Глава 4. Славен

Проблемы воспитания

Первое что помню это не лица и не события, это черные косые кляксы бархатных голых ветвей на фоне синеющего в вечерних сумерках неба и ненадежного снега, покрывающего болота. Именно эта картина, безысходная такая, чудовищная в своей обреченности. Простая, прекрасная цветами и постоянством замкнувшегося момента, несущегося со сверхветровой скоростью к своему концу, сворачивающимся уроборусом на моей шее. И этот острый ледяной запах предгорья, загорающиеся позади огни и кто то. Тот самый, кто заставляет тебя нестись сквозь кусты, сбивая налитые ядовито алой кровью ягоды, путаться в становящейся неудобной одежде и спотыкаться, падать мордой в покрытый коркой сугроб, оглядываться, не видя преследующего и снова нестись, царапая щеки о боярышниковые заросли и отталкивать руками вспархвающих кричащих птиц ,пока не выбегаешь на берег реки, оборачиваясь на полом ходу и сам воздух пульсирует и рвет горло, ослепляя несущимся на тебя ужасом, режущим на слишком ненадежные нити костей руки, выставленные вперед, на налетающее черное липкое от мыла пятно, в попытке его остановить и оглушительный треск разрываемой оболочки тела и толчка с таким долгим, как стыдный момент падением назад. На тонкий лед, тут же с стеклянным от чего то звоном раскалывающийся под ногами, накрывающий тебя с головой студеной, святой водой с запахом той стороны. Заполняющий уши и нос, не дающей закрыть глаза, крестящей какой то дикой предсмертной религией, этими бьющими в тебя пузырьками воздуха, в каждом из которых – не рожденный космос и тебя утягивает тяжестью давящей шубы, и мощностью какой то сбивающей в сторону силы уволакивает напротив правил, вверх по теченью, ударяя об камни и болит где то в солнечном сплетении, то самое острое и непонятное, то единственное, что всегда со мной. Такое же обжигающе холодное как тяжелое и равнодушное сердце андерсеновского мальчика. И еще? Еще это колотящееся в мозгу чувство дикой ярости, бешенства, готовности на все, остаться без кожи и стать кем то другим, забыть, то что было раньше, жрать у костров детское мясо нерожденных и ободранными руками цепляться за корабельные канаты нищим в порту, но только быть. Иметь возможность хотя бы быть.
Потом?
Потом кольцо на трясущейся руке и запах горелой травы для копчения рыбы, казалось, что все пропахло этим, вплоть до зеленой от недосыпа уродки луны и моего изломанного тела. Низкий бревенчатый потолок и стены как из человеческих жил, давящая сверху шкура вместо одела и отсутствие сил на слабую улыбку с самой лучшей и больной от счастья мыслью – выжил.
Ты улыбаешься и мне кажется что это драконья какая то улыбка, идеально выражающая твое внутреннее буйство, звенящие все эти арки глубин за броней изумрудной, леденюще азотной чешуи, самовлюбленности и неутолимой жажды ко всему. Ты прикладываешь мою ладонь к своему сердцу, бьющемуся прямо под гладью рубашки и шепчешь, пока я рассматриваю твои длинные пальцы, уча переплетать как сейчас, что у каждого по 12 сердец, огненных, водяных и гнилых, что по семьдесят семь зрачков раздаренных подводным гадам и птицам. Что можно видеть все и быть всем, не чертя острыми как лезвия пальцами руны емейлов, а просто желая. Что это самые нещадные и святые приказы. Ты цитируешь как будто песни БГ вшептывая навсегда мне в память модные нынче скандинавские мифы и свои сны, рассказываешь, почему закончил майянский календарь на 2012 и зачем горят масленичные колеса в животах дилеров.
И так, сколько так лет? Мне кажется было 14 всего, ребенок еще. Ты сукин педофил, не трогающий меня, но как будто то растящий для себя, надевающий ту молочно – белую униформу саиста что бы когда ни будь так как тебя, по лесам гнали меня, как неверного новому имперскому строю и приставляли к позвоночнику между лопаток волчий гарпун уничтожения. И, наверное, что бы я был из тех, кто выживает, кто потом рвет грозди переспелого, сочащегося счастья с торчащих из крестов гвоздей, и улыбается твоими губами осужденным как гос исполнитель в лоснящейся шкуре черной униформы правящей партии в этом многослойном, твоем, застывшем в синих сумерках мире с рычанием рвущим слабых и противостоящих, смеющимся с любимцами ледяных глубинных богов. Обнимающих своих детей, кормящих их с своих стоп спиртовой росой и лопающейся на зубах икрой. Я не запомню, но, наверное, пойму. И потом, теперь, тогда, смотря на твой портрет я буду кивать в ответ на твою улыбку, каждый раз уходя навсегда, что бы было больней.
Ты скажешь что знал, просыпавшись снегом, когда мне одиноко, а я буду ловить его ртом, смеясь в небо сплошь из зрачков бывших до меня, поправляя корону и принюхиваясь к преследующему тебя ужасу и запаху копченой кожи сожравших тебя моих рыб.

***

Разве молиться нужно не в одиночестве? Я отворачиваюсь, как то неловко смотреть на это, как человек креститься или целует землю, отрешенно смотря на восток, даже если ты пришел его арестовывать.
Какой то тяжелый день. Славен специально отправил меня на это задание, зная, что я терпеть не могу забирать кого то, видя,  что этот человек обречен тем более. 
Личная заинтересованность  начальства в тебе всегда может выйти боком. Особенно когда приглашают на ужин, а ты не приходишь, потому что просто никак больше. Во всяком случае сейчас никак, не хочется, не идет, не лезет, и сам виноват что так все запустил. И даже утром, когда он мягко закрыл за тобой дверь а потом просто швырнул на стол,  и держа за галстук грубо взял, сорвав с меня брюки  – заслуженно же все.
Потом конечно стоял на коленях передо мной и целовал ладони, прося прощения, признаваясь в любви и умоляя то ли вернуться, то ли не давать надежды больше на что то дальше.
Но на задание все таки отправил. Наверное в каких то профилактических целях. Как напоминание что это он вытащил меня из рядов осужденных за государственную измену и принадлежность к опальной организации Саистов. Как утверждение того, что я все таки ему должен. И наверное как то это все же напоминает о том что он единственный, кто меня по настоящему любит. Уже столько лет. Сколько?
Он был одной из первых моих интрижек на стороне, когда ты мне как то не оставлял выбора кроме как становиться самодостаточным  и искать хоть какого то тепла на стороне. Со Славой мы несколько раз общались, он был братом  твоего близкого друга, который кстати мня до сих пор не переносит.  Встретились на каком то пьяном и богатом торжестве, я, совсем юный, и он, пожирающий меня взглядом. Почему то в тот вечер было очень много шампанского, таким же был и наш секс, искрящийся, светлый. Мы смеялись и снова валились в постель, пили, поливали друг друга из бутылок, вылизывали возбужденные тела и опять начинали трахаться. Он был всегда как то безумно, фанатично добр ко мне, а я не понимал. Тогда еще ты был рядом и естественно я и не думал надолго уходить от тебя, я вообще не хотел с тобой расставаться. Наивный придурок, да?  А Славен мучился и терпеливо ждал, когда я захочу быть с ним, хотя это же так страшно – быть запасным вариантом.  Возможно это тоже было частью твоего плана. Вроде как сравнение того как ты относишься ко мне и как относиться он. Знать, как это, быть с человеком и видеть столько любви и нежности в его глазах.
Кстати он был единственным на моей памяти, кто все таки набил тебе морду. Тебя конкретно впечатало в лифт от его удара, а Слава, обычно спокойный и улыбающийся просто пылал ненавистью, такой животной, что я боялся что он тебя убивать просто будет. Поэтому оттаскивал и держал за руки, говоря -  не надо, правда не нужно, успокойся, он все таки воспитал меня… Вывернутые отношения. Возможно у вас и потом и до были стычки, просто я об этом ничего не знал.
Потом был переворот, мое осуждение. Славен женился, пока  я находился в застывшем небытие. Многое вообще изменилось. Но он все равно помог мне после встать на ноги, мы даже общались просто, пока  был пришибленный  все еще убитый. Он снова ждал, когда я приду в себя и Смогу.
В итоге мне досталась твоя фамилия и наследство как сыну, пускай и приемному, а ему – я. Только проживя несколько лет вместе с ним все равно твой призрак никак меня е отпускал и мы оба это знали. Я делал этим ему больно, а он прощал и не переставал любить.
Нет, было хорошо. Очень. С ним спокойно и именно так, как должно быть. Каждое утро ласково, а возвращаться домой приятно. Как это.. комфортно, да, наверное именно так. Заботится друг о друге, и не безумно ****ься, жестоко, изматывая друг друга ласками, а заниматься любовью.
Было.
А теперь вот мы в каком то ступоре, и в чем то этот уже с проседью мужчина в бесформенном балахоне счастливей меня наедине со своей верой.