Ужас

   Дверь противно заскрипела, потянуло сыростью, сквозняком и жутким запахом, по которому я безошибочно определил, что это опять он, Дохлятина. Я попытался поплотнее завернуться в одеяло, но озноб не проходил. Приступ кашля рванул бронхи и заставил высвободить из-под одеяла руку, чтобы дотянуться до папирос.
   Спичка осветила полкомнаты: у входа темнела покачивающаяся фигура. Я торопливо прикурил и тотчас же спрятал руку назад.
   - Доходишь. – Он не спрашивал, констатировал факт.
   Я пустил в его сторону струю дыма и промолчал, потому что действительно доходил. Жрать было нечего, сырой, нетопленый дом, во все щели которого пробивались подлые сквозняки, не согревал. Свет отрезали давно, а идти в кухню за свечкой не хотелось, холодно. Но самое мерзкое, что не было ни грамма, с тех пор, как этот гад дожрал втихую остатки. Сука! Тварь! Оба же с бодуна были.
   Дохлятина, не дождавшись никакой реакции на свои слова, пришел в движение. Громыхнул кастрюлями, зашуршал бумагой. На кухне, падла, шарился. Потом чиркнула спичка, и его белое окровавленное лицо высветилось из темноты. Оказывается, свечу искал.
   Держа ее у подбородка, он смотрел своими стеклянными невидящими глазами в мою сторону, волосы его шевелились, как на ветру, а изо рта сочилась белая противная пена.
   - Не пугай, пуганый, - прохрипел я. – Чего надо?
   - Доходишь, – удовлетворенно повторил Дохлятина, смахнул пену с подбородка и медленно двинулся ко мне.
   Он сел на стул возле кровати и начал раскачиваться на нем, все еще держа горящую свечку в руке. Я смотрел на тревожно трепыхающееся пламя, пока не почувствовал, что проваливаюсь в сон…

   Проснулся, когда уже рассвело. Дохлятина лежал на полу нормальным трупом, и в руках его, сложенных на груди, виднелся оплывший огарок моей последней свечи. Я с трудом поднялся с кровати и поплелся его забрать, но, нагнувшись, почувствовал сильное головокружение, в глазах потемнело, и я опять потерял сознание.
   Сколько провалялся, не знаю. Очнулся от холода. Кости ломило, в горле ощущение, как после обработки напильником. И плюс ко всему – объятия Дохлятины, усмехающегося мне в лицо своими белыми губами. Но огарок из его закоченевших пальцев я все-таки выдрал.
   Потом добрался до кухни, дрожащими руками с трудом  растопил печку, дрова, слава богу, еще пока были, и, скрючившись в три погибели, сел греться. Колотун постепенно затих. Я похлебал кипяточку с сухарем и пошел вытаскивать Дохлятину. Выбросил его сразу за крыльцом в лопухи, все равно ночью припрется. Потом опять побрел к кровати.
   Ничего уже не хотелось, только лечь и лежать долго-долго, до самого конца.
   Печка, тем временем прогорела, комнату быстро выстудило, но я, конечно, и не подумал вставать. Лежал, кутаясь в одеяло, и покорно ждал ночи.

   Едва начало смеркаться, из прихожей опять послышался скрип двери. Я удивленно отлепил голову от подушки: что так рано сегодня? Но это был не Дохлятина.
   - Есть кто живой? – крикнул вошедший голосом Володьки Шухова и затопал по кухне.
   Я  кашлянул.
   - Эй, кто тут?
   Сомнений не было – Володька. Что же я сдохнуть-то не успел? Бежать! Куда? Тяжелый ужас навалился на меня, я оцепенел и лежал как каменный, как Дохлятина.
   - Да где тут у тебя, черт, свет включается?
   - Света нет, - просипел я  с трудом.
   - Ага, значит со своим светом надо. Щас.
   Минут через пять он вернулся с фонариком. Ширкнул по мне лучом и я обмер.
   - Ты чего, дед, без света-то? И печку не топишь.
   Я хотел было ответить, но закашлялся.
   - Прихватило что ли? Щас. Дрова-то есть? А, вот дрова. О, и лампа есть, щас я соляры припру.
   Он быстро растопил печку, выгреб из горы посуды чайник и пошел воды набрать и за топливом для лампы. По дому медленно растекалось тепло. До меня начало доходить, что пока миновало.
   - «Дед. Да я ж его на пять лет младше. Не узнал, значит. Ну и ладно. Мне один черт уже. Вот только Дохлятина в полночь припрется… Что же делать? Что!» - Паника заползала в меня неотвратимо.
   Я встал и, пошатываясь, поплелся в кухню. И только присел у печки, ввалился Володька. Весь в рюкзаке.
   - Че? Встал, дед? Где тут твоя лампа? А! Щас мы ее солярой. Коптить, правда, будет, но ничего, с пивом потянет. Да, дедок? – Он пребольно хлопнул меня по плечу, заржал и полез ковыряться в лампе.
   Вскоре кухня осветилась, и Володька осмотрелся.
   - Хреново живешь.
   - Да так…
   - Пожрать бы сварганить.
   - Вон, картошка, - я смотрел в печку.
   - У-у. Хреново живешь. Ладно, у меня есть кой-чего.
   Он вытащил из рюкзака шмат сала, пару банок кильки в томатном соусе, хлеб и полез вглубь, хитро щурясь.
   - И еще кой-чего. А, дед! Щас повеселеешь.
   Ну, конечно, водка. Бутылка, чуть зеленоватая, призывно засверкала в отблесках лампы. Я сглотнул. Хоть бы успеть до прихода этого…
   - Слушай, дедок, сюда к тебе топографы не забредали? Двое. Такие же, как я, наглые.
   - Нет, - быстро ответил я, не отрывая глаз от его рук, ловко разливающих водку по двум алюминиевым кружкам.
   - Пропали корешки. На связь две недели не выходят. Может слышал что? Может гудят где?
   - Болел я.
   - А-а, ну поехали, со знакомством. Меня Володькой кличут.
   - Э-э, Лексеич я.
   Он поднял бровь. Я и раньше в шутку называл себя Лексеичем, и сейчас какой-то черт потянул за язык. Но задумчивость, едва появившись в его глазах, тут же испарилась, и он бодро заглотил водку. Я тоже.
   - Ух. Фу!
   - Дерет?
   - Дерет, зараза.
   - Ниче, отойдешь. Ну, вспомнил?
   - Кажись, они в Покровке были, это дальше по дороге. Здесь не останавливались.
   - Что еще за Покровка?
   - Деревня раньше была. Сейчас там пусто, но дома стоят пока.
   - Неужели там гудят? Да ты жуй, жуй. Сало, вон.
   Но тут громко заскрипела дверь…

   Теперь они ходят вдвоем. Водка давно кончилась, жратва тоже. Я опять дохожу. А они сидят и терпеливо ждут. Уже скоро, скоро…

                ----------------