Ирония

1

Подарить и отнять жизнь. Так легко и сложно!
Холод жёг лицо, со всей силы бил по натянутым нервам, кусал заледеневшую кожу, целовал в губы. Она медленно брела, превозмогая силу ветра. Полы шубы разлетались, мороз подкрадывался всё ближе к ней, стучался в сердце. Но её не грела мысль, что скоро покажется родной дом.
Рона Ледяная, а это была именно она, небрежно оглянулась по сторонам: снег красиво блестел в свете фонарей. Далёкое воспоминание из детства всколыхнулось при виде этой неземной красоты, пытаясь зажечь знакомые ранее чувства, но тут же погасло, подавленное сознательным приказом самой девушки. Рона не успела зафиксировать и понять его. Она жадно приглядывалась к этому холодному безмолвию, в надежде нащупать нить, которая натолкнёт на потерянную мысль, но тщетно.
По дороге проехала машина, на минуту убив молчаливую красоту снежной пустыни. Где-то рядом залаяли собаки. Девушка вздрогнула. Какие-то неясные мечты пытались протиснуться сквозь пелену размеренности её мыслей, сквозь ту границу, которую воздвигла сама Рона. Мимо неё шли прохожие, но она не чувствовала их как людей. Тысячи, миллионы таких же лежали на её операционном столе. Они не представляли ей угрозы. Зачем бояться убийцы, если она с такой беспечной лёгкостью способна разделаться с ним? Подарить и отнять жизнь. Так легко и сложно! Она снова, в тысячный раз ощутила неясную гнетущую тоску о чем-то потерянном и позабытом где-то, что кануло в Лету безвозвратно.
Дома ждал муж. Чужой и далёкий человек. Он не смог забрать её сегодня из больницы, сломалась машина. Рона была рада этому, этой, внезапной, яркой, пусть не долгой, но передышке. Не было необходимости поддерживать разговор, пытаться мучительно слушать и говорить, лишь бы не чувствовать гнетущей тишины, ложащейся на плечи неимоверной тяжестью. Не дышать этой стеной, которая разделяла их, не смотреть в эти красивые, но бесконечно холодные глаза, такие же, как сама эта ночь. Лёгкие кусал холодный декабрьский воздух, но она была рада тому, что может побыть наедине с собой. Впервые за такой большой промежуток времени. Больные забирали практически всё её время, дома она только спала.
Нет, Рона ни в чём не винила его. Максим был таким же, как она – чертовски одиноким. Он погружался в свои звёзды, тонул в них, искал успокоения в их спокойном и гордом мерцании. Она, вероятно, никогда не любила его, да и он её, судя по всему, тоже. Их соединила дружеская симпатия. Они не обманывали друг друга.
Рона ощутила, как колкие острия снежинок ранят лицо. На ресницах блестели маленькие капельки. Руки окоченели, хотя были тепло «упакованы». Она вспоминала свою рабочую смену. За этот день она ни разу не присела. Даже не смогла попить чаю. Желудок прилип к позвоночнику, но она научилась не замечать этого. Приехали студенты-практиканты из Германии. Они следили за ней такими глазами, будто она богиня. Была сложная операция, привезли подростка с многочисленными повреждениями. Даже смотреть на то, в какое месиво превратилось это распростёртое тело, было противно. Лицо уже не напоминало человеческое, правая рука вывернута назад, ступня практически держалась на волоске, кровь вытекала из полой вены. Да, аварии дело страшное. Вдохнув побольше воздуха, Ирония принялась за операцию. Глаза слезились от яркого света, и это мешало, но не останавливало молодую женщину. Её руки волшебным образом перемещались по этому истерзанному телу, восстанавливая покалеченную жизнь. Случилось практически чудо – ей удалось соединить этот обрубок, сделать его снова частью организма. Конечно, пройдёт время, прежде чем выяснится самое главное – сможет ли ходить этот полу ребёнок, полу мужчина, но она знала твёрдо – сможет. Осознание этого стучало в крови вызовом всему тому, что являлось ее противником. С рукой дело было намного сложнее, в рану попало много земли. Так что, ему придётся с ней расстаться, иначе гангрена накинется на него коршуном. Что поделать? Такова жизнь. Пластический хирург исправит лицевые повреждения и этот юноша, которому вот только на днях сравнялось 18 лет, продолжит свою жизнь, начнёт её заново. Да, теперь ему будет труднее, чем раньше, придётся привыкать пользоваться оставшейся рукой. Заново учиться писать, есть. Ему будет больно, но зато этот человечек сможет ходить, вновь познать радость бега. Но вот сейчас это тело безвольно, словно восковая кукла лежало здесь, и только она могла помочь. Ей было душно, ей всегда было душно смотреть на такое. Что люди могут сделать с другими людьми! Бывало такое, что ревнивые жёны наносили непоправимые увечья мужьям, уличные хулиганы сильно избивали… Да мало ли боли мы несём друг другу? Этот юноша лежал здесь, знаменуя собой нечто зависшее между двумя мирами. Так, теперь можно заняться головой. Огромный синяк собирался на затылке. Осмотр не занял много времени. Теперь опять дело за профессиональной  техникой и опытом…
Она закончила то, что было в силах этой миниатюрной женщины, и обернулась. Её ждали аплодисменты. Это льстило, но было не правильным. Да, в области хирургии нет никого, кто знал бы и умел больше, чем она. В свои 35 лет Рона имеет многое из того, о чём только может мечтать человек. Но и потеряла больше, чем кто-либо иной, отдавая работе всю себя.
Она спасла столько жизней, что не пересчитать. Подарить и отнять жизнь. Так легко и сложно! Твёрдость в сочетании с хладнокровием, -  вот основные профессиональные качества. Каждая операция для неё – словно бой, битва между двумя противниками: ею и смертью. Дуэль эта очень изматывает, но даёт успокоение. Талант хирурга, как данное от Бога, если он только существует. Вот кто такая Рона Ледяная. Она не как все, она борется до конца со своим противником. Завоёвывает позиции: одну за другой. Рона не бросает на первый взгляд проигрышных, тяжёлых операций и всегда точна. Внутри неё стальной стержень. Когда начинается операция, Ирония меняется. От её лица исходит некий свет. Здесь, в душной операционной, она царица. Весь медперсонал торопится домой, подальше от этого места, отдохнуть у родного очага, забыть боль и страдания людей, обречённых на смерть. Но не она. Ирония не боится браться за самые страшные, самые безнадёжные случаи. И всегда выигрывает. Так бы сказал любой врач, но не сама Ирония. Ибо операционная однажды отобрала человека, которого она любила. Многие врачи уважают её за эту твёрдую непреклонность в том, что касается хирургии. Она моментально определяет, какое вмешательство необходимо и действует чётко, не разрываясь между различными методиками. Однако такая жизнь не приводит к большому количеству друзей, которых у неё просто-напросто не было.
Она потёрла руками щёки, но всё равно не ощутила их. Её мысли витали далеко от этих мест, бродили тропами волков, дружили с луной, блики которой царапали ночной небосвод. Рона вдохнула полной грудью, ощутила, как морозный воздух ошпарил легкие своим задором.
Лай собак раздавался совсем рядом. Она заметила их, выделила из мрака ледяной пустыни. Две собаки: одна чёрная и гладкая, другая, кажется, немецкая овчарка, играли друг с другом. От их дыхания шёл пар, но они не боялись холода, наслаждаясь, питаясь им.
Её нервы были на пределе, как оголённые провода. Адреналин пульсирующим током скользил по венам. Что-то было не так. Словно тысяча муравьёв разбегались из желудка, пытаясь достигнуть каждого уголка уставшего от неимоверной нагрузки тела. Рона почувствовала себя, как перед боем, совсем как в реанимации перед сложной операцией, когда она яростно сражалась за то, что для неё было действительно важно – за жизнь, за право на существование. Кровь пульсировала по венам всё быстрее, но рассудок оставался холодным, как осколок льда. Рядом была опасность. Она ещё не знала какая, но ощущала её всей кожей, каждой клеточкой замерзшего существа. Эта звериная интуиция часто помогала, спасала. Вот и сейчас будет также. В минуты опасности в людях просыпаются древние инстинкты борьбы. Страх отступает равно как от героев, так и от трусов. Подсознание ведёт за собой.
Чёрная собака набросилась на неё. Всё было так быстро, как в ускоренном просмотре фильма. Рона не успела подумать, просто инстинктивно защищала самое дорогое: шею, как самый не прикрытый орган и правую руку, как инструмент, без которого она не в силах творить. Она даже не ощутила боли от укуса и поняла, зафиксировала, как робот, что это довольно плохо, ибо так проявлялся шок у серьёзно раненых. Её мозг работал как компьютер, выискивая повреждения, стараясь их классифицировать.
Но всё было гораздо лучше, чем девушка подумала в первую секунду, так как собака повисла на рукаве шубы, полностью не прокусив его. Быстрая реакция в который раз увела опасность. Рона смотрела прямо в глаза этой собаке, и столько презрения сквозило во взгляде её необычных, жёлтых глаз дикой пантеры, что животное разжало челюсти и, скуля, попятилось. Собака признала в ней существо более сильное и отступила.
Рона вздохнула и села в снег. Всё тело обмякло, мышцы расслабились. Слезы, было, набежали на глаза, но она отогнала их, справилась, как с лютыми врагами. Молодая женщина посидела ещё не много, подождала, пока ноги перестанут дрожать, а небо кружиться, и встала. Безмолвный свет снежной долины начал раздражать своим бесконечным равнодушием. А ведь эта ледяная равнина – это отражение её собственной души.
Она подняла глаза и увидела эти далёкие звёзды. Они освещали путь человеку, который был её мужем. Он дорожил ими больше, чем ей. Это когда-то убило в ней жизнь. Сейчас их коварный блеск заставил лишь презрительно усмехнуться:
- Я могу подняться выше вас, вам никогда не победить меня. Во мне есть эта сила, я чувствую её дыхание.  И нечего смеяться над моим несчастьем.  Вы ничто, тогда  как я – всё. Пепел – это ещё не конец, а только начало.
Эти слова возродили в ней жизнь, что уверенно, горячими токами заструилась по венам, взращивая внутри неё чувство необыкновенной свободы, силы. Ирония переступила через себя и поднялась. Возрождение феникса, сожжённого дотла. Воспарение к небесам раненого орла.
Она медленно побрела по направлению к дому. Ненавистному дому. Дому, где в каждом углу ютилось одиночество, которое грызло душу, изматывало и морально и физически.
Пар дыхания выходил из лёгких, этот стон раненой души, призывающий помощь, он поднимался вверх, стремясь дотронуться до величия далёких светил. Рона отряхнула шубу и мысленно прокляла свою судьбу. Пораненная рука болела, разорванная шуба пропускала морозный воздух декабря.
2
Дверь ей открыл Максим. Он небрежно прислонился к косяку и смотрел, как жена входит домой. Рона, как всегда, задержала на нём свой цепкий взгляд – муж был чертовски красивым мужчиной, это приходилось признать. Его глаза молча следили за ней, отмечая малейшую деталь. Максим привык анализировать всё. Как же неприятны и сладостны ей эта небрежная поза, лёгкий прищур дальнозорких глаз, так страстно отдавший всю любовь и стремления равнодушию звёзд…
Рона вдохнула побольше воздуха, чтобы не сорваться. Всё-таки, что ни говори, а она восхищалась им. В этой небрежной позе сквозило столько затаённой силы, что захватывало дух. Максим никогда не болел, лежал в кровати не более суток. Да и трудно представить этого могучего человека на операционном столе. Эти мысли развеселили её и Рона фыркнула. Он всегда добивался того, чего хотел. Тяжёлым, изнурительным трудом Максим Ледяной достиг тех высот, о которых многие не смеют даже мечтать. Он сделал себе имя, покорившее весь мир. И, хотя, Макс считал, что цель оправдывает средства, она преклонялась перед ним. Перед  его упорством, целеустремлённостью и силой, способной выдержать любые испытания.
А она была обычной. Таких миллионы. Ирония отдавала себе в этом отчёт. Длинные темные волосы, стянутые в пучок, кошачьи, жёлтые глаза, обведённые рыжей рамочкой, что когда-то очень восхищало Максима. Стройная фигура – плод усердных занятий в спортзале. Лёгкая сеть морщин, которые придавали ей скорее изюминку, нежели старили. Вот и всё, ну, ещё детская наивность, от которой так трудно избавиться!
Вчера муж вернулся из Франции. Рона так отвыкла от него, от этого одиночества вдвоем, что чуть не сошла с ума! Это языческое божество, от которого в восторге все её знакомые и что принадлежит ей до конца дней, так далеко от неё! От него пахло чужим, запретным и далёким, это разжигало некий холодный огонь в груди, душило жаром сладких воспоминаний. 
Максим смотрел на свою жену. Она вся была окутана морозным инеем. Он сильно скучал по ней, сам того не зная. «Интересно, - пришло ему в голову – знает ли Ирония о том, как сильно не похожа ни на одну женщину в мире. Все остальные – лишь жалкие подобия её. Ирония. В ней есть величие, которое так редко встречается у представительниц её пола. Как говорил Жоффрей де Пейрак о своей жене, неистовой Анжелике? Женщина высокого полёта. Это же можно сказать и об Иронии. Интересно, как поступила бы Анжелика, узнав об измене своего ненаглядного Жоффрея? Вероятно также. Ведь истинную любовь не перечеркнуть ничем, она просто есть и просто живёт в нас, дожидаясь своего часа. Я искал тебя всю жизнь, жена моя, жизнь моя. И вот мы вместе и меж тем бесконечно далеки, как звёзды, которые разделяют миллионы световых лет». Как жаль, что всё сложилось именно так, что он слишком поздно понял, чего именно лишился навсегда…
Полтора года, которые Максим  провёл во Франции, усердно работая, подарили ему многое. Но разлука с женой была невыносимой. Хотя с ней он теперь чувствовал такое же дикое одиночество, как со всеми остальными людьми. Просто очень сильно хотелось чувствовать её присутствие, заглядывать время от времени в эти необыкновенные глаза. Он привык анализировать всё, но свои чувства к ней не понимал, они оставались за гранью сознания, жили в самом его существе, растворились в ДНК.
Когда они ещё учились, и юность не заставляла делать выбор, всё было по-другому. Счастье сочилось из хищных глаз Иронии, гравитационными волнами соединяя весь свет магнетической паутинкой. Им было хорошо вместе. У него было достаточно женщин до неё, чтобы понять, что нет на свете человека, который понимает его настроения лучше, чем она. Ирония тогда встречалась с его знакомым, который и представил их друг другу. Они убежали с вечеринки в тот, их первый  вечер знакомства, и долго гуляли по вечернему городу.
Он поцеловал её при жёлтом свете фонарей, забыв обо всём остальном мире, потеряв голову от бешеной страсти и неизведанной ранее радости зарождения первой любви. Матрица блестящего снега скрепила узами романтики. Звёзды стали свидетелями их единения. Это было его самым романтическим, самым приятным воспоминанием. Ирония тогда нежно, но твёрдо поймала его губы. Этот поцелуй решил всю их дальнейшую жизнь. Они познали друг друга через него. Он смотрел в её глаза, в которых отразилось небо, и понял, что может быть счастлив только рядом с ней. Судьба привела их друг к другу, сквозь сотни невидимых дорог, свела этих двух людей, что позже стали навсегда далеки. Её ресницы тогда слегка трепетали, отбрасывая магический свет на щёки, чуть порозовевшие от непонятного стыда, смешанного с шальной и бесшабашной радостью молодости. Он ощутил тогда, что их сердца бьются в унисон, сознание этого опьяняло, наполняло его светлой решимостью.
В ней тоже жила некая тревога и беспредельное одиночество. Она всегда была честолюбивой кошечкой. Ирония стремилась получить всё, что только возможно. Ему нравилась та отрешённая страстность, которой щедро одаривала его жена, импонировало её мироощущение.
«Я очень боюсь того, что должно произойти, но хочу этого сильнее всего на свете, ибо эта жажда сильнее смерти» - прошептала она тогда, глядя на него влюблёнными глазами, подёрнутыми дымкой страсти. Ресницы, как раненые птицы трепетали. Как же прекрасны её глаза в момент возбуждения! Тысячи искорок зажигается в них.
Он знал, что кроме него у неё никого не было, и хотел быть нежным, но сам не заметил, как потонул в потоке горячего буйства, излучаемого ею. Её кошачья, не имеющая ни каких границ страсть проглатывала всё, отдавала всё. Угар любовной игры погас, а он всё лежал, смотрел в темноту, остро чувствуя её присутствие рядом с собой. Тепло волнами исходило от распростёртого рядом тела. Тепло и запах. О, это самый чудесный аромат в мире! Ничто не может сравниться с запахом её тела таким насыщенным и чистым! Она подумала, что Мак спит, и осторожно поцеловала его плечо, чтобы выместить те чувства, о которых не говорят, думая, что он не почувствует этого. Но он заметил, и, мало того, понял. Это было целебным бальзамом на его сердце. Ни одна женщина прежде не делала этого, не дотрагивалась до его души.
В долгие часы работы Максим вспоминал гибкость её тела, тепло кожи. Ощущал запах, нежный и неуловимый, что источает всё существо этой пантеры. Помимо своей воли видел счастливые глаза Иры, которые не были таковыми уже пять долгих лет. Он не знал, как произошла эта перемена, но жена отдалилась от него и не пускала более в свой мирок. Максим не винил её ни в чем. По сути дела он сам виноват в этом. Тогда, пять лет назад Ирония застала его в недвусмысленной позе с дочерью его научного руководителя. Надо отдать должное жене – она повела себя не как все. Он гордился ею за это и… безмерно страдал от этого.
Ира не обвиняла его, не устраивала сцен, которые стоило бы ожидать от такой страстной женщины-кошки. Это просто убило её душу. Она не плакала, не причитала, просто замкнулась в себе, зализывая душевные раны. Ирония прекрасно знала, что Максим не испытывал никаких чувств к той девушке. Она всегда понимала, что он пойдёт на что угодно, лишь бы добиться намеченной цели. До этого Рона верила, что в жизни есть нечто, не подвластное времени и грязи, прозе жизни – Любовь. Он просто перечеркнул всё это.
В тот миг, когда жена увидела их, Максим потерял самое ценное в своей жизни – душу Иронии. Он пытался исправить это, но не мог пробиться через стену, которую воздвигла эта неистовая женщина, заковавшая себя в броню льда. Этот лёд жёг его сердце, жалил ядом, наказывал сильнее, чем это возможно. Но работа на первом месте. Он жаждал получить от неё всё, что только возможно: деньги и славу. Сейчас у него есть это, но нет человека, который смог бы разделить с ним радость одержанной победы.
Максим увидел кровь, блеснувшую на руке жены. Сначала он подумал, что она просто испачкалась на работе, но заметил, как Ирония поморщилась. Его сердце ёкнуло и болезненно застыло на долгое, почти бесконечное мгновение. Ему всегда казалось, что с ней ничего плохого просто не может случиться. Он очень хотел обнять её, удостовериться, что она настоящая, но холод, что отразился в глазах жены, остановил этот необдуманный порыв.
Она мягко улыбнулась ему и потянулась к его губам. Её непослушные волосы выбились из пучка, сделав хрупко прекрасной. В груди Макса шевельнулось что-то. Тёплые губы Иронии сухо дотронулись до его уст, оставив его разочарованным. Она снова улыбнулась ему, однако глаза оставались  такими же холодными и настороженными, как у голодной и побитой кошки.
- Привет! Что, какая хмурая Иришка? Неужели какая-то операция прошла неудачно? – Потерю пациента она обычно переживала как личную трагедию, как свою потерю. В такие дни она садилась перед телевизором, пила яблочный сок и иногда плакала. Слёзы капали на халат, она смотрела в экран, но видела что-то совсем другое. Словно жизнь её показывали там. Ничего не могло вывести из этого состояния, только новая победа.
- Да нет, сегодня всё хорошо прошло. Не думала, что ты уже дома. Хотя, что я говорю, совсем крыша поехала, что ли? Спортзал же уже закрыт. Просто привыкла одна быть. Заваливаюсь спать, и весь мир затихает. А на меня сегодня собака напала, представляешь? Видишь, руку мне слегка оцарапала. – Рона протянула ему левую кисть, продолжая щебетать, лишь бы он молчал.
Максим вздрогнул от навязчивых воспоминаний. Он снова видел, как однажды собака зарычала на Иронию, собираясь напасть. Они возвращались из гостей, а машины у них тогда ещё не было. Жена смотрела на неё, и в этом взгляде было столько силы, что Макс удивился. Та овчарка, если говорить на чистоту, испугала его самого.
Но девушка не отвела глаз, не дрогнула ни одним мускулом. Зрачки хищно сузились. Во всём её облике сквозило нечто зловещее, она сама представляла скрытую угрозу. В конце концов, собака тихо заскулила и убежала. Да, внутри неё был стальной стержень…
Он стоял молча и думал о том, что ничего не сделал, а только смотрел на эту дуэль взглядов. Собаки словно чувствовали в ней волчицу. От этого вывода он невольно вздрогнул.
Максим смотрел на руку жены и пытался делать так, как она говорит, чтобы продезинфицировать рану. Её голос мягко отдавался в ушах, рождая целую гамму чувств, которые, увы, больше не выплеснуть. Ибо такова была негласная договорённость  супругов.
Прошло почти полтора года с их последней встречи, но он видел, что ничего не изменилось. Лёд в глазах жены по-прежнему остался, хотя он надеялся на обратное. Он приглашал её к себе, во Францию, хотя бы на выходные, но она не соглашалась. Ира постоянно работала, совершенствуя и без того, как ему казалось, безукоризненные навыки хирурга. Он вообще относился к медицине несколько отрицательно, слепо веря в естественный отбор, который откидывает лишнее и взращивает нужное. Нет, он не спорил, иногда человеку требуется помощь, но бывает, такие вещи случаются, что лучше и не выжить после них. А если говорить начистоту, он и вид самой крови терпеть не мог. Но гордился своей женой. Некоторые «бывшие пациенты» заходили к ним домой, дарили подарки, благодарили её, но Ирония с гордостью отсылала обратно все дорогие вещи, оставляла лишь приятные мелочи. Она терпеть не могла похвалы, старалась как можно быстрее избавиться от посетителей и заваливалась спать.
Вчера он прилетел, когда она спала, а утром ушла – Максим  ещё не проснулся.

- Пойду, приготовлю что-нибудь поесть. Держу пари, что ты ничего не ел весь этот день. – Нежный голос жены вывел его из состояния созерцания собственных мыслей.
- Может быть, лучше я? А то зальёшь кровью всю кухню. Должен же я поухаживать за собственной женой.
- Да из тебя повар, как из меня космонавт. Сотворю что-нибудь лёгкое, не волнуйся за меня, я уже большая девочка, правда.
Мак улыбнулся – Ирония никогда ничего не забывала. Он обнял жену, и весь мир закачался – её мягкий аромат окутал его совсем как раньше. Будто и не было тех лет, что они были далеко друг от друга, далеко разделённые не столько километрами, сколько мыслями! Застыло это мгновение, став мимолётной вечностью в цепи воспоминаний человека. Максим так давно жаждал прикоснуться к ней, почувствовать тепло женского тела! Она послушно приникла к нему, находя отраду в объятиях этого сильного человека. Он в каком-то полу безумии прошептал, целуя её волосы:
- Ирония, Ирония, о, ты самая  неповторимая, самая неистовая. Нет на свете ничего слаще твоих губ. Ах, Ирония, как я соскучился, словно тысячу лет не видел тебя! Почему… - Он прикусил себе язык, но было уже поздно. Она не подвижно замерла в его объятиях на несколько долгих секунд, а, потом, высвободилась, скинула с себя эти волнующие руки и торопливо побрела на кухню, подальше от соблазна.
Мак, было, двинулся за ней, но остановился, ибо зазвонил телефон. Это была его мама.

- Ну, наконец-то ты дома, соскучился, небось, по жене-то. Не дело это – такая разлука-то долгая. Роночка уже пришла?
- Да мамусик, что-то готовит на кухне твоему непутёвому сынку. Я заеду к тебе на днях. У меня же отпуск только начался, буду честно лентяйничать с утра до вечера. Максимум на что отвлекусь – парочку интервью или лекций.
- Лучше бы вырвал свою жену и увёз её на юг-то, косточки погреть. Мне кажется, что у неё скоро истощение будет. Разве это дело – работать по две смены-то? Совсем себя не бережёт.
- Ты же сама прекрасно знаешь её – она неисправимый трудоголик. Хочет спасти весь мир. Что в этом плохого?
- Но семь лет без отпуска! Это же безумие. Ничего, я заеду к вам, поговорю-то с ней. Пытаюсь всё время застать её дома, но, похоже, Роночку прописали на работе. Если бы Алисия была жива! Да что теперь-то говорить? – Алиса – это мама Иронии. Она погибла на руках жены, в реанимации. Алиса вела машину в нетрезвом виде и попала в аварию, в которой серьёзно пострадала. Рона тогда сделала всё, что могла, но, увы, смерть забрала эту очаровательную и бесшабашную женщину. Это было почти семь лет назад. С тех пор Ира работает без отпусков и выходных.
- Мама, давай не будем об этом. Но насчёт отпуска ты права. Нужно выдернуть Рону. Знаешь что? Приезжай к нам прямо завтра. Что тянуть? Вместе мы уговорим её отдохнуть немного. Двойного напора ей ни по чём не выдержать. А я утречком на вокзал сгоняю, куплю билеты, чтоб отпираться не  смогла. И переговорю с её начальством.
- Ладно, дорогой мой, договорились. Ждите меня часикам к девяти. Думаю, она уже освободится.

Мак прошёл на кухню, из которой распространялся приятный аромат по всему дому. Рона повернулась к нему и улыбнулась. От её улыбки у него всегда перехватывало дыхание.

- С кем болтал? Никак любовница звонила. – Ирония снова мягко улыбнулась. Её лицо от этого всегда мгновенно менялось, становилось каким-то летучим. Мак чмокнул её алые улыбающиеся губы.
- Ты, как всегда, прозорлива. Однако на этот раз, к сожалению, не угадала. Звонила мама, хотела убедиться, что всё в порядке и родного сына как следует покормят.
- Знаю я её. Опять какой-нибудь заговор против меня строит. Пока тебя не было, я от неё скрывалась. Вела подпольный образ жизни. Только ей этого не говори даже под пытками. – Рона мешала что-то в сковородке, а Мак обнял её и поцеловал лебединую шею. Ему до безумия нравился сладкий аромат её тела. Он потёрся бритой щекой о белоснежный затылок.
- Кстати о палачах, она завтра нас навестит. Прибудет часам к девяти, на ужин. Рада? Нужно ведь будет отдуваться за совершённые грехи.
- О нет! – Простонала Ирония. - Придётся мне сегодня полночи простоять у плиты, и тогда завтра я встану никакая. А меня на утро уже назначено четыре операции! Вот так невезение!
- Да ладно тебе так страдать, прямо Джульетта в финальной сцене. Завтра схожу в магазин, и накуплю каких-нибудь полуфабрикатов. – Ирония хорошо ощущала то тепло, которое издавало его магнетическое тело, отчаянно желая раствориться в этих руках, забыть обо всех утренних операциях. Ей хотелось целовать его, утопать в поцелуях и ласках. Но она не могла себе этого позволить.
- Неужели ты так сильно ненавидишь свою мать? Пусть уж лучше поест домашнего. В её возрасте вредно подметать всё подряд. Сейчас мы с тобой поужинаем, а потом дуй за продуктами. – Максим улыбнулся и ловко распустил её волосы.
- Вот так ты нравишься мне намного больше.
- Нет, ты положительно сошёл с ума в своей Франции. Так недолго начать волосами питаться. Или француженки любят, когда копаются в их причёсках? – Не успев сказать это, Ирония сразу же пожалела о жестоких словах, ибо ни за что в жизни не хотела показывать мужу своей ревности.
3
Как бы ей хотелось, чтобы его измены не трогали её больше! Однако червь начинал грызть сердце, едва она допускала мысль, что он ласкает другую женщину. Боль снова на секунду залила глаза и та омерзительная сцена, невольным свидетелем которой она стала, переворачивала всю её душу вверх дном.
Как сейчас Ирония помнила полу прикрытые, светящиеся страстью глаза той женщины, которую «любил» её муж. Она тогда видела всю сцену отдельными кусками. Красивые, длинные ноги в белых чулках, бесстыдно обхватившие торс человека, которого она думала, что любила. Её высокую, полную грудь, кокетливо выглядывавшую из наполовину расстегнутой блузки. Янтарно-красные губы Максима, которые он облизывал языком, потому, что они пересохли от переполняющей его страсти.
Они не обращали на неё внимания, поэтому Ирония могла «насладиться» этим зрелищем сполна. Сначала ей казалось, что она смотрит кино, что этого не может быть, но потом, постепенно в сознании застучала мысль о настоящем аду, аду на земле. Боль души разрывала тело, словно плавленые брызги рвались наружу. А ещё она помнила страшный холод, испепеляющий всё внутри. Её недолгое счастье лопнуло, как мыльный пузырь. Хотелось кричать, биться головой о стены и в тоже время сильно, страстно хотелось умереть, погрузиться в блаженство нирваны, разделить участь безмолвной и равнодушной вселенной, что, если бы в этот момент начался конец мира, она бы не возражала, даже приветствовала этот факт. Чаша терпения переполнилась, и Ирония выбежала за дверь. Хотя ей казалось, что она движется чертовски медленно. Скорость света в эту минуту была бы недостаточной.
Максим увидел её в тот момент, когда она выбегала. В эту секунду он понял, что произошло самое страшное в жизни. Ему казалось, что с глаз спала пелена. Тогда понял что, то о чем он мечтал – это пустое, а единственное, что действительно важно – утеряно навсегда. Максим боялся, что не застанет её дома, она скроется, как радуга, что всегда есть, но которую никогда не потрогаешь. И тут до него дошло, что он всю свою жизнь любил лишь одного человека на свете – свою маленькую подружку, свою Иронию, которая теперь потеряна на век. Но он будет бороться за своё счастье. «Подарить и отнять жизнь. Так легко и сложно!» Ирония часто повторяет эту фразу, но только сейчас истинный смысл её дошёл до него. Это и случилось с ними. Разве это жизнь, где каждый сам по себе, где липкие лапы одиночества ласкают душу? Выживание, сосуществование, вот что такое.
Ирония свернулась калачиком на диване, перед телевизором. Он бережно укрыл её одеялом. Волосы Иры спутались, но она оставалась прекрасной, словно совершенное изваяние гениального творца. Максим вышел на балкон и прикурил сигарету, соломенный закат испуганно скрылся за горизонтом, оставляя безмерные просторы луне. Дым заполнил лёгкие, даря временное успокоение. Ему нужно было делать что-то, но что? Как растопить лёд?
Он нанимал психоаналитика там, в другой стране. Тот выслушивал его, прищурив один глаз. Сначала это казалось прекрасным – Макс мог говорить обо всём на свете. Но потом он начал задумываться есть ли польза от этих разговоров. Оказалось, что всё, что говорил этот человек ему известно, мало того, не стоит и гроша. Любой психологический приём, обращённый на Иронию, не поможет, ибо она иная, чем все.
Рассвет осветил окна ярко-красным заревом. Зазвонил будильник, вырвав из пелены сна Рону. Она посмотрела на мужа мутными глазами и рассеянно чмокнула его в щёку. Он заворочался и открыл глаза, любуясь неуловимой красотой жены, которая всегда была с ней.
- Завтракать будем, али как?
4
Ирония надела блестящие чистые перчатки и привычным жестом закрыла лицо повязкой. Сегодня её будут снимать на камеру, чтобы другие люди учились проводить ту сложную операцию, которая получалась у неё практически всегда.
Многие врачи годами оттачивали своё мастерство, доводя движения до автоматизма, но Ирония не видела в этом смысла. Каждый человек индивидуален и не может быть одинаковых надрезов, сходных действий. Нужно чувствовать каждого. Порой она могла «видеть» где у человека проходит та или иная мышца, как раковая опухоль захватила желудок, распространяя коготки метастаз, как сокращается сердце. Для этого уже не нужно было надрезов, всё фиксировало внутреннее зрение. Иногда показания приборов обманывали, но её интуиция ещё ни разу не подвела. Некоторые назовут это профессионализмом, она же сама просто верила в то, что ей это дано свыше. Сразу после смерти матери в ней повернулся невидимый краник, и Ирония научилась «видеть» отклонения у больных, смотреть сквозь покров кожи. Это очень часто помогало, спасало людей. Ее глаза не хуже рентгена замечали всё.
Вошла медсестра, худенькая и юркая Катюша, любимица всего медперсонала. Ира вспомнила, как эта девушка упала в обморок на той операции, когда Ледяная производила пересадку почки старичку, изъеденному оспинами, старому, как сама смерть. Катюша не выдержала вида крови, хотя и готовилась к этому моменту столько лет. Да, медицина не для слабонервных людей. Хотя теперь девушка вполне справляется со своими многочисленными обязанностями.
Тут Ирония вспомнила, как когда-то сама присутствовала при своей первой операции. Это была молодая девушка, скончавшаяся от перитонита. Гной затопил все органы прежде, чем ту положили на стол. Иронии тогда стало так плохо, что она час провела в туалете. Её выворачивало на изнанку. Кровь, гной, хирург, небрежно вытирающий скальпель и мерно произносящий цифры смерти девушки, у которой недавно появилась грудь, и лёгкий пушок обозначил контур для будущего развития, которого уже никогда не будет. Никогда ей не забыть испуганных, сведённых болью нежно голубых глаз девушки, твердившей о своей боли и повторяющей как заклинание: «я не хочу умирать». Но врачи медлили, и вот что получилось. Хирург деловито бросил через плечо: «так бывает» и продолжил насвистывать какую-то весёлую песенку. Ей тогда хотелось уйти, бросить всё, но представить, что такие бесчувственные люди будут резать больных! Ни в жизни. Тогда она почувствовала в себе силу превозмочь всё. На выпускном экзамене, когда вскрывали труп, руки Иронии уже не дрожали, а плавно и размеренно работали. Тошнота подкатывала к горлу, но она справилась и с этим. Потом и желудок смирился с выбором профессии и не беспокоил по пустякам.
Катюша неловко поздоровалась с Иронией, и по дружески похлопала ту по плечу. Её украинский выговор напоминал Иронии счастливые времена детства, когда их семейство навещала тётя, принося с собой невиданные гостинцы. А теплота Катюши успокоительно действовала как на больных, так и на всех остальных.

- Жалость-то, какая, Роночка! Зачем в повязке вас снимать будут? Народ должен знать своих героев в лицо. Руки-то у вас золотые, столько народу с того света выудили, а никто и не знает вас, только по фамилии узнают, сразу спрашивают, не родственница ли Максиму Ледяному. Не правильно это, он-то никого не спас, простите, что так про мужа вашего. Я против науки ничего не имею.
- Да ничего, Катюшенька, ты права. Только профессию я специально выбирала – чтоб не нужно светиться. Зачем эта известность перед незнакомыми людьми? Те, кому я помогла, иногда вспоминают меня и это уже само по себе приятно. Ладно, пошли на операцию, медицина, в отличие от науки не ждёт.
Ирония окинула опытным взглядом женщину, что была бледнее смерти. Её глаза со страхом наблюдали за врачом. Катюша успокоила её и сделала укол. Ирония чуть помедлила и приступила к делу.
Камера бесстрастно фиксировала её лёгкие движения. Тут надрез, здесь зажим, ватный тампон… Но те, кто стоял за этой камерой восхищались этой бесконечно точной геометрией – ни миллиметра лишнего пореза, ни одного лишнего движения. Приборы чётко фиксировали показания идущие от этого распростёртого тела. Ирония чуть бормотала названия мышц, которые вставали на пути. Пот со лба легко вытерла Катюша быстрым и метким движением. Казалось, что Ирония отстранилась от всего, кроме этого скопления нервов, мышц, кровеносных сосудов. Её глаза и руки жили отдельной жизнью – жизнью, спасающей другого человека. Здесь трон и царство, это обитель борьбы.
После операции, на сегодня последней, Ирония опять оказалась вместе с Катюшей. Мышцы рук ломило от усталости, даже успокаивающий крем не приносил заметного облегчения. Девушка села рядом с ней, боясь заговорить первой. Её пугала молчаливая сосредоточенность этой сильной женщины, которая оставалась с ней на некоторое время после каждой операции, словно некий транс, понятный только одному человеку. Ирония медленно выплыла из небытия и удивилась, что Катюша ещё тут, тогда как все уже торопились домой.
 
- Что случилось, Катенька, почему вы не собираете вещи? – Девушка ждала именно этих слов и быстро заговорила:
- Разрешите  мне с вами поговорить начистоту, как с другом, а не коллегой по работе. – Эти слова удивили Иронию, но она не подала виду.
- Конечно, я никому ничего не скажу, ты же знаешь моё слово.
- Да, только вы можете хранить тайны. Поэтому и хочу рассказать именно вам, Роночка. Полгода назад я встретила Серёжку. Мы встречались, всё было замечательно, только вот оказалось, что он женат на Елене Гжельской, а я забеременела. – Имя этой Гжельской впечатолось в память, как надпись на граните. Это была та самая, которая когда-то разбила надежды на счастье в семье Роны.
- Гжельская, это дочка одного известного профессора, да? – Катюша закивала головой, подтверждая, как мал этот мир. В душе ничего не шевельнулось. Вот всё и уравновесилось – Елена сделала больно ей, и её саму подвергли этому же. Хотя Ирония не злорадствовала и не желала того, что пережила другим, на душе просто стало легче от некой божественной справедливости.
- Её отец много работал вместе с вашим мужем. Да и не это важно. Мы с мамой живём в однокомнатной квартире. Куда ребёнка мне деть? Брать у Серёжки денег не смогу никогда – невыносимое унижение. Растить ребёночка в нищете? Да как можно, хочется всего наилучшего малышу-то. Неужели остаётся аборт делать, ведь не знаю, как Серёжа отреагирует на мою беременность? Мужчины ответственности боятся как огня. –  При этих словах словно скорлупа упала с души Иронии. Вот что ей нужно – ребёнок. Чёрт с ним, с Максимом, пусть малыш почти без отца растёт, зато мать отдаст всё тепло, что у неё есть. Мысли вернулись к Катюше.
- Нет, не в коем случае аборта не делай. Представь только маленький комочек на своих руках! И на медперсонал не смотри – позлословят немного и забудут. Да что квартирные условия! Ты же жизнь новую носишь! Какие могут быть колебания? И Серёже скажи обязательно, он должен знать, как никак участвовал в этом процессе. Можно, конечно отнять жизнь у существа, который ещё не чувствует боли, но кем ты станешь после этого? Убийцей? Так ведь и гении рождались в коммуналках. Вот смотри…
Дальше договорить ей не дали, в комнату ворвалась санитарка Галина. На ней лица не было.
- Скорее, Ирония Сергеевна, вашего мужа привезли, готовят к операции. На него стена рухнула. Его будет оперировать Лариса Ивановна. Она хороший хирург, только на смену заступила… – Весь мир запульсировал, разбился на множество различных цветных осколков. Вот этот сильный человек на операционном столе. Ирония приказала себе не раскисать и думать, как профессионал.
- Какие повреждения?
- Многочисленные переломы. Вся правая сторона тела повреждена. Большая потеря крови. Он пока в сознании. Ваш муж на стоянку за машиной шёл, а там дом старый рушили, вот не рассчитали, и на него стена обрушилась, хорошо, что увернулся, а то бы всё. Каюк. Да и снег помог, там ледяной настил, он под него попал, и тот смягчил падение. Ох уж эти строители-роители. Бесшабашные. Хорошо, хоть достали быстро, и скорая помощь подоспела во время. Что не говори, мир под откос катится. Вот раньше…
- Значит так. Скажи Ларисе Ивановне, что его я сама буду оперировать. Готовьте стол. Я уже иду.
- Я тоже иду, Роночка. Вам без меня трудно будет. – Ирония посмотрела на Катюшу новыми глазами. Это хрупкое тельце вмещало настоящую душу. Да, девушка была права. Она чувствовала малейшее желание Иронии, предвосхищала его. Ледяная не умела и не любила говорить, что ей нужно. Все должны знать своё место и не нарушать тишины. Многие поэтому и не любили работать с ней.
Исполнительная Галина, часто пьющая женщина преклонных лет, любящая поболтать, бросилась всё выполнять, кляня строителей и весь белый свет. Две женщины молча пошли готовиться к операции. Между ними не было больше стен, барьеров. Они навек стали близкими подругами. Катюша видела беспокойство Иронии первый раз в жизни. Руки бедной женщины дрожали, не слушаясь. Дыхание прерывалось. Катюша молча обняла её. Тепло человеческого тела взбодрило Иронию, дало ей чувство силы, так необходимое разноплановому хирургу. Она не выдержала и прошептала тихо:
- Я боюсь, Катюша.
- Всё будет нормально, Роночка. Бог уже отобрал одного вашего близкого человека, второго пощадит.
Эта детская вера, наивная вера в то, что Ирония может всё, обожгла горячим теплом сердце. Это обожествление раньше раздражало её, теперь же влило новые силы. Пока Максим не узнает, что любовь к нему не увяла, а расцвела с новой, не бывалой доселе силой. Это была даже не любовь, а нечто в 10 раз более сильное и небывалое. Как она могла думать, что он больше не нужен ей? Какой бес вселил эту мысль в голову? Ирония расправила плечи, и дрожь в руках чудесным образом пропала.
От усталости так просто не отмахнуться, она заглянула в аптечку, достала спирт. Ей был противен этот вкус, но что поделать – нужно взбодриться. Она немного отхлебнула и поперхнулась, горло драло, зато кровь побежала быстрее по венам, неся живительное тепло, снимая с рук противную дрожь. Всё, приготовления закончены. Теперь ей нужна вся её подготовка, весь опыт и сила.
В операционной на столе лежал он. Такой бледный, но всё ещё источающий не дюжую силу. Улыбка чуть тронула её губы, благо, закрытые повязкой. Но Максим узнал жену, тоже пытаясь расплыться в улыбке, хотя тело его крошилось на куски от острой, ядовитой боли. Катюша заторопилась, готовила шприц для наркоза.
- Я знал… что… ты никому… не доверишь… сама… Хорошо… я люблю… тебя… Рона… прости…
Ирония ужасно устала, после трудного дня, но сохраняла ясность мышления. Ногу ей всё-таки удалось спасти ценой неимоверных усилий. Правда, скорее всего, он останется хромым навсегда, но это мелочи, главное, что его жизнь в безопасности. На руке только один перелом, слава Богу. Рёбра пострадали больше, но и это не доставило ей больших хлопот. Когда она закончила, его отвезли в бокс и начали переливание крови. Иронию пробила мелкая, противная дрожь. Смывая с перчаток его кровь, она почувствовала, как слёзы залили лицо. Вот и способность плакать вернулась. Розовые струйки сбегали вниз.
Ира придвинула ещё одну койку и легла рядом с ним. Его лицо было безмятежным, словно и не было отчаянного боя за его жизнь. Каждую секунду ночи она боялась сомкнуть глаз – вдруг что случится? Спирт всё ещё продолжал действовать, взбадривая её.
Он проснулся с рассветом, когда она гладила курчавые завитки волос, желая удостовериться в подлинности его существования. Заметив пробуждение мужа, Ирония приникла к его губам с неистовой, бешеной жаждой, вымещая весь страх, что ощутила она тогда, когда он лежал на операционном столе. Максим растворился в этом поцелуе, которого ждал столько времени. Он не чувствовал боли, которая ещё не вернулась обратно после наркоза, ведал только мягкую нежность её жадных губ. Когда она оторвалась, он заговорил тихим, но твёрдым голосом:

- Если бы я знал, что так можно вернуть твоё тёплое отношение ко мне, то сам бы уронил на себя ту стену. – Ирония фыркнула над его шуткой и нежно провела рукой по его щеке, всматриваясь в до боли родные глаза. Он пристально смотрел в её очи и не видел того льда, что был там заточён. Только забота и любовь источались этими кошачьими глазами.
- Я тоже люблю тебя, муж мой, душа моя. Как жаль, что столько времени боролась с этим чувством, бегала от него! Столько времени прошло в пустую! Давай уедем куда-нибудь? Вдвоём. Только ты и я. – Ирония испуганно замолчала, зная, что работа важнее всего для него. Он не может оставить своих исследований. Но Максим улыбнулся и страстно прошептал:
- С тобой хоть на край света, любимая. Я давно хотел забросить всё и быть только с тобой. Купаться в солёном море, жариться на песке. Просто сказка. Только сначала нужно чтоб всё на место приросло. – Она смеялась и стена, которая была между ними пять долгих лет, рухнула, обратилась в пыль. Их души объединились снова, теперь уже навсегда. Ирония ощутила истинную свободу, свободу, к которой всегда стремилась. Вот где она, оказывается пряталась…
- А ещё я хочу детей. И много. – Максим посмотрел на неё тепло и мягко. Её глаза снова источали сладкий мёд. Их тягучее золото нежно грело душу. Вот где истинное счастье – её душевное равновесие.
- Ну, ты прям, главнокомандующим стала. На мою шею только не садись, вдруг сломается. Хотя нет – за такой поцелуй можешь хоть на голову мне забираться. Детей ей. Ну, можно и детей. Пяток. Хотя нет, лучше сколько получится.

В этот момент в бокс заглянула Катюша. Она робко постучалась, потом немного замешкалась – боялась заходить, тревожить. Её глаза смотрели в пол, когда она протянула поднос:

- Вот я вам поесть немного принесла, а то вы со вчерашнего дня ничего не ели, Роночка. Здравствуйте, Максим Афанасьевич. Надеюсь, с вами всё хорошо. Простите, что я помешала вам. Сергей ко мне ушёл, когда узнал всё. Я так счастлива! И там женщина какая-то бушует, требует ей сына предоставить, даже журналисты не такие громкие. Но часы посещения позже, хотя такую ничего не сдержит. – Как видно по описанию, это мама Максима пыталась разнести больницу. Ирония улыбнулась мягко, нежно, как умеет, только она одна и обняла эту женщину, такую добрую, такую замечательную и отзывчивую.
- Теперь всё будет хорошо. У нас всех. Мы справимся.

Подарить и отнять жизнь. Так легко и сложно!






Памяти всех врачей, боровшихся до
последнего со смертью, посвящается.