Память. Глава 6-ая, возвращающая читателей к своим

 баранам, то есть ко мне,  моим друзьям и больничным приключениям.

 

Вступление.

 С Зиновием Шульманом – знаменитым тенором я  была знакома несколько последних лет его жизни. Но прежде я познакомилась и подружилась с его женой – Бертой Соломоновной.

Поэтому и рассказ начнется с неё.

  Она - читательница библиотеки, в которой я работала. Жила она неподалеку и была главным рентгенологом больницы № 67. Больница тоже располагалась рядом, и поэтому среди наших читателей было много врачей.

  В трудные минуты жизни Берта Соломоновна мне помогла. Когда после аварии в библиотеке я надорвала спину, муж долго не мог устроить меня в больницу. Берта  знала замечательного врача М.Е. Фурмана, хирурга-травматолога (я ему посвятила короткие воспоминания в сборнике «Я помню»). Но в травматологии мест не было. Временно Берта устроила меня в отоларингологию, в дальнейшем обещав поспособствовать переводу.

 А в этом отделении, тоже замечательном, работали врачами многие знакомые читатели, в том числе и заслуженный врач – заведующий отделением -Борис  Элькун. Утром во время обхода он посмотрел меня и спросил: «Будем вырезать гланды?»  Даже не поколебавшись, я согласилась.

 Когда вечером муж пришел навестить меня, его послали в послеоперационный блок. Он сидел рядом и ругался последними словами.

«А если бы тебя отправили в гинекологию, ты бы делала аборт?» Я молчала – не могла ничего сказать после операции. В горле был ком. И смеяться над собой было больно. Но всё проходит.

Наша  дружба с Бертой продолжалась.

Эту историю любили повторять в семье. Надо мной подшучивали, и сама я хохотала.

Она связана с другой, и грустной, и забавной, тоже больничной, историей.

 Произошло это в конце 80-х годов, когда прилавки магазинов опустели. Позвонила мне приятельница, живущая далеко на окраине Москвы. Сообщила, что в их овощном магазине «выбросили» сухофрукты. Она заняла очередь и будет меня ждать. Я засуетилась, поехала. Дорога была длинная и сложная – два троллейбуса, метро с пересадкой. Зима была зябкая. Ожидая троллейбуса, я продрогла. Заболела. Через неделю со мной стали происходить странные явления: изо рта шла пена, ровно ходить я не могла, а перемещалась от стенки к стенке, в глазах двоилось, Я стала заикаться, не могла писать.

Соседка, Нина Александровна Этуш, привела мне врача. Врач решила, что это – климакс. А состояние мое ухудшалось.

 Были у нас близкие наши друзья Саша и Люся. История их семьи достойна отдельного трагического романа. Долгие годы они были рядом. Саша работал заведующим отделением ревматологии в 52-ой больнице. Он приехал за мной, отвез в свою больницу и стал водить меня по кабинетам специалистов. Невропатолог тут же определила диагноз - «Арахноидит». Что это? Это воспаление мозговой оболочки. Меня положили в  больницу, вылечили. Никаких последствий не было. Зачем я всё это рассказала? Чтоб процитировать единственную фразу мужа, собирающего меня в очередной раз в больницу: «Не давай резать голову!»

 Продолжу рассказ о Берте и Зиновии. Однажды она пригласила меня к себе домой. Их 5-ти этажный блочный дом тоже располагался рядом, на Карамышевской набережной.

 Двухкомнатная квартирка с пятиметровой кухней находилась на четвёртом этаже. Лифта в доме не было. И вот первое знакомство со знаменитым певцом, о котором Берта много мне рассказывала. Среднего роста человек с добрыми, внимательными глазами, одетый в домашнюю удобную одежду, доброжелательно пригласил меня войти.

  Чистота и порядок только подчеркивали бедность этой семьи. Старая, советского производства мебель, телевизор КВН со стеклянной линзой – шла вторая половина  60-х годов – всё это вскользь промелькнуло, а внимание моё было приковано к висевшим на стене, аккуратно заправленным в рамки, портретам  великих и знаменитых певцов и певиц прошлых и настоящих лет с их автографами.

  Занявшись внимательным просмотром портретов оперных певцов, я особое внимание обратила на портрет Ф.И. Шаляпина.

 Историю этого портрета мне тут же поведали. Встреча  Боруха Шульмана, отца Зиновия Шульмана, с Шаляпиным состоялась в доме Шаляпина. Вначале пел хозяин, потом гость. Борух пел из синагогального репертуара, а потом, по просьбе Федора Ивановича, – арию Манрико из оперы Верди “Трубадур”. Шаляпин был в восторге от его голоса и исполнения. Посетовал на несостоявшуюся оперную карьеру, подарил на память свой портрет с дарственной надписью (сейчас он, как реликвия, хранится в семье кантора в Израиле).

  Л.В. Собинов, С.Я. Лемешев, Б. Гмыря  оставили свои портреты с автографами Зиновию Шульману. Их восхищение голосом певца, поразило меня. Так захотелось услышать его исполнение.
В годы нашего знакомства он уже не пел, но пластинок было много. Каждое моё посещение их дома стало музыкальным подарком. Пластинки прослушивались на допотопном проигрывателе.

 Других языков кроме русского я не знала, о чём бесконечно жалею. Типичная москвичка, родившаяся в Москве. Жили мы с мамой. Никто не говорил на идиш. Только однажды в трагические дни похорон отца, утонувшего, спасая меня, я услышала песню на незнакомом языке. Её пел служитель на кладбище. Позже я узнала, что она называется КАДИШ. Эта молитва не могла не вызвать слёз.

 И вот через годы в этом, ставшем мне таким близким доме, я снова услышала грустные и весёлые песни. Я не понимала ни слова, но я смеялась и плакала.

Такую же реакцию у зрителей я наблюдала много позже, в конце 80-х годов, когда соседка по даче – Галя, между прочим, русская женщина, пригласила меня во Дворец Молодёжи на встречу с еврейской песней и танцем. Зал был переполнен, причём еврейских лиц было не так много, но публика бурно реагировала на знаменитые песни. Во время исполнения весёлых захватывающих мелодий зрители танцевали в проходах, пели. Веселье не сходило со счастливых лиц.
 
Из всех песен Зиновия Шульмана я знала одну очень популярную песню. Её знали и пели все. Припев её звучал так:

«Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальем!» И мне кажется, не было дома, где бы не звучала эта пластинка.

 Приходить в дом к Шульману я любила. Каждый раз мне рассказывали истории, связанные со знаменитой музыкальной семьёй и всей их жизнью.

Я слушала их рассказы о прошлом, пластинки Зиновия, забавные истории. Не уверена, что это были не легенды, но они с Бертой, смеясь и грустя, вспоминали, а я слушала. Одно воспоминание касалось несостоявшейся встречи с братом.

У Зиновия жил брат в Америке. Будучи в Москве, он  разыскал реабилитированного брата в коммуналке, позвонил в квартиру. У соседки, выглянувшей на звонок в коридор, громко спросил: "Здесь живет певец Шульман? Я его брат из Америки". И услышал крик из квартиры: "У меня нет брата в Америке!" Это было в конце 50-х годов уже прошлого века.
А ведь могло это быть правдой.

Во время  заключения прежняя семья Зиновия распалась. Он получил комнату в коммуналке, в Черёмушках. Потом встретился с Бертой – весёлой, доброй, красивой женщиной, много моложе себя. Им хорошо было вместе, хотя их последние годы были не простыми.

У Зиновия обнаружили страшное заболевание. Диагноз – болезнь Паркинсона. Долгая, длящаяся годами болезнь постепенно меняет человека. Сначала ограничивает его движения, дальше изменяет характер, превращая покладистого человека в капризного и  обидчивого. В конце, организм больного перестаёт его слушаться.

 Практически болезнь неизлечима; приводит к самому страшному – невозможности общения с внешним миром. Сейчас нейрохирурги пытаются  её побороть, но результаты далеко не радостные. Какое счастье, что Берта была рядом до его последней минуты, до его смерти в 1977 году, пытаясь помочь.

  Скончался Зиновий Шульман в Москве в 1977 году.Через несколько лет внезапно умерла Берта. До последних своих дней она любила волейбол. Я считала её здоровой. Смерть её стала для меня полной неожиданностью.

 За  годы, предшествующие ухудшению здоровья Зиновия, произошло событие, о котором я часто вспоминаю. Это событие связано с тем самым домом отдыха Валуево, с которого и начинался мой рассказ.

 В один из праздников, компанией из шести человек, мы решили отдохнуть в Валуево. Договорившись обо всём заранее, мы купили путевки, приехали на место и начали оформляться.

Дама за стойкой приняла от нас документы и приступила к работе.

Это была средних лет женщина, явно следившая за собой. Лицо её было подкрашено по тогдашней моде: глаза обведены чёрным карандашом, брови тщательно выщипаны, под ними синие от теней веки. Волосы, покрашенные пергидролью, начёсаны и уложены в пышную причёску, похожую на большой колобок. Такая причёска называлась «Бабеттой».

 Прозрачный, почти бесцветный взгляд, когда она кидала его на нас, казалось, проходил насквозь. Я бы даже назвала его стеклянным. Её рот украшали зубы в золотых коронках. Четверых оформила, дала ключи от номеров.

Настала очередь Зиновия Шульмана и его жены. Тут я должна сказать, что от волнения и, конечно, от болезни руки Зиновия  задрожали. Отметив это, дама вернула документы, сказав, что она не может принять такого человека.

 На все наши недоуменные и возмущенные вопросы она отвечала, что не имеет права расстраивать «своих» отдыхающих видом больного человека. Скоро мы поняли, что спорить и доказывать свою правоту бесполезно. Удручённыё и униженные мы вернулись в Москву. И больше никогда я не видела этих мест, воспетых во многих фильмах. Здесь снимались некоторые фрагменты «Гусарской баллады», «Войны и мира».

В 1977 году,в год смерти З.Шульмана, в Валуево был снят фильм «Мой ласковый и нежный зверь» режиссёра Эмиля Лотяну. Картина сразу привлекла внимание зрителей не только своей сюжетом (в основу фильма легла повесть Чехова «Драма на охоте») и участием именитых артистов, но и прекрасной музыкой, которую к этому фильму написал композитор Евгений Дога.

Но узнать об этом Зиновий уже не мог. А может, узнал?
            Конец.


http://proza.ru/cgi-bin/login/page.pl