Бессонница

    Сон не шёл. Упорно не шёл уже третью ночь. Ожесточённо ворочаясь и шёпотом кляня всё на свете, Виталий Петрович ничего не мог понять и поделать с собой. Состояние бессонницы было для него новым и очень тягостным.

   Он не помнил толком, когда это с ним началось. Счёт шёл на месяцы. Пришла однажды в сердце щемящая тяжёлая пустота. Пришла и поселилась. И, кажется, надолго. Поначалу она напоминала о себе лёгкой тревогой по вечерам. Он чувствовал, как нарастает потихоньку в  душе тягучая тупая тоска. Нарастает по капельке, так, как в полной тишине изнуряюще нудно капает вода из плохо закрученного крана. А потом нежеланными гостями стали приходить к нему и вовсе мерзкие мысли. Такие, от которых опускались руки и гасли глаза. Он не отдавал себе ясного отчёта в причинах происходящего, но явственно ощущал себя в объятиях бессмысленной, никому не нужной, но безвыходной суеты. И одиночество. Глухое, танковое одиночество, для которого человеку совсем не обязательно быть одному.

   И, наконец, навалилась бессонница. Она словно давно уже бродила неподалёку кругами, выжидая желанный момент сдачи жертвы. Виталий Петрович похудел, побледнел, осунулся. Под глазами обозначились грязно-серые полукружья. И по ночам оставался он один на один со своей тоской, мутной и студенистой, как застоялый столовский кисель. Голова была совершенно пуста, и эта пустота звенела в ней, как воздух в туго накачанном мяче.

   Вот и теперь, очнувшись от полузабытья, он долго лежал на спине, вглядываясь в рассеянную уличными огнями темноту и смиряясь с мыслью, что не уснуть ему до рассвета. Тяжело вздохнув, он поднялся и вдел ноги в шлёпанцы. Ранняя лысина тускло блеснула в свете заоконного фонаря. Сделав несколько неверных шагов, он остановился в дверях, сутулый, угловатый. Глянул вполглаза на сладко сопящую жену, и измученный, затравленный взгляд его на миг смягчился и потеплел. Но через мгновение Виталий Петрович вздрогнул, провёл пальцами по воспалённым векам, снова вздохнул и понуро зашаркал на кухню. Там, над дверью, в дальнем углу самодельной антресоли была у него припасена пачка сигарет. Раньше он не курил. Вернее, начинал в юности, потом бросил, чем, конечно же, был очень горд. А теперь снова… Это как-то умиротворяло, рождало мысли и наводило в душе относительный порядок. Стоя в одних трусах у окна, сторонясь приоткрытой, дышащей холодом фрамуги, Виталий Петрович выпускал осторожную струйку дыма и всматривался в изломанный щербатый многоугольник двора, в свинцовые блёстки ряби на осенних лужах, в причудливые безжизненные пятна фонарного света у подъездов. Взгляд его рассеянно и бесцельно бродил по мутному, промозглому ночному двору, повторяя грубые неровные линии самых броских предметов. Не мог Виталий Петрович собраться с мыслями. Блуждали они. Как и глаза. Лихорадочно и безуспешно пытался он вглядеться в себя, понять, объяснить себе  то, что свербит и точит его в последние дни. Объяснить, понять и, может быть, примириться. Хотя… Что тут объяснять? И так всё ясно и понятно. Вот только мириться с этим не хочется. Годы… А что – годы? Не так уж и много их у него. Пятого десятка ещё не разменял, других послушать – так и вообще ещё не жил. Молодость прошла? Печально. Но к чему о ней жалеть?  Прожил он её так, как надо, изначально знал, чего хотел, и, в общем-то, всего достиг.
Не распылялся по мелочам, не дрался с ветряными мельницами, даже замков на песке, представьте себе, не строил. Скучно? Да, пожалуй. Зато к тридцати пяти годам – крепкая семья, любимая и перспективная работа, отдельная квартира. Жизнь, как говорится, удалась… Удалась. А теперь-то что? А дальше-то куда? Виталий Петрович нервно прыснул и закашлялся, поперхнувшись дымом. Не думал он, помыслить не смел, что когда-нибудь станет задавать себе подобные вопросы. А вот поди ж ты – пришлось. Уже какую ночь повисают они над ним вместе с ненавистным ранее табачным дымом… И воспоминания. Странные, неуместные до нелепости, они бесцеремонно вламывались к нему из каких-то укромных глухих закутков памяти. Вламывались, брали в плен и диктовали ему самые яркие отрывки той, другой, неудавшейся жизни. А он, сломленный, беззвучно, одними губами, вторил их торжествующим голосам.

   Тогда, пятнадцать лет назад, Виталий Вересов и знать не знал таких тяжёлых, изматывающих ночей. Засыпал мгновенно, глубоким сном, как правило, без сновидений. А если и не спал когда по ночам, то лишь потому, что не хотел. Но в ту ночь ему не повезло. Проездом оказался он в маленьком заштатном городке. Раньше завтрашнего дня билетов в вокзальной кассе не было: большинство поездов были проходящими, а прямой московский ходил только по чётным числам и отправлялся завтра днём. С трудом, переплатив, Виталий устроился в двухместном номере ушатанной, богадельного вида гостиницы со скрипучей продавленной кроватью, влажными простынями, крысьей вознёй под полом и, конечно же, с пьяным соседом. Самым подлым было то, что этот сосед ввалился в комнату глубокой ночью, когда Виталий начал уже было задрёмывать, кое-как уместившись на омерзительно неудобном ложе. Вошёл, споткнулся о порожек, с грохотом растянулся у двери, поднялся, пошатнулся, спикировал прямо в одежде ничком на кровать и трубно захрапел, выдыхая ядовитые пары. Разбуженный этим хамским вторжением Виталий понял, что теперь уж точно заснуть не удастся. Страдальчески вздыхая и мыча, он попытался тем не менее накрыться с головой и отключиться, но не тут-то было. Богатырский храп, круто замешанный на спирту, проникал всюду. Вересов издал сквозь зубы глухой рык, откинул рывком одеяло и вскочил с кровати под оглушительный лязг сетки. Сон улетучился, оставив после себя неприятную вялость и злую досаду. Виталий медленно и длинно, от души, выругался.

   Тьма уже потихоньку редела, и трухлявая пропылённая крестовина оконной рамы контрастно выделялась на бледно-синем фоне. С полминуты Вересов стоял, кусая губы и сжимая кулаки, потом очнулся вдруг, оторвал взгляд от окна и задумчиво засобирался куда-то. Он не знал, куда. В этом городе и днём-то, как он успел заметить, некуда было пойти, а уж ночью-то – и вовсе. Тем не менее он оделся, шагнул в узкий, пропахший древесной гнилью и помоями коридор и направился к выходу, стараясь не топать и не скрипеть полом.

   В холле – убогой обшарпанной комнатке – было пусто. У дальней стены сиротливо жались друг к другу несколько старых изломанных разномастных стульев, допотопный телевизор у окна и полузасохшая пыльная пальма в гнилой кадке. В закутке, за рассохшимся письменным столом густо сопел дед вахтёр. На   полу   возле  стола  валялся   его  перевёрнутый   вохровский
картуз. Хотел Виталий смеха ради бросить туда монетку, да передумал, и, крадучись, пробрался к массивной деревянной двери, которая была закрыта на швабру, просунутую в рукоятку. Вересов осторожно вытянул швабру и, преодолевая упорное сопротивление мощной пружины, приоткрыл дверь и выскользнул на крыльцо. Предрассветный воздух был удивительно и благодатно свеж по сравнению с дневной июльской жарой. Виталий зажмурился, потянулся и сладко зевнул, вбирая в себя влажную прохладу. Бодро выдохнул, встряхнулся и, сбежав со ступеней крыльца, сразу же оказался посреди пустынной улицы. Ни души вокруг. Притаился у самой земли робкий синеватый полумрак, готовый испариться с первым же солнечным  лучом. А тишина-то какая! Слышно даже откуда-то, как часы тикают. Вересов по привычке вскинул левую руку. Чёрт! Свои-то в номере забыл, на тумбочке… Откуда же? А-а, вот. Из окна на втором этаже в доме напротив. Интересно, сколько же сейчас времени? Около четырёх, наверное. Как раз светает.

   Довольный своей наблюдательностью и окончательно повеселевший Виталий поднял голову. Клочок неба между низко нависшими крышами трёхэтажных домов был уже голубовато подсвечен, и туго натянутый трамвайный провод начинал  тускло поблескивать.

    Рельсы лежали вровень с асфальтом, а пространство между ними было замощено крупным булыжником. И по этой колее, как по волшебной тропинке, зашагал неспешно Виталий. Куда глаза глядели и рельсы вели. А вели они его вниз по улице, в синеватую, непроглядную ещё дымку. Улица была узкой, и он чувствовал волны тепла от неостывших за ночь домов. Они будто приветствовали его, делясь с ним добротой и уютом, несмотря даже на то, что Вересов всем обликом своим никак не вписывался в этот город. Чуть выпущенная из-под широкого ремня просторная, на испанский манер, клетчатая рубашка, чёрные джинсы с хлястиками у карманов, изящные чёрные лёгкие остроносые полуботинки… Всё это в сочетании со спортивным разворотом плеч, размашистой походкой, густыми, всегда чуть сдвинутыми чёрными бровями скрадывало его невысокий рост и придавало сходство с латиноамериканским танцором, энергичным и стремительным. Вот только чисто русская картофелина носа с лихвой выдавала его. Шёл Виталий и ошеломлённо улыбался. Никак не мог он понять, что это такое с ним происходит. Никогда не был он любителем подобных прогулок. Ни разу не приходила ему в голову такая блажь. А сейчас он шёл окрылённый и вдохновлённый, улыбался во всю ширь лица и про себя недоумевал, когда и как случилась с ним эта метаморфоза. Воздух здесь особенный, что ли?..

   Проснулся, дохнул, побежал по светлеющим гулко-чутким улицам первый утренний ветерок. Волосы на голове взъерошил, захолодил по спине, растормошил на деревьях сонные листья. Зашептали они негодующе, зашипели, зашелестели. Качнулся туман и поредел. И снова тишина. Но что это… Или послышалось? Постукивание какое-то. Будто отдалённые шаги. Вересов даже остановился у перекрёстка, огляделся. Никого. Щербатый асфальт, низенькие дома, влажные крыши, голубые отсветы в спящих окнах… Показалось, наверно. Да и то, какой дурак будет разгуливать в такое время? Самый сон… А вообще, какое ему дело? Но как раз на этот вопрос он и не смог себе ответить. Как и на многие другие. Он словно наблюдал себя со стороны. И, признаться, нравился себе. Этот поход навстречу рассвету был, несомненно, нелогичен и ненормален. И в этой неправильности, легкомысленности, несолидности наконец, была какая-то наслаждённая притягательность. Соблазн безнаказанной шалости. При этой мысли Виталий мотнул головой и тихо хихикнул. Ну и вздор же в голову лезет!  Нет, надо возвращаться. Хоть и не хочется. А то так и совсем сбрендить недолго… Ладно. Вот только до конца улицы – и обратно. Хватит дурить.

     Плавный спуск заканчивался у реки. Дымка здесь была ещё гуще. Чувствовался колючий влажный холодок. Тропинка трамвайной колеи лихо перескакивала на мост и тянулась за реку к белеющим вдали новым блочным девятиэтажкам. Туда идти совсем не хотелось, и Виталий, не дойдя до середины моста, остановился и облокотился о перила. Здесь, неподалёку от истока, река эта не была ещё такой большой и важной, как в среднем течении и низовьях. Но чувствовалась уже её тёмно-синяя глубина и мощный – на всю Россию – разбег. Огромные водяные массы мчались к мосту, врезались с пеной и брызгами в его опоры, образуя буруны и водовороты, и яростно неслись дальше. Завороженный этим буйством, Вересов насилу оторвал взгляд от воды и оглядел небо. На востоке горизонт ослепительно горел красно-золотым огнём. Прямо из реки поднималась уже пламенно-багровая макушка солнца, захватнически разбрасывая по небу свой свет. Рассвет свершился. Лишь на западе небо было странно серым. Не то темнота не ушла ещё, не то туча… Да, туча. И ветерок, кажется, прямо сюда. Пора. Пора возвращаться. “Вот заснётся-то под дождь хорошо”, - подумал он, выходя с моста на знакомую уже улицу. Остановился, зевнул и потянулся сладко, предвкушая сон. Так… Но что это за стук опять? Тот же самый. Лёгкий, будто молоточки маленькие по асфальту тюкают… Огляделся – и вздрогнул. Позади него из переулка выплыла маленькая женская фигурка, похожая на призрак. Шла она легко, плавно, будто бестелесно, лишь белые туфли на высоких толстых каблуках отсчитывали по асфальту неторопливые шаги. Трепетало бежевое короткое летнее платье, выдавая тонкие, хрупкие линии тела. Чуть развевались на ветру длинные, редковатые, светло-водянистые, почти бесцветные волосы. Лица не видно, голова задумчиво опущена, спина чуть ссутулена. Действительно, призрак… Вот дунет посильнее ветерок – она и растает. Виталий опомнился, встряхнулся, согнал с лица невольную улыбку и хотел было решительно зашагать к гостинице, как вдруг… Как вдруг эта принцесса сонного царства споткнулась о трамвайный рельс, тихо вскрикнула, взмахнула руками и села, почти упала на бордюр, схватившись за правую ногу.

    Виталий нерешительно направился к ней. Будь вокруг люди, он, конечно, прошёл бы мимо. Он вообще предпочитал никогда ни во что не ввязываться. Но необъяснимо приподнятое настроение настойчиво побуждало его хоть раз проявить себя с лучшей стороны. Да и поблизости никого не было. Что ж, была - не была…

     –   Идёте – и спите, - укоризненно заговорил он, подходя к ней. – Нельзя же так…

     Она вздрогнула и подняла голову. Лицо её было похоже на мордочку испуганного лисёнка – удлинённое, широковатое в скулах, с острым подбородком. И в глазах настороженность, напряжённость. Косят они немножко, глаза её. Словно кончик носа хотят увидеть, да не получается.

    –   Я не сплю… - еле слышно проговорила она. Голос невыразительный, синтетический  какой-то. Виталий даже вздохнул. Нет, не такой должна быть
 принцесса. Пусть даже и сонного царства. – Я рассвет встречаю. Задумалась, ну и… А вам-то что? – будто опомнилась она. – Шли – и идите…

   –   Да я-то пойду… - протяжно вздохнул Вересов. – А вот вы как пойдёте? У вас, кажется, каблук сломан.

   –   Что?! – испуганно вздрогнула она и поглядела вниз. Глаза Вересова мигом устремились следом. Нет, измельчали принцессы, измельчали. Тонкие бёдра, худые острые коленки…

   –   Да… Правда , сломала. Ну вот… - обескураженно пробормотала она и перехватила его взгляд. Глаза сразу стали жёстче и насмешливее.

   –    Может, помочь как-нибудь… - неуверенно предложил Виталий без всякого желания что-либо делать.

   –    Вот ещё, - усмехнулась она. – Идите, идите, - и махнула рукой. – Знаю я вашу помощь. Сердобольные… Одно на уме!

   Голос на сей раз прозвучал звонко и напористо, выдав некие глубинные потаённые интонации, которые Вересову почти что понравились. Он, склонив голову набок, долго и пристально посмотрел на неё, пожал плечами, повернулся и с неторопливым достоинством пошёл к гостинице, едва удерживаясь, чтобы не рассмеяться.

   –   Эй! Подождите! – раздался сзади неуверенный, но звучный оклик. “Вот ещё, начинается…” – с досадой подумал Виталий, чуть замедлил шаг, но не остановился. Сзади послышались лёгкие торопливые шлепки босых ног и частое дыхание.

   –   Да подождите ж вы!.. – сердито, но просительно послышалось сзади. Он обернулся. Принцесса сонного царства бежала к нему, сжимая в руках туфли.

   –   Простите… Я совсем… – она коснулась запястьем правой руки лба, выронила туфлю и отчаянно махнула рукой. – Спасибо вам. Ну, не обижайтесь! На дураков ведь не обижаются…

   –   Ого! – фыркнул Виталий, – вы что же, будете меня уверять, что вы – дура? Занятно…

- А вы поспорьте, - прищурилась девушка.

- Нет уж. Увольте. Всего хорошего, - проговорил     Вересов,      резко
повернулся и зашагал от неё. О, Господи! Только этого не хватало. Ещё и заигрывает… Ну и ну!

    А “принцесса” не отставала. Догнав, она пристроилась рядом и при первом же случае забежала вперёд, вынудив его остановиться.

   –   Ну ладно уж вам! Хуже девчонки прямо… Ну, не обижайтесь! А хотите, я вам скажу что-нибудь хорошее? – заглянула она ему в глаза и улыбнулась. Разомкнулись в застенчивом напряжённом изгибе тонкие губы, сверкнул наивной открытостью ровный, безупречно белый ряд крупных зубов, чуть прищурились серые с тёмными крапинками глаза под высокими, подковоообразными, вечно удивлёнными дугами бровей… И не смог Вересов отстраниться. Уколола его едва ощутимо совесть. И очень-очень захотелось улыбнуться в ответ.

- Хорошее? – переспросил он.

Она кивнула, чуть пригасив улыбку.

- А стоит ли?

- Стоит. Вы стоите. И, представьте, я хочу встретить с вами рассвет. Как
вам?

   –   Как… – ошеломлённо пробормотал Вересов. – Да так… - и закашлялся. – Кхм… Неожиданно как-то. Да и рассвело ведь уже…

   –   А вот и нет. Смотрите. Над нами вроде бы светло. А там, – она показала ему вдаль, в глубь улицы, – там ещё сумерки, там ещё ночь. Видите, там как будто дымка… Она всегда так к земле прижимается. От солнца прячется, наверно.

- Да? Не задумывался…

  – Ну вот и задумайтесь. Это иногда полезно, - рассмеялась она.

- Ну и ну… - наконец-то улыбнулся он, окончательно теплея к ней, -
Откуда ж вы взялись... Такая?

- Да вот взялась… На вашу, видать, голову. А вы?

- Не спалось, - пожал плечами Вересов.

- Это хорошо, - наставительно сказала она.

- Да почему же? – развёл руками Виталий.

- Значит, не совсем вы пропащий человек, - ответила она, потупя взор.

- Спасибо. А вы? – прыснул он, не удержавшись.

- Я? Это отдельный разговор. Мой случай неизлечим, - снова улыбнулась
она. Вересов только сейчас заметил, что они незаметно свернули на другую улицу, да так и идут рука об руку.

   -   Знаете, - продолжала девушка, размахивая левой рукой, в которой несла за ремешки обе туфли, - рассвет… Это особенная вещь. Тем более летний. Можно ходить везде, никого не бояться… Желания загадывать, придумывать что-нибудь. Сочинять…

- Стойте! – крикнул Виталий, хватая её за руку.

- Да тише вы, - вздрогнула она, - людей перебудите… Ой, правда! Вот
идиоты… - беззлобно вздохнула и обошла разбитую бутылку. – Спасибо. Я опять перед вами в долгу. И уже знаю, чем отплатить. Что если я…

- Да будет вам, мечтательница! Давайте я домой вас провожу, что ли. А
то, я смотрю, нельзя вас одну отпускать… - рассмеялся Вересов. Принцесса сонного царства начинала по-настоящему нравиться ему.
   -   Не беспокойтесь. Никаких “домой”. Рассвет – это моё. Вы у меня в гостях. И не командуйте. И не перебивайте, - погрозила она пальцем. – А как вы к стихам относитесь?

   -   Я? К стихам? – замялся Вересов. – Ну, врать не буду. Уважаю, но не люблю… Да и не очень понимаю, если честно.

- Ну, это не беда. Понимать необязательно. Хотите?

- Валяйте, - кивнул он. Вот чудная-то! Что ж. И правда, интересно даже,
что ей ещё придёт в голову.

   -   Валяют валенки. А стихи читают, - ответила она с ещё большей назидательностью. – Ну, слушайте. Исполняется впервые. Специально для вас…
   На первых словах негромкий, глуховатый, невыразительный голос её качнулся, упал было до шёпота, но вдруг выровнялся, окреп и мелодично зазвенел в такт её шелестящим, почти неслышным медленным шагам. Вересова словно обволокло чем-то тёплым и разнеженным. Пробежал по спине непонятный ласковый озноб, защекотало в носу, странно потеплело в глазах. Машинально, даже не желая этого, он взял её за руку. Тонкая у неё ладошка, тёплая…

   А она то задумчиво опускала веки, то вскидывала на него свои глубокие, в
крапинку, глаза, а голос, этот её нежданно удивительный голос наполнял собой, казалось, всю улицу, будто лился с неба.



               
                “Тёплый дождь по асфальту скакал,
                Умывал наступившее лето,
                Триумфально гремел до рассвета
                Соловьиный нестройный вокал.

                Я понять не могу, почему
                Успокоиться сердце не хочет.
                Я бегу в непроглядные ночи,
                В их глухую дремотную тьму.

                Добрый шут из короткого сна,
                Я случайно тебя полюбила,
                Как же больно проснуться мне было,
                Как жестока была тишина!

               
                И, обрывки видений храня,
                Трепетала в томительной муке…
                Как твои были ласковы руки –
                Только их и запомнила я!
   
                В половодье бредовых ночей
                Я ищу твой несбыточный остров.
                Исходила я многие вёрсты
                По тропинкам своих миражей.

                Но дымят и не греют костры,
                В кровь и слёзы изранены ноги,
                И не ведают общей дороги
                Параллельные наши миры…”

   Вересов сделал несколько шагов, остановился и пошатнулся, словно подпиленный снизу телеграфный столб. Натянулись их сцепленные руки и разъединились.

- Вы… Это… Сами? – только и смог выдавить он.

- Нет. Списала у подруги, - язвительно бросила она и резко отвернулась.

- Простите, - смущённо пробормотал Виталий., снова беря её за руку. –
Ерунду говорю. Просто мне раньше никто не читал стихов… Своих. Вот я и…

- Бросьте. Знаю, - перебила она. – Ну и как вам?..

- Ну как… Здорово. Неожиданно… Особенно в начале. Дождь умывает
лето… Мне бы и в голову не пришло. Я, конечно, не смыслю всех этих тонкостей. Но чисто на слух – красиво… Кое-что, правда, неясно, но…

- Что же? – прищурилась девушка.

- Ну, например, почему “шут”? Не принц, не рыцарь какой-нибудь, а
именно шут? Странно… - пожал   плечами   он, позабыв   согнать  с  лица
мечтательно-светлую улыбку.

- Вот именно, что странно. В этом и дело. Иначе и писать ни к чему.

- Да ну… - непонимающе протянул Виталий.

- Понимаете, принц – это избито. Пошло даже, - с лёгким раздражением
продолжила она, -  а рыцарь… Знаете, не люблю донжуанов, - и прыснула. Вересов рассмеялся, очарованно глянув на неё. Слишком оригинально. Слишком. И как раз это ему нравилось.

   -   И потом, - добавила она, чуть подумав, - по-моему, время принцев и рыцарей давно прошло…

   -    Ага, - иронично подхватил  он, - и, с точки зрения вашего средневековья, остались одни шуты?

- Ну! А говорите, стихов не понимаете! – сверкнула она улыбкой.

- Постойте, постойте… Как же вы… То есть она…говорит,  что  он    шут,
если помнит только руки ? Не вяжется…

- А вот так… - пожала она плечами. – Не знаю…

- Ну, вот тебе и раз… А кто же знать-то будет? Хотя… - нахмурился он, -
может, и правда. Есть что-то в этом… Вот только грустно как-то.

   -   Се ля ви, - усмехнулась она. – Так и живу. Сны коллекционирую да рассветы встречаю. Знаете, мне и сейчас кажется, будто всё это во сне. Вышла зачем-то среди ночи… Каблук вот сломала. А тут вы. Так кстати! И… Только не подумайте ничего… Но мне с вами как-то уютно. В стихах вы и правда ничего не смыслите, но слушаете хорошо. Внимательно. И благодарно. Я тоже не ожидала. Спасибо, - и чуть сжала его руку. Он хотел было ответить ей что-то, уже рот открыл, как вдруг сразу несколько здоровенных тяжёлых капель упали с неба, в один миг искляксав мостовую.

- Ой, дождь! – вскрикнула девушка. – Бежим!

И потянула его что было сил за руку вдоль по улице. А прохладные капли
частыми шлепками падали на них и вокруг, заставляя вздрагивать и ёжиться. И вот уже дождь ливанул сплошной свинцовой стеной. Она бежала впереди, раскидывая в стороны свои тонкие, лёгкие, чуть припечённые июльским зноем икры. Он кричал ей что-то невпопад, захлёбываясь от хохота, не переставая мысленно удивляться себе. Промокшие до нитки, влетели они под арку какого-то сквозного двора и только там поглядели друг на друга. С рукавов рубашки Вересова ручьями стекала вода. Вид у него был такой, будто его только что уличили в каком-то неподобающем озорстве. На носу повисла большая капля. Девушка коротко рассмеялась.

   -   Вы просто исчерпывающая картина непогоды! – витиевато пояснила она.

   -   А вы-то! На себя бы посмотрели! – улыбнулся в ответ Виталий. Она оглядела себя.
- Понятно. Только мне это неинтересно. Сами смотрите!

Её полупрозрачное платье, пропитавшись водой, стало совсем прозрачным
и плотно облегало её хрупкую узкую фигурку. Длинная тонкая шея, нежные, словно хрустальные, косточки ключиц, едва заметные выпуклости груди, до тревожности тонкая талия… Вот только бесцветные волосы потемнели под дождём, став вдруг русыми, густыми и тяжёлыми.

   -   Вы только не простыньте, - тихо сказала она, сделав шаг к нему, - а то я себе не прощу…

   -    Да что вы… - пробормотал он, чувствуя её близкое тепло, - сами не бережётесь. Ну разве так можно?

- Как?

   -   Вот так, как вы. По ночам не спать. Под дождём мокнуть… Это что – нормально?

   -   Ага! – поддразнила девушка. – Нормально было бы лечь спать после “Спокойной ночи, малыши” и видеть двадцать пятые сны. Так?

   -    Так, но только… - начал было Виталий. И осёкся. Потому что она, придвинувшись ещё ближе, осторожно прижалась к нему.

- Только – что?

- Н-ничего… - выдохнул он, - только   не  будь таких вот ненормальных…
вроде вас, жить было бы совсем скучно, по-моему.

- Ну, вы-то тоже… Не вполне нормальны. Тоже рассветы встречаете. –
словно бы вступилась за него она.

- Да я-то… Как-то и забыл уже, что могу быть таким. Гулять по ночам.
Стихи слушать…  А это так хорошо, оказывается! Спасибо вам!

   Она стояла вплотную, но ему пришлось повысить голос, так как дождь на улице усилился. Водяная стена в полуметре от них стала ещё гуще, а по улице побежал мощный поток, наподобие горной речки.

   -  Не за что, - ответила она, увлекая его подальше в глубь арочного  пролёта. – Ваш случай, конечно, запущенный, но, сами видите, не безнадёжный. Всё в ваших руках.

- Надеюсь… А ещё у вас стихи есть?

- Да есть… Вспоминать долго. Просто это последнее. Ладно, в другой
раз… - и рассеянно махнула рукой. – А вот под таким дождём я любила бродить… Бегать, беситься… Знаете, как здорово! Теперь-то здесь, в городе, так не подуришь…

   -   Ну и ну… - покачал головой Вересов, не переставая улыбаться, - и что – ни разу не простыли?

   -    Нет… Потому, наверно, что не боялась. А ещё он ведь тёплый на самом деле, дождь-то… Вот попробуйте!

   И потянула его снова к выходу на улицу. Подойдя, выставила руку под дождь, сделав ладошку корытцем.

- Ну! Не бойтесь! – подбодрила она.

Вересов вытянул руку. На   ладонь  упало   несколько  крупных   увесистых
капель. Дождь начинал редеть.

- Тёплый? – сверкнула глазами девушка.

- Тёплый, - ответил Виталий, улыбнувшись светло и задумчиво. – Это тот
самый? Который по асфальту скакал?

   -   Наверно… Почти. Вот только июль сейчас. И соловьёв нет. А так – похоже, - ответила она, почему-то смутившись. Ей явно хотелось сказать ещё что-то, но она почему-то не решалась.

   -   Ну вот! А говорят – чудес не бывает. Стихи-то сбываются! Вроде всё сходится, а?

- Не всё, - тихо бросила она и отвернулась на миг. – Смотрите! Солнце!

Виталий аж вздрогнул от неожиданости. И правда, из-за дальнего высокого дома прицельно били им в глаза нестерпимые, острые солнечные лучи. Дождь кончился, оставив на память кратковременную капель с крыш да недовольное ворчание в водосточных трубах. Пробежав под частыми каплями, они снова оказались на улице среди лениво перетекающих луж.

   -   Эх! – вздохнула девушка. – Вот и опять целый день жары… Никакой жизни!

   -   Ничего… Ночь впереди, - брякнул Вересов и тут же мысленно выругал себя. Он спал на ходу. Давила усталость, противно холодила мокрая одежда, явственно хлюпало в ботинках. Но и уходить не хотелось. Чувствовал он необъяснимое притяжение, непонятную силу, исходившую от этой невзрачной вроде бы девчушки. Она поняла его.

   -   Вам пора? Ну… Прощайте. Правда, заболтала я вас. Но, понимаете, меня все тут за дурочку держат… Да так оно, наверно, и есть. Вот и не с кем поговорить. Вы не устали? От меня?

- Что вы… - начал было Виталий, но заикнулся и замолк. И ослеп. И
опешил от её улыбки. Глаза, её малоприметные и маловыразительные глаза буквально горели. Словно два маленьких солнышка, смешливо щурясь, глядели на него. Так вспыхивает вдруг стеклянный осколок, удачно преломив упавший на него свет. Так озаряется внезапно капля росы, врасплох захваченная солнцем. Но лёгкий поворот головы погасил это чудо: ушли из глаз чудесные лучи, сбежала с лица улыбка, лишь по векам и ресницам мелькнула неясная тень.

- Да! – опомнился Вересов. – Мы ведь с вами…

- Увидимся, - перебила она, - обязательно. Выходите завтра… Вот так же.
На рассвете. Где-нибудь да встретимся. Придёте?

- Приду… - рассеянно кивнул он. – Но я…

- Ну, счастливо! – будто не услышала она, стремительно шагнула к нему,
привстала на цыпочки и сухими губами коснулась его щеки. Отскочила мигом и скрылась под тёмной аркой. Только ноги босые по мокрому асфальту прошуршали, да туфли в руках тихо пряжками звякнули.

   Очнулся Виталий лишь когда под аркой стихли её шаги. Он бросился вслед, выскочил во двор и огляделся. Никого. Он метался от дома к дому, забегал в подъезды, высматривал на сухих ступеньках мокрые следы, но так ничего  и не нашёл. К тому же второй аркой двор выходил на соседнюю улицу. Выбежав туда, он лихорадочно завертел головой.. Никого. Вот только дымка, прибитая дождём, рассеялась и мокрые крыши весело сверкали на солнце.

   Он вернулся во двор, сел на скамейку и вздохнул. Вот так встреча… А он даже имени её не спросил, растяпа. А она ведь ждала этого. А когда поняла, что не дождётся, ушла. А ведь завтра… Тьфу! Сегодня. Уже сегодня он уезжает. Днём. И никогда её больше не увидит... Он горько усмехнулся и покачал головой. Нет, грусти не было. Только недоумение и лёгкая досада на себя. Тут же вспомнились и сами собой вслух сказались её слова:

                “Добрый шут из короткого сна,
                Я случайно тебя полюбила…”

   Виталий тяжело вздохнул и провёл ладонью по щеке, всё ещё хранившей, казалось ему, тепло её сухого поцелуя. Вот так-то… Вот так.

   Он встал с лавки и медленно, не разбирая дороги, по самым глубоким лужам побрёл со двора. Шёл наугад незнакомыми улицами, непрестанно озирался и прислушивался. Порой он останавливался, энергично шевелил губами, сжимал кулаки и снова срывался с места, то мрачнея, то глуповато улыбаясь. А солнце пригревало, испаряя влагу с крыш, с асфальта и с его рубашки. В город пришёл новый день. И Вересову, кажется, не было в нём места. Отметая последние, самые мучительные сомнения, он решительно вошёл в гостиницу.

   А через семь часов, невыспавшийся и небритый, Виталий, прильнув к окну
вагона, прощался с этим простоватым, наивным и чудным городом. Поезд тронулся, поплыл назад перронный навес с замысловатыми фонарями, мелькнули стрельчатые окна старинного вокзала, и в их кратком солнечном отблеске померещилось Вересову что-то недавнее и очень знакомое. Заглянули на миг в окошко старые узкие улочки, и поезд, глухо грохоча, выкатился на мост через реку. Виталия больно и тягуче кольнуло в сердце, когда он увидел вдали тот самый – ночной – мост, по которому как раз проходил трамвай… Поезд уже миновал реку, как вдруг Вересов вздрогнул и, вытянув шею, принялся вглядываться вдаль. Ему показалось, что у перил того моста замерла неподвижно маленькая девичья фигурка в светлой одежде. Но мост уже давно пропал из виду. Показалось, наверное. А если и нет, то почему это обязательно должна быть она? И вообще, разве это важно теперь? Но несмотря на всё ему очень хотелось думать, что это была именно она. Так хотелось, что он за время пути окончательно себя в этом убедил…

   Тяжело вздохнув, Виталий Петрович закурил ещё одну сигарету и, преодолевая противный озноб, выглянул в окно. Всё та же промозглая ноябрьская ночь. Внизу в свете фонаря наискосок пересекла дорогу тощая дымчатая кошка. Лишь она одна вносила некий обнадёживающий разнобой в  мёртвую ночную пустоту. Вересов ехидно усмехнулся, но тут же вздрогнул и поспешно закрыл окно. Что же это такое? Откуда и почему атакуют его эти воспоминания? С какой стати? И как всё это понимать? Как деликатные сигналы надвигающейся старости? Или – ещё хуже – как угрызения за неправильно прожитую жизнь? Виталий Петрович выдохнул длинную густую струю дыма. Нет. Ни то ни другое, наверное. Просто всего лишь однажды он что-то в своей жизни не разглядел до конца. И даже не в том беда, что не разглядел. Бесповоротно, невозвратимо – вот в чём дело. Да… И город этот сейчас по-другому называется. И жизнь в нём другая. И девчонка эта повзрослела давно и рассветов, конечно же, больше не встречает. И всё же те рассветные картины отчётливо и броско стояли перед его мысленным взором. И голос её. И фигурка невзрачная в мокром летнем платье… И глаза. И стихи. Стихи запомнились. Слово в слово с первого раза! Мистика…

   В то далёкое утро он на несколько часов словно бы попал в иную жизнь. В ту , которую мы видим в самых добрых снах. В жизнь, о которой мечтаем, но никогда не находим. И вот так резко, почти без сожаления её для себя оборвал…

   А может, так и надо было? Может, и незачем нам далеко заглядывать в собственную мечту? Чтобы не разочаровываться? Да и вообще, к чему заостряться на этом? Живи, как живёшь, радуйся, цени, что имеешь… Разве этого мало? Так-то оно так. Да не совсем, как видно. Идеализм, оказывается, вещь довольно грустная. Особенно запоздалый.

    Взвыл за окном внезапным порывом холодный осенний ветер. Дрогнули стёкла, громыхнула какая-то железка на крыше. Виталий Петрович встрепенулся, загасил под краном окурок, выбросил его в мусорное ведро и понуро, шаркающе направился в спальню, усталый, разбитый  и недоумевающий…