Как в кино. Стихи в прозе

Жил старик со своею старухой
У самого синего моря;
Они жили в ветхой землянке
Ровно тридцать лет и три года.
(А вокруг - 300 миль - ни души).

Старик ловил неводом рыбу,
Старуха пряла свою пряжу.
В перерывах - считала морщины
И мотала холстину - на смерть.

Раз он в море закинул невод, —
Пришел невод с одною тиной.
Он в другой раз закинул невод,
Пришел невод с травою морской.

В третий раз закинул он невод!
Возмутилась пучина морская:
На халяву-то так каждый может!
Хочешь рыбы – иди, заплати.

Огорчился старик, заметался.
Возвратился домой:
- Эй, старуха!
А ответом ему - тишина.

И в четвертый раз кинул он невод:
- На-ка выкуси, черное море!
Не уйду без улова, хоть тресни!
У меня истеричка-жена.

И вытащил...тело старухи.


Так всегда бывает, когда чего-то очень сильно ждешь.
На ожидание "чего-то" - ни объяснить, ни сформулировать - уходят дни, месяцы, годы.
Тратятся силы и нервы.
И...
Оно приходит.
Стыдливо шаркает ножкой.
Треплет тебя по щеке.
Хвалит носки твоих туфель.
Кряхтит.
Зевает.
Ищет спасительное пятно на стене,
Чтобы не встречаться с тобою глазами.
Что-то бубнит себе под нос.
Смотрит на часы.
Жалуется на погоду.
И когда струны твоей души уже натягиваются до предела,
Так,
Что слышен характерный треск!..
Оно - вдруг! - вспоминает,
Что забыло выключить
Чайник.
И если тотчас же не растворится
Во времени и пространстве -
Начнется Вселенский потоп!
А - возможно! - и
Извержение Везувия!
Струны рвутся.
Ты падаешь.
И, уже накрытая с головой потопом и лавой,
Наконец-то понимаешь,
Что
Все ОК, итс ноу проблем! -
Это просто закончилась пленка,
На которую ты снимала
Это очень грустное
Кино.

"Все кончено". А было ли начало? (с) Гете, "Фауст"...

За окном и на душе - дождь...
Посмотреть со стороны - ложь...
Убедить меня в обратном -
Не смог...
Снова чувства -
Под амбарный замок...
(...)

Когда...
Когда женщина приходит домой
под занавес одноактной пьесы...
часов этак в 00.00...
уставшая, зареванная, злая...
с черными дорожками французской туши на щеках...
Она рывком скидывает туфли,
Медленно снимает мокрый плащ,
Всхлипывая и причитая,
дует на замерзшие пальцы,
убирает со лба прилипшую прядку
и желает только одного...
Вырыть в цветочном горшке
маленькую ямку
И закопать в нее
Свои
Высокие Отношения (...)

А потом ей стало не хватать ярких красок, и она купила кисть и акварель и размалевала небо…
А потом ей стало скучно, и она подставила под дождевые потоки старый медный таз и стала наслаждаться какофонией осенней капели…
А потом она устала рисовать, любоваться, слушать шум дождя и решила немного поплакать.
Но получилось много.
Она смыла небо.
Утопила кисть.
Отправила в свободное плавание таз.
Захлебнулась слезами и дождем.

И утонула…

И после очередной ссоры Ему вдруг захотелось, чтобы Она умерла!
Вскрикнула и осела на пол в прихожей. Внезапно, красиво, изящно, как в клипах.
Он бы – в «скорую»: «Помогите-спасите!», а Ему там: «Слишком поздно, увы».
И Ее бы увезли.
Он бы сорвался, конечно. Начал пить и рыдать.
А после очередной «торпеды» посвятил бы Ей пронзительные стихи.
Прочитал бы на «годинах». Отодвинул бы рюмку:
- Не пью.
Все от этого «не пью» вздрогнули бы: «Характер!».
А самая симпатичная из Ее подруг поехала бы его утешать.
Через 9 месяцев у них, возможно, уже родился бы кто-нибудь человеческий.
Лучше, конечно бы, мальчик. Крупный. 56 см на 4 кило.
И Он ездил бы с этим мальчиком на другой конец города. Погулять в парке, близ которого жила Ее мамаша.
И однажды она обязательно бы их заметила. И спросила бы с неохотой:
- Твой?
Он кивнул бы. Она бы всплеснула руками.
Сняла бы платок и заплакала.
А он прижал бы мальчика к себе: сначала затылком – в фас, потом щекой – в профиль.
Чтобы Ее мамаша разглядела, наконец, что Он – совсем не чудовище, как она считала все эти годы, а нормальный мужик.
И вот, смог, родил еще одного мужика, наследника, сына.
И если бы ее дочка поменьше выделывалась, то этот славный мальчик был бы ее внуком.
А так – просто мальчик, хорошенький, розовый и чужой.
Мамаша перекрестила бы их и ушла.
А они вернулись домой.

А ночью он тихонечко встал бы с постели и порвал стихи.