Отчуждение слов-2

Клещи старого синтеза


Несколько вступительных слов

Известный физик ставит цель:
понять Вселенную, почему она такая? почему она есть?
Само собой возникает несколько странное заключение: «…во Вселенной, не имеющей ни границ в пространстве, ни начала и конца во времени, на долю Создателя не остается никакого дела» (Смородинский, с.125). В самом деле, Он мог бы стать Началом, началом начала или началом конца, но ведь нет ни начала, ни конца. Он мог бы стать границей, но зачем Ему полагать границы там, где они не требуются. Вселенная существует без границ, ей невозможно поставить границу. А границы внутри самой Вселенной не меняют сути дела, ибо каждая граница должна быть бесконечной, иначе она не будет границей. И, следовательно, Вселенная все равно останется бесконечной, неограниченной в своих бесконечных границах.
Что же делать Создателю в таком случае?
Стивен Хокинг, речь о нем, вынужден проявить упорство: «Если верно предположение об отсутствии у Вселенной границ, то Бог не располагал свободой выбора начальных условий» (Хокинг, с.164). Пусть так, но что-то останется в его ведении? «Конечно, Он все еще был волен выбирать законы, которым подчиняется Вселенная» (Там же). Если уж Он не может положить ей начало или конец, то Ему остается единственное – подчинить ее, кому? Если отойти от физических смыслов, то Бог может положить начало через самого себя, в каком качестве? В качестве Источника – Он порождает Силу и Разум. Он дает Вселенной законы, если Он  подчиняет ее, то должны быть и Агенты, которым она будет подчинена. Иначе, Создатель должен сделать, в сущности, немногое – стать Началом, то есть отклонением. Тем самым объявить: в бесконечной Вселенной, в бесконечной и безграничной, возможны начало и конец. А, значит, и границы.

Добро и Зло – моральные нормы, они не действуют как Агенты, они ограничивают.
Другое дело Агенты, они действуют, в рамках некоторых ограничений. Ими могут быть Добро и Зло. Но если мы говорим о Разуме, чем он может быть ограничен? Если Разум положен самому себе как свой же предел, то он бесконечен. Какая граница может быть у границы в безграничной Вселенной? Вот здесь-то и пригодится Добро, хотя бы затем, чтобы Разум мог самостоятельно опознать Зло.
Но каково бремя Разума?!
Создатель, таким образом, выступает началом в двояком отношении: как порождение неких Агентов, неистово бегающих по Вселенной, и как порождение тех ограничений, в рамках которых эти Агенты являют свою активность. Просто дать им начало, породить, и дать им границы. А уж там, эти веселые ребятки пусть резвятся, следят, оставляют следы, отпечатки. Оказывается, эти ребята тоже наделены даром Начал.
Они не могут быть началами в том смысле, что могут породить Создателя.
Убить Создателя, да, на это они могут замахнуться, и только .
Иначе говоря, невозможна реверсивность. Благодаря такой предусмотрительности, общие начала, их не менее двух, порождают лишь свое бледное продолжение, след. Впрочем, на нашем обывательском фоне, герои. Это значит, что вещи (в философском смысле) становятся участниками процесса (процессов). Всякий процесс немыслим вне отношений. Вещь вносит в процесс историю и отношения – связи с другими вещами. Соответственно, процесс, обретая историю, продолжает ее, ведет в будущее, зачем?
Наслаждаться бесконечным разнообразием мира = видеть множество лиц?
Или разнообразием бесконечности = созерцать единственное лицо?

1.
Если есть лица, зачем нам слова, смотри, наслаждайся, даже не читая.
Письмо на письмо, в этих письмах только слова, они как будто лишены лиц.
Письмо в редакцию, человек выплескивает наболевшее. Это: желание сделать как можно больше! Для «людей в настоящем», для «детей в будущем». И первое, с чего он начинает – «протестует против смертной казни». Не мы даем жизнь, нам ли смертным, ее брать! Вопрос для него настолько важен, что своему письму он предпосылает два коротких слова: «Пишу ночью».
Поймите, это так важно, это так нужно, не мы даем жизнь.
И вот здесь не выдерживает уже другой человек: «Пишу днем – с ясной головой, после крепкого сна» (Подыногин, с.4). Разумеется,  это инверсия. Что же на другом конце цепи? Второй автор тоже выплескивает наболевшее: «никакой казни нет. Есть высшая мера наказания – лишение жизни» (выделено автором – В.Л; там же). Его аргументация? От жизни: «...с нами и нашими детьми все может случиться. И побьют, и убьют, да вначале еще вдоволь наглумятся» (Там же). Нас бьют, убивают, а мы лишены права убивать!

«И кто бьет-то? Чаще всего подонки и дети подонков. Так почему же их не лишать жизни» (Там же). Для людей, да, нужно делать, нужно делать для их детей. Но нельзя делать для «неисправимых мерзавцев».
Подонки – порождают подонков, как алкоголики – алкоголиков?
За Словами как будто прячется Лицо: стоит лишить жизни всех подонков, и новым подонкам уже не откуда взяться? Вовсе нет. Подонки могут «оторваться» и от вполне нормальных людей, ведь не мы даем жизнь?! Нам дана наша жизнь, но защищать эту жизнь почему-то должны мы сами. Но мы не можем быть убийцами! Не можем и не должны. Поэтому и нужен барьер (= граница) – лишение жизни – только такой барьер остановит подонков. Это не казнь, лишь мера защиты жизни!
Первый автор резко противоречит сам себе, так считает второй автор:
хочет делать для людей и их детей, но отмены казни просит для всех, в том числе, и для подонков.

Невозможно уйти от аналогии
Высшая мера наказания – высшая стадия развития.
Наказание, тяжелое наказание, высшая мера. Оказывается, мы все идем к чему-то высшему. Даже те, кто отклоняется, сбивается с правильного пути (должен же быть правильный путь!), даже они идут к чему-то высшему. Даже их путь, уверены подонки и алкоголики, направлен к чему-то высшему. Неужели и у них жизненный путь озарен чем-то высшим? Даже, если какой-нибудь алкоголик уже не может идти?
Лишь ползти?

Высшая стадия – восхождение, высшая мера – падение. Люцифер = падший ангел.
И тогда мы выбираем между восхождением и падением (у Некрасова, как известно, две дороги)?
Вовсе нет. Парадокс Истории, если угодно ловушка – в расхождении путей. Высшая цель – благо или счастье народа, начинается марш народов. Но чем ближе мы к высшей стадии (взлета или падения, не столь важно), тем сильнее расходятся пути между марширующими. Тем большая дистанция их разделяет. И вот, однажды кто-то упирается в "стену" – тупик, кто?
На то и ловушка Истории.
В ходу крылатые слова – исторический тупик. Как ни странно, и высшая стадия, и высшая мера – эти столь разные слова обозначают одно – тупик, дальнейшее движение невозможно, оно замирает само по себе (у классика, отмирает, и тоже само собой). В самом деле, если достигнута высшая стадия (империализма или коммунизма, все равно), куда двигаться дальше? Последняя ступенька, перед чем? Ведь мы всегда, не в этом ли ирония истории? – стоим на самой последней ступеньке, но что дальше? Наверняка не докажет никто, не считая безумных пророков, разумеется. Возможно, поэтому для них всегда готовы камни.
Только последние утописты будут твердить: дальше, дальше, дальше.
 
И тот, кто в тупике? У него нет возможности перейти на другую дорогу, рвануться, прыгнуть. Нужно возвращаться к началу. И начинать движение по новому пути, если, конечно, удастся вернуться. Вот так и Владимир Ильич, в свое время, давайте дальше, дальше. А когда зашли в тупик? Надо отдать ему должное, не колебался: отступление. Отступление есть падение, ибо: «Начав отступление, будем откатываться назад: мы на этой наклонной плоскости удержаться не можем, скатимся…» (Валентинов, с.65).
Таков взгляд фанатика: есть движение либо вверх, либо вниз.
Действительно, отступление превратилось в падение, по крайней мере, для автора вышеприведенной тирады, он превратился в алкоголика. Из революционеров – в алкоголики, не самая плохая карьера. Чем же фанатик отличается от подонка? Подонок лишает нас жизни, да еще глумится. А фанатику мы сами вручаем данные нам жизни, пользуйся. Бросаем как в топку, да еще радуемся. Защитить свою жизнь не можем, а вот распорядиться, это для нас. Автор второго письма, во фразе «никакой казни нет», выделил слово «казнь».
Я бы выделил слово «нет».

Смысл призыва первого автора? Дайте возможность преступнику вернуться к началу.
А если он не воспользуется предоставленной возможностью, если он пойдет дальше?
Ведь он уже ощутил вкус власти – над чужой жизнью.

2.
Даже звезды говорят друг с другом, а люди?
Но люди живут границами, они вообще существа пограничные, ограниченные.
Неужели и здесь Создатель не располагал свободой выбора? Будучи бесконечным сам, он должен был создавать лишь конечных существ? А что ему оставалась, если он создаст бесконечное существо, это значит, он создаст себя, еще одного себя. Нужно ли ему иметь еще одного себя? Не лучше ли оставить людям шанс, не слишком большой, дать им некую способность преодолевать свою ограниченность. В конце концов, если это «вещь», то она должна стать участником процесса, бесконечной гонки (= погони) во Вселенной.
Если граница суши – что там, в конце бесконечного водного пространства?
Если граница государства, то, что там, в конце безбрежного варварского моря? Граница бесконечного моря? Если есть граница у "нас", должна быть граница и у "них". Мы – ограниченные люди – должны иметь дело со столь же ограниченными людьми. Почему бы не перевернуть: "мы" – ограниченные люди, но все же не столь ограниченные, как "они". Как только инверсия выполнена, остается последний шаг, шажок: "мы", в сравнении с "ними" – уже почти неограниченные. Континенты, расстояния начали укладываться в головах.
У кого-то эти дистанции складывались быстрее.

«Мексиканская долина была сердцем древнеацтекского государства, отсюда шло его расширение, однако сами ацтеки были не исконными ее жителями, а сравнительно недавними пришельцами» (Баглай, с.85). И вот в эту долину заявились новые пришельцы. Отважные, не отнимешь, наглые, не убавишь. Не слишком просвещенные, но зато закаленные и предприимчивые, это были испанцы.
Как они возрадовались, нетрудно представить, как напряглись руки.
А как трепетали души. Еще бы: «Перед нашим изумленным взором открылись города и деревни» (Там же). Озера, башни и храмы, на земле, на воде. «Кругом шли сады, да такие, что не насмотришься» (Там же).
Благоустроенный, ухоженный, плодородный мир.
Уход, обустройство, земля дышит.

Новый дивный мир дан, живи? Напротив, начал рождаться новый мир.
Как ни странно, столкнулись не столько люди, технологии. Технология создания плодородной земли, очень древняя, хотя и усовершенствованная. И технология превращения чужой земли в землю свою, собственную, передовая, по канонам того времени. Технологии земледелия, обработки земли и технологии для ведения войны, быстрой переработки человеческих тел. Мир гарантированного урожая (хлеб + вино) и гарантии военно-технического мира (железо + лошади). За технологиями и до технологий стояло сознание, вернее, два сознания. Одно – архаическое, оцепеневшее, другое – наследник Реконкисты, напялившее маску Конкисты. Каждое из этих сознаний обещало быть (и служило!) гарантией желанного будущего. Оказалось, даже самое твердое сознание, соответственно, и мировоззрение, не может быть гарантом светлого будущего.
Оно из себя само не может дать себе желаемое будущее, то есть себя же.
Все равно, как настоящее порождает в будущем себя, настоящее.
Впрочем, это не самый худший вариант.

Будущим ацтеков, после 1519-го, стала Конкиста «со всеми ее ужасами».
А если бы ее не было? Тогда бы они «пережили демографическую катастрофу» (Там же, с.90). Из-за слишком высокой плотности населения. Впрочем, эта гипотеза, ведь те же ацтеки могли сами выступить в роли завоевателей. И переселить часть населения во вновь завоеванные районы. Но уходить с земли, почти райской, столь ухоженной и плодородной? Желающие все же нашлись бы, согласились на переселение, ибо  переселение сопровождалось бы предоставлением «значительных льгот», по крайней мере, пионерам.

Маска любого мира радостна, но тесна, временами даже слишком, жмет.
Вот и придумали способ немного утолить ее хватку – льготы.
Чтобы не доходить до методического сомнения, тем более не порождать «паскалевский ужас».

Вдохни, человек, передохни. От смерти ведь все равно не уйдешь, шагни ей навстречу. А чтобы путь был легче, вот тебе бесценное питье (шоколадный напиток, который настаивали на ножах). Ножи тоже были священные, ими совершался ритуал жертвоприношения. Любой мир опирается на священные вещи, похоже, они начинались с сосудов, напитков, ножей. Войти в мир богов (высших сил, первоначала?) возможно было лишь с помощью священных вещей. Если жизненно необходимо войти в недоступный мир, будет найден и способ войти в этот недоступный мир. Цена, = жертва, один или несколько, у ацтеков. Для испанцев – такой жертвой стали сами ацтеки. В обоих случаях, вход совершался на основе очень старого принципа – обмена  ценностями, драгоценная жизнь = бесценное питье, старая Уродина = новая Родина.

Жертва должна покинуть грешный мир, искупить его, тем самым сохранить.
Иначе, зачем отправляться в другой мир, мир высших сил.
Но иногда, чтобы войти в новый мир, достаточно поменять маску. Можно сменить, заместить жертву, жертвенным животным. Но можно заместить самого человека, другим существом, в маске. Кто знает, может именно здесь берет свое начало символический обмен? Сначала сбросить триколор, затем водрузить красное знамя. Затем сбросить красное знамя, водрузить триколор.
Над башнями у вечного Кремля.

Какой же выбор у нас, увечных?
Ждать пришельцев или самим стать пришельцами.

3.
Новый мир хотел быть действительно новым миром. Как это сделать?
Нужно оторваться от старого мира (пресловутое, отряхнем его прах). Но как оторваться? С помощью того же самого старого мира. Пусть он поможет нам оторваться от него же. По крайней мере, две попытки: при Петре и при большевиках. Петр, в данном случае, не слишком меня интересует. Создатель крепостного пролетариата, он старательно возводил основания нового мира, по технологическим лекалам другого мира.
Интереснее опыт большевиков, как начиналось?

Сначала лицо этого опыта? «Россия всегда и все делала истово» (Миронов, с.4), т.е. неистово. Теперь действующее лицо. Молодой человек, по нашим представлениям, батрак, опоздал на работу. Бывает, «долго валялся в постели», опоздал на десять минут. «Хозяин фермы сказал ему, что послаблений не будет». Если конкретно? Он должен будет компенсировать «опоздание дополнительным рабочим днем». Кому ж хочется? Наш молодой человек не «захотел смириться», начал возмущаться, «целый день протестовал». Вечером он обо всем рассказал отцу, тот был буквально потрясен. Как ему могло «прийти в голову спорить с хозяином. Страх, охвативший отца, был нормальной для того времени реакцией на происшедшее: в Финляндии XIX века преобладал дух покорности и послушания» (Кивинен, с.7).
Та Финляндия была в составе Российской империи.

Молодой человек, начавший спорить с хозяином, увлекся спорами.
Он сделал политическую карьеру, стал «влиятельным человеком»: кооперативное движение, рабочие объединения, интересы арендаторов. В итоге, после ряда превратностей, оказался в СССР, там ему довелось выступить с докладом на «съезде Коммунистических и рабочих партий», по крестьянскому вопросу. Лучше бы он этого не делал, началась коллективизация: «Калле пропал в 1937 году» (Кивинен, с.7–8).
Калле = молодой человек, напугавший собственного отца.

Сила и Разум, в жизни попроще, Кнут или Пряник.
Сила, где твои клещи? Разум, где твой воздушный шарик?

Как начинается новый мир? Как проблема Хозяина и его работников.
Батраки поднялись против своих хозяев. Шире, крестьяне выступили против помещиков, о кулаках поначалу речь не велась. Было ясно, надо устранить хозяев. Чтобы не было больше хозяев? Чтобы не было определенных хозяев. Такой нежелательный Хозяин персонифицировался с помещиком. Плюс некоторые отколовшиеся, они окопались на хуторах. Революционная волна смела и тех, и других.
Так мы привыкли говорить, но революционная волна – это метафора.
Она никого не сметает, физически.

За дело берутся сами люди, когда еще волна нахлынет.
Жди ее. Смелые люди, нашлись, начали решать проблему «господства и подчинения».
Простой боец, затем красный генерал, бывший батрак является к бывшему своему барину. Что он ему говорит, нечто удивительное: «привез письмо от Ленина». Бывший барин, никто, и вдруг откуда-то сверху, с немыслимой высоты к нему падает письмо Вождя, еще бы не удивиться. А далее бывший батрак, грамоту он так и не одолел, зачитывает бывшему барину содержание ленинского письма: «Именем народа, – читаю, – и для основания будущей светлой жизни, приказываю Павличенко, Матвею Родионычу, лишать разных людей жизни согласно его усмотрению» (Синявский, с.37). Жизнь, она разная, на ваше усмотрение.
А дальше, исполнение приказа, затоптал, «час его топтал».
Зачем? Чтобы узнать жизнь, «сполна узнал».
Казнь? Всего лишь расчистка основания светлой жизни. Все та же мысль, не будет барина – не будет его детей, не будет и нового барина. А значит, никто не будет угнетать людей, потом придут наши дети, за ними дети детей, так начнется новая светлая жизнь. Это не казнь, это основание новой жизни! Стоит ли мучиться? Надо радоваться, ты несешь высшую меру, ты сам уже – высшая мера!

Перед нами? Религиозная душа Революции, заодно глаза и ноги, вполне материальные.
«...ситуация последнего суда, Страшного Суда, и для этого, соответственно, понадобились верховные, чуть ли не божественные распоряжения, идущие от самого Ленина» (Там же). Красный генерал, легко может лишить жизни бывшего барина, кто там будет разбираться в этой революционной вакханалии. Но разве дело в простом лишении жизни? Бывший батрак, потом боец, а ныне командир Красной Армии, не довольно ли? Мало, ему жизненно необходимо «почувствовать себя каким-то верховным хозяином» (Там же).
но быть Хозяином = ощущение «полноты власти».
Новая власть должна быть страшнее старой, иначе, зачем переворачивать мир.

Люди, начавшие спорить с Хозяином, они просто перевернули проблему, двинули нового Хозяина.
Нашелся человек, какой? Смелый, или ловкий, или решительный? Власть имеющий. Подчиняющий и производящий, это и есть носитель власти, он же ее обладатель. Он сам наделяет себя властью, уговаривать, зачем? Делайте, что я сказал. ОПРАВДАНИЕ всем вашим делам и вам, я подыщу, вы делайте. Делайте то, к чему лежит ваша душа, к чему она стремится, туда и шагайте. Я успокою вашу душу, а совесть я возьму на себя, зачем вам мучиться, идите и делайте. И запомните, хорошенько запомните и передайте другим,
вы – не самозванцы, если, не дай Бог, свершится суд, я буду Самозванцем.
Что этот новый Хозяин совершил в душах крестьян?
Он провел различие «между божественным и мирским». Вот мирское, а вот божественное. Идите и делайте свое мирское дело. А божественное, я возьму на себя. И оно состоялось, «особое большевистское понимание божественного» (Кивинен, с.20 – 21).

4.
Страшна маска старого мира, но куда страшнее новый, рождающийся мир. Неужели благодарить всех этих воров, казнокрадов и прочих предателей за то, что ограничились разделом собственности? За то, что не устроили кровавую купель в 1991-м, размером в одну шестую мира, для приобщения совков к этому новому старому миру? А где же священное, табу, неужели все наше наследство – мирские практики?
Над ними, практиками, как всегда «официальное божественное», его угрозы.
Все та же погоня – уйти от угрозы, от грозы, в розы, в морозы.

Как строить новый мир? Из кубиков, из модулей-станков, и крыша из стихов.
Хозяин, новый, тощий, маханул с плеча, как рубанул: из винтиков, и без соплей.

Если первое поколение – из Гражданской: Фурманов, Вишневский, Бабель.
То следующее – из Великой Отечественной. Оно дотянуло до Перестройки, до смуты 90-х. А значит, может сравнивать, было тогда, есть ныне. Паренек спускается за газетой, в двери отверстие, приличное, как раз для писем, газет. Слышит, кто-то его окликает, по имени, почему бы не посмотреть. Сунулся: «Смотрю в отверстие, и тьфу! Получил сквозь дырку плевок в физиономию» (Смирницкий, с.28). Выбирает мгновенно, бросается за обидчиком, погоня. Жизнь и есть погоня, точнее, гонка. Для одних за солнцем, для других – по вертикали. Но кому-то нет необходимости, сел в тройку, птица-тройка, и никто не догонит.

Догнал обидчика, удалась погоня, благо двор невелик.
Сбил с ног, навалился. Лежачего не бьют, закон, чей? Людской, к сожалению. Едва отпустил, и сразу же получил ножом, в ладонь: «…вверх ударил фонтан крови на несколько метров» (Там же). Куда фонтану бить, конечно, вверх. Подростки послевоенного времени. Один горячий, до лютости, увлекается, другой же подлый, ему бы оплевать, загадить, где здесь высшая стадия и высшая мера.
Этим они ограничены, вместе с миром, за пределы которого они рвутся.
Подлый ударил и убежал, горячий догонять не стал, получил второй удар, пришелся в шею. Чем дело закончилось? Рассосалось: «Ну что – судить его? Да сейчас времена пострашнее. Убивают не задумываясь» (Там же). А тогда, ведь ему повезло, мог и достать. И что, неужели этот Рыжий задумывался?
Бил, чтобы бить. Жить = бить, главное ударить первым.
Вот закон Рыжего, и его мира.
Социальный подвал, где здесь божественное, не след, хотя бы запах? В 90-е, когда «большевистское божественное» окончательно утратило влияние, не нашлось достойной замены. Ельцин, четыре года, начал запинаться, путаться в словах, быстро стал похож на позднего Брежнева, слишком быстро.

Пока речь идет о людях, должна быть некая константа.
Где она? Необратимость, мы можем сделать первый шаг, можем остановиться, даже повернуть, но вернуться назад? Нет, всякий раз мы будем вынуждены начинать сначала. Вопрос один, где выберем, как далеко зайдем (или забредем?) в выборе самого Начала? Но если необратимость сопровождает все наши дела (и действия), тогда к чему мы приходим, вернее, с чем остаемся? С банальной истиной: свет в конце туннеля. Некоторое утешение все же остается, для гордых людей: мы не являемся проводниками чьей-то воли, даже высшей воли, в этом нет необходимости. Достаточно того, что нам заданы ограничения, в их жесткой тесноте (на кухне?) мы ведем строительство самих себя, «самости».
А если ограничения рухнули? Следом за ними и опоры.
Ибо наши ограничения, ПАРТИЯ, оказались и нашими высшими опорами. Не у всех, вернее, сказать, не для всех.

5.
Молодая женщина, артистка, еще в царской России.
Ее муж – рабочий, он стал революционером. Она потянулась за ним, в Революцию. Им ли огорчаться, ведь Революция победила, они взошли на революционной волне, начался взлет, восхождение.
Удар пришелся с другой стороны.
Она потеряла дочь, «умерла от менингита». Тяжело, нестерпимая боль. Взлетать или падать? Вот-вот рухнет. Поехали на отдых, в тихий районный город, сняли комнату. Случайно она разговорилась с хозяйкой дома, открылась. И та спросила: «Хотите увидеть свою дочь?» Что может ответить на такой вопрос человек, прошедший школу Революции? Она просто слушала, как ей рассказывают о том, что нельзя видеть, нельзя слышать, можно только верить. С ней такое было, она поверила в Революцию, в ее высшую справедливость, не потому что озарило "высшее учение", ее отторгло «официальное божественное» царской России.
Что же переменилось?
Рассказывает другая дочь.
«Моя мать заново родилась. Ее там же крестили, в реке Луга» (Кивинен, с.223).

А что же ее муж? Снова рассказывает дочь.
«Лучше бы ты занялась распутством, чем вот так рушить мою карьеру» (Там же). Для коммуниста это было падением, окончательным, некое дно. Но его протесты не повлияли на поведение жены, она веровала. Отец «стал пить». Восхождение сменилось падением: «Он понял, что гражданская карьера, его дорога для него закрыта, и ничего ему больше не достичь» (Там же). На чем же остановилась его жизнь? «Незадолго до смерти, он тоже родился заново» (Там же). Как это случилось? Официальное божественное того времени – коллектив, партийная организация, идеологический контроль – ничто не смогло его поддержать, он утратил все опоры. И тогда он обратился к трансцендентным практикам, неожиданно для себя. Он заболел. К нему пришли женщины, верующие, они принесли ему еды. Когда-то он их выгнал, разве они «должны были помнить о нем». Но они помнили. И тогда вспомнил и он. Его последняя просьба: «Расскажи мне о Христе» (Там же). А что же его жена, почему она стала «писать ямбом», ради Революции?
До последних дней она помнила, не могла забыть, как однажды ей сказали:
«Покиньте парк. Он только для знатных людей» (Там же).

Мы не можем отказаться от трансцендентных практик.
Но какую из них мы выберем? Иногда бывает достаточно услышать от какого-нибудь слуги какого-нибудь графа: покиньте место нашей жизни, вам здесь не место. И молодая женщина с головой бросилась в утопию. Ей оставался единственный путь восхождения, и высшей стадией на этом пути сияла Революция. И вот эта высшая стадия достигнута, но что дальше?
Дальше новый Хозяин, новое прочтение будущего.
Он «попытался дать новое определение официальному божественному» (Там же, с.225).
И бывшая артистка увидела, должна была увидеть, что-то очень знакомое. Традиционное ценности, иерархия. Всепроникающая дисциплина, общество, завод, школа, семья. Неизбежное следствие тотального контроля над поведением – послушание и «подчинение авторитетам», вплоть до идентификации с пролетариатом и ритуальное участие в жизни партии. Значимость человека, его авторитет? – снова стала функцией места, которое он занимает. Общество снова предстало совокупностью мест, вокруг которых шла отчаянная возня, в средствах, понятно, не стеснялись.

Смерть дочери стала для нее высшей мерой.
И тогда она повторила выбор, когда-то сделанный ею в молодости – сделала первый шаг на пути к высшей стадии, сколько можно падать, нужно взлететь. Она вернулась на традиционный путь восхождения, в сущности, та же традиционная ценность, через веру, к Создателю. Она вернулась на путь, так ей казалось, где все зависит от нее самой, где она останется навсегда сама собой.
Наедине со всеми?
Напротив, наедине с собой.

Несколько заключительных слов
Человек невозможен вне трансцендентных практик.
По сути, это единственный способ выйти за пределы самого себя, выйти и вернуться к себе самому, вернуться иным. Каким другим способом можно достичь обновления, если ты в «рукавицах» всесильного государства. И все же, каковы земные способы обретения столь же земного «божественного»? Жизненные практики – мирские, потребительские – наш удел. Как в этих условиях из очень маленького человека стать большим, очень большим, гигантом, наконец, самым большим, «единственной вершиной»? Способы есть, скажем, политические практики, управленческие технологии, отрицательная селекция, но остается все тот же изначальный вопрос:
зачем это нужно, зачем человеку превращаться в гиганта?
зачем начинать путь к высшей стадии? – если он может окончиться высшей мерой? Видимо, дело не в том, что кто-то хочет стать гигантом, или хотя бы вожаком отряда. Важнее, откуда столько людей, молодых людей в том числе, желавших стать маленькими, меньше, меньше, меньше: «Его маленькая жизнь значила лишь – сколько он сможет помочь Революции» (Синявский, с.167). Что здесь, в этом стремлении?
Высшая стадия или высшая мера?
Если есть высшая стадия Революции, то уже нет никакой высшей стадии человека, не может быть. Революция решает, умирать ему или убивать. По закону маятника ему остается высшая мера. А уж кто приведет маятник в действие, дело случая. Таким случаем может оказаться и помощник коменданта, бывший студент, на какой-то забытой Богом станции со странным названием Кречетовка.

Что нужно для возникновения метафизических (для кого-то мистических) практик?
В сущности, немногое, некоторые условия, самые обычные, главное среди них, дистанция. «…для многих интеллектуалов марксистской ориентации распад Советского Союза был равнозначен гибели всемогущества божества» (Кивинен, с.12). Да, Божество, бывшее другом, дававшее надежду. Еще бы, там все по-другому, и все в лучшую сторону. Там полная занятость, там нет рекламы, зато есть чудесный и пунктуальный метрополитен. А еще там «мирное население, окруженной заботой».
Разве мы не ощущали отеческую заботу?

Со стороны избранных, еще как! – и так хотелось длить ее, эту заботу. Правда, для этого нужно было на всю оставшуюся жизнь остаться ребенком. Послушным, полностью управляемым ребенком, "из зала в зал переходя…"
Нужно взять дистанцию, временную или пространственную.
Но если дистанция взята, приходится держать. Ее преодоление несет самое страшное – гибель богов. Страшна месть старого мира. Но еще страшнее улыбка рождающегося мира, нового мира, изготовившегося сделать «двадцатимильный прыжок».

Конечно, всё, коль восемь без пяти, звонок дрожит, вокзал затих
По Линии восьмой заходит красный диск, сухой, едва живой
Бросайте нож, берите кисть
Божественный каприз
Творцу творить
Ловцу ловить
Живцу…


Литература:

1. Ашин Г. Правящая элита и общество // Свободная мысль, 1993, № 7.
2. Баглай В.Е. Система земледелия у ацтеков // Природа, 1989, № 11.
3. Елисеев. Пространство для маневра // Эксперт С-З, 2012, № 20, 21 – 27.05.
4. Кивинен М. Прогресс и хаос. – СПб.: 2002.
5. Миронов В. Россия и центризм // Свободная мысль, 1993, № 12.
6. Подыногин И. Почему бы их не казнить? // Век XX и мир, 1990, № 2.
7. Синявский А. Основы советской цивилизации. – М.: Аграф, 2001.
8. Смирницкий Ян. «Месту встречи» изменить нельзя // "Московский комсомолец РРЕ", 2009, 22 – 29. 04.
9. Смородинский Я.А. «Понять замысел Бога…» // Природа, 1989, № 7.
10. Хокинг С. Кратчайшая история времени. – СПб.: Амфора. ТИД Амфора, 2007.
11. Захер Л. Падение коммунизма. Что дальше? // Социс, 1993, № 3.