43. Дом

43. Дом
Вернулся домой Иван уже тогда, когда светило ярко солнце, и  Емельян Иванович запрягал свою лошадку, готовую увезти свою родню к их погорелому дому. Иван уселся рядом с сыном, пытаясь установить с ним дружеские отношения, хотя Серёжа и сам уже присматривался к отцу, пытаясь обратить его внимание включением и выключением фонарика. Отец это заметил, взял у него из рук фонарь и, разобрав его на части, рассказал об их взаимодействии между собой. Потом попросил сына собрать фонарик.  Маленькое открытие собранного фонарика Серёже очень понравилось, и он повторил эти действия несколько раз.
 Сидя с ним рядом, Иван сказал:
-«Ваня, мы едем строить наш дом, в котором будем жить.  Будешь помогать нам с дедушкой его строить»?
Серёжа отнёсся к этому восторженно, произнеся слова:
-«Папа и дедушка, поедем скорее строить дом».
Дедушка тоже желал этого, но понимал, что построить дом быстро им вряд ли удастся. Объезжая гору, Емельян Иванович внимательно всматривался в те места, где когда-то стояли большие знакомые ему дома. Но там, где домов не обнаруживал, размашисто покачивал головой, а, подъехав к пепелищу своего дома, заплакал.
Иван, понимая, как тяжело он это переживает, приблизился к Емельяну Ивановичу, обнял его и сказал:
-«Уверяю вас, что мы построим свой дом, не переживайте. Начнём работу прямо сейчас и для начала сделаем над погребом сарай, чтобы спрятаться от дождя и пожить некоторое время. Серёжу приютит Татьяна, она обещала».
В погребе разместили все припасы, привезённые из Белой Берёзки, для чего опять пригодился Серёжин фонарик.
 В этот же день Иван с тестем стали наводить порядок на пепелище, укладывать разбросанные брёвна, доски, складывать обгорелые части дома. Мавра Анисимовна полола траву, заполонившую весь двор. Серёжа тоже помогал бабушке убирать двор, а потом вместе с отцом ходил за водой.
Вода была радостью и болью жителей Покровской горы. Радость оттого, что такой целебной и вкусной воды в округе найти было трудно. Боль оттого, что колодец был далеко от дома внизу под горой, и носить её наверх было тяжело.
Для Ивана, как он думал, это сделать будет не трудно, и он всегда сочувствовал Мавре Анисимовне, хотя носила она воду постоянно и никогда на это не жаловалась.
  Прямо сейчас, нацепив пустые вёдра на крюки, и взяв с собой сына, он отправился к колодцу. Сходить вниз по крутой тропе было неудобно, тем более с  Серёжей, который, чтобы не упасть, хватался за отеческие руки и ноги, отчего пустые вёдра болтались, не находя равновесия на коромысле.
До колодца добрались быстро, и он оказался неглубоким, хотя достать из него воду оказалось непросто. Привязав ведро к коромыслу, Иван пробовал зачерпнуть воду, но ведро скользило по поверхности воды и с трудом заполнилось наполовину. Пришлось сливать воду во второе пустое ведро маленькими порциями. Так с незаполненными водой вёдрами пришлось возвращаться домой. По дороге же вёдра ещё и раскачивались, выплёскивая воду на землю. Очень хотел помочь своему папе Серёжа, но вертясь под ногами, он ещё больше мешал отцу. Пришлось, поднимаясь в гору, отдать коромысло Серёже, а вёдра нести в руках. Подходя к дому, он почувствовал боль, потому что руки его были растёрты дужками вёдер. На приготовление пищи воды хватило, и хозяйка с радостью приготовила обед, которым накормила своих работников. День прошёл быстро, а к вечеру все вместе отправились на могилу Машеньки и удивились порядку и чистоте, которые утром там навёл Иван.
-«Вот, теперь у мамы новый домик у часовни,- обращаясь к внуку, сказала бабушка. -Запоминай это место».
Когда они возвратились на свой переулок, то увидели Татьяну, которая явилась, чтобы забрать к себе на ночлег хозяйку и внука. Она звала и мужчин, но те остались, обещая прийти, если к худшему изменится погода.
Но погода обещала быть без дождя, и они продолжали работу до позднего вечера. Мавра Анисимовна приготовила им еду, которая подкрепила их силы. Коня привязали к столбу у погреба, набросав ему для ночлега соломы, а телегу разместили на дворе.
Мягкой постелью для мужчин стало сено, уложенное на телеге. Иван смотрел в чёрное небо летней ночи и перед ним открывались десятки тысяч ярких золотых звёзд, мелькавших в глазах. В тёмном пространстве проплывала и вся его жизнь. Он вспомнил себя ребёнком, когда мама Надежда Петровна лелеяла его тихой песенкой и нежным взглядом. Она рассказывала ему чудные истории, а он засыпал и видел, как над спящим ребёнком летали золотые сны, озарявшие пространство волшебным блеском. 
Потом перед ним возникло лицо жены, молоденькое, нежное и смущённое, такой он видел её в первые дни их знакомства. Тогда он понял, что в нём затаилось полусознательное предчувствие чего-то нового и желанного, разделившего его жизнь на «до» и «после». Как он, сидя за столом вместе с родителями, чуть-чуть озирался, наблюдая за предметом своей страсти, и почти не шевелясь, медленно дышал и холодел, понимая, что влюбился.
Ах, как были прекрасны первые мгновения его встреч с Машенькой! Это было начало настоящей жизни, одухотворённой высоким смыслом. Тогда природа показалась ему особенно нарядной, сквозь поволоку сладкой грусти ему открылась совершенная красота весеннего вечера. В тот миг, словно весенняя травка, в нём возникало радостное чувство молодой, закипающей жизни.
Почему - то ему пришла на ум мысль о том, что детство и любовь схожи между собой, потому что их объединяли очаровательные чувства радостного восприятия жизни.
Их судьба была чудесна под крышей старого и такого доброго к нему дома. Над ним плыло и останавливалось на миг лицо той девушки, губы которой загадочно улыбались, а глаза глядели вопросительно и задумчиво. Она смотрело на него, словно впервые выглянувшее на свет Божий дитя. Ему вспомнились слова, прочитанные очень давно ещё в студенческом возрасте. Тогда он не придал им особого значения, а сейчас они почему-то предстали перед ним, убеждая его в том, что самая прекрасная и цветущая любовь в жизни приходит весной, однако  бывает она часто короткой. И поскольку эта любовь умирает в самом расцвете своей красы, её больше всего воспевают поэты и музыканты, о ней слагают легенды. Это любовь, которой удаётся избежать старости.
Ему показалось, что он отчётливо видит эту любовь, которая смешалась с биением его сердца. Ему в голову пришла ещё одна странная мысль:
-«Неужели, чтобы услышать своё сердце и понять смысл любви, важно осознать кратковременность жизни и любви». 
 
Его размышления нарушило тяжёлое дыхание соседа, который перевернулся, случайно задев его. Иван прислушался, понял, что Емельян Иванович не спит, и сказал:
-«Здесь такая тёмная ночь, почти целебный воздух.  На родине лучше, чем на чужбине».
Емельян Иванович, медленно повернулся ещё раз и сказал:
-«Да, не спится мне. Мы с хозяйкой теперь не знаем, как и жить. Одна надежда была, доченька. Теперь остался внучок, но, чувствую, что ты скоро его увезёшь в Ленинград, а мы останемся. Как нам жить, не знаю»?
Иван успокоил тестя:
-«Дорогой мой тесть. Я буду помогать вам. Дом достроим, приведём его в порядок, печку сложим, тепло будет. Мы с Серёжей будем приезжать. Моё слово верное. Я уважаю вас, очень любил и люблю Машеньку.  Она теперь над нами витает, такая молодая и красивая, смотрит на нас с небес, словно живая».
Потом он помолчал и добавил:
  -«Емельян Иванович, меня постоянно преследует вопрос, не могли бы вы рассказать о том, как вы оказались в этом партизанском отряде»?
-«Вспоминать тяжело, где найдёшь, где потеряешь, не ведано нам. Война во всём виновата. Эвакуировали нас так быстро, что мы почти всё оставили в доме. Думали скоро вернуться. Военные бегали по дворам, нас торопили, говоря:
-«Немцы идут, скоро бомбить будут, скорей собирайтесь, берите побольше еды, будем эвакуировать вас в безопасные места».
Погрузились мы, и на телеге отправились по дороге из Почепа туда, куда нам указали. Прибыли на третьи сутки в лес. Деревушка маленькая, а нас много. Всем лошадникам предложили проехать ещё дальше. Прибыли в ту деревню, где ты нас нашёл. А это был партизанский край. Нам и предложили стать партизанами, расположив семьи в деревенских домах. Те, кто был помоложе, ходили на задания, а мы, кто постарше, обустраивали партизанский лагерь. На нас, лошадников, была возложена задача строить засеки, патрулировать дороги, ведущих к лагерю, и останавливать на них подозрительных лиц.
Машенька с Маврой Анисимовной и сыном жила в доме. Иногда она бывала в партизанском лагере и помогала готовить пищу, стирать, но это было не каждый день.  Так жили многие семьи партизан. В то утро, Маша оказалась в лагере и мы вместе отправились на патрулирование дорог. Хотели заехать и в деревню, но на дороге одной из засек, я увидел вооружённых немцев, которые прибыли на мотоциклах, чтобы разгромить наш отряд. Не знаю, я и стрелять то по - настоящему не умел. Нас учили владеть пулемётом, но стреляли мы мало. Ненависть к ним была такая, что руки сами потянулись к пулемёту. Они меня не видели, а я их видел отлично. Немцы, выпрыгнув из мотоциклов, столпились возле деревьев, чтобы очистить дорогу. Вот тут я и открыл по ним огонь. Я успел крикнуть Машеньке, чтобы она сообщила об этом в отряд, но какой-то фриц успел выстрелить в мою сторону и попал в лошадь. Это увидела Маша и, не сдержавшись, тоже закричала. По всей видимости, он же выстрелил и в неё. Стрелял я, пока хватило патронов.  Когда их не стало, соскочил с телеги и почувствовал сильную боль в ноге. Но,  увидев возле тропы мою доченьку, недвижно лежавшую у берёзы на траве, не помня себя, схватил её, хотел понести, но силы меня покинули. Когда очнулся, стояла мёртвая тишина. Прикрыв доченьку травой, с болью в ноге я отправился в отряд, чтобы сообщить об этом командиру.
Когда партизаны прибыли к засеке, то были ошеломлены. Перед засекой в форме немецкой армии лежали мёртвые солдаты, три офицера и один деревенский парень. Тут же стояло пять новеньких мотоциклов. Потом партизаны отправились в деревню, где в доме этого парня нашли ещё троих раненых фрицев.
Я до сих пор не могу простить себя. Моя любимая доченька погибла. Зачем взял её с собой в тот день? Голова моя шумит до сих пор. Лучше бы меня убили. И тебя оставил без неё, и сына лишил матери. Зачем мне жить? Жили ради внука, а теперь? Ни дома, ни дочери, ни внука. Жена поддерживает, но я инвалид, сам почти ничего не могу сделать. Нога побаливает до сих пор. А здесь даже соседей нет».
Иван стал успокаивать его:
-«Емельян Иванович, моё вам слово, я не оставлю вас. Обещаю, что дом мы построим, соседи возвратятся. Жизнь не остановится, наступят новые времена. Внук тоже с вами, он вас любит и никогда вас не оставит. Машенька останется в нашей памяти, как самое светлое явление, которое будет светить в наши души любовью. Мы будем посильно трудиться и жить новой жизнью».
Уснули они уже с рассветом.  Спали долго, на свежем воздухе сон особенно крепок.
Ивана разбудил Серёжа, он с бабушкой уже явился на двор, чтобы помогать строить дом. Увидев, что дед и отец ещё спят, он стал потихоньку соломинкой щекотать их за ухо. Иван почувствовал, что по щекам что-то поползло, открыл глаза, увидел улыбающееся лицо своего сына и тоже улыбнулся, пригласив его к себе и крепко прижав. Проснулся и Емельян Иванович. Был уже полдень.
В этот день продолжилась та же работа, ходили и за водой. Вечером все вместе были у Маши. Берёзка прижилась, листочки не опали.
Вечером спать пошли к Татьяне. Иван расспрашивал у неё о том, строятся ли где-нибудь в Почепе новые дома. Она объясняла ему, где такие постройки она видела.
Рано утром он уже отправился туда, в надежде договориться о строительстве дома.
Удача ему улыбнулась.  Плотники обещали уже на следующий день явиться, чтобы оценить возможность постройки дома на Покровской горе.
Так было положено начало возведения дома для Емельяна Ивановича и Мавры Анисимовны.
На следующий день с утра они были уже на месте. Собрали весь строительный материал, оставшийся с довоенного времени. Ещё в сороковом году Емельян Иванович закупил брёвна и доски для строительства нового дома. Ведь тогда на выданье была его дочь Маша, хотелось построить новый дом. Но построить его не удалось, а за время войны часть материала была растащена, часть сгорела, часть ушла на укрепления погреба.
Сейчас собрали всё, что осталось. Не хватило только несколько брёвен и досок для пола и потолка, но плотники сами обещали их достать.
С этого дня все усилия были направлены на строительства дома. Съездили в лес за мхом, необходимым для утепления дома, достали и шифера для крыши.
Это был первый возводимый в переулке после войны дом. Каменный фундамент оставили тот же. Почти два месяца стучали топоры, визжали пилы, цокали молотки. Работа была всем. Емельян Иванович забыл про свои болячки, не жалела сил Мавра Анисимовна, стараясь накормить мужиков.
Носить воду взялся Иван, научившись для этого использовать коромысло и зачерпывать сразу полные вёдра.
Своевременно выполнялись и все строительные просьбы плотников. Дело спорилось, и через два месяца дом под крышу был готов.
Тогда же нашли и печника, который на две недели смастерил отличную русскую печь.
Топить печь взялась хозяйка. Ей нарубили дров, наносили стружек. Дрова в печь были положены сухие, но дым через трубу идти не хотел и заполнил собой всю комнату. Слезились  глаза. Печник успокаивал, что так будет до тех пор, пока не просохнет влажная глина, скрепляющая кирпичи.
Через два дня дым стал послушно уходить вверх, причём, когда закрывали дымоход чугунной вьюжкой, то в доме становилось очень тепло.
Радовалась хозяйка, не отставал от неё и хозяин. Серёжа залезал на печку и   громко кричал:
-«Наш дом, в нём тепло и хорошо. Буду спать на печке».
Ивану было приятно, что теперь дом был построен, и спать не надо будет ходить к Татьяне.
 Впервые спальные принадлежности расстелили прямо на полу, хотя дедушка залез на печку. Туда же забрался и Серёжа. Но вскоре он понял, что там жарко, и спустился вниз, лёг рядом с отцом, обняв его, и вскоре уснул. Иван, боясь его разбудить, долго лежал и не шевелился. 
Ощущение выполненного долга окрыляло его, и он не мог уснуть, вышел во двор, сел на погреб и порадовался тому, что новая жизнь вновь затеплилась у родителей. Он видел, как они постепенно отходили от потрясения, сковавшего их тела и души.
 Тёплая и сухая вечерняя погода в этот миг насыщала его организм какой-то силой, добавляла ему уверенности в мыслях и какой-то лёгкости телу, словно парившему в этом целебном воздухе.
Иван зашёл за дом, где стояла пронзительная тишина, которая стала восприниматься им уже не как пустота, а как предчувствие новой жизни, в которой вдруг он услышал, как где-то зацикал кузнечик и слабый ветерок шелестом качнул листики клёна, стоявшего неподалёку.
А небо! Ах, какое небо было перед ним! Чёрная, выколи глаза темнота, над которой распростёрся величественный купол с золотыми звёздами. Это было столь волшебно, что его зрение, слух, тело устремились навстречу безбрежному мягкому морю летней ночи, где звёзды падали и исчезали, ветерок касался его и пролетал мимо, а воздух сверху вливался в его лёгкие парным молоком. Он впервые ощутил этот чудный мир, где любовь, красота, трудолюбие, радость слились в одно целое, переполнившее человека.
 -«Машенька, если бы ты была со мной, я разделил бы с тобой этот мир. А может мы и делим его надвое, только ты там наверху, а я ощущаю тебя здесь, на земле»?- подумал он.
Утром он проснулся рано, было ещё много работы в доме, надо было сделать забор и палисадник, побелить печку, утеплить потолок на чердаке. Да мало ли сколько мелких дел в доме. Надо было ещё и вспахать огород, чтобы сделать посадки по весне.
Иван планировал всё это сделать до октября месяца, потому что наступала пора отправляться с Серёжей в Ленинград. Ведь там его тоже ждала мама Надежда Петровна.
  Раздумывая об этом, Иван услышал, как во дворе Мавра Анисимовна разговаривала с какой-то женщиной, которая, плача, громко произносила слова:
-«Как же это так, нет больше Машеньки. Такая красивая была. Хорошая пара была с Иваном. А Иван приехал, да, хороший человек. Как хорошо, что вы построились. Вот приедет мой брат, и тоже начнём строиться. Он сообщил, что уже мобилизовался. А деток приведу завтра, пусть посмотрят. Они уже у меня большие, старшему Петру скоро будет пятнадцать, помощником будет брату».
На эти слова хозяйка двора ответила:
-«Приводи деток, остановитесь у нас. Скоро Иван с Серёжей уедет, мы останемся вдвоём. Будет где переночевать. А Иван у нас действительно хороший. Мы бы без него никогда домой бы не вернулись. Старые стали. Разве дом смогли бы построить? А он смог. Только как мы будем жить, даже не знаю»?
Они ещё долго разговаривали между собой. Иван не решился прерывать их беседу.
Когда   женщина ушла, Иван поднялся и спросил Мавру Анисимовну:
-«Что это за женщина приходила? Давно уже никто сюда не заглядывал»?
На что она сказала:
-«Это наша соседка Проня. Её дом тоже сожгли немцы, вернулась, хочет тоже строиться. Её муж погиб на войне, оставив ей четверых маленьких детей. Хорошая была дружная семья. Как она без мужа будет жить, не знаю. Жалко её. Обещал помочь ей построиться брат, но когда он вернётся, она не знает».
Иван, как бы шутя, с улыбкой ответил:
-«Ну вот, пошли цыплятки. Скоро все дворы оживут».
На следующий день у дома появились дети тёти Прони,  целый день трудившиеся на своём участке, очищая погорелый двор.
В середине сентября заработала школа, и на переулке всё смелее стали появляться бывшие его жители.
Мавра Анисимовна выходила на тропу перед домом и перечисляла:
-«За нами Чабровы, потом Марковичевы появились, вон и Зубовы пришли».
 А после она видела здесь Романовых и Свистовых. Она всех бывших соседей называла по-уличному, а вечером забавно рассказывала Серёже, почему их так называют.
  Серёжа слушал, и когда она останавливалась, то торопил её:
-«Бабушка, рассказывай, что дальше». 
 Иван и сам с интересом услышал один из таких рассказов и был приятно удивлён тем, каким тонким юмором она его изложила своему внуку. Ему показалось, что она его придумала, но эти люди жили на самом деле здесь на переулке. Рассказ о Зубовых она изложила так:
-«Мой внучок дорогой. Зубки есть у всех людей. Они и болят у всех, а особенно у дедушек. Так вот в одной семье, что жили от нас через три двора, жил старенький дедушка Трофим, у которого из зубов остались только последних четыре. Однажды и они у него очень сильно заболели. Он ходил по двору и стонал. Чтобы облегчить боль, домочадцы ему давали советы, то  затолкать в дупло зуба табак, то – чеснок, то – сушёные листья подорожника. Каждый из них уверял, что всё это помогает от боли.
Может и помогает, но только не ему. Уж так они у бедного разболелись. Тогда он поделился своим горем с соседом, который решил подшутить над ним, посоветовав ему использовать целебную слюну собаки.
-«Она спасает человека от любой боли»,- сказал он и предложил залезть в собачью будку, чтобы собака сама зализала ему зуб. Этому совету дед тоже последовал и залез в будку, где с трудом разместился вместе с собакой, открыв ему свой рот. Тот, почуяв гнилой запах, действительно принялся лизать. Однако, зуб болеть не перестал, а вот выбраться из будки ни собака, ни дед не смогли.  Деда искали целую ночь, и обнаружили только утром. Пришлось разбирать собачью будку. С тех пор деда Трофима прозвали «Собачий зуб», а всех членов семьи стали называть «Зубовы детки», потом и просто «Зубовы».
 Мавра Анисимовна рассказала Серёже и о зарождении уличного прозвища своих предках, о которых впервые узнал и Иван. Она поведала ему примерно следующее.
Её отец Анисим простудился и в тяжёлых болезненных мучениях умер в тысяча восемьсот восьмидесятом году в возрасте тридцати трёх лет, оставив тридцатилетней жене Анисье трёх малолетних детей: мальчиков Георгия и Ивана и её в четырёхлетнем возрасте. Братья ещё до войны уехали из Почепа, и она не знала их местопребывания.
Дед Петр Гаврилович, отец Анисима, прослуживший в царской армии двадцать пять лет, вернулся домой в Почеп после смерти своего сына. Он, находясь в армии, потерял свою жену, её бабушку. Идти ему было некуда, поэтому он вернулся в семью своего сына.
Мавра Анисимовна очень любила своего доброго и внимательного дедушку, прожившего в погорелом доме всю свою последующую после армии жизнь.
  В доме долго хранилась скриночка, куда были спрятаны после смерти деда его одежда унтер-офицера и оружие: шашка, рожок, и форма в виде кольчуги. Но куда всё это делось после пожара осталось неизвестным.
-«Из-за долгой солдатской службы царской армии нашего деда семью Сыроквашиных по-уличному прозвали Солдатовыми, поэтому, Серёженька, ты у нас «Солдатов правнук». Запомни это»,- сказала она.
Слушая рассказы Мавры Анисимовны, Ивану хотелось запечатлеть её в памяти такой, какой она предстала перед ним сейчас, простой женщиной с открытыми и справедливыми глазами, на плечах которой строилась неспешная, но надёжная жизнь дома.
Мавра Анисимовна всегда носила на себе длинный передник, под которым пряталась большая матерчатая сумка со скромными угощениями для детей и добрых хороших людей.
Он желал старикам искреннего счастья, для чего трудился целыми днями, возводя для них зимний дом и меняя их образ жизни.   Вечером вся семья ходила к Машеньке, что стало для них уже своеобразным ритуалом.
Иван придумал молитвенное поклонение, которое хорошо запомнил Серёжа. Когда родные останавливались перед могилой, он своим звонким голоском вместе со всеми выразительно произносил слова:
«Моя мамочка, мы пришли, чтобы поклониться тебе и сказать, что мы тебя очень любим. Тебе в твоём домике тепло, и мы знаем, что ты не забываешь нас. Твои добрые руки обнимают нас белоствольными веточками берёзки, твои тёплые ясные глазки смотрят на нас с небес золотыми звёздочками любви.   Мы хотим, чтобы тебе было всегда хорошо. Спасибо тебе, ты всегда с нами».
Потом каждый рассказывал ей о своих добрых делах в этот день.
Перед уходом, также стоя у изголовья, все прощались с ней словами:
«Наша любимая доченька, жена и мамочка! Пусть Бог тебя полюбит так, как беззаветно любим тебя мы. Мы думаем о тебе каждую минуту и живём ради встреч с тобой. Теперь мы построили свой дом и идём к нему. Нам в нём тепло и уютно. Мы любим тебя. До свидания. До следующей встречи».
Иван для каждой встречи с покойной женой заранее находил и приносил простые ленточки, повязывая их на ветви берёзки.
 Теперь разноцветная берёза была видна издалека, и под воздействием ветра шелест и волнение листьев и ленточек  делали её почти живой.
Мавра Анисимовна шла домой с заплаканными глазами. Иван обнимал её и успокаивал словами:
-«Не надо плакать, всех слёз не измеришь. Надо примириться с прошлым, чтобы оно не портило наше настоящее. Вон, посмотрите, какой дом мы построили, надо продолжать жить. И домик Машеньки теперь находится в родной земле. Я очень уважаю вас, мама, а Машенька останется для нас ясным солнышком. Она с нами, наш построенный дом тоже станет памятью о ней».

  - «Да, прошлое не изменить, доченьку не вернуть»,- продолжила она и вновь плакала.
Приближался октябрь. Иван готовился к отъезду в Ленинград.
С Серёжей он сходил в магазин и полностью одел его в новые одежды, купив костюм, ботинки, рубашку, которые пришлись ему по росту. С этого момента он был уже другим мальчишкой.
Бабушка, увидев внука в новом костюме, расплакалась и ахнула:
-«Встретился бы навстречу, не узнала бы. Какой герой!».
В ответ, он говорил:
-«Бабушка, а я бы тебя за руку дёрнул, чтобы ты лучше смотрела».
 Когда однажды к ним пришли дочери Татьяны, то он вышел во двор и оглядывал себя так, что девочки смутились и сказали:
-«Серёжка, не зазнавайся, костюм хорош, но и ты должен быть хорошим».   
Бабушка заступилась за внука:
-«Внучек мой добрый, красивый и хороший».
Ивану было по-человечески жалко этих добрых стариков, но расставание с ними было подготовлено жизнью.
 Он договорился с Татьяной о том, чтобы она и её детки приходили к ним чаще и оказывали им внимание и помощь. Взамен он обещал свозить их в Ленинград и показать им прекрасный свой город.