Газон засеян

           Бог доволен.
           В.М.

           Казалось, все идет как всегда:
           Вышел я утром из дома, а у подъезда на лавке сидят хорошо похмеленные алкоголики с разбитыми рожами – спорили о Фете. Один утверждал, что поэта звали Михаилом, а другой настаивал – Афанасием. Миром договориться не сумели, подрались. Спросили у меня, я подтвердил – Афанасий. Тот, что был за Михаила, как-то сник, а который за Афанасия, со словами: «Ну, что, сука, что я говорил?!», с чистой совестью врезал оппоненту промеж рогов. Потом добавил: «Скажи спасибо Олегу, а то бы вообще убил».

           Или
           Саня Коршунов себя называл баптистом, баб, говорил, люблю. Было это в девяносто пятом, а год назад встретил его, идет – рожа одухотворенная, в глазах  благостная тоска, на дне плещется одержимость, иногда посверкивает.
           -- Опа, – говорю – никак реально затянуло?
           Молчит.
           -- Баптист?
           -- Ты в Иисуса веришь? – отвечает вопросом.
           -- Еще бы.
           -- Приходи на собрание – и бумажку сует.
           Прочитал – адвентист седьмого дня.

           А
           Васек рассказывает: «На обед ели: на первое – грибной суп, на второе – кашу гречневую с маслом и ржаным хлебом, на третье – компот, а на сладкое – няшки и пундики».
           У меня на няшках с пундиками слюна оторвалась и упала. 
           -- А это чего? – спрашиваю.
           -- В смысле, грибной суп? – уточнил Васек.
 
           И
           Толик, неосознанно модулируя голосом самые пафосные места, ища полного доверия и понимания: «Отец по командировкам работает на Камазе, – в воскресенье уехал, в пятницу приехал. Мать всю неделю дома одна, звоню – плачет. Чего случилось, говорю, мама, что ты плачешь? От скуки, отвечает. Представляешь? Приходит с работы в шесть вечера и что? Сидит дома одна, ревет. Ходит по квартире – три комнаты, и ревет. Понимаешь?».

           Потому что,
           Десять часов вечера, возвращаюсь домой.
           В троллейбус заскакивает голый мужик, водила сначала машину трогает, а потом (увидев голого в зеркало) тормозит и все летят вперед. Мужик, одной рукой прикрывая причинное место, а другой, цепляясь за поручень, возмущенно сообщает публике:
           -- Я же не пьяный?!
           Публика в ауте.
           Кондукторша набирает воздуха и открывает рот, но тетка, стоящая рядом, ее опережает:
           -- Да ладно, я его знаю, он на следующей остановке живет.

           Мы же
           На работе тонем в грязи, утром взял щетку, подмел, в обед спрашиваю у заведующей:
           -- А где уборщица? Что-то я давно ее не видел?
           -- Как где, – удивилась заведующая – в Греции.
           Потом, глядя в мои вытаращенные глаза:
           -- Отдыхает в отпуске.

           Но на самом деле,
           Боль оказалась сильнее, чем можно было представить. Каждый день жизни становился лишним. Раздражало все: необходимость чистить зубы, есть, передвигаться, собственное дыхание (отчего не прекратилось?), выделение слюны, мочеиспускание. Сама возможность протянуть руку и купить у кондуктора билет на одну поездку, бесила своей реальностью. Хотелось, чтобы мир рухнул. Заорать и начать биться головой о стену ближайшего здания? Как к месту – областная прокуратура. Заорал, начал. Ни одна ****ь не выглянула.
           Надо жить дальше.