сам и начинал. Теперь пишут. Я не отнимаю у вас время?
– Нет, нет.
– Так о чем я говорила... Да, мой брат, Владимир. После того, как арестовали мать и отца, мы с Володей остались на улице. Нас отправили в детский дом. Там невозможно было терпеть унижения, поэтому мы сбежали. Конечно, нас поймали и определили в специализированную детскую школу-интернат закрытого типа. Вот так, с самых ранних моих лет, государство в официальном порядке дало мне статус бродяги, точнее, само превратило нас в бродяг. С тех пор и не могу избавиться ни от этого клейма, ни от такого образа жизни...

    Да разве только с нами такое случилось? Сколько детей безжалостно лишили родительского тепла, самых счастливых мгновений детства!.. Некоторые мне советовали: мол, напиши в Москву, оправдают твоих родителей. Я им сказала: ну предположим, написала я, отца и мать реабилитировали. И что от этого изменится? Какая мне польза от этого куска бумаги? Вернуть-то уже ничего нельзя. Не только вернуть, но даже остановить… Вот и заканчиваю свою жизнь с этим проклятым клеймом бомжа... Никто меня даже не похоронит как человека. Закопают на тюремном кладбище – и конец, исчезну, как мошка... Несправедливая, бесчестная, проклятая система! Что для нее значило стереть с лица земли ни в чем не повинную семью...
– А где ваш брат?
– Он тоже несколько раз был судим. Ведь что делать голодному, холодному, беззащитному мальчику? Конечно, воровать. Наверное, тоже где-нибудь помер…
– Вы были замужем?
– Многолетнее заключение, знаете, сильно действует на психику женщины. Не каждый мужчина уживется с такой... Замужем была один раз. Но недолго прожили, развелись... Есть у меня дочь. Живет в Москве.
– Может, дадите ее адрес? Мы ей сообщим о вас.
– Не нужно. Я как мать ничего не смогла ей дать. Разве только что родила… Не хочу быть ей лишней обузой, создавать неприятности. Допустим, приедет, – ну и что бы она смогла сделать? Я ей говорила: не ищи меня, сама найду, когда надо будет. К сожалению, не суждено оказалось. Вот такие дела.
– Какие у вас еще просьбы ко мне?
– Никакие. Чем быстрее закончится следствие и передадут мое дело в суд, тем лучше. В лагере лучше, чем в тюрьме. Делом каким-то займут, да и как-никак на свежем воздухе больше находишься...
– Хорошо, постараюсь быстрее закончить. Но у меня есть один неофициальный вопрос. Скажем, оскорбила вас Марья. Надо ли было ее убивать? Можно ведь было просто уйти?
– Я вас поняла. Хотите сказать, мол, сама-то ты кто такая, такая же бомжиха. Ну, оскорбили тебя лишний раз, подумаешь, – утрись и дальше иди... Да, я могла бы так поступить. Но… наверно, так уж человек устроен: даже у самых низкосортных людей, как мы, есть чувство собственного достоинства. Бродяга сравнивает себя с другим бродягой. Если бы меня оскорбил человек достойнее меня, я ушла бы молча. Но она!.. Ведь я-то не смогла прожить нормальную жизнь из-за того, что в тюрьму попала, не по своей вине. А она ни разу даже замуж выйти не сумела. Из-за ее пьянства мужики не могли с ней долго оставаться. И детей у нее нет, – у меня-то хоть дочка... Это я все к тому, что Марья ничем не лучше меня была! Законченная алкашка. Только и было у нее, что домишко этот. А я, чтобы жить там, постоянно должна была ее обслуживать: обстирывала по мере сил, посуду мыла. И при том еще свой кусок хлеба сама зарабатывала, я уже это вам говорила. Могла же она мне на все это добром ответить. Так нет, старалась унизить всячески, оскорбляла при любом случае. Вот и заплатила за это. Нет, не жалею я ни о чем…

4.
    После завершения следствия, когда я представил в тюрьме материалы дела,
обвиняемая Борисова стала тихо сама себе что-то говорить.
– Вчера мне приснился сон. Мама с папой зовут меня к себе… Хватит, говорят, столько времени скитаешься, – теперь приходи, у нас есть дом, мы с твоим братом Володей его построили. Смотрю я, – цветущие кусты сирени, а за ними виднеется голова Володи...

    Почему-то родители выглядят моложе меня. Наверно, мне так кажется потому, что они в моей памяти остались молодыми... Не пришлось им состариться. Не знаю даже, где их могила. Мою, наверное, тоже никто не будет знать. Какой безжалостный мир...
Медленно подписывая очередную бумагу, она немного добавила.
– Не мир, а люди безжалостны, не правда ли ? Как вы считаете, гражданин следователь?
Она была права, и я кивнул в знак согласия.
2001 г.