Миппи. глава 13. след

Глава 13.
След.
Опрокинув стопку водки в широко раскрытый рот, Чирин продолжил ворошить газеты. Три месяца добровольного заключения в гостиничном номере не сказались положительно ни на самом Лаврентии, ни на комнатке. Сегодня утром бывший полковник в очередной раз выставил горничную за дверь, сунув той смятого президента, которого американцы оценили в двадцать долларов. Перезревшая девица не возражала – бардак, оставленный богатеньким чудаком, будет стоить ей недельного непосильного труда. Но если клиент платит, то… лишь бы улыбался. А улыбка на заросшем лице жильца с каждым утром приобретала все более зловещий оттенок. С такими лучше не связываться – заплатил, и, слава Богу! Ну и что, что комната пропахла табачным дымом и перегаром? Ну и что, что кровать-полуторка превратилась лежбище с комком белья, напоминающая ныне более берлогу, нежели постель? Ну и что, ковровое покрытие комнатки уже который месяц не видать из-за раскиданного повсюду вороха газет? Шестьдесят долларов еженедельно за то, чтобы не работать – это не совсем уж так плохо…
Два раза в день по просьбе Чирина в номер приносили всевозможную корреспонденцию центральных и сибирских газет. За три месяца комната превратилась в настоящий склад макулатуры. Лаврентий сидел на стопке из газет, стопка газет же служила ему небольшим столиком, на котором бесшумно трудился ноутбук. Газетный ворох обрамляла стеклянная батарея из-под бутылок водки и виски. Лишь рядом с ноутбуком, резко выделяясь из общей картины хаоса, лежала аккуратная стопочка выбранных газетных вырезок.
Лаврентий основанием ладошки постучал по макушке. Мозги, уставшие от пьяного угара и переизбытка информации, вообще отказывались что-либо воспринимать. А работать, копать «инфу», надо! Листать газеты и копаться в интернете, конечно, - это не лучший способ процедуры сыска, но в случае бывшего полковника это стало единственной возможностью, не высовываясь, обнаружить хоть какие-то следы МИППИ. В ФСБ «бумажками» занимается специальный отдел, сутулые очкарики, к которым, надо признаться, Чирин относился с известной долей презрения и пренебрежения.
Что ж, времена меняются… Изменился теперь и сам Лавр. Бывший Лавр. Лаврентий наморщил лоб – кто он теперь? Легенда, выдуманная с такой тщательностью, летала туманом в голове, никак не желая отпечатываться в мозгах. Зато запомнилась поганенькая улыбка Зыкина. Жлоб и барыга, организовавший для «гражданина начальника» «пластику» и новые документы «всего-то» за каких-то восемьдесят тысяч баксов. Хотя, если уж быть до конца справедливым, все было сделано по первому классу, не «фуфло». Документов полный набор: паспорт, военный билет и даже трудовая книжка с ИНН и прочими ярлыками российского гражданина. Операция, сделанная профи, набившим руку не по наращиванию губ и грудей, а трудящемуся по заказу  криминальных авторитетов. Легкое движение скальпеля по уголкам глаз, пара скребков по хрящу носа – и вот Чирин уже шарахается от зеркала, видя вместо знакомой физиономии лицо совсем чужого человека.  На первых порах шарахался, потом привык, более того, новый «фейс» начал нравиться, как только сошли послеоперационные синяки и отечность.
Лаврентий мотнул головой – забитые мозги, казалось, превратились в расплавленный свинец, вся поступающая информация словно обугливалась при восприятии и плавала бесполезной кашицей шлака где-то на поверхности. Все! Надо освежиться! Иначе еще чуть-чуть и одна из психиатрических лечебниц пополнится еще одним буйным пациентом.
Бывший полковник ФСБ прошел в душ. Холодная плитка пола обожгла стопы. В предутренние часы комнатка «два на два» превращается в отшлифованный со всех сторон склеп. Ослепительный свет точечных светильников не глушит могильную тишину. Холод «мертвецкой» проникает в кости пяток, большие пальцы ног скручиваются в зябкой судороге, которая поднимается по позвоночнику, сковывая до хруста оный в лед. Лавр поежился, растер сухими ладошками покрывшиеся «гусиной кожей» плечи.  Открыл кран, ожидая пока шумящие струи не начнут источать пар. Потеющее зеркало вмиг покрылось испариной, которая вскоре потекла прозрачными струйками, кривя отражения. В какое-то мгновение полковнику показалось, что на него с зеркала смотрит все тот же прежний Чирин. Но вот несколько струек слились в ручеек, зеркальная плоскость очистилась, смыв кривду.  В голове почему-то проявился мотив песни Атоса из небезызвестного советского еще фильма, только вот слова не те… «Хирург был мастак и год, Лавр Чирин больше не живет… не живет…». 
Вместо Чирина в зеркало смотрит некий Филин Иннокентий Алексеевич. Каково? Но купленному паспорту на фамилию не смотрят… Филин, так Филин… Кеша… Тьфу! Ну, Кеша, вспоминай, кто ты есть на самом деле! Угу. Родился, так же, как и Чирин в 1969 году, в семье учителей. Рос единственным избалованным ребенком. В день, когда Иннокентию исполнилось двадцать лет, его родители, возвращаясь с торжества, устроенного сыном, попали под спешащий невесть куда автомобиль. Так Кеша остался один. Естественно, служил. После армии, благодаря связям оставшимися после отца, поступил в МГУ на факультет журналистики. Однако, согласно духу того времени, по специальности не работал, а будучи коммерческим директором фирмы «Купи-Продай», сгребал доллары в ячейку после разорившегося банка. В сентябре 1998 года фирмочка Кеши благополучно надела белые тапочки и отправилась по реке Стикс в караване подобных же неудачников в направлении, откуда не возвращаются. Все «шишки», естественно, свалились на голову молодого директора. Так Кеша остался за бортом. Без денег, крыши и любимой машины. Зато жив и сохранил здоровье. Несколько лет проработал «бухом», скопил капиталец, который вложил в ценные бумаги, чему несказанно рад и поныне, ибо живет и в ус не дует, спекулируя на биржевых махинациях. Последний пункт в легенде можно подчеркнуть двумя чертами и даже поставить восклицательный знак. Зыкин познакомил Чирина с одним из своих брокеров, Лавр доверил тому тысяч семь американских рублей, благодаря чему легенда начинает приобретать некую правдоподобность и даже небольшую прибыль.
Несмотря на измененную внешность и новые документы, к которым и комар носа не подточит, Лаврентий все же не решался лишний раз показываться на публике. Уж кто-кто, а бывший полковник-то знал ушлость давешних коллег. Малейший признак, неосмотрительность или хорошо замаскированный стукач… мало ли еще что… Короче, береженного Бог бережет! Одиночество добровольного заключения благополучно глушилось водкой и круглосуточной работой с прессой. Игра стоила того! Только бы найти… МИППИ грезился везде и во всем. Пресловутый огненный шарик, как ядро Мюнхгаузена, мог вмиг унести Чирина на вершину Мира, с высоты которой любой олигарх, любой правитель покажется беспомощным мурашом.
Но три месяца беспробудной пьянки и напряженной работы – это для организма явно не подарок. Этиловый раствор постепенно рушил волю бывшего чекиста. «Кака» во рту по утрам и в голове по вечерам становилась дурной привычкой, газеты ворошились уже более по инерции, былая целеустремленность поблекла, а первоначальный интерес перешел в болезненные грезы неудачника.
Покончив с водными процедурами, Чирин, нарекнув широкое полотенце «набедренной повязкой», вышел из душа и тоскливым взглядом пробежался по захламленной комнатушке. В это же время раздался осторожный стук в двери.
- Ну, кто там?
За дверью прокашлялись.
- Здесь вам газетку одну забыли донесть!
Голос Петровича узнавающе прокряхтел старческим «кхм-кхм». Служащий гостиницы. Сторож, дворник, плотник, электрик, сантехник и еще черт знает кто в одном лице. Мастер на все руки за три тысячи рублей в качестве надбавки к пенсии. У лысенького старичка в простецкой синей униформе, в отличие от других работников гостиницы, было повышенное чувство ответственности, иногда переходившее в занудный маразм. Чирин не раз наблюдал раздраженные взгляды горничных, брошенные вслед старику. Но его терпели. Еще бы не терпеть! Десять в одном за три тысячи…
Чирин открыл дверь, одной рукой потянулся за газетой, другой попытался сунуть смятый рублевый полтинник. Старичок пресек чаевые раздраженным жестом и бесцеремонно вторгся в пределы номера, удивительно чинным образом просочившись в промежуток между полураскрытой дверью и Чириным. Петрович мельком окинул комнатку взглядом, покачал головой.
- Ох, и губите вы себя, Иннокентий Алексеевич! Такой просвещенный человек (уважительный взгляд на груды газетной макулатуры) топит себя в зелье. Тьфу!
Пока Лаврентий соображал, каким образом выставить непрошеного гостя, старик уже расположился на стопке газет, с почтительной осторожностью отсев от раскрытого ноутбука, провел сухонькой ладошкой по лысому затылку, затем принял важную позу, упершись руками в колени и выставив локти наружу.
- Ты вот что, мил человек, сходил бы на свежий воздух! Голову проветрил бы, а?
Чирин развел руками. Хоть старый хрыч и нагло вторгся на его территорию, но Лаврентий был готов простить эту бесцеремонность. От старика веяло суровым духом домостроя. Древней забытой патриархальностью, надежностью. Захотелось вдруг почувствовать себя напроказившим мальцом, понуро наблюдающим, как отмокают розги. Взбучки! Вот что ему надо! Лавр с извиняющимся тоном промямлил:
- Так уже это.. втянулся я, батя…
Услышав обращение «батя», Петрович удовлетворенно кивнул, мол, принимаю в родственнички!
- Не шали, Кеша! Втянулся он, понимаешь ли…
Старик шевельнул ногой, задел выстроенный ряд бутылок.
- Ты смотри-ка… надо ж столько выпить! Так и не доживешь до моих годков…
- А много вам, батя, лет?
Петрович гордо приосанился, со значимым видом прогладил пятерней по ноге от бедра к колену.
- Скоро девятый десяток пойдет!
- Много! А много ли радости долго жить? Болезни, немощь, другие гадости…
Петрович прокряхтел, провел ладонью по лицу, словно поправил несуществующую бороду, вздохнул.
- Твоя правда, сынок, - нелегко жить в старости. Да только, как бы жизнь тяжела ни была, мила она, расстаться жалко. А на счет немощи… так иной раз засмотришься на девок, да и про немощь, да и дряхлость всякую забудешь. Девчушки сейчас все разодетые, с ножками голыми, да с юбчонками такими, что (прости, Господи!) и попу не прикрывают.
Лаврентий скупо улыбнулся, но ради простой мужской поддержки, старик же вновь ногой брякнул по бутылкам и сурово заключил:
- А этот змий у тебя охоту к девкам ранее времени отобьет!
- Не отобьет! Не успеет…
- Во-во, не успеешь, сынок оглянуться, как и сам немощен станешь! Возраст твой, гляжу, тоже ведь немаленький. Седина, поди, вовсю лезет, коль волосок-то красишь. Ты вот что – заведи-ка бабу! Бабы, оно конечно, – это хлопотно, зато во время приструнить умеют. Женатым был?
Чирин встрепенулся. До сего момента он был уверен почти на сто процентов, что его краску не отличишь от натурального цвета! Опаньки, начинаются конфузы…
- Ты чего, дед?! Волос у меня с рождения такой!
Старик хитро улыбнулся.
- Меня не проведешь! Сам смотрел на себя в зеркало? Я, хоть и полуслепой, а вижу, что у нашего брюнета у корней-то волосок беленький. Что я крашеных волос не видел? Пока живешь в гостинице и усы отрастить успел, а носить-то их не умеешь. Али скрываешься от кого?
- По ходу, Петрович, ты детективов пересмотрел, мерещиться тебе черт знает что.
- А ты не обижайся! Мне не к чему соваться в чужие дела, да и стар, чтобы искать приключения на свою … Только вот сам посуди: ты в комнатку словно в норку залез, днями и носу не показываешь, волосы красишь, усы вдруг отпустил. А люди, между прочим, шепчутся, слухи вокруг тебя разные ходят. Скрываешься али нет – дело твое, только зря думаешь, что тебя не видно и не слышно, ан нет – как пятно на белой скатерти.
Чирин нахмурился.
- Глупости говоришь, Петрович!
- А может и глупости – неожиданно скоро согласился Петрович – лезут в старую голову всякие бредни…
Старик, кряхтя, поднялся, зачем-то погрозил Чирину пальцем и, шаркая по газетным обрывкам, направился к выходу, не обворачиваясь, на ходу комментируя:
- Пора мне – работа не ждет. Кх-кхм. Хотя и держат меня тут за местную достопримечательность, а забот-то все равно хватает…
У раскрытой двери Петрович остановился, буркнул через плечо:
- А бабу-то заведи… Заведи!
Закрыв за стариком дверь, Чирин обнаружил, что до сих пор держит принесенную газету. Невзрачная муниципальная красноярская газетенка. Разумеется, что четыре газетных листа были лишь поводом для предупреждения. Старик дал ясно понять, что Чирин в этой гостинице явно засиделся, вскоре могут начаться неприятности.
- Пора «мазать лыжи», господин бывший полковник!
Чирин рухнул на кровать, бросив скомканную газету у подножия ложа с такой ненавистью. будто она и была причиной всех начавшихся проблем, беготни, игры в «салочки» с ФСБ и прочих неприятностей.
Надо срочно куда-то сваливать. Интуиция подсказывала, что надо пробираться в Сибирь. МИППИ там! Но чутье нанюхавшегося пороха чекиста тут же отстегивало – бывшие собраться ждут Лаврентия именно там, в сибирских  городах всюду разосланы ориентировки, бдят местные агенты и спецы из Центра.
Что-то щелкнуло внутри, словно потянули за штырек тумблера. Дремота окутала мысли полковника неожиданно, покачивала как грудного ребеночка, нашептывала что-то нежное, ласковое. К черту сопротивление! Хоть бы отоспаться…

Огромное снежное поле, казалось, объяло всю планету. Белый горизонт сливается с хмурым небом. Как мал человек, как беспомощен. Когда один на один с разбушевавшейся стихии, «царь природы» напрочь забывает о своей «короне». Ветер обжигает лицо, снежные хлопья назойливо лезут в глаза, царапают щеки. Начиналась метель, истошный свист наращивал силу, превращался в вой, давящий на барабанные перепонки. Ручейки встревоженного снега слились в мощный поток, поднялись с поверхности, замельтешили рябью морских волн, снежные крупинки окатывали человека морозным дыханием, проникая мерзкими мурашами за ворот и под рукава заледенелой телогрейки. Солнце бельмовым оком смотрело взглядом слепого – в упор и мимо, не давая ни тепла, ни надежды…
Один в студеной пустыне. Один на один с разгневанным миром. Чирин обернулся – никаких следов, будто и не было долгой борьбы со снежным пространством. Сколько он прошел – десять верст, двадцать? Стерев с ресниц заледеневшие слезинки шершавыми от инея варежками, полковник двинулся дальше. Вперед! Только не стоять! Сжав зубы, онемевшие кулаки, вперед! Не сдаваться!
Куда? Вперед? Плотные снежные волны скрыли от взгляда весь мир, вытянешь руку – не увидишь варежек. Ветер сшибает с ног, верхняя корка сугробов предательски хрустит, рушится под весом, масса сухих, как песок, льдинок сковывает человека по пояс, делая каждый шаг трудным, тяжелым, на пределе человеческих возможностей.
Огонек, желтый, пусть далекий, грел жарче солнца. Чирин не знал, что это за свет, но знал точно – там спасение! И если хочется жить, то надо идти, несмотря  ни на что, не жалея сил. Пусть каждый шаг стоит миллион усилий и тянулся целую вечность, но сдаваться нельзя, иначе – смерть, безвестность, холодная могила.
Сдавленный ураганным натиском, полковник повалился на снег, взахлеб глотая нечаянную передышку. И тут же ощутил нарастающую тяжесть заметавшего тело снежного покрывала. Под сугробом наступила неожиданная тишина, выводящая скрипичным тембром зловещую гамму протяжными, заунывными нотами. Стало темно, ужасно темно. Даже снег показался черствой черной рыхлой массой. Тьма придавила, навалилась неподъемной грудой, сдавливая легкие. От нехватки воздуха закружилась голова. Тягучая дрема склеила мысли. Лаврентий попытался шевельнуться, скинуть с себя снежный груз. Но руки почти не слушались, вяло проделав несколько движений, замерли.
Все потеряло смысл. Где верх, где низ? Сколько еще нужно потратить сил? А нужно ли? Надо ли…
Бескрайность пространства скрутилось в клубок, в маленькую холодную черную точку. Его нет. Зато время показалось бездонным колодцем. Чирин не ощущал ничего, кроме времени, в которое он падал невесомым перышком – долго, неторопливыми пассами влево-вправо… влево-вправо… Мерно покачиваясь, как в люльке грудничка… Только вместо колыбельной – метроном, отчетливо отстукивающий в висках затухающие секунды. Кажется, жизнь сдавалась, а смерть побеждала. Сил больше нет, надежды тоже. Выплавленная от дыхания в снегу маска, повторяющая контуры лица погибающего, показалась вдруг приблизившимся ликом Смерти. Смерть тянется с холодным поцелуем. Последним. Поцелуем.
И от этого прикосновения Лавр ужаснулся, сжался в комок.
- НЕТ!!! – нечеловеческий крик потряс заснеженную пустыню.
Лаврентия колотило от страха, от вспыхнувшей страсти к жизни. Непослушное доселе тело вдруг вытянулось освободившейся пружиной, забилось, задергало руками и ногами. Рывок пробил брешь в снежном панцире.
Человек вылез на поверхность, перевернулся на спину. Жадно задышал, захлебываясь глубокими глотками. О, Боже! Всю жизнь живем, делаем каждую минуту по десять вдохов-выдохов и не понимаем… Не понимаем, что каждый вдох-выдох – это СЧАСТЬЕ! Холодный воздух втекал в изголодавшиеся легкие обжигающими струями, растекался по крови и пьянил крепче спирта. Голова закружилась, подступила легкая тошнота. И все равно - хорошо! Хорошо и от приятной слабости и от упоения победой. Пурга утихла. Стало даже как-то тепло и уютно.
Но где же огонек? Лаврентий перевернулся на живот, встал на четвереньки, повертел по сторонам головой. День сменился ночью. Черное чистое небо, сверкая большими бриллиантовыми звездами, нависло над белоснежной пустыней. Волшебное безмолвие. Низко над горизонтом, едва-едва касаясь его грани, затаилась Луна.
Ночное светило, вдруг качнувшись, слетело с места среди звезд и, приближаясь к Чирину, превратилось в огненный шар. Полыхающая сфера сплющилась в вогнутую плоскость, на которой, как на искривленном зеркале, отобразилось лицо Злакина. Громкий шепот, казалось, минуя барабанные перепонки, давил на мозг, словно лобная кость источилась до мембраны стоваттного динамика.
- Ты зачем меня убил? Зачем?!
Плоскость мигнула шторками огненного объектива. Лицо Злакина сменилось лицом Скибинского, таким же искаженным, выпуклым изображением.
- А Наташку помнишь? Перед ней тебе надо извиняться!
Скибинский тут же превратился в Петровича.
- А бабу-то заведи! Заведи!
Шар вспыхнул, взорвался, рассыпавшись на мириады огоньков, смешавшимися с небесными звездами. Со всех сторон раздались выкрики дружного тысячеголосого хора:
- Власти захотелось? Власти?
Фон хора время от времени перебивали сольные голоса людей, с которыми Чирину приходилось сталкиваться в жизни. Мужские, женские, детские. Голоса врагов, друзей, мимолетных встречных.
Лаврентий пятился, не поднимаясь с колен, уворачивался от налетавших рассерженными осами огоньков. От страха контузило, придавило навалившейся глухотой, мир поплыл неестественной рябью. Ужас вливался в опустошенную душу гулкими каплями. С губ как-то само собой слетело слово. Тихое. Упрямое. «Да!».
Голоса вмиг утихли. Рассыпанные искры закружились, слились в искрящуюся поземку, затем взметнулись огненным смерчем вверх, скрутились в клубок. Клубок неожиданно застыл молчаливым мрачным спутником Земли.
Чирин поднялся с колен, широко расставил ноги, запрокинул голову, посмотрел на Луну. Со стороны бывший полковник показался бы одиноким волком в снежном поле. Вот-вот раздастся протяжный вой… Но Лаврентий лишь еще тверже повторил:
- Да! Хочу власти.
Небесный шар побледнел, превратившись в полупрозрачную поблескивающую сферу, от этого чернота неба стала четче, а звезды лучами- иглами впились в глаза.
- Да! Да!! Да!!! – орал Чирин, кружа на месте, размахивая кулаком, словно каждое слово вбивал гвоздем во враждебный мир. Он бросал вызов каждой звезде, каждой снежинке, каждому метру снежной вселенной.
Мир в ответ лишь безмолвствовал, ничем неотраженный голос жадно, пересохшей губкой, впитывала бесконечная даль. И от этого человеку вновь стало страшно и одиноко. Страх превратился в физическое ощущение – стекольной крошкой проникал через дыхание, резал легкие, зудяще колол сердце. Последнее слово захлебнулось в булькающем звуке…

Отшвырнув запутавшее вокруг головы одеяло, Чирин открыл глаза, облегченно вздохнул. Действительность привычной захламленности гостиничного номера приятно согрела от впечатлений сна. Спустив ноги с кровати, Лаврентий вместо ожидаемой прохлады пола ощутил шершавость газетной бумаги. Большой палец босой ноги уткнулся в заголовок одной из статьи. «Осторожно! Вирус-бомба!». Бывший полковник замер, внутри что-то екнуло, свернулось холодным ежиком. Интуиция не шептала, орала: вот он, след МИППИ! Чирин резко ухватил газету с пола, словно рукой выловил рыбу, сжал бумагу в кулаке до хруста в пальцах.
«Осторожно! Вирус-бомба! Пугающее сообщение из КГУ.
Буквально на днях из Красноярского Государственного Университета пришло сообщение, которое может оказаться первой весточкой краха компьютерной эры. Программисты предупреждают о вхождении в интернет в ближайшие месяца, если не хотите расстаться со своим электронным любимцем. Выявленный в сетях университета компьютерный вирус вполне может стать глобальной чумой для всей бытовой и промышленной вычислительной техники. Почти квартал ведущие специалисты нашего города, Москвы и даже из других стран бились над новым видом вируса. И спустя три месяца вынуждены признать собственное поражение – гений неизвестного хакера создал ужасающий вирус, который практически невозможно уничтожить.
Но самое интересное в новом вирусе – это природа происхождения. Компьютерный монстр самообразовался в результате скачка напряжения электропитания. Благодаря перепаду напряжения сети произошел оригинальный ряд выхода из строя микроэлементов, входящих в состав микросхемы процессора, что и послужило основной причиной возникновения вируса. Специалисты поражены этим фактом и в один голос заявляют, что подобная тонкая работа, учитывающая миллиарды переменных параметров в настоящее время не возможна ни хакером-одиночкой, ни даже группой высокоподготовленнных специалистов закрытых лабораторий.
Напрашивается вывод, что либо создан ультрасуперкомпьютер секретной лабораторией какой-нибудь сверхдержавы, например США, и полигоном для испытания выбрали российские просторы интернета, либо… либо это вирус из космоса! Да-да! Почему нет?! А визитные карточки  вируса – ухмыляющиеся смайлики – это, собственно, реальные портреты инопланетян, объявивших компьютерную войну землянам.
Что бы это ни было, но пока программисты из КГУ зализывают раны, след вируса начинает проявляться в других учебных и чиновничьих учреждениях Сибири.
Осторожно! Сибирская язва проникла в интернет! И антидота от нее пока нет.»
«…либо создан ультрасуперкомпьютер секретной лабораторией…»! На конец-то, впервые за три месяца напряженной поисковой работы Чирин ощутил щемящее биение сердца: След! след-след… След! след-след… След! след-след…