Обвиняется Катюша Маслова

Лев Николаевич Толстой – безусловно великий писатель. Ибо не может же не быть великим человек, на чьём величии настаивают столько людей и столько лет.  Здесь я не шучу. Да, Иисус – великий пророк, Маркс – великий публицист, а Толстой – великий писатель. 
Нисколько не ставя под сомнение факт монументального толстовского величия, я согласен был пойти дальше и признать такую его грандиозность, что заведомо непостижима для моего скромного рассудка и нищего художественного вкуса. А потому – и не тщился постигнуть, изъявлял своё почтение к классику тем, что старался держаться от его глыбин на наивозможно почтительнейшем расстоянии.
Тем не менее, трудно готовиться к поступлению на филфак и вовсе оградить Льва Николаевича от своего неизбежного, пусть и неохочего внимания.  Поэтому основные, наиболее капитальные труды графа – пришлось освоить.

Чего греха таить? Конечно, мне хотелось убить и Андрея Болконского с его «дубовыми» аллегориями, и Пьера Безухова с его «толстым смехом», и эту на всю голову больную стерву Анну Каренину, которая, попадись она мне, точно бы не отделалась банальной железнодорожной декапитацией. Но больше всех – мне хотелось грохнуть этого рефлексирующего моллюска Нехлюдова из «Воскресения». Мне казалось совершенно непостижимым, что человек его возраста, образования и социального статуса может по-прежнему всерьёз и столь муторно задаваться совершенно банальными этическими вопросами, которые нормальными, без задержек развития, парнями решаются для себя годам к четырнадцати. Зато – я начал тогда понимать некоторые причины краха Российской Империи в весьма скором времени после выхода «Воскресения». Нет, они даже не в обилии таких Нехлюдовых, которых можно считать и плодом авторской фантазии. Скорее – в доподлинно (по тиражам) известном обилии людей, которым, безо всякой необходимости подготовки к филфаку, других дел не было, как читать про таких Нехлюдовых с их моральными терзаниями и духовными «воскресениями».

Когда я читал этот роман в шестнадцать лет -  помню, все мысли мои были о способах казни для Нехлюдова, и при этом меня очень мало занимал вопрос о виновности либо невиновности Катюши Масловой в том деянии, какое послужило ей путёвкой на зону аж на четыре года.

Не желая оскорбить эрудицию и память уважаемого читателя, всё же позволю себе восстановить суть.
В номере гостиницы скончался некий купец. По первому заключению – от злоупотребления спиртным, поскольку гулял он широко и ни в чем себе не отказывал. Однако ж, прибыл его товарищ, который заявил, что при покойном обнаружено подозрительно мало денег в сравнении с ожидаемым, и настоял на открытии дела. Труп исследовали повторно и установили, что он был отравлен (чем именно – этого Толстой не уточняет, как всегда пренебрегая столь малозначительными, в сравнении с духовным подъёмом, деталями). Подозрение пало на проститутку Катюшу Маслову, развлекавшую купца в последние сутки вплоть до кончины, и коридорную прислугу (две штуки, мужеского и женского полу).

Маслова показала, что действительно опоила купца неким веществом, кое дал ей коридорный, но считала его, вещество, сонным порошком, а не ядом. Умысла убить не имела. Имела лишь умысел поскорее усыпить купца и слинять от него, ибо утомил. Денег не брала, бриллиантовый перстень ей купец сам подарил, ни в чём не виноватая.

Присяжные поверили Масловой и признали отсутствие корыстного мотива, но забыли уточнить, что и умысла на убийство у неё не было (вернее, и председатель забыл поставить такой вопрос). Вышел этакий процессуальный пердюмонокль, когда суд был вынужден дать честной и ни разу не виновной барышне «квадратик» по заведомо абсурдному вердикту, где отрицался её корыстный мотив, но просто забыли устранить умысел на убийство. А если б не забыли – то и вовсе она бы чистой вышла.  Аллилуйя!
 
И вот это мне показалось странным даже в юности, когда, собственно, читал роман в первый раз.

Конечно, в ту пору я имел ещё слишком скудный криминальный и криминалистический опыт, чтобы судить о подобных делах, да к тому ж – по весьма куцым и фрагментарным перепевкам судебного следствия в творении великого писателя, озабоченного всё больше нравственными исканиями своего дегенерата-героя. Но всё же подумалось, что даже если Катюша Маслова, работая проституткой, действительно дала своему клиенту яд, чистосердечно полагая вещество сонным порошком, а клиент возьми да и помре, - это уже очень интересно. Неосторожное убийство – в чистом виде и по самой, самой крайней мере. Причём, не того рода неосторожное убийство, как если гнать по дороге машину, отвлечься и нечаянно кого-то сбить, - а куда более тяжкого. Ибо, если ты намеренно чего-то подсыпаешь человеку в пойло, против его воли и без его ведома, то некоторое противозаконное посягательство на его организм ты уже совершаешь по определению, а вся ответственность за безобидность твоего снадобья – лежит целиком на тебе. Отмазки того рода, что тебя саму обманули, не то подсунули – не канают. Думать надо, что и у кого брать. Проверять надо.

Тогда я не знал уголовного законодательства Российской Империи, но сейчас, имея с ним некоторое знакомство, однозначно заявлю: даже если принять за чистую правду показания Масловой, что будто бы она дала своему купцу яд, считая его сонным порошком, - вменять следовало ст. 1929, которая гласит:
«Кто, зная и предвидя, что от предпринимаемого им действия другое лицо или несколько лиц должны подвергнуться опасности, не смотря на то, и хотя без прямого умысла учинить убийство, лишит кого-либо жизни, тот (оговорка о возможных смягчающих и отягчающих обстоятельствах) подвергается за сие:
Лишению всех прав состояния и ссылке в каторжную работу в крепостях на время от восьми до двенадцати лет».

Почему я уверен, что именно ст. 1929 (фактически, убийство с косвенным умыслом) здесь вытанцовывается, а не ст. 1937, собственно неосторожное убийство, каравшееся заключением в тюрьму от трёх до шести месяцев? Да потому, что теперь уж достаточно искушён, чтобы понимать: нет таких «сонных порошков», которые были бы гарантированно безвредны для жизни и здоровья человека, ухлеставшего чёрт знает сколько алкоголя за последние сутки непрерывного бухалова. И тем более это должна понимать вполне закоренелая, опытная, тёртая двадцатисемилетняя проститутка, которая просто не может не иметь знаний о смертельной опасности применения любых снотворных в сочетании с большими количествами спиртного.

Да и потом, ну а какие тогда были снотворные? Ни клофелина, ни димедрола, ни реланиума, ни «-зипамов» всех многочисленных и прочих транков, изобретённых в двадцатом веке после (и вследствие) запрета на опиаты, - их не было. А те снотворные, что были, - собственно, все на маковой, опийной основе. И прекрасно было известно, что в сочетании с алкоголем реакция организма может быть непредсказуема, а если переборщить – то легко может выйти передоз с остановкой дыхания и, далее, всей жизнедеятельности.

Тогда ведь ещё не было этой идиотской борьбы с наркоманией, и потому не было наркомании как серьёзной социальной проблемы, и опий-морфин продавались в любой аптеке по «пять рублей ведро», и кто испытывал неодолимую (но в целом правильную) потребность избавить человечество от своего генотипа -  легко мог приобщиться к чарующему миру опиатов.  Среди клиентов борделей – разумеется, встречались такие персонажи (как и среди проституток). Поэтому о свойствах сонных порошков – Катюша Маслова должна была знать очень много.

Но вот предположим, что она не при себе имела снотворное, а действительно разжилась им у коридорного мужичка, как заявляла. И это оказалось не снотворное на опийной основе, а некий яд. Вот тут – самое интересное получается.

Значит, ей нужно было лишь опоить купца, усыпить его и слинять. Соответственно, она дождалась, пока тот уснёт, убедилась в том, что он спит крепко, и слиняла. Но – какой яд-то так работает, что можно чистосердечно принять его действие за здоровый крепкий сон, находясь рядом с отравленным вплоть до его отключки и не замечая, что с ним чего-то сильно не в порядке? Вот из тогда известных? Стрихнин? Да там задолго до отключки судороги такие идут, что мебель в соседних номерах ходуном. Цианид? Да вот отравите кого-нибудь цианидом в присутствии неосведомлённых свидетелей – и попробуйте их убедить, что он просто утомился и уснул!

Повторю, Толстой, конечно, не пишет, какой именно яд был обнаружен в теле убитого купца, но я могу просто сказать: ЛЮБОЙ из тогда известных летальных ядов выдал бы свои симптомы в глазах наблюдателя, который хотел просто усыпить и ждёт, пока жертва отрубится. И если эта Катюша утверждает, мол, мне под видом сонного порошка яд впарили – резонный вопрос: «Ну и как ты могла не понять-то, что клиент не засыпает, а кони двигает? А если поняла – то что же просто так ушла-то от него, бросив подыхать?»

Исключение, где смертельной симптоматики не видно раньше «сонливой» - это снотворные. При передозе коих человек действительно сначала засыпает, а потом тихо умирает во сне.

Поэтому, любые утверждения Катюши Масловой о том, что под видом снотворного ей дали яд, - они смешны. Если это действительно был яд, не имеющий снотворного действия, - так она не могла не заметить, что человек вместо погружения в объятия Морфея как-то начал корчиться или за горло хвататься или за сердце.

Нет, ей дали снотворное (если вообще давали, а не своё использовала). На опийной основе (поскольку других тогда, считай, не было). Там в тексте говорится, что это был порошок белого цвета? Какой именно?

Ну, вряд ли диацетилморфин. Да, он был уже синтезирован в Англии к тому времени, но – истинную популярность обрёл лишь в 1898-м году, когда Байер запустил это вещество в широкий оборот как средство от кашля у детей и лекарство от морфиновой зависимости, само по себе не создающее какой-либо зависимости. Вернее, Истинную(!) популярность это вещество обрело тогда, когда с ним стали рьяно бороться, осознав всё же, что героин (байеровская торговая марка диацетилморфина), будучи мощнейшим анальгетиком, как ни удивительно, даёт всё же некоторую зависимость.   

Скорее – там было что-то вроде гидрохлорида морфина, который тоже имеет форму белого порошка и был прекрасно известен в России на то время. Но можно допустить, что Катюша промахнулась с дозировкой, перезаложившись на очень крупные габариты купца. И это – самое выгодное для неё допущение, что под видом сонного порошка ей дали сонный порошок (какой-то опиат), а она, по преступной самонадеянности, возомнив себя доктором, подсыпала его слишком много, таким образом убив купца ненамеренно и вплоть до самого расставания с ним пребывая в уверенности, что он просто уснул. 

В любом ином случае, при любом ином яде – речь уже должна идти об умышленном убийстве, даже если Катюша изначально не знала, что это яд. Но вот когда он подействовал – она уже не могла не знать. И если бросила отравленного ею человека в такой момент, вместо того, чтобы позвать на помощь, - это даже не оставление в опасности. Это убийство. Это как ненароком сбить пешехода на пустынной трассе, убедиться, что его раны опасны, и намеренно бросить его истекать кровью, чтобы он умер и никому не сообщил твой номер.   

И если даже принять версию о неумышленном и нераспознанном отравлении – это всё равно достаточно тяжкое преступление. Помнится, тогда, в юности, я подумал, что будь я сутенёром и отколи какая-то из моих девочек такой фортель, – я бы не то что в тюрьму её упёк, я б её живьём закопал! Хорошенькое дело! Ей дали выгодного клиента, поручили его развлекать, что и составляет сущность её престижной и высокооплачиваемой работы, а она, извольте видеть, решила его усыпить, чтоб не докучал. Да так, что он ласты склеил. И это не какая-нибудь сволочь продувная, это – солидный чел, купец второй гильдии, не хрен собачий. Ну и как теперь честной братве в глаза смотреть? И какая репутация будет теперь у заведения, когда его сотрудницы травят насмерть клиентов только для того, чтоб отлынить от работы? Да порвать эту сучку, опозорившую гордое звание гетеры и подставившую многих людей! Так нет, ей дали всего «квадратик», а она ещё недовольна «суровостью» приговора. Она ещё не понимает, за что, овца тупая!

«В таком состоянии она услыхала  неожиданный  ею приговор. В первую минуту она  подумала,  что  ослышалась,  не  могла  сразу поверить тому, что слышала, не могла соединить себя с  понятием  каторжанки. Но, увидав спокойные, деловые лица судей, присяжных, принявших это  известие как нечто вполне естественное, она возмутилась и закричала на всю залу,  что она не виновата. Но, увидав то, что и крик ее был  принят  также  как  нечто естественное, ожидаемое и не могущее изменить дела, она заплакала, чувствуя, что надо покориться той жестокой и удивившей  ее  несправедливости,  которая была произведена над ней».

Жестокая несправедливость над нею произведена была? А это ничего, что мужик по её милости загнулся? Об этом – вообще уже никаких мыслей? Только – о себе любимой, да об участи своей «горькой»? 

Вот говорят, будто нынче люди стали чёрствые, эгоистичные, нравственно ущербные. А раньше, де, всё по-другому было. Однако ж, прошу заметить: когда пару лет назад одна беспечная автолюбительница размотала по асфальту постового и отстучала эсэмэску своему хахалю «Зая, я убила мента, что делать?» - возмущение её циничностью и злонравием на весь Рунет стояло. Хотя барышня всего лишь обрисовала ситуацию и очевидно понимала, что накосячила. Но эта Катюша – она, кажется, вообще не понимает, что чего-то плохое сделала. Она искренне недоумевает, за что её судят и на каторгу отправляют. И ей – в целом все сочувствуют, жалеют, как падшую женщину, жертву трудной судьбы. Равно как и Роде Раскольникову – тоже все сочувствуют. Во всяком случае, авторы в обоих случаях изображают такую видимость и будто бы обязанность общества сочувствовать конченым ублюдкам.

За это я и люблю «толстоевщину», несмотря на всё её неудобоваримое занудство. За прояснение картины того, как Россия сходила с ума и покончила политическую свою жизнь самоубийством. Ибо, когда общество начинает сочувствовать всяким моральным уродам да выдумывать свою вину перед ними, – неудивительно, что через пару-тройку десятилетий такие уроды, приободрившись, берут в обществе власть. Да так, что мало уже никому не кажется.

При этом, прошу понять правильно. Я – ничего не имею против проституток как таковых. По роду деятельности мне доводилось встречать их десятки (они много слышат, много знают), и в большинстве своём то были вполне приличные, здравые барышни. Они честно зарабатывают деньги тем способом, какой находят для себя оптимальным, не причиняя при этом никому вреда и, напротив, даря людям радость. Во всяком случае, проститутки, в отличие от некоторых, не образуют профсоюзов и не устраивают забастовки для вымогательства чужих денег по беспределу. Таким образом, можно утверждать, что среди проституток – меньше всего ****ей.

К отравительницам моё отношение более сложное, но и среди них я знавал весьма достойных и милых тёток. В этом мире бывают разные игры, разные обстоятельства, и весь вопрос в том, кого и за что травят. Бывает, и убийство приходится одобрить (но не оправдать с точки зрения уголовного закона, конечно).

Однако ж, проститутка, по дурости травящая клиента только затем, чтобы профилонить свою работу, и после того искренне считающая себя ни в чём не виноватой, и возмущённая тем, что ей хоть какое-то наказание за это назначают, - это далеко за пределами моей более чем толерантной симпатии к человечеству. Каждому своё, конечно, но у меня подобная тупая психопатка может вызывать  лишь гадливость.

На том, пожалуй, и довольно про морально-нравственный облик Катюши Масловой, как его пытается изобразить Толстой, то есть – облик отравительницы «невинной» и неосведомлённой, ничего худого не замышлявшей. Даже если принять это за правду, всё равно получается сказочная дрянь, которой место если не на каторге, то в психушке. И я бы не стал тратить время не то что на её спасение, но и на исследование её глубокого внутреннего мира. Охота была в дерьме таком копаться!

Но не так давно мне довелось, уж неважно по какому поводу, перечитать пусть не всё «Воскресение» (вторично я б такой пытки не пережил), но сцену суда. И я задумался над вопросом: а откуда, собственно, выводится невиновность Масловой в умышленном убийстве и хищении ценностей у купца?

Нет, понятно, что присяжные клюнули на её девичью красу да невинные зарёванные глазки.  Суд присяжных – это, конечно, всегда комедия, когда двенадцать лохов собираются вместе, травят отвязные байки, изображают из себя великих знатоков жизни, а потом всё равно решают дело исключительно по своему инстинктивному благорасположению к обвиняемым (а среди самых отмороженных криминальных тварей порой такие очаровашки попадаются).

Суд присяжных – конечно, профанация, но необходимая по многим причинам, главная из которых: если циничным умникам-демагогам не позволять стричь купоны на разглагольствованиях перед дюжиной лохов, они попрутся в политику и перебаламутят сотни тысяч, и разнесут государство вдребезги. Приходится выбирать меньшее зло. В конце концов, самый отъявленный головорез, избежав каторги, не погубит и близко столько душ, сколько мог бы уконтропупить его адвокат, лиши его возможности зарабатывать своим краснобайством и вынуди его обратить свои лукавые таланты на политическую борьбу за власть.

Однако ж, для профессиональных следователей и судей, по-моему, в деле Масловой всё должно быть более-менее ясно даже по такому убогому и предвзятому освещению,  какое даётся в романе.

Честно, я не знаю, какое реальное уголовное дело легло в основу сюжета. Доводилось слышать, что некую подобную историю неправедного осуждения девицы графу поведал Кони. А это – великий русский юрист, знаменитый прежде всего тем, что суд под его председательством оправдал Веру Засулич. Думается, в изложении сего гуманиста – и Чикатило предстал бы  невинной жертвой обстоятельств. Но я и не знаю, что именно рассказывал Кони Толстому. Быть может, не детали собственно дела, а лишь описал некий процессуальный курьёз, когда присяжным не поставили главного вопроса, а они не удосужились обратить на это внимания.

И что бы ни поведал Толстому Кони, видно, что граф сам читал какие-то судебные материалы по более или менее схожим делам, может, и присутствовал на заседаниях, нахватался терминологии, составил представление о стиле процессуальных документов и порядке судебного следствия.   

Весьма вероятно, что вымышленная история Кати Масловой представляет собой компиляцию различных реальных дел, откуда подобрались различные детали, но поскольку Толстой выдаёт это дело за единое, где якобы невиновность его героини должна быть очевидна, мы и будем рассматривать изложенные в романе немногочисленные факты как реальные обстоятельства одного преступления.

Они же – весьма любопытны.
Итак, Маслова отрицает умысел на отравление купца, отрицает хищение у него денег, но не отрицает, что заполучила от него бриллиантовый перстень, который на следующий день продала хозяйке своего борделя.

Цена перстня нигде не указывается. Только лишь – сказано, что он очень крупного размера, как и сам купец, как и его пальцы. Из этого можно заключить, что перстень сделан на заказ, и вряд ли бы весьма состоятельный господин, владевший многими тысячами и спускавший их с лёгкостью в столичных кутежах с бухлом и девочками, стал бы себе заказывать и носить на пальце какую-то дутую дешёвку.

 У крупных бизнесменов ведь как? Либо нарочитая скромность во внешних атрибутах, либо – нарочитая дороговизна. Либо электронные часики за двадцать баксов, как было у Ходорковского и Билла Гейтса, либо – родные швейцарские за десятки тысяч. Но вешать на себя какую-то претенциозную хрень, только изображающую шик, притом очевидно фуфельную в глазах людей знающих, – это просто несолидно для делового человека (если он реально деловой человек, а не клоун или аферист). Сейчас это понимают – и сто лет назад понимали.

Поэтому, с большой долей вероятности можно предположить, что перстень сам по себе стоил изрядных денег. Пусть не «целое состояние», но какую-то приемлемую, по меркам обладателя, сумму, в целом сравнимую с теми 3800 рублями серебром, которые купец, по свидетельству своего товарища незадолго до того снял из банка.

Некоторый намёк на цену перстня даёт фраза из обвинительного заключения о хищении ценностей на общую сумму 2500 рублей. При этом, сказано, что коридорная, как бы подельница Масловой, на следующий день после гибели купца положила на свой счёт в банке 1800 рублей (что, конечно, не может быть совпадением), а значит, можно предположить, что эта сумма, 2500, выходит из вклада совокупно с перстнем, который, таким образом, оценивается в 700 рублей. Но поскольку в изложении Толстого всё это крайне невнятно, можно предположить и другое: следствие восстановило расходы купца и пришло к выводу, что от изначальных 3800 у него должно было оставаться не менее 2800, из которых 300 были обнаружены при нём в номере после смерти, а значит, похищено 2500, а перстень – это сверху.

В любом случае, несколько сотен рублей – да стоил этот перстенёк. И вот как Маслова объясняет его происхождение у себя. Мол, купец, когда вернулся с нею из борделя в номер, был очень пьян, хамил, ударил её по голове, сломал гребень, и она, обидевшись, собралась уйти. Тогда купец, чтобы её умилостивить, извинился и подарил ей перстень со своего пальца.

Что ж, в затрещину от пьяного купца – поверить можно. И что он, опамятовавшись, предложил какую-то компенсацию, - тоже поверить можно. Однако ж, странно, что в качестве такой компенсации он выбрал именно этот перстень, который так хорошо подходил для его «огуречных» пальцев, а Масловой – разве лишь в качестве браслета сгодится. Не проще ли было денег ей доплатить, когда у купца их – вагон?

Но, будем считать, у богатых (и вдрызг пьяных) курганских купцов свои причуды, а потому сорвал с пальца гайку, в припадке покаяния, и – носи, Катюша, на здоровье.

  Тут странно, однако, другое. Катя – проститутка, конечно, высокого класса, не вокзальная какая-нибудь шмара, работает в приличном заведении, обслуживает солидных клиентов. Но всё же – ей каждый день, что ли, гайки с брюликами дарят, ценою в сотни рублей? Когда так – это ж сколько у неё капитала-то скопиться должно было, к двадцати-то семи годам? И что ж она не завяжет-то с проституцией, когда, якобы, ей так противны и страшны эти пьяные купчики? Спору нет, проституция – не худший промысел для честной девицы, только вступающей во взрослую жизнь и желающей по-лёгкому срубить деньжат, а не горбатиться на ткацкой фабрике или за копейки учить грамоте малолетних дебилов в земской школе. Но профессия сия имеет свои риски и издержки, зачастую неприятные. В неё идут, конечно, не от безвыходности, как поют всякого рода сказочники, а – ради быстрого обогащения. И коли удастся мал-мало заработать – соскакивают. Но регулярно получать бриллиантовые перстни и продолжать спать с малознакомыми пьяными-вздорными мужиками – это то ли мазохизм, то ли  клиническая нимфомания.

Или всё-таки не каждый день Катюше Масловой дарили перстни с брюликами ценою в сотни рублей, а приходилось ей обычно довольствоваться гонораром в дай бог пару красненьких (что тоже, конечно, офигенно круто по сравнению с заработком ткачихи или горничной)?

Но тогда получается, что купеческий подарок – был исключительной удачей в её практике. И что ж она делает, получив его? А она – по-прежнему тяготится обществом своего благодетеля и мечтает от него слинять (ну да, ну да, это вот первый такой пьяный купчик в её карьере, и она не в силах снести его общество). Для каковой цели, по собственному признанию, разживается у коридорного сонным порошком, опаивает клиента и бежит от него.

Знаете, можно предположить, что проститутки очень сильно изменились за последние сто лет и как-то радикально поумнели, но в чём могу уверить: ни одна из моих знакомых профессионалок не поступила бы столь идиотски.
Когда девочка получает неожиданно дорогой подарок, многократно превосходящий её гонорар, у неё одна забота: чтобы клиент был всем доволен, чтобы не осерчал на неё и не вздумал наутро отрицать факт подарка. Чтобы не вздумал обвинить в воровстве.

А это – и не по злому умыслу случиться может. Был вчера бухой в зюзю, нихрена не помнит. Проснулся: гайки нет, девки нет. Ну, всё понятно. Когда он знает, где девка работает, – идёт разбираться в заведение. И попробуй докажи, что не свистнула, что он сам подарил!  Поэтому для них очень важно в момент пробуждения рядом с ним оказаться и «легализовать» подарок. Не создать видимости, будто обокрала и сбежала.

Маслова, между тем, именно такую видимость, по её словам, и создавала. Что очень плохо могло бы для неё обернуться на следующий день, когда б этот купец, ничего не помнящий, пошёл бы качать права в бордель. И не будучи полной дурой – она не могла об этом не думать. В её интересах было – оставаться с этим купцом неотлучно, а не бежать от него и не сбрасывать своей бордельерше перстенёк, на который у неё покамест весьма сомнительные права. И она должна была это учитывать, должна была остерегаться. За исключением одного случая: если она точно знала, что наутро купец не заморочится пропажей перстня и не пойдёт в бордель качать права. Потому что – уже вообще никуда не пойдёт.

Другой интересный момент.
В обвинительном заключении указывается, что яд был добавлен в рюмку коньяка. И, очевидно, так следует из заключения экспертизы. Маслова же показала, что сыпанула сонный порошок в бокал с шампанским. Остатки коего потом распила в соседнем номере с коридорным.

Такое расхождение можно было бы счесть малосущественным (ну, запамятовала девица, куда именно сыпала снадобье), но тут занятно вот что. Если предположить, что смерть купца наступила от передозировки морфина, а не от другого какого-то яда, который ей якобы выдал коридорный под видом снотворного, то морфин (и близкие к нему соединения) – очень плохо растворяется в воде. Поэтому, собственно, торчки греют раствор в чайной ложке над зажигалкой перед тем, как заправить баян.

А вот в спирте – морфин растворяется раз так в двадцать лучше. Соответственно, чем выше содержание спирта в напитке – тем большую дозу морфина можно там растворить. То же касается и температуры пойла.

Маслова – она, конечно, не заканчивала химические курсы. Но она очевидно имеет некоторый опыт использования опиатов для усыпления клиентов (а может, и не только усыпления – там бы копнуть поглубже стоило, на месте следствия). И знает, что в ледяное и слабоалкогольное шампанское – смертельную дозу не засунешь. А вот в тёплый и крепкий коньяк – запросто. Оно ж – и прочувствовать примесь сложнее в крепком напитке с собственным сильным вкусом.

Поэтому, намереваясь именно прикончить купца, а не усыпить, она сыпанула ему конскую дозу морфина именно в коньяк. Надеясь, что если даже будет вскрытие и даже если определят наличие морфина – неясна будет дозировка и неясно будет, во что именно его добавили. И упорно держится версии, что сыпала она порошок в шампанское, а не в коньяк. То есть, что доза была заведомо не смертельная.

Но, чувствуется, экспертизу останков купца провели грамотно и доподлинно установили и дозировку, и «транспортный» напиток. Не будь присяжные такими баранами – ей бы точно не отвертеться от обвинения в умышленном убийстве. 

Впрочем, к чести присяжных сказать, один полковник там высказал мнение, что и малая доза опия может быть опасна. Но его тут же забили байками из жизни знакомых нариков, как они, привыкнув, чуть ли не вёдрами опий потребляют.

Ну да, конечно! У привычного торчка, когда подавлено собственное производство эндорфинов, - доза бывает огромная. Такая, что убьёт наповал свежего человека, у которого и собственных эндорфинов дофига, а такой приток «импорта» - пришибёт наглухо дыхательный центр.

Тут надо сказать, симптомы передоза опиатами – при поверхностном осмотре весьма схожи со внезапной остановкой сердца. Если особо не вглядываться – тот же цианоз (синюшность) кожных покровов, а установить причину гипоксемии (то ли нарушение работы сердца, то ли недостаточное обогащение крови кислородом при параличе дыхания) – это надо колдовать особо. Понятное дело, тот полицейский врач, проводивший первичный осмотр трупа, в детали вдаваться не встал. Пил покойный, как бочка? Ну, известное дело: сердечко не сдюжило. Зачем какие-то другие причины искать, да анализы всякие мудрёные проводить?

И вот только когда товарищ купца настоял на дотошном, а не халтурном, следствии, да когда тело эксгумировали и всячески препарировали, - стало ясно: было отравление. И именно опиатами. На это косвенно указывает обсуждение дела присяжными в совещательной комнате, как бы куцо сие ни воспроизводилось у Толстого.  Там – никакие другие яды не поминаются даже. Там – обсуждаются смертельные и несмертельные дозы опия. А значит, можно заключить, никаких других ядов и не было обнаружено в теле купца. Просто – очень высокая доза морфина.

Маслова утверждает, что сонный порошок ей дал коридорный. Что ж, может, и дал. Девчонка попросила, мол, помоги усыпить буйного клиента, - он и дал. Но это был именно сонный порошок, опиат, а не мышьяк, не стрихнин, не цианид. Во всяком случае, мы не видим никаких свидетельств обратного.

А вот дозу своему купцу – определила именно Маслова. И дозу отсыпала – смертельную. О чём прекрасно знала, подмешивая снадобье в коньяк, а не в шампанское.

Шампанское же – она выпила с коридорным в соседнем номере, уйдя от купца.
Вот представим ситуацию. Допустим, эта двадцатисемилетняя профессионалка – по-прежнему та ранимая и нежная девчонка, которую когда-то соблазнил Нехлюдов. И её воротит от вида всяких пьяных купчиков, которые то приласкают, то затрещину отвесят. Это ничего, что он ей подарил перстень цены немалой, - всё равно слишком противно его общество. Бежать от него, стремглав, роняя останки разбитого гребня.

С этой целью – она опоила купца, дождалась, пока он уснул, и вышмыгнула вон. Но – что ж она задерживается-то в этой мерзкой гостинице, рядом с этим мерзким купцом? Что ж она шампанское-то пьёт с коридорным, рискуя тем, что купец вдруг очнётся да снова её потребует? И подходящее ли настроение, чтобы шампанское пить?

Подходящее. Ибо она знает, что купец – не проснётся. И пьёт она – за дело слаженное, за фарт свой воровской. А заодно, возможно, её цель – задержать при себе этого коридорного, чтоб он не вошёл как-нибудь к купцу в номер до времени, заслышав его хрипы и стоны, чтоб не обратил внимание на прогрессирующую «баклажанистость» клиента, чтоб не вызвал медиков, чтоб не откачали.

И вот это – правдоподобно. А версия о несчастной обиженной (перстнем бриллиантовым) девочке, которая так стремилась вырваться от своего буйного купца, что зависла в соседнем номере, распивая шампанское с коридорным, - она, мягко говоря, не очень правдоподобная.

Сложно, конечно, сказать, у кого какой умысел был в этой троице подсудимых. Вернее, сложно говорить, насколько двое других, коридорная и коридорный, были в курсе умысла Масловой на убийство купца. Безусловно, они были в доле. Просто так – ну конечно, не образуется 1800 рублей серебром на счету у коридорной тётки, да ещё и в день после убийства состоятельного клиента.  Объяснение «А мы вот копили двенадцать лет по копеечке, да вздумали в банк положить» - оно смехотворное, безусловно. Ясно, что это деньги именно купца убитого и ограбленного, часть их.

И можно предположить, что все трое изначально планировали убийство. Хотя для коридорной прислуги – это немножко странно. Зачем им убивать-то купца, когда можно было просто войти в его номер да забрать бабки, потом свалив на Маслову, которая приезжала в гостиницу с ключом по купеческому поручению, за мелочью на винишко?

А если уж они решили твёрдо убить купца да свалить всё на Маслову – зачем этому коридорному нужно было давать первые свои показания о том, как он снабдил Катюшу сонным порошком по её просьбе? Ведь могли бы встать в глухую оборону, мол, знать ничего не знаем, никаких порошков мы ей не давали, сама она отравила и деньги взяла. И могли бы сговориться об этом.

Но что видится более правдоподобным, затея с умерщвлением и ограблением купца – принадлежала исключительно Масловой. И поначалу она не собиралась ни с кем делиться, ей не нужны были сообщники. Но коридорные, когда купец был найден мёртвым, прикинули лингам к шнобелю, сложили два и два, и поняли, что это было именно убийство. И выдвинули Катюше предложение: либо ты делишься, либо – мы обращаем внимание полиции на некоторые подозрительные обстоятельства. А по-хорошему разойдёмся – так никто ничего и не заподозрит. Зароют, отпоют – и финита.

И до того эти простаки, коридорные обоего пола, были уверены в «шито-крытости» всего дела, что положили деньги в банк, а не свалили с таким кушем куда-нибудь в деревню (замечу, кстати, что они могли бы это сделать, просто обокрав клиента, и им легко было затеряться, а вот Масловой, имеющей легальный жёлтый билет, состоящей на учёте полиции, имеющей описание, а то и дагерротип, - это было гораздо сложнее). Но чего они не могли предвидеть – что нарисуется приятель купца и настоит на проведении нормального, полноценного следствия.

Когда это произошло – конечно, вся троица стала давать друг на друга очень противоречивые показания, весьма путающие следствие (ох уж эта интеллигентность царских сатрапов… я бы расколол всю троицу за пятнадцать минут, безо всякого насилия, и они бы выложили всю правду, как есть!). Но некоторые факты остаются непреложными и неопровержимыми.

Порошок – подсыпала Маслова. Порошок, как она думала, сонный. А после того, как купец уснул, она его покинула и пошла пить шампанское с коридорным в соседний номер. О возможных опасностях сочетания снотворного с алкоголем – она не могла не знать. И вот пусть сама она не желала больше видеть этого купца, - но должна была бы предпринять меры к тому, чтобы клиент ласты не склеил. Чтоб это вовремя пресечь могли, если что.

«Слушай, Симон, я его усыпила – но ты проверял бы его, время от времени. Ну как заплохеет?»

Это было сделано? Нет. Даже в её показаниях – ничего подобного. И обвинитель интересовался, о чём именно они беседовали с коридорным, когда пили шампанское в соседнем номере, но Толстой объявил все его вопросы глупыми и излишними.

Объявил, что обвинитель и сам был глуп, а потому ничего путного спросить не мог.
Ну, затребовал прочтения акта экспертизы по трупу – да кому это интересно-то, в расследовании уголовного дела? Занудство одно сплошное! Да разве и так не ясно, что Катюша – святая, а Нехлюдов – сподвижник её? Какое к этому могут иметь отношение медицинские какие-то там факты?

Ну, поинтересовался, не было ли каких-то особенных отношений между Масловой и коридорным Симоном, которые могли бы привести к сговору между ними или хотя бы выгораживанию, - тоже пустое. Это ничего, что Симон самым лакомым гостям именно Маслову всегда вызывал – совершенно несущественная деталь.

Ну и этот вопрос, о чём вы с Симоном беседовали в соседнем номере, когда купчина хрипом исходил да синел, задыхаясь, - это уж совершенно праздный и левый вопрос. Только полный дурак, верно, мог задать его.

Ей-богу, перечитав этот фрагмент «Воскресения», я готов даже изменить своё отношение ко Льву Толстому.

С одной стороны, я могу допустить, что ко времени написания романа он впал уже в такой маразм, что просто нихрена не понял в материалах тех реальных уголовных дел, какие читал, и транслировал это маразматическое восприятие в свою книгу.

С другой же стороны, я могу допустить, что Лев Толстой был очень тонким «троллем», который попросту глумился над простодушием и «ведомостью» своей аудитории, заставляя её сочувствовать хрен знает кому и на самых вздорных основаниях.

Да, мне было бы даже приятно думать, что Лев Толстой - не такой унылый маразматик, каким его нам представляла школьная традиция. Что он свои мыльные оперы – сочинял всё же с неким злокаверзным умыслом, и потешаясь над теми, кто принимает их за чистую монету. То же оправдание, что имеют для себя и многие сценаристы нынешних мелодраматических сериалов.

Но вот стоило ли писать СТОЛЬКО, лишь ради глума и стёба? Всё же, это мания, психически нездоровая какая-то фигня…